Libmonster ID: BY-1263

"Мне идет 66-й год1 , возраст большой. Много прожито и много пережито" - такими словами начинаются воспоминания одного из руководителей ведомства внутренних дел в последние годы Российской империи, действительного статского советника Константина Дмитриевича Кафафова. Юрист по образованию, он окончил Петербургский университет со степенью кандидата, 25 лет проработал в судебном ведомстве, в прокурорском надзоре, судьей, членом судебных палат. В. Ф. Джунковский по службе в Министерстве внутренних дел имел возможность хорошо его узнать и писал: "Кафафов... не особенно любил работать, но был человеком весьма порядочным, я ему вполне доверял" 2 .

На вершину государственной службы Кафафов поднялся с низших должностей. 3 октября 1888 г. в чине коллежского секретаря он был зачислен в канцелярию сенатского департамента 3 и к 1892 г. достиг назначения секретарем в чине титулярного советника.

3 ноября 1892 г. Кафафов перешел в прокуратуру и несколько лет состоял товарищем прокурора Нижегородского, а затем Московского окружного суда, а с 22 марта 1903 г. - прокурором Елецкого, с 23 января 1904 г. - Орловского окружного суда. Службой его во время напряженных политических событий начальство было довольно. В ноябре 1906 г. он стал членом Московской судебной палаты, 14 февраля 1908 г. - товарищем прокурора. "За отличие по службе" высочайшим приказом по гражданскому ведомству 1 января 1911 г. Кафафов был произведен в действительные статские советники.

В 1912 г. начался новый этап его карьеры, связанный со службой в Министерстве внутренних дел. 2 апреля он был назначен вице-директором Департамента полиции. Какого-либо опыта работы в политическом розыске у него не было, и на него были возложены сугубо бюрократические функции, главным образом он, как вице-директор, ответственный за отделы, связанные с законодательной деятельностью, и как член совета министра представлял Министерство в различных междуведомственных комиссиях и совещаниях; в 1912 г. ему поручали разбор служебных конфликтов на местах (в Харькове - между полицмейстером и начальником местного сыскного отделения, в Тамбове между начальником губернского жандармского управления и прокурором окружного суда). Наиболее серьезная работа была им проделана в Совете по делам страхования рабочих. Как видно из воспомина-

стр. 73


ний, министр учитывал подготовку Кафафова, его компетентность в вопросах административного права. В феврале 1913 г. Кафафов как представитель МВД вошел в состав Особого совещания при Министерстве торговли и промышленности для обсуждения проекта закона об организации в Петербурге страхового суда, который рассматривал бы иски, основанные на Положении о страховании рабочих от несчастных случаев. Поручались ему и дела политического розыска.

В это время также готовился проект Положения об отходе на заработки за границу. В этом законопроекте были заинтересованы многие ведомства. При Министерстве торговли и промышленности было создано Особое совещание под председательством товарища министра П. Л. Барка. Кафафов участвовал в нем от МВД, как и в другом Особом совещании, при Министерстве юстиции, когда готовился проект положения об "устройстве судебной части для туземного населения Кавказского края". Тогда же от Департамента полиции Кафафов был введен в комиссию при Штабе Корпуса жандармов, на которую возлагалось проведение предварительных испытаний офицеров, заявивших о желании перейти в Корпус жандармов. Он проверял знания этих кандидатов по русскому уголовному и гражданскому праву. В марте-апреле 1914 г. вице-директор участвовал в особых совещаниях по расследованию причин массовых заболеваний рабочих на некоторых фабриках, а также по мусульманским делам при Департаменте духовных дел иностранных исповеданий, по делам торгового мореплавания.

В связи с начавшейся войной правительство усилило контроль за хозяйственными международными связями русских предприятий. Кафафову пришлось участвовать в совещании, выяснявшем способы контроля за движением денежных средств акционерных обществ, образованных ранее в Австро-Венгрии, Германии и Турции. Другие междуведомственные совещания, комитеты и комиссии, в работе которых участвовал Кафафов, занимались выработкой правил оказания "ссудной помощи" населению Царства Польского, пострадавшему от военных действий, организацией взаимодействия Российского общества Красного Креста со смешанной комиссией в Стокгольме по делам военнопленных; выработкой порядка использования труда военнопленных на частных предприятиях, а также правил освобождения от призыва в Действующую армию рабочих, занятых в военной промышленности, и др. Для оказания временной помощи пострадавшим от военных действий был создан "Комитет великой княжны Татьяны Николаевны", в нем Кафафов состоял заместителем председателя.

23 ноября 1915 г. директор Департамента полиции Р. Г. Моллов был переведен на другую должность, и Кафафов оказался ближайшим кандидатом на освободившееся место. Как преимущественно правовед, он не мог считаться специалистом, отвечающим основному назначению департамента - политическому розыску. Но в прежнее время, в 1913 - 1914 гг. ему не раз случалось по полмесяца - месяцу исполнять обязанности директора, и теперь ему пришлось вступить в эту роль с формулировкой "исполнение обязанности вакантной должности директора Департамента полиции" 4 .

Пребывание в этом качестве принесло ему неожиданную "славу". 9 января 1916 г. в политической части Департамента полиции был подготовлен секретный циркуляр, породивший волну преследований еврейского населения. Циркуляр, по сути, воспроизводил сообщение, полученное через Ставку из штаба 12-й армии, возводившее на евреев обвинения в пособничестве врагу 5 . Дело получило скандальный оборот, "кафафовский циркуляр" послужил предметом думского запроса, и Кафафову, чья подпись стояла под документом, пришлось давать объяснения, хотя он не считал себя ответственным за этот акт.

В дни Февральской революции 1917 г. Кафафов, подобно многим высшим чинам царской администрации, был арестован. Сутки провел он в

стр. 74


Министерском павильоне Государственной думы, превращенном в своеобразное арестное помещение, затем был переведен в Петропавловскую крепость. 4 марта Временное правительство учредило Верховную следственную комиссию для расследования противозаконных по должности действий бывших министров, главноуправляющих и прочих высших должностных лиц, переименованную через несколько дней в Чрезвычайную следственную комиссию; в ее состав вошли видные либеральные юристы. 1 апреля Кафафов подал в Комиссию прошение, в котором указывал: "За время моей службы в Департаменте полиции (с апреля 1912 г. по март 1916 г.) в качестве вице-директора... я никогда политическим отделом этого департамента не заведовал. В моем заведовании были: 1-е делопроизводство, ведающее назначениями, увольнениями и преданием суду чинов общей полиции VI и V классов, наградами чинов общей полиции, рассмотрением жалоб на них, составлением рапортов Правительствующему Сенату по делам, связанным с деятельностью чинов общей полиции, и пр.; 2-е делопроизводство, составляющее законодательный отдел Департамента, в котором составлялись все законопроекты по Департаменту, и архив Департамента" 6 .

14 апреля состоялся допрос; выяснялась, разумеется, прежде всего история с циркуляром 9 января 1916 г. 7 Кафафову было предъявлено обвинение по ст. 338 и 341 ч. 2 Уложения о наказаниях. Однако следствие установило, что циркуляр составлялся и рассылался по распоряжению товарища министра внутренних дел С. П. Белецкого, на которого и ложилась ответственность. 24 мая Комиссия вынесла постановление, в котором указывалось, что "принимая во внимание возраст Кафафова, его семейное положение и болезненное состояние", а также "по самому свойству деяния" дальнейшее содержание его под стражей представляется мерой излишне строгой. Заключение заменялось домашним арестом, а с 31 мая дело свелось к подписке о невыезде из Петрограда 8 .

24 августа Кафафов ходатайствовал о разрешении выехать в Тифлис в связи со смертью матери и тяжелым состоянием собственного здоровья, и его отпустили. В течение трех лет он жил в Тифлисе, в Баку, в Крыму, а в ноябре 1920 г. эмигрировал в Турцию, затем переселился в Сербию.

Работу над воспоминаниями Кафафов закончил в июне 1929 г. в Белграде и передал рукопись в Пражский архив (Русский заграничный исторический архив), выручив за нее 1312 крон. В настоящее время она хранится в ГАРФ (ф. 5881, оп. 2, д. 390, 391). Публикацию, вступительную статью и комментарии подготовила З. И. Перегудова.

Примечания

1. К. Д. Кафафов родился 1 июня 1863 года.

2. ДЖУНКОВСКИЙ В. Ф. Воспоминания. Т. 2. М. 1997, с. 128.

3. См. Формулярный список, 27 апреля 1917 года. Российский государственный исторический архив (РГИА), ф. 1405, оп. 544, д. 5643, л. 1 - 5; Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ), ф. 1467, оп. 1, д. 495, л. 43 - 57; Из глубины времен. Вып. 11. СПб. 1999, с. 241 - 243.

4. ГАРФ, ф. 1467, оп. 1, д. 495, л. 57.

5. См. ГАНЕЛИН Р. Ш. Государственная дума и антисемитские циркуляры 1915 - 1916 годов. - Вестник Еврейского университета в Москве, 1995, N 3.

6. ГАРФ, ф. 1467, оп. 1, д. 496, л. Зоб.

7. Падение царского режима. Стенографические отчеты допросов и показаний, данных в 1917 г. в Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства. Т. 3. М. -Л. 1925, с. 344 - 346.

8. ГАРФ, ф. 1467, оп. 1, д. 496, л. 5, 9, 11.


Перегудова Зинаида Ивановна - доктор исторических наук, главный специалист ГАРФ.

стр. 75


Мне идет 66-й год. Возраст большой. Много прожито и много пережито. Служба в двух ведомствах, а последние годы, годы величайшей разрухи, вблизи от вершителей судеб родины, дала мне возможность многое видать, многое слышать из первых источников, а кое в чем и принимать личное участие. Прожито много, осталось совсем мало, вот почему мне хотелось бы правдиво и откровенно изложить все, что сохранила память за долгую жизнь - от далекого прошлого до последних смутных дней на родине и затем за период бездомного скитанья по чужим землям.

Глава I.

Несколько слов об университетских годах.

Я окончил курс в Петербургском университете по юридическому факультету со степенью кандидата прав в 1888 году. Наш выпуск был последним по старому университетскому уставу: мы держали окончательные экзамены при переходе с курса на курс, не носили формы и считали себя последними могиканами. Следующий уже за нами выпуск шел по новому уставу, должен был сдавать зачеты, держать государственный экзамен и облечься в форму.

Петербургский университет, в особенности его юридический факультет, достиг в то время своего зенита. Его украшали такие имена, как Градовский, Сергиевич, Андреевский, Коркунов, Мартене, Фойницкий и др.

Отношения между профессорами и студентами были прекрасные, что, однако, не мешало некоторым профессорам иногда капризничать, а иногда и свирепствовать на экзаменах. Помню, как в один из осенних дней Петербурга, когда дул холодный ветер с моря и Нева, волнуясь и пенясь, подымалась в своих гранитных берегах, в университет на лекцию проф. Мартенса собралось мало слушателей, так как мосты были разведены и пришли только студенты, живущие на Васильевском острове. Войдя в аудиторию, проф. Мартене недовольным взглядом окинул жидкие ряды студентов и со словами: "Вся Европа слушает профессора Мартенса, одни только студенты не хотят его слушать", направился к выходу. Напрасно студенты старались уверить его, что они вполне солидарны с Европой и охотно вместе с нею слушают профессора и что мало студентов потому, что мосты разведены, - он все же ушел.

Из свирепствующих на экзаменах профессоров особенно отличались Градовский и Фойницкий. В особенности неровен был Градовский: то он становился чрезмерно нетребовательным, то, напротив того, малейшая ошибка студента выводила его из себя и он без всякого основания ставил единицы. Горе было тем, кто попадал ему в такую минуту - 10 - 15 единиц обычно следовали одна за другой. Я помню случай, происшедший во время моего экзамена. Проф. Градовский явился не в духе. У него болела нога. Расположившись в кресле и положивши больную ногу на стул, он вызвал двух студентов и после того, как те взяли билеты, предложил одному из них - по желанию - отвечать без подготовки, а другому готовиться. Первый студент стал отвечать. Он излагал доставшийся ему билет недурно. Градовский морщился, но молчал; когда студент кончил, Градовский заявил, что ставит ему тройку. Подошла очередь второго. Только что он сел и произнес несколько фраз, как проф. Градовский злобно прошипел: "А еще имели время обдумать. Идите - единица". И началась экзекуция: 10 единиц следовали одна за другой, студенты в панике начали действительно путать, а профессор Градовский раздражался все сильнее и сильнее. Очередь подходила ко мне. Я знал предмет "История государственного права европейских государств", но общее нервное настроение передалось и мне. Инстинктивно я раскрыл книгу, и, как сейчас помню, мне попалась теория Монтескье. Не успел я глазами пробежать билет, как Градовский выкрикнул мою фамилию и еще одного студента. Я, стараясь казаться спокойным, подошел к столу и взял билет. Оказалось, что я вытянул именно тот билет, который только что просмотрел в книге. Это удивительное совпадение окончательно успокоило меня. Изъявив желание отвечать без подготовки, я стал спокойно излагать свой билет. По лицу профессора было видно, что он начинает успокаиваться. По-видимому, нога его перестала ныть. Он неожиданно прервал мое изложение вопросом: "Какую вы кончили гимназию?" Растерявшись от такого неожиданного вопроса, я ответил: "Классическую". Этот ответ окончательно привел Градовского в веселое настроение. "Знаю, голубчик, что не реальную, какую - в смысле в каком городе". Я ответил. Оказалось, что наш попечитель окру-

стр. 76


га К. П. Яновский - его старый приятель. Градовский поставил мне "пять", и затем последовало 12 пятерок. Получившие их 12 студентов, поймав меня в коридоре университета, стали качать меня за "классическую гимназию" и чуть не сломали мне руку.

Когда через некоторое время я явился к проф. Градовскому на экзамен по русскому государственному праву, он встретил меня словами: "А, классик, ну, скажите мне, кем и как назначаются губернаторы". Я ответил, что именными Высочайшими указами Сенату. "Ну, довольно, вы, конечно, знаете предмет", - и с этими словами он отпустил меня, поставив "пять". Я привел эти случаи не только для того, чтобы указать на излишнюю иногда нервность некоторых профессоров, но чтобы подчеркнуть неудовлетворительность самой экзаменационной системы. А между тем срезавшийся с одного предмета студент, хотя [бы] он и блестяще выдержал по всем остальным предметам, должен был оставаться на второй год на курсе. Вследствие этого из числа свыше 1500 человек, бывших в 1884 г. на первом курсе, в 1888 г., то есть через четыре года, нас кончило курс всего около 150 человек.

Но кроме невольной несправедливости, проявляемой профессорами на экзаменах, экзаменационная система иногда толкала и студентов на недопустимые поступки. По старому уставу, для получения первой ученой степени - кандидата - требовалось иметь в среднем по главным предметам не менее 4 1/2 и, кроме того, представить диссертацию и сдать экзамен по одному из новых языков (французскому или немецкому). В Петербургском университете было много студентов, хорошо знающих эти языки, почему экзамены по ним были поставлены много труднее, чем в других университетах. Обычно, например, юристам предлагалось прочесть на этих языках отрывок из сочинения известного юриста и перевести его на русский язык, причем весь разговор профессора с экзаменующимися студентами велся на иностранном языке (французском или немецком). Для студентов, не знающих этих языков, положение создавалось тяжелым. Правда, тройку можно было получить и при плохом знании языка, но некоторым не хотелось портить диплом тройкой, а некоторые не могли рассчитывать и на тройку. Ввиду этого иногда, правда чрезвычайно редко, не знающие иностранных языков студенты просили своих приятелей держать экзамены за них.

Я помню один трагикомический эпизод из этой области. На нашем курсе в числе студентов был некто Г., человек уже немолодой, окончивший курс в высшем специальном учебном заведении и проделавший всю кампанию 1877 года. По возвращении с войны он вышел в отставку и поступил в университет на юридический факультет. Высокого роста, полный, с длинной русой бородой, лопатой падающей на грудь, он производил впечатление скорее профессора, чем студента. Обычно он жил на уроках, часто даже вне Петербурга, и потому университет посещал редко. Учился он хорошо. Экзамены сдавал удачно. Подходила очередь новых языков, и он решил попросить кого-нибудь сдать экзамен по французскому языку за него. Большинство студентов к этому времени были уже в форме, следовательно, нужно было обратиться к одетому в штатском, и вот он стал высматривать подходящего, причем решил обратиться к хорошо одетому - в том предположении, что раз студент хорошо одет, то больше вероятия, что он хорошо знает новые языки. Идет как-то Г. по коридору в университете и видит, что навстречу ему спешит молодой человек, хорошо одетый. Г. решил обратиться к нему, подходит, останавливает незнакомца вопросом: "Скажите, пожалуйста, вы хорошо знаете французский язык?". Незнакомец конфузливо отвечает: "Да, знаю".

- "Будьте добры, сдайте за меня экзамен, а то я плохо знаю, а мне нужно сдать для кандидатского диплома". - "Охотно бы это сделал, - отвечает молодой человек с улыбкой, - только мне неудобно". - "Почему?" - "Меня знают". - "Никто вас не знает", - настаивает Г. "Знают, потому что я сам читаю лекции". Положение Г. было ужасно, он быстро отошел от молодого человека. Но это положение стало еще трагичнее, когда он узнал, что молодой человек был не кто иной, как профессор Ефимов, читающий гражданский процесс на юридическом факультете, и что у него придется еще держать экзамен. Я был хорош с Г. Он пришел ко мне совсем убитый, не знал, что ему делать и как показаться на глаза профессору, к которому он позволил себе обратиться с такой просьбой и которому ясно показал, что ни разу не был на его лекциях. Он собирался сбрить бороду и усы, перекрасить волосы и пр., но потом понял, что это будет еще хуже, и решил положиться на волю

стр. 77


Божию. Я как мог успокаивал его, уверял, что Ефимов не покажет вида, что узнал его. Так и вышло. И смешно и больно было присутствовать на экзамене у Ефимова. Г. откровенно заявил профессору, что материальное положение побуждало его большую часть времени проводить вне Петербурга на уроках, почему он не посещал лекций, но что изучал предметы основательно, и, действительно, блестяще изложил свой билет и ответил на дополнительные вопросы. Ефимов поставил ему "пять" и, видимо, был тронут мучительными переживаниями Г.

То, что заставило пережить много тяжелых минут Г., то другим удавалось просто, без сознания даже аморальности своего поступка.

Глава II.

Начало службы. - Предсказание молодой женщины. - V департамент Правительствующего Сената и характер работы в нем. - Сенатские традиции. - Обер-прокурор Бильбасов. Его суеверие и неожиданная смерть. - Обер-прокурор Желиховский.

Окончив курс летом 1888 г., я занялся диссертацией, которую и представил в конце сентября. Затем, после некоторого колебания по поводу выбора места службы, я по совету старого судебного деятеля решил поступить в V департамент Сената. Оформлено это было таким образом: меня причислили к Министерству юстиции и откомандировали для занятий в V департамент Сената. Такая комбинация была выработана Министерством юстиции для того, чтобы не назначать лиц, окончивших университет и начинающих службу, писцами, как это требовалось по старому закону, ибо кандидатов на судебную должность в старых департаментах Сената не было.

Приказ о зачислении меня на службу состоялся 17 октября 1888 г., как раз в день крушения царского поезда в Борках. Не могу обойти молчанием, в особенности теперь, одно обстоятельство, которому в свое время я не придал никакого значения, а затем и совсем забыл о нем. Вскоре после поступления на службу я как-то зашел к одним своим знакомым, у которых я бывал еще студентом. У них я застал незнакомую мне молодую даму, г-жу З., приехавшую погостить из провинции. В разговоре хозяйка сообщила мне, что ее гостья замечательная хиромантка и что все ее предсказания удивительно как сбываются, и посоветовала попросить ее погадать мне, что я и исполнил. Г-жа З. любезно согласилась, взяла мою левую руку и стала пристально всматриваться в линии на ладони, при этом я заметил, что по мере того, как она вглядывалась в мою руку, лицо ее становилось все серьезнее и сосредоточеннее. Наконец после довольно продолжительного изучения линии рук она как бы про себя заметила: "Странно, вы начали службу при страшном крушении и окончите ее, правда, не скоро, но при еще более ужасном крушении - целой катастрофе... Дальше я вам ничего сказать не могу, так как линии вашей руки путаются". И она отстранила мою руку. Видно было, что она не все сказала, что о чем-то умышленно умолчала. Хотя в то время я был молод, полон сил и мало верил в разные предсказания, тем не менее выражение красивого лица предсказательницы, ее недоговоренность и, наконец, указание на какое-то катастрофическое крушение, при котором должна закончиться моя служба, произвели на меня неприятное впечатление. Впрочем, это впечатление в тот же вечер значительно сгладилось, а вскоре и вовсе улетучилось из моей памяти. Вспомнил я об этом предсказании лишь когда вспыхнула революция и уже с тех пор не забывал. Откуда она узнала, что я начал службу именно 17 октября, в день крушения царского поезда в Борках, - я не знаю. Ни ей, ни хозяйке дома я ничего об этом не говорил. Да в дни царствования Императора Александра III не очень-то можно было говорить о таком совпадении. Какие линии моей руки пророчили о том, что моя служба закончится вместе с крушением великой монархии, - я также не могу сказать. Я лишь передаю факт, имевший место 40 лет тому назад и, несомненно, представляющий некоторый интерес, хотя, к сожалению, человеческие знания в этой области за истекшие 40 лет нимало не подвинулись вперед.

Служба в V департаменте Сената была и интересна и безусловно полезна для начинающего. V департамент ведал уголовными делами оставшихся старых дореформенных судов - палат Уголовного и Гражданского суда. Дела рассматривались в апелляционном и ревизионном порядке. Производство было исключительно письменное, теория доказательств - формальная. Ког-

стр. 78


да доказательства виновности не отвечали всем условиям формальных доказательств, существовала особая форма оставления обвиняемого в подозрении или в сильном подозрении, судя по обстоятельствам.

Докладчиком дел в V департаменте являлся секретариат. Секретариат состоял из обер-секретарей (в мое время их в V департаменте было три), затем, секретарей (старших и младших) и помощников секретарей - старших и младших. Изготовленные секретарем Сената и его помощниками, под его наблюдением, доклады представлялись на просмотр обер-секретарям, а затем шли к обер-прокурору или его помощнику и уже после их одобрения рассылались сенаторам. Доклады, как указано выше, были письменные. По каждому делу составлялись две записки - одна подробная, другая краткая - и затем вопросный лист. В подробной записке излагались все обстоятельства дела: свидетельские показания, протоколы осмотра и экспертизы, решение Соединенной палаты и сущность жалобы или протеста. В краткой заметке вначале излагалась сущность дела, в виде извлечения из большой записки, а затем проект определения Сената. Наконец в вопросном листе в виде вопроса резюмировалась сущность резолюции Сената. Так, например, вопрос: "Не следует ли жалобу X. на приговор НН палаты Уголовного и Гражданского суда от такого числа и года оставить без последствий?". Первоприсутствующий писал: "Следует". За неделю, иногда и раньше, сенаторам рассылались записки в таком порядке: одним посылалась подробная записка и вопросный лист, другим краткая записка. Таким образом, первая группа сенаторов по подробной записке знакомилась с обстоятельствами дела, а по вопросному листу с проектом решения; а вторая группа сенаторов по краткой записке знакомилась и с существом дела и с проектом определения. Фактически, таким образом, дела - как в низших дореформенных судах, так и в высшем, в Сенате, - решались секретариатом под контролем оберпрокурорского надзора. Конечно, по закону, судьи, в том числе и сенаторы, могли не согласиться с докладом и вынести свое собственное решение, но это случалось редко. Но и в таких случаях требовалось согласие обер-прокуратуры. Всякое постановление Сената, будь то приговор, решение или определение по частному вопросу, могло быть исполнено только после пропуска их обер-прокуратурой. Все эти определения Сената подносились обер-прокурору или его помощнику, и они писали сбоку [от] подписи сенаторов: "Читал", ставили число и свою подпись, и только после этого определение приводилось в исполнение.

Первоприсутствующим в V департаменте Сената был сенатор Пятницкий, большой знаток дела, человек редкой трудоспособности, пользовавшийся благодаря этим своим качествам громадным авторитетом не только в департаменте, но и во всем Сенате. К сожалению нельзя того же сказать о его заместителе, старшем по назначению сенаторе Сомове, из бывших губернаторов. Он чрезвычайно трудно усваивал дела, любил приводить примеры из своей губернаторской практики, обычно никакого отношения к рассматриваемому делу не имеющие, и, кроме того, всегда огорчал секретариат и обер-прокуратуру тем, что в вопросном листе слово "следует" писал через "е" [а не "ять"]. Указать же почтенному старцу на его ошибку никто не решался. Приходилось школьничать и над этой буквой ставить маленькую чернильную кляксу, чтобы нельзя было хорошо ее разобрать.

Я поступил на службу в V департамент Сената при обер-прокуроре Петрове. Вскоре он был назначен сенатором, а на его место назначен вице-директор департамента Министерства юстиции К. А. Бильбасов. Небольшого роста, лысый, с бритыми усами и подбородком и небольшими баками, он производил впечатление типичнейшего старого бюрократа. Брат его издавал в свое время газету "Голос", пользовавшуюся большой популярностью. Вообще вся семья Бильбасовых считалась образованной и передовой. Этими же качествами в полной мере обладал и наш обер-прокурор, но при этом он был необыкновенно вспыльчив, сильно заикался и отличался большим суеверием.

В первые же дни вступления его в должность произошел эпизод, который сразу же завоевал ему общие симпатии в департаменте. Дело в том, что с основания Сената в его старых департаментах существовал обычай по субботам на службу не ходить, а "ходить в баню и читать Закон". Законов мы по субботам не читали и в баню не ходили, но не ходили и на службу. В первую же субботу Бильбасов явился в Сенат, но в канцелярии застал только одного своего секретаря, который и пришел собственно говоря для того, чтобы на случай прихода обер-прокурора объяснить ему причину неявки остальных

стр. 79


чиновников. Бильбасов вспылил, признал объяснение незаконным и поручил секретарю немедленно же составить и дать ему к подписи приказ об обязательности посещения службы по субботам. В понедельник нам был объявлен приказ обер-прокурора. Канцелярия волновалась. Обер-секретари долго совещались с секретарями, ходили в другие департаменты и, наконец, объявили, что приказ обер-прокурора основан на недоразумении, нарушает старые традиции, почему они, обер-секретари, предлагают чинам канцелярии по субботам по-старому на службу не ходить. В следующую субботу обер-прокурор Бильбасов опять пришел. В канцелярии, как и в первый раз, находился только его секретарь, и тот мрачно молчал и не отвечал на вопросы обер-прокурора. Бильбасов на минуту задумался, затем схватил свою шляпу и со словами "и я не буду ходить" направился к выходу. Так эта история и кончилась. По субботам никто, в том числе и обер-прокурор, на службу не ходил.

Не могу умолчать о моем столкновении с обер-прокурором. Эпизод этот носит комический характер, и я привожу его исключительно с целью отметить справедливость Бильбасова и его незлобивость. Не прошло и месяца со дня моего поступления на службу, как в столе секретаря Б. Ю. Ходобая (сына известного латиниста Юрия Ходобая, грамматика которого царила во всех классических гимназиях) случилась большая неприятность: дело, поступившее в порядке апелляционном, было рассмотрено в порядке ревизионном и определение сообщено уже к исполнению на место. Произошло это по вине старшего помощника секретаря Катина, человека очень милого, большого весельчака, но работника легкомысленного. Бильбасов рвал и метал, обер-секретари, напротив, ехидно посмеивались: они видали не такие еще виды и этому случаю не придавали особого значения, находя, что важно только чтобы Сенат рассмотрел дела, а в каком порядке, это несущественно, на то он и Сенат. После разноса секретаря и его помощников обер-прокурор вызвал меня. Я в то время состоял в столе секретаря Б. Ю. Ходобая, и вел входящий и исходящий журнал, и никаких докладов не составлял. Не успел я перешагнуть порог кабинета обер-прокурора, как он налетел на меня со словами: "Так служить нельзя, а еще начинаете службу, такой работой карьеры не сделаете..." и пр. Я выждал, когда он остановился, чтобы перевести дыхание, и совершенно спокойно заявил ему, что решительно не понимаю за что его превосходительство гневается на меня. Веду я пока входящий и исходящий журнал; работа, правда, немудреная, но зато достаточно скучная, и я не виноват, что так начал службу, а теперь, после незаслуженного разноса у меня невольно возникает вопрос: "Возможна ли наша дальнейшая совместная служба с его превосходительством". И, сказавши это, я покинул кабинет обер-прокурора.

Теперь, когда я вспоминаю об этом, мне самому становится смешно, а тогда я был горд. Правда, я ничего не терял, так как служил я без содержания и в скором времени на платную должность младшего помощника секретаря рассчитывать не мог. Когда я вернулся в канцелярию, я никому не сказал о моем ответе, а лишь передал, что обер-прокурор за что-то распек меня, но за что - ни он, ни я не знаем. Вскоре явился один из обер-секретарей и стал со смехом рассказывать, что обер-прокурор с ума сошел, что он бегает по кабинету и все повторяет: "Совместная служба, нет, каково - совместная служба". Недоумение обер-секретаря было понятно только мне одному, но я находил лишним объяснять ему причину волнения обер-прокурора. Через некоторое время ко мне явился курьер и доложил, что обер-прокурор просит меня пожаловать к нему. Я отправился. Бильбасов встретил меня ласково со словами: "Наша совместная служба не только возможна, но даже необходима. Вы правы, дорогой мой, я рассердился на вас напрасно. Идите, спокойно ведите свой входящий и исходящий журнал, вскоре я поручу вам более интересную и ответственную работу". С тех пор до самой своей смерти Бильбасов относился ко мне чрезвычайно сердечно. Он познакомил меня как-то летом, на даче, со своею семьей. И я бывал потом у них. Попробовал бы в последующие времена сказать что-либо подобное чиновник Щегловитову. Несомненно, что на другой же день его уже не было бы на службе.

Я уже упоминал, что В. А. Бильбасов был очень суеверен. На этой почве, за несколько дней до его смерти, произошел следующий случай. Кабинет обер-прокурора помещался в первом этаже, рядом с залом заседания. Перед кабинетом была комната, в которой сидели секретарь обер-прокурора и его

стр. 80


помощник. Канцелярия же департамента помещалась в верхнем этаже. Обычно, когда приходил на службу обер-прокурор, секретарь провожал его в кабинет и там зажигал на письменном столе четырехсвечник, при свете которого работал Бильбасов. Когда он кончал свою работу и собирался уходить домой, он сам тушил свои четыре свечи. Как-то, число теперь не помню, около 6 часов вечера, я спустился из канцелярии в комнату секретаря обер-прокурора. Время было кончать работу и расходиться по домам. Вдруг раздался неистовый крик в кабинете обер-прокурора, затем он бледный выскочил из кабинета, подошел к секретарю и, задыхаясь, произнес: "Вы в гроб хотите меня свести, но я раньше вас сведу". Удивленный секретарь смотрел на бледное лицо начальника, ничего не понимая... Оказалось, что, когда Бильбасов поднялся, чтобы потушить свои четыре свечи, из них горело только три. Как потом мне рассказывали домашние, родные Бильбасова, в тот день он, вернувшись домой, узнал о смерти своего друга, быв. товарища министра юстиции Аракина. Эта весть, в связи с только что перед тем происшедшим в Сенате, сильно подействовала на Бильбасова, страдавшего пороком сердца. Наутро назначена была панихида по Аракине. Бильбасов проснулся совсем больным. Напрасно домашние просили его не ходить на панихиду, он поехал и в передней квартиры Аракина скончался от разрыва сердца... Моросил мелкий дождик, дул холодный ветер, погребальная колесница медленно подвигалась вперед, увозя прах крикливого, но сердечного и доброго обер-прокурора к месту последнего успокоения. Весь департамент в полном составе собрался отдать последний долг усопшему. А жизнь между тем шла своим чередом, и в Сенатской типографии уже печатался именной Высочайший указ Сенату о назначении товарища обер-прокурора Уголовного кассационного департамента Сената, члена консультации, при Министерстве юстиции учрежденной, Желиховского обер-прокурором V департамента Сената.

Обер-прокурор Желиховский был судебным деятелем новой формации, и с первых же дней он стал стараться, в пределах возможности, внести живую струю в старый дореформенный порядок. В V департаменте начали чаще появляться защитники. Правда, им не разрешалось присутствовать при докладах и они допускались лишь для дачи своих объяснений, после чего должны были удалиться. Тем не менее и такое участие защиты все же несколько освежало атмосферу. (Я помню выступление по одному делу присяжного поверенного Андреевского. Он по обыкновению произнес красивую речь, полную лиризма. Речь эта произвела большое впечатление на сенаторов, и докладчику вместе с обер-прокурором стоило большого труда удержать сенаторов от перерешения дела в духе защиты.)

Были произведены реформы и в других областях, но уже после моего ухода. Я пробыл в Сенате ровно четыре года. За это время я прошел целый ряд должностей: сначала младшего помощника секретаря, потом старшего помощника, затем самостоятельного докладчика на правах секретаря и, наконец, последний год состоял в должности секретаря. С этой должности я в ноябре 1892 г. был назначен товарищем прокурора Нижегородского суда. После непродолжительной подготовки под руководством товарища прокурора Петербургского окружного суда Глищинского я отправился на место своего нового служения.

Глава III.

Нижегородский прокурорский надзор. - Старые традиции. - Четвертная бутыль красного вина. - Воспоминания былого. - Встреча и проводы министра юстиции графа Палена. - Переправа вплавь через Оку. - Прокурор Безе и председатель суда Лентовский. - Несколько слов о суде с участием присяжных заседателей. - Институт земских начальников. - Губернатор Баранов. Его характер и система управления. - Судебно-полицейское примирительное разбирательство. - Старший председатель в роли Шерлока Холмса.

В Нижний Новгород я приехал в конце ноября 1892 г. и на другой же день по приезде явился прокурору суда Н. К. Безе. Нижегородский прокурорский надзор сначала принял меня не очень ласково. Я был им чужой, питерский чиновник, перебивший дорогу местному кандидату.

Но вскоре отношения наладились и стали вполне сердечными. В то время прокурором суда в Нижнем Новгороде был Н. К. Безе, человек сведущий, опытный и независимый. Он уже 10-й год состоял в должности прокурора,

стр. 81


но, несмотря на все его достоинства, ему при министре Н. А. Манасеине почему-то не давали хода. И только после вступления в должность министра юстиции Н. В. Муравьева он вскоре был назначен председателем суда, а затем старшим председателем Казанской судебной палаты. Безе умел сплотить прокурорский надзор и поставить его на должную высоту, благодаря чему Нижегородская прокуратура считалась лучшей в округе Московской судебной палаты, к тому же и город Нижний Новгород был самым большим центром в округе после Москвы. В Нижнем Новгороде у меня не оказалось ни души знакомой. Положение было неважное. На другой день после моего приезда Безе пригласил меня к себе на обед. Прокуратура была в полном составе. Обед был скромный, но возлияния были более чем обильные. Начали с водочки, которую пили не считая рюмок. Затем перешли на красное вино, главное достоинство которого было в том, что оно продавалось четвертями и стоило дешево.

В то время я почти ничего не пил вследствие нервного переутомления, которое я приобрел в Сенате, где приходилось слишком много работать. Моя вынужденная трезвость произвела неприятное впечатление на моих новых сослуживцев, и они, по-видимому, решили, что эта петербургская штучка к ним не подходит. Я заметил это и решил рискнуть. На другой день обед в честь нового сослуживца был у товарища прокурора Н. Н. Киселева. Я пил вровень с другими и к концу обеда лежал бездыханным телом на диване и сквозь мучительный сон слышал, как меня одобряли, заявляя, что из меня может выйти толк и что я еще их в будущем смогу перепить. Одна мысль, что мне еще придется кого-то перепивать, окончательно лишила меня сознания. К вечеру я немного отошел, но от водки, и в особенности от красного вина в четвертной бутыли, голова разрывалась на части. И долго, долго четвертная бутыль с красным вином наводила на меня панический ужас. Там было все кроме виноградного сока. По виду это было чернило и красило как чернила, а по вкусу... по вкусу трудно сказать - нечто вроде толченого угля в уксусе, но зато стоила эта четверть даже по тем временам очень дешево - всего 45 копеек.

Поклонение Бахусу было одной из старых традиций нижегородского суда и прокурорского надзора. Вообще, старыми своими традициями и преданиями и суд и прокурорский надзор гордились, любили вспоминать о них и повторять отдельные эпизоды из этого недалекого прошлого. Так, например, про первого председателя суда Панова рассказывали, что когда, после введения нового суда в Нижнем Новгороде, туда приехал министр юстиции граф Пален, то он не только не поехал встречать министра на вокзал, но даже и не встретил его в суде, когда министр приехал в суд, а сидел у себя в кабинете и гр. Пален вынужден был, подойдя к дверям кабинета председателя суда, просить курьера доложить председателю о его приходе. И только после этого Панов вышел к министру и ввел его к себе в кабинет. Граф Пален, высоко ценивший независимость судей, тем не менее обиделся на председателя и старался как-нибудь уколоть его. Проходя с председателем по коридору суда, министр увидел паутину и, указывая на нее Панову, язвительно заметил: "Суд новый, ваше превосходительство, а паутина у вас старая". Выслушав указания министра, Панов повернулся к сопровождавшему их курьеру и, в свою очередь указав ему на паутину, сказал: "Слышишь, Кузьма, его сиятельство заметил паутину. Это, собственно, к тебе относится, смотри получше за чистотой". Министр окончательно растерялся. Но, несмотря на все это, после обозрения суда благодарил Панова и, вернувшись в Петербург, восторгался прекрасной постановкой суда.

Прокурорский надзор тоже любил говорить о своей сплоченности, солидарности и единстве. Как на пример такой солидарности в прошлом указывали на один комический случай, имевший место тоже во время приезда министра графа Палена. Проводив министра на вокзал, прокурорский надзор после отъезда его решил выпить за здоровье обласкавшего его генерал-прокурора. Выпили и закусили в буфете на вокзале и затем все вместе направились к переправе через Оку. Прокурор Орлов нанял большую лодку и первый прыгнул в нее, за ним последовали остальные. Но оказалось, что прокурор в темноте вместо лодки попал в воду. Однако это не смутило его и он недолго думая пустился вплавь, гребя правой рукой, а левой высоко держа над головой треугольную шляпу, чтобы не замочить ее. Увидев, что прокурор поплыл без лодки, все его товарищи немедленно же повыскакивали из лодки

стр. 82


и бросились вплавь за своим главою, высоко держа в левой руке свои треугольные шляпы. В почтительном молчании шла за пловцами нанятая ими лодка с двумя гребцами, удивленными неожиданным исходом дела. По пути к противуположному берегу кое-кому из надзора пришлось воспользоваться вблизи плывшей лодкой, но прокурор с остальными товарищами бодро доплыли до противоположного берега, вышли на берег и с гордостью надели на голову сухие треуголки, хотя сами были насквозь мокрыми. Вот какие были времена и какие были люди, обычно говорили старые служаки.

Я уже указывал на то, что и судьи и чины прокурорского надзора старались блюсти старые традиции, но это им не всегда удавалось.

Я помню один из первых приездов министра Муравьева. Побывав в суде и у прокурорского надзора, он в тот же день вечером решил ехать обратно в Петербург. На вокзал проводить министра собрался весь прокурорский надзор в мундирах, приехал и председатель суда Лентовский в вицмундире с цилиндром на голове. Стоя в дверях вагона, министр разговаривал с прокурором, который по-военному периодически прикладывал руку к кокарде треугольной шляпы. К ним направился председатель суда Лентовский. Приближаясь к министру, он снял цилиндр и, держа его в руке, стал разговаривать с Муравьевым. На дебаркадере было свежо. Министр с приятной улыбкой обратился к Лентовскому со словами: "Молодой человек, наденьте шляпу, а то, несмотря на ваши кудри, вы простудите голову". - "Я не боюсь простуды, я слишком согрет лаской вашего высокопревосходительства", - был ответ старого, далеко не кудрявого председателя. А ведь и Лентовский любил вспоминать первые годы введения судебной реформы и старые судебные традиции.

Наше время - 80-е годы - были годами усталости и реакции. Подъем 60-х годов остыл. Прежнее восторженное отношение общества к реформам Царя-Освободителя сменилось местами, в особенности на верхах, разочарованием и недовольством. Не избежал нападков и суд, в особенности суд с участием присяжных заседателей. Справедливость требует отметить, что тогдашние министры юстиции Н. А. Манасеин и Н. В. Муравьев делали все зависящее от них, чтобы отстоять судебные уставы, и в частности суд с участием присяжных заседателей. Большой процент оправдательных приговоров в городах, объясняемый рядом условий городской жизни, особенно возмущал противников этого суда. Не понимая чуткой природы человеческого правосудия, они видели его достоинства не столько в справедливости, сколько в карательной репрессии.

Я прослужил по судебному ведомству 25 лет. Четыре года я был в Сенате, 20 лет в прокурорском надзоре на разных ступенях и один год судьей - членом Московской судебной палаты. За 20 лет прокурорской службы мне пришлось участвовать во многих сложных и интересных процессах, которые поручались мне ввиду того, что я числился в рядах так называемых обвинителей.

Я видал все формы суда и у нас и за границей и должен совершенно искренно и убежденно заявить, что я не знаю суда более совершенного для уголовных дел, чем суд с участием присяжных заседателей. Многое написано по этому поводу. Много талантливых защитников суда присяжных высказывали свои блестящие аргументации в защиту его. И поэтому я не стану повторять этих доводов. Я отмечу только одно обстоятельство, которое, вопреки мнению противников суда присяжных, является, по моему мнению, положительной, а не отрицательной стороной этого суда, а именно то, что у присяжных обычно нет судебного опыта. Долголетняя практика убедила меня в том, что суд - это единственная специальная область, где опыт и практика в известных случаях, как это ни парадоксально, скорее вредны, чем полезны.

Дело в том, что профессиональный судья, ознакомившись с делом до дня заседания, именно благодаря своему опыту, уже вперед составляет себе определенное мнение по делу, и для него затем процесс является одной формальностью. Чтение обвинительного акта он не слушает, к свидетельским показаниям относится безучастно, а к речам прокурора и защитников, в особенности если они затягивают процесс, прямо враждебно. Едва ли нужно доказывать, что такое отношение к делу, являющееся результатом опыта и знания, безусловно вредно. Несомненно, что и свидетельские показания и прения сторон очень часто дают делу освещение далеко не соответствующее письменному его изложению. Кроме того, профессиональный судья невольно, при известных обстоятельствах, должен относиться формально к делу.

стр. 83


Так, он не может оправдать подсудимого, сознавшегося в совершении преступления, хотя бы это и являлось актом величайшей справедливости. Присяжные же заседатели весьма часто оправдывали обвиняемых, сознавшихся в совершении приписываемого им деяния. А между тем, именно это достоинство суда присяжных и вызвало особенно нападки его противников. Как известно, новый суд был встречен обществом восторженно. Конечно, его приводили в восторг не детали прекрасно разработанного устава, с которыми большинство и не было знакомо, а то, что Устав этот открывал двери суда, делая процесс гласным, доступным общественному контролю, то, что решать наиболее ответственный вопрос - о виновности подсудимого - предоставлялось выборным от общества, представителям его совести, и что память о судебной волоките и взятках отошла уже в область печального прошлого. Противникам судебных уставов императора Александра II удалось все-таки произвести трещину в этих уставах путем создания института земских начальников.

Какие формальные мотивы были выставлены авторами закона о земских начальниках в объяснительной записке к этому закону, я не знаю. Одно было несомненно, что закон этот в ряду других законов того времени имел главной целью поднять престиж дворянского сословия. По-видимому, этим законом хотелось из российских дворян создать нечто вроде маленьких английских лордов. Помещик-дворянин - у себя в поместье и администратор и судья, опекун над крестьянами, ближайший их руководитель - должен был поднять авторитет сословия. Упустили из виду только одно, что высокий авторитет сословия всегда создавался личными качествами его членов и их историческими заслугами перед государством, а не искусственными мероприятиями административного или законодательного характера.

Лордов из земских начальников, конечно, не создали, престижа дворянства не подняли, а скорее уронили, и кроме того, в угоду эфемерной идее упразднили институт мировых судей, успевший завоевать всеобщее уважение, и на его место, перемешав административные и судебные функции, создали институт плохих судей и слабых администраторов. Интересно отметить, что и раньше мировые судьи в уездах тоже почти исключительно избирались из дворян, но они были совсем другими, чем земские начальники. Мировые судьи, в особенности в глухой провинции, допускали иногда чудачества. Но эти чудачества носили безобидный характер. Так, например, они судили иногда в халатах, надевая поверх халатов свои судейские цепи, иногда им подавались в судебное заседание трубки и пр. Конечно это было нарушение формы, ритуала, до которого, к слову сказать, русский человек не особенно падок, но на существе решений эти чудачества не отражались. Судьи были независимы, и никогда никакие административные соображения на их решения не влияли. Наконец, самое положение судьи было почетным даже с точки зрения чиновнической. В то время даже уездные предводители дворянства состояли в VI классе должности, а мировые судьи были в V классе, то есть по классу должности они были поставлены выше всех остальных должностных лиц в уезде. Может быть, теперь этот довод многим покажется мелочным, но в то время это не было мелочью и с этим считались. Достаточно указать, что именно в это время уездные предводители из VI класса были повышены в V класс, губернские предводители из V класса в IV, а земские начальники и заменяющие их в городах городские судьи были переведены в VI класс.

Итак, ожидания законодателя не оправдались. Земские начальники не могли создать для крестьян авторитетных руководителей из дворян ни в области административной ни в области судебной. Это поняли и некоторые из первых земских начальников, и часть из них, а именно люди с именем, влиянием и состоянием, согласившиеся вначале принять эту должность, постепенно стали покидать ее. Осталась главным образом молодежь, по преимуществу из бывших военных, частью с небольшим достатком, а частью и вовсе неимущая. Местами не было совсем кандидатов, так что приходилось назначать с других мест. В некоторых губерниях не оказалось вообще дворян, и министерство вынуждено было назначить своих чиновников и не из дворян. Благодаря такому положению вещей создался хаос, который, в особенности в первое время, необыкновенно осложнял работу в уездных съездах земских начальников. Приходилось вместо одного дня сидеть по три дня. Заседания тянулись до 12 часов ночи. Приходилось разбираться в прямо анекдотичес-

стр. 84


ки-комических делах, о которых можно было бы написать целые тома. Я на них останавливаться не буду, приведу только два примера, чтобы не быть голословным. Крестьянка Авдотья, как сейчас помню, Хлебова искала с мещанина Б., проживающего в том же селе, корову с телкой. Она продала ему корову. Корову покупатель взял, но денег не уплатил, корова тем временем отелилась. Ответчик корову соглашался вернуть, но телку считал своею, так как корова отелилась у него. Земский начальник, рассмотрев дело, допросил ряд свидетелей, и в конечном итоге ответчика и двух свидетелей приговорил к аресту на 10 дней, о корове же и телке в своем "приговоре" не сказал ни слова. Дело было обжаловано в [уездном] съезде, причем жалобу подали все, и истица, и ответчик, превращенный в обвиняемого, и осужденные свидетели.

Превращение гражданских дел в уголовные и обратно, в особенности в первое время, было явлением обычным. Видно было, что судья, он же администратор, не очень отчетливо разбирался в своих правах и обязанностях в той или другой области и часто являлся судьей там, где нужно было быть администратором, и наоборот. К этому присоединялась иногда и халатность, излишнее доверие к своему письмоводителю и пр. В числе других в одном из уездов Нижегородской губернии был земский начальник Х., человек в высшей степени симпатичный, воспитанный и необыкновенный знаток кухни. Весь съезд в первый же день, во время перерыва заседания, традиционно отправлялся к нему завтракать. Лучшие рестораторы Петербурга и Москвы могли бы позавидовать кулинарным способностям Х. Это был виртуоз и поэт кухни. Он обычно облекался во все белое, надевал белый поварской чепчик на голову и весь преображался: глаза горели, все движения приобретали грацию, ловкость, и работа спорилась в его искусных руках. Мне за мой долгий век приходилось есть в разных местах нашей великой родины, и в убогих хижинах равнины, и в саклях, гнездящихся в горах, и в пышных дворцах, и почти во всех лучших ресторанах европейских столиц - Парижа, Берлина, Вены и Рима, и я не преувеличу, если скажу, что таких пирогов я нигде не ел, разве только с ними могли сравняться, и то приблизительно, пироги члена Московской судебной палаты Башилова и артиста Художественного театра Вишневского, тоже удивительных кулинаров. Я никогда не забуду, как перед рассмотрением скандального дела, о котором я хочу рассказать, Х. напряг все свои способности и приготовил нам к завтраку котлетки из раковых шеек, начиненные молоками из налимов и с каким-то особенным, его собственного изобретения, соусом. Это было совершенство кулинарии.

А между тем этот поэт-кулинар был, к сожалению, плохим земским начальником. Когда он приступал к исполнению своих служебных обязанностей, глаза его гасли, движения становились нерешительными и вялыми. Самое дело, о котором я хочу рассказать, было очень просто. В уездный съезд поступило прошение одного крестьянина, который писал приблизительно следующее. "Я ни на что не жалуюсь, а просто прошу съезд разъяснить мне: какой из двух приговоров г. земского начальника Х. по моему делу имеет преимущественную силу законного решения, а именно, приговор ли его (от числа и месяца), которым я признан виновным в краже и приговорен к тюремному заключению, или от (числа и месяца - позднейший), которым я по тому же делу по суду оправдан". Мы потребовали подлинное дело, и действительно, в нем на протяжении трех месяцев оказалось два приговора. Один оправдательный и другой обвинительный. Х. был смущен. "Негодяй письмоводитель подвел, - плаксивым голосом пробормотал он, - вторично подсунул дело". Само собою понятно, что оправдание было более чем слабое: и вторично подсунутое дело, как и в первый раз поданное, нужно было просмотреть, и тогда бы этого не произошло.

Авторитет земских начальников в уезде был в большинстве случаев невелик не только в крестьянской среде, но и среди других классов населения, и даже среди должностных лиц разных ведомств. Второй инстанцией для дел, рассматриваемых земскими начальниками и городскими судьями, являлся съезд земских начальников и городских [судей], под председательством уездного предводителя дворянства. Съезд этот имел два присутствия, административное - для административных дел и судебное - для судебных дел. В судебное его присутствие, кроме земских начальников и городских судей, был втиснут еще и так называемый уездный член окружного суда, не то в роли докладчика, не то руководителя съезда. Эта должность была какой-то уродливой пристройкой к стройному зданию судебных уставов императора

стр. 85


Александра II. Уездный член был, собственно, дядькой для малоопытных судей, и, как избалованные дети не любят своих требовательных дядек, так и земские начальники не любили своего уездного дядьку и терпели его, во-первых, потому, что этого требовал закон, а во-вторых, потому что этот дядька работал на всех и за всех. Реформа завершалась губернским по административным и судебным делам присутствием под председательством губернатора. Обычно в судебном присутствии дела решались по предварительному соглашению докладчика, непременного члена, с председателем суда и прокурором. Если со стороны судебных лиц (председатель суда входил в губернское присутствие по судебным делам в качестве члена, а прокурор давал заключения) не было возражений, то дела не докладывались. Благодаря такой упрощенной системе губернатор Н. М. Баранов в Нижнем Новгороде ухитрялся в час пропускать от 160 до 200 дел. Он обычно говорил: "Раз председатель суда и прокурор не возражают против проекта непременного члена, то что же нам тут вмешиваться, ведь им и книги в руки"; и все присутствие с такой аргументацией соглашалось и с удовольствием поглядывало на тающие горы дел. Обыкновенно между председателем суда и прокурором тоже происходило соглашение в том смысле, что председатель суда просматривал гражданские дела, а прокурор уголовные, и они обменивались своими замечаниями. Таким образом, в присутствии докладывались лишь дела, по которым имелись возражения председателя суда или прокурора против проекта непременного члена. Такая система, насколько мне известно, существовала почти всюду. Едва ли нужно доказывать, что такой суд трудно было считать совершенным. Впрочем, это чувствовал и сам законодатель, который сохранил в ряде больших городов, в том числе и в Нижнем Новгороде, институт мировых судей. Мне приходилось бывать в самом Нижнем Новгороде и на съезде мировых судей и на съезде земских начальников. Какая была разница не только по существу, но даже и по форме.

Я уже упоминал, что институт этот мало кого удовлетворял, и не только из числа судебных деятелей, но и из администраторов, видевших в административной работе земских начальников умаление престижа административной власти. В числе других не был сторонником этого института и пользовавшийся широкой популярностью в те годы нижегородский губернатор генерал-лейтенант Николай Михайлович Баранов - личность очень интересная, на которой стоит несколько остановиться. Н. М. Баранов был человек чрезвычайно талантливый, беззаветно храбрый, но в то же время взбалмошный и типичный авантюрист. Слава его пошла после боя в Черном море в турецкую кампанию 1877 г. маленького судна "Весты" под его командой с большим турецким военным судном. Баранов приволок это судно в Севастополь. Его блестящая реляция о бое маленькой "Весты" с турецким гигантом произвела громадное впечатление, и имя молодого героя "Весты" стало очень популярным. Правда, злые языки рассказывали, что в действительности никакого боя не было. Встретив в море турецкий корабль, "Веста" стала быстро уходить от него. Убегая, "Веста" отстреливалась, и один ее выстрел удачно попал через трубу в главную топку и повредил машину, вследствие чего судно лишилось возможности двигаться. Баранов использовал этот момент, и после того, как турки в панике расстреляли без толку все свои снаряды, он подошел к турецкому кораблю и предложил ему сдаться, угрожая в противном случае потопить его. Турецкое судно находилось вдали от своих берегов, двигаться не могло, и ему ничего не осталось делать, как сдаться. И Баранов приволок его на буксире в Севастополь. Как дело обстояло в действительности: было ли это исключительно делом счастья и случая, как утверждали противники Баранова, или он боем вынудил турок сдаться, я судить не берусь, но несомненно одно, что в том и в другом случае отрицать его заслуги нельзя, ибо большой турецкий военный корабль оказался плененным маленьким русским торговым судном, вооруженным пушками небольшого калибра. По поводу захвата турецкого судна и дележа морского приза у Баранова произошло столкновение с морским министром, в результате чего Баранов был предан суду, но судом оправдан.

Я уже упоминал выше, что ген. Баранов был человек авантюристической складки. Эта черта проходила по всей его жизни. В начале царствования императора Александра III, лично благоволившего Баранову после истории с "Вестой", Баранов был назначен петербургским градоначальником. Но в этой должности он натворил столько чудачеств, что, несмотря на все расположе-

стр. 86


ние к нему государя, его пришлось уволить. И вот, после его отставки в русских и иностранных газетах появились объявления о том, что известный моряк, герой "Весты", находится в крайне стесненном материальном положении и вынужден искать места капитана в частном пароходстве. Объявление это произвело неприятное впечатление на всех, даже врагов Баранова, и в результате он был назначен губернатором в Архангельск. Но вскоре оттуда стал допекать министерство своими донесениями и грандиозными проектами. Край - действительно непочатый угол для проектов, а неспокойному Баранову, хорошо знавшему наших администраторов, было ясно, что проекты его, конечно, останутся проектами, но чтобы избавиться от дальнейших их поступлений, его переведут в более спокойный город внутри России, чего, собственно, он и добивался. Так и вышло. Вскоре Баранов был переведен губернатором в Нижний Новгород.

Будучи назначен товарищем прокурора в Нижний (в 1892 г.), я застал там генерала Баранова губернатором. Согласно требованию закона, как вновь назначенный на службу в губернию, я явился губернатору. Баранов принял меня первым, хотя в приемной ждали пришедшие по делам лица старше меня и по чину и по должности. Когда я представился губернатору, он ласково поздоровался со мною и заявил, что судебное ведомство - это единственное ведомство, которое он уважает и любит. "Берегите свой мундир, он красив, потому что он служит правде. Рад познакомиться с вами, хотя ваш прокурор и недолюбливал меня, но я уважаю его, ибо он ссорится со мною на почве закона. Заходите ко мне запросто, я и мои будем рады". Эти простые слова, ласковый сердечный тон очаровали меня. Я, конечно, передал прокурору Н. К. Безе наш разговор, прокурор улыбнулся и заметил: "Умный, шельма, предупредил меня. Впрочем, сами увидите, кто из нас прав". Потом я многое увидал, и должен сознаться, что не всегда считал Баранова неправым.

Я приехал в Нижний зимою 1892 года. Летом опять вспыхнула холера, свирепствовавшая в 1891 году. И здесь Баранов проявил себя и смелым администратором и хитрым человеком. Холера свирепствовала в особенности в период ярмарки. Жара, как нарочно, стояла ужасная. Нижегородские купцы поставили на улицах бочки с красным вином, разбавленным водою, но народ отказывался пить эту смесь, считая ее отравленной, пили - в особенности рабочие на ярмарке - прямо из реки и тут же падали. Санитары не успевали подбирать заболевших. Помню случай, днем на набережной упала женщина, но никто не хотел нести ее в больницу. В это время мимо проезжал Баранов. Узнав, в чем дело, он сам схватил носилки, тогда его примеру невольно последовали другие. В тот момент, когда губернатор нагнулся, чтобы взять носилки, больная обдала его извержениями. Хотя немедленно же были приняты меры, тем не менее Баранов заболел холерой, по счастью, в легкой форме.

Между тем эпидемия росла. Среди народа стали ходить разные нелепые слухи о том, что болезнь разводят доктора, отравляя воду; а с другой стороны, говорили, что никакой эпидемии в действительности нет, что все это выдумки начальства, и пр. Были пойманы во время распространения этих слухов два мелких торговца. Баранов призвал их к себе и объявил им, что, желая убедить их на практике, что болезнь существует и что ее не распространяют доктора, а напротив того, они лечат от нее заболевших, он, губернатор, назначает обоих задержанных в холерный барак служителями сроком на три дня каждого. Это постановление губернатора, к великому огорчению задержанных торговцев, было произведено немедленно же к исполнению. Конечно, это было незаконно. Но после выхода из барака этих двух торговцев все нелепые слухи прекратились, а общество восторгалось находчивостью своего губернатора.

Лично со мною тоже произошел маленький эпизод, который имел для меня хорошее последствие. Я должен сознаться, что и меня и моих сослуживцев эпидемия холеры сильно нервировала. Каждую минуту приходилось наталкиваться на покойников; мрачные процессии тянулись почти непрерывно. И вот как-то после обеда иду я по главной улице, Покровке. Вдруг, вижу, навстречу мне в коляске несется Баранов. Заметив меня, он остановил кучера и предложил мне сесть рядом с ним. "Вид у вас неважный, царево око, едем в холерный барак, немного развлечетесь", - сказал он мне, смеясь. Я окончательно скис. Отказаться, показать себя трусом было и стыдно и неловко, и я, положившись на волю Божию, поехал. Когда мы приехали, на нас санитары надели белые халаты, чем-то нас попрыскали и повели смот-

стр. 87


реть больных. Картина была тяжелая. Больные стонали, одних рвало, другие корчились от боли, но все же я должен был признаться, что фантазия моя рисовала картину более ужасной, чем та, которую я увидел. В больнице был порядок и полная чистота. Когда мы уходили, нас заставили вымыть руки, попрыскали опять дезинфекционным средством, и мы облегченными вышли на Божий свет. Сначала я был в нерешительности, чего-то ждал, но через неделю успокоился и уже больше не так боялся холеры, как раньше.

Генерал Баранов сумел и из холеры извлечь выгоды. Дело в том, что за год до холеры он обратился в Министерство внутренних дел с просьбой ассигновать ему 5000 рублей на ремонт дворца, в котором он жил. Ему отказали за неимением средств. Когда вспыхнула холерная эпидемия, Баранов выпустил трогательное объявление о том, что дворец, данный ему Государем для проживанья в нем в мирное время, в годину бедствий, постигших родину, он передает народу для помещения в нем больных. Сам губернатор переселился в сад, разбив для себя там шатер. Публика была в восторге от такого самопожертвования. На самом деле во всем дворце было помещено больных, и то выздоравливающих, не более 10 - 15 человек. Зато осенью, когда эпидемия прекратилась, Баранов потребовал на ремонт дворца 25 000 рублей, и деньги были немедленно отпущены.

В числе мероприятий Баранова, вызвавших столкновение его с прокурорским надзором, было учреждение им на ярмарке особого института под названием "судебно-полицейское примирительное разбирательство". Сущность этого странного судебно-полицейского органа заключалась в следующем. Как известно, ярмарка продолжалась официально всего месяц и 10 дней (от 15 июля до 25 августа). 15 июля торжественно открывалась ярмарка, а 25 августа спускался флаг, но фактически ярмарка продолжалась до 10 сентября. На Нижегородскую ярмарку съезжалось купечество со всей России. Привозились товары, заключались сделки на крупные суммы. Но реализации сделок часто вызывали осложнения. Необходимо было разрешить спор немедленно. Отсрочка и промедление влекли за собою большие убытки. Так например, купит купец товар на ярмарке, заберет его к себе, а денег не платит, хотя срок векселя, обычно краткосрочного, наступил. Кончится ярмарка, уедет он с купленным товаром, и лови потом ветра в поле. В особенности тяжело было с делами, подсудными общим судебным установлениям. Мировые судьи для ярмарки назначались особые, и они кое-как справлялись со своими делами, а в окружном суде положение значительно осложнялось. Суд напрягал все усилия, но за ярмаркой поспевать не мог. Раздавались жалобы, нарекания.

И Баранов решил разрубить гордиев узел просто. Выбрав одного из уездных исправников и придав к нему несколько чиновников, он объявил эту коллегию судебно-полицейским примирительным разбирательством и предложил купцам обращаться туда со своими претензиями для разрешения этих претензий миром при посредстве этого нового, созданного им учреждения. На протест прокурора Безе Баранов реагировал просто, он предложил прокурору командировать для контроля в новый институт одного из товарищей прокурора. Безе, конечно, на это не пошел, и новое учреждение, несмотря на протест прокурора, стало функционировать. Приходит, например, купец Иванов в судебно-полицейское примирительное разбирательство и заявляет: "Забрал у меня торговец Иван Филимонов из Оренбурга товару на 40 тысяч рублей, но денег не платит и товара не возвращает". Исправник не долго думая посылает дежурного городового за Филимоновым. Через полчаса Филимонов уже на месте. Процесс самый сокращенный. Вопрос: "Купил ты товар у Иванова на сорок тысяч рублей?". Ответ: "Так точно". Вопрос: "Почему не платишь денег?". Ответ: "Нет у меня денег, сам не получил от кредиторов, приеду в Оренбург - немедля вышлю". Выслушав такой диалог, председатель, он же исправник, обычно тут же объявлял решение: "Вот что, братец, как хочешь, а кончай до завтра дело миром с Ивановым, иначе ты будешь в 24 часа выслан из Нижнего Новгорода в порядке охраны за недобросовестность, а твоя лавка и товар будут опечатаны и с ними будет поступлено по закону. Теперь идите оба с Богом". Наутро обычно Иванов благодарил новый, скорый суд, вносил "судебные задержки" (издержки) и дело считалось конченным. Составлялся краткий протокол добровольной мировой сделки, которую стороны и подписывали.

Иногда дело несколько осложнялось: ответчик, не ограничиваясь голословным заявлением, что и ему не платят его кредиторы, привлекал их в каче-

стр. 88


стве третьих лиц к этому своеобразному процессу, а иногда эти третьи лица и сами вступали в дело. И тогда угроза высылки принимала коллективный характер и мировые сделки заключались последовательно между несколькими лицами, или группами лиц, и соответственно этому росли и судебные "задержки". Интересно, что в этом своеобразном суде "судебные издержки" платили исключительно лица, выигравшие процесс, то есть, обыкновенно, истцы, ибо судьи рассуждали просто: кто получает деньги, тот и должен платить судьям.

Этот суд существовал, пока Баранов был губернатором в Нижнем Новгороде. Как передавал мне правитель канцелярии губернатора, Н. М. Баранов писал об этом суде и в своем годовом всеподданнейшем докладе, причем в этом докладе указывал и на вполне законный протест прокурора, но объяснял необходимость создания такого учреждения требованиями самой жизни, вынуждающими его иногда сознательно превышать свою власть в интересах дела, так, например, в данном случае - в интересах ярмарочной торговли. Государь, по словам правителя канцелярии губернатора, подчеркнул это место во всеподданнейшем докладе и на полях собственноручно написал: "Что же делать?" Была ли такая Высочайшая резолюция и писал ли что-либо по этому вопросу в своем всеподданнейшем докладе Баранов, я лично утверждать не могу. Судя по его характеру, возможно, что он действительно писал.

После Н. К. Безе прокурором в Нижний Новгород был назначен А. А. Макаров, впоследствии министр внутренних дел и юстиции. Отношения у него с Барановым установились более сердечными, чем они были у Безе. Баранов совсем завладел Макаровым - человеком честным, хорошим юристом, неутомимым работником, но человеком без широкого горизонта и без всякого полета и инициативы. В угоду "своему другу" прокурору Макарову, как обычно звал его Баранов, последний приказал снять вывеску "судебно-полицейское примирительное разбирательство" над помещением, в котором это учреждение находилось. Вывеску сняли, но учреждение осталось и продолжало под шумок функционировать по-прежнему. А. А. Макаров торжествовал, точно вся сила была в вывеске. Были довольны достижением своего прокурора и министр юстиции и прокурор палаты. Один Баранов ехидно улыбался и любезно замечал: "Вот что значат умные люди - не то, что Безе".

Как известно, многие местности Российской империи периодически, в зависимости от настроения общественных кругов, брожения политической мысли и террористических выступлений, объявлялись на одном из положений усиленной охраны ', при действии которой губернаторам и начальникам областей предоставлялись исключительные полномочия. Между прочим, им предоставлялось право издавать обязательные для населения постановления по вопросам, не регулируемым определенным законом, и за нарушение этих постановлений налагать в административном порядке взыскания в пределах, законом указанных. В этом порядке, ввиду исключительного положения ярмарки и в целях предупреждения могущих возникнуть беспорядков, территория ярмарки на все время торжища объявлялась обычно на положении чрезвычайной усиленной охраны. Губернатор облекался правами главноначальствующего ярмаркой и, пользуясь предоставленным ему законом правом, издавал обязательные постановления, нормирующие жизнь и торговлю на ярмарке, поскольку они не были регулированы законом, а иногда и несмотря на существующие по сему предмету узаконения. Этим правом широко пользовался Баранов, иногда удачно и справедливо, а иногда и неудачно и несправедливо. За время моей службы в Нижнем Новгороде много было случаев мудрых решений Баранова, много и сумасбродных. Все зависело от настроения этого, в сущности, все-таки своевольного сатрапа, которого не смущали ни закон, ни выше его стоящая власть.

На ярмарке губернатор Баранов - был всё. Он переезжал на жительство на ярмарку в главный дом и в продолжение полутора месяцев царил там, в полном смысле этого слова. Отдавал приказы, карал и миловал, устраивал празднества и пр.

Особенно интересны были его кары. О том, как он двух торговцев за распространение ложных о холере слухов поместил в холерный барак служителями, я уже писал. Среди многих других случаев припоминаю один, характеризующий и его и, отчасти, нравы тогдашнего купечества. В одном из ярмарочных кабаре пела и танцевала красивая француженка. Прекрасно сложенная, с золотистыми кудрями и светло голубыми глазами, в костюме

стр. 89


вакханки, она приводила в неистовство ярмарочную публику. В один из праздничных дней в большом кабинете одной из лучших ярмарочных гостиниц собрались представители именитого купечества ярмарки. Сначала они по-хорошему поужинали с надлежащим возлиянием, затем позабавились игрой в стуколку. Причем оборот за каких-нибудь полтора часа превысил десятки тысяч рублей. Между тем время перешло за полночь. Кто-то вспомнил про очаровательную француженку. Решено было немедленно пригласить ее, хотя бы пришлось заплатить отступное в кабаре. Командировали маклера, и через час француженка была в кабинете. И пошла писать ярмарка. Пили, пели, плясали, и все без исключения захмелели и от вина и от страсти к молодой хорошенькой женщине, с которой, к слову сказать, и объясняться в сущности толком не могли, так как она, кроме французского, ни на каком языке не говорила, а купцы не знали, кроме русского, никакого другого. Как бы то ни было, около трех часов ночи они, наконец, объяснили ей, что если она согласится принять в кабинете ванну из шампанского, то они дадут ей чек на 25 тысяч рублей. Француженка согласилась. Начались приготовления. За неимением ванны взяли на кухне большую лохань, вымыли ее и приволокли в кабинет, поставили посреди комнаты и стали лить туда шампанское. Когда лохань наполовину наполнилась вином, предложили молодой женщине раздеться и лезть в лохань. И вот золотистые кудри рассыпались по беломраморному упругому телу молодой женщины, и она с ловкостью русалки окунулась в пенящееся вино. Кругом раздалось неистовое ржанье, и обезумевшие купчики стали с жадностью черпать вино из лохани и, захлебываясь, пить его... По окончании купания вытерли француженку салфеткой, облекли ее в ее платье и тут же выдали ей чек на 25 тысяч рублей. Только в 9 часов утра вернулась француженка к себе в номер.

Не успела она принять настоящую ванну, как к ней явился помощник полицейского пристава и пригласил ее к полицмейстеру. Когда она предстала перед начальником полиции, последний заявил ей, что ему известна вся вчерашняя история и что если она не вернет чека, то будет немедленно выслана из Нижнего Новгорода в административном порядке. Оказалось, что один из участников оргии, пожалев деньги, которые приходились на его долю из уплаченных 25 тысяч, пожаловался полицмейстеру и, вероятно, обещал ему известный процент, если он добудет назад чек. Француженка расплакалась и обещала вернуть чек, который, по ее словам, оставался у нее в номере. После этого, радуясь своему легкому успеху, полицмейстер любезно отпустил танцовщицу, поручив ей не позже 12 часов принести чек. По выходе от полицмейстера француженка случайно встретила своего хорошего знакомого, ярмарочного податного инспектора, и рассказала ему свою печальную историю. Возмутившись поведением полицмейстера, податной инспектор предложил француженке проводить ее ко мне. Я только что собирался ехать на ярмарку, так как временно исправлял должность ярмарочного товарища прокурора, как ко мне вошли податной инспектор и француженка. Выслушав ее заявление, я оформил его, после чего предложил подписать ей и податному инспектору, а затем позвонил полицмейстеру и заявил ему, чтобы он не смел трогать француженку, что чек ее у меня и всю переписку, если таковая имеется, предложил немедленно препроводить ко мне. После этого я поехал на ярмарку, зашел к губернатору и подробно рассказал ему эту историю. Баранов был искренне возмущен поведением купцов и в особенности полицмейстера. Последний был у него незадолго передо мной с утренним докладом, но ничего ему об этой истории не говорил. Ясно было, что он хотел скрыть ее от губернатора, вернуть купцам чек и получить за это мзду. Немедленно же при мне был вызван полицмейстер. Баранов так его ругал, что хотя я и был зол на него, но мне даже стало жаль его. После разноса, полицмейстеру было приказано точно выяснить, кто участвовал в оргии, и всю переписку представить непосредственно губернатору. Резолюция по делу была такова: за безобразное поведение в отдельном кабинете гостиницы участвовавшие в оргии купцы были оштрафованы по три тысячи рублей каждый, француженка была за то же оштрафована на одну тысячу рублей. Чек был возвращен ей. Полицмейстеру был объявлен строгий выговор с предупреждением, что в случае повторения чего-либо подобного он будет уволен со службы.

Периодами на Баранова находила хандра, и тогда он становился неузнаваем. Подражал ли он "великолепному" князю Таврическому Потемкину,

стр. 90


или это были действительно налеты особого психического состояния - сказать точно не могу, но думаю, что он не притворялся. В эти периоды с ним невозможно ни о чем было говорить. Он уклонялся от встреч, избегал общества и если выходил из дворца, то облекался в самую старую шинель, надевал мятую старую фуражку и вообще имел самый непривлекательный вид: на поклоны не отвечал и все знающие его понимали, что губернатор "захандрил". Впрочем, хандра продолжалась недолго, и часто на другой же день его можно было встретить блестящего, с приветливой улыбкой, едущего в экипаже по городу. Несмотря на то, что Баранов не был уже молод и далеко не отличался красотой, он пользовался громадным успехом у дам.

Любил Баранов и чудачества. Так, например, звонит он как-то со своей ярмарочной квартиры во втором часу ночи управляющему казенной палатой А. М. Лебедеву и просит его приехать к нему. Лебедев, собиравшийся уже ложиться спать, одевается и спешит к губернатору, уверенный в том, что, вероятно, что-либо случилось, что требует его присутствия. Приезжает, входит к губернатору, тот его встречает очень любезно, усаживает в кресло, предлагает вина и затем совершенно серьезно спрашивает: "Будьте добры, скажите, правда ли, что вы, желая прочесть Коран в подлиннике, изучали арабский язык? Я только сегодня услышал об этом и потому решил побеспокоить вас". Действительно, несмотря на свой преклонный возраст, Лебедев изучал арабский язык. Такой повод для вызова его ночью настолько смутил Лебедева, что, растерявшись, он стал подробно рассказывать губернатору, как изучал арабский язык, а Баранов, делая вид, что страшно интересуется вопросом, продержал его до трех часов ночи и только после этого, поблагодарив за интересное сообщение, отпустил его домой.

Иногда он проделывал такие штуки с целой группой лиц. За время ярмарки он обычно несколько раз устраивал рауты. Приглашения на этот раут получали почти все сколько-нибудь известные лица в городе. Баранов встречал всех лично, с обычной любезностью. Во время раута играл оркестр, гостям предлагался прекрасный ужин. Иногда для развлечения гостей приглашались наиболее известные солисты и солистки ярмарочных театров. И гости расходились по домам вполне довольные проведенным вечером и гостеприимством хозяина.

Но бывали случаи, что соберется публика в залах, бродит из угла в угол, а хозяина нет. Прислуга о чем-то озабоченно шепчется. Побродят гости, походят, да и разойдутся - кто домой, а кто в ресторан. Однако все эти чудачества Баранову прощались, а многим они даже нравились.

То, что иногда делал и говорил Баранов, другие делать и говорить не решились бы. Я помню такой случай. По поводу предстоящей выставки в Нижний Новгород приехал министр финансов Витте. Баранов устроил в честь его официальный раут. Должностные лица были в мундирах. У меня мундир был новенький, сшитый в Петербурге. Стоял я в стороне в группе судейских. Возле нас находился генерал-майор Познанский, начальник Нижегородского губернского жандармского управления. Неожиданно к нам подошел Баранов в сопровождении Н. А. Бугрова, известного нижегородского миллионера, старовера, крупного мукомола. Бугров был в довольно стареньком мундире коммерц-советника. Баранов посмотрел на нас и говорит Бугрову: "Вот, погляди, какой мундирчик у товарища прокурора, и тебе бы не грех было сшить новый". Бугров покраснел, намек на его старый мундир ему не понравился^ и он, обратившись ко мне, ехидно спросил: "А ну-ка, Константин Дмитриевич, скажите, сколько таперече вы при вашем мундире получаете?" Я понял его намек на наши маленькие оклады, сравнительно с их торговыми заработками, а потому совершенно спокойно ответил: "Сколько я получаю, Николай Александрович, это неважно, а важно то, что мне за мой мундир еще платят, а за ваш мундир вы сами платите". Ответ мой окончательно сконфузил Н. А. Бугрова, зато привел в восторг Баранова и всю нашу группу. Генерал Познанский стал хихикать. Увидавши его, Баранов сразу переменил разговор и, обращаясь к стоящим тут лицам, заметил: "Вы, господа, осторожнее, здесь генерал Познанский, чуть что он на вас напишет такое, что и не отделаетесь, не правда ли, генерал? Да, ну, знаю, ведь и на меня пишете. Пишете, миленький, пишете, каждый по своему зарабатывает хлеб". И он отошел от нашей группы, которая значительно было разрослась с подходом к нам Баранова. Генерал Познанский стал красный как рак, что-то бормотал - вроде того, что "шутник его превосходительство, право шутник"

стр. 91


- и как-то бочком направился к выходу. Генерал Познанский действительно любил писать секретные донесения в Департамент полиции и часто сообщал о разных чудачествах губернатора Баранова.

Н. М. Баранов был удивительным рассказчиком. Когда он был в ударе, самый простой рассказ в его изложении становился необыкновенно интересным и сосредоточивал на себе всеобщее внимание. Кроме того, он был человек редкого остроумия и находчивости. Чтобы покончить с ним, мне хотелось бы рассказать еще три забавных эпизода из его жизни. Выходит он как-то из дворца и по дороге обнаруживает, что забыл дома портсигар. Подзывает встречного городового и говорит ему: "Сходи, голубчик, ко мне и скажи там, чтобы дали мой портсигар, и постарайся догнать меня, я поеду медленно вверх по Покровке". Заметив недоумение на лице городового, Баранов спрашивает его: "Да ты знаешь, кто я такой?". - "Так точно - генерал". - "Ну, а дальше - какой генерал?". - "Не могу знать, ваше превосходительство". Баранов оставил городового и пошел дальше. Затем на очередном докладе полицмейстера, кн. В., Баранов рассказал ему об этом случае и указал ему на то, что не грех бы чинам полиции знать своего губернатора. Нижегородский полицмейстер, кн. В., сменивший старого опытного полицейского чиновника, был интересный тип. Несмотря на свое княжеское достоинство и крупное состояние, он до безумия был увлечен полицейской службой, хотя не проявлял в ней решительно никаких способностей. В частности, городовых он выбирал исключительно из бывших нижних чинов, и главное внимание обращал на их рост, вследствие чего в короткий срок заполнил кадры городовых людьми рослыми и не имеющими никакого понятия о службе, мало знавшими не только город, но даже свои участки.

Прошло несколько дней после описанного случая. Идет опять губернатор по городу и только что поравнялся с постовым городовым, как последний, вытянувшись во фронт, заорал на всю улицу: "Здравия желаю, ваше превосходительство!". Губернатор поморщился, но козырнул городовому и пошел дальше. Не успел он приблизиться к следующему постовому городовому, как повторилась та же история. Удивленный этим, Баранов подошел к городовому с вопросом, почему он приветствует его. "Так что, ваше превосходительство, наш губернатор, генерал-лейтенант Н. М. Баранов", - отчеканил городовой. "Откуда ты это знаешь?" - заинтересовался губернатор, предвидя какую-нибудь очередную глупость своего титулованного полицмейстера. "Харя ваша нам всем роздана, ваше превосходительство", - был ответ. Баранов поспешил оставить столь откровенного собеседника. Впоследствии он сам рассказывал об этой истории со свойственным ему юмором.

Другой комический эпизод благодаря Баранову произошел с его приятелем, старым морским офицером, приехавшим погостить к Баранову. Дворец, в котором жил губернатор, помещался в Кремле, окруженном стеною. Одна из стен шла вдоль Кремля до крутого откоса на берегу Волги. Место это было довольно уединенное и малолюдное. Вдоль стены тянулась широкая аллея, по вечерам совсем не освещаемая. Возвращаясь как-то вечером домой мимо этой стены, гость губернатора был удивлен, что, несмотря на малолюдность и удаленность местности, к тому же совсем не освещенной, там не было заметно присутствие полиции, о чем он счел нужным сообщить своему старому приятелю. Однако Баранов встретил это заявление с насмешкой и заявил старому моряку, что сразу видно, что он не в курсе вопроса: кому нужно, чтобы перед его носом торчали городовые. "А ты вот пойди туда ночью и попробуй свистнуть - моментально из земли вырастет моя полиция". Смолчал моряк. Он знал море, умел бороться с бурей еще во времена парусного флота, но с организацией полиции действительно знаком не был. И вот, через несколько дней, проходя мимо той же стены, он вспомнил слова губернатора и свистнул. Не успел заглохнуть в пространстве звук свистка, как откуда ни возьмись на него набросилось человек пять каких-то лиц, с быстротой молнии стащили с него пальто, вытащили из бокового кармана пиджака бумажник, а из жилетки часы с цепочкой и, дав ему два добрых подзатыльника, исчезли во тьме.

Огорошенный такой неожиданностью, старый морской волк, человек от природы далеко не трусливый, не успел даже вытащить револьвер, который всегда носил с собой. "Ну и полиция..." - мог только пробормотать он и побрел в одном пиджачке во дворец. Узнав о происшествии с другом, Бара-

стр. 92


нов чуть не умер от смеха, его веселость еще больше раздражила старого моряка, который успокаивал себя тем, что в бумажнике было не много денег, пальто было довольно старое, а часы и цепочка никелевые. Баранов подарил своему приятелю золотые часы, новое пальто, и они по-прежнему расстались друзьями. Когда Баранов сам рассказывал эту историю, то, действительно, нельзя было удержаться от смеха.

Не прочь был Баранов иногда разыгрывать роль покровителя молодости. Вскоре после ухода министра юстиции Н. А. Манасеина и назначения на его место Н. В. Муравьева ушел и прокурор Московской судебной палаты М. Г. Акимов и на его место был назначен Н. П. Посников. О нем говорили, что он очень строгий и требовательный начальник, любит копаться в делах, высчитывать сроки при направлении дел и прочее. А тут еще было получено известие, что он собирается вскоре в Нижний Новгород. Прокурорский надзор волновался. За дела мы не боялись, а со сроками направления их не всегда дело обстояло вполне благополучно. Дело в том, что, по закону, прокурорский надзор обязан был в семидневный срок с момента поступления к нему дела от судебного следователя представить его прокурору суда - с обвинительным актом или заключением о прекращении дела - или в тот же срок вернуть дело к доследованию. Между тем выполнить это требование представлялось иногда почти невозможным. Выедет товарищ прокурора на съезд земских начальников, проездит неделю, а то и больше (почти во все города в ту пору приходилось ездить на лошадях) и по возвращении застает у себя кипу дел. Вот и приходится хитрить: помечать дела позднее фактического получения, а так как и судебные следователи, в особенности в конце месяца, помечали отправку значительно более ранним числом фактического отправления, то и получалось, что дело от следователя вместо 3 - 4 дней, шло 10 дней и т. д. Зная условия работы прокурорского надзора, ни прокурор, ни опытный прокурор палаты на эти сроки не обращали особого внимания, тем более что в судебной палате и окружном суде дела лежали, ожидая очереди, месяцами и 3 - 4 дня лишних в прокурорском надзоре не играли никакой роли. Но Н. П. Посников не служил в надзоре и прокурором палаты был назначен с должности председателя суда. Произошло это таким образом. Министр юстиции Н. В. Муравьев, обязанный своим назначением в министры до известной степени великому князю Сергею Александровичу, тогдашнему московскому генерал-губернатору, хотел сделать ему приятное и предложил ему выбрать прокурора Московской судебной палаты, для чего на раут к великому князю были приглашены в качестве гостей все кандидаты на должность прокурора Московской судебной палаты. Великий князь выбрал Н. П. Посникова, сумевшего подкупить его своей внешностью и умением держать себя. Итак, мы ждали нового прокурора палаты. Как-то стояли мы, человек пять, на улице и горячо обсуждали вопросы, связанные с предстоящим приездом Посникова. В это время к нам подошел губернатор Баранов и спросил: "О чем так горячо спорят царевы очи?" (он любил так называть нас). Мы ему все откровенно объяснили. Он подумал немного и говорит. "Слышал я об этом и слышал, что ваш прокурор палаты хороший человек, не беспокойтесь, положитесь на меня, все сойдет прекрасно, никакой ревизии не будет". И действительно, никакой ревизии не было. В день приезда прокурора палаты собрались мы на вокзале. Приехал в парадной форме и полицмейстер. При остановке поезда первым встретил Посникова прокурор суда и представил нас, затем ему представился полицмейстер, передал приветствие от губернатора и его письмо, в котором он просил Посникова пожаловать к нему к 12 часам, прямо к завтраку. С вокзала до гостиницы перед губернаторской коляской, любезно присланной им для прокурора палаты, стоя скакал полицмейстер. У подъезда гостиницы встретил прокурора палаты помощник полицмейстера. Посников, любивший помпу и почести, был в восторге. Еще на вокзале он отпустил нас, обещав вскоре приехать к нам в суд. В 11 часов он, действительно, подъехал к нам, побеседовал с нами и, оставив своего секретаря рассмотреть наши дела, он ровно без четверти 12 поехал к губернатору. И больше мы его не видали. После завтрака Баранов повез его по городу. Побывали они в тюрьме, в колонии для малолетних преступников за городом. Затем осматривали достопримечательности города, после чего губернатор отпустил его, взяв с него слово пожаловать к нему на обед к 6 часам. Расставшись с губернатором, Посников до обеда едва успел сделать официальные визиты в город. На обеде у губернатора был весь

стр. 93


прокурорский надзор, председатель и товарищи председателя окружного суда. Обед прошел оживленно. Баранов был в ударе и окончательно обворожил Посникова. После обеда была устроена поездка на казенном катере по Волге и Оке, а в 11 часов вечера мы уже провожали прокурора палаты на вокзал. Он был в прекрасном настроении. Сам губернатор приехал проводить его. Таким образом, вся ревизия ограничилась просмотром секретарем наших книг, и то он делал формально от завтрака до обеда.

Таков был губернатор Н. М. Баранов. Последние дни его губернаторства были невеселые. Звезда его закатывалась. Еще раз она сверкнула во время выставки, при организации приема Государя Императора Николая II. Но и здесь ауспиции уже не были благоприятными. При въезде Государя на территорию выставки, над главным зданием взвился Императорский штандарт, но как только Государь приблизился к главному входу, неожиданно налетел ветер, сорвал штандарт и, закрутив его в вихре, бросил на землю. Я был в это время в публике, находившейся на выставке и ожидавшей Государя, и хорошо помню, как на мгновение омрачилось лицо Государя, горькая улыбка скользнула по его лицу, но это продолжалось всего мгновение. В дверях выставки встретили Государя Витте и ряд других лиц из устроителей и участников выставки, и Государь в сопровождении губернатора Баранова и своей свиты вошел на выставку.

В тот же вечер купечество устраивало в главном доме на ярмарке раут в честь царя и царицы. Посреди главного дома во всю его длину был устроен пассаж в два этажа: в нижнем этаже по обеим сторонам пассажа расположены магазины, в верхнем этаже помещались квартиры губернатора и полицмейстера, почта, телеграф, банки и прочее. Оба этажа имели лишь внутреннее сообщение. Для раута в самом пассаже посредине была сооружена широкая лестница, соединявшая нижний этаж с верхним. Вся лестница была устлана дорогими персидскими коврами. Магазины в первом этаже были превращены в усыпанные цветами гроты, в которых били фонтаны из духов. Во втором этаже, куда вела вновь сооруженная лестница, были устроены комнаты для приема Государя и Государыни. Причем за обстановку только двух небольших комнат - кабинета и приемной - уплачено было, как тогда говорили, 75 тысяч рублей. Цветы для раута были выписаны вагонами из Ниццы. Фрукты, сладости и вина частью тоже были выписаны из-за границы, частью куплены в лучших магазинах Москвы и Петербурга. Раут, по заявлению купцов, обошелся им в несколько сот тысяч рублей. На этом рауте особенно эффектны были рынды. На протяжении всей лестницы, через ступеньку - у барьеров с обеих сторон стояли сыновья именитых купцов в одеянии царских рынд. В белоснежных кафтанах, с серебряными топориками в руках они щеголяли друг перед другом драгоценными камнями на своих красивых шапочках.

Государь и Государыня под руку медленно проходили между шпалерами стоящей публики. Мужчины низко кланялись, дамы грациозно приседали. Царь и царица ласково отвечали на приветствия. Музыка исполняла гимн, покрытый громовым ура. Картина была красивая и торжественная. Затем Государь с Государыней направились к лестнице, намереваясь подняться в приготовленные для Них апартаменты. Около лестницы государь немного задержался и, подойдя к первому стоявшему с правой стороны лестницы рынде, спросил его фамилию. Юноша громко отчеканил: "Шмидт". Тогда государь направился к рынде, стоявшему с левой стороны, и задал ему тот же вопрос. "Шульц", - ответил юноша. Как нарочно оба первых молодых человека оказались с нерусскими фамилиями. Других Государь больше не спрашивал и вместе с Государыней поднялся наверх. Государь и Государыня пробыли на рауте недолго. После отъезда Высочайших Особ началось угощение гостей. Шампанское лилось буквально рекой. Дивные фрукты пожирались без всякого толку, вперемешку. Наевшись и напившись до отвала, публика понемногу стала разъезжаться. Хозяевами раута были Савва Тимофеевич Морозов, председатель ярмарочного биржевого комитета, и его супруга.

Нижегородская всероссийская выставка была прекрасно устроена, но публики на ней было сравнительно мало. Гостиницы не только в городе, но и на выставке стояли почти пустыми. Принесла ли эта выставка кому-либо пользу и оправдала ли она колоссальные затраты, вызванные ее устройством, я судить не берусь. В самом же Нижнем Новгороде после ее закрытия ощущался реально один только вред, заключавшийся в том, что по случаю выс-

стр. 94


тавки в городе на все, начиная с квартирной платы и кончая продуктами питания, подняты были цены, причем говорили, что этот подъем цен объясняется выставкой и что, когда выставка закроется, жизнь вернется к старым нормам. На самом же деле выставка закрылась, а выставочные цены остались. Вскоре после закрытия выставки Баранов, назначенный сенатором, покинул Нижний. На его место был переведен генерал-лейтенант Унтербергер. Новый губернатор являлся полной противоположностью Баранову. Немец по национальности, он был необыкновенно спокойным, уравновешенным человеком и притом большим законником и формалистом.

Жена его была тоже очень милая, простая женщина, довольно плохо говорящая по-русски. Для примера могу привести следующий случай. Вскоре после переезда в Нижний Новгород, в один из больших праздников, кажется на Пасху, я зашел поздравить ее. У нее в это время находилось несколько дам из местного общества. Когда я направился к ней, чтобы приложиться к ее ручке, она любезно встала мне навстречу и, держа в руках розу, обратилась ко мне с вопросом: "Хотите, я дам вам в рожу?". Я понял смысл ее слов, но сошкольничал и, прикинувшись испуганным, взмолился: "Пощадите великодушно, я ничем не заслужил этого". Хохот присутствующих дам привел ее в смущение, но когда ей объяснили причину смеха, она стала сама добродушно смеяться, хотя и чувствовала себя несколько сконфуженной. Розу я все-таки получил. Подобные случаи с ее русским языком повторялись нередко, хотя она и очень старалась говорить правильно. Но, как известно, не всегда и не во всем достаточно одного старания. Впрочем, плохое знание русского языка не мешало губернаторше пользоваться всеобщим уважением.

При Унтербергере я пробыл в Нижнем еще около года, а затем был переведен товарищем прокурора Московского окружного суда. За этот год ничего интересного в административной жизни города не произошло. Что касается жизни суда, то в этой области за все время моего пребывания в Нижнем Новгороде - ни до выставки, ни после нее - не было ничего такого, что выделялось бы из обычных будней. Не смогу только не упомянуть об одном эпизоде, характерном в смысле указания на то, как иногда даже старые чины судебного ведомства, начавшие службу еще в первые годы введения новых судебных установлений, поддаваясь духу времени, а может быть, вследствие личных свойств, забывали старые заветы.

В первые годы моего пребывания в Нижнем Новгороде старшим председателем Московской судебной палаты был поляк Владислав Ромулович Завадский, человек ласковый, льстивый и хитрый. Он любил ездить по сессиям - это давало ему возможность на местах знакомиться с судами округа Московской судебной палаты, а кроме того и наезжать прогонные деньги, которые продолжали исчисляться по старому закону - поверстно на шесть лошадей, хотя уже давно все губернские города были соединены с Москвой железной дорогой. В Нижнем Новгороде, как почти во всех губернских городах, имелся в числе других большой и популярный магазин купца Разживина. Там можно было купить все, и помаду, и мыло, и белье, и всевозможные вина и закуски, и прочее. Разживин был человек молодой. Чины судебного ведомства, в особенности прокурорский надзор, были его постоянными покупателями, поэтому он тоже считал себя причастным к судебному ведомству. Посещал интересные процессы в окружном суде или в выездной сессии Московской судебной палаты, знал не только всех местных чинов судебного ведомства, но в лицо и многих из состава палаты, которые приезжали в Нижний Новгород. Как-то на второй день после приезда в Нижний Новгород судебной палаты Разживин зашел в канцелярию прокурорского надзора и попросил нескольких лиц из надзора зайти к нему в лавку, так как ему нужно поговорить по весьма интересному делу. Трое из старших товарищей прокурора отправились к Разживину и потом передали нам, что Разживин рассказал им следующее.

Накануне вечером к нему в магазин зашел старший председатель палаты В. Р. Завадский, купил полфунта сахара, присел на стул и, уверенный в том, что Разживин его не знает, стал расспрашивать его: как идет торговля, много ли у него покупателей, есть ли среди них лица судебного ведомства, отпускает ли он товар в кредит, и берут ли в долг судейские, и аккуратно ли выплачивают свой долг, и прочее. Разживин сразу понял, куда клонит Завадский, но не подал вида и, прикидываясь, что не знает его, спросил, откуда он, на что тот ответил, что из Владимира, где у него имеется тоже торговлишка,

стр. 95


только дела идут плохо, кредиторы заедают, в особенности судейские, на которых и жаловаться некому - сами судьи. В это время пришли покупатели и Завадский собрался уходить. Разживин, прощаясь, просил его заходить покалякать, пока он тут. Сам же решил осведомить нас о происшедшем. Он был уверен, что Завадский, не узнавши всего, что ему было нужно, еще зайдет к нему, и считал необходимым что-либо предпринять, чтобы проучить старика.

Решено было устроить Завадскому "бенефис". Рядом с магазином у Разживина была комната, в которой хранился товар. В этой комнате должна была поместиться засада, причем, не желая вмешивать в дело лиц прокурорского надзора, порешили поместить в засаде податного инспектора и акцизного надзирателя, молодых людей, друживших с лицами судебного ведомства, присутствие которых во внутреннем помещении магазина всегда могло быть объяснено их служебным положением. Разживин должен был встретить Завадского любезно, завязать с ним разговор. При переходе же разговора на тему о кредиторах из числа лиц судебного ведомства, со стороны сидящих в соседней комнате должен был последовать упрек по адресу хозяина на то, что он выдает своих кредиторов какому-то незнакомому старику, старающемуся выведать эти сведения, и что правильнее было бы гнать его из магазина. С этими словами податной инспектор и акцизный надзиратель должны были выйти в магазин и, увидавши Завадского, сделать вид, что они сконфузились, и заявить, что они никак не ожидали, что эти сведения в лавке собирает его превосходительство г. старший председатель Московской судебной палаты. К вечеру все было готово, но Завадский в магазин больше не приходил. Тем не менее слух об этой истории скоро обошел весь город и вызвал общее возмущение. К счастью, В. Р. Завадский больше в Нижний Новгород не приезжал и вскоре был назначен директором II департамента Министерства юстиции (ведающего личным составом), а затем заведующим межевой частью на правах товарища министра.

После выставки ушел из Нижнего Новгорода и прокурор суда А. А. Макаров, переведенный прокурором Московского окружного суда. На его место в Нижний Новгород был назначен С. С. Хрулев, человек редких душевных качеств, несмотря на внешний суровый вид, прекрасный знаток прокурорской службы и выдающийся оратор. Правда, он был несколько ленив, но зато, когда нужно было, мог работать без устали. В противоположность сухому, педантичному Макарову, целиком ушедшему в службу, Хрулев был человеком живым, общественной складки, вследствие чего быстро завоевал себе общую любовь и популярность. При нем я перешел в Москву на должность товарища прокурора Московского окружного суда.

(Продолжение следует)

Примечания

1. Положение это подразделялось на: 1) усиленную охрану, 2) чрезвычайную усиленную охрану и 3) военное положение (Прилож. к тому 2 Св. Зак.).


© biblioteka.by

Постоянный адрес данной публикации:

https://biblioteka.by/m/articles/view/К-Д-КАФАФОВ-ВОСПОМИНАНИЯ-О-ВНУТРЕННИХ-ДЕЛАХ-РОССИЙСКОЙ-ИМПЕРИИ

Похожие публикации: LБеларусь LWorld Y G


Публикатор:

Беларусь АнлайнКонтакты и другие материалы (статьи, фото, файлы и пр.)

Официальная страница автора на Либмонстре: https://biblioteka.by/Libmonster

Искать материалы публикатора в системах: Либмонстр (весь мир)GoogleYandex

Постоянная ссылка для научных работ (для цитирования):

К. Д. КАФАФОВ. ВОСПОМИНАНИЯ О ВНУТРЕННИХ ДЕЛАХ РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ // Минск: Белорусская электронная библиотека (BIBLIOTEKA.BY). Дата обновления: 12.03.2021. URL: https://biblioteka.by/m/articles/view/К-Д-КАФАФОВ-ВОСПОМИНАНИЯ-О-ВНУТРЕННИХ-ДЕЛАХ-РОССИЙСКОЙ-ИМПЕРИИ (дата обращения: 29.03.2024).

Комментарии:



Рецензии авторов-профессионалов
Сортировка: 
Показывать по: 
 
  • Комментариев пока нет
Похожие темы
Публикатор
Беларусь Анлайн
Минск, Беларусь
457 просмотров рейтинг
12.03.2021 (1113 дней(я) назад)
0 подписчиков
Рейтинг
0 голос(а,ов)
Похожие статьи
Белорусы несут цветы и лампады к посольству России в Минске
Каталог: Разное 
5 дней(я) назад · от Беларусь Анлайн
ОТ ЯУЗЫ ДО БОСФОРА
Каталог: Военное дело 
7 дней(я) назад · от Yanina Selouk
ИЗРАИЛЬ - ТУРЦИЯ: ПРОТИВОРЕЧИВОЕ ПАРТНЕРСТВО
Каталог: Политология 
7 дней(я) назад · от Yanina Selouk
Международная научно-методическая конференция "Отечественная война 1812 г. и Украина: взгляд сквозь века"
Каталог: Вопросы науки 
7 дней(я) назад · от Yanina Selouk
МИРОВАЯ ПОЛИТИКА В КОНТЕКСТЕ ГЛОБАЛИЗАЦИИ
Каталог: Политология 
8 дней(я) назад · от Yanina Selouk
NON-WESTERN SOCIETIES: THE ESSENCE OF POWER, THE PHENOMENON OF VIOLENCE
Каталог: Социология 
11 дней(я) назад · от Yanina Selouk
УЯЗВИМЫЕ СЛОИ НАСЕЛЕНИЯ И БЕДНОСТЬ
Каталог: Социология 
11 дней(я) назад · от Беларусь Анлайн
EGYPT AFTER THE REVOLUTIONS: TWO YEARS OF EL-SISI'S PRESIDENCY
Каталог: Разное 
20 дней(я) назад · от Yanina Selouk
ВОЗВРАЩАТЬСЯ. НО КАК?
Каталог: География 
20 дней(я) назад · от Yanina Selouk
АФРИКА НА ПЕРЕКРЕСТКЕ ЯЗЫКОВ И КУЛЬТУР
Каталог: Культурология 
20 дней(я) назад · от Yanina Selouk

Новые публикации:

Популярные у читателей:

Новинки из других стран:

BIBLIOTEKA.BY - электронная библиотека, репозиторий и архив

Создайте свою авторскую коллекцию статей, книг, авторских работ, биографий, фотодокументов, файлов. Сохраните навсегда своё авторское Наследие в цифровом виде. Нажмите сюда, чтобы зарегистрироваться в качестве автора.
Партнёры Библиотеки

К. Д. КАФАФОВ. ВОСПОМИНАНИЯ О ВНУТРЕННИХ ДЕЛАХ РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ
 

Контакты редакции
Чат авторов: BY LIVE: Мы в соцсетях:

О проекте · Новости · Реклама

Biblioteka.by - электронная библиотека Беларуси, репозиторий и архив © Все права защищены
2006-2024, BIBLIOTEKA.BY - составная часть международной библиотечной сети Либмонстр (открыть карту)
Сохраняя наследие Беларуси


LIBMONSTER NETWORK ОДИН МИР - ОДНА БИБЛИОТЕКА

Россия Беларусь Украина Казахстан Молдова Таджикистан Эстония Россия-2 Беларусь-2
США-Великобритания Швеция Сербия

Создавайте и храните на Либмонстре свою авторскую коллекцию: статьи, книги, исследования. Либмонстр распространит Ваши труды по всему миру (через сеть филиалов, библиотеки-партнеры, поисковики, соцсети). Вы сможете делиться ссылкой на свой профиль с коллегами, учениками, читателями и другими заинтересованными лицами, чтобы ознакомить их со своим авторским наследием. После регистрации в Вашем распоряжении - более 100 инструментов для создания собственной авторской коллекции. Это бесплатно: так было, так есть и так будет всегда.

Скачать приложение для Android