Борьба Польши с Россией - одна из  
 самых страшных трагедий в истории. 
 

А. Герцен

  
 На протяжении всей истории Польша служила 
 коридором, через который проходили 
 враги России для нападения на нее. 
 

У. Черчилль

Для Василия Аксенова, как и для многих советских людей, поездка в Польшу в 1962 г. оказалась первой заграничной поездкой и оставила незабываемые впечатления. В Польше состоялась его первая встреча с Европой, одновременно близкой (географически и ментально) и недоступной (административно), Польша постепенно стала одной из важных тем творчества писателя.

В конце семидесятых годов в комедии В. Аксенова "Цапля" (впервые опубликована в N 22 журнала "Континент" за 1980 г.) появляется образ прелестной польской девушки-цапли, которая свободно (в отличие от персонажей комедии - советских людей) перелетает из Польши в Литву, попросту "не замечая государственной границы" [1. С. 466]. Составляющими символического образа Цапли являются коннотации "любовь", "Европа, юность, мечта", чем и объясняется восклицание повествователя, восхищенного ею и ее прилетами: "В семи километрах - Европа! Польская Народная республика!" [1. С. 485]. В спектакле "Цапля", поставленном в 1983 г. в парижском театре "Шайо" Антуаном Витезом как парафраз чеховской "Чайки" (спектакль состоял из двух частей: чеховской и аксеновской), "деву-цаплю" играла польская актриса Богуша Шуберт [2. С. 113].

В 1997 г. в романе "Новый сладостный стиль" (в эпизоде репетиции одноименного спектакля) цапля, "самой своей природой отвергающая ограничения", "источает лишь чувство чистой любви и становится ангельским созданием" [3. С. 345], лишаясь, таким образом, своей человеческой ипостаси. А в 2000 г. цапля становится "птицей ностальгии" [4. С. 93] повествователя в "Кесаревом свечении" и прилетает за ним в "вашингтонщину".

Карлина Наталья Николаевна - канд. филол. наук, доцент Университета Российской Академии образования.

стр. 75

К устойчиво обаятельному образу Польши с начала 1990-х годов в аксеновском творчестве добавляется трагическая интонация. В романе "Московская сага" (1985 - 1992) польская тема имеет коннотативное значение государственного противостояния России и Польши. Речь идет о "проклятом польском вопросе". В интервью польскому журналу "Polityka" по поводу выхода в Польше романа "Московская сага" отмечалась "большая любовь автора к России" [5. S. 42]. Это замечание ценно вдвойне, поскольку отечественные критики не заметили в романе ни польской темы, ни авторской любви к родине (например, среди обнаруженных А. Немзером семидесяти тем романа) [6]. Проигнорировали польскую тему и авторы двадцатидвухсерийного телесериала "Московская сага", о чем сам В. Аксенов писал: "К сожалению, в сериал по "Московской саге" не вошла польская часть романа, где рассказано, что такое была Армия Крайова, как там наши действовали, как мучились многие офицеры" [7. С. 463].

Главному герою романа "Московская сага" - кадровому офицеру Никите Градову, проведя его через две войны, автор доверил свое отношение к польскому вопросу. Никита "был на Польском фронте в октябре двадцатого" [8. Т. I. С. 69], после чего "этот проклятый вопрос, вообще тема Польши стали для Никиты едва ли не кошмаром". "Едва ли не кошмар" стал полным, когда Никита Градов в 1943 г. в Катыни увидел останки тысяч польских офицеров, в черепах которых были одинаковые дырочки в затылках, и понял, что "немцы в данном случае не врут, что это все тех же "рыцарей революции" мокрое дело" [8. Т. II. С. 269]. Положительный образ сталинского маршала в романе не мог быть правдоподобным без понимания им "проклятого польского вопроса", без личного участия в его осмыслении.

"Первым позорным делом, подлым предательством" Никита Градов называет эпизод после сражения за Вильнюс в июле 1944 г., когда "как союзники дрались вместе с советскими войсками отряды настоящей регулярной Армии Крайовой", которую советское руководство или упорно "не замечало", или называло пособницей оккупантов. "Мы сидели с польскими командирами за дружеским столом, а потом их всех куда-то увезли особисты, и они пропали - с концами!" -вспоминал с негодованием маршал Градов, которому было "ясно как Божий день: решено раскассировать настоящее движение (польского. - Н. К.) сопротивления и заменить его фальшивым, коммунистическим. Идет чреда беспрерывных провокаций" [8. Т. П. С. 270].

Поражает почти дословное совпадение авторских оценок польских событий в "Московской саге" ("Идут поголовные расстрелы мирных жителей, насилие, грабежи" [8. Т. П. С. 270]) и в статьях А. Герцена 1863 г., с гневом писавшего о "казнях, грабежах и гнусностях, делаемых в Польше" [9. С. 221]; "Польской кровью клевреты прислуживаются, ее уровнем меряется преданность" [10. С. 18].

Никита Градов уверен, что Сталин "непреклонную наглость выказывает всякий раз по "польскому вопросу"", "видимо, давно уже считает Польшу своей собственностью", ""Таракан", похоже, давно уже разработал свой сценарий для Польши" [8. Т. П. С. 269]. В психологический образ генералиссимуса Аксенов вводит важную деталь: дьявольские планы Сталина основаны не на ненависти к Польше, а на восхищении ею. Это показано автором как увиденное Никитой Градовым: генералиссимус "однажды в Ставке положил здоровую руку на карту, закрыв бугром ладони Варшаву, пальцами Краков и Данциг, и произнес только одно слово: "Золото!"" [8. Т. II. С. 269]. Вопреки желанию Сталина, но в соответствии с предсказанием Талейрана (после трех разделов Польши в восем-

стр. 76

надцатом веке), польское государство осталось, поскольку удалось сохранить польское национальное сознание вкупе с языком, религией и культурой [11. С. 160].

Еще одна важная деталь: не доверяя пропагандистскому московскому радио "Тадеуш Костюшко", маршал Градов узнает из сводок Би-Би-Си, что "Варшавское восстание задыхается" [8. Т. П. С. 270], что премьер-министры Черчилль и Миколайчик обращаются к Сталину с просьбой о помощи и не получают ответа. Никита разделял точку зрения не советского генералиссимуса, а У. Черчилля: "Польша снова подверглась вторжению тех самых двух великих держав, которые держали ее в рабстве на протяжении 150 лет, но не могли подавить дух польского народа. Героическая оборона Варшавы показывает, что душа Польши бессмертна" [12. С. 205]. Маршал Градов страдал от невозможности для авиации Резервного фронта "форсировать Вислу и вмешаться в ход Варшавского восстания", ведь ему было "достаточно только приказа", он находился в 200 км от места трагедии [8. Т. П. С. 271].

"Польская тема потрясала его почему-то своим вероломством и наглым давлением сильных на слабых". "Польша - это русский позор, - думал он. - Начиная с Суворова... мы терзаем эту страну. Русские патриоты! Мы не начали еще своей благородной истории!" [8. Т. П. С. 272] - такое понимание проблемы В. Аксеновым соотносится с герценовским и представляется глубоким и точным: "Ужасно, безысходно положение русского офицера в Польше; быть палачом Польши, быть свидетелем всего этого и не иметь возможности сбросить с себя опозоренное имя воина" [13. С. 164]. Признавая, что понятие "русский" и "палач Польши" в 1863 г. были синонимами, А. Герцен с болью писал: "Мир вправе спросить, что это за народ, который в продолжение века, из поколение в поколение приходит терзать несчастную страну, не хотящую быть с ним, не делящую его вкуса к рабству" [14. С. 42].

К гибели маршала Градова привели переговоры с поляками в Кенигсберге. Отряд "Смерш" уничтожил штаб Резервного фронта и самого маршала, предлагавшего бескровное решение вопроса с дивизией Вигора. Но перед сценой смерти происходит важная для понимания образа "джентльменская церемония прощания польского и советского маршалов". В. Аксенов оценивает Никиту Градова с позиции польского маршала: "Этот Градов - необычный какой-то парень для красных гадов.... Глядя на Градова, трудно не верить его слову" [8. Т. II. С. 289].

Благодаря этой высокой оценке, а также схожести формулы Никиты "существование равняется сопротивлению" с польской национальной идеей, тот факт, что маршала Градова хоронили под траурный вальс поляка Шопена [8. Т. II. C. 291], вполне может восприниматься как признание его рыцарства, как последнее прощание Польши с благородным русским.

Второй положительный герой романа, "человек прямого действия" Борис Градов "целый год находился на территории этого государства, столь неудачно расположенного между Германией и Россией" [8. Т. II. С. 273]. "Польский вопрос" давно заботил Бориса IV, сына маршала Градова. Он служил в карательных органах [8. Т. III. С. 61] в Польше и оценивал полученные им задания как бандитские налеты. Борис признается сам себе: "Знал бы, что нас в Польшу готовят, никогда бы не пошел в "диверсионку"" [8. Т. II. С. 275]. Оказывается, что во время подготовки к этой работе в Москве им объясняли, что до подхода частей Красной Армии им "придется обеспечивать охрану прогрессивных деяте-

стр. 77

лей Польской республики, мирного населения от вооруженных немцами отрядов реакционеров". При этом они получили "элементарное знание польского языка", что означало, как горько иронизирует В. Аксенов, лишь знание команд "руки вверх! клади оружие! ложись на землю!" [8. Т. II. С. 276].

Участие в Варшавском восстании оказалось для Бориса Градова "всего-то спасением важного польского коммуниста, "брата по классу" из пожарища. Полька из Армии Людовой обозвала их русскими предателями и, не желая спасаться с ними, вернулась туда, где, по ее словам, "всех моих убивают"" [8. Т. II. С. 281]. Борис Градов страдает оттого, что "на другом берегу стояла в бездействии могучая армия" (кстати, это был Резервный фронт под командованием его отца), что поляки считают их убийцами, предателями, захватчиками, и приходит к выводу: "Что-то мы здесь не то делаем, что-то неправильное... Не о такой войне мы мечтали..." [8. Т. II. С. 281]. Тем не менее Борис был награжден орденом Красной Звезды, получил "звездочку на погоны" и орден "Виртути Милитари" от Польского правительства [8. Т. II. С. 283]. Перед демобилизацией Борис уже не воевал, а в течение года "передавал в Познани свой вполне приличный убивальный опыт курсантам польской спецохраны, народу, надо сказать, довольно уголовного типа" [8. Т. III. С. 53].

Поскольку "Польская объединенная рабочая партия щедро благодарит за помощь в закладывании основ пролетарского государства", Борис Градов после демобилизации "на познанской толкучке закупил себе кучу польского штатского барахла" [8. Т. III. С. 54]. Последнее замечание ценно, поскольку являет собой очередную коннотацию слова "польский": качественная, элегантная одежда, которой нет в Москве. "В мае 48-го вернулся Борис из Польской Народной Республики, где он огнем и ножом помогал устанавливать братский социализм" [8. Т. III. С. 52]. Иронический эффект двух последних цитат образовался в результате несовпадения, противопоставления цели (установление братского социализма, помощь в закладывании основ пролетарского государства) и средства (огнем и ножом).

После Польши Борис Градов стал в Москве "поляком" [8. Т. III. С. 32, 33], "варшавянином" [8. Т. III. С. 34], "нашим поляком", "видавшим всякие виды варшавянином" [8. Т. III. С. 34]. Он умел, силен, "научился в Польше ничего не бояться" [8. Т. III. С. 125], элегантен и хорошо одет, у него есть "профессионализм, который и не снился чекистам" [8. Т. III. С. 300]. В московских драках Борису приходится либо применять приемы, "отлично разработанные во время борьбы за становление социализма в братской Польше" [8. Т. III. С. 303], либо, наоборот, высоко оценивать незнакомые приемы: "такого даже в Польше не встречалось" [8. Т. III. С. 206]. С одной стороны, "польский опыт" Бориса состоит в том, чтобы "с 18 лет убивать и драться" [8. Т. III. С. 128]. Но с другой стороны, рыцарски защищая свою кузину, Борис не смог стрелять в женщину (жену Берии), тем самым не совершив покушения (став "неудавшимся Гаврилой Принципом") [8. Т. III. С. 294] и на самого Берию, похитившего его кузину.

Рыцарство Бориса Градова (включая принадлежность к известной в стране семье) в сочетании с виртуозным владением оружием (приобретенным в результате службы в карательных органах) ассоциируется с мушкетерами А. Дюма, поскольку именно эти указанные "внешние архетипические черты" [15. С. 104] узнаваемых героев сохранены в его образе. К тому же весь облик мушкетерствующего Бориса Градова элегантен, что является обязательной чертой аксеновского положительного героя. У него полдюжины толстых свитеров из

стр. 78

Польши (совершенно немыслимое богатство для москвича конца 1940-х годов), один из которых он пытается подарить казанскому парнишке Васе [8. Т. III. С. 35]. С этим парнишкой, будущим писателем Василием Аксеновым, Бориса роднит и выбор профессии - медицина.

Наличие польских свитеров, американской куртки (как у Василия Сталина) [8. Т. III. С. 148] и трофейного "хорьха" индивидуализировало облик Бориса. Он в Познани видел американские фильмы, которых в Москве еще никто не видел, он "водку пил не залпом, а по-польски, глотками" [8. Т. III. С. 56], а его ближайший друг, такой же "охотник из польских лесов" [8. Т. III. С. 140], "на польский манер целовал "паненкам рончки"" [8. Т. III. С. 142] в Ленинской библиотеке, что приятно поражало окружающих. (Кстати, именно с этим другом они поняли после неудачного покушения на Берию, что "совсем не в тех стреляли после войны" [8. Т. III. С. 303].) Самая страшная клятва для друзей: "Клянусь Польской Народной Республикой" [8. Т. III. С. 109]. Если в опасный момент Борис умело действует, то оценивает сам себя словом "Варшава!" [8. Т. III. С. 290]. С точки зрения других персонажей, его манеры и жесты оцениваются сходным образом: "Ах да, Польша!" [8. Т. III. С. 74].

Таким образом, само слово "польский" становится оценочным в аксеновском тексте, включающем и понятие "рыцарство". Это имеет свои традиции в русской литературе. Герцен писал: "Со старой Польшей выбывает окончательно рыцарский элемент из европейской жизни... В акте полной преданности родине заключается все христианское значение рыцарства и все рыцарское Польши" [16. С. 303].

"Польское" в значении "привлекательное на грани опасного" иронически описывается автором "Московской саги" в московских сценах 1925 г. В доме Градовых часто звучит Шопен, прекрасно исполняемый Мэри Вахтанговной. Эти звуки являются составляющим понятия островного уюта мира Градовых. Шопеном в этом доме лечатся, пытаются отгородиться от невзгод, сплачиваются. Шопен спасает Градовых от советской безбытности.

Вероника Градова принадлежит к "клану дерзких москвичек в польских жакетках" [8. Т. I. С. 73], контрабандно приобретаемых на Петровке. К ужасу военачальника Никиты Градова, его жена предлагает следующий способ элегантно одеться: "Если бы хоть Варшава была наша.... Никита вздрогнул. Легкомысленная женщина вдруг воткнула булавку в сердцевину тайных стратегических совещаний. - Что ты говоришь, Ника! Варшава? - А что? Надо взять наконец Варшаву, пожить там немного, а потом уйти. Предложи в наркомате" [8. Т. I. С. 75]. Ужас Никиты объясняется тем, что результаты пять лет назад закончившейся польской войны (присоединение к Польше Западной Украины и Западной Белоруссии) по-прежнему являются "сердцевиной тайных стратегических совещаний" в Кремле. И отбывающий в Минск для участия в "больших маневрах на польской границе" поезд с Тухачевским и Градовым выпивший лишнего участковый уполномоченный Слабопетуховский ("В его сознании, очевидно, произошел некоторый сдвиг времен") провожал словами: "Шла дивизия вперед!", "Даешь Варшаву!"

В ответ на эти неуместные призывы Кирилл Градов строго сказал ему: "Прекратите, Слабопетуховский! Вы что, не понимаете, что вы несете?" [8. Т. I. С. 107]. Очевидно, партийному работнику Кириллу Градову лучше других была ясна опасность этих слов.

стр. 79

Интересно, что опасность такого же рода имел в виду и Н. С. Хрущев, когда в 1963 г. в Кремле на торжественном совещании накануне 8 марта критиковал знаменитых молодых советских авторов В. Аксенова и А. Вознесенского за "неправильные" ответы на вопросы польского журнала "Polityka" - "дерзкого, скрыто ревизионистского органа печати" [17. С. 182]. Обвинение сводилось к тому, что своими ответами В. Аксенов, с одной стороны, "мстит за своего отца" (отсидевшего 18 лет в лагере), а с другой стороны, "мешает братской Польше строить социализм" [17. С. 183]. С этого смехотворно-опасного события 1963 г., видимо, и начинается история "польского вопроса" в жизни и творчестве В. Аксенова.

Уже в самом начале аксеновского романа "Вольтерьянцы и вольтерьянки" (2004) главные персонажи по пути в Париж оказываются в Польше, традиционно сочетающей, по мнению автора, элегантность с ненавистью к завоевателям. И в романе XXI в. В. Аксенов подчеркивает значимость и срединное положение Польши: "В Данциге, вольном мясте или вольном штадте", их "встретил данцигский заправила, купчина ганзейских кровей Шпрехт-Пташек-Злотовский, у которого пол-Европы было в кумовьях" [18. С. 18]. К русским европейцам, принятым за французов, "многие из гданьского народа, настроенного супротив российского произвола", "относились с симпатией", поскольку те "по-светски включали в речь польско-галльские бонмоты" [18. С. 19].

Таким образом, польская тема по-прежнему наличествует в произведениях В. Аксенова. И объясняется это в первую очередь широким, "вольтерьянским" мировоззрением автора. Аксеновские персонажи, осознающие себя российскими европейцами, непременно оказываются вовлеченными в решение "польского вопроса".

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Аксенов В. Цапля. Комедия с антрактом и рифмованной прозой. Посвящается друзьям, участникам альманаха "Метрополь" // Право на остров. М., 1991.

2. Аксенов В. Россия, которую мы любим // Десятилетие клеветы. М., 2004.

3. Аксенов В. Новый сладостный стиль. М., 1997.

4. Аксенов В. Кесарево свечение. М., 2001.

5. Duszne dysputy. Rozmowa z pisarzem Wasilijem Aksjonowem // Polityka. 1999. N 42.

6. Немзер А. Нам не понять - мы не любили. Василий Аксенов. Московская сага // Сегодня. 1994. 22 июля; Басинский П. Аксенов и аксеновщина // ЛГ. 2004. N 48; Ланин Б. Проза русской эмиграции. М., 1997.

7. Аксенов В. В мемуарах работает ложная память // Аксенов В. Зеница ока. Вместо мемуаров. М., 2005.

8. Аксенов В. Московская сага. Трилогия. М., 1994.

9. Герцен А. Сигизмунд Сераковский // Герцен А. Собр. соч. в 30 т. М., 1959. Т. XVII.

10. Герцен А. Мясоеды самодержавия // Герцен А. Собр. соч. в 30 т. М., 1959. Т. XVII.

11. Лукач Дж. Конец двадцатого века и конец эпохи модерна. СПб., 2003.

12. Черчилль У. Гибель Польши // Вторая мировая война. В 3 т. М., 1991. Т. 1.

13. Герцен А. Россиада (1863) // Герцен А. Собр. соч. в 30 т. М., 1959. Т. XVII.

14. Герцен А. Преступление в Польше // Герцен А. Собр. соч. в 30 т. М., 1959. Т. XVII.

15. Драйтова Э. Роман А. Дюма "Три мушкетера" как архетипическая модель для массовой литературы // Материалы III Андреевских чтений. Вестник УРАО. 2005. Вып. 1.

16. Герцен А. Что же дальше? // Герцен А. Собр. соч. в 30 т. М., 1959. Т. XVII.

17. Аксенов В. Зима тревоги нашей, или как марксист Никита учил писателей партийной правде // Стрелец. 1991. N 1.

18. Аксенов В. Вольтерьянцы и вольтерьянки. М., 2004.

Постоянный адрес данной публикации: