Libmonster ID: BY-1097
Автор(ы) публикации: Г. А. Соломон

Один из организаторов московского "Союза борьбы за освобождение рабочего класса", считавший себя "классическим" большевиком и "первым по счету невозвращенцем"1, близкий друг Л. Б. Красина и автор нашумевших на Западе мемуарных книг "Среди красных вождей" и "Ленин и его семья (Ульяновы)", Георгий Александрович Соломон был потомственным дворянином: его предок, выходец из Венгрии по фамилии Шаломон, поступил на российскую службу еще в начале XVIII века. Будущий революционер появился на свет 6 июля 1868 г. в родовом имении Блешцинауци в семье бессарабского помещика, у которого были трое сыновей и пятеро дочерей2. Родным дядей им приходился сенатор, впоследствии - член Государственного совета, П. И. Саломон (1819 - 1905), а кузеном - будущий начальник Главного тюремного управления Министерства юстиции А. П. Саломон (1853 - 1908), позже - директор Александровского лицея. Однако, несмотря на верноподданнические настроения влиятельной родни, еще во время учебы в петербургской Ларинской гимназии юный бунтарь связался с народниками.

"Веруя, как в панацею, в общину и исповедуя, как религию, тезис: "все с крестьянством и все чрез крестьянство""3, Соломон поступил в Военно-медицинскую академию, но в мае 1891 г. был исключен из нее в связи с арестом за участие в демонстрации на похоронах Н. В. Шелгунова. Хотя в сентябре того же года Соломона восстановили в правах студента, в академии он не задержался. Так как из-за неурожая "над Россией разразился голод", Соломон "решил, несмотря на тогдашние строгие времена и запрещения, поехать на борьбу с этим страшным бедствием и остановил свой выбор на Шадринском уезде Пермской губернии, где население особенно сильно нуждалось в скорейшей помощи"3. Отправившись в феврале 1892 г. в уральскую глухомань, Соломон открыл бесплатную, на деньги пожертвователей, столовую для голодающих в селе Ново-Петропавловском4, и, поскольку к добровольно принятой на себя деятельности относился весьма старательно, земство доверило ему заведование еще тремя столовыми, устроенными на средства благотворительного комитета. Как докладывал начальник местного жандармского управления, с крестьянами Соломон обходился "запанибратски, посещал их постоянно по избам, вел беседы с ними денно и нощно, больным оказывал медицинское пособие и таким путем заслужил себе в среде их расположение, неограниченное доверие и весьма скоро стал прозываться ими "наш благодетель"". Но в общении с властями студент был "надменным, сухим и крайне сдержанным", а его "тенденциозные" корреспон-

стр. 3

денции в столичной прессе, как считал губернатор, преувеличивали размеры бедствия, выставляя деятельность администрации в "неприглядном виде". В июле уездное земство определило Соломона на санитарный пост, "для предупреждения заноса холеры из Тобольской губернии", в село Каргопольское, где деятельность его, по отзыву начальника жандармского управления, тоже была совершенно "безупречной"5. Поскольку еще в апреле 1892 г. Соломон "по болезни" оставил Военно-медицинскую академию и перевелся в Петербургский университет, в сентябре он вернулся в столицу, хотя опять ненадолго, а в феврале 1893 г., окончательно забросив учебу, снова уехал в Шадринский уезд. Получив в Петропавловской волости 10 десятин земли, Соломон обязался устроить на них "лесную дачу", открыл благотворительную столовую и бесплатно лечил и просвещал местных крестьян. Впрочем, признавался он, "на голоде, под влиянием знакомства с настоящей жизнью деревни, мое народническое мировоззрение поколебалось и затем растаяло, и через несколько лет я примкнул к социал-демократии"6. Осенью Соломон опять приехал в Петербург, где в январе 1894 г. вступил в брак с дочерью секретаря Шадринской земской управы, "негласно поднадзорной бывшей слушательницей училища лекарских помощниц и фельдшериц" Марией Николаевной Федоровой. В том же году, в ноябре, последовал второй кратковременный арест, "без определенного обвинения", и в связи с запретом на педагогическую и земскую деятельность в октябре 1895 г. Соломон вместе с женой и двухлетней дочкой Женей прибыл в Иркутск, где занял должность помощника государственного контролера на строительстве Забайкальской железной дороги.

На одном из ее участков тогда же служил техником исключенный из Петербургского технологического института ссыльный социал-демократ Л. Б. Красин, с которым Соломон так сдружился, что летом 1897 г. они вместе сняли дачу на берегу Ангары, ставшую центром притяжения для всех "политиков". "Красин, - вспоминал Соломон, - был молод, красив, ловок, остроумен, весел; жизнь била в нем ключом, и ничто человеческое не было ему чуждо. Увлекающийся и жаждущий наслаждений и любви, он весь отдавался случайным, но по большей части мимолетным привязанностям"7. В конце 1897 г. Соломона перевели на Московско-Курскую железную дорогу, и, активно участвуя в деятельности "Союза борьбы за освобождение рабочего класса", он стал бывать у А. И. Ульяновой, старшей сестры находившегося тогда в ссылке В. И. Ленина, и ее мужа М. Т. Елизарова. Соломон, по его словам, частенько гостил у Ульяновых в Подольске, их дружба продолжалась около двух лет, но затем, пояснял он, "в наших отношениях наступило известное охлаждение: моя жена и Анна Ильинична, по характеру женщина очень властная, в чем-то не поладили... И хотя мы видались с ними, близость постепенно стала исчезать и знакомство совсем оборвалось после нашего ареста"8. Так как вся семья Ульяновых поддерживала тесные отношения с заслуженной участницей народовольческого движения А. Е. Серебряковой, не подозревая, что та работает на "охранку", 1 марта 1901 г. Соломон с женой, младшая сестра Ленина - М. И. Ульянова, Елизаров и еще два с половиной десятка социал-демократов и эсеров были арестованы. В тюрьме у Соломона обострился туберкулезный процесс, и 23 октября его освободили (по выражению жандармов, "умирать"), но с высылкой из Москвы9. Повидавшись с Красиным, Соломон уехал к матери в Аккерман, а оттуда - в Крым, где и жил с семьей до тех пор, пока не поправился. Позже он участвовал в создании партийной организации в Севастополе, но из-за угрозы ареста перебрался в Харьков, где работал статистиком в земстве, постоянным сотрудником в газете "Харьковский листок", приказчиком в магазине. Красин же в 1903 г. был кооптирован, а в 1905 г. избран в состав ЦК РСДРП и стал одним из самых видных большевистских деятелей. Заведуя электростанцией в Орехово-Зуеве - вотчине миллионера СТ. Морозова, а потом - петербургской кабельной сетью "Общества электрического освещения 1886 года", Красин одновременно являлся руководителем Боевой технической группы при ЦК

стр. 4

РСДРП, партийным казначеем и организатором большевистских "экспроприации".

Несмотря на "многие передряги" в личной жизни, Соломон тоже был захвачен событиями первой революции, в которой, согласно партийной анкете, он участвовал в качестве "председателя совета организации торгового пролетариата г. Харькова"10. 9 декабря 1905 г. последовал очередной арест, а 1 марта 1906 г. - приговор: ссылка в Сибирь на пять лет. Ему грозили "отдаленнейшие места Тобольской губернии", но, просидев в тюменской тюрьме до середины июня, Соломон узнал, что местом ссылки ему определен Ялуторовск. Этим, как выяснилось, он был обязан, без всяких просьб с его стороны, новому тобольскому губернатору Н. Л. Гондатти, которого хорошо знал по Иркутску, где тот служил чиновником особых поручений и правителем дел в канцелярии генерал-губернатора.

В Ялуторовске ссыльный едва сводил концы с концами, зарабатывая на жизнь как "столяр-любитель", починкой старой мебели, изготовленной еще декабристами. Но через несколько месяцев Гондатти удовлетворил ходатайство Соломона о переводе его в Тюмень, где он и поселился вместе со своей второй женой Марией Федоровной Холмской и ее дочерью от первого брака, которые добровольно отправились за ним в ссылку. Жена, "довольно известный в России земский врач, акушер-гинеколог", и в Тюмени занималась медицинской практикой, а Соломон вошел в редакцию газеты "Тобольский край" и был избран секретарем местного комитета Общества Красного Креста11. Через год, вновь благодаря содействию Гондатти, сибирское заточение было заменено высылкой за границу, и в 1907 - 1909 гг. Соломон жил в Бельгии, где, избранный секретарем Брюссельской группы РСДРП, несколько раз принимал у себя Ленина, от которого остался не в восторге. В Брюсселе его навестил и Красин, к тому времени окончательно рассорившийся с Лениным и безуспешно убеждавший друга принять на себя роль "резидента" ЦК партии в Бельгии. Вскоре Красин уехал в Берлин, где ему обещали место инженера в электротехнической компании "Сименс и Шуккерт", а Соломон в 1910 г. вернулся в Россию. Впереди его ждали "тусклые годы, полные всякого рода личных напастей"12, и борьба за существование. Он долго болел, перенес две серьезные операции и, совершенно отойдя от революционной деятельности, служил секретарем правления Русского для внешней торговли банка и по-прежнему занимался журналистикой: в адресно-справочных книгах "Весь Петербург" Соломон значится как "литератор"13. В этот период он совершил также несколько поездок за границу: в 1911 г. побывал "с научной целью" в Норвегии, в 1913 и 1914 гг. лечился в Германии, а в 1916 г. ездил "по делам" в Швецию14. Красин тоже забыл о революции, но, будучи, по выражению Л. Д. Троцкого, человеком "непосредственных достижений", в отличие от Соломона, весьма преуспел в "буржуазной" жизни15. Сделав в Германии завидную деловую карьеру, он вернулся в 1912 г. на родину в качестве руководителя московского филиала компании "Сименс и Шуккерт", затем возглавил ее в общероссийском масштабе, а с началом войны и установлением государственного контроля над предприятиями германских подданных стал директором-распорядителем Русского акционерного общества "Сименс-Шуккерт". Красин также являлся директором порохового отдела "Общества механических, гильзовых и трубочных заводов наследников П. В. Барановского" и членом правления общества "Электрическая сила".

Несмотря на разное материальное положение (Красин зарабатывал свыше полумиллиона рублей в год, Соломон - не более двух с половиной тысяч), после долгого перерыва друзья вновь стали встречаться. В 1915 г. в роли старшего шафера Соломон присутствовал на свадьбе Красина с Л. В. Миловидовой (они жили в гражданском браке с 1902 г. и имели трех дочерей). Но после свержении монархии друзья повели себя по-разному: обескураженный Красин был глубоко уязвлен тем, что революция обошлась без него, и пытался делать вид, будто ничего особенного не произошло, а Соломон уже 24 февраля 1917 г. записался в милицию, и организованный им

стр. 5

Василеостровский совет городской народной милиции избрал его своим председателем. Соломон также работал в экономическом отделе исполкома Петроградского совета и в редакции его "Известий", а затем возглавил комиссию по расследованию апрельских беспорядков, вследствие чего ему пришлось общаться с Лениным, которого Красин горячо хулил и всячески избегал.

В мае врачи порекомендовали Соломону "отдохнуть" в Швеции, и перед отъездом, указывал он, "я зашел к т. Ленину и предложил ему взять на себя какие-либо поручения в Стокгольме. Он просил меня как-нибудь, хотя бы и нелегально, перевезти [туда] хоть один экземпляр резолюции солдатской конференции". Переговорив с членами исполкома Петросовета, Соломон заручился официальными полномочиями его представителя, что, как пояснял он, "дало мне возможность взять в курьерскую вализу много литературы и писем от "Правды"". Все это Соломон передал в Стокгольме К. Б. Радеку, которому предложил совместно организовать "социалистическое телеграфное информационное агентство", но, так как раньше они не встречались, посоветовал навести о нем справки у товарищей в Петрограде, а сам на неделю-другую отправился в Норвегию.

Но, вернувшись в Швецию, Соломон случайно встретил приехавшего оттуда И. П. Гольденберга, бывшего члена ЦК РСДРП в 1907 - 1910 гг., от которого узнал, что числится в "контрразведочных списках", составленных после июльских дней с целью дискредитации ленинцев как "германских шпионов". Основанием для этого явилась, видимо, депеша Радека, адресованная большевику М. Ю. Козловскому: "Телеграфируйте, кто Соломон. Предлагает совместное телеграфное агентство. Ссылается на Бронека16, Савельева, Авилова". Вместе с другой перепиской ленинцев эта телеграмма появилась в "Новом времени", которое поясняло: "Лица, только что приехавшие из Стокгольма, рассказывают, что Соломон является официальным представителем меньшевиков и, по его словам, послан "Известиями С[овета] Рабочих] и С[олдатских] Депутатов]" для организации агентства. Соломона постоянно видят в русских кругах и считают его официальным представителем Совета... С ним же сносились и ленинцы, устанавливая через него связь со Стокгольмом"17. На основании этой информации Соломона исключили из числа гласных районной думы, и его друг, член исполкома Петросовета Б. В. Авилов, советовал ему, по словам Гольденберга, не возвращаться в Россию во избежание ареста. Так Соломон, который, подобно Авилову и Красину, совершенно не воспринимал максималистский "необольшевизм" Ленина, снова оказался в политэмиграции. Для выяснения своего положения он, уже после Октябрьского переворота, апеллировал к назначенному заграничным представителем ЦК РСДРП(б) В. В. Воровскому, который написал о нем В. Д. Бонч-Бруевичу, управделами Совнаркома: "Лично знакомый Вам т. Г. А. Соломон обратился ко мне со следующей просьбой. Как Вам известно, против него тоже была предпринята кампания по данным контрразведки с обычными клеветническими обвинениями в немецком шпионстве и т.п. По личным и материальным соображениям он лишен возможности поехать сейчас в Петроград, чтобы лично добиться реабилитации, а потому очень просит товарищей заняться этим делом, способствовать восстановлению его доброго имени и прислать ему официальный документ, устанавливающий его невинность. Делом этим занимается, кажется, уже Б. В. Авилов: ему были переданы Соломоном все данные. Самое лучшее, если бы Вы могли столковаться с Авиловым и объединить действия. Вероятно, его дело можно рассмотреть совместно со всем делом Ганецкого и большевиков. Кроме того, он просил передать, что если в Петрограде найдется для него определенная работа в правительственном или общественном учреждении, он с радостью поехал бы туда"18. В начале декабря Соломон вернулся в Петроград, где прежде всего повидался с Красиным. Оценивая ленинский максимализм как "утопию, доведенную до геркулесовых столбов глупости"19, тот пока еще отвергал предложенные ему высокие должности в Совнаркоме, но, как человек деловой хватки, немедленно ухватился за изложенный ему Соломоном про-

стр. 6

ект стокгольмского банкира Олафа Ашберга об учреждении в России кооперативного банка. Но в Смольном эту идею восприняли без энтузиазма. Правда, и впечатления от увиденного в Петрограде оказались столь безнадежно мрачными, что Соломон отклонил предложение своего приятеля по политэмиграции, первого наркома финансов, В. Р. Менжинского возглавить Государственный банк. "Менжинский, - оправдывался Соломон, - считал себя на своем посту халифом на час, почему я решил съездить в Стокгольм за женой, ликвидировать свои дела (я жил уроками), вернуться обратно и приступить тогда к работе"21. Заручившись согласием Ленина на организацию, совместно с Красиным, экспорта реквизированных винных запасов, Соломон намеревался выехать в Швецию, но ревнивый Боровский написал в Петроград, будто тот замечен в связях с немцами и вообще, мол, является злостным спекулянтом. "Я, - негодовал Соломон, - так сказать, был передан по контрразведочному списку от правительства Керенского советскому правительству. Я протестовал, требовал расследования. Участие во мне приняли товарищи Менжинский, Бонч-Бруевич и покойный Елизаров. В конце концов от Совнаркома было объявлено, что дела в сущности никакого нет, что я могу спокойно ехать, и мне был выдан паспорт"22.

Покинув Россию 7(20) декабря 1917 г.23, Соломон, как утверждал он в мемуарах, по прибытии в Швецию немедленно отказался от участия в "винном деле" в пользу Воровского24. На самом же деле он поспешил связаться с директором принадлежавшей Ашбергу торговой фирмы - неким А. Роденом, о результатах переговоров с которым 16(29) декабря уведомил "дорогого Леонида": "Компания согласна финансировать дела, то есть, попросту говоря, купить весь спирт, какой мы ей предложим, и в таком случае все расходы (уплата пошлины, провоз от Гапаранда или Раумо, буде к тому времени этот путь будет действовать) берет на себя. Затем (иду в порядке твоей записки) В. В. В[оровский] согласен на то, чтобы деньги вносились на наш с ним совместный т[екущий] сч[ет]. Наиболее ходовыми и могущими быть немедленно (вернее моментально) реализованными сортами виноградных вин являются крымские столовые красное и белое вина, также кавказские (особенно же Роден настаивал на крымских), потом мадера, херес, портвейн, менее малага; кроме того, к моему удивлению, он заговорил при этом о "нарзане", говоря, что его расхватали бы здесь, так как шведы считают его лучше своей "рамлезы"".

Соломон просил о срочном утверждении его "комиссаром по экспорту и импорту в Стокгольме", ибо, пояснял он Красину: "Я говорил [Родену], что должен быть назначен таковым (иначе бы дело не казалось таким серьезным) и что жду только телеграммы, которой меня назначают. Переговори, пожалуйста, об этом с Лениным и проведи это назначение как можно скорее. Конечно, надо это сделать через Воровского. На этом назначении я усиленно настаиваю, ибо оно в значительной степени сообщит мне необходимый авторитет в глазах шведов, с которыми мне придется иметь дело, и вообще упрочит мое положение". По поводу же устава кооперативного банка Соломон писал Красину: "В число учредителей я поставил только тебя и себя. Но на странице я нарочно оставил достаточно места так, чтобы если по делу окажется нужным, то можешь вписать туда (машинка эта - "Ундервуд") тех лиц, которых надо. Буду здесь делать все, что смогу, и буду ждать твоей телеграммы, что устав банка утвержден и что мне надо приехать, - тогда я в два дня выезжаю из Стокгольма"25. Но поскольку ни с организацией банка, ни с реализацией вин так ничего и не получилось26, вскоре в Стокгольм приехал Красин - тем более, что его жена и дочери еще с августа 1917 г. жили в Швеции. Друзья пытались найти ответ на мучивший обоих вопрос: поскольку их проекты в России терпят крах, стоит ли упорствовать, оставаясь в стороне только ради того, чтобы не иметь ничего общего с политикой узурпировавших власть ленинцев? Или надо все же попытаться использовать свои знания, опыт и силы с целью повлиять на большевистских экстремистов, удержать их от тех или иных безумных шагов, защитить техническую

стр. 7

интеллигенцию и воспрепятствовать уничтожению буржуазии, которой, по мнению Красина и Соломона, "рано было еще петь отходную"? Рассчитывая, что большевики, как абсолютно неопытные в государственных делах, но загнанные в угол забастовкой чиновничества, постепенно эволюционируют и сами откажутся от многих из своих утопических экспериментов, прагматичные компаньоны пришли, наконец, к трудному решению не отказываться, "в интересах служения народу", от участия в Совнаркоме, причем условились, что Красин поедет в Россию первым и, оглядевшись, вызовет туда Соломона.

Но лишь 21 июня 1918 г., находясь в Берлине с дипломатическим поручением, Красин написал жене: "Не знаешь ли ты адрес Соломона? Он был бы здесь очень нужен, а я не знаю, как с ним снестись. Если до 26 - 27 узнаешь, то телеграфируй - вероятно, еще телеграмма меня застанет. Хочу его устроить в здешнем генеральном консульстве"27. Место генерального консула было уже занято Менжинским, и Соломона пригласили на должность первого секретаря полпредства РСФСР в Германии. В этом качестве вместе они вели торговые переговоры, завершившиеся подписанием 7 октября договора о покупке 100 тыс. тонн угля, поставка которого возлагалось на отделение Вестфальско-Рейнского угольного синдиката в Гамбурге. Там же располагалось правление союза судовладельцев, с которым было заключено соглашение на транспортировку угля в Петроград, и в полпредстве решили, что в Гамбурге откроется и первое консульство РСФСР в Германии, которое возглавит Соломон с распространением его консульских полномочий на Штеттин и Любек.

Не прошло и месяца, как в Германии вспыхнула революция, после чего полпредство выслали из страны, а Соломону предоставили недельную отсрочку для завершения дел по угольному контракту. Хотя в результате восстания власть в Гамбурге формально перешла в руки советов рабочих и солдат, 6 ноября президент городского сената напомнил консулу, что германский МИД требует его скорейшего выезда, но, пояснял Соломон, следовавшие "один за другим сердечные припадки и кровоизлияния из почек и др. мои болезни заставляли меня все время лежать в кабинете и продолжать работу"28. При этом к нему постоянно являлись вооруженные представители восставших с просьбами о финансовой помощи, но, так как на руках у Соломона оставалась ничтожная сумма денег, а все банки были закрыты, большинству его визитеров приходилось отказывать, из-за чего некоторые прибегали даже к угрозам оружием. "8 ноября, - продолжал Соломон, - я лежал в постели, мучимый сильнейшим припадком болезни почек и, по совету врача, обложенный бутылками с горячей водой, когда особый посланец от сената доставил мне лично, проникнув в спальню, письмо... в котором в любезных выражениях сообщалось, что дипломатические отношения между Германией и Россией прерваны, почему я должен покинуть пределы Германии, и настойчиво предлагалось назначить день отъезда"29. Ничего не оставалось как подчиниться, и он решил выехать в Данию, где дожидаться восстановления дипломатических отношений. Но, поскольку Соломон тесно контактировал с советом рабочих и даже печатался в газете "Rote Fahne", местные революционеры уговорили его не уезжать из страны.

"А Жоржик то наш, - писал жене Красин, - остался в революционном Гамбурге, и немецкое правительство не могло его выставить. Еще, чего доброго, окажется там губернатором или президентом"30. Но германские "спартаковцы" оказались менее удачливыми, чем их российские единомышленники, а сам консул свалился 18 ноября "в сильнейшей испанской инфлуэнце, вскоре осложнившейся локальным воспалением правого легкого с кровохарканием и пр., и около трех недель находился между жизнью и смертью"30. Долгое время Соломон пребывал в беспамятстве, приходя в себя лишь на короткие мгновения, и 24 ноября не смог принять руководителей советов рабочих и солдат, которые объявили его жене Марии Павловне (третьей и последней, урожденной Аршауловой, по первому браку Благовещенской),

стр. 8

что, по распоряжению из Берлина, консульство РСФСР в Гамбурге придется немедленно закрыть, ибо якобы проникшие в город англичане "могут выкрасть и арестовать г-на консула"31. Соломон узнал об этом через несколько дней, когда пришел в сознание. "Ввиду небезопасности моего пребывания в Гамбурге, - указывал он, - меня, совсем еще больного, увезли в Шлезвиг, в г. Гадерслебен, у самой границы Дании. Предполагалось, что, когда я немного поправлюсь, я нелегально перейду в Данию. Но из этого ничего не вышло, и 16 января 1919 г. жена и я были в Гадерслебене арестованы и перевезены в Берлин, где нас и заключили в тюрьму при полицай-президиуме (Александерплац)"32. Там, в общей камере, Соломон и его жена провели около двух месяцев и только 6 марта, по настоянию врача, были переведены в санаторий в Шарлоттенбурге с предупреждением, что считаются интернированными. Но через три месяца Соломону все-таки удалось добиться разрешения на возвращение в Москву, куда, оставив жену за границей, он, не без опасных приключений, добрался 6 июля. А уже на следующий день Красин, сделавший за это время головокружительную советскую карьеру (ибо руководил сразу двумя наркоматами и, помимо того, председательствовал в Чрезвычайной комиссии по снабжению Красной армии), обратился в ЦК РКП(б) с просьбой "об откомандировании товарища Г. А. Соломона на ответственную работу в Комиссариат торговли и промышленности", при условии, что он "будет одновременно работать также и в Комиссариате путей сообщения"33.

Ленин не возражал против назначения Соломона заместителем Красина по Наркомторгпрому, фактически ведавшему только внешней торговлей, находившейся в условиях интервенции в совершенно зачаточном состоянии, но потребовал немедленно оформить членство Соломона в большевистской партии, что он не замедлил исполнить. Хотя 9 июля Оргбюро ЦК разрешило использовать Соломона по линии торгового ведомства, Красин настаивал на официальном утверждении его в должности замнаркома. Но 16 июля Оргбюро постановило, что "ввиду отсутствия в Москве товарищей, знающих тов. Соломона, вопрос о нем остается временно открытым", и предложило Красину представить все сведения о его кандидате "для передачи их в комиссию, которая сможет дать материал для окончательного решения"34. Тогда, если верить мемуаристу, возмущенный Красин решил обратиться в ЦК с заявлением, в котором напоминал о распространявшихся Воровским инсинуациях о шпионаже Соломона в пользу немцев, спекулянтстве и т.д., а также о попытке запретить выезд его из Петрограда в Стокгольм в 1917 г., игнорировании радиограмм из Гамбурга, оставлении на произвол судьбы после ареста в Германии и других столь же враждебных акциях. Красин требовал немедленной передачи дела товарища на рассмотрение партийного суда, указывая, что "ни в частной, ни в партийно-общественной деятельности Г. А. Соломона никогда не было ничего, что могло бы его деквалифицировать". Но Ленин уговорил Красина отказаться от этой идеи и, не проводя назначение Соломона ни через ЦК, ни через Совнарком, ограничиться изданием соответствующего приказа по своему ведомству35. Хотя Красин не успокоился и по-прежнему настаивал на принятии формального решения, очередное его предложение "о введении членом коллегии Комиссариата торговли т. Соломона", рассматривавшееся 3 сентября 1919 г. на совместном заседании Политбюро и Оргбюро ЦК РКП(б), было снова отклонено. Красин не сдавался и требовал "пересмотреть решенный Центральным Комитетом отрицательно вопрос о включении т. Соломона в коллегию Наркомторгпрома". Но 31 октября Политбюро, на заседании которого присутствовали Ленин, Л. Б. Каменев и Н. Н. Крестинский, вновь отвергло ходатайство Красина - на этот раз "ввиду того, что СНК постановил коллегии при Комиссариате внешней торговли не учреждать"36. Тем не менее в письме жене от 9 февраля 1920 г. Красин шутил, что в возглавляемом им комиссариате "в качестве заместителя орудует Жоржик, окончательно уже облезший и постоянно прихварывающий"37.

Косившиеся на Красина большевистские функционеры по-прежнему не доверяли Соломону, а продолжавший интриговать против него Боровский

стр. 9

доверительно предупреждал Ленина: "Фактически Комиссариатом руководит Г. А. Соломон (увы, не мудрый!), человек, во-1-х, не наш, во-2-х, очень мало смыслящий в деле, в 3-х, болтун и обезьяна. Боюсь, что повторится скандальная история, как в прошлом году при Бронском38, которого осаждали спекулянты. Но Бронский - свой человек, а Соломон - "присоединившийся". К сожалению, Леонид Борисович питает слабость к Соломону и защищает его от нападок. Но это патологическое явление психики Леонида"39.

В марте 1920 г. было принято решение об отправке Соломона в Германию, вследствие чего он сдал комиссариат будущему председателю Госбанка А. Л. Шейнману (сам Красин находился в Стокгольме, откуда собирался в Лондон), однако берлинскую командировку пришлось отложить из-за капповского путча40. Соломон оказался фактически безработным и 24 июня обратился к секретарю ЦК Крестинскому с просьбой разрешить ему, "на время ожидания", подлечиться в санатории в Копенгагене. "У меня, - пояснял Соломон, - две застарелые болезни сердца и почек, в которых я не так давно перенес большую операцию удаления камней. Но с тех пор камни вновь стали появляться, причиняя мне мучительные страдания". Соломон надеялся, что две-три недели лечения минеральными водами подправят его здоровье, которое весьма расшаталось "от пребывания в германской тюрьме и жизни здесь при условии весьма тяжелого питания", - тем более, что в Копенгагене живет его жена, и, соответственно, в моральном отношении он чувствовал бы себя там лучше41. Но в июле 1920 г. Соломон был назначен уполномоченным Наркомата внешней торговли РСФСР в Эстонии, где вступил в жесткое противостояние с полпредом Н. Э. Гуковским. Основными чертами его характера были, по определению Соломона, "ничем не сдерживаемый, грубый, чисто животный эгоизм, половая распущенность, отсутствие чувства элементарной стыдливости, выражавшегося в его моральной оголенности, алкоголизм, хитрость, жестокость, лживость, предательство, т.е. в конечном счете полный дефект морали"42. Поплатившись за финансовые злоупотребления, Гуковский был отозван в Москву, отдан под суд и вскоре умер от воспаления легких. Новым полпредом в Ревеле стал М. М. Литвинов, и, хотя 20 января 1921 г. Оргбюро ЦК согласилось отсрочить отзыв торгпреда, 14 февраля на совместном заседании с Политбюро было решено "назначить вместо Соломона помощником по внешторговской работе тов. [П. В.] Аникеева"43. А 28 марта 1921 г. Красин из Лондона телеграфировал своему заместителю по НКВТ А. М. Лежаве о необходимости привлечь Соломона к ревизии торговой деятельности миссии РСФСР в Германии, где требуются "люди, знающие технику дела, но в то же время абсолютно свои и преданные". Указывая, что новый берлинский торгпред Б. С. Стомоняков "так перегружен текущей работой, что не может приступить к ревизии, без окончания которой невозможна правильная организация этого весьма запущенного места", Красин просил Лежаву: "Постарайтесь еще раз переговорить с кем надо, чтобы послать туда на время Соломона, которого я, впрочем, скоро возьму сюда для "Аркоса"". Речь шла о зарегистрированном в Лондоне первом советском внешнеторговом обществе "All Russian Cooperative Society Limited".

Пересылая 1 апреля Ленину копию шифровки Красина, Лежава писал: "Мы с ним предвидели, что расковырять берлинскую бучу - дело весьма сложное и трудное и потребует огромных сил опытных и верных людей со стороны, так как таковых в Берлине нет. Для этой ревизионной и ликвидационной работы мы считаем Соломона весьма подходящим человеком". Но, рассмотрев 4 мая "протест комиссии по обследованию Наркомвнешторга44 против посылки т. Соломона в Берлин", Политбюро ЦК поручило В. М. Молотову обсудить этот вопрос с Красиным после возвращения его в Россию45. Впрочем, в том же месяце Соломон был назначен членом правления и одним из директоров "Аркоса" в Лондоне, где благодаря интригам сослуживцев и отчасти "донкихотству" - излишней, на взгляд Красина, моральной щепетильности "Жоржика" (он в частности упрекал Красина за его подверженность "страсти женолюбства", о которой сплетничали как в Москве, так и за

стр. 10

границей) - дружба их дала трещину. "Наши отношения, - признавался Соломон, - становились все суше и суше"46. Хотя 25 июля 1922 г. ЦКК РКП(б) постановила считать Соломона "проверенным", установив его членство в партии с 1917 г. и революционный стаж в 1902 - 1909 гг.47, в сентябре он неожиданно получил опросный бланк Реввоентрибунала по поводу обстоятельств приобретения им, еще в период службы в Ревеле, партии сальварсана - средства против сифилиса, признанного в Москве "фальсификатом". Соломону настоятельно рекомендовали приехать в Россию для объяснений, но, зная о кознях своих недругов во главе с председателем правления "Аркоса" А. А. Квятковским и опасаясь попасть в ловушку, из которой уже не выбраться, он, переволновавшись, слег в постель с сердечным приступом, а затем, взяв длительный отпуск по болезни, 8 декабря уехал в Брюссель.

Там Соломон получил весточку от Красина, обещавшего урегулировать неприятное дело и даже, если оно дойдет до судебного разбирательства, лично выступить в качестве его защитника. Но в марте 1923 г. из телеграммы, отправленной ему Торговой делегацией СССР в Лондоне, Соломон с облегчением узнал, что "возбужденное против него дело прекращено, приезд не требуется, всякие ограничения сняты"48. В июне Красин попытался убедить его взяться за организацию филиала "Аркоса" в Генуе, но, поразмыслив, Соломон решил просить об отставке. Поэтому, когда в ноябре учетно-распределительный отдел ЦК РКП(б) сделал о нем запрос в управление делами Наркомата внешней торговли СССР, оттуда сообщили, что "тов. Соломон Г. А. с 1 августа с.г. освобожден от работы в "Аркосе" и находится на излечении в Бельгии. Точный адрес его местожительства НКВТ неизвестен"49. Поселившись на небольшой ферме в местечке Профонсар под Брюсселем, Соломон мирно занимался "куроводством", но в начале 1925 г. неожиданно получил собственноручное письмо Красина с очередным предложением вернуться на службу в качестве ни более, ни менее как... руководителя объединенной резидентуры И НО ОГПУ и Разведывательного управления в Западной Европе. Письмо настолько возмутило и оскорбило Соломона, что на копии ответного послания Красину, от 25 января, он пометил карандашом: "Я уничтожаю твое письмо, чтобы оно никому не попало даже после моей смерти". По свидетельству жены Соломона, он никогда не говорил ей о "позорном предложении" и "только глухо как-то сказал, что прекратил переписку с Красиным". Текст злополучного послания остается неизвестным, но копия ответа сохранилась:

"Дорогой мой старый, но, по-видимому, заблуд[ив]шийся друг... Что с тобой?.. Читаю и перечитываю твое последнее письмо... протираю двадцать раз очки, не верю глазам... Еще раз спрашиваю, что с тобой? Кто тот злой дух, который диктовал тебе это письмо?.. Скажу прямо, это подлое письмо... Опомниться не могу!.. Точно почва заколебалась подо мной!..

Как ты, Леонид, мой друг юности, мой товарищ, мой брат, пишешь мне это!.. Поистине страшные времена наступили, если ТЫ - нет! это невозможно?.. глазам не верю... - ТЫ предлагаешь мне взять на себя это ПОДЛОЕ место, этот "выдающийся пост", как ты его называешь... Я же скажу, не обинуясь, "этот трон заграничного Вельзевула"... Да, черт с ним, с этим высоким постом, черт с ним и с почетом среди советских сановников...

Нет, это не укладывается в моем сознании, это выходит за пределы его... Это какая-то достоевщина!.. И ты посмел, да, милый мой, посмел - другого слова не нахожу - предложить мне стать заграничным "Феликсом"... Ничего не понимаю! Или ты или я, но кто-то из нас с ума сошел. Ты пишешь: "ты сделаешь мне личную услугу, великую услугу, ты спасешь меня, если согласишься..." "Мои шансы, - говоришь ты дальше, - очень упали, на меня вешают всех собак... и единственное спасение в том, если ты примешь это назначение и станешь во главе" (о, как ты мог это выговорить!) "чекистских организаций за рубежом..."

Нет, это сумасшествие!.. Ты говоришь о том, что и Дз[ержинский] и все его близкие "с восторгом отнеслись к [твоему] предложению попробовать

стр. 11

предложить этот пост" (хорошенький, черт возьми, постик, нечего сказать)... мне, Соломону...

Прерываю это письмо. Уже два часа ночи. Наш Профонсар мирно спит... А я сижу и в тысячный раз переворачиваю твое письмо... Твоя рука, твой почерк... Но НЕ твоя душа в нем... Оставляю на завтра... М[ария] Щавловна] давно спит... Я зашел к ней проститься, взглянул в ее невинные глаза и почувствовал себя так, точно уже одним чтением твоего письма совершил что-то высоко безнравственное, точно приобщился к этому шабашу ведьм!.. До завтра... прочту опять завтра!..

Утро, 9 час. Почти не спал от ужаса, навеянного твоим письмом. Встал в 4 ч., возился с курами и пр. Теперь освободился и принялся за письмо. У меня просто руки опустились, свет померк... Ах, что же делать, если и ты, даже ты, поддался все обволакивающему собой мраку!.. Куда идти?! Вспоминаются наши беседы много лет назад в Стокгольме, когда мы обсуждали вопрос, идти ли нам в советскую] службу. И вот ты докатился до того, что зовешь меня на "видный" пост в, горрибиле дикту50,Чеку. Ты пишешь между прочим: "наши сферы усиленно приглашают тебя (Ф. Дз[ержинский] в том числе и особенно он) взять на себя этот ответственный] пост, веря, что ты внесешь в него и все то, что отличает тебя, т.е. глубокую честность, столь необходимый в этом деле высокий гуманизм и справедливость..." Недурное приглашение в... ПАЛАЧИ, ибо я, не обинуясь, говорю, что весь этот ЧК - самые настоящие палачи... Менж[инский] - просто душевно больной фанатик... Ты далее соблазняешь меня (ах, как тебе не стыдно!): "Ты получишь высокое назначение - пока еще название не придумано - генерального консула на всю Европу и др. страны... тебе будут подчинены все консулы... и, кроме того, ты будешь шефом всех учреждений ЧК, разведупра... словом, всей сетью замаскированных..." Фу, противно и повторять...

Что я могу еще сказать... Ведь уши твои закрыты, мои слова не дойдут до твоего сознания... Мы так глубоко в корень разошлись... Не понять тебе меня... Но помни, ни в какие палаческого характера функции я не войду. Я не возьму на себя человеконенавистнические функции по "уловлению" за границей "несогласно" мыслящих.

Недурна и вторая комбинация, предлагаемая тобой: нет, милый мой, это не для меня - я не перееду в Париж и никуда, к черту, и не буду симулировать врага советского] правительства и в то же время стоять во главе "уловления"...

Одним словом, я НЕ СОГЛАСЕН...

Но знаешь ли, в заключение этого письма (ты пишешь, чтобы из любви и "жалости" к тебе я не посылал бы его по обыкновенному], а [послал] по какому-то конспиративному адресу через Данию?!) не могу удержаться, чтобы не сказать, перефразируя известное выражение - "Умри Денис, подлее не напишешь!" Но правда, я скорее бы рад был узнать о твоем САМОУБИЙСТВЕ (ты пишешь, что так запутался, что тебе, если я не приму предложение, что должно-де смягчить отношение к тебе... и пр.), честном самоубийстве, чем знать, что ты так подло и низко упал... Да, Леонид, скажу, дорогой Леонид, иди на все, вплоть до самоубийства], но не на эту ужасную подлость.

Кончаю это письмо и еще раз говорю: лучше возьми револьвер и покончи с собой!.. Это совет и, если хочешь, просьба и мольба старого друга. И я с радостью узнаю о том, что ты покончил с собой и с торжеством скажу, что ты предпочел умереть, но не сдал позиции старой гвардии, как мы с тобой ее понимали... Прощай..."51 Хотя Красин не покончил жизнь самоубийством, он прожил недолго и скончался в Лондоне в ночь на 24 ноября 1926 г., как утверждалось в медицинском заключении, "вследствие упадка сердечной деятельности в результате внутреннего кровоизлияния, возникшего на почве злокачественной анемии". Что же касается Соломона, то в посвященной его персоне краткой справке, направленной ИНО ОГПУ в ЦКК ВКП(б) 6 июня 1930 г., говорилось: "Член ВКП(б). Директор "Аркоса". Отказался от возвра-

стр. 12

щения в СССР в 1927 году. Купил ферму в Бельгии. В настоящее время выступает с разоблачениями в белой прессе"52. Имелись в виду его воспоминания "На советской службе", которые публиковались с ноября 1929 г. в парижской эмигрантской газете "Последние новости"53 и получили восторженную оценку П. Б. Струве. Считая откровения невозвращенца "исключительно интересными" как по существу, так и по несомненной своей подлинности, Струве напоминал, что, в отличие от некоторых других подобного рода мемуаристов, прошлое которых "темно и непонятно", Соломон еще до революции был известен в литературных кругах своими "не лишенными интереса статьями о русском Севере", знанием Скандинавии и местных писателей. Но особенно пришлось по душе Струве "художественно точное изображение" личности Ленина, мысли которого, по мнению рецензента, были переданы автором тоже "с замечательной идеологической точностью, сочетающейся с подлинной психологической выразительностью".

Вердикт Струве звучал так: "Г. А. Соломон и человек того же порядка, но более крупного чекана, Л. Б. Красин могут вызывать смешанное из сожаления и презрения недоумение перед их нравственной и политической слабостью, как пособники режима, который они признавали нелепым, и людей, в которых они подозревали умалишенных. Но эта моральная оценка поведения г. Соломона не устраняет нисколько ни объективной содержательности, ни психологической правдивости его показаний. Воспоминания г. Соломона, повторяем, обещают стать историко-политическим документом первоклассной ценности и по содержанию, и по подлинности"54. Другие эмигрантские рецензенты также высоко оценили его разоблачения, хотя и иронизировали по поводу того, что Соломон не поехал в Москву "больше из страха", чем из идейных соображений, и, даже уйдя со службы в "Аркосе", не решился превратить свой поступок в "акт протеста и "невозвращенчества"", а напротив - свыше шести лет хранил полное молчание и "не изобличал режим, который привел Россию к гибели и в отношении которого он теперь кричит: "то, что падает, толкни"..."55. Весной 1930 г. Соломон вступил в организованную в Бельгии "группу бывших членов ВКП(б), ставших на платформу борьбы с большевизмом", а после ее преобразования в партию "Воля народа", как громко именовала себя крошечная группа осевших в Брюсселе бывших советских чиновников, стал членом ее исполкома56. Поэтому и на обложке нашумевших мемуаров Соломона "Среди красных вождей. Лично пережитое и виденное на советской службе", вышедшей в том же году в двух книгах в парижском издательстве "Мишень" со вступительной статьей В. Л. Бурцева, значилось: "Из документов партии "Воля народа"".

В рецензии, появившейся тогда же в парижском органе невозвращенцев - журнале "Борьба", один из лидеров "воленародцев", Е. В. Думбадзе, неуклюже пытался защитить Соломона от якобы неправильной моральной оценки эмиграцией его затянувшегося молчания после увольнения с советской службы. Да, оправдывал мемуариста Думбадзе, "потребовался ряд тяжелых лет размышлений и анализа и проверки, пока тов. Соломон нашел и твердо решил, что он не имеет права молчать и должен выступить открыто с описанием того, что он видел и испытал на советской службе. Он считал эти описания долгом перед своей совестью и, что главное, перед народом, перед российской демократией"57. После слияния в декабре 1930 г. "Воли народа" с парижской группой невозвращенцев "Борьба" (ее возглавлял бывший советник полпредства СССР во Франции Г. З. Беседовский58) Соломон начал сотрудничать в одноименном журнале, печатавшем его "Письма на родину"59, но, похоже, уже довольно смутно представлял себе советские реалии. Он, например, доказывал, что судебный процесс по делу "вредителей" из мифической "Промпартии" затеян с целью вызвать "озлобленную вражду" западноевропейцев (!) и спровоцировать объявление ими войны СССР, благодаря которой "драгоценные жизни и Сталина, и Зиновьева, и Ярославского, и пр., и пр. будут сохранены и, вовлеченный в обман российский гражданин, мужик и солдат, как следует настроенные и раздраженные, вновь обезумеют и ри-

стр. 13

нутся на человеческую бойню"60. Правда, в другом письме, комментируя судебный процесс над меньшевиками-"интервенционистами", Соломон довольно точно подметил, что, "окруженное врагами внутри страны, сталинское самодержавие пытается стать популярным и любимым и делает новую попытку фальсификацией угрозы, которую якобы несут мировая демократия и "акулы империализма", не за страх, а за совесть стать народным правительством"61. Своеобразным ответом на писания Соломона были опубликованные в ленинградском журнале "Звезда" воспоминания Бонч-Бруевича о Воровском, в которых автор вдохновенно и многословно клеймил "одного из злостных современных невозвращенцев", якобы "обворовавших казну и вошедших действительным членом в особое общество прохвостов, организованное в Берлине (? - В. Г.) шпионом английской контрразведки Беседовским"62. Уверяя, что до революции Соломон не принимал сколько-нибудь активного участия в каком бы то ни было партийном деле, а "околачивался в провинции", юркнув в период реакции за границу и занявшись коммерческими делами, Бонч-Бруевич далее заявлял:

"Мы знаем, что он после Октябрьской революции сначала примазался не к революционной, а к деловой жизни нашего нового государства благодаря случайному и опять-таки заграничному знакомству с покойным Л. Б. Красиным, который, несмотря на все свои замечательные достоинства, всегда обладал известной неразборчивостью и большой долей поспешности не только в деловых знакомствах, но и в привлечении людей к работе и в их назначении на работу возле себя. Тогда, когда еще никто не мог как следует разобраться в людской массе, двинувшейся на огонек революции, шедшей не только за общественно-революционной работой, но очень часто за наживой, местечками, карьеризмом, за работой, не имевшей ничего общего с пролетарским, общественным, революционным благом, а наоборот, нередко искавшей вредительских и контрреволюционных возможностей, - тогда вот такие субъекты, как Соломон, проскальзывали сквозь пальцы наблюдательных органов. Они обыкновенно устраивались сначала в России на более или менее ответственных местах и начинали сейчас же фамильярно похлопывать по плечу всех и каждого, а потом, освоившись и заведя новые знакомства, стремились возможно скорее перекочевать за границу, где, изучив буржуазные законы, начинали проделывать всевозможные ловкие шахер-махерства, грабя нашу государственную казну и набивая себе карманы про черный день.

Потом, при первой возможности, эти гады, эти истинные мерзавцы и негодяи, не имевшие никогда ничего за душой, кроме наглой хищности, бесцеремонного воровства, наживы, предательства и всяческой подлости, еще не виденной миром, - стремились улизнуть из наших учреждений, чтобы там, за пределами досягаемости, всемерно избегая сталкиваться с представителями, к сожалению, нередко не в меру доверчивой власти диктатуры пролетариата, завтра, на другой день после завершения своих чудовищных, тайно проделанных подлостей, продолжать клеветать и поносить на всех углах и перекрестках Европы и Америки ту страну, ту власть, ту общественность, где они еще вчера с таким усердием, без всякой нужды или желания с чьей бы то ни было стороны, так сказать, самовдохновенно, изо всех сил старались везде и всюду лизать пятки каждому встречному, который мог им пригодиться в жизни, ибо "за хвостик тетеньки держась"63, можно было в эти бурные мятущиеся дни - петушком, петушком!64 - особенно при покровительстве кого-либо из сильных мира сего, пробраться поближе... к общественному пирогу, к казне, к доверенности на выдачу и учет векселей за границей. Вот именно таким образом проскочил этот бесчестный авантюрист и явный негодяй Соломон, шмыгнув между ног Л. Б. Красина в подворотню советского аппарата, где, к сожалению, пользуясь доверчивостью многих неопытных современных деятелей, "делал дела" до тех пор, пока не насытился совершенно, пока не округлил свое благосостояние и, наконец, не почувствовал, что почва под ним становится слишком горяча, а потому надо собираться восвояси, то есть в то гнусное состояние мелкого, теперь покрупневшего,

стр. 14

дельца и маклера со всячинкой, которым он в сущности и был всю свою жизнь".

Напоминая, что в 1917 г. Соломона уже обличали, "да еще сам В. Л. Бурцев, этот испытанный сыскных дел мастер того времени, в немецком шпионстве", а, мол, бытие невозвращенца "вполне может определить сознание шпиона", Бонч-Бруевич пенял ему "сведениями контрразведки Временного правительства" и восклицал: "Но теперь, когда вы себя обнаружили как явный шпион, изменник, предатель, провокатор и негодяй первого разряда, кто же, скажите, кто осмелится, без особо веских данных, без ручательства крупнейших политических деятелей или партий, поверить, что вы не шпион его величества Вильгельма II, работавший во время мировой войны не за страх, а за деньги, в пользу немецкого генерального штаба, набивая себе свои иудины карманы кровавым золотом немцев, стремившихся разорить и уничтожить несчастный порабощенный и одураченный русский народ".

Впрочем, таковой нашелся в лице именно... Бурцева, который заявил, что в своих статьях за 1917 г. "никогда даже не упоминал о Г. А. Соломоне", а "бонч-бруевическая грязь" лишь показывает, как "ГПУ заставляет писать своих рабов"65. Заказной обличитель, возмущался Бурцев, конечно, не может не знать, что все, написанное им, - "сознательная ложь наемного клеветника", рассчитанная исключительно на советских читателей, которые не услышат опровержений его вранья. "Эмигрировавши в первый раз... после первой революции, Г. А. Соломон, - напоминал Бурцев, - будучи членом партии, был официальным представителем большевистских организаций в Брюсселе и находился в постоянных сношениях с Лениным... Конечно, никакими спекуляциями он не занимался". Бурцев негодовал по поводу той "сознательной, ничем не прикрытой лжи", которой "ГПУ питает русских читателей", пытаясь очернить Соломона. В свою очередь редакция "Борьбы", цитируя фрагменты ответа Бурцева (собиравшегося поместить его в очередном номере газеты "Общее дело", но из-за редкости ее номеров так и не реализовавшего это намерение), обещала, что за свои инсинуации "клеветник Бонч-Бруевич понесет заслуженное им наказание, как понесет его и та преступная клика, которая собралась вокруг нового самодержца Сталина-Пятилеткина".

Вслед за воспоминаниями "Среди красных вождей", которые, выдержав несколько изданий, еще при жизни автора были переведены на французский, немецкий, английский, шведский, испанский и голландский языки, Соломон написал небольшую книжку "Ленин и его семья (Ульяновы)", увидевшую свет в Париже в 1931 г., несколько раз переиздававшуюся и вызвавшую гневную реплику другого видного "лениноведа" из числа невозвращенцев, тоже старого социал-демократа Н. Валентинова (Н. В. Вольского): "Брошюра г-на Соломона переполнена такой низкопробной ложью, что в ней неприятно разбираться". Ссылаясь на "не опровергаемые аргументы", Валентинов раздраженно замечал, что "в брошюре г-на Соломона нет, кажется, страницы, не "украшенной" ложью"66. То, что его новая работа "переполнена неточностями", отмечали и рецензенты других эмигрантских изданий67, а Троцкий, презрительно обозвав автора "болтливым, лживым и хвастливым дурачком", пояснял одному из иностранных журналистов: "Брошюру Соломона я прочитал по обязанности, когда собирал материал для биографии Ленина. В этой брошюре нет ни одного верного факта, ни одного честного сообщения: грубая и глупая ложь, которая иногда кажется истерической. Соломон приписывает Ленину свои собственные филистерские пошлые, в частности, антисемитские взгляды и настроения"68. Неизданными остались мемуарные книги - "Два года на голоде (1891 - 1893)" и "Провозвестники большевизма. Очерки из лично пережитого", в тринадцати очерках-главах которой Соломон, по его словам, хотел показать, как "революционное подполье подготовило психологию и методы большевизма"69. В предисловии к указанной книге, посвященной, главным образом, пребыванию автора в тюрьме и ссылке, он писал, что предпринял свою работу "не из любви к размазы-

стр. 15

ванию житейской грязи, а с единственной целью внести в историю переживаемой эпохи ряд правдивых, с натуры списанных, изображений", дабы изобразить, как зарождались и проявлялись "зачатки того глубокого падения души и морали, которыми отметился в настоящую эпоху торжествующий большевизм"70.

В рукописи осталась также его последняя, начатая 25 октября 1930 г., мемуарная книга о Красине, с которым, указывал Соломон, "я сошелся еще в то незабвенное время, имя которому юность, когда люди бывают так кристально чисты, когда вступаешь в жизнь, глядя на нее через розовую дымку идеалов". Мысли о покойном друге не оставляли Соломона, и в письме одному из своих знакомых в Осло, от 22 декабря 1930 г., он пояснял: "Я не институтка, я просто честный деловой человек... Но Красин для меня "жена Цезаря". Я знал его недостатки, знал, что он страшный бабник... И уже в Лондоне до меня доходили намеки о том, что он нечист на руку... Но все эти намеки я всегда сразу обрывал самым резким образом... И когда я ушел со службы СССР, мне многие говорили, уже более развязно, о том, что он весь был одно мошенничество... Но я всегда эти разговоры считал обычным злопыхательством, жертвой и объектом которого был крупный государственный деятель... Все эти намеки и разговоры носили характер просто каких-то голословных сообщений. Никаких конкретных указаний на определенные факты никто не мог представить... И я свято, как драгоценную реликвию моей юности, всей моей жизни, хранил память о Леониде... О, много раз в жизни он совершал поступки, которые я не мог понять... Но... ведь дружба тем и дорога, что она, как и любовь, требует веры и стойкости и отсутствия всякого легковерия и злопыхательства"71. В послании другому адресату, главному редактору рижской эмигрантской газеты "Сегодня" М. И. Ганфману, от 15 июля 1931 г., сообщая о своей работе над книгой, Соломон отмечал: "Перед тем, как писать ее, я, знавший Л. Б. Красина с 18-летнего его возраста, отлично понимал, что мне придется коснуться и темных сторон его жизни (я пишу только правду). И, как его старый друг, я усиленно старался смягчить многое, часто сдерживая свою душу... А ведь мне пришлось говорить о вещах в значительной степени сенсационных с точки зрения его психологии и страстей, а также и в отношении его политической деятельности".

Соломон склонялся к тому, чтобы оставить рукопись в архиве и указать в завещании о разрешении напечатать ее лишь через двадцать лет после своей кончины, "то есть, когда и самая память о Красине отойдет на расстояние значительного исторического выстрела". Об этом же, 18 августа 1931 г., он уведомил Русский заграничный исторический архив в Праге72. В предисловии к книге Соломон пояснял, что не преследует ею никаких полемических целей, хотя о Красине циркулируют самые разнообразные слухи, среди которых "немало злопыхательства и клеветы, выдаваемых охочими людьми за непреложные факты". В то же время авторы советских панегириков, "поставив себе в своих партийных целях задачу непременно представить в лице покойного какого-то полубога, лишили образ его плоти и крови, создав не живое лицо, а какую-то схему или, вернее, мелодраматическую абстракцию". Поэтому, изображая Красина "с его крупными достоинствами и таковыми же недостатками, свойственными человеку, хотя бы и незаурядному и поистине многогранному", Соломон имел в виду "сказать лишь правду", ничего не скрывая, как бы ни было это подчас тяжело73.

Никогда не отличавшийся крепким здоровьем, Соломон еще 22 декабря 1930 г. писал в Осло: "Очень болен... едва хожу... лечиться не на что, ибо меня обворовали"74, а 15 июля 1931 г. жаловался Ганфману: "Цинга поразила мое тело (едва хожу), как многострадального Иова проказой". Страдая "жестокими приступами сердца"75, 66-летний Соломон продолжал дорабатывать свою последнюю книгу - "Леонид Борисович Красин. По личным воспоминаниям автора и с опытом характеристики". Он как раз сидел за пишущей машинкой, когда его хватил удар. На следующее утро, 29 августа 1934 г., Соломон умер, и несколько эмигрантских изданий посвятили ему уважи-

стр. 16

тельные некрологи, величая "первым по времени невозвращенцем"76. Из-за крайней нужды Соломон, по свидетельству его жены, был похоронен за казенный счет на кладбище Юккль-Кальвот, на окраине Брюсселя, "в могиле, которая дается городом лишь на пять лет"77...

Публикация предлагаемых вниманию читателя нескольких глав78 из неопубликованной книги Г. А. Соломона о Л. Б. Красине подготовлена В. Л. Генисом при участии А. В. Гениса, комментарии и биографические справки составлены В. Л. Генисом.

Примечания

1. Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ), ф. Р-5881, оп. 2, д. 658, л. 138.

2. Одна из сестер Г. А. Соломона, Вера, была замужем за профессором Петроградского технологического института химиком М. М. Тихвинским (1868 - 1921), а другая, Наталья, стала женой генерал-майора (1911 г.) А. А. фон Агте (1857 - 1919), который до 1917 г. командовал Владивостокской крепостной саперной бригадой.

3. ГАРФ, ф. Р-5881, оп. 2, д. 658, л. 29, 38.

4. Там же, ф. 102 (Департамент полиции), 00, 1898 г., д. 519 ("О дворянине Георгии Александровиче Соломоне"), л. 1 - 6. Далее цитируется без отсылок.

5. Жена Г. А. Соломона писала, что "сам он заразился холерой, а затем и тифом" (там же, ф. Р-5881, оп. 2, д. 658, л. 4).

6. Там же, л. 39.

7. Там же, л. 54, 57.

8. СОЛОМОН Г. А. Среди красных вождей. М. 1995, с. 443.

9. ГАРФ, ф. Р-5881, оп. 2, д. 658, л. 66 - 67.

10. Российский государственный архив социально-политической истории (РГАСПИ), ф. 17, оп. 100, д. 3587, л. 5 (Анкета от 18 ноября 1921 г.).

11. ГАРФ, ф. Р-5881, оп. 2, д. 657, л. 23.

12. СОЛОМОН Г. А. Ук. соч., с. 480.

13. См.: Весь Петербург на 1914 год. СПб. 1913, с. 623.

14. РГАСПИ, ф. 17, оп. 100, д. 3587, л. 5.

15. ТРОЦКИЙ Л. Портреты революционеров. М. 1991, с. 223, 292.

16. Веселовский Бронислав Брониславович (1880 - 1954) - член РСДРП с 1901 г.; из дворян, журналист, участвовал в работе социал-демократической фракции III Государственной думы; сотрудник журналов "Образование", "Современный мир", заведующий земским отделом газеты "Русское слово" (с 1913 г.), редактор журналов "Земское дело" и "Волостное земство", секретарь Вольно-экономического общества и сотрудник Петроградского института высших коммерческих знаний; после революции служил в Центрархиве и Госплане РСФСР, преподавал в вузах; автор 4-томной "Истории земства" и др. работ.

17. Новое время, 15(28).VII. 1917, N 14827; 13(26).VII. 1917, N 14825.

18. Звезда, 1930, N 11, с. 166.

19. СОЛОМОН Г. А. Ук. соч., с. 7.

20. Об Ашберге и его проекте см. также вступит, статью А. В. Островского к публикации воспоминаний: АШБЕРГ У. Между Россией и Западом. 1914 - 1924. Из воспоминаний "красного банкира". - Из глубины времен, 1993, вып. 2.

21. РГАСПИ, ф. 17, оп. 66, д. 32, л. 77.

22. Там же. В повестке дня заседания Совнаркома 30 ноября (13 декабря) 1917 г. вторым пунктом стоит вопрос "О личности гражданина Соломона" (Протоколы заседаний Совета Народных Комиссаров РСФСР. Ноябрь 1917 - март 1918 г. М. 2006, с. 65). Подробнее об этом см.: СОЛОМОН Г. А. Ук. соч., с. 17 - 20.

23. Вопросы истории, 2002, N 2, с. 92.

24. СОЛОМОН Г. А. Ук. соч., с. 22.

25. РГАСПИ, ф. 5, оп. 1, д. 2390, л. 1.

26. 16(29) декабря 1917 г., заслушав доклад наркома торговли и промышленности А. Г. Шляпникова "о проекте Красина" по вопросу "продажи вина за границу", Совнарком постановил: "Отклонить" (Протоколы заседаний Совета Народных Комиссаров РСФСР, с. 117).

27. Вопросы истории, 2002, N 2, с. 104.

28. РГАСПИ, ф. 17, оп. 66, д. 32, л. 92 - 93. Докладная записка, октябрь 1919 года.

29. Там же, л. 94.

30. Вопросы истории, 2002, N 2, с. 114.

31. РГАСПИ, ф. 17, оп. 66, д. 32, л. 103 - 105.

32. Там же, л. 106 - 107.


Генис Владимир Леонидович - историк.

стр. 17

33. Там же, оп. 112, д. 6, л. 66.

34. Там же, л. 53, 87.

35. СОЛОМОН Г. А. Ук. соч., с. 132 - 133.

36. РГАСПИ, ф. 17, оп. 3, д. 24, л. 1; оп. 112, д. 9, л. 103; оп. 3, д. 35, л. 2.

37. Вопросы истории, 2002, N 2, с. 95.

38. Бронский (Варшавский) Мечислав Генрихович (1882 - 1941) - член ВКП(б) с 1902 г.; уроженец Лодзи, из буржуазной семьи, учился в Мюнхенском политехническом институте и Берлинском университете, доктор экономических наук; секретарь комитета Социал-демократии Королевства Польского и Литвы в Домбровском угольном бассейне (1905 г.) и член редакции ЦО СДКПиЛ - "Czerwony Standard" ("Красное знамя") (1906 г.); после ареста эмигрировал в Швейцарию (1907 г.); секретарь Цюрихской секции СДКПиЛ, участник социалистической конференции в Кинтале; после революции - сотрудник газет "Tribuna" и "Правда" (1917 г.), заместитель наркома торговли и промышленности РСФСР (1917 - 1919 гг.), представитель ИККИ (1920 г.) и полпред РСФСР в Австрии (1920 - 1922 гг.), член коллегии Наркомата финансов СССР (с 1924 г.), редактор "Финансовой газеты" и журнала "Социалистическое хозяйство", профессор 1-го МГУ, старший научный сотрудник Института экономики АН СССР; арестован 9 сентября 1937, расстрелян 1 сентября 1938 года.

39. РГАСПИ, ф. 5, оп. 1, д. 956, л. 2.

40. Там же, ф. 17, оп. 112, д. 166, л. 3; оп. 163, д. 141, л. 18.

41. Там же, оп. 100, д. 3587, л. 7.

42. СОЛОМОН Г. А. Ук. соч., с. 353.

43. РГАСПИ, ф. 17, оп. 112, д. 113, л. 4; оп. 3, д. 132, л. 1.

44. 12 апреля 1921 г. Политбюро утвердило комиссию по обследованию Наркомата внешней торговли РСФСР в составе члена ЦК РКП(б) А. Г. Шляпникова, заместителя председателя ВЧК И. С. Уншлихта и члена ЦКК РКП(б) Н. О. Кучменко (там же, ф. 17, оп. 3, д. 149, л. 3).

45. Там же, д. 158, л. 4.

46. ГАРФ, ф. Р-5881, оп. 2, д. 658, л. 196, 125 - 126.

47. РГАСПИ, ф. 613, оп. 1, д. 7, л. 127.

48. СОЛОМОН Г. А. Ук. соч., с. 424.

49. РГАСПИ, ф. 17, оп. 34, д. 358, л. 150.

50. Horribile dictu (лат.) - страшно сказать.

51. ГАРФ, ф. Р-5881, оп. 2, д. 957, л. 1. Комментируя "точную копию письма Г. А. Соломона, написанного им самим на его собственной пишущей машинке", жена мемуариста поясняла: "Найдя копию этого письма после смерти моего мужа, я поняла (припоминая некоторые его слова по поводу работы его о Красине), что он предполагал присовокупить к ней также и этот документ с тем, что он может быть опубликован лишь через 20 лет после его смерти, как и его труд о Красине. Считая, что это письмо моего мужа проливает яркий свет на моральный облик Красина, и после долгого и добросовестного совещания с моей собственной совестью (больше мне не с кем), я решила отдать на хранение в Русский Архив в Праге также и этот посмертный документ моего мужа, искренне думая, что поступаю согласно его желанию" (там же, л. 2 - 4).

52. РГАСПИ, ф. 589, оп. 3, д. 11737, т. 1, л. 12.

53. Последние новости, 24.XI.1929, N 3168; 26.XI.1929, N 3170; 29.XI.1929, N 3173; 30.XI.1929, N 3174; 1.XII.1929, N 3175.

54. СТРУВЕ П. Подлинный Ленин. - Россия и славянство (Париж), 7.XII. 1929, N 54.

55. МЕЛЬГУНОВ С. "Невозвращенцы" и их литература. - Борьба за Россию, N 210 - 211, 1.11.1931, с. 5. См. также: Кто такой Г. А. Соломон - автор наших новых разоблачений о сов. власти. - Сегодня (Рига), 16.11.1930, N 47; СОВРЕМЕННИК. Притчи Соломона. -Дни, N 84, 13.IV.1930, с. 3 - 10; СЛОВЦОВ Р. Красные вожди. - Последние новости, 6.XI.1930, N 3515; ПИЛЬСКИЙ П. Самозванцы и хапальщики. - Сегодня, 28.XI.1930, N 329; СИ. Рец. на кн.: СОЛОМОН Г. А. Среди красных вождей. - Руль, 17.XII.1930, N 3059.

56. Борьба (Париж), 1930, N 5, с. 9.

57. Там же, 1930, N 11, 7.XII.1930, с. 10.

58. О Г. З. Беседовском см.: Вопросы истории, 2006, N 7, с. 37 - 58.

59. СОЛОМОН Г. А. Письма на родину. - Борьба, N И, 7.XII.1930; N 12, 25.1.1931; N 13 - 14, 20.11.1931; N 15 - 16, 20.111.1931.

60. Там же, N 12, с. 6.

61. Там же, N 15 - 16, с. 7.

62. БОНЧ-БРУЕВИЧ В. Д. Некоторые воспоминания о В. В. Воровском. - Звезда, 1930, N 11.

63. Ставшее популярным выражение из юмористического стихотворения А. Франка "Хвостик" (80-е гг. XIX века) о том, как поросенок, спешивший на созванное "зверей владыкой" собрание, обогнал крупных зверей благодаря расчистившей дорогу кабанихе-"тетеньке": "Да он-то как вперед пробрался? / За хвостик тетеньки держался!"

64. Слова Бобчинского из комедии Н. В. Гоголя "Ревизор".

65. В. Л. Бурцев разоблачает гнусную клевету Бонч-Бруевича. - Борьба,. 1931, N 15 - 16, с. 11.

66. ВАЛЕНТИНОВ Н. Недорисованный портрет... М. 1993, с. 271.

стр. 18

67. ПЕРФИЛЬЕВ Н. Невозвращенческая мемуарная литература. - Утверждения (Париж), 1931, N 2, август, с. 134; СК. Рецензия на кн.: СОЛОМОН Г. А. Ленин и его семья. - Руль, 4.III.1931, N 3122.

68. ТРОЦКИЙ Л. Д. Ответы на поставленные мне вопросы о Литвинове. 1937. - Архив Л. Д. Троцкого. Т. 8, с. 289 (сайт Ю. Г. Фельштинского).

69. Цит. по: АБЫЗОВ Ю., РАВДИН Б., ФЛЕЙШМАН Л. Русская печать в Риге: из истории газеты "Сегодня" 1930-х годов. Кн. 2. Stanford. 1997, с. 266.

70. ГАРФ, ф. Р-5881, оп. 2, д. 657, л. 3.

71. Там же, д. 929, л. 10.

72. АБЫЗОВ Ю., РАВДИН Б., ФЛЕЙШМАН Л. Ук. соч., с. 264 - 265; ГАРФ, ф. Р-5881, оп. 2, д. 658, л. 1. В письме от 22 октября 1935 г. М. П. Благовещенская-Соломон напоминала руководству архива, что последняя книга ее мужа "может быть опубликована не ранее, как через 20 (двадцать) лет после его смерти, т.е. не ранее 29 августа 1954 года", а "собственноручная машинопис]ная рукопись автора", с копиями всех относящихся к ней документов, передана на хранение бельгийскому адвокату.

73. ГАРФ, ф. Р-5881, оп. 2, д. 658, л. 14.

74. Там же, д. 929, л. П.

75. АБЫЗОВ Ю., РАВДИН Б., ФЛЕЙШМАН Л. Ук. соч., с. 264, 267.

76. Последние новости, 31.VIII.1934, N 4908; Сегодня, 2.IX.1934, N 242; Наш век (Берлин), 11.IX.1934.

77. ГАРФ, ф. Р-5881, оп. 2, д. 658, л. 6.

78. В предыдущих главах рассказывается о семье и юности Красина, знакомстве его с Соломоном на одной из студенческих сходок и их новой встрече в иркутской ссылке.

Часть вторая.

Глава IX

Мы расстались с Красиным1. Он очутился в Харьковском технологическом институте, а я - в Москве, где усиленно вошел в революционную работу, приступив к организации московского "Союза борьбы за освобождение рабочего класса"...

Но возвращаюсь к Красину, который усердно занимался по своей специальности. Конечно, он и тут не мог не посвящать много сил также и революционной работе. Мы с ним все время переписывались и по делам и по дружбе. Если память мне не изменяет, в 1899 г.2 он блестяще окончил курс в технологическом институте и стал видным инженером, продолжая в то же время работать и на революционной арене.

"Здесь, - говорит в своей статье о нем г. Кржижановский3, - ему на выручку приходит и его немалая уже в те времена общая образованность, его подготовка как диалектика-марксиста, а также его исключительное умение "мыслить геометрически", работать чертежами и счетной линейкой. Перед ним все более и более развертываются возможности блестящей административно-технической карьеры. С ним работать как-то особенно весело, легко и приятно, и персонал работает с ним в каком-то особом согласованном аккорде, - что называется, не за страх, а за совесть. Он сразу становится авторитетным практическим работником в области прикладной электротехники, но его натура борца по-прежнему тянет его совсем не в сторону этого, так легко ему дающегося, благополучия технической карьеры"4...

Я делаю эту выписку из статьи Г. М. Кржижановского, как из оценки его друга (хотя статья эта в литературном отношении очень нелепая), чтобы читатель мог судить о характере отношений к Красину его верных друзей...

Но иду дальше в моих воспоминаниях. По окончанию курса в технологическом институте Красин получает предложение от своего товарища по Петербургскому технологическому институту и близкого друга Р. Э. Классона5, успевшего в то время уже стать выдающимся инженером и занимающего крупную должность в Баку в обществе "Электрическая сила". В Баку Красин опять-таки ведет двойную работу, - как электротехник и как революционер. И в качестве последнего он выдвигается на первый план, по справедливости, став одним из вождей социал-демократии и рабочего движения.

стр. 19

Молодая социал-демократическая партия в то время вступила в полосу крупного самоорганизования. Партии, как таковой, все еще не было, и ячейками ее являлись, как я в своем месте и упомянул, "Союзы борьбы за освобождение рабочего класса". Но постепенно Россия покрылась сетью таких "союзов". И стремление к их объединению, к организации воедино таких местных групп все ширилось. Происходили частые съезды, создавались районные объединения, как, например, "крымское" и др. Но апостолы российского марксизма, не уставая, работали в этом направлении, стремясь всеми мерами создать единую партию с единой программой и тактикой и строгой дисциплиной. Таким образом создалась организация "Искры" с руководящем органом того же имени. Марксисты-революционеры работали не только над идеями, но старались оборудовать также и технику для распространения в широком масштабе пропаганды социалистических марксистских идей. И вот на долю Красина выпала задача поставить в Баку подпольную типографию.

И он, этот человек, по выражению Кржижановского, умевший "мыслить геометрически и работать чертежами и счетной линейкой", иными словами, переносивший технические навыки и приемы в революционное дело, справился блестяще с поставленной ему задачей. Не следует, конечно, забывать, что одних технических навыков для этого дела было мало - ведь времена то были "подпольные", атмосфера до отказа была насыщена "зубатовщиной" и вообще провокацией и предательством. К техническим навыкам в прямом смысле слова необходимо следовало прибавить и "технику" конспирации. И Красин, или, как его звали в современных ему революционных группах, "Никитич", "Зимин", "Винтер", с честью вышел из всех затруднений, и в истории российского социалистического революционного движения бакинская типография, хорошо оборудованная и великолепно законспирированная, систематически печатавшая "Искру", займет почетное место...

Само собою, жандармская полиция лишилась сна и всякого покоя в своих розысках. Нередко ей казалось, что вот-вот она напала на настоящий след... и вдруг жандармы внезапно и в недоумении останавливались - все следы вели к Красину. Но они не могли допустить и мысли, что такой блестящий и крупный инженер мог пойти на такой отчаянный риск. Таким образом, и Красин и бакинская подпольная типография оставались неуязвимыми.

Не буду перечислять всего того, что делал Красин в Баку, где, пользуясь своим все возрастающим влиянием в местном обществе, он организовал и финансовую помощь партии, поставив это подпольное министерство финансов на возможную высоту гласной отчетности. Вся эта деятельность, несомненно, войдет в свое время в историю российской социал-демократической партии...

Однако, перехожу к моим непосредственным воспоминаниям о Красине.

Разлученные далеким расстояниям (он был в Баку, а я в Москве), мы сносились довольно часто, исполняя взаимно разные поручения революционно-делового характера. Но вот летом 1900 г. Красин приехал в Москву, где жил его брат Герман6, занимавший крупное место на Московско-Ярославской железной дороге. Если я не ошибаюсь, он был тогда начальником этой дороги.

Однажды, неожиданно для меня, Леонид Красин явился в помещение Контроля Московско-Курской железной дороги, где я тогда служил, и вызвал меня. Войдя в приемную, я просто не узнал его. Ему было тогда всего тридцать лет. Он был все так же красив, но на его лице лежала печать какой-то старческой усталости, появились даже седые волосы и едва заметные морщинки. Я был очень занят, и наше свидание было весьма кратковременно. Он сказал, что приехал только накануне, что остановился пока у Германа, но непременно погостит и у меня, и спросил мой адрес. Я жил тогда на даче под Москвой (станция Люблино Московско-Курской железной дороги) один с маленькой дочерью - жена находилась в Феодосии, где проходила курс лечения морскими купаниями.

стр. 20

Приехав после службы на дачу, я уже застал там Леонида, повеселевшим и точно помолодевшим, в дружеской беседе и играх с моей дочерью Женей. Он бегал и прыгал, придумывая самые замысловатые игры. Он прогостил у меня несколько дней. Надо упомянуть, что он все еще не имел права въезда в столицу (отрыжка политической ссылки), почему и должен был в Москве скрываться. У него было какое-то серьезное революционное поручение от бакинских товарищей в Тулу. Не помню точно, в чем оно состояло, но, если не ошибаюсь, он должен был передать кому-то в Тулу небольшой транспорт только что отпечатанной в Баку нелегальной литературы.

Забыл уж, почему, но я не мог его заменить, и он должен был лично передать пакет. Однако мы оба подозревали, что за ним была установлена слежка, и я предложил поехать вместе. По своей должности я обязан был время от времени производить фактический контроль, ревизуя отчетность станций и проверяя билеты у пассажиров. На летнее время железные дороги, ввиду усиленного движения, приглашали студентов в помощь контролерам. Вот под видом такого студента-практиканта Красин и поехал со мной (мы раздобыли ему студенческую фуражку).

Войдя в намеченный поезд, я вызвал обер-кондуктора и потребовал для себя купе первого класса, сказав, что еду со студентом-практикантом, и я назвал Красина вымышленным именем Николаева. В определенное время я вместе с Красиным, в сопровождении обер-кондуктора, прошел по поезду, показывая Красину как надо проверять билеты... Эта поездка взяла у нас три дня. Красин повидался в Туле с кем ему нужно было и на другой день утром, переночевав в служебном отделении вокзала, мы выехали с ним обратно. Но на какой-то станции, когда мы с Красиным пошли в буфет, он наткнулся на одного инженера, знавшего его...

- Господи, какая неожиданная встреча! - бросился инженер к Красину. - Вы!?. Какими судьбами!?.

Но Красин не растерялся. Выражение его лица сделалось сразу каким-то глупым и он, изменив голос и говор (а говорил он всегда с сильным сибирским акцентом), ответил дискантом и тоном крайнего удивления.

- Простите... вы, должно быть, ошиблись... - и он решительно повернулся к буфетчику и стал с ним расплачиваться как ни в чем не бывало.

- Как!?. Разве вы не Леонид Борисович!? - продолжал в полном смущении инженер, видимо загипнотизированный мимикой и дискантом Красина. И он хотел было еще что-то сказать...

Но тут уж я, опасаясь продолжения этой рискованной игры, поторопился вмешаться, чтобы сразу пресечь "недоразумение":

- Это состоящий при мне студент-практикант Николаев, - сказал я, - а я, как видите, представитель государственного контроля... еду по делам службы... - и, повернувшись к Красину, спросил его строго официальным тоном: - Ну, что же, вы готовы?.. Тогда идем в кассу... время не терпит...

Этот господин оказался, по словам Красина, очень неприятным субъектом, и, чтобы не ехать с ним дальше в одном поезде, мне пришлось остановится на этой станции и произвести проверку ее, причем Красин, в качестве студента-практиканта, мне усиленно помогал...

Мы много говорили с Красиным в это свидание. Он вообще очень изменился, и не только внешне, но и внутренне. В Баку он схватил малярию, на почве которой у него и развилось малокровие, сведшее его в конце концов в могилу. Но, помимо этого, он и душой как-то переродился. Какая-то душевная усталость, которую я шутя назвал "собачьей старостью", сильно сказывалась в нем. Правда, когда он начинал говорить о чем-нибудь захватывавшем его, он быстро воодушевлялся и снова становился прежним Красиным - увлекательным оратором, говорившим с непоколебимой верой в дело социализма, и остроумным и веселым собеседником...

- Да, - говорил он мне во время своего пребывания у меня на даче по вечерам, когда моя дочь уже спала, - много, знаете, пережито за это время... Да и болезнь, эта проклятая малярия, как-то исковеркала мою душу... точно

стр. 21

во мне что-то оборвалось... И не то, что исчезла, а как-то полиняла во мне вера в революционное дело... Заговорили сомнения, нужно ли все это, не вернее ли, не правильнее ли просто отдаться течению и жить не мудрствуя лукаво, обывательской жизнью, отбросив к черту всякие "измы"... Душа моя точно опустилась, словно старость охватила меня... И вот, все тянет меня... к женщинам... и тяготение это сильнее меня самого... даже сильнее всех моих революционных стремлений... Ничего не поделаешь - гони природу в дверь, она влезет в окно... А в Харькове и Баку бабы здорово потрепали меня...

И действительно, в моменты таких излияний лицо его становилось серым каким-то, а незаметные в минуты оживления тонкие морщинки выделялись резче, глаза тускнели и весь он точно оседал. Да и сами излияния его были полны усталости и разочарования...

- Ведь в отношении карьеры, - продолжал он, - я стою на очень хорошей дороге. Только недавно окончил институт, а я уже почти директор в крупном предприятии и мое чисто служебное честолюбие на пути к его постепенному удовлетворению... Скажу прямо и просто: честолюбие это у меня велико и вечно толкает меня. Но, с другой стороны, мне мало одного "инженерского" честолюбия. Беда в том, что честолюбие у меня многогранное и тянет меня чуть не во все стороны... и особенно к женщинам... И вот революция, мне хочется играть в ней первенствующую роль. Ведь если посмотреть прямо в глаза действительности, революционеры нашей эпохи, марксистской, ничего не стоят по сравнению с теми стариками, с которыми мы когда-то в Иркутске так горячо спорили... Ах, то были герои - они имели мужество, стоя под виселицами, смело говорить: "а все-таки она вертится!"... А мы, что!.. Нет, посмотрите, стоит какому-нибудь товарищу попасться в руки жандармов, как он сразу же, точно рыба, вытащенная из воды, теряет всю свою упругость, весь свой задор - опускается, ноет, канючит, низкопоклонничает перед жандармами и в уединении, в своей камере торопится строчить "покаянные псалмы", выдавая направо и налево...

И часто Красин в этот свой приезд возвращался к этим темам. Я возражал ему, указывая на то, что при новом характере революционного движения, когда на арену его выступают массы, когда революционные идеи вульгаризируются, иначе и быть не может и что вполне естественно, что деятели новой фазы революции мельчают по своим характерам, ибо по сравнению со "стариками" от них и мало требуется. Но Красин стоял на своем, и часто в этих его излияниях проскальзывали нотки какого-то невысказанного или замаскированного желания уйти с прямой арены революционной работы, в которой столько и опасностей и пошлостей самого обывательского свойства. И снова он упоминал о "женщинах"... и часто "женщина", как самка, становилась лейтмотивом его ламентаций...

- Да и на кой черт вся эта трепотня со всеми этими "товарищами", когда я могу, отдавая инженерному делу немного больше времени, через год или два стать директором-распорядителем хотя бы самого "Сименс-Шуккерта"!..

Он назвал имя "Сименс-Шуккерт" так, просто, к слову, и ни он, ни я не думали тогда, что через немного лет он станет во главе этой могучей фирмы.

Но уже и тогда я подметил в Красине какие-то искусственно выработанные манеры самоуверенной солидности, какой обыкновенно отличаются крупные инженеры, директора, банкиры и вообще значительные люди.

Вообще встреча с Красиным в этот раз оставила во мне очень тяжелое "душевное" воспоминание, точно человек осел не только физически, но и душевно. И только в своих играх с моей Женей он становился прежним "Единым" - лицо его молодело, он прыгал и скакал, делал из газеты клоунский колпак, и разыгрывал перед девочкой целые цирковые представления, и вообще бесился, как мальчишка.

И еще поразило меня одно обстоятельство. Неприятно поразило... Да простит меня читатель, что говорю "про домо суа"7. Мне жилось очень не-

стр. 22

сладко, судьба вообще не баловала меня всю жизнь. И вот, при наших дружеских "по душам" разговорах, когда на вопрос, как мне живется, и на мой печальный искренний ответ Красин, отделавшись каким-то трафаретным обывательским замечанием, что жизнь-де вообще тяжелая штука, как-то тенденциозно поспешил оборвать этот разговор. И у меня невольно создалось тяжелое впечатление, что Красин нарочно поспешил оборвать этот вопрос, точно боясь, что дальнейшее развитие может его, как моего друга, привести к необходимости мне помочь. Тем более, что он, живя у меня на даче, как-то демонстративно старался показать, что деньги для него нечто неважное, в чем он не испытывает нужды. И он часто в разговорах демонстративно вынимал бумажник и похлопывал лежавшие в нем сторублевые ассигнации.

В минуты, когда он не подчинялся своему мрачному настроению в отношении революционной деятельности, он много рассказывал мне о своей работе в Баку и об организации тайной типографии. Конечно, я старался всеми мерами поддерживать в нем такое настроение, поддакивая и говоря ему ряд комплиментов, и своими вопросами вызывая его на дальнейшие рассказы...

И снова мы расстались с Красиным. Он уехал в Крым к Токмаковым8, с которыми у него еще со времени пребывания его в Иркутске установились тесные отношения. Из Крыма и из Баку он писал мне часто по разным революционным делам.

Глава X

Два слова о самом себе. 1 марта 1901 г. я был арестован - как я думаю, по предательству А. Е. Серебряковой9. По существу, мое дело сводилось к обвинению меня в организации московского "Союза борьбы за освобождение рабочего класса". В конце того же года я был освобожден - ввиду того, что у меня в тюрьме обострился туберкулезный процесс и, по выражению жандармов, меня выпустили из тюрьмы "умирать" - но выслав из Москвы, и предоставили право (по просьбе моей матери) поселиться в Крыму. Мне было дано три дня для устройства моих личных дел в Москве. Должен упомянуть, что жена моя, Мария Николаевна, была арестована вместе со мной, и после ареста наша квартира была разграблена полицией. Жена моя после моего освобождения просидела в тюрьме еще около месяца. Выйдя из тюрьмы, я поселился на эти три дня у моего покойного друга, Софьи Львовны Левицкой10.

В самый день моего освобождения, поздно вечером ко мне пришел Красин вместе со своим братом Германом. От неожиданности я был просто потрясен. Оказалось, что он с месяц перед тем приехал из Баку к своему брату Герману. В Москве он узнал о моем аресте, а также и о том, что на свидания со мной и с моей женой ходит С. Л. Левицкая, с которой Красин не был знаком. Как раз в день моего освобождения Красин явился в жандармское управление за разрешением свидания со мной в тюрьме. Там он узнал о моем освобождении и там же ему дали мой адрес у С. Л. Левицкой. Красин поспешил ко мне вместе с Германом.

Эта наша встреча с Леонидом носила очень сердечный характер. И тут мы с ним, после многих лет дружбы, без слов и объяснений, стали впервые говорить друг другу "ты". Леонид был особенно нежен со мной и проявил столько участия, что я был глубоко тронут. Да к тому же я был очень болен. Кровь так и хлестала из меня. При освобождении, без всякой моей просьбы, жандармы дали мне свидание с моей женой... Это было 23 октября 1901 г., арестован же я был 1 марта того же года. Естественно, что я был очень взволнован!..

Узнав, что я еду через три дня сперва в Аккерман, где находилась тогда моя, теперь давно уже умершая, мать, а затем поеду в Крым, чтобы заштукатурить свои легкие, Леонид вдруг (это было в первый и единственный раз за всю нашу долгую дружбу) дал мне 75 рублей!.. Мне трудно было говорить с

стр. 23

Красиным: повторяю, я сильно харкал кровь, вообще был очень слаб и мне было запрещено волноваться, утомляться и много говорить.

Он же за эти полтора года, что мы не виделись, еще более поддался, прибавилось еще седых волос, морщины стали еще резче и весь он был охвачен еще более заметным разочарованием в своей революционной деятельности, чего он не скрывал даже от посторонних, то есть от С. Л. и ей близких. Эти разговоры с Красиным за три дня произвели на С. Л. очень удручающее впечатление. Она страдала серьезной болезнью сердца, была крайне нервна и экзальтирована, и на языке у нее всегда было то же, что и на уме. После одного посещения Красина она не выдержала и накинулась на меня с целой филиппикой. Раньше, еще не зная Красина, она много слыхала о нем от меня и от других...

- Ну, Жоржик, ну, и друг твой Красин! - накинулась она на меня. - Нечего сказать, хорош гусь! Да он, брат, просто самый настоящий инженер с перерожденным уже сердцем, которое у него заплыло жиром... Смотри, какие у него манеры - манеры самого настоящего толстопуза!.. А что он говорит!.. И как он говорит!.. Ведь это один ужас!.. Нет, - решительно отрезала она, энергично тряхнув своей остриженной головой, - это не революционер, а просто человек, для которого революция - только вопрос самолюбия и честолюбия! Вот уж подлинно, что он Гекубе и что ему Гекуба! Ему на все наплевать, лишь бы только угобзить свое маленькое "я"... И это твой друг!.. А как он дал эти несчастные 75 рублей - точно навеки облагодетельствовал тебя!.. Позор!..

И много кислого наговорила мне Софья Львовна в тот раз. Дошло до того, что мы даже слегка поссорились с ней...

После Аккермана я направился в Крым, где и поселился в Мисхоре вместе с женой и дочерью. Жизнь в чудодейственном Крыму помогла мне. Летом 1902 г. врачи разрешили мне даже купаться в море. При моем выносливом и потенциально сильном организме пребывание в Крыму и морские купания быстро двигали процесс моего выздоровления.

Раз как-то, придя на берег моря и присев на камень, чтобы раздеться, я случайно разговорился с другим купальщиком. Слово за слово, я узнал, что он находится тоже в Мисхоре и живет с женой, которая по фамилии урожденная Миловидова...

- Как, Миловидова!? - воскликнул я. - Миловидова, Любовь Васильевна!?

- Да, Любовь Васильевна, - ответил этот господин. - Позвольте познакомиться... - и он назвал свою фамилию... О[к]с11.

Любовь Васильевна Миловидова была первая любовь Красина, когда он был еще молодым студентом Петербургского технологического института. И я знал ее в те давнишние времена как невесту Красина. Судьба не сулила им тогда соединиться. Я познакомился с ней и затем сблизился на похоронах Шелгунова, где она вместе с Красиным принимала участие в демонстрации. Потом я встречался с ней в кружках и собраниях, на которых она всегда появлялась в обществе Красина, и он рекомендовал ее всегда как свою невесту12. Все привыкли их считать за будущих супругов и восхищались этой красивой парой. В свое время в тогдашних петербургских студенческих кружках много толков вызвало известие, что они разошлись и что она впоследствии вышла замуж за профессора Дерптского университета Кудрявского13.

Таким образом я снова встретился с Любовью Васильевной. Она много мне рассказывала о Красине и о том, как и почему они разошлись... "Не суждено нам было соединиться", - с тяжелым вздохом сказала она в заключение. Она очень изменилась за те годы, что мы не видались с ней. В этой молодой, но уже поблекшей женщине, сохранившей еще следы милой привлекательности, не было уже ничего общего с той курсисткой Миловидовой. Жизнь и нужда наложили на нее свою тяжелую руку, и от былого идеализма в ней не осталось уже ничего. Это была зрелая женщина, очень себе на уме, с обывательской хитрецой, с явно выраженными мещанскими стремлениями

стр. 24

извлечь из каждого что можно, для себя и своих, с тяготением к мещанской, дурного тона "шикарности"...

Вскоре я переехал с семьей из Мисхора в Балаклаву. А спустя два-три месяца после нашего переезда я был почти потрясен внезапным появлением Красина. Моя переписка с ним за это время как-то оборвалась. Он был очень нервен и очень торопился. Он даже почти не обращал внимания на свою прежнюю любимицу, нашу дочь, а на наше приглашение отобедать с нами как-то даже грубо отмахнулся, сказав или почти бросив мне:

- Ведь я, слава Богу, каждый день обедаю...

Это была правда: он, слава Богу, каждый день обедал, чем, к сожалению, я со своей семьей никак не мог похвастать...

В эту встречу нашу он еще более поразил меня своими солидными манерами, своим щеголяньем личным благополучием и нестесненностью в средствах. Он жаловался, что никак не может отделаться от малярии... Торопливо попрощавшись с моей женой и дочерью, он попросил проводить его к Любовь Васильевне, что я и сделал.

Любовь Васильевна вся сияла и точно помолодела. Они оба стали быстро перебрасываться дружескими приветствиями, из которых я заключил, что они в последнее время возобновили переписку... Я понимал, что им не до меня, а потому, выкурив из приличия папироску, поспешил уйти...

Оба они, Красин и Любовь Васильевна, уехали в Севастополь. Утром я получил от Красина письмо с нарочным. Он спешил уведомить меня, что Любовь Васильевна останется в Севастополе дня два-три, что он, несмотря на ряд минувших лет, нашел в ней все ту же любовь, что они должны принадлежать друг другу, и просил меня от имени Любовь Васильевны не покидать ее мужа в эту трудную для него минуту, чтобы он не наделал каких-нибудь глупостей... Тут же Красин вспоминал наши старинные беседы на тему о сильных и слабых. К числу слабых он относил и только что покинутого ею второго мужа Любовь Васильевны. Далее он писал : "...Такова наша участь: мы должны возиться с этой никчемной слякотью, со всеми этими ничтожествами, которые морально сидят у нас на шее. Помоги же мне и Любе, как своим старым друзьям молодости и зрелого возраста, чтобы эта неизбежная операция прошла безболезненно и без действительных или ложных трагедий... И не забудь, ради Бога, под каким-нибудь предлогом отобрать от него револьвер..."

Все это было осенью 1902 года... И снова и уже надолго я потерял Красина из вида, лишь изредка получая от него ничего не значащие краткие письма...

В моей личной жизни произошло много передряг. Мне было не до него.

Вскоре революционные дела заставили меня (мое дело было закончено, и я был свободен избрать себе место жительства) перебраться в Севастополь, где я занялся созданием новой организации, которая вела работу среди матросов и портовых рабочих...

Жизнь шла своим ходом. Мне не долго пришлось поработать в Севастополе: благодаря неосторожности или, вернее, ряду неосторожностей многих товарищей, шпионы стали открыто преследовать меня. Невозможно было работать, и товарищи решили, что мне необходимо, хотя бы временно, уйти в сторону, чтобы дать успокоиться слежке за мной... В это время крымская организация предложила мне ехать за границу в качестве представителя от крымского союза на намеченный (1902 г.14) съезд социал-демократической партии или, вернее, "искровцев"15. Но в силу многих обстоятельств я не мог принять этого предложения: революционные дела и личные обстоятельства помешали этому...

С Красиным я изредка переписывался... Так мы и дошли до манифеста 17 октября [1905 года]. Я в это время находился в Харькове и работал там, главным образом организуя торговый пролетариат. Красин находился уже в то время в Петербурге. Помимо редкой переписки, мы получали сведения друг о друге от случайных товарищей.

стр. 25

Глава XI

Наступила реакция, и 9 декабря 1905 г. в Харькове были произведены массовые аресты, послужившие началом свирепых репрессий. Того же 9 декабря и я был арестован, а в марте 1906 г. сослан в Сибирь...

Там я работаю в революционных сферах... Новые преследования. И вот, администрация в лице тобольского губернатора Н. Л. Гондатти16, предлагает мне заменить Сибирь высылкой за границу... Я уехал в Бельгию, в Брюссель...

С Красиным в это время моя переписка оборвалась. В Брюсселе я узнаю из конспиративных источников, что он сильно скомпрометирован и арестован в Финляндии, что дело его очень серьезно и ему угрожает виселица... Из тех же источников я узнаю, что товарищи стараются его освободить, что идут переговоры о подкупе с кем-то из Департамента полиции и что заинтересованный чиновник требует несколько тысяч рублей за его освобождение... И вдруг до меня доходит известие, что Красин, находясь в выборгской тюрьме, был пойман на месте преступления в то время, как он пытался распилить тюремную решетку, и что теперь уже виселица ему обеспечена.., что это вопрос только времени...

В Брюсселе же я встречаю одного из старых товарищей, прибывшего из России. От него я узнаю самые мрачные сведения о Красине, а немного спустя я узнаю из конспиративных источников, что Красин на свободе!.. Финские власти, будто бы, без ведома жандармов освободили его на основании финляндских законов, ибо он просидел один месяц в тюрьме и к нему не было предъявлено обвинение... Узнаю далее, что после своего, поистине чудесного, освобождения он, не сомневаясь в том, что жандармы постараются захватить его во что бы то ни стало, скрывается в надежном месте, и ему готовят побег за границу...

Проходит еще некоторое время.., как вдруг сам Леонид Красин собственной персоной стоит передо мной в Брюсселе. Он бросается обнимать меня, смачно целует, и я слышу сибирский говорок... Я изумлен, таращу глаза, потираю их... А он расплывается весь в старую, столь любимую мною, улыбку и, приплясывая, напевает: "Жоржетта, мне странно этта...", и он подхватывает меня и начинает кружиться со мной по комнате...

Потом мы начинаем говорить, и говорим, говорим. Мы так давно не видались, и у нас есть чего друг другу порассказать. Я узнаю, что он из Брюсселя едет в Берлин, где ему обещано место у "Сименс и Шуккерта", и что для начала он будет получать всего 150 марок в месяц. Рассказывает он мне, что уже окончательно живет с Любовью Васильевной, что у них две очаровательные девочки, Людмила и Катя, в которых он души не чает, что с ними же живут и дети от первого и второго мужей Любовь Васильевны... При этом он слегка морщится. А затем он как-то осторожно спрашивает меня, имею ли я известия о моей матери и о моей сестре Вере Александровне Тихвинской...

- Давно я уже не имею от них вестей, - отвечаю я с охватившей вдруг меня тревогой.

Леонид как-то весь блекнет... подсаживается ко мне близко, крепко меня обнимает, целует, гладит по голове... Я уже понял, что случилось для меня нечто ужасное... И я узнаю от него, что моя любимая сестра Вера покончила с собой, а моя мать умерла за два дня до ее самоубийства...

Мы видимся с Красиным и на другой и на третий день. Он очень нежен со мной. Ведем разговоры о революции. Он рассказывает мне о своей революционной работе во время перерыва в наших сношениях и о совместной организации им вместе с Камо17 экса 200 000 рублей. От него я узнаю подробности о втором съезде социал-демократической партии, о его близости с С. Т. Морозовым18, благодаря которому у него завязались сношения с представителями крупного капитала, которых он использовал в интересах революции. Далее я узнаю о его работе по установке подпольной типографии в

стр. 26

Москве на Лесной улице и о подготовлении путем подкопа освобождения товарищей в Бутырской тюрьме... Он много рассказывал мне также и о своей революционной работе в Петербурге в 1905 г., где он организовал боевую группу...

Говорил он мне много также и о Ленине, который в 1905 г. тоже находился в Петербурге. Считаю нужным упомянуть, что, по словам советских газет, поместивших ряд хвалебных агитационных статей по случаю смерти Красина и старавшихся осветить его отблеском славы Ленина, который очень-де ценил Красина, этот последний работал в Петербурге в качестве "незаменимого помощника Ленина". А между тем при упомянутой моей встрече с Красиным он говорил о Ленине с нескрываемым негодованием, о его невозможном характере, отгоняющем от дела многих товарищей с наиболее резко выраженной индивидуальностью, людей сильных и самостоятельных... Рассказывал он мне и о своих столкновениях с Лениным, надоедавшим своим "генеральством", что, кстати, сказать, мне было хорошо известно по личному опыту19. Он характеризовал свои отношения с ним как чисто деловой альянс. И он предостерегал меня от сближения с ним, говорил о его трусости и о его вечном страхе за свою шкуру, о его коварстве и готовности при первой опасности малодушно сбежать с поля битвы, покинув на произвол судьбы своих друзей и товарищей, которых сам же провоцировал на то или иное дело, и предоставив им расхлебать им же самим заваренную кашу...

Эта моя встреча с Леонидом была особенно сердечная и, сказал бы я, "нежная". Видимо, для того, чтобы отвлечь меня от моих тяжелых мыслей по поводу утраты двух близких мне людей, он стал усиленно настаивать на том, чтобы я по истечении срока моей ссылки не уезжал из Бельгии, а остался бы там в качестве резидента ЦК партии. Он соблазнял меня широкими горизонтами возможной работы и спорил со мной, убеждая согласиться...

На третий день он уехал в Берлин, не добившись моего согласия на "резидентство" ЦК, ибо мысль работать в близком контакте с Лениным, с которым у меня установились очень натянутые личные отношения20, была мне более чем отвратна.

Эта встреча с Красиным, такая памятная мне по всей ее нежности, была последней перед долгой разлукой с ним...

Глава XII

Я возвращаюсь в Россию. Начинается длинный ряд тяжелых лет борьбы за существование, осложненной серьезными заболеваниями и опасными операциями, грозившими мне смертью...

После памятного подъема 1905 года наступает реакция. И общество и народ как-то отворачиваются от революционного движения. Но потом снова начинается подъем его...

Война 1914 года, возбудив в обществе и в рабочих сферах патриотический подъем, помогает царскому правительству и окружает на краткий миг царскую династию фольговым ореолом. Затем под влиянием тяжелых военных неудач ура-патриотизм падает и постепенно возрастает волна нового революционного напряжения...

Я стоял в то время далеко от революционных дел. Как я упоминал выше, болезни и тяжелая борьба за существование преследовали меня. Живя в Петербурге, я знал, что Красин тоже находится в Петербурге, что он занимает крупный пост в мировой фирме в России "Сименс и Шуккерт", являясь директором-распорядителем правления ее, что он часто (это было еще до начала мировой войны) ездит в Берлин, что он в большом фаворе у главнейших заправил фирмы, которые его очень ценят.

От общих знакомых и в деловых кругах я слышал, что он совершенно отошел от революционных дел и вращается исключительно в сфере крупных дельцов, загребая деньги лопатой. Я же в это время бедствовал. Он знал, что я нахожусь в Петербурге, знал, что я, состоя скромным служащим (секрета-

стр. 27

рем правления) Русского для внешней торговли банка и вечно хворая, едва свожу концы с концами на свои 150 рублей в месяц жалованья, прирабатывая литературой. Мой племянник, сын моей покойной сестры, жил у меня. Он часто ездил в Царское Село, где тогда жил Красин, и бывал у него и у профессора Ломоносова21. Красин расспрашивал его обо мне, но как-то небрежно, говоря, что как-нибудь хочет повидаться со мной... Я чувствовал себя определенно обиженным и горько недоумевал... и, конечно, не делал никаких шагов навстречу Красину.

Но вот как-то - это было уже в 1915 г., во время войны, - он заехал ко мне. Он произвел на меня очень тяжелое впечатление. Всем своим внешним видом, своими манерами, развязными и авторитетными, своими деловыми разговорами он как бы намеренно старался производить импонирующее впечатление сугубо-делового человека или, вернее, крупного дельца. Мы стали с ним встречаться. В его отношении ко мне чувствовалась какая-то нотка снисходительного полупрезрения человека, которому в жизни везет, к своему когда-то близкому другу, для которого жизнь мачеха... Мне больно все это вспоминать, это задевает слишком глубокие нити моего внутреннего "я".

При дальнейших наших встречах я часто в упор смотрел не столько на него, сколько "в него", и чувство, сказал бы я, тихого ужаса наполняло все мое существо. Его сильно потрепанное жизнью лицо все еще напоминало мне тогда далекого "Хрома" (как мы, друзья его юности, звали его), с которым было связано столько дорогих воспоминаний нашей молодости. Вспоминались наши задушевные беседы, наши юные мечты, наше совместное вынашивание тех или иных идей, откристаллизовывание их в устойчивые убеждения. Вспоминались...

А он сидел передо мной, весь надутый каким-то нелепым чванством человека, берущего, один за другим, барьеры на скачках жизненной карьеры, обгоняющего, одного за другим, своих соперников. И он говорил... ах, это был все тот же крутой сибирский говорок. Но из его речи исчезло то святое, что когда-то мы вместе с ним исповедовали, та святая святых прежней веры, былых стремлений. Теперь он говорил о своем удивительном движении по службе. И слушая его россказни, такие пошлые и такие ненужные, мне вспоминался мой любимый Глеб Успенский, а именно, тот его рассказ, где он выводит измученного окружающей его пошлостью человека, ищущего и негодующего. Этот герой его, какой-то мещанин, жаждущий живого человеческого слова, встречает чиновника с интересами избитыми, как старый пятиалтынный, очень гордящегося своим опытом и самим собой, и он говорит и говорит. Он говорит с самодовольством о своих житейских победах, и слова его тягуче следуют одно за другим, монотонно и нудно. Он говорит: "...а казенная палата, возражая на сие, пишет в отношении от сего числа за N 38547)657..." - "Позвольте, - вдруг перебивает его герой-мещанин, - а у вас своих слов нет... не умеете вы своими словами?.."

И вот мне, когда я слушал его пошлые разглагольствования, часто неудержимо хотелось, подобно герою Глеба Успенского, осадить его моим "позвольте, а у вас своих слов нет?" Но напоминания о старом и былом, по-видимому, наводили на него скуку. Ту скуку, которую испытывает зрелый человек, когда ему кто-то напоминает старую сказку, не только давно забытую, но и радикально отброшенную за ненадобностью... И он торопливо и, как мне казалось, не глядя мне в глаза, небрежно отмахивался от этих напоминаний...

Впрочем, бывали мгновения, когда он с грустной улыбкой, мимоходом и сам бросал взгляд в сторону далеко минувшего. Но ненадолго, и он быстро стряхивал с себя это "анданте" и, круто переменив тему, снова начинал солидную беседу крупного дельца.

Как-то я заметил между прочим, что его трудно повидать, что деловые люди жаловались мне, что у него в приемной у "Сименса-Шуккерта" бывает столько народу, что люди приходят и уходят, не повидав его, и им приходится часто повторять свои визиты, пока им не удастся, наконец, поговорить с ним.

стр. 28

- А ведь это действительно так, - ответил мне Красин, - некоторые из близких говорили мне, что меня так же трудно поймать, как и Путилова22... Ха-ха-ха! - расхохотался он самодовольно и хвастливо. - Да и неудивительно, я состою членом правления, председателем, директором-распорядителем и председателем ревизионных комиссий в самых разнообразных обществах, - и он со смехом стал мне перечислять эти общества.

И все-таки я заметил, что по временам он подвергался каким-то отголоскам мучений совести или тоске по прошлому. Он становился в такие минуты меланхоличным, говорил в минорном тоне и с тоскою о своей былой революционной деятельности.

Я же в это время, по обстоятельствам выше упомянутым - болезни и жестокая борьба за существование, - стоял тоже далеко от революции, а потому особенно тепло реагировал на эти его ламентации. Особенно сильно мне вспоминается одно его замечание по поводу Салтыкова - он несколько раз упоминал в это время о нашем сатирике.

- Эх, знаешь ли, Жоржик, плюнуть бы на всю эту слякоть, на все эти правления акционерных обществ, на весь этот базар житейской суеты, эту погоню за "купоном", - с сердцем и, конечно, в данный момент совершенно искренно говорил он каким-то вдумчивым и мечтательным тоном. - Лечь бы на диван, как бывало в прежнее время, взять в руки старика Салтыкова и начать взасос его перечитывать... Вот это жизнь!.. И я знаю, душа у меня отдохнула бы... Ну, а впрочем, у меня даже и сочинений Салтыкова нет... Дом полон всякой дряни, а вот для души-то и почитать нечего... Эх-ма, ну и жизнь!..

Разговор этот происходил у меня дома, в моей комнате, с глазу на глаз.

- А у тебя есть Салтыков? - спросил он вдруг, бросив взгляд на одну из книжных полок, и на мой утвердительный ответ сказал: - Дай мне что-нибудь из него... ну, хоть "Письма к тетеньке"...

Конечно, я ухватился за это его желание и вскоре купил роскошное издание сочинений нашего сатирика для подарка Красину. И, вспоминая наш последний разговор с ним, наше отчуждение от революции, я на первом томе сочинений Салтыкова сделал такое посвящение: "Fuimus Troes"23 ("Энеида" Виргилия). В следующий раз, когда он приехал ко мне и когда мы с ним после обеда остались одни в моей комнате, я подарил ему Салтыкова. Он, как бывший реалист по образованию, не понял цитаты из Виргилия, и, когда я перевел ее ему, он со слезами на глазах и с поцелуями стал благодарить меня.

Не могу не отметить одной характерной черты. Как я упомянул, Красин в описываемое время был наверху своей деловой карьеры и материального благополучия, деньги к нему так и плыли. В качестве директора-распорядителя у "Сименс и Шуккерт" он получал 150 тыс. рублей в год и столько же в год в безотчетное распоряжение. Затем, в нескольких десятках промышленных предприятий, ревизионных комиссий и пр. получал, в общем, какую-то гомерическую сумму... Он как-то стал предо мной подсчитывать, сколько он зарабатывает в виде чистого вознаграждения, не считая сумм, получаемых им в безотчетное распоряжение (которые, как он сам мне говорил, он почти целиком возвращал правлениям) или на представительство, на разъезды, в виде тантьем и пр. Он хвастливо и каким-то "жирным" тоном приводил, одну за другой, крупные суммы, тут же подытоживая их и, сколько я помню, этот итог перевалил за пятьсот тысяч рублей в год. В связи с этим подсчетом он хвастливо прибавлял, что правления разных обществ "гоняются" за ним со своими предложениями "так же, как и за Путиловым", но что он вынужден отказываться.

- И знаешь ли, Жоржетта, - с какой-то фарисейской скромностью прибавил он, - представь себе, мне всех этих денег мало... Вот тебе, подсчитай сам: со мной живут все дети Любы (жены его Любовь Васильевны), Володя, этот балбес, живет в Петербурге (семья Красина жила в Царском Селе), где учится в гимназии Гуревича, что вместе с репетиторами стоит "копееч-

стр. 29

ку", затем Нина и Андрюша (дети от второго мужа Любовь Васильевны) и мои девочки, Людмила, Катя и Любаша-маленькая... Ну, а Любаша большая (его жена), она, братец, мастерица мотать деньги...

Все эти конфиденции и ламентации он делал мне, вырабатывавшему кое-как две с половиной тысячи рублей в год и едва сводившему концы с концами со своей семьей. Позволю себе заметить, что никогда я не только не просил его помочь мне деньгами, но даже не намекал ему о том, что, в сущности, при наших отношениях было бы вполне естественно, чтобы он помог мне лучше устроиться - ведь у него были такие связи! Сам же он никогда и не заикался о том, чтобы предложить мне свою помощь в этом отношении... То же самое было и в отношении другого его близкого товарища и старинного друга, инженера Михаила Ивановича Бруснева24 который после ссылки и пр. кое-как перебивался с большой семьей... Кстати, насколько я узнал Бруснева, это был очень милый и бесконечно скромный человек. Из газет я узнал, что в настоящее время он состоит на советской службе и что недавно он, в угоду политике Сталина, был убран с какого-то ответственного поста.

Глава XIII

Брак Красина с Любовь Васильевной был долго не оформлен. Если не ошибаюсь, дело затянулось из-за развода Л. В. с первым ее мужем, Д. Н. Кудрявским. Красин очень хлопотал об ускорении дела, что ему стоило, по его словам, массу денег. Но, наконец, дело было улажено, и Красин и Любовь Васильевна просили меня быть шафером на их свадьбе.

Однажды Красин заехал в банк, где я служил, с известием, что свадьба его состоится в этот день в Александре-Невской Лавре и что он приехал за мной. Я хотел было заехать домой переодеться, но и он и его брат Герман, который был с ним, просили меня ехать, как я был, так как в церкви ждали и все они очень торопились. В автомобиле Красина я застал еще двух шаферов - М. И. Бруснева и инженера (тоже очень крупного дельца) М. К. Названова25, тоже товарища Красина по институту. Тут я впервые познакомился с обоими.

Бруснев, один из знаменитых в российском социал-демократическом движении основоположников партии, был очень скромный человек, бедно одетый, в старом поношенном черном сюртуке, очень застенчивый, с кроткой и бесконечно мягкой улыбкой, напоминавший всем своим обликом скромного народного учителя земской школы. Кстати, отношения между Красиным и Брусневым поражали тем, что второй просто обожал первого, то есть Красина, который с некоторой снисходительностью и оттенком презрения позволял ему это. Бруснев смотрел на Красина глазами преданной и влюбленной в своего хозяина собаки, радуясь каждому его слову, каждой его остроте и чуть ли не задыхаясь от восторга, когда Красин обращался к нему с каким-нибудь замечанием...

В Александро-Невской Лавре мы застали Любовь Васильевну, разодетую в пух и прах, с ее "дружкой" Дорой Моисеевной Воровской, женой известного впоследствии В. В. Воровского26, которого убил в Женеве Конради27. Боровский, состоявший на службе у русского "Сименс и Шуккерт", назначенный Красиным в Стокгольм директором тамошнего отделения этой фирмы, находился в то время в Швеции.

После венчания мы все отправились в ресторан Контана. А через несколько дней я в качестве старшего из шаферов чествовал "молодых" и всех присутствовавших на свадьбе у себя дома обедом...

Мы стали часто видаться с Красиным. Но, как я и раньше упоминал, от нашей старой дружбы отлетело что-то дорогое и близкое. Он все более и более отходил от меня, от моей души, на завоеванные им у жизни позиции крупного дельца с резко выраженными, отмеченными выше, чертами, все-таки нередко делая перебои в сторону интимной старой дружбы. Но уже тогда мне по временам начинало казаться, что он как будто тяготится мною,

стр. 30

как и Брусневым, как людьми, одним уже своим видом напоминавшими ему о том, другом, старом нашем друге. Он точно стыдился своего прежнего образа. Мне было это очень тяжело. Нередко он вдруг накидывался на меня с целой сетью самых резких сарказмов по поводу того, что жизнь-де ничему не научила меня. И в этих нападках чувствовалось вымещение на мне чего-то глубоко запавшего в его душу, какого-то озлобления против самого себя, которое он вымещал по линии наименьшего сопротивления, то есть на мне же. Я переносил эти, подчас грубоватые, сцены с его стороны очень спокойно и кротко, понимая, что творится в его душе, и лишь иногда, когда мне это очень начинало надоедать, я резко осаживал его, и тогда он сразу оседал и сконфуженно, точно оробев и струсив, переходил на другую тему. А иногда, когда тон моих осаживаний был более серьезен, он внезапно срывался с места и начинал целовать меня и извиняться.

Вот однажды, при таких-то психологических условиях, я случайно узнал от одного близкого моего товарища и близкого друга28, имя которого я никак не могу привести29, о том, что Ленин за границей очень бедствует и просит товарищей помочь ему. Этот мой старый друг и соратник по революционной работе относился к Ленину глубоко отрицательно и тем не менее, узнав, что он бедствует, взял на себя инициативу собрать для него средства. Я взялся ему помогать и, помню, обратился к первому - к Красину. Я упомянул об этом эпизоде в цитированной уже мною моей книге "Ленин и его семья", а потому скажу теперь лишь кратко, что Красин отнесся к моей просьбе просто грубо-отрицательно, вспомнив при этом свои личные счеты с Лениным... Он много наговорил мне "кислых" слов и после моих настояний, чтобы отделаться от меня, - это было в роскошном ресторане Кюба, куда он пригласил меня позавтракать, с нескрываемой досадой вынул из своего "жирного" бумажника десять рублей (помню, это были две пятирублевки) и протянул их мне... Это было так неприлично... Я отклонил эту лепту, причем Красин с нескрываемым удовольствием положил ассигнации обратно в свой бумажник, сказав: "Ну, вот и великолепно!"...

Здесь мне придется упомянуть об одном обстоятельстве, о котором я никогда никому не говорил. Не сенсации и злопыхательства ради привожу я, хотя бы коротенько, об этом факте, о котором, насколько я знаю, нигде и никогда не было упомянуто. А между тем факт этот представляет собой интересную и строго историческую справку.

Излагаемое событие имело место в 1916 году30. Все говорили о необходимости скорее окончить войну...

Красин внезапно уехал куда-то. В правлении "Сименс и Шуккерт" мне сказали, что он отсутствует по делам службы, уехал в объезд по отделениям... Нюхом старого революционера я догадался, что поездка Красина имела какой-то конспиративный характер. Словом, как бы то ни было, он уехал внезапно, не предупредив меня, хотя мы виделись с ним чуть ли не накануне его отъезда. Любовь Васильевна, по-видимому, ничего не знала о цели его поездки или же знала, но конспирировала и со мной не говорила о ней, просто сказав, что он поехал по делам службы не то в Москву, не то вообще в города, где у фирмы были отделения...

Прошло несколько дней, недели две, если не ошибаюсь, и Красин возвратился. Вскоре я поехал к нему в Царское Село. После обеда мы остались с ним наедине в его кабинете, где я должен был провести ночь, и он заговорил со мной очень задушевно и многозначительно:

- Вот готов держать пари, что ты ни за что не догадаешься, куда и зачем я ездил...

- Мне говорили, что ты поехал по служебным делам...

- Да, брат, действительно, по служебным... Не удивляйся и не поражайся, Жоржетта... я ездил в Германию!

Напомню, что это было в 1916 г., в самый разгар войны, когда поездка в Германию из России была делом нешуточным и очень рискованным, да и технически весьма сложным.

стр. 31

- Зачем тебя туда носило? - спросил я.

Для эффекта он помолчал сперва, а затем сказал, подчеркивая свои слова:

- Я ездил для переговоров с генералом Людендорфом31, - произнес он с хитрым торжеством. - Чего ты глаза пялишь?.. Да, да, с генералом Людендорфом, с этим самым...

И он подробно рассказал мне все. Крупные промышленники Германии, с тревогой наблюдавшие за тем, как их страна, вылезая из последних сил и возможностей, ведет эту злосчастную войну, пришли к заключению, что надо употребить все меры к тому, чтобы повлиять на глупого Вильгельма32 и заставить его, придравшись к первому подходящему поводу, сделать красивый жест и предложить противникам почетный для Германии и не позорный для союзников мир... Высокие торгово-промышленные сферы, хорошо осведомленные задолго еще до рокового конца, об истинном положении вещей в Германии, давно поняли, что одерживаемые немцами победы являются чисто пирровыми и что недалеко то время, когда Германия, за истощением технического военного оборудования и продовольствия и ввиду все растущей непопулярности войны33 должна будет сдаться, признав себя побежденной... Но Вильгельм-де, не обращая внимания на указания и советы некоторых реально смотревших надело людей, увлеченный казовой стороной пирровых побед, шел-де по наклонной плоскости и упрямо не хотел признать ясного уже - для всех хорошо осведомленных о материально-технических силах страны - близкого краха и грядущего поражения с его тяжкими последствиями... И вот эти деловые сферы решили, что необходимо сделать самую энергическую попытку в истинном свете представить положение страны генералу Людендорфу, который-де пользовался громадным доверием кайзера и имел на него влияние...

Указанные германские торгово-промышленные сферы были очень высокого мнения о Красине, о его эрудиции, его трезвом взгляде на вещи и, сносясь с ним через посредство стокгольмского отделения "Сименс и Шуккерт" (Швеция ведь была нейтральная страна), весьма конспиративно, не через Воровского, которому Красин не доверял, - убедили его взять эту миссию на себя и помочь делу попыткой прекращения человеческой бойни в интересах обеих враждующих сторон...

Эта авантюра, само собой, увлекла Красина. В отношении конспирации он был учеником нашего революционного движения. Риск и вся обстановка авантюры захватили его как спорт. Его самолюбие и дьявольское честолюбие были до крайности возбуждены. Да и приз, в случае удачи авантюры, прекращение человеческой бойни, воистину стоил того, чтобы из-за него рискнуть даже своей головой!..

Рассказывая мне эту историю со всеми ее перипетиями, Красин признавался, что он согласился взять на себя предложенную ему роль ввиду того, - он говорил вполне искренно, - что его манила слава и лавры удачи, лавры героя, которыми увенчает его, в случае успеха, благодарное человечество!..

И вот по сигналу их Стокгольма он поехал туда, а затем, заметая следы при содействии шведских социалистов, взявших на себя (по инициативе германских торгово-промышленных сфер) безопасно доставить его в Германию и далее вплоть до того места, где было назначено свидание с Людендорфом и затем обратно через Сасниц же в Швецию, отправился в авантюрный путь...

Все было хорошо, солидно, по-немецки налажено. Из Сасниц Красина помчали, с завязанными глазами, в один замок, где Людендорф назначил ему свидание. Конечно, Красин не знал того места, куда его привезли поздно вечером. Ему предложили сперва отдохнуть, подали скудный ужин и затем провели в кабинет, где его ждал Людендорф. Генерал стоял, он не протянул Красину руки и не предложил сесть, сказав только, что готов его выслушать. Красин, стоя, произнес целую речь, которую Людендорф внимательно выслушал, иногда лишь перебивая его некоторыми вопросами. По словам Красина, речь его продолжалась ровно полтора часа. Когда он кончил, Людендорф сказал, что все сказанное Красиным обдумает и, если по зрелом раз-

стр. 32

мышлении найдет это нужным, представит всю речь "на высочайшее усмотрение короля и императора"...

Красин тотчас же, простившись с генералом, отправился тем же путем обратно и возвратился через Стокгольм в Петербург. Он передавал мне и содержание своей речи, в которой-де он с цифрами в руках доказывал Людендорфу, что военная мощь Германии неукоснительно тает, тогда как враги ее постепенно, несмотря на потери, все укрепляют свои силы...

Я описываю этот эпизод со слов покойного Красина, взявшего с меня слово, что при его жизни я никому не скажу об этом... "А после моей смерти, - добавил он, - мне все равно... конечно, если ты переживешь меня..."

Я передаю об этом эпизоде лишь кратко, без разных фактических подробностей, которыми Красин уснащал свой рассказ. Все приводимое здесь - чистая правда, соответствующая словам покойного. Но так как меня, что, надеюсь, вполне понятно, интересует психология Красина, я остановлюсь несколько на этом эпизоде. В эту нашу встречу с Красиным я, что называется, совсем не тянул его за язык, и он сам, без всякого давления с моей стороны, на мой простой вопрос "хорошо ли ты съездил?", с готовностью рассказал о своем свидании с генералом Людендорфом. Говорил он очень подробно и, по своему обыкновению, красочно, дополняя свои слова и соответствующей, весьма образной у него, когда он был в ударе, мимикой, имитируя позы и пр. Помню до сих пор, что в тоне его чувствовалось, что он несколько щеголял и как бы кокетничал, описывая эту миссию, возложенную на него немецкими промышленниками, и мне было ясно, что ему это импонировало и кружило голову. Ему явно доставляли удовольствие те знаки понятного изумления, с которыми я слушал его рассказ. Но невольно у меня тогда, в момент рассказа, и впоследствии рождался вопрос и недоумение, зачем он посвящает меня в такое весьма конспиративное дело, представляющее собой красочный эпизод из мировой войны. Ведь в наших революционных сношениях существовало мудрое правило - не посвящать ненужных людей в конспиративные дела. Обыкновенная болтовня - а это, в сущности, и было ею - жестоко преследовалась. И никакие дружеские отношения не служили оправданием такой болтовни, такого ненужного делу откровенничанья...

Конечно, за много лет наших дружеских сношений с Красиным, он имел полное основание быть уверенным, как я ему это и обещал, что при его жизни никто от меня ни слова не узнает об этом свидании... Но, все равно, эта ненужная откровенность (ведь я-то ничем не мог помочь делу) немало и неприятно меня удивила... Но рассказывал он с увлечением, по временам явно позируя передо мной, с чуть заметным в тоне и манерах несомненным выражением хвастовства...

И уже много спустя, в Москве, когда я был на советской службе, я узнал, что в свое время Боровский, не принимавший, как я выше упомянул, никакого участия в сложно-конспиративной организации этого рискованного свидания с немецким генералом, все-таки знал о нем, но тоже лишь постфактум. Его, как я догадываюсь, мог посвятить в это дело один инженер (русский, находившийся в Швеции), который по своей близости к сферам "Сименс и Шуккерт", возможно, и был передаточной инстанцией между Красиным и инициаторами этого его сношения с немцами в лице Людендорфа.

Боровский, Красин и я встретились как-то в Кремле перед заседанием Малого Совнаркома. Нам нужно было переговорить с Воровским об одном пустячном деле (совершенно забыл, о чем), и мы все трое уединились в одном из свободных кабинетов и стали разговаривать. Красин, не соглашаясь в чем-то с Воровским, резко насмешливо ему оппонировал. Боровский, не желая оставаться в долгу, неожиданно для меня и, очевидно, и для Красина, вдруг ехидно (кстати это было или некстати - не помню), парировал:

- Да, конечно, это дело не столь важное, как, например, авантюристское свидание с Людендорфом... Хе-хе-хе!

- Какое свидание?.. - как-то растерявшись, спросил Красин. - Что это за намеки?..

стр. 33

- Да уж мы знаем, что знаем... - отвечал Боровский. - Хоть вы и великий конспиратор, но и мы не дураки... хи-хи-хи... тоже кое-что знаем, несмотря на всю вашу таинственность, с которой вы себя держали тогда в Стокгольме, вернувшись из поездки, якобы по Норвегии, будто для того, чтобы передохнуть, хи-хи-хи.., а на самом деле после лихой схватки с ветряными мельницами в Германии... а-ля Дон-Кихот...

Красин весь потемнел. Как человек очень самолюбивый, он был больно задет напоминанием о не увенчавшемся успехом предприятии.

Но тогда, когда мы беседовали с ним с глазу на глаз в его кабинете в Царском Селе, он весь еще был полон впечатлений от этого свидания, говорил мне о том, что оно несомненно будет иметь решающие последствия, что Людендорф, конечно, повлияет на Вильгельма... И он довольно прозрачно намекал на то, что благодаря его инициативе прекратится мировая война... Я скептически относился к этим мечтам, но он капризно, по-детски возражал мне, отстаивая свои иллюзии и даже обижаясь на меня за то, что я могу допускать мысль, что Людендорф оставит без последствий его выступление... Он даже намекал на то, что я из-за зависти делаю свои возражения...

Глава XIV

Мне бывало часто очень тяжело с Красиным этой эпохи, когда в нем с такой силой сказывались иногда совершенно оголенные стремления к личному благополучию, когда все слова его были направлены определенно в одну и ту же точку. Правда, как я уже отметил, он нередко возвращался как бы к сожалению о прошлом, и в такие минуты я видел перед собой моего старого друга. Но эти вспышки обычно довольно скоро кончались, и он вдруг снова, точно стыдясь их, как ребяческого малодушия, застегивался передо мной на все четыре пуговицы, принимал "серьезный" тон и начинал повествование о своей блестящей жизненной карьере, излагая мне свои расчеты и планы на дальнейшие успехи и проекты обогащения.

Так, я помню, однажды он изложил мне один свой проект, сводившийся к тому, что он купит большую площадь земли - ему было уже сделано очень выгодное предложение - с обильными содержащимися в ней сланцами. Он лелеял мечту о разработке этих залежей, изучал вопрос, производил пробные исследования (бурение и снимание пластов), посвящая и меня во все свои расчеты. В этот период его увлечения сланцами с ним нельзя было говорить ни о чем другом, как только о сланцах, химическом составе проб на разных предлагаемых ему участках и т.п. Словом, он переживал в это время "сланцевский период".

Ясно, что я не мог не искать причины такого резкого изменения всей психики моего старого друга. Невольно у меня в памяти отлагались его частые упоминания о том, что теперь у него семья, что он должен думать о ней, чтобы ее обеспечить на случай всяких неожиданностей. Он часто с грустью говорил, что его жена человек совершенно непрактичный, не приспособленный к жизни, не знающий ее и глядящий на жизнь сквозь розовые очки своего прекраснодушия и идеализма... Правда, такой взгляд на его жену не соответствовал действительности.

Все ближе сходясь с Красиным, я не мог не узнать ближе и Любовь Васильевну, и именно с житейской стороны. Не буду вдаваться в далекие экскурсии в область психологии подруги его жизни и лишь кратко скажу, что чем больше я ее узнавал в этот период ее жизни, в период, когда они оба хлопотали об устройстве своего гнезда, тем более заволакивался в моем представлении густым туманом прежний образ моей старой приятельницы, курсистки Миловидовой, с ее обаянием молодости. Этот прекрасный образ уходил в даль безвозвратно минувшего прошлого. Вместо него предо мной вырастал образ уже немолодой, но усиленно молодящейся женщины, не только определенно практической, но и мелочно расчетливой и себе на уме, прячущей под личиной, так не идущей ей, институтской наивности и непонима-

стр. 34

ния дел житейских - обыкновенные жадность и скопидомство и даже самую мелочную скупость. Однако скупость эту она отнюдь не проявляла ни по отношении к себе, ни к детям, на которых она, наоборот, ничего не жалела, воспитывая в них стремление к "шику" и роскоши.

Хотя Красин нередко в тяжелые минуты, и раньше и в эпоху нашей совместной с ним советской службы, жаловался мне на свою жену и на то, что семья его, и в частности Любовь Васильевна, тратят поистине громадные суммы, тем не менее жена имела на него громадное влияние. Женщина безусловно ничтожная, но хитрая, она по-женски правильно нашла слабые места в его характере и умела на них играть, заставляя Леонида, в сущности, плясать под свою дудку... Но мне придется еще говорить о том влиянии, которое оказывали на него семья и разные другие лица. И скажу определенно, влияния эти были грубо отрицательного характера...

И вот теперь, приближаясь к концу моих воспоминаний о Красине и переходя к последним дням предреволюционного периода, отмечу, что незадолго до того, как грянула революция, Красин, не веривший в то, что мы живем накануне подъема той волны народного движения, которая в один миг унесла весь царизм со всеми его аксессуарами, все хлопотал об устройстве своего семейного благополучия и за несколько дней до 23 февраля, дня, который я позволяю себе считать началом этой революции, приобрел несколько тысяч десятин земли с богатым содержанием сланцев великолепного химического состава, если память мне не изменяет, в Лужском уезде. Он уплатил за землю большие деньги и считал и высчитывал грядущие расходы по эксплуатации, чертил планы разных построек, составляя сметы будущих доходов...

Не хочу и не могу скрывать, что одновременно он сообщил мне, и притом с радостью сообщил, рассматривая план своего имения и указывая мне на отмеченный на нем кусок земли, что этот кусок он решил уступить мне на условиях льготной уплаты за него и что, лишь только все формальности по введению его во владение будут выполнены, мы составим купчую крепость на мое имя. Он успел спроектировать несколько планов строений - для себя с семьей, для своего брата Германа и для меня. Он мечтал, весь оживляясь, горел от нетерпения... Мечтал, что мы образуем свой поселок, где будем коротать нашу старость... Но рок судил иное... На мировом экране уже было начертано: "мене, текел, перес"34.

Это было 23 февраля 1917 года. У Красиных и у меня с женой были абонементы на серию концертов придворной певческой капеллы. Я помню этот день так ясно, точно это произошло только вчера. Уже с утра улицы Петербурга точно насторожились. На углах и перекрестках собирались кучки людей, тупо, но с тревогой глядевших вдоль улиц, как будто ждавших чего-то. Перешептывались... неохотно расходились при приближении городового... Обыватели передавали друг другу слухи о засевших на колокольнях городовых с пулеметами... по Невскому по временам проходили пешие и конные отряды городовых и жандармов...

Вечером мы, Красины и я с женой, отправились от нас на автомобиле Леонида в капеллу... Мы условились, что после концерта Красины приедут к нам ужинать, а затем отправятся к последнему поезду на царскосельский вокзал.

Да простит меня читатель за маленькое полулирическое отступление...

Этот последний концерт до сих пор у меня в памяти. Особенно звучит в моих ушах голос артистки Петренко35, певшей (как она пела!) "Для берегов отчизны дальней"...

Концерт окончился. Публика, хотя и несколько настроенная неопределенными событиями дня, спокойно стала расходиться. В вестибюле, когда я хотел одеть свою шубу, ко мне бросился какой-то субъект и стал мне услужливо подавать ее... Я сразу почувствовал, что он залез рукой ко мне во внутренний карман сюртука и старается вытащить мой бумажник. Я сильно сжал его руку... Он быстро бросил мою шубу и стал вырывать свою руку из моей. Красин, одевшийся близко от меня, услышав, как я громко ругнул вора, хотел помочь мне задержать его... Но мне было это противно - у несчастно-

стр. 35

го было такое жалкое выражение лица, что я выпустил его руку, и он, не теряя времени, смешался с толпой и исчез.

Мы с Красиным вышли на улицу первыми - дамы почему-то остались позади. Красин громко позвал своего шофера. В ожидании он и я обратили внимание на улицу. Она еще более пришипилась, собирались группы... ползли шепоты... слухи... точно листья трепетали перед грозой...

Помню, как сейчас, выражение лица Красина. Оно точно вытянулось и посерело.

- Знаешь, Жоржетта, - сказал он мрачно, - не нравится мне сегодня улица... Чувствуешь, точно что-то ползет по ней, крадучись, точно она живет какой-то своей особой жизнью.

Вышли дамы. Мы сели в автомобиль и поехали по эти странным улицам, точно внутренне преобразившимся и живущим своей, никому не ведомой жизнью... Повсюду собирались и перешептывались группы граждан... Все улицы приобрели какой-то мистический характер...

И грянул гром!.. Народ могучим напором сбросил с себя путы царизма и бюрократизма...

(Окончание следует)


Примечания

1. Ранней осенью 1897 г. Красин уехал из Иркутска в Харьков, а ближе к зиме Соломон был переведен по службе в Москву.

2. Красин окончил институт в 1900 году.

3. Кржижановский Глеб Максимилианович (1872 - 1959) - член "Союза борьбы за освобождение рабочего класса" с 1893 г., большевик с 1903 г.; уроженец Самары, из дворян, выпускник Петербургского технологического института (1894 г.); был арестован в 1895 г., после 17 месяцев тюрьмы сослан в Восточную Сибирь; помощник машиниста, машинист и начальник депо станций Тайга Сибирской железной дороги (1899 - 1901 гг.) и Самара Самаро-Златоустовской железной дороги (1902 - 1903 гг.), ревизор службы тяги и заведующий лабораторией по испытанию строительных материалов в Киеве (1903 - 1905 гг.), монтер, инженер, заведующий кабельной сетью "Общества электрического освещения 1886 года" в Петербурге (1907 - 1910 гг.) и Москве (1910 - 1912 гг.), директор электростанции "Электропередача" в Богородском уезде (1912 - 1920 гг.), заведующий отделом топлива Моссовета (1917 г.), председатель Комгосоора (1919 г.) и Главэлектро ВСНХ (1919 - 1920 гг.), Государственной комиссии по электрификации (1920 г.), Госплана РСФСР (1921 - 1923 гг.) и СССР (1923, 1925 - 1930 гг.), академик (с 1929 г.), вице-президент АН СССР (1929 - 1939 гг.), председатель Главэнерго (1930 - 1932 гг.), директор Энергетического института АН СССР (1930 - 1959 гг.), замнаркома просвещения и председатель Комитета по высшему техническому образованию при ЦИК СССР (1932 - 1936 гг.), член ЦК ВКП(б) (1924 - 1939 гг.).

4. "Памяти Леонида Красина", см. N 28 от 5 декабря 1926 г., - большевистский еженедельник "Наш Союз", издававшийся под редакцией сменовеховца проф. С. С. Лукьянова (Париж), давно уже прекративший свое существование (примеч. Соломона).

5. Роберт Эдуардович Классон, с которым я познакомился лишь в советские времена и о котором я упоминаю в моей книге "Среди красных вождей", хотя и близкий друг Красина, примыкавший к соц. - демократической партии, был, скорее, просто сочувствующим, часто оказывающим, при случае, делу революции весьма существенные услуги. Он был не только замечательный инженер-электротехник, но и просто хороший, кристально чистый человек (примеч. Соломона).

Классон Роберт Эдуардович (1868 - 1926) - участник марксистских кружков в 1890-х годах; уроженец Киева, окончил Петербургский технологический институт (1891 г.) и стажировался в Германии; руководил строительством электростанций на Охтенских пороховых заводах (1895- 1896 гг.), в Москве (1897 г.) и Петербурге (1898 г.), электрификацией Бакинских нефтепромыслов в качестве директора общества "Электросила" (1900 - 1906 гг.), позже - директор электростанции в Москве (с 1906 г.), директор-распорядитель "Общества электрического освещения 1886 года"; после революции - директор электростанции, участник разработки плана ГОЭЛРО.

6. Красин Герман Борисович (1871 - 1947) - участник марксистских кружков с 1889 г., дважды исключался из Петербургского технологического института и высылался в Казань (1890 г.) и Нижний Новгород (1893 г.); по окончании института - инженер на строительстве Вологодско-Архангельской железной дороги (1895 - 1900 гг.), начальник технического отдела

стр. 36


службы пути в Управлении Северных железных дорог (1900 - 1905 гг.); член правления Всероссийского железнодорожного союза (1905 г.), предан суду по делу о забастовке на Северных железных дорогах, но оправдан за недостатком улик (1906 г.); управляющий Богословской железной дорогой в Пермской губ. (1907 г.); после лишения права занимать должности на государственной службе - совладелец Конторы инженерных работ и изобретений в Петербурге (1907 - 1910 гг.) и Москве (1910 - 1917 гг.), инженер и помощник директора правления Русского акционерного общества "Сименс-Шуккерт" (1914 - 1917 гг.); после революции - заместитель председателя Электротреста (1919 - 1920 гг.), председатель совета Гидроторфа (1920 - 1922 гг.), начальник одного из управлений "Шатурстроя" (1920 - 1926 гг.), директор строительства здания Госбанка (1925 - 1926 гг.), директор Государственного института сооружений (1927 - 1930 гг.), член коллегии и председатель научно-технического совета Наркомата коммунального хозяйства РСФСР (1931 - 1936 гг.), заместитель начальника строительства Дворца Советов по инженерной части (1931 - 1947 гг.), член-корреспондент Академии архитектуры СССР (1941 г.), доктор технических наук (1942 г.).

7. Pro domo sua (лат.) - в свою защиту, по личному вопросу.

8. Сестры Токмаковы - Елена Ивановна (1868 - 1945) и Мария Ивановна (1869 - 1954), вышедшая замуж за марксиста Н. В. Водовозова (1870 - 1896) и основавшая с ним "Издательство М. И. Водовозовой" (в 1899 г. выпустившее книгу В. И. Ленина "Развитие капитализма в России"), происходили из семьи богатого сибирского купца-чаеторговца, основателя пароходной компании "Добровольный флот" И. Ф. Токмакова (1838 - 1908), который из-за болезни легких по совету врачей переехал в Крым, где построил большой дом в Олеизе близ Кореиза и купил имение "Романово" в Алуште.

9. О Серебряковой и о моем деле см. мою книгу "Ленин и его семья" (по личным воспоминаниям автора), Париж, изд. "Мишень", 1930 г. (примеч. Соломона).

10. Левицкая (в замужестве Аристархова) Софья ("Анна") Львовна (1864 - 1918) - участница марксистских кружков с 1890-х годов; уроженка Льговского уезда Курской губернии, из дворян; выслана из Москвы в Курск под гласный надзор полиции (1901 г.); после революции - первый председатель губернского отдела народного образования.

11. Оке Виктор Борисович (1879 - 1954) - второй муж Л. В. Миловидовой-Красиной, отец ее дочери Нины (1900-?) и сына Андрея (1901-?); уроженец Одессы, из семьи врачей, уехавших работать в Болгарию; детство провел в Варне (1880 - 1889 гг.), учился на юридическом факультете Петербургского университета (с 1897 г.), из которого дважды исключался (1898, 1902 гг.); театральный критик (с 1896 г.), драматург, прозаик; участник марксистских кружков (с 1897 г.), укрывал на своей квартире нелегалов (Л. Д. Троцкого, В. Р. Менжинского и др.), подвергался кратковременным арестам (1896, 1907 гг.) и высылке из Петербурга (1905 г.); помощник присяжного поверенного (с 1904 г.), присяжный поверенный (с 1909 г.); до революции - юрисконсульт Товарищества "Железобетон", Торгового дома "Барановы и К"" и др. коммерческих предприятий, управделами правления Общества железнодорожных ветвей, заведующий юридической частью Олонецкой и Токмакской железных дорог, управляющий делами Совета частных железных дорог (с 1915 г.); после революции - член правления Союза сценических деятелей и его представитель в Петроградском совете (1917 г.), управделами Строительного управления железнодорожных ветвей Комгосоора ВСНХ (1917- 1921 гг.), председатель смешанной русско-эстонской комиссии по применению мирного договора (1920 г.), заведующий правовым подотделом Петроградского отделения Наркомата внешней торговли (1921 - 1922 гг.), юрисконсульт Торговой делегации РСФСР на Ближнем Востоке (1922 г.) и торгпредства СССР в Турции (1923 г.), представитель Нефтесиндиката в Англии (с 1924 г.); невозвращенец (с 1927 г.).

12. О ней я упоминаю в моей статье о шелгуновской демонстрации: "Минувшие годы", 1908 г. Март (примеч. Соломона).

13. Кудрявский Дмитрий Николаевич (1867 - 1920) - первый муж Л. В. Миловидовой-Красиной, отец ее старшего сына Владимира Кудрея (Koudrey), автора книги о Красине - "Once a Comissar" (New Haven. 1937); уроженец Петербурга, из семьи мелкого служащего Департамента уделов, внук актера П. А. Каратыгина, окончил историко-филологический факультет Петербургского университета (1889 г.), в котором оставлен для научной работы по кафедре сравнительного языкознания и санскрита; участник марксистских кружков и "Союза борьбы за освобождение рабочего класса" в Петербурге, переводчик работ Ф. Энгельса; профессор Дерптского (Юрьевского) университета по кафедре немецкого и сравнительного языкознания (с 1898 г.).

14. 2-й съезд РСДРП состоялся в 1903 году.

15. Этот знаменитый съезд, начавшись в Брюсселе, закончился в Лондоне. На нем-то и произошло глубокое разделение партии на большевиков и меньшевиков (примеч. Соломона).

16. Гондатти Николай Львович (1863 - 1946) - администратор и ученый-этнограф; уроженец Москвы, сын художника, окончил юридический и физико-математический факультеты Московского университета, участник почти двухлетней экспедиции по северо-западной

стр. 37


Сибири; начальник Анадырского края, зав. переселенческим делом Приморского края, правитель канцелярии иркутского генерал-губернатора, тобольский (с 1905 г.) и томский (с 1908 г.) губернатор, начальник Амурской экспедиции (1910 г.), приамурский генерал-губернатор (1911 - 1917 гг.), тайный советник, камергер императорского двора; в эмиграции - в Харбине (с 1919 г.): начальник земельного отд. КВЖД, председатель Общества русских ориенталистов.

17. Камо (Тер-Петросян Симон Аршакович) (1882 - 1922) - член РСДРП с 1901 г., большевик; уроженец Гори, боевик, организатор ряда экспроприации (1905 - 1907 гг.); арестованный в Берлине, симулировал сумасшествие; выдан русской полиции и заключен в Метехский замок (1909 г.), откуда бежал за границу (1911 г.); по возвращении в Россию арестован (1912 г.) и приговорен к смертной казни, замененной 20 годами каторги, которую отбывал в Харьковской каторжной тюрьме; участник Гражданской войны; позже - в системе Внешторга и Наркомфина Грузии; погиб, попав под автомобиль.

18. Морозов Савва Тимофеевич (1862 - 1905) - текстильный фабрикант, владелец "Никольской мануфактуры", член Московской городской думы, меценат; покончил жизнь самоубийством.

19. См. мою книгу "Ленин и его семья", Париж. 1931 (примеч. Соломона).

20. Ссылаюсь на две мои книги: "Среди красных вождей", Париж, 1930, и "Ленин и его семья", Париж. 1931 (примеч. Соломона).

21. Ломоносов Юрий Владимирович (1876 - 1952) - из помещичьей семьи, выпускник Института инженеров путей сообщения; член РСДРП в 1903 - 1907 гг.; преподаватель в Варшавском политехническом институте (1899 - 1901 гг.), заведующий кафедрой в Киевском политехническом институте (1901 - 1907 гг.), зам. начальника службы тяги на Екатерининской (1908 - 1909 гг.), начальник службы тяги на Ташкентской (1909 - 1910 гг.) и на Николаевской (1911 г.) железных дорогах, помощник начальника управления железных дорог в Министерстве путей сообщения (1912 г.), член Инженерного совета МПС и руководитель Конторы опытов над типами паровозов (с 1913 г.), профессор и заведующий кафедрой в Институте инженеров путей сообщения, статский советник; глава миссии МПС в США (1917 - 1918 гг.); на советской службе - член президиума ВСНХ и коллегии НКПС (1919 - 1920 гг.), уполномоченный СНК РСФСР по железнодорожным заказам за границей и глава Российской железнодорожной миссии (1920 - 1923 гг.), председатель Научно-технического комитета НКПС (1923 г.); руководитель тепловозного бюро НКПС в Германии (с 1924 г.), зам. председателя комиссии СТО СССР по постройке тепловозов (1925 - 1926 гг.); создатель первого в мире действующего магистрального тепловоза и автор многочисленных научных работ; отказавшись вернуться в СССР (1927 г.), жил в Англии, США и Канаде.

22. А. И. Путилов - крупный делец, состоявший председателем и членом правлений в разных капиталистических предприятиях, являлся душой многих из них. В деловых кругах было известно, что добиться свидания с ним так же трудно, как добиться аудиенции у папы римского. Впоследствии он был товарищем министра финансов. Насколько я знаю, он и в эмиграции тоже играет крупную роль в многообразных предприятиях (примеч. Соломона).

Путилов Алексей Иванович (1886 - после 1937) - уроженец Петербурга, из дворян, выпускник юридического факультета Петербургского университета (1889 г.), служил в Министерстве финансов: директор общей канцелярии (с 1902 г.), товарищ министра (1905 г.), действительный тайный советник; после выхода в отставку - директор-распорядитель и председатель правления Русско-Азиатского банка (с 1908 г.), председатель правлений "Русского акционерного общества Сименс-Шуккерт", Акционерного общества механических, гильзовых и трубочных заводов П. В. Барановского, Общества Путиловских заводов и многих др.; в эмиграции - во Франции: руководил отделением Русско-Азиатского банка.

23. Были мы, троянцы (то есть больше нет троянцев, все кончено) - восклицание жреца Панфоя при виде горящей Трои.

24. Бруснев был близким товарищем Красина по СПБ-скому технологическому институту, и они вместе пострадали по делу пропаганды среди петербургских рабочих. По этому делу Красин был сослан в Иркутск, о чем я выше говорил, а Бруснев - не то в Вилюйск, не то в один из Колымсков. И находясь в Иркутске, Красин, сколько я помню, часто помогал Брусневу, - очевидно, тогда, в молодости, он был еще чужд власти "купона" (примеч. Соломона).

Бруснев Михаил Иванович (1864 - 1937) - организатор одной из первых марксистских групп (1889 г.); уроженец станицы Сторожевой, из кубанских казаков, окончил Петербургский технологический институт (1901 г.), работал технологом в Московско-Брестских железнодорожных мастерских; арестованный (1892 г.), после 6-летнего заключения сослан в Якутию (1898 г.); участник полярных экспедиций; по возвращении в Петербург (1904 г.) вошел в социал-демократическую группу Союза инженеров, владелец типографии; отошел от политической деятельности (с 1907 г.); после революции работал по линии Наркомата внешней торговли в Риге, Ковно и Париже (1922 - 1929 гг.), затем - в проектных организациях; жил и умер в Ленинграде.

стр. 38


25. Названов Михаил Константинович (1872 - 1934) - участник марксистских кружков 1890-х годов; инженер-технолог, накануне революции - директор-распорядитель Пермского лесопромышленного и торгового акционерного общества и Марьино-Городищенского акционерного общества, главный управляющий делами и директор правления общества "Н. П. и Е. А. Балашовы", директор и председатель правления Симского общества горных заводов, члена совета съездов горнопромышленников Урала; после революции - консультант и председатель технического совета Главсахара, консультант производственного отдела ВСНХ (1919 - 1921 гг.) и Госплана; арестованный по делу "Петроградской боевой организации В. Н. Таганцева" (1921 г.), приговорен к расстрелу, замененному, благодаря заступничеству Красина и по предложению Ленина, двумя годами заключения "с допущением условного освобождения"; коммерческий директор треста "Северолес" (с 1922 г.), консультант и заведующий отделом торгпредства СССР в Германии (с 1926 г.), затем - во Всесоюзном комитете по стандартизации (с 1930 г.).

26. О Воровском я уже довольно подробно упомянул в моей книге "Среди красных вождей" и "Ленин и его семья", приведя и его характеристику (примеч. Соломона).

27. Конради Морис (1896 - 1946?) - убийца В. В. Воровского; уроженец Петербурга, обрусевший швейцарец, из семьи кондитерского фабриканта, участник Первой мировой и Гражданской войн, капитан, адъютант командира Дроздовского полка; в эмиграции - в Цюрихе: служил в торговом доме; арестованный за убийство (10 мая 1923 г.), оправдан судом присяжных; позже служил во французском Иностранном легионе, откуда был уволен за то, что ударил командира.

28. Видимо, Авилов Борис Васильевич (1874 - 1937) - участник марксистских кружков с 1894 г., большевик в 1903 - 1917 гг.; уроженец Нижнего Новгорода, из семьи акцизного чиновника, учился на юридических факультетах Московского и Харьковского университетов; неоднократно подвергался арестам и ссылкам, делегат 111 съезда РСДРП, один из руководителей восстания в Харькове (1905 г.); работал статистиком в правлении Московско-Казанской железной дороги, Курском и Харьковском земствах, Совете съездов горнопромышленников, помощником присяжного поверенного (с 1911 г.) и присяжным поверенным; член ПК РСДРП(б), исполкома Петросовета и редакции газеты "Известия" (1917 г.), после разрыва в мае с большевиками - член редколлегии газеты "Новая жизнь" (1917 - 1918 гг.), ЦБ объединенных социал-демократов интернационалистов и редакции их органа - "Голос социал-демократа" (1917 г.), член ЦК РСДРП (интернационалистов), член ВЦИК II-III созывов (1917 - 1918 гг.), член коллегии ЦСУ (с 1918 г.), позже - в Госплане РСФСР (до 1928 г.), научный сотрудник Института транспортной экономики НКПС (с 1929 г.); сосланный в Минусинск, арестован 4 июля и приговорен к расстрелу 22 ноября 1937 году.

29. Упомянутый близкий друг находится там, в России... Он также, как и я и Красин, был "классическим" большевиком и резко отрицательно отнесся впоследствии к "новому учению", то есть "ленинизму", и, как человек крайне правдивый и прямолинейный, отказался пойти на службу советскому правительству, даже с теми оговорками, которые были сделаны мною и Красиным, когда мы решили вступить на эту службу. Он, мой искрений друг, глубоко честный и нетерпимый в отношении всякого рода соглашательства, далекий от духа карьеры, предпочел остаться в стороне (примеч. Соломона).

30. Известно, что поездка в ставку генерала Э. Людендорфа состоялась в начале июня 1918 г., о чем Красин, вернувшись назад, написал жене 10 июня 1918 г. (см.: Вопросы истории, 2002, N 2, с. 101). Либо Соломона подвела память, либо речь идет о никогда не упоминавшейся в литературе встрече Красина с Людендорфом в 1916 году.

31. Людендорф (LudendorfT) Эрих (1865 - 1937) - генерал пехоты (1916 г.); начальник штаба Восточного фронта (с 1914 г.) и 1-й генерал-квартирмейстер штаба верховного командования (1916 - 1918 гг.), фактически руководил действиями вооруженных сил Германии; участник Капповского (1920 г.) и Мюнхенского (1923 г.) путчей, депутат рейхстага от национал-социалистов (с 1924 г.).

32. Вильгельм (Wilhelm) II (1859 - 1941) - германский император и прусский король (1888- 1918 гг.); после отречения от престола - в эмиграции в Нидерландах.

33. Известно, что еще задолго до окончания войны дезертирство в германской армии дошло до гомерических пределов. Об этом я, кстати сказать, упоминаю в моей книге "Среди красных вождей", изд. "Мишень", Париж. 1930 г. (примеч. Соломона).

34. "Исчислено, взвешено, предопределено" - согласно библейскому сказанию, таинственные огненные слова, появившиеся на стене во время пиршества вавилонского царя Валтасара и предвещавшие его близкую гибель и раздел царства.

35. Петренко Елизавета Федоровна (1880 - 1951) - певица; окончила Петербургскую консерваторию (1905 г.); пела на сценах Мариинского театра (1905 - 1915 гг.), Народного дома (1915 - 1917 гг.) и театров Музыкальной драмы в Петрограде (1917 - 1919 гг.) и Москве (1921 - 1922 гг.); затем - на педагогической работе: профессор Московской консерватории (1935 г.).


© biblioteka.by

Постоянный адрес данной публикации:

https://biblioteka.by/m/articles/view/-Присоединившийся-или-История-одной-дружбы

Похожие публикации: LБеларусь LWorld Y G


Публикатор:

Беларусь АнлайнКонтакты и другие материалы (статьи, фото, файлы и пр.)

Официальная страница автора на Либмонстре: https://biblioteka.by/Libmonster

Искать материалы публикатора в системах: Либмонстр (весь мир)GoogleYandex

Постоянная ссылка для научных работ (для цитирования):

Г. А. Соломон, "Присоединившийся", или История одной дружбы // Минск: Белорусская электронная библиотека (BIBLIOTEKA.BY). Дата обновления: 07.10.2020. URL: https://biblioteka.by/m/articles/view/-Присоединившийся-или-История-одной-дружбы (дата обращения: 29.03.2024).

Найденный поисковым роботом источник:


Автор(ы) публикации - Г. А. Соломон:

Г. А. Соломон → другие работы, поиск: Либмонстр - БеларусьЛибмонстр - мирGoogleYandex

Комментарии:



Рецензии авторов-профессионалов
Сортировка: 
Показывать по: 
 
  • Комментариев пока нет
Похожие темы
Публикатор
Беларусь Анлайн
Минск, Беларусь
636 просмотров рейтинг
07.10.2020 (1270 дней(я) назад)
0 подписчиков
Рейтинг
0 голос(а,ов)
Похожие статьи
Белорусы несут цветы и лампады к посольству России в Минске
Каталог: Разное 
6 дней(я) назад · от Беларусь Анлайн
ОТ ЯУЗЫ ДО БОСФОРА
Каталог: Военное дело 
8 дней(я) назад · от Yanina Selouk
ИЗРАИЛЬ - ТУРЦИЯ: ПРОТИВОРЕЧИВОЕ ПАРТНЕРСТВО
Каталог: Политология 
8 дней(я) назад · от Yanina Selouk
Международная научно-методическая конференция "Отечественная война 1812 г. и Украина: взгляд сквозь века"
Каталог: Вопросы науки 
8 дней(я) назад · от Yanina Selouk
МИРОВАЯ ПОЛИТИКА В КОНТЕКСТЕ ГЛОБАЛИЗАЦИИ
Каталог: Политология 
9 дней(я) назад · от Yanina Selouk
NON-WESTERN SOCIETIES: THE ESSENCE OF POWER, THE PHENOMENON OF VIOLENCE
Каталог: Социология 
11 дней(я) назад · от Yanina Selouk
УЯЗВИМЫЕ СЛОИ НАСЕЛЕНИЯ И БЕДНОСТЬ
Каталог: Социология 
11 дней(я) назад · от Беларусь Анлайн
EGYPT AFTER THE REVOLUTIONS: TWO YEARS OF EL-SISI'S PRESIDENCY
Каталог: Разное 
21 дней(я) назад · от Yanina Selouk
ВОЗВРАЩАТЬСЯ. НО КАК?
Каталог: География 
21 дней(я) назад · от Yanina Selouk
АФРИКА НА ПЕРЕКРЕСТКЕ ЯЗЫКОВ И КУЛЬТУР
Каталог: Культурология 
21 дней(я) назад · от Yanina Selouk

Новые публикации:

Популярные у читателей:

Новинки из других стран:

BIBLIOTEKA.BY - электронная библиотека, репозиторий и архив

Создайте свою авторскую коллекцию статей, книг, авторских работ, биографий, фотодокументов, файлов. Сохраните навсегда своё авторское Наследие в цифровом виде. Нажмите сюда, чтобы зарегистрироваться в качестве автора.
Партнёры Библиотеки

"Присоединившийся", или История одной дружбы
 

Контакты редакции
Чат авторов: BY LIVE: Мы в соцсетях:

О проекте · Новости · Реклама

Biblioteka.by - электронная библиотека Беларуси, репозиторий и архив © Все права защищены
2006-2024, BIBLIOTEKA.BY - составная часть международной библиотечной сети Либмонстр (открыть карту)
Сохраняя наследие Беларуси


LIBMONSTER NETWORK ОДИН МИР - ОДНА БИБЛИОТЕКА

Россия Беларусь Украина Казахстан Молдова Таджикистан Эстония Россия-2 Беларусь-2
США-Великобритания Швеция Сербия

Создавайте и храните на Либмонстре свою авторскую коллекцию: статьи, книги, исследования. Либмонстр распространит Ваши труды по всему миру (через сеть филиалов, библиотеки-партнеры, поисковики, соцсети). Вы сможете делиться ссылкой на свой профиль с коллегами, учениками, читателями и другими заинтересованными лицами, чтобы ознакомить их со своим авторским наследием. После регистрации в Вашем распоряжении - более 100 инструментов для создания собственной авторской коллекции. Это бесплатно: так было, так есть и так будет всегда.

Скачать приложение для Android