Деятельность эсеров-максималистов представляет собой одну из малоизвестных страниц отечественной истории. Немало интересных документов по данной теме хранится в архивах. В ЦГАОР СССР в фонде видного деятеля эсеровской партии И. И. Фундаминского имеется машинописный текст, подписанный "бывшим социалистом-революционером-максималистом" и озаглавленный "Мои воспоминания о Мортимере (Семене Рысс)"1 . Сопоставление фактов, содержащихся в рукописи, и их проверка показали, что эти мемуары вышли из-под пера Клары Михайловны Бродской, известной среди максималистов под именем Людмилы (или Елены). В разряд "бывших" максималистов Бродская попала вскоре после первой российской революции, когда стала деятельно сотрудничать с анархистами. Помимо того, ее авторство подтверждается сообщением о существовании этих воспоминаний в материалах фонда В. Л. Бурцева. Наконец, на авторство Бродской прямо указал П. Пильский2 .
Публикуемый ниже документ содержит ряд фактических данных, неизвестных по литературе, но ценных для истории первой революции в России вообще, истории максимализма в частности. Находясь на левом фланге российских партий народнического толка, выступив в революции сторонниками "революционных тенденций народничества"3 , максималисты явились адептами крайних, в первую очередь террористических средств политической борьбы. Наиболее характерной чертой теории максималистов была их вера в возможность немедленного перехода России к социализму. Поэтому они отказывались от выдвижения ближайших, "минимальных" задач и признавали необходимость осуществления уже в период первой революции максимальной социалистической программы. Отсюда и название их организации. Основополагающий тезис максималистской теории основывался на игнорировании необходимости материальных предпосылок для победы социалистической революции. Поэтому Ленин находил характеристику максималистов в качестве вульгарных социалистов вполне основательной4 . Он неоднократно указывал, что смешение первоочередных и перспективных задач российской революции (столь характерное для максималистов) "неизбежно приводит ко всякого рода мелкобуржуазным и оппортунистическим или анархическим извращениям пролетарского социализма, неизбежно затемняет задачу социальной революции"5 . Нельзя, однако, игнорировать тот факт, что в 1905 - 1907 гг. на первый план выступал не утопизм максималистской теории, а ее реальное революционно-демократическое со-
ПАВЛОВ Дмитрий Борисович - кандидат исторических наук, зав. сектором Научно-исследовательского института культуры при Министерстве культуры РСФСР.
1 ЦГАОР СССР, ф. 6212, оп. 1, д. 135, лл. 1 - 40.
2 Пильский П. Охрана и провокация. Пг. 1917, с. 17 - 18.
3 Ленин В. И. ПСС. Т. 13, с. 398.
4 См. там же, с. 397.
5 Там же.
стр. 85
держание, звавшее на решительную борьбу с царизмом, за установление демократической республики.
1907 год стал временем расцвета максимализма (по нашим подсчетам, в России и за ее пределами тогда действовало около 70 организаций Союза), но рост его рядов происходил на фоне прогрессировавшего организационного распада и идейного вырождения. Огромный ущерб приносил максималистам не только явный перекос в сторону террористических форм борьбы, но и то обстоятельство, что с 1907 г., по существу, главным их делом стало проведение мелких частных экспроприации. В глазах максималистов "эксы" вырастали до масштабов особой формы "классовой борьбы трудового люда за свое полное экономическое освобождение"6 . У истоков этих взглядов стоял казненный к тому времени лидер "московской оппозиции" В. В. Мазурин, объявленный соратниками "создателем новой революционной теории", особенность которой составляла идея "конфискации частных капиталов"7 . Если безмерный терроризм и игнорирование легальных форм борьбы разрушали связи максималистов с народом, то такая трактовка экспроприации компрометировала революционную суть максимализма и делала неизбежным вырождение его в бандитизм.
События, описанные Бродской, хронологически совпадают со временем, к которому относились наиболее яркие страницы истории максимализма. Написанные по горячим следам событий, воспоминания отражают полные драматизма перипетии полицейской погони за максималистами во второй половине 1906 года. В деле их розыска большие услуги оказал охранке Семен Яковлевич (Соломон Янкелевич) Рысс, известный в революционных кругах как Мортимер. В начале июня 1906 г. под именем И. А. Николаева он был арестован в Киеве во время экспроприации, сопровождавшейся убийством инкассатора. Шантажируя Рысса имевшимися у него данными о его участии еще в одном "эксе", начальник Киевского охранного отделения А. М. Еремин сумел добиться от Рысса откровенных показаний и согласия на сотрудничество с охрапкой.
"Николаев", писал Еремин в донесении, полученном в Департаменте полиции 13 июня 1906 г., "боится за свою участь и желает дать серьезные сведения... предлагает служить в будущем, но как в первом, так и во втором случае ставит условием предоставление ему свободы"8 . "В Петербурге, - сообщал Еремин со слов Рысса, - в настоящее время проживает социалист-революционер "Турок"9 ,.. [который] организует нападение на членов Государственного совета... "Турок" может проживать под именем Н. И. Маврина10 ... Ограбление Московского банка организовал некий "Володя". Этот "Володя" теперь известен в организации соц. -рев. - максималистов под именем "Медведь". "Володя" же... организовал убийство помощника начальника сыскной полиции Войлошникова,.. в настоящее время занят организацией ограбления московского отделения Государственного банка,., часто видится со своим приятелем некиим "Василием Дмитриевичем"11 . Далее в донесении содержались приметы всех трех максималистских лидеров и указывалось их возможное местонахождение.
Несмотря на некоторые неточности (например, "Медведем" вместо Соколова был назван Мазурин), донесение представляло для Департа-
6 Воля труда. Сб. ст. М. 1907, с. 67.
7 ЦГАОР СССР, ф. 1744, 1906 г., оп. 1, ч. 6(3), д. 30675, л. 1.
8 Коллекция документов ЦГАОР СССР.
9 М. И. Соколов.
10 В ходе арестов, произведенных в Петербурге 20 июля, был схвачен максималист, имевший паспорт на это имя. Основываясь на сведениях Рысса. Департамент полиции какое-то время полагал, что июльскими арестами он обезглавил Боевую организацию (БО).
11 В. Д. Виноградов (Коллекция документов ЦГАОР СССР).
стр. 86
мента полиции большую ценность, поскольку к тому времени в его распоряжении фактически но было никакой определенной информации о максималистах. Данные, полученные из Киева, были сразу пущены в дело и в дальнейшем использованы не только для выслеживания максималистов, но и для судебной расправы над ними.
По-видимому, согласие на вербовку Рысса не заставило себя ждать, и для переговоров на этот счет Еремин был вызван в Петербург. В телеграмме в Департамент полиции на его имя от 16 июня помощник Еремина по киевской охранке Н. Н. Кулябко уже именует Рысса "Дворцовым" (т. е. присвоенной ему охранкою кличкой) и сообщает о его согласии дать письменные показания12 . Последние были Рыссом даны. Их подлинник хранится в ЦГАОР СССР.
Подробно рассказав о своих первых шагах па революционном поприще (встреча с П. Л. Лавровым в Берлине в 1894 г.; организация нелегальной типографии в Риге зимой 1895 - 1896 гг.; первый арест и выезд за границу; знакомство с И. А. Рубановичем, В. М. Черновым, Х. О. Житловским, М. А. Натансоном и другими будущими руководителями эсеров; участие в формировании этой партии), Рысс остановился и на истории возникновения максимализма. "В 1904 г., - показал он, - я был вызван экстренно на конференцию в Женеву, где застал две враждующие партийные группы - одну на стороне ЦК [эсеров] - большинство, другую на стороне враждебной ЦК - меньшинство. Обе эти группы вели отдельные совещания по "опросу о редакции проекта программы партии. Меньшинство стояло за выключение программ-минимум, за социализацию не только земли, но также фабрик и заводов, за провозглашение лозунга социальной революции. Это меньшинство охотно называло себя максималистским, было одушевлено нравственным энтузиазмом и выставляло своим руководителем Устинова (Лозинского)". Объясняя свое присоединение к этой группе, Рысс показал: "Мое мнение было таково, что социализация как руководящий принцип одинаково теперь неосуществима ни на земле, ни в городах, но как объединяющее начало действительно должна быть включена в программу-минимум. Я вообще считаю все политические программы простой фразеологией и полагаю, что лозунги могут действовать лишь агитационно... Максимальные же лозунги всегда имеют большую силу и массовую заразительность. И именно с этой, методической точки зрения я был на стороне меньшинства, о чем и заявил ЦК, прося меня более не считать... членом ЦК".
Первое, что бросается в глаза в показаниях Рысса, - это стремление преувеличить свои революционные заслуги. Особенно это касается сведений, относящихся ко времени его учебы за границей (1899 - 1902 гг.). Утверждения Рысса о том, что он являлся одним из основателей эсеровской партии, членом ее ЦК с момента образования (1901 г.), близко знакомым с виднейшими представителями русской революционной эмиграции, - ложь13 , продиктованная желанием поднять свой авторитет в глазах охранки. Вместе с тем Рысс, хотя он и "стоял совершенно в стороне" от политической жизни русской "заграничной колонии"14 , был хороню осведомлен о структуре, составе и деятельности эсеровской эмиграции. В дальнейшем он работал в эсеровских организациях Юга России, возможно, участвовал в работе I съезда своей партии, а затем окончательно примкнул к организации максималистов. И эти, и многие другие сведения получили в его показаниях подробное освещение.
12 Там же.
13 Доказательством может служить, в частности, тот факт, что в 1904 г. один из "близких друзей" Рысса Житловский в письмо еще одному "другу" Чернову просил навести о Рыссе справки. Письмо было перлюстрировано и известно Департаменту полиции.
14 П. Б. [Берлин П. А.]. Из философа в экспроприаторы. - Реформа, 20.II.1908, N 43.
стр. 87
В целом им было упомянуто свыше 80 социал-демократов, эсеров, анархистов, руководителей Всероссийского крестьянского союза и других лиц. Центральное место в показаниях Рысса занимают сведения о максималистах, в Исполнительный комитет петербургской БО которых он, по настоянию Соколова, был заочно кооптирован в конце мая 1906 года. В этой части показаний, а также в написанном по требованию жандармов пространном "Прибавлении" Рысс существенно дополнил сказанное им ранее об организациях максималистов в разных городах, их составе и планах; разъяснял программные положения Союза максималистов и особенности его тактики; приводил подробности московской экспроприации 1906 г., гарантируя в случае своего освобождения навести полицию на след денег, изъятых из банка 7 марта.
В заключение Рысс заявлял о желании "преданно и беззаветно" служить правительству. Вскоре он дал сведения о Крымской организации максималистов15 . Реакцией Департамента полиции явилась посылка в Симферополь филерского отряда и Еремина с предписанием руководствоваться данными, полученными от "известного лица". Тогда же в Департаменте полиции задумались насчет перевода Рысса в столицу. В письме Еремину от 1 июля 1906 г. директор Департамента высказал желание иметь Рысса в Петербурге "ввиду важности даваемых сведений, касающихся главным образом столиц и вообще центров" революционного движения16 .
Чтобы проверить отношение к этому переводу киевских судебных властей, Департаментом полиции было инспирировано послание начальника Одесского жандармского управления Н. М. Кузубова его коллеге в Киев с просьбой о "препровождении Николаева" в Одессу. Когда же прокурор Киевского окружного суда ответил категорическим отказом, было решено организовать "побег", на возможность которого Еремин намекал Рыссу еще в ходе их первых бесед. В конце июля 1906 г. такой "побег" состоялся. Чтобы снять с Рысса подозрения его соратников, на скамью подсудимых, а затем и на каторгу были отправлены охранявшие его в день побега жандарм и городовой. Сам же он вместе с Ереминым направился в Петербург, где установил связи с максималистской БО. О том, чем объяснил Рысс максималистам свое появление в столице, какие планы строил, как складывались его взаимоотношения с охранкой, читатель узнает из публикуемых воспоминаний.
Выдавая своих бывших соратников, Рысс стремился во что бы то ни стало получить свободу. Добившись этого, он все реже сообщал полиции правдивые сведения, не порывая, однако, с нею целиком. Иногда он мистифицировал жандармов, например, в случае с поездкой в Берлин, о которой рассказывал Бродской. "Охранники", с одной стороны, видимо поверили, что имеют дело с одним из максималистских лидеров17 ; с другой, понимали, что Рысс как человек авантюристического склада не заслуживает безоглядного доверия. Отсюда и длительные колебания перед устройством его "побега".
Кроме выдачи Рыссом крымских максималистов, вскоре появились новые обстоятельства, заставившие "охранников" пойти на этот шаг. Во-первых, в июле в Департамент полиции попало письмо, в котором Мортимер был назван "главноуправляющим" максималистской "фирмы" в столице. Это сообщение, не отражая реального положения вещей, подняло авторитет Рысса в глазах охранки. "Это очень серьезно!" - отметил на полях письма заведующий Особым отделом Департамента18 . Во-вторых, аресты максималистов в Петербурге, прошедшие 20 июля, подтвер-
15 Коллекция документов ЦГАОР СССР.
16 Там же.
17 Обвинительный акт по делу о мещанине Н. П. Пумпянском и др. - Былое Париж. 1909, N 9 - 10, с. 107.
18 ЦГАОР СССР, ф. 102, 00, 1906 г., д. 20, ч. 22, л. 4.
стр. 88
дили серьезность планов БО: были обнаружены паспортное бюро организации, лаборатория по изготовлению взрывчатых веществ и бомбовый склад19 . Это способствовало росту заинтересованности жандармов в услугах Рысса.
В Петербурге он был представлен директору Департамента полиции М. И. Трусевичу, заведующему Особым отделом Департамента А. Т. Васильеву, чиновнику особых поручений, "специалисту" по эсерам Н. А. Пешкову20 . К Трусевичу Рысс получил явку (по установившейся практике, при всех розыскных центрах, не исключая Департамента полиции, существовала сеть конспиративных квартир специально для встреч с секретной агентурой), а непосредственную работу с ним, против обычных правил охранки, повели в дальнейшем Еремин и Пешков. С 12 августа Рысс стал для жандармов незаменимым человеком. Объяснялось это чрезвычайными условиями, в которые был поставлен розыск максималистов после их покушения на Столыпина, и тем, что Рысс оставался единственным агентом охранки в "медведевской" БО. Такое положение затрудняло контроль над ним, противореча обычной практике Департамента полиции, ибо, как правило, в "исследуемых" жандармами организациях работало не менее двух секретных агентов. Поэтому за Рыссом было установлено двойное наружное наблюдение.
Первое, почти демонстративное, должно было заставить максималистов приписать будущие провалы филерской слежке21 . Учитывая амбициозность Рысса, охранники поддерживали его иллюзии относительно "полной откровенности" с ним и ради этого шли на нарушения должностных инструкций. Это искупалось достигнутым результатом. Рысс выбалтывал сведения, которые перепроверялись и дополнялись данными второго, скрытого наружного наблюдения. Так в орбиту розыска попала максималистка "Лёша" (Л. С. Емельянова) и те члены БО, с которыми она встречалась в Петербурге.
Игра с Рыссом была свернута, как только охранникам стало ясно, что он действует как двойник. В телеграмме Васильеву от 28 сентября 1906 г. Еремин советовал, чтобы Трусевич перестал посещать известную Рыссу конспиративную квартиру, а Пешков перешел на нелегальное положение; "возможно, что Николаев попытается еще продолжать работать на две стороны и явится [в] Петербург"22 . 2 ноября 1906 г. Рысс был включен в розыскной список Департамента полиции. После кратковременного пребывания за границей Рысс обосновался на Юге России, где попытался воссоздать максималистскую БО. В ночь на 29 апреля 1907 г. он был арестован вместе с двумя максималистами. На следствии он заявил, что является организатором всех крупнейших покушений, произведенных максималистами23 . В начале 1908 г. его перевели в Киев, где 18 февраля по приговору военно- окружного суда он был казнен.
Находившийся вместе с Рыссом в корпусе смертников ("Косом капонире") киевской тюрьмы и состоявший с ним в переписке анархист Г. Б. Сандомирский вспоминал: "Письма Рысса... дышали резким озлоблением против его прежних товарищей... За день или два до смерти он писал нам в одной записке: "Караульный начальник сказал мне, что меня помилуют. Я буду безутешен, если это будет так". На суде он говорил свою речь два с половиной часа, отказавшись от посторонней защи-
19 Там же, ч. 12, лл. 11 - 11 об.
20 В воспоминаниях он выведен как "Дашковский".
21 Охранникам удалось добиться желаемого эффекта. Например, максималистки Н. С. Климова и Н. А. Терентьева, арестованные в ноябре 1906 г., писали товарищам на волю: "Вы спрашиваете, отчего произошел наш грандиозный провал? Только благодаря слежке, и все разговоры о провокации сущая чепуха... Шпиков, по всей вероятности, привез Василий Дмитриевич [Виноградов] из Москвы" (ЦГАОР СССР, ф. 63, 1906 г., оп. 47, д. 10, л. 85).
22 Коллекция документов ЦГАОР СССР.
23 ЦГАОР СССР, ф. 102, 00, 1907 г., оп, 237, д. 10, т, 1, лл. 332 - 332 об.
стр. 89
ты. Эта речь - грозная филиппика против бывших товарищей, местами переходившая всякие грани... Мы узнали о содержании и характере этой речи из записки самого Рысса, а также из рассказов двух офицеров, бывших в суде. Один из них ("честный консерватор") хвалил эту речь... Другой же ("левый") возмущался этой речью, называя ее пасквилем из революционеров"24 .
О деле Рысса писали русские и западноевропейские газеты ("Avanti", "Русское слово" и пр.), велись разговоры в думских кулуарах. Интерес к нему подстегнуло разоблачение Е. Ф. Азефа в 1908 году. Дело в том, что Рысс использовал свое положение в охранке и среди сведений, которые ему удалось там выведать, были и данные о сотрудничестве Азефа с охранкой. Как утверждал брат С. Рысса П. Рысс в переписке с Бурцевым, он узнал об этом еще в начале сентября 1906 года. В письменных показаниях Мортимер, еще не подозревавший тогда о сотрудничестве Азефа с жандармами, дал подробные сведения о нем и его семье. Именно осведомленность С. Рысса о "великом провокаторе" (Азефе) явилась одной из причин, по которой охранка, обычно хлопотавшая перед судебными властями о смягчении приговоров своим секретным агентам, не вмешалась в судьбу С. Рысса. По просьбе брата П. Рысс передал это сообщение эсерам, но они встретили его сигнал с возмущением.
История с Азефом запутала сложное дело Мортимера. Складыванию вокруг него ореола мученика, "погубленного" Азефом, способствовали и высказывания некоторых максималистов. Климова, Терентьева и К. А. Мышецкая были убеждены в чистоте намерений Рысса; в сочувственных тонах отзывался о нем максималистский теоретик и практик Г. А. Нестроев, а в предисловии к различным публикациям - Бурцев25 . В 1929 г. бывший максималист И. И. Жуковский-Жук, подводя итоги дискуссии по делу Рысса, прошедшей в середине 20-х годов, констатировал отсутствие прямых свидетельств провокаторской деятельности Мортимера (ведь его показания не были тогда известны), и это явилось главным аргументом против обвинения в адрес Рысса26 .
В ином ключе, но столь же односторонне излагали дело Рысса мемуаристы из правительственного лагеря. Жандармский генерал А. И. Спиридович упрекал Трусевича за чрезмерное доверие Рыссу, из-за чего последнему удавалось направлять розыск максималистов "по ложному пути". Кроме того, Спиридович обвинял директора Департамента полиции в том, что, оказавшись на поводу у Рысса, тот распорядился не производить без его ведома арестов "по группе максималистов" и тем "связал работу" петербургской охранке накануне взрыва дачи Столыпина27 . Если верить воспоминаниям кадета В. А. Маклакова, аналогичном точки зрения придерживался генерал А. В. Герасимов, в то время начальник Петербургского охранного отделения28 .
Фактически упомянутое распоряжение Герасимову было отдано Трусевичем не ранее 2 сентября 1906 г.29 и вовсе не снимает с охранки ответственности за ее "провал" 12 августа на даче Столыпина. Что касается интерпретации этого указания в связи с делом Рысса, то логичнее
24 Былое, Париж, 1909, N 9 - 10, с. 242 - 243.
25 Там же, с. 237 - 238; ЦГАОР СССР, ф. 63, 1906 г., оп. 47, д. 10, лл. 79, 83 об.; Нестроев Г. Из дневника максималиста. Париж. 1910, с. V, VI, 65 - 69.
26 Жуковский-Жук И. В защиту Мортимера. - Каторга и ссылка. 1929 N 50. с. 28 - 50.
27 Спиридович А. И. Партия социалистов-революционеров и ее предшественники, 1880 - 1916. Пг. 1918, с. 313 - 314.
28 Маклаков В. А. Вторая Государственная дума (воспоминания современника). Париж. Б. г., с. 25.
29 ЦГАОР СССР, ф. 102, 00, 1906 г., д. 20, ч. 12, л. 17.
стр. 90
объяснять его появление не доверием Трусевича Рыссу, а, наоборот, стремлением подстраховаться и не оборвать преждевременным арестом ниточку, которая могла, привести охранку к максималистской БО.
Приводимые ниже воспоминания подготовлены к печати З. И. Перегудовой.
МОИ ВОСПОМИНАНИЯ О МОРТИМЕРЕ (СЕМЕНЕ РЫСС)
Раньше чем приступить к своим воспоминаниям последнего времени, я должна оговориться. О "Семене" Мортимере я слышала еще в конце 1905 года, но лично его не знала. Оп был тогда в Киеве, чуть ли не в Киевском комитете, и первый начал там проводить экспроприации, из которых знаю главным образом одну - нападение на артельщика и отобрание 8000 рублей.
Меня к Мортимеру впервые послал Медведь в 1906 году в феврале месяце. Явившись в Киев, я через тамошних комитетчиков должна была разыскать Семена и предложить ему вступить в нашу тогда только начавшую формироваться организацию социалистов-революционеров-максималистов. Найти его мне тогда не удалось. Члены Комитета, с которыми я виделась, мне рассказали о нем много нелестных вещей вроде того, что деньги 8000 рублей он им не отдал, что взял их для личных каких-то целей, что последнее время широко жил на эти деньги с другими (особенно девицами из организации) и что они не знают, где оп сейчас, ибо с ним не встречаются. Таким образом, мне пришлось уехать из Киева, не повидавшись с ним.
Вскоре после этого в одном из южных городов я была арестована и вернулась к своим только в половине июля 1906 года, уже в Петербург, где в то время были сконцентрированы глазные наши силы. Там я узнала, что Мортимер был арестован вскоре после моего отъезда из Киева, что все слухи о нем и его жизни лишены оснований и что он приговорен к смертной казни. Там же, чуть ли не через два дня, мне сообщили, что Мортимер бежал из участка, где оставался, несмотря на приговор. Мы были все крайне рады этому, уверенные, что он, несомненно, явится к нам. В его храбрости и организаторских способностях мы были все почему-то уверены, и нам казалось, что с его приездом дела наши пойдут много лучше, чем шли до тех пор. Эту уверенность особенно поддерживал Медведь, знавший его лично. Из нас же никто Мортимера лично не знал, и все мы ждали его и верили ему, благодаря исключительно отзывам того же Медведя.
У меня были связи с социалистами-революционерами, и я от времени до времени заходила на одну из их квартир. В одно из таких посещений мне сообщили радостную весть: Мортимер бежал, явился в Питер и разыскивает нас. Он обратился к социалистам-революционерам именно на эту квартиру, прося передать нам о его желании видеться с нами. Это было как раз накануне Столыпинского дела. Я передала своим эту весть, но они решили не видаться с Мортимером до окончания дела, чтобы не запачкать его в случае, если за нашими установлена слежка, и чтобы передать потом ему дела в случае нашего или чьего-нибудь из нас провала.
С такой резолюцией для Мортимера я явилась на второй день после покушения на Столыпина. Но накануне моего прихода Мортимер заявил, чтобы его не искали, так как он уезжает за границу, но скоро вернется и тогда даст нам знать, где и когда можно будет повидаться.
Мы стали ждать. Правда, все мы были несколько удивлены его быстрым отъездом, приписав его, конечно, тому, что Мортимер заметил за собой слежку и, желая замести следы, поторопился убраться на время за границу. Чувствительных арестов у нас не было, и потому отсутствие его нас не удручало, хотя мы и ждали его возврата.
ПЕРЕГУДОВА Зинаида Ивановна - зав. хранилищем дореволюционных фондов ЦГАОР СССР.
стр. 91
К этому времени начались провалы наших организаций в других местах, особенно в Москве, где было взято все, организованное оппозицией, связанной с нами, и где был взят Володя Мазурин - вождь оппозиции, - осужден и повешен1 . Вскоре после смерти Мазурина из Москвы приехал один из товарищей2 с поручением от Мортимера, которого он встретил на улице в Москве и который просил его съездить к нам и просить нас назначить квартиру как можно чище для свидания с ним и адрес передать его знакомым, не причастным ни к каким организациям. Оп должен был приехать на следующий день. Мы сообщили адрес, и в 4 часа следующего дня состоялось свидание с Мортимером. На свидании были я и Виноградов (повешенный после дела на Фонарном переулке).
Здесь состоялась моя первая встреча с Мортимером, и отсюда начинаются мои воспоминания о нем.
На свидание я пришла несколько раньше. Встретил меня небольшого роста господин с нервным худым лицом в пенсне, страшно подвижной и экзальтированный.
Я назвалась тем именем, которое он слышал, еще будучи в Киеве, от Медведя.
"Ах, Людмила. Как я рад, как счастлив, что вижу Вас. Я был уверен, что мы рано или поздно встретимся. Я слышал о Вас давно, я должен был Вас видеть, но обстоятельства так сложились, что я не мог этого сделать. И вот теперь я Вас вижу. Нет, Вы не можете себе представить, как я счастлив. Вас удивляет мое настроение? Не удивляйтесь, я очень изнервничался за это время и на меня так подействовал Ваш приход. Я не ждал в первое же свидание встретить Вас, именно Вас".
Я не знала сначала, чему приписать такую встречу и такую экзальтацию. Дело разъяснилось просто: Медведь, будучи в Киеве, говорил ему обо мне, и ему давно хотелось меня видеть, но тогда, когда я была в Киеве, мы не виделись, а потом он слышал, что я была арестована. Тут явился Виноградов, и сердечные излияния были прерваны.
Заговорили о деле. При Виноградове я ему рассказывала о своем посещении Киевского комитета, об их отзыве о нем.
"Ложь. Они все лгут. О, если бы вы знали, сколько горя они мне причинили своими россказнями. Я отомщу им, Вы увидите, как я им отомщу. Они меня попомнят".
Он скоро оправился и совершенно в другом тоне стал расспрашивать, что мы намерены делать, что думаем предпринять.
"О, мы сделаем дело. Мы покажем себя. Вся Россия затрепещет под нашими ударами. Мы уберем Трусевича, взорвем Департамент полиции. У меня есть ходы, есть планы, нужны только деньги, деньги и деньги. Есть у вас лошади?" - "Есть". "Не может быть". - "Конечно, есть. Почему это Вас так удивляет?" "Ах, Боже мой, неужели же действительно есть? Господи, я не знал. Ну, ничего, ничего. А автомобиль есть?" - "И автомобиль есть". "Неужели есть?" - "Да, есть же, говорю Вам". - "Нет, это невозможно, невозможно. Как же мне раньше не сказали, что есть и лошади, и автомобиль?" - "Чудак, как же можно было раньше сказать это?" - "Да, да, Вы правы, я не сообразил... Ну, ничего, все еще поправлю. Мы сделаем дело, непременно сделаем. Нет, нет, не все еще пропало, мы непременно сделаем большое дело".
"Где вы живете?" - обратился он сразу ко мне. - "На Владимирской". - "В начале или в конце? Где именно?" - "Против переулка первого". - "Вот хорошо. Ваши окна выходят на Владимирскую и как раз против переулка? Да ведь это великолепно. Ведь из Ваших окон можно наблюдать квартиру Трусевича. Послушайте, Людмила, нам нужно с вами еще повидаться сегодня же. Приходите ко мне. Я живу в Северной гостинице. Ладно? Придете? Сегодня же к восьми часам вечера приходите. Мы потолкуем, а там к Вам пойдем, я Вам покажу окна Трусевича, хорошо? Придете?" - "Приду".
Время свидания кончалось. Во все время разговора мы наблюдали за Мортимером. Больше наблюдал за ним Виноградов, почти не принимавший участия в
1 В ночь на 1 сентября 1906 года. - Ред.
2 Л. С. Емельянова ("Леша"), - Ред.
стр. 92
разговоре. Вышли мы с Виноградовым вместе и тут же обменялись впечатлениями. Его еще больше, чем меня, поразила нервность этого человека, его хватанье за голову, его расспросы о том, что у нас есть. Эти непонятные нам восклицания "еще не все пропало", "дело еще поправить можно" и т. д. Условившись завтра утром повидаться и поговорить насчет сказанного нам Мортимером, мы разошлись. Вернувшись домой, я застала у себя товарища3 , заинтересованного приездом Мортимера и жаждущего узнать, что это за человек. Узнав от меня, что я иду к нему, товарищ стал просить взять и его с собою. Мы поехали вместе. В гостинице нас провели в комнату Мортимера, жившего там под каким-то паспортом - имени не помню. Мортимер, как и накануне, вел себя страшно нервно, перескакивал от одного вопроса к другому, радовался тому, что видит меня, говорил о покушении, спрашивал о наших планах. Я держалась пока что тактики наблюдения за его нервозностью, а товарищ ему рассказал о планах экспроприации в Фонарном переулке. Опять было то же хватание за голову: "Это безумие. Ничего не выйдет. Можно организовать в провинции, а в Питере слишком большая слежка. Люди погибнут, ничего не сделав. Я поговорю с Медведем. Я против такого дела в такое время". Опять переход к своим переживаниям и тут же рассказы о последних своих увлечениях и о стихах, посвященных одной даме. Он предложил нам прочесть эти стихи. Мы прослушали их. Обещал написать еще по поводу нашей встречи.
Время близилось к десяти. Я встала. Решили все вместе не уходить. Товарищ должен был отправиться первым, а потом мы вдвоем. Простились. Товарищ ушел. Мы вышли с Мортимером вместе, разговаривая о пустяках. Вдруг он заволновался: "За нами следят. Видите, вон двое идут, за нами. Возьмем извозчика". Сели и поехали. Проехали несколько улиц, заворачивая то направо, то налево, наконец отпустили извозчика и пошли пешком.
Куда он вел меня, я не знала, и до сих пор не знаю тех улиц. Шли мы долго, пока снова не вышли на знакомые мне улицы, и тут он мне показал, где живет Трусевич. Переулок был действительно против моего дома, и из моих окон легко было установить за этим домом слежку. Мы направились ко мне. Было около одиннадцати ночи. Я часто возвращалась к этому часу, и горничная всегда готовила мне самовар к приходу. Мы сели нить чай и много говорили о прошлых днях, о прошлой жизни и о прошлых боях. Меня интересовал его побег и занимало то, что он как будто избегает подробно рассказывать о нем. Он уже говорил о своем побеге в общих чертах. Я его попросила рассказать поподробнее всю историю побега.
Когда я заговорила о побеге, он сорвался с места, подошел ко мне, взял меня за руку и сказал: "Послушайте, Людмила, на меня страшно подействовала неожиданная встреча с вами. У меня есть что вам рассказать. Я раньше думал никому ничего не говорить, кроме Медведя. К сожалению, его нет, а я не могу дольше молчать. Понимаете, не могу. Вы мне должны дать слово, что спокойно выслушаете меня до конца. Вы так же хорошо поймете меня, как и Медведь. Я могу Вам все рассказать. Я измучен совсем. Я думал застать Медведя. Я о Вас много от него слышал. Другому бы я не сказал, а Вам хочу; я чувствую, что должен сказать. Скажите же мне, дайте слово, что Вы спокойно будете слушать меня и потом так же спокойно и правдиво выскажете свое мнение".
Я дала слово. Он начал свой рассказ: "Я уже говорил вам, что бежать мне помог жандарм, приставленный к моей камере в участке. Бедный, он до сих пор еще сидит за это. Там как раз шли работы каменщиков (или плотников, я лично не помню). Мне помогли достать одежду каменщика, и вечером я, переодевшись, ушел из участка. Направился я к моей приятельнице, которая помогала в этом деле. Пробыв у нее пару дней, я, изнервничавшийся в достаточной мере за последнее сидение, решил отправиться в Одессу. Там я пробыл около двух недель и поехал искать вас всех. Решил ехать через Севастополь. Сел на пароход я в Одессе. Погода была великолепная. Любуясь величием моря и заходом солнца, я один сидел на палубе. Вдруг подле меня сел человек в штатском и сказал:
3 Н. П. Пумпянский ("Павел Иванович"). - Ред.
стр. 93
"Здравствуйте". Я вздрогнул от неожиданности. Обернулся, взглянул и узнал... начальника Киевского жандармского управлении подполковника4 Еремина.
"Вы можете меня взять. Я и Ваших руках", - сказал я ему. - "Я не филер", - ответил мне Еремин. - "Чего же Вы хотите от меня?" - "Повторяю Вам, я не филер и задерживать Вас не собираюсь. Мы с Вами можем сделать дело, если Вы, конечно, согласитесь. Вот Вам моя карточка. Вы придете ко мне в Севастополе в гостиницу (он назвал самую большую гостиницу в Севастополе), а теперь спокойной ночи".
Он приподнял шляпу и ушел в каюту. Я снова остался один на палубе. В душе у меня была целая буря. Уйти некуда, кругом вода. Что хочет сделать со мной Еремин? Действительно ли он меня не арестует, когда мы приедем в Севастополь? Самые разнообразные фантастические мысли бежали у меня в голове. Как быть? Я ничего придумать не мог и решил положиться на волю случая. Утром снова ко мне подошел Еремин.
"Ну, что же будет? Мы подъезжаем к Севастополю, и я в Ваших руках. Вы можете меня арестовать". - "Я снова повторяю вам: я не филер. Вы можете быть спокойны. Я жду Вас у себя". С этими словами Еремин отошел от меня. Я остался ждать, что будет дальше. Пароход подходил к берегу. Волнение овладевало мной все больше и больше. Пароход пристал. Стали высаживаться. Еремин поклонился и сказал: "Итак, до скорого свидания" - и, не оборачиваясь, пошел прямо. Я, удивленный, вышел на берег. Долго я ходил по Севастополю, любовался природой, гулял но приморскому бульвару, и вдруг у меня мелькнула мысль: а что если я пойду к Еремину? Ведь мог же он меня арестовать на пароходе и не арестовал, почему же мне не пойти к нему и не узнать, что ему от меня нужно? Он, безусловно, не арестует меня у себя, а когда я выйду от него, смогу скрыться. А вдруг представится возможность что-нибудь сделать? Сразу у меня явились планы всякого рода, и я решил отправиться к нему в гостиницу".
Тут рассказчик остановился. "Вы верите мне, Людмила? Верите, что я отправился к Еремину единственно с мыслью и целью сделать большое дело, воспользовавшись его предложением? Скажите, верите Вы мне?" Я все время слушала с напряженным вниманием, стараясь оставаться спокойной и запомнить все, что он мне рассказывал. Я ответила ему, что безусловно верю, и просила продолжать. В тот момент я сама не знала, верю я ему или нет. Мне трудно было разобраться во всем хаосе настроений, охвативших меня, по, с другой стороны, одно слово или жест недоверия мог удержать моего гостя от дальнейшего рассказа, а, как мне казалось, нужно узнать все сразу, без перерыва. И под наплывом чувства, вызванного воспоминаниями прошлого, я сказала ему: "Я верю, я не сомневаюсь в Вас ни на минуту, я охотно слушаю Вас и понимаю, что Вами руководило". - "Спасибо, голубушка. Итак, я явился к нему. Спросил, что ему от меня нужно. Он без всяких обиняков и приготовлений начал говорить: "Вы были у меня в руках. Я не взял Вас. И не возьму, не беспокойтесь. Если Вы согласитесь, мы сможем вместе работать, если нет - Вы свободны и можете идти, куда хотите. Даю Вам свое слово, что я Вас не задержу".
Он предложил мне поступить в охранное отделение на службу. Сейчас у них нет ни одного максималиста. Правительство терроризировано. Такой видный и деятельный революционер, как Мортимер, будет для них кладом. Никто о его поступлении в охрану никогда не узнает. Он пользуется достаточной репутацией хорошего революционера, чтобы избежать всяких подозрений, тем более что все провалы будут организованы так, чтобы и тени подозрения не падало на Мортимера. "Вы будете вне всяких подозрений, за это ручаюсь вам", - сказал он.
Я сначала был возмущен, но сразу овладел собою и решил: я могу поступить на службу. Выдавать я, конечно, не буду, но у них постараюсь выпытать многое. Когда встречусь с товарищами, расскажу им все, и тогда мы решим, как действовать сообща, получая от них и не давая им ничего. Подумав, я согласился. Еремин, очевидно, не ждал такой легкой победы и спросил, почему я так быстро со-
4 В августе 1906 г. он был ротмистром, начальником Киевскою охранного отделения. - Ред.
стр. 94
гласился. "Видите ля, - сказал я ему, - меня интересует самый процесс борьбы. Там, где больше волнений, туда я и иду. Сейчас на вашей стороне перевес, здесь будет больше ощущений, больше борьбы для борьбы, а это мне и правится. Бороться ли против революции или за нее - мне все равно, ибо меня интересует сама борьба. Вот почему я соглашаюсь принять ваше предложение!".
Он был страшно доволен и сейчас же телеграфировал в Петербург о том, какого цепного человека он достал, и получил за эту свою победу повышение в чин полковника и командировку ехать вместе со мной в Петербург ловить максималистов. Через два дня он выдал мне паспорт". - "Какой паспорт?" - спросила я. - "А у них есть паспорта, настоящие, для своих агентов. Они всюду зарегистрированы, и, если придут случайно с обыском и увидят такой паспорт, сейчас же отпускают. Многих из своих агентов они даже в лицо не знают, только по паспорту и узнают. Хотите, я вам такой же паспорт достану? С ним вы сможете спокойно разъезжать по всей России, и никто вас не тронет. Это очень удобно. Я сейчас живу по такому паспорту. Вот смотрите, он ничем не отличается от всякого другого". Я сказала, что мне пока паспорт не нужен. "Ну, когда нужен будет, скажите. Я достану". - "Хорошо".
"Итак, я получил паспорт, и мы отправились в Петербург. Это было как раз тогда, когда я просил впервые через социалистов-революционеров назначить мне свидание. Тогда же было Столыпинское дело. Я, боясь навести их на Ваш действительный след, сказал им, что мне удалось узнать, что участники покушения уехали уже за границу, что некоторое время пробудут в Берлине и что нужно спешить туда. Вам же я сообщил, что уезжаю за границу. Еремин языков не знает, и благодаря этому со мной был командирован Пашковский, заведующий иностранной агентурой и знающий языки. Мы скорым поездом отправились в Берлин. Там мы пробыли несколько дней. Изо дня в день я тянул, обещая завтра узнать, где Вы; наконец тянуть было больше нельзя. Тут я к тому же узнал об аресте Володи Мазурина. Для меня это было большим ударом. Я сказал Еремину, что дама, принимавшая участие в деле, уже в Нижнем Новгороде. Я просил его помочь освободить Володю, обещая за это освобождение все, чего он захочет. Я решил пойти на все, чтобы освободить Володю, а там как-нибудь улизнуть от них. Он обещал мне сделать все, что сможет, и мы отправились в Москву. Мы приехали слишком поздно. Мы вернулись вечером, а утром Володя был казнен...5 Вы не можете себе представить, какое тяжелое впечатление произвело на меня это известие. Я думал в первую минуту, что я сойду с ума. Если бы мы приехали на день раньше, Володя, может быть, был бы спасен..." Долгая пауза.
"Ну, а дальше? Что же вы решили делать дальше?" - спросила я. - "Что я решил делать? Я решил разыскать Вас и рассказать Вам все. Я думал освободить Володю, но это не удалось... (Пауза)... Мне нужно было предупредить Вас о свидании со мной. В Москве я хотел разыскать кого-нибудь и не мог. Совершенно случайно, идя с Ереминым по улице, я встретил "Лешу" и остановил ее. Еремин отошел в сторону, а я попросил ее поехать в Петербург и предупредить, чтобы мне назначили свидание. Я дал ей денег на поездку и просил выехать в тот же день вечером".
"Вы сказали ей, кто с Вами был?" - "Нет, не сказал". - "Ну, а Еремину Вы сказали, с кем Вы говорили?" - "Да, на его вопрос, кто эта женщина, я сказал, что это один из малозначащих членов из периферии, через которого я узнаю, где вы все находитесь". - "А Вы не думали, что этим можете невольно нас предать?" - "О нет, мне Еремин дал слово, что ни одного шага не предпримет без меня". - "Но ведь он мог командировать шпионов за ней?" - "Нет, он этого не мог сделать потому, что дал мне слово без моего ведома пи за мной, ни за кем из моих знакомых не ставить слежки, пока я не скажу, что время ее поставить6 .
5 Судя по сохранившимся документам, командировка длилась до 25 августа. Значит, в Россию они вернулись до казни Мазурина и даже до его ареста, происшедшего 29 августа. - Ред.
6 О том, какое значение имела для охранки эта встреча и что в действительности говорил Еремину Рысс после разговора с "Лешей", можно судить по собственно-
стр. 95
На этот счет я вполне спокоен. Когда мы вернулись сюда, он спросил меня, не лучше ли поставить сразу слежку, чтобы через мои свидания проследить Вас, но я ответил, что сам скажу, когда придет время для итого. Я было рассердился даже, по он ответил, что они будут делать так, как я скажу. Они очень дорожат мною и боятся сделать хоть один шаг против моего желания. Они очень доверяют мне; настолько уверены во мне, что даже представили меня Трусевичу. Ну, и организация же у них. Знаете, у Трусевича для приемов даже пароли назначены. Мне, например, дали пароль для входа к нему личный: "Привет от Ивана Петровича" (кажется, так). О, теперь мы воспользуемся этим паролем, чтобы убить его. Хотя у меня планы гораздо шире. Ведь я могу заручиться доверием Трусевича и через некоторое время попасть в личную охрану царя. Вот тогда бы и взорвать его. Ведь правда, это было бы грандиозно?"
"Правда, но как вы думаете добиться этого доверия?" - "Это очень просто. Нужно только согласие товарищей. У меня план таков: мы создадим фабрику бомб и выдадим ее". - "А люди?" - "В лаборатории в это время может не быть людей. Мы их предупредим, чтобы они заранее скрылись". - "Но ведь это невозможно. Они не дадут себя так провести". - "Ну, тогда мы предложим некоторым из товарищей пожертвовать собой и сесть вместе с лабораторией". - "И у вас хватит мужества посылать людей таким образом на смерть?" - "Но что же делать? Без жертв пи одно дело не делается. Здесь будут жертвы, но зато и польза от этого будет гораздо большая. Да, наконец, они сами выберут из своей среды, ну, хотя бы по жребию, людей, которые должны будут на это согласиться. Ведь, поймите, какое грандиозное дело можно было бы создать потом".
"Ну, а кроме бомб, что вы еще будете выдавать?" - "В крайнем случае мы сможем организовать несуществующее дело вроде незначительного покушения и тоже выдать. Ведь все это нужно только для первого времени, чтобы заручиться абсолютным доверием, а там все пойдет само собой, и выдавать ничего не придется. О, их провести очень легко, они так глупы, они всему верят. Я их страшно вожу за нос. Знаете, я даже думаю предложить Медведю тоже поступить в охрану. Это было бы чудесно. Мы вместе все бы там высмотрели, узнали, а потом взорвали бы Департамент. Ведь это было бы неслыханное дело, и этим мы очистили бы себя от всяких подозрений со стороны других партий. "Народная Воля", и та посылала своих в Департамент полиции, помните Клеточникова? Ну, вот было бы несколько в другом духе, а я хочу создать такого Клеточникова, какой никогда и не снился революционерам".
"И вы уверены в успехе?" - "Безусловно. Знаете, мне уже много удалось узнать от них вещей крайне ценных. Да, Людмила, не забудьте предупредить социалистов-революционеров. Мне Еремин сказал, что у них во всех организациях есть хорошие провокаторы, только у максималистов не было, ну, а теперь они счастливы, что я согласился служить у них. Я спросил, кто есть у социалистов-революционеров. Он сказал, что у них есть один член Центрального Комитета, очень видный, который служит в охране. Имени он мне не сказал. У социал-демократов тоже есть человек, близкий к центру. Брат знаменитого Бердяева. Он уже давно у них служит. Да и вообще у них в каждом городе есть при организации провокатор. Вот, например, в Киеве ни одного дела они не сделали, чтобы полиция не знала. Там уже несколько лет фигурирует член областного комитета социалистов-революционеров, уже немолодой и заслуженный человек, "Игорь". Вы удивлены? Вот видите, а вы еще колебались, - говорил мне Еремин. - Ведь ни
ручной записи, сделанной Ереминым вскоре после описываемых событий: "Людмила Степановна Емельянова, дочь губернского секретаря. Проходила по наблюдению в Москве и Петербурге... Она жила на Садовой ул. в гостинице Догмар,.. была в августе 1906 г. одета в зеленоватый сак и шляпу с загнутыми нолями. Она 27 августа прибыла из Москвы в Петербург и уехала в тот же день обратно... Большая приятельница Николаева" (ЦГАОР СССР, ф. 102, 00, 1907 г., оп. 237, д. 10, т. 1, л. 95). Как явствует из упомянутого обвинительного акта по максималистскому "делу 44-х" (1908 г.), нити от гостиницы Догмар (Дагмагр) привели охранников к Н. П. Пумпянскому, а отчего - к Н. А. Терентьевой, В. Д. Виноградову и далее ко всем оставшимся на свободе максималистам в Петербурге, а затем и в Финляндии (Былое Париж, 1909, N 9 - 10, с. 114 - 115). - З. П.
стр. 96
у кого нет и тени сомнения в его порядочности. А все почему? Потому, что мы так устраиваем. Говорит нам Игорь: "Готовится лаборатория бомб там-то и там- то". С какой стати сразу брать? Мы молчим. Неинтересно. Мы даем им устроить лабораторию, приготовить бомбы, а там цап-царап - и взяли. И бомбы, и людей - все вместе взяли на месте преступления. Или устраивают типографию. Пусть себе. Мы ждем. Типография поставлена, листки напечатаны - мы тут как тут. Взяли и людей, и листки - вещественное доказательство. Ни одного дела они не смогли сделать, чтобы мы не знали. Ну, а чтобы не было подозрения на Игоря, мы от времени до времени и его сажаем, а потом выпускаем за недостатком улик. Вот как мы дела делаем. И о вас никто не узнает, мы умеем беречь своих людей". Все это Еремин говорил. Так вы, Людмила, не забудьте передать эсерам об Игоре и о члене ЦК. Пусть разберутся, кто это. Может, мне удастся узнать у них потом имя, а пока передайте только это. О, я много ценного смогу у них узнать"7 .
Дальнейший разговор на эту тему мне становился невмоготу. Я сидела, как на угольях, не зная, что предпринять: покончить ли сейчас же у себя в комнате с этим человеком, явно потерявшим себя; довести ли сначала все до сведения товарищей и предоставить им решить вопрос, как с ним поступить; верить ли в его искренность, допустить ли, что он действительно еще никого и ничего не выдал, что он только зарвался и сможет еще уйти, что невольная выдача Леши не повредит нам, - я не знала. Знала и чувствовала одно: нельзя его упускать из виду, нельзя отпугнуть сейчас же своим недоверием, нужно играть комедию веры до конца, дожидаясь приезда Медведя. Мой провал был для меня ясным. Других квартир он не знал, так казалось по крайней мере. Товарищ, с которым я была у него, Павел Иванович, впрочем, сказал ему свой адрес.
- Послушайте, Мортимер, - сказала я наконец, - что касается меня, то я совсем не согласна с такой деятельностью. Думаю, что и товарищи не пойдут на это. Лучше сделать малое дело чисто, чем крупное при помощи охраны. Я лично никогда не пойду на это, даже если бы наши и согласились. К тому же я не верю, что Департамент полиции не поставил шпионов за Вами. Это совершенно невозможно, и вы обманываетесь в своем доверии. Ярким доказательством служат шпионы, которые шли за нами, когда мы вышли от Вас. Вы хотите знать мое правдивое мнение, вот оно: я считаю Ваш план действий абсолютно невозможным. По-моему, Вы не должны сейчас ни к кому из нас ходить, должны сидеть спокойно в своей гостинице и ждать, пока я Вас не вызову. Если товарищи посмотрят на это так же, как и я, Вам остается одно: воспользоваться вашим паролем и уложить единолично Трусевича. Этим актом Вы обелите себя в их глазах. Говорить о том, что Вы это сделали от имени максималистов, Вы не имеете права. Вот мое мнение. "Но Вы верите мне, Вы не сомневаетесь в моей искренности? Ведь это для меня важней всего в настоящий момент". - "Если бы я Вам не верила, я бы не говорила с Вами. Я Вам верю безусловно и благодаря этой вере прошу Вас никуда не ходить и пока ничего не предпринимать. О дальнейшем мы поговорим в следующий раз. Я вам дам знать. Теперь нора спать; я несколько устала, да и слишком уже необычно все, что Вы мне рассказали. Спасибо Вам за доверие ко мне..."
Он поднялся. "Вам спасибо, голубушка. Вот я рассказал Вам все, и мне стало легче. Теперь я пойду домой. Вы правы, им все-таки нельзя вполне доверять. Я буду спокойно ждать Вашего зова. А теперь спокойной ночи или, вернее, спокойного утра. (Было 5 часов утра). Позвольте поцеловать Вашу руку на прощанье. Это будет знаком Вашей веры и моей надежды на успех". Я подала руку. Он ушел.
В эту кошмарную ночь я не ложилась в постель. Дождавшись 7 часов утра, я отправилась к нашим. Вызвала Виноградова, рассказала ему все, что слышала. Рассказала в общих чертах обо всем еще двум товарищам. Решили пригласить Мортимера рассказать свою историю в присутствии других лиц и сличать этот рас-
7 Все имена, которые я сообщаю здесь, я знаю только со слов Мортимера. Есть ли в них доля правды или Мортимером руководила данная месть против "Игоря", я не знаю.
стр. 97
сказ со сделанным мне. Сомнение закралось во все души. Никто не знал, как отнестись к его признанию. Мы ждали.
В этот же день Мортимер снова явился ко мне. Я не ждала его. Меня поразил его приход. "Вы удивлены, видя меня у себя? Простите, родная, но я не мог удержаться. Вообразите, когда я вернулся домой, я застал у себя Еремина и Пашковского. Они пришли ко мне в 11 часов и ждали до 5-ти8 . Я всю ночь не спал. Мы говорили до 8-ми часов утра. Они мне принесли карточки: Вашу, Медведя и других. Спрашивали меня, известно ли мне, что Медведь убит при покушении. Они знают это по сличении фотографий убитого и той, которая у них. Я сказал, что это неверно, что Медведь участия в деле не принимал и что он жив".
"Зачем?" - "Но ведь им интереснее, чтобы не был убит?" - "Хорошо, но этим Вы увеличиваете погоню за ним". - "Ах, черт возьми, я этого не сообразил. Что же теперь делать? Впрочем, это дело поправимое. Я скажу, что узнал сегодня, что он действительно убит. Да, я забыл Вам вчера сказать. Когда они еще раньше меня спрашивали о силах максималистов, я им сказал, что в одном Питере организация состоит из 200 человек, что есть несколько лошадей и три автомобиля. Я нарочно преувеличил ваши силы. Пусть знают, что имеют дело не с шуточной организацией". - "Почему Вы так взволновались вчера, когда узнали, что у нас действительно есть лошади и автомобиль?" - "Это было для меня неожиданностью. Я не думал, что у вас есть лошади и автомобиль. Я думал этим сообщением только увеличить их страхи". - "Этим самым Вы увеличили количество шпионов за нами вчетверо, и не только за нами, но и за нашей лошадью и автомобилем". - "О нет, они так верят, что я им все выдам, что не считают нужным увеличивать штат филеров".
Это была явная неправда, так как были созваны шпионы со всех городов для ловли нас. "Да, я вам принес карточку Медведя". - "Оставьте ее у меня". - "А если спросят, где она?" - "Скажите, что потеряли". - "Хорошо, возьмите. Я хотел взять и Вашу карточку, да мне не дали. Кстати, интересный разговор был у нас по поводу Вашей карточки. Еремин смотрит на нее и говорит: "Удивляюсь, как такая "баба" может руководить таким человеком, как Медведь. Я бы на нее и не взглянул даже. Удивительно безвкусны теперь молодые люди. Рожа ведь страшная. У нас скоро будет лучшая карточка, тогда по ней словим. Страсть хочется посмотреть на это чудовище в юбке". Я слушал и посмеивался. Если бы он видел Вас, он бы этого не сказал. А карточка действительно возмутительна, на ней Вас никак нельзя узнать. В платке, деревенская баба, да и только. Я страшно удивился, как может получиться такая карточка.
Знаете, Людмила, я так счастлив, что рассказал Вам все. Мне так легко после этого стало, и я решил рассказать всем товарищам. Я пошел к Павлу Ивановичу; там у него было несколько человек, и я им рассказал все. Мне хотелось видеть Володю Киевского. Я узнал его адрес и пошел к нему. О, Володя во мне ни чуточки не сомневается. Он верит мне, как богу, и сказал, что всюду пойдет за мной, что бы ни было и где бы я ни был. Я страшно рад, что все так складывается". - "Но ведь вы обещали мне никуда не ходить, пока мы вас не позовем", - сказала я. "Простите, родная. Ей-богу, не мог удержаться. Так радостно, так спокойно у меня на душе теперь. Ведь меня все время тяготило, что товарищи не знают ничего. А когда я рассказал вам, я сразу почувствовал, что глупо было молчать до сих пор, и мне захотелось поделиться с близкими людьми. Особенно меня радует, что Володя Киевский так принял все. Ведь вы знаете, это мой ученик. Он был уголовным в Киевской тюрьме, и я его впервые обратил в нашу веру. Он очень ценный человек и цельная натура, половинчатости не знает. Я боялся, как он будет реагировать на мой рассказ. Однако он мне верит и сказал, что пойдет со мной всюду; даже если бы для дела нужно было поступить в охрану, он и на это пойдет со мною. И это меня так радует. Вы не сердитесь на меня? Нет? Ну, простите меня. Мне сейчас так хорошо".
8 Таким образом, не уйди я в 10 часов, я бы имела удовольствие встретиться с ними и, может быть, взятой там же.
стр. 98
Я не сердилась. Передала ему, что и другие хотят послушать его рассказ и что просят его назначать свидание. Назначили вечером у меня собрание-чаепитие. Снова Мортимер повторил свой рассказ, но уже без компрометирующих ненужных подробностей, - просто решил-де использовать предложение в революционных целях, сыграть роль Клеточникова, только более широкую. Рассказ мало походил на первый, хотя общие черты были оставлены те же.
На всех этот рассказ произвел удручающее впечатление. Всех приводило в смущение одно: если бы он был действительно провокатором, то зачем ему было признаваться нам в этом? У нас никогда бы не мелькнуло и тени подозрения на пего, если бы даже нас всех взяли. Это нас ставило в тупик. Простились дружески, решив встретиться завтра. Волнение наше с каждым часом росло. Ждали с нетерпением возвращения Медведя. На следующий день свидания не состоялось. Я получила от Мортимера экстренное письмо.
"Простите, прийти не могу. Предположение ваше оказалось верным. За мной поставлена слежка. Так требовал Трусевич. Я не мог отказаться от этого. Вчера вечером видел опять Еремина. Мы ездили вместе в Департамент полиции. Там мне удалось увидеть адреса ваших квартир, за которыми назначена слежка. Торопитесь сменить их. Не сегодня, завтра будут обыски и аресты. (Следует список адресов наших квартир). Постарайтесь мне принести в редакцию ответ, что Вы намереваетесь предпринять, я там получу его".
Моя квартира, абсолютно чистая до того времени, оказалась проваленной. До Мортимера ко мне никто из наших без предосторожностей не ходил. За мной абсолютно не следили. Нужно было предупредить всех других о провале и убраться самой. Приняв предосторожности, я передала сообщение Мортимера другим. Квартиры были очищены. Публика поторопилась убраться, кто куда мог. Павел Иванович явился ко мне, еще не зная о сообщении. Я ему сказала, чтобы он уезжал вон из города. Я следила из окна за его выходом из моего дома. Вслед за ним с угла побежал человек; другой, держа котелок одной рукой и палку другой, бежал с другого угла. Павел Иванович успел сесть на извозчика раньше них. Они взяли другого и помчались за ним. Я была убеждена в том, что его задержат, но он успел скрыться.
Переждав некоторое время и уложив свои вещи, я решила выйти. Мне нужно было передать в назначенное место письмо следующего содержания: "Уезжаем из города, оставьте в той же редакции для нас письмо и сообщите, где Вы будете. Как только явится возможность, сообщим Вам о свидании". Выйдя из квартиры, я заметила в отдалении двух "субъектов". Я пошла, они за мной. Чтобы окончательно убедиться, зашла в магазин купить перчатки. Спутники остановились поодаль и ждали. Идти в редакцию не было возможности. Меня не оставляли 4 зорких глаза. Взяла лихача. Поблизости извозчиков не было. "Спутники" кинулись в сторону, ища извозчика. Нашли. Указали в мою сторону. Поехали. Все время наклонялись, следя за моим лихачом. Нас разделяло приблизительно 10 извозчиков. Выехать на Невский мне удалось раньше них, и таким образом я ушла от преследования.
На квартиру к себе я больше не являлась. Один студент, известный иод именем моего жениха, заявил хозяевам, что я вызвана телеграммой за границу и уехала в Финляндию, и взял мои вещи для передачи мне. Пробыв несколько дней в Финляндии, я вернулась в Питер. Медведь уже приехал. Нужно было решить, что и как делать дальше. Решено было на время прекратить всякие дела, разъехаться в разные стороны, кто куда мог. Медведь должен был накануне отъезда сам повидаться с Мортимером. Ждать результатов этого свидания не было возможности, и я уехала.
Вернулась я в Финляндию через две педели. Тут мне сообщили, что Медведь потребовал, чтобы Мортимер уехал из Питера и отказался от дальнейшей своей связи с Департаментом. Он ему верил, мотивируя тем же, чем я другие, т. е, что, будь он провокатором, ему незачем было бы сообщать нам об этом. Мортимер уехал и находился теперь в Стокгольме. На днях предполагалось вызвать его и Гельсингфорс. Я высказалась категорически против работы с ним. Я находила, что он слишком запачкан пребыванием в Департаменте. Его очень хорошо знали те-
стр. 99
перь в лицо все филеры. Медведь держался другого мнения. "Он не больше известен, чем мы с тобой, - говорил Медведь. - Наши карточки в достаточной мере изучены всеми шпионами". Я настаивала на своем. Видеть Мортимера один раз было вполне достаточно, чтобы никогда не забыть этого лица, а он слишком долго вращался среди охранников, чтобы, несмотря на самую тщательную переделку, они не узнали его теперь. Однако решено было все-таки вызвать его в Гельсингфорс. Я послала ему денег. Он приехал.
Здесь я виделась с ним в последний раз. Встретились мы у него в гостинице з день его приезда. "Как вам удалось уехать из Питера?" - "Ах, Людмила, если бы Вы знали, сколько мне пришлось потратить энергии, чтобы надуть их. Когда я виделся с Медведем и говорил с ним, я понял, что мой план пребывания в Департаменте никуда не годится. Медведь советовал мне уехать, и я согласился. Мне трудно было это сделать сейчас же; за мной неотступно следили. Я не мог отправиться на вокзал. Тогда я пустился на хитрость. Я поехал в Департамент и попросил мне вызвать Еремина. Ему я сказал, что должен на время поехать к отцу в Ригу, что за мной следят и я боюсь, что если меня увидят на вокзале, то арестуют. Я попросил его поехать со мной проводить меня. Он согласился. Когда поезд был подан, мы распрощались трогательно, и я сел в вагон. Он уехал, а я вышел из вагона, сел на извозчика и отправился на Финляндский вокзал. Таким образом мне удалось в последний раз воспользоваться услугами Еремина. Он просил меня не задерживаться долго у отца и сообщить скорее о своем приезде. Я обещал, но с тех пор больше не давал знать о себе. Ах, Людмила, я так рад, что все кончилось. Теперь мы сделаем большое дело, мне нужна будет Ваша помощь. Знаете, в Стокгольме мне удалось завязать сношения с Обществом воздухоплавания. У меня такой план. Только деньги нужны, много денег. Мы могли бы купить воздушный шар, научиться им управлять очень недолго. Тогда мы могли бы взять с собой достаточное количество динамита, подняться на воздушном шаре, долететь до дворца и там, несколько спустившись, бросить динамит в глубь дворца. Имея достаточное количество, можно не оставить камня на камне. Весь мир бы был поражен такой дерзостью. Успех был бы обеспечен, я в нем не сомневаюсь".
Я улыбнулась: "Воздушные планы на воздушных шарах". - "Вы сомневаетесь? Но почему?" - "Стража будет стрелять по шару". - "Пустяки, не поспеет. Ведь бросить динамит - один момент, а воздушный шар, освобожденный от груза, быстро поднимется вверх. Да, послушайте, Людмила, Вы все еще думаете устроить экспроприацию в Питере?" - "Не знаю". - "Почему? Как же вы этого не знаете?" - "Я собираюсь уехать, не хочу больше работать". - "Не может быть. Это невозможно. Как же мы будем без Вас? Я поговорю с Медведем. Он не должен Вас отпускать". - "Я с ним повздорила". - "Не может быть. Это невозможно. Я сегодня же поговорю с ним и насчет Вас, и насчет экспроприации. Я нахожу, что эта экспроприация - безумие. У меня есть план прекрасной экспроприации в провинции. Так Вы уезжаете? Вы окончательно это решили?" - "Да". - "Ну, а деньги у Вас есть на дорогу?" - "Есть". - "Сколько?" - "Сто рублей". "Это невозможно. Разве можно ехать на сто рублей? Возьмите вот еще, у меня осталось сто. Мне деньги дадут еще".
Я отказалась. "Нет, Вы должны взять. В дороге всяко бывает. Вы меня оскорбите очень, если не возьмете". Я снова отказалась: "Мне денег больше не нужно". - "О нет, Вы должны взять, Вы обязаны это сделать. Ведь мы с вами друзья". Я отказалась наотрез. "Хорошо. Тогда обещайте мне, что, если Вам понадобится, вы обратитесь ко мне без всяких замедлений. Где Вы будете? Скажите Ваш адрес". - "Я еще не знаю". - "Куда Вам можно будет писать?" - "Пишите пока: Цюрих, до востребования. Когда я буду знать, где буду жить, я Вам сообщу". - "Людмила, почему же Вы мне не скажете, из-за чего поссорились с Медведем?" - "Просто не согласна с образом его действий и потому уезжаю". - "Но мы еще увидимся?" - "О да, конечно, я пробуду еще здесь несколько дней". - "Я хочу видеть и других. Мне не сидится одному. Когда же мы увидимся?" - "Когда хотите". - "Приходите сегодня вечером". - "Хорошо". - "Да, я хочу Вам показать, какой парик я приобрел. В нем я путешествовал и в нем думаю отправиться в Питер. Правда, меня никак нельзя узнать?" Он надел парик, "Вам нравится? Ведь правда,
стр. 100
страшно изменяет?" - "Правда". - Я поднялась. "Так Вы придете сегодня вечером?" - "Приду. Ждите нас к восьми часам".
Я рассказала все, что слышала, нашим. Вечером я и еще три товарища были у него. Он снова страшно нервничал. Был рад, что видит нас, возвращался к прошлому рассказу о поступлении в Департамент, о его последнем отъезде. Все чувствовали неловкость, какое-то смешанное чувство доверия и подозрительности. "Черт его знает, верить или нет", - было у каждого на душе. Больше я Мортимера не видела.
На следующий день после этого свидания я уехала в Питер, где пробыла один день, а потом в Або9 . Это было накануне дела на Фонарном переулке. Мортимер не знал о том, что дело это решили привести в исполнение, и узнал об этом только после его совершения. Виноградов был вместе со мной в Питере и накануне экспроприации вернулся в Гельсингфорс. После экспроприации оп был вызван неизвестно кем но телеграфу в Питер, был арестован на вокзале и через два дня повешен. Кто вызвал Виноградова, для нас остается тайной до сих пор. Заметка правительства, помещенная в газетах: "Экспроприация не могла быть предупреждена благодаря тому, что член охраны, близко стоящий к центру максималистов, слишком поздно узнал о готовящемся деле", - наводит на грустные размышления10 .
Автомобиль был арестован еще до дела. Лошадь вместе с кучером - непосредственно после него. Многие из организации были арестованы и казнены. После всего грандиозного провала Мортимер не был отправлен в Питер, несмотря на высказываемое ему доверие. Медведь предложил ему ехать за границу и оставаться там в течение 6 месяцев, не меньше. Он уехал, снова через Стокгольм, в конце октября. Был в Вене, откуда получили от него известия. Был в Париже. Когда он ехал в Стокгольм, я еще была в Або. Вскоре после этого я тоже уехала за границу. Будучи уже здесь, я узнала, что Мортимер был в Париже в одно время со мной, но я его не видела. Он жил в гостинице с одним из товарищей. В отправленном этим товарищем через гарсона письме наши товарищи нашли записку, написанную другой рукой, которую не могли расшифровать. Эту записку приписывают Мортимеру. Кому она была адресована, нам или правительству, - тоже неизвестно. Через несколько времени, приблизительно через неделю, Мортимер, вопреки условию, заключенному с Медведем, вернулся в Россию. Говорят, он виделся с ним в Питере. Медведь запретил ему оставаться там, и он, собрав себе дружину, уехал в Ростов-на-Дону. Через два дня после этого свидания Медведь был арестован на улице и в тот же день повешен11 . Выдал ли его Мортимер, обозленный тем, что тот его отсылал, или Азеф, знавший его в лицо, неизвестно. Одно известно, что он был несомненно выдан. Правительство брало определенное лицо - Михаила Соколова под кличкой "Медведь".
Мортимер еще некоторое время работал со своей дружиной, затем был взят, перевезен в Киев и там казнен. Вот все сведения о Мортимере. Был ли он провокатором, нет ли - предоставляю судить читателям. Одно несомненно: он выдал Лешу, за ней с тех пор следили и прослеживали всех, с кем она встречалась. Он указал на лошадь и автомобиль, благодаря ему была увеличена слежка за нами. Был ли Мортимер сознательным или невольным провокатором, судить не берусь и предоставляю это на суд общества, на суд читателей.
Бывший социалист-революционер-максималист.
9 Ныне г. Турку. - Ред.
10 Добавим не лишенное интереса сообщение, опубликованное на следующий день после экспроприации: "Нападение на карету с таможенными сборами было для полиции не совсем неожиданным. Несколько дней назад охранная полиция разослала по всем банкам и кредитным учреждениям предупреждения" (Новое время 15.X.1906, N 10988).
11 М. И. Соколов был арестован 26 ноября, а казнен 1 декабря 1906 года.
New publications: |
Popular with readers: |
News from other countries: |
Editorial Contacts | |
About · News · For Advertisers |
Biblioteka.by - Belarusian digital library, repository, and archive ® All rights reserved.
2006-2024, BIBLIOTEKA.BY is a part of Libmonster, international library network (open map) Keeping the heritage of Belarus |