Libmonster ID: BY-1243
Автор(ы) публикации: Л. Я. ГИБИАНСКИЙ

Развернувшийся с начала 1990-х годов процесс рассекречивания огромного массива прежде недоступных документов отечественных архивов открыл совершенно иные возможности для изучения различных аспектов советской истории. Вместе с тем опыт прошедших десяти с лишним лет, в течение которых как в российской, так и в зарубежной историографии появилось множество работ, целиком или в значительной мере построенных на этой документальной базе, выявляет ряд проблем, в том числе методологического свойства, связанных с исследованием вводимых в оборот новых архивных источников. В последнее время эта сторона дела уже привлекала к себе в той или иной мере внимание. В частности, в ряде недавних отечественных и зарубежных публикаций обсуждаются различные аспекты исследования и интерпретации новых документов, касающихся советской внешней политики в годы второй мировой войны и в ходе развернувшейся затем холодной войны, особенно в сталинский период 1 .

Пожалуй, в современной историографии вряд ли есть особые разногласия по поводу того, что по крайней мере с 1944 г., когда советские войска вступили в большинство стран Восточной Европы, Кремль сосредоточил усилия на превращении этого региона в сферу советского влияния и контроля. Но продолжают оставаться возникшие уже давно различия в толковании того, какие конкретно цели с самого начала преследовал Сталин созданием такой сферы и каким замышлял послевоенное развитие государств этого региона.

Поскольку как в советской историографии, так и в исторической литературе самих восточноевропейских стран в течение десятилетий, когда они находились под коммунистической властью, сколько-нибудь серьезное изучение этой темы было почти или совсем невозможно, усилия, направленные на ее научное рассмотрение, на протяжении длительного времени, вплоть до рубежа 1980-х - 1990-х годов, фактически ограничивались западной историографией. Здесь вопрос о том, каковыми были восточноевропейские цели Сталина в конце второй мировой войны и в первые послевоенные годы, стал вызывать заметные споры начиная главным образом с 1960-х годов, когда в исторической науке США, а затем отчасти и среди западноевропейских историков разгорелась хорошо известная полемика между так называемыми "ортодоксами" ("традиционалистами") и "ревизионистами", продолжавшаяся еще и в 1970-е годы. Хотя центральное место в ней занимала проблема оценки политики, проводившейся на международной арене в середине - второй половине 1940-х годов западными державами и прежде всего США, однако важным элементом этой полемики явилось и обозначившееся противостояние разных взглядов на то, в чем состояли тогда советские внешнеполитические устремления, в первую очередь в связи с Восточной Европой: от мнения, что там с самого начала целью Кремля было насаждение коммунистической власти и советизированного государственного устройства, до точки зрения, согласно которой изначальная цель заключа-


Гибианский Леонид Янович - старший научный сотрудник Института славяноведения РАН.

стр. 148


лась в установлении влияния в интересах безопасности СССР и лишь затем она изменилась ввиду западного, особенно американского, противодействия 2 . Но подобные споры, продолжавшиеся даже после частичного прекращения упомянутой полемики, велись на основе аналитических построений, во многом носивших умозрительный характер, ибо исследование документов, находившихся в архивах СССР, а отчасти и восточноевропейских коммунистических режимов, было невозможно.

Когда же архивы стали открываться, это, приведя к большому качественному сдвигу в изучении проблематики, о которой идет речь, вместе с тем сопровождалось новым всплеском прежних, хотя подчас тем или иным образом модифицированных дискуссий, теперь уже с участием не только западных историков и политологов, но и их коллег из посткоммунистических стран, в частности из России. Наиболее общие причины, обусловившие столкновение мнений, лежат, с одной стороны, в особенностях характера новых источников, которые стали теперь базой исследования, а с другой стороны - в методологических подходах ряда авторов, обратившихся к названной теме.

Отличительной чертой многочисленных архивных материалов интересующего нас периода, ставших доступными для изучения в последние годы, является то, что среди них очень мало документов, которые бы отражали процесс анализа внешнеполитических проблем и делавшихся при этом расчетов, выработки соответствующих прогнозов и планов и принятия практических решений, в том числе по поводу Восточной Европы, высшим советским руководством - Сталиным и его ближайшим окружением. Трудно сказать, насколько подобного рода неполнота архивных данных, оказавшихся пока в распоряжении исследователей, обусловлена особенностями функционирования самой советской системы при Сталине, когда некоторые важные стороны этого функционирования, и в частности процесса принятия кремлевских решений, не были документально зафиксированы 3 , а насколько она является следствием тех ограничений доступа к материалу, которые, как неоднократно отмечалось отечественными и зарубежными исследователями, все еще существуют в российских архивах, особенно в отношении документов, касающихся советской внешней политики времени сталинского правления 4 .

Очевидно, первое из названных обстоятельств является немаловажной причиной, ибо в тех единичных случаях, когда такие документы все-таки обнаруживаются, их происхождение связано, как правило, с какой-то необычной ситуацией. В этом смысле характерным примером является сохранившаяся переписка Сталина, после войны вновь проводившего ежегодный отпуск на черноморском побережье Кавказа, с остававшимися в Москве ближайшими к нему членами советского руководства, а также переписка между Сталиным и Молотовым, когда последний находился за границей на крупных международных переговорах первых послевоенных лет, например, на сессиях Совета министров иностранных дел или Парижской мирной конференции. Возникшая, как мы видим, в силу совершенно особых обстоятельств, эта переписка, частично ставшая недавно известной прежде всего из публикаций В. О. Печатнова, а затем и из некоторых других 5 , представляет собой редкий в сравнении с остальными материалами источник, содержащий, хотя бы фрагментарно, сведения о тогдашнем рассмотрении вопросов внешней политики советским руководством.

Но очевидно и то, что возможность изучения подобного рода источников чрезвычайно затрудняется вторым из названных выше обстоятельств - отсутствием или весьма значительным ограничением доступа ко многим материалам российских архивов, как правило, наиболее важным для изучения интересующей нас темы. Показательно, например, происходящее с той же перепиской, которая велась между Сталиным и его ближайшим окружением в первые послевоенные годы. В упомянутых публикациях, вышедших в 1999 г., Печатное, даже получив доступ и право использовать некоторые документы этой переписки, оказался лишен возможности давать ссылки на их архивное местонахождение. В последнее время, после того, как та часть фонда Сталина, в которой указанная переписка находится, была передана из Архива Президента Российской Федерации в Российский государственный архив социально- политической истории (РГАСПИ), ряд материалов переписки 1945 г. открыт для исследователей, но некоторые по-прежнему закрыты. А переписка 1946 - 1949 гг. остается почти недоступной: например, что касается той ее части, которая велась во время отпусков Сталина, открыты лишь аннотированные перечни документов, а сами документы - нет 6 .

Во всяком случае, какая бы из двух названных причин неполноты архивных источников, до сих пор оказавшихся доступными для изучения, ни была превалирующей, скудость либо отсутствие документальных сведений о том, как и почему приходили в Москве к тем или иным решениям, крайне затрудняет в ряде случаев выяснение мотивации поведения советского руководства, подлинных намерений Сталина и смысла некоторых его конфетных шагов на международной арене, в частности в отношении восточноевропейских государств, в конце второй мировой войны и в первые послевоенные годы. Покойный американский историк А. Улам несколько лет тому назад сформулировал вывод о пока так и не разгаданных тайнах сталинского поведения при принятии решений по

стр. 149


многим ключевым международным вопросам, особо выделяя при этом проблемы, касавшиеся восточноевропейских стран 7 . И с тех пор ситуация мало изменилась.

При таком положении проявляется, однако, в историографии вполне объяснимое стремление все-таки решить подобного рода вопросы на основе новых документов, которые уже стали доступными для анализа. А это порождает существенные методологические проблемы. Ибо, с одной стороны, более чем ощутимый недостаток той наиболее важной категории документов, о которой говорилось выше, оставляет чрезмерно большой простор для домысливания по поводу целей советской политики, для ее более свободной интерпретации. С другой стороны, приобретает особую остроту необходимость сугубо реалистической оценки используемых иных категорий материалов, извлеченных из архивов, прежде всего с точки зрения того, насколько достоверна заключенная в них информация, отражает ли она, а если да, то в какой степени, действительные побудительные мотивы советского руководства, а также те конкретные обстоятельства и практический механизм, которые приводили к непосредственным выводам и действиям Сталина в каждом из случаев, ставших теперь предметом активного рассмотрения. Крайне важно соблюдение в должной мере критического подхода к анализируемым источникам, максимально возможный учет причин и обстоятельств появления каждого из них, его непосредственного предназначения и практически сыгранной им роли, его ведомственного происхождения, иерархического уровня, откуда он исходил, и "правил игры", по которым он составлялся, равно как его тщательного сопоставления с другими имеющимися данными и с реально происходившими событиями, и т.п.

Между тем воплощение методологических критериев указанного ряда применительно к исследованию побудительных мотивов и целей, которыми руководствовался Сталин в отношении Восточной Европы в интересующий нас период, оказалось сопряжено в историографической практике последнего десятилетия с определенными, подчас существенными сложностями. В работах разных авторов проявились весьма неодинаковые исходные принципы оценки и анализа документов, ставших доступными. И это в очень большой, если не решающей степени обусловило возникшие различия выводов и дискуссии.

Остановимся в данной связи на проблемах исследования двух категорий источников, которые на протяжении последних лет особенно часто использовались рядом историков при рассмотрении вопроса о восточноевропейских целях и планах советского руководства в конце второй мировой войны и в первые послевоенные годы. Одна из этих категорий - ставшие теперь известными аналитические записки и предложения, которые в 1943 - 1945 гг. готовились в аппарате Народного комиссариата иностранных дел (НКИД) СССР, в том числе в специально созданных комиссиях при НКИД, для их рассмотрения советским руководством и были посвящены прогнозированию послевоенного порядка в Европе, а также вообще в мире и определению соответствующих задач советской политики 8 . Эти документы, которые начали вводиться в научный оборот А. М. Филитовым и уже названным выше Печатновым в середине 1990-х годов 9 , касаются и проблем Восточной Европы. Другая категория источников - данные о ряде непубличных высказываний Сталина по восточноевропейским делам в его беседах с различными иностранными деятелями на протяжении интересующего нас периода. Преимущественно это записи соответствующих бесед 10 , а также свидетельства некоторых тогдашних собеседников Сталина 11 .

Что касается первой из названных категорий источников, то в некоторых работах последнего времени проявилась склонность отождествлять такого рода материалы с внешнеполитическим планированием в Кремле на завершающем этапе второй мировой войны и, в частности, делать из этого выводы о целях советского руководства в Восточной Европе накануне и в период вступления туда советских войск. Подобный подход к этим материалам наиболее рельефно проявился у американского историка М. Леффлера: говоря об упомянутых документах, он без всяких оговорок писал о них как о "советском планировании на послевоенные годы". И, соответственно, интерпретировал то, что в них говорилось, даже не просто как изложение советских интересов и целей по тем или иным конкретным внешнеполитическим проблемам, но как выражение сущностного, основополагающего характера общего советского курса в отношении того, какой порядок должен быть установлен в мире и прежде всего в Европе, в том числе в Восточной Европе. Между тем, что касалось последней, в упомянутых документах, хотя и содержалась очевидная нацеленность на превращение стран этого региона в сферу советского влияния, однако необходимость создания подобной сферы в основном рассматривалась под углом зрения обеспечения безопасности СССР, а о желательном внутреннем устройстве, которое было бы установлено в этих странах, говорилось в большинстве случаев почти вскользь, с употреблением общих формулировок о демократии и без упоминаний о возможной коммунистической власти. Это трактуется Леффлером как аргумент, свидетельствующий о том, что политика Кремля базировалась на геополитических концепциях безопасности, но не

стр. 150


на стремлении к революционным переменам в мире, и в частности в Восточной Европе, не на намерении большевизировать восточноевропейские страны. Установление же в итоге коммунистических режимов в этих странах и их советизацию Леффлер склонен рассматривать скорее как результат развития, последовавшего в условиях возникновения холодной войны 12 .

С позицией, выраженной Леффлером и во многом являющейся своеобразным продолжением взгляда на советскую политику, свойственного уже упоминавшимся "ревизионистам" в американской историографии 1960 - 1970-х годов 13 , известным образом перекликается трактовка, содержащаяся в некоторых опубликованных в последние годы работах российских историков. При этом не только тех, где восточноевропейский аспект устремлений Сталина лишь затрагивался в рамках рассмотрения более общих проблем происхождения холодной войны, а интерпретация этих устремлений, в сущности, вообще не опиралась на знание источников 14 , но и тех, которые специально посвящены советской политике того периода в Восточной Европе и авторы которых использовали новые документы. Так, Т. В. Волокитина, касаясь упомянутых выше материалов, готовившихся в НКИД в 1943 - 1945 гг., и в частности характеризуя один из наиболее значительных среди них - обширную записку заместителя наркома И. М. Майского от 10 января 1944 г. о желательном мировом послевоенном порядке (она была представлена Молотову и направлена Сталину) 15 , тоже говорит о них в одной из своих статей как о "планах Москвы" и практически отождествляет их содержание с политикой, по ее мнению, проводившейся тогда советским руководством. Соответственно, она, подобно Леффлеру, делает вывод, что основным в политических планах Москвы в отношении Восточной Европы было стремление к созданию пояса безопасности СССР путем установления дружественных Советскому Союзу режимов в странах региона. Что же касается вопроса о внутреннем устройстве этих стран, лишь вскользь упоминавшегося в записке Майского и других подобных материалах, то Волокитина считает, что в тот период руководство СССР, исходя из необходимости сохранить сотрудничество с западными державами и, как она пишет, "объединить во имя решения общенациональных задач разнородные политические силы" в Восточной Европе, осознавало необходимость поддержки там "коалиционных способов осуществления власти", хотя и "с обязательным участием в коалициях коммунистов" 16 .

Однако встает вопрос о том, насколько корректен, а стало быть, правомерен сам подход к упомянутым документам, который лежит в основе выводов как Волокитиной, непосредственно исследовавшей эти документы, так и Леффлера, судившего о них лишь по изложению и выдержкам, приведенным Печатновым и Филитовым. Ведь на самом деле это вовсе не были соображения, а тем более планы, исходившие от руководства СССР или фиксировавшие его позицию. Наоборот, материалы, о которых идет речь, представляли собой информационно-аналитические разработки и предложения советских дипломатов и экспертов по международно-политическим, экономическим, военным и другим вопросам, предназначенные для рассмотрения в советских верхах. И, как уже подчеркивалось рядом исследователей, начиная с Филитова и Печатнова, в нашем распоряжении пока нет документальных данных о том, как реагировали там на записку Майского, а в большинстве случаев - и на иные подобного рода разработки. Это, кстати, отмечает и сама Волокитина в другой своей статье, где она квалифицирует указанные материалы уже значительно осторожнее, чем отождествление с политикой советского руководства 17 .

Конечно, не исключено, что кто-то из составителей данных материалов, в частности из числа высокопоставленных дипломатических чиновников, мог в той или иной мере быть осведомлен о некоторых более долгосрочных внешнеполитических устремлениях высшего советского руководства и учитывать это при подготовке подаваемых наверх документов. Но даже если у отдельных авторов этих документов такая осведомленность и имела место, она должна была носить весьма ограниченный характер, принимая во внимание, что, как свидетельствует тогдашняя практика, более конкретные внешнеполитические замыслы Кремля, особенно те, которые касались более длительной перспективы, обычно не выходили в то время за пределы крайне узкого круга нескольких самых приближенных к Сталину лиц, где он мог обсуждать подобного рода планы. Если исходить из некоторых новых документальных свидетельств, основная из упомянутых выше комиссий при НКИД, в задачу которой входили как раз вопросы мирового послевоенного устройства (ее возглавлял заместитель наркома М. М. Литвинов), приступая к работе, отнюдь не имела указаний советского руководства относительно каких- либо конфетных планов Кремля на будущее. А судя по дискуссиям между членами этой комиссии в ходе ее последующей деятельности, такое положение в значительной мере сохранялось и в дальнейшем 18 . В любом случае материалы, готовившиеся в комиссиях, не были планами советского руководства, которое тем или иным образом использовало такие материалы, но исходило в своих замыслах, расчетах и решениях из собственных представлений и намерений.

стр. 151


Оценивая названные материалы с точки зрения того, о чем шла в них речь по поводу Восточной Европы, необходимо учесть и другой весьма существенный момент, не привлекший должного внимания как Леффлера, так и Волокитиной: особенности функционального предназначения и ведомственной принадлежности этих документов, что серьезно отражалось на их содержании. По своему предназначению это в основном были предложения, которые должны были служить последующей выработке советской позиции при переговорах с западными союзниками относительно организации послевоенного мирового и особенно европейского порядка, распределения влияния и контроля между державами "большой тройки" на международной арене, решения территориальных проблем, определения принципов и процедуры капитуляции вражеских государств и последующей оккупационной политики в отношении них, и т. п. Соответственно, преимущественно под таким углом зрения и фигурировали в данных материалах страны Восточной Европы. И по той же причине вопрос о будущем социально-политическом строе этих стран почти не рассматривался, а максимум лишь частично затрагивался, что было характерной чертой не только подобного рода документов, подаваемых наверх 19 , но и, во многих случаях, внутренних справочно-аналитических материалов, готовившихся различными экспертами, в том числе коммунистами-эмигрантами из соответствующих стран, для нужд самих комиссий при НКИД, прежде всего комиссии Литвинова 20 .

Подобный характер данной группы источников, ставших теперь предметом исследования, усугублялся и их ведомственным происхождением. Ведь Майский, Литвинов и другие высокопоставленные советские дипломаты, как правило, являвшиеся авторами записок, подаваемых руководству СССР, в то время не были связаны с практической политикой Кремля в отношении будущего Восточной Европы, как почти не был тогда связан с этой политикой и НКИД в целом. За исключением, быть может, Чехословакии, тесные отношения с эмигрантским правительством которой поддерживались Москвой через официальный дипломатический канал, а потому НКИД играл тут существенную роль, политические усилия советской стороны, касавшиеся будущего остальных восточноевропейских стран, шли в основном либо даже исключительно по линии совсем других ведомств. Таковыми были Отдел международной информации (ОМИ) ЦК ВКП(б), созданный взамен и на основе формально распущенного Коминтерна, а также разведывательные службы. Через них осуществлялись связи с компартиями, равно как и с другими политическими группами, вступавшими во взаимодействие с коммунистами в странах Восточной Европы. Через те же каналы предпринимались советские действия, направленные на создание почвы для желательного Кремлю будущего развития ситуации в этих странах 21 .

Интересно в данной связи сопоставить, например, некоторые положения упомянутой записки Майского от 10 января 1944 г. с имевшими место тогда же практическими шагами советского руководства. Так, указывая на желательность того, чтобы в европейских странах, которые будут освобождены от фашизма, государственный строй основывался на принципах "широкой демократии в духе идей народного фронта", Майский относил всю Восточную Европу, за исключением Чехословакии, к той категории стран, где такой строй должен будет устанавливаться путем вмешательства СССР, США и Англии. Хотя в записке отмечалась сложность достижения договоренности по этому поводу между СССР и западными союзниками, однако, делался вывод, что сотрудничество трех держав по данному вопросу "окажется возможным, хотя и не всегда легким" 22 . Между тем как раз в это время Кремль в полной тайне от союзников уже активно готовился, например, к тому, чтобы при вступлении советских войск на территорию самой крупной восточноевропейской страны - Польши установить там путем собственных односторонних действий просоветский режим, ведущую роль в котором должны были играть польские коммунисты. С этой целью еще с конца 1943 г. в Москве началась и вплоть до июля 1944 г. продолжалась работа, направленная на создание органа власти, который появился бы в Польше вместе с советскими войсками и был провозглашен там в качестве национальной правительственной власти 23 .

Эти шаги, предпринимавшиеся не через НКИД (Молотов имел к ним непосредственное отношение не как его глава, а как ближайший сотрудник Сталина, отвечавший в тот период за всю сферу внешней политики, включая и отношения с компартиями 24 ), в конечном счете, как известно, привели к формированию в июле 1944 г. в Москве, под непосредственным наблюдением Сталина, так называемого Польского комитета национального освобождения (ПКНО), доставленного вслед за советскими войсками в Польшу и осуществлявшего на занимаемой ими территории функции правительства. Так было положено начало установлению явочным порядком подконтрольного Москве режима во главе с коммунистами 25 .

Столь же явочным порядком, ставя западных союзников перед совершившимся фактом, Кремль действовал затем и в отношении ряда других стран Восточной Европы. Так, 5 сентября 1944 г. СССР неожиданно объявил состояние войны с Болгарией и 8 сентября туда стали входить совете-

стр. 152


кие войска, что создало условия для осуществления в ночь с 8 на 9 сентября государственного переворота и прихода к власти правительства Отечественного фронта, в котором решающую роль играли коммунисты. Официально Москва аргументировала свои действия тем, будто образованное 2 сентября болгарское правительство К. Муравиева, порвавшее союзнические отношения с Германией и провозгласившее нейтралитет, продолжает, однако, помогать Германии в войне против СССР, предоставляя для этого германским войскам территорию Болгарии. Но на основе болгарских архивных материалов уже давно выяснено, что правительство Муравиева направляло свои усилия на вывод немецких войск из Болгарии или их разоружение 26 . А по данным советской разведки, имевшимся на начало сентября 1944 г., даже те германские части, которые еще находились к этому времени в Болгарии, спешили покинуть страну. Причем в основном это были части, отступившие из Румынии и лишь следовавшие транзитом через Болгарию в Македонию и Сербию 27 . Если Кремль хотел пресечь уход немцев через территорию Болгарии, то достаточно было просто перекрыть румыно-болгарскую границу, на которую советские войска уже вышли в конце августа - начале сентября. В действительности поспешным объявлением войны советская сторона торпедировала предстоявшее подписание соглашения о перемирии между Болгарией и западными союзниками и создала формальные условия для своего военного присутствия в Болгарии, обеспечившего установление там режима с фактическим главенством коммунистов. В Румынии, также занятой Красной Армией, последовательно нараставший в конце 1944 - начале 1945 г. жесткий советский нажим, направленный на то, чтобы усилить в государственном управлении позиции компартии и блокировавшихся с нею левых группировок, завершился, по сути, переворотом, произведенным под советским контролем и тоже поставившим западных союзников перед совершившимся фактом: 6 марта 1945 г. власть перешла к правительству П. Гроза, в котором ведущая роль принадлежала коммунистам 28 .

Таким образом, во многих случаях политика Кремля при вступлении советских войск в страны Восточной Европы вовсе не была тождественна тому, что предлагалось в некоторых разрабатывавшихся в НКИД предложениях.

Что касается второй из упомянутых категорий источников - непубличных высказываний Сталина по поводу Восточной Европы в его беседах с различными иностранными деятелями, то в последнее десятилетие в историографии проявилась склонность части исследователей, как и в случае с документами, относящимися к первой из названных категорий, трактовать такие высказывания как непосредственное выражение намерений советского руководства. Между тем подобный источник весьма специфичен, а оценка на его основе позиций советской стороны - нередко более чем проблематична, особенно если речь идет не о каких-то конкретных договоренностях, а о сталинских заявлениях общедекларативного характера, которые во многих случаях служили камуфляжно-пропагандистским цепям. Однако к анализу сказанного Сталиным ряду иностранных собеседников авторы некоторых работ подходят без должного учета того, кому именно, при каких обстоятельствах и для чего это говорилось.

Например, тот же Леффлер выступил с тезисом, что в период, когда советские войска вели в 1944 - 1945 гг. операции в Восточной Европе, у Сталина вообще не было определенной цели по поводу будущего общественно-политического строя в странах указанного региона. А аргументируется этот тезис ссылками на данные, согласно которым хозяин Кремля делал тогда разным иностранным посетителям непубличные заявления, противоречившие друг другу: в 1944 г. в беседе с премьером польского эмигрантского правительства С. Миколайчиком он высказывался в том смысле, что коммунистическая система не подходит для Польши, между тем как через несколько месяцев, весной 1945 г., на встрече с лидером югославских коммунистов Й. Брозом Тито говорил, что каждая из сторон, победивших в войне, т. е. СССР и западные союзники, распространит свою общественную систему на всю территорию, занятую ее армией, а это означало, что Советский Союз будет действовать в Восточной Европе в интересах установления коммунистических режимов. Но подобные сравнения вряд ли правомерны, ибо Леффлер совершенно не учел поистине огромной разницы в том, с кем беседовал Сталин в каждом из упомянутых случаев: югославские коммунистические лидеры были тогда его ближайшими союзниками в достижении коммунистических целей, и он мог быть с ними более откровенен, а Миколайчик - политическим противником, в отношении которого вся советская тактика строилась на обмане. В такой плоскости вопрос Леффлером вообще не ставится 29 .

В свою очередь, И. И. Орлик, касаясь того, каковы были цели советского руководства в Польше при вступлении туда советских войск, ссылается на сказанное Сталиным в беседе с левоориентированным польским католическим священником из США С. Орлеманьским, состоявшейся 28 апреля 1944 года. Тогда Сталин заявил, что советская сторона не намерена вмешиваться в то, какие политические, социальные или религиозные порядки будут установлены в Польше, а лишь хочет,

стр. 153


чтобы там было правительство, которое "понимало бы и ценило хорошие отношения" с СССР. По мнению Орлика, в этих словах было "выражено отношение Москвы к будущему польскому государству" 30 . Но подобный вывод построен на полном игнорировании того, что Орлеманьский отнюдь не принадлежал к людям, с которыми Сталин мог бы всерьез делиться своими внешнеполитическими планами, а был просто очередной фигурой, которую Кремль старался использовать в пропагандистско-тактических целях. Сказанное Сталиным полностью противоречило как предпринимавшимся тогда же тайным советским усилиям по созданию ПКНО, так и тому, что вся советская политика в Польше вслед за вступлением туда Красной Армии была направлена именно на установление определенного общественно- политического порядка.

По поводу планов, которые на завершающем этапе второй мировой войны были у Кремля в отношении политического будущего Восточной Европы, в историографии обычно фигурирует широко известное мемуарное свидетельство М. Джиласа об уже упоминавшемся выше высказывании Сталина на встрече с Тито в апреле 1945 г.: каждая из победивших сторон, в том числе СССР, распространит свою общественную систему на ту территорию, которую сумеет занять его армия 31 . Хотя нет оснований не верить Джиласу, однако, к сообщаемым им данным историк, естественно, должен относиться с той же степенью критичности, как и к любому мемуарному источнику. Тем более, что Джилас писал это много лет спустя исключительно по памяти. Однако среди архивных материалов, вошедших в научный оборот в последние годы, есть свидетельство об относящемся тоже к началу 1945 г. другом высказывании Сталина, которое является, в сущности, косвенным подтверждением того, о чем свидетельствовал Джилас. Речь идет о содержащейся в дневнике Г. Димитрова записи сказанного Сталиным на встрече с рядом руководящих деятелей новых режимов Болгарии и Югославии 28 января 1945 года. Согласно записи, которая была сделана Димитровым сразу же после этой встречи, а потому может рассматриваться как достаточно надежный источник, Сталин говорил о необходимости тесного союза славянских народов (так именовался тогда в советском политическом лексиконе начавший складываться блок СССР и первых восточноевропейских "народных демократий") в контексте перспективы будущей войны. А эта перспектива рисовалась им как военное столкновение через полтора-два десятилетия не только с Германией, которая, по его прогнозам, могла к тому времени возродиться, но и с капитализмом вообще, включая западные державы, пока еще составлявшие вместе с СССР антигитлеровскую коалицию 32 . Очевидно, что в качестве надежных союзников в такой будущей войне с "капитализмом" расчет мог быть на режимы, которые в итоге должны были стать коммунистическими.

Конечно, как и во многих других случаях с высказываниями Сталина, вполне правомерно задаться вопросом, отражал ли тезис о неизбежной будущей войне его действительные соображения, а не был ли всего лишь тактическим приемом, направленным на решение совсем иных, сугубо конъюнктурных задач. В данном конфетном случае - призванным аргументировать перед югославскими и болгарскими собеседниками на языке столь близких им идеологических понятий необходимость теснейшего сплочения возглавленных ими стран с СССР во имя будущей мировой схватки с "классовым противником". На сегодняшний день в распоряжении исследователя нет документальных данных, которые давали бы абсолютно прямой, бесспорный, ясный ответ на такой вопрос. И трудно сказать, существуют ли вообще подобные документы. Однако нельзя не принять во внимание, что соображение о неизбежности мировой войны, которая должна непосредственно касаться и СССР, занимало чрезвычайно важное место как в менталитете советского руководства, Сталина, так и в его политических, прежде всего внешнеполитических, расчетах еще с довоенных времен 33 . А опыт, связанный со второй мировой войной, должен был, очевидно, укрепить подобную позицию.

В том, что было зафиксировано Димитровым, обращает на себя внимание и другое. Ставя вопрос таким образом, как он это сделал, Сталин, в сущности, отождествлял интересы СССР в вероятном грядущем военном столкновении с западными державами (возможно, блокирующимися с Германией) с интересами "социализма" в борьбе против "капитализма". Если он делал это в беседе с болгарскими и югославскими коммунистическими деятелями не в чисто тактических целях, а всерьез, то в таком случае распространение коммунистической власти за пределами СССР, конкретно - в странах Восточной Европы, было для него и фактором обеспечения безопасности советских границ, и одновременно расширением "сферы социализма", т. е. дальнейшим шагом на пути так называемой мировой революции. При таком подходе, который во всяком случае был весьма ощутим в системе большевистских идейно- политических ориентиров после утверждения советского государства, обе названные цели оказывались неотделимы одна от другой, сливаясь в единое целое.

Возможно, именно в этом и заключается решение той дилеммы, которая столь активно дебатируется рядом авторов: исходил ли Сталин в своей восточноевропейской политике из революционных постулатов или из соображений безопасности СССР. А заодно, возможно, здесь же в значи-

стр. 154


тельной мере содержится и ответ на тесно связанный с этим и не менее дискутируемый вопрос о том, насколько его тогдашняя внешняя политика была обусловлена доктринальными (идеологическими) факторами, а насколько он был реалистом 34 .

С проблемой того, в какой мере и при соблюдении каких методологических критериев непубличные высказывания Сталина на встречах с иностранными собеседниками могут использоваться как источник для выяснения целей и планов Кремля в отношении Восточной Европы в рассматриваемый нами период, связан еще один дебатируемый в историографии вопрос. Речь идет о выдвинутом Сталиным еще в конце второй мировой войны тезисе о том, что к социализму можно идти не только через советское устройство, но и через другие государственно-политические формы - демократическую республику, а то и конституционную монархию. Данный тезис, излагавшийся им в беседах с рядом руководящих деятелей восточноевропейских "народных демократий", был вслед за окончанием войны трансформирован советским лидером в формулу о возможности движения к социализму, минуя диктатуру пролетариата 35 .

Как известно, в политической практике это выразилось в том, что, за исключением Югославии и Албании, где фактически сразу возникла коммунистическая монополия власти и стала осуществляться, по сути, форсированная советизация, в других странах Восточной Европы на начальном этапе существования режимов "народной демократии" Москва и подконтрольные ей компартии придерживались курса на более длительную, "растянутую" советизацию, несоветскую по форме, с использованием коммунистами тактики политической мимикрии, с сохранением ограниченной многопартийности, той или иной степени коалиционное? власти и атрибутов парламентаризма, где в большей мере номинальных, вплоть до фактически фиктивных, а где более реальных. Такой курс, диктовавшийся необходимостью учитывать как тогдашние реалии внутренней ситуации в этих странах, так и обстоятельства, связанные с позицией западных держав, в зависимости от указанных факторов проводился с определенными, нередко весьма значительными различиями применительно к разным странам или группам стран. Но, как тоже известно, в 1947 г. он сменился очевидным переходом к форсированной советизации (в Чехословакии переход реализовался лишь в начале 1948 г., воплотившись в февральском перевороте).

В историографии получили хождение весьма различные трактовки того, что именно имел в виду Сталин, выдвигая тезис о несоветском пути к социализму: от оценки, что подобные его сентенции, повторявшиеся затем рядом восточноевропейских коммунистических лидеров, были - как и сама практическая политика "растянутой советизации" - проявлением тактико- камуфляжного маневрирования, изначально рассчитанного на довольно ограниченный срок, и до совершенно противоположной интерпретации, согласно которой Кремль тогда всерьез допускал, что страны региона могут в относительно длительной перспективе развиваться по действительно отличному от советского, более демократическому пути к социализму.

В некоторых работах последнего времени указывается на отдельные сталинские заявления в пользу несоветского пути в Восточной Европе, сделанные им непублично в 1946 г., главным образом во время ставших недавно известными его бесед с лидерами польской компартии, которая называлась тогда Польской рабочей партией (ППР), и выступавшей в блоке с ней Польской социалистической партии (ППС) 23 мая и с руководством ППС19 августа. И на этом основании утверждается, что он мыслил такое развитие "на основе принципов парламентаризма" как "долговременную модель" для стран региона 36 .

Но, во-первых, на самом деле Сталин при этом не говорил, ни сколь продолжительной может быть подобная модель, ни о ее парламентском характере. По поводу протяженности названного им варианта движения к социализму он ограничился лишь сделанным в беседе с поляками 23 мая 1946 г. замечанием, что режим, который установился в Польше и который он характеризовал как воплощение такого варианта, отличного от диктатуры пролетариата, "стоит сохранить". На какое, хотя бы примерно, время, - не уточнялось. А по поводу парламентаризма он в той же беседе с поляками всего лишь упомянул о том, что Ленин "допускал возможность прихода к социализму путем использования таких учреждений буржуазного демократического строя, как парламент и другие институты" 37 . В тогдашнем коммунистическом лексиконе это означало тактическое использование парламентских форм, а не следование "принципам парламентаризма". Характерно, что при этом Сталин в качестве безоговорочных примеров "новой демократии" (так он тогда именовал "народную демократию") указал польским собеседникам на режим в их собственной стране, к которому понятие парламентаризма было тогда на самом деле просто неприменимо, ибо отсутствовал парламент ввиду боязни ППР провести выборы, а также - на югославский режим, близкий, по сути, советскому. В то же время Чехословакию, где как раз существовала более реальная парламентская система, он назвал страной, где "новая демократия" установлена лишь "отчасти" 38 .

стр. 155


Во-вторых, авторы, ссылающиеся на то, что излагал Сталин в обеих беседах с поляками, как на выражение его действительных намерений, совершенно игнорируют при каких конфетных обстоятельствах и с какими целями он это делал. Ведь его высказывания, о которых идет речь, адресовались присутствовавшим лидерам ППС, которые в тот момент выступили с претензиями к ППР, обвиняя ее в сосредоточении всей власти в своих руках, в фактическом установлении коммунистической диктатуры, и проявили колебания по поводу проведения в блоке с ППР жесткой конфронтационной линии против пользовавшейся преобладающим влиянием в польском обществе фактически оппозиционной партии, возглавлявшейся Миколайчиком 39 . Заявления Сталина, что "новая демократия", существующая в Польше, так же как в других странах Восточной Европы, не является и не должна быть подобием советского строя, что движение к социализму будет происходить там без диктатуры пролетариата (а значит, без тех свойственных ей черт, что пугали руководство ППС), были противопоставлены как обвинениям, которые выдвигались со стороны ППС, так и стоявшим за этими обвинениями опасениям, которые нарастали среди ее деятелей. Он стремился их успокоить, удержать в блоке с ППР на положении фактически вспомогательного инструмента последней.

В доказательство версии о серьезной ориентации Кремля в пользу "национальных путей" некоторые авторы ссылаются и на изложенный Сталиным в беседе с делегацией британской лейбористской партии 7 августа 1946 г. тезис о двух путях к социализму: русском - более коротком, но требующем больше крови, и английском - парламентском, но более длинном 40 . Волокитина неоднократно резюмировала даже, что тем самым советский лидер констатировал "возможность отказа при продвижении к социализму от основных, наиболее одиозных постулатов коммунистической доктрины" 41 . Подобный вывод выглядит более чем странно, если принять во внимание тот вполне очевидный факт, что в этой беседе Сталин, как часто бывало при его встречах с такого рода посетителями, просто разыграл очередной спектакль. Сначала выслушав гостей, которые рассказывали ему о мерах и планах лейбористского правительства, ориентированных, как подчеркивали члены делегации, на социалистическую перспективу, он в тон собеседникам заявил о значимости того, что два столь больших государства, как СССР и Великобритания, идут к одной цели - социализму. Конечно, это заявление, в контексте которого Сталин и сказал о двух путях, вовсе не выражало того, что он думал на самом деле.

Трудно с точностью определить, насколько предпринятый им ход был сделан с общим прицелом на то, чтобы повысить имидж СССР среди европейских социалистов и следовавших за ними масс, а насколько был обусловлен более конфетными соображениями, связанными с прогнозами советского руководства по поводу Англии. Прогнозы, а точнее ожидания, заключались в том, что при усилении противоречий между Англией и США, на которое надеялся Кремль, лейбористы, давшие слишком много социалистических обещаний британским рабочим, столкнутся не только с собственной буржуазией, но и с "американскими империалистами" и будут вынуждены искать некоторой поддержки со стороны Москвы 42 . Не исключено, как раз на такую перспективу было рассчитано сталинское замечание, что поскольку "и вы, и мы", т. е. Англия и СССР, "идем к одной цели - социализму", "можно было бы только удивляться, если бы между двумя странами не было дружбы" 43 . Но независимо от того, какая из задач являлась для Сталина превалирующей во время беседы с лейбористской делегацией, в любом случае все сказанное им тогда об английском социализме представляло собой не более чем тактическую уловку.

Вместе с тем, помимо нацеленности подобных сталинских высказываний в каждом отдельном случае на решение разного рода конфетных конъюнктурных задач, в более общем плане тезис о возможности несоветского пути восточноевропейских стран к социализму являлся, как отмечено нами выше, и отражением курса на "растянутую" советизацию. Однако такой курс, по файней мере уже в 1946 г., на деле относился не ко всем "народным демофатиям" (он не включал Югославию и Албанию) и представлял собой не отказ от советизации, а специфический тактический вариант ее более постепенного осуществления, на какое-то время с использованием тех или иных несоветских форм и переходных комбинаций, с камуфлирующим лавированием компартий в процессе реализации своих целей.

Показательны соображения, изложенные Сталиным в ходе состоявшейся 2 сентября 1946 г. беседы с лидером болгарских коммунистов Г. Димитровым, в которой тоже был затронут вопрос о пути к социализму без диктатуры пролетариата. В отличие от упомянутых встреч Сталина с лейбористской делегацией или с поляками, эта беседа, проходившая в присутствии лишь самого узкого фуга высшего советского руководства, носила доверительный характер и потому важна для понимания действительных намерений Кремля. Сказанное советским лидером было сразу же подробно записано Димитровым в его дневнике. Говоря, что в Болгарии, идущей по названному выше пути, не следует копировать опыт русской революции, происходившей совсем в другой обстановке, Сталин

стр. 156


в качестве конфетного выражения болгарской специфики дал установку на объединение компартии и других, как он выразился, "партий трудящихся", прежде всего Земледельческого союза, находившегося в возглавлявшемся коммунистами Отечественном фронте, в одну так называемую трудовую партию. В условиях коммунистического преобладания объединенная партия, поглотив союзников компартии по Отечественному фронту, была бы, согласно сталинскому замыслу, по существу коммунистической, но внешне не выглядела бы таковой и приобрела бы более широкую массовую базу, особенно среди крестьянства. Выступая со своего рода программой-минимум, содержащей лишь задачи на данный конкретный период, она воспользовалась бы, по определению Сталина, "очень удобной маской", что, как он подчеркивал, было важно не только во внутриполитическом плане, но и с точки зрения международной ситуации. А затем, подытоживал он, придет время и непосредственно для программы-максимум 44 . Хотя план создания подобной партии не получил практического развития, сказанное тогда Сталиным наглядно раскрывает, каков был в принципе сам характер устремлений, из которых он исходил, выдвигая формулу о несоветском пути к социализму для восточноевропейских "народных демократий", и сколь тактическо-камуфляжный смысл эта формула имела.

Разумеется, все сказанное отнюдь не означает, что две рассмотренные нами категории новых документов, извлеченных из некогда недоступных архивов, представляют собой какой-то сомнительный источник, не заслуживающий внимания при исследовании советской политики в отношении Восточной Европы в конце второй мировой войны и в первые послевоенные годы. Как раз наоборот, обе эти категории материалов являются весьма важными и ценными для разработки указанной темы. Но, как видно из сказанного выше, использование такого материала для выяснения восточноевропейских целей Сталина требует особо тщательного методологического подхода, который бы в полной мере учитывал специфику данного рода источников. Отсутствие же такого учета, независимо от того, вызвано ли оно недостаточным вниманием к соответствующим методологическим критериям, чрезмерным ли стремлением к определенной интерпретации рассматриваемых событий или какими-либо иными причинами, ведет, как мы видим, к неадекватному изображению этого крайне важного аспекта сталинской политики.

Примечания

1. См.: ЧУБАРЬЯН А. О. Новая история "холодной войны". - Новая и новейшая история, 1997, N 6; ВОЛКОВ В. К. Германский вопрос глазами Сталина (1947 - 1952). - ВОЛКОВ В. К. Узловые проблемы новейшей истории стран Центральной и Юго-Восточной Европы. М. 2000; Soviet Archives: Recent Revelations and Cold War Historiography. - Diplomatic History, Vol. 21, N 2 (Spring 1997); LEFFLER M. Inside Enemy Archives: The Cold War Reopened. - Foreign Affairs, Vol. 75, N 4 (July - August 1996); ejusd. The Cold War: What Do "We Now Know"?-American Historical Review, Vol. 104, N2 (April 1999); NAIMARKN. Cold War Studies and New Archival Materials on Stalin. -The Russian Review, Vol. 61, N 1 (January 2002).

2. Суммарно об этой полемике, в том числе по поводу Восточной Европы, многократно описывавшейся в историографии, см., например: LUNDESTAD G. The American Non-Policy Towards Eastern Europe, 1943 - 1947: Universalism in an Area Not of Essential Interest to the United States. Tromso-Oslo-Bergen. 1978, p. 17 - 29; УЭЙТЦ P. Западные теории происхождения холодной войны. -Холодная война: новые подходы, новые документы. М. 1995.

3. Это было следствием как нередкой тогда практики только устных обсуждений, решений и указаний, особенно если действующими лицами были сам Сталин и его ближайшее окружение, так и проводившегося в ряде случаев уничтожения тех или иных документов.

4. См., например: PRECAN V. Dokumenty sovetske ery v ruskych archivech - novy pramen k ceskoslovenskym dejinam 1941 - 1945: Badatelske zkusenosti z let 1994 a 1995. - Soudobe dejiny, 1995, с 4, s. 625 - 626; МИНЮК А. И. Современная архивная политика: ожидания и запреты. - Исторические исследования в России: тенденции последних лет. М. 1996, с. 11 - 21; ПРОКОПЕНКО А. Архивы снова закрываются. -Известия, 25.IX.1997; ЧУБАРЬЯН А. О. Источниковедческие аспекты в изучении истории XX века. - Международная научная конференция "Историки и архивисты: сотрудничество в сохранении и познании прошлого в интересах настоящего и будущего". 27 - 28 ноября 1997 г.: Доклады и тезисы научных сообщений. М. 1997, с. 61; NAIMARK N. Op. cit., p. 3 - 4,6,14 - 15.

5. ПЕЧАТНОВ В. "Союзники нажимают на тебя для того, чтобы сломить у тебя волю..." (Переписка Сталина с Молотовым и другими членами Политбюро по внешнеполитическим вопросам в сентябре-декабре 1945 г.). - Источник, 1999, N 2; его же. "На этом вопросе мы сломаем их антисоветское упорство..." (Из переписки Сталина с Молотовым по внешнеполитическим делам в 1946 году). - Источник, 1999, N3; Политбюро ЦКВКП(б) и Совет Министров СССР. 1945 - 1953 [Серия "Документы советской истории"]. М. 2002, док. 171 - 176.

стр. 157


6. См.: РГАСПИ, ф. 558, оп. 11, д. 97,98,99,105,108,112,115.

7. ULAM A. Few Unresolved Mysteries about Stalin and the Cold War in Europe: A Modest Agenda for Research. - Journal of Cold War Studies, Vol. 1, N 1 (Winter 1999), p. 110 - 116 (особенно р. 111 - 113).

8. Часть этих документов теперь опубликована. См., например: "Заняться подготовкой будущего мира". - Источник, 1995, N 4 (17), док. 1 - 5; СССР и германский вопрос. 1941 - 1949: Документы из Архива внешней политики Российской Федерации. Т. I. М. 1996, док. 54 - 55,58 - 59,62 - 65,79,91 - 92,130,140 - 141, и др.

9. ФИЛИТОВ А. М. В комиссиях Наркоминдела. -Вторая мировая война: Актуальные проблемы. М. 1995; ejusd. Problems of Post-War Construction in Soviet Foreign Policy Conceptions during World War II. -The Soviet Union and Europe in the Cold War, 1943 - 1953. Lnd. - N. Y 1996; PECHATNOVV.O. The Big Three after World War II: New Documents on Soviet Thinking about Post War Relations with the United States and Great Britain. Washington. Cold War International History Project: Working Paper N 13, July 1995.

10. Определенная часть этих бесед тоже теперь опубликована. См., например: ГИБИАНСКИЙ Л. Я., МУРИН Ю. Г. Последний визит Й. Броза Тито к И. В. Сталину: Советская и югославская записи беседы 27 - 28 мая 1946 г. - Исторический архив, 1993, N 2; ГИБИАНСКИЙ Л. Я., ВОЛКОВ В. К. На пороге первого раскола в "социалистическом лагере": Переговоры руководящих деятелей СССР, Болгарии и Югославии, 1948 г. - Исторический архив, 1997, N 4; Восточная Европа в документах российских архивов. 1944 - 1953 гг. Т. I. M. - Новосибирск. 1997, док. 3,37,77,112,128,142,151,169,191,195,227,258; Советский фактор в Восточной Европе. 1944- 1953: Документы. Т. 1. М. 1999, док.6,9,11.

11. К наиболее известным относятся, например, прежде всего дневник Г. Димитрова (ДИМИТРОВ Г. Дневник (9 март 1933 - 6 февруари 1949). София. 1997), записи, сделанные восточногерманским коммунистическим лидером В. Пиком (PIECK W. Aufzeichnungen zur Deutschlandpolitik. 1945 - 1953. Brl. 1994), и мемуары таких восточноевропейских коммунистических деятелей, как М. Джилас, В. Гомулка, М. Ракоши: DILAS M. Razgovori sa Staljinom. Beograd. 1990 (публикация на русском языке: ДЖИЛАС М. Лицо тоталитаризма. М. 1992, с. 9- 158); ejusd. Revolucionarni rat. Beograd. 1990; ejusd. Vlast i pobuna. Beograd. 1991; GOMULKA W. Pamietniki. T. II. Warszawa. 1994; RAKOSI M. Visszaemlekezesek, 1940 - 1956.1-II kot. Budapest. 1997. Публикация части воспоминаний Ракоши на русском языке касается лишь периода с 1949 г.: "Людям свойственно ошибаться". Из воспоминаний М. Ракоши. - Исторический архив, 1997, N 3,4,5/6; 1998, N 3,5/6; 1999, N 1.

12. LEFFLER M. Inside Enemy Archives, p. 122 - 125; ejusd. The Cold War, p. 514,516 etc.

13. См., например, содержавшийся в работах одного из столпов этого направления, Г. Колко, тезис, что Сталин, руководствуясь исключительно соображениями безопасности СССР, стремился в Восточной Европе лишь к тому, чтобы там были дружественные Советскому Союзу правительства, которые могли быть любыми, а не обязательно коммунистическими (KOLKO G. The Politics of War: The World and United States Foreign Policy, 1943 - 1945. N.Y. 1968, p. 166).

14. Один из наиболее характерных примеров: БАТЮК В., ЕВСТАФЬЕВ Д. Первые заморозки: советско-американские отношения в 1945 - 1950 гг. М. 1995, с. 15 - 19 и др.

15. См.: "Заняться подготовкой...", док. 5; СССР и германский вопрос. Т. I, док. 79.

16. ВОЛОКИТИНА Т. В. Сталин и смена стратегического курса Кремля в конце 40-х годов: от компромиссов к конфронтации. -Сталинское десятилетие холодной войны: факты и гипотезы. М. 1999, с. 10 - 12.

17. ВОЛОКИТИНА Т. Перспективы развития Болгарии после Второй мировой войны: Взгляд из Москвы (новые документы российских архивов). - България и Русия през XX век: Българо-руски научни дискусии. София. 2000, с. 246.

18. См. запись первого заседания комиссии 8 сентября и записку Литвинова Сталину и Молотову от 9 сентября 1943 г.: СССР и германский вопрос. Т. I, док. 54 - 55, с. 237,239,240 - 241. На основе тщательного исследования архивных материалов некоторые из происходивших в комиссии дискуссий рассмотрены в: PONS S. In the Aftermath of the Age of Wars: the Impact of World War II on the Soviet Security Policy. - Russia in the Age of Wars, 1914 - 1945 [Fondazione G. Feltrinelli: Annali. Anno Trentaquattresimo. 1998]. Milano. 2000.

19. Например, в уже упоминавшейся записке Майского от 10 января 1944 г., где специально уделялось внимание и Восточной Европе (Польша, Чехословакия, Венгрия, Балканы), по поводу послевоенного внутреннего устройства стран региона, характера власти, которая была бы там установлена, дело ограничивалось лишь упоминанием о желательности в Югославии "укрепления элементов, группирующихся сейчас вокруг Тито" (СССР и германский вопрос. Т. I, док. 79, с. 343), т. е., иными словами, прихода к власти коммунистов. Правда, в отношении всех европейских стран, находившихся в тот момент под фашистским господством, включая и восточноевропейские, Майский выразил мнение о заинтересованности СССР в том, чтобы их государственный строй после войны "базировался на принципах широкой демократии в духе идей народного фронта" (Там же, с. 348), но никак не конкретизировал практическое содержание этой формулировки.

20. Одним из характерных примеров может служить "Записка о Болгарии", написанная руководящим деятелем компартии Болгарии В. Коларовым осенью 1943 г. (Централен държавен архив. - София, ф. 3 б, оп. 4, а. е. 598,л. 1 - 27;ф. 147 б, оп. 2, а. е. 332, л. 1 - 117). Хотя в ней имелся даже специальный раздел "Путь создания

стр. 158


демократической власти в Болгарии", но, во-первых, он занимал лишь немногим больше 20% всего документа, а остальная, абсолютно преобладающая часть записки касалась территориальных проблем, и во-вторых, этот раздел был составлен в весьма общих и более чем осторожных выражениях. В нем говорилось о необходимости создания "демократической народной власти в Болгарии", но не уточнялось, что именно имеется в виду. Указывалось лишь, что целью является образовать "правительство, исходящее из Отечественного фронта", т. е. того объединения политических группировок, придерживавшихся антигитлеровской ориентации, создание которого было выдвинуто в качестве важнейшей цели компартии. Правда, при этом подчеркивалась особенно активная роль, которую необходимо играть компартии в формировании Фронта и образовании будущего правительства, однако умалчивалось, какие позиции должны были бы принадлежать ей в таком правительстве. Вообще, если о территориальных проблемах говорилось много, подробно и именно как о практических планах, различные варианты которых рассматривались в записке, то раздел о будущей власти выглядел не столько как изложение конкретного плана, сколько скорее как некий довесок, носивший своего рода обязательно- ритуальный характер, поскольку наличие подобного пункта предусматривалось общей схемой, установленной в комиссии Литвинова для такого рода материалов по странам (схему см.: СССР и германский вопрос. Т. I, док. 55, с. 244 - 246).

21. Эта деятельность отражена в многочисленных материалах ОМИ, которые находятся в РГАСПИ и часть которых в последние годы опубликована в ряде документальных сборников. См., например: Коминтерн и Вторая мировая война. Ч. II. М. 1998; СССР - Польша. Механизмы подчинения. 1944 - 1949 гг.: Сб. док. М. 1995 (значительно расширенный вариант этой публикации: Polska - ZSRR. Struktury podlegtosci: Dokumenty КС WKP(b) 1944 - 1949. Warszawa. 1995); Восточная Европа в документах. Т. I. См. также: ДИМИТРОВ Г. Ук. соч.

22. СССР и германский вопрос. Т. I, док. 79, с. 348 - 349.

23. Ряд польских архивных документов об этом был опубликован уже давно - см., например: POLONSKY А., DRUKIER В. The Beginnings of Communist Rule in Poland. Lnd. - Boston - Henley. 1980; SYZDEK E. Sprawa powoiania Komitetu Narodowego w Moskwie (grudzien 1943 - styczen 1944). -Archiwum Ruchu Robotniczego. T. IX. Warszawa. 1984. Новые документы из российских архивов см., например: Z archiwow sowieckich. T. III. Konflikty polsko-sowieckie, 1942 - 1944. Warszawa. 1993, dok. 6.

24. В частности, постановлением Политбюро ЦК ВКП (б) от 27 декабря 1943 г. предусматривалось, что деятельность ОМИ (в постановлении он именовался Иностранным отделом), чьим заведующим был тогда официально назначен Г. Димитров, курируется в Политбюро Молотовым. Политбюро ЦК РКП(б)-ВКП (б) и Коминтерн: 1919 - 1943. Документы. М. 2004, с. 817.

25. Подробнее см., например: ЯЖБОРОВСКАЯ И. С. "Согласовать со Сталиным" (Советско-польские отношения и проблема внутреннего устройства Польши в конце 1943-начале 1945 г.). - У истоков "социалистического содружества": СССР и восточноевропейские страны в 1944 - 1945 гг. М. 1995; KERSTEN К. Narodziny systemu wtadzy: Polska 1943 - 1949. Poznan. 1990, s. 37 - 40,59 - 63 etc.

26. ДИМИТРОВ И. Буржоазната опозиция в България, 1939 - 1944. София. 1969, с. 214 - 215.

27. РГАСПИ, ф. 495, оп. 74, д. 93, л. 50 об.; д. 94, л. 47 - 48.

28. См.: Три визита А. Я. Вышинского в Бухарест (1944 - 1946 гг.): Документы российских архивов. М. 1998, док. 11 - 51; CHIPER I., CONSTANTINIU R, POP A. Sovietizarea Romaniei: Percepjji anglo-americane (1944 - 1947). Bucuresti.1993,doc.6 - 36.

29. LEFFLER M. Inside Enemy Archives, p. 123. Леффлер, не делавший при этом ссылок на источники, использовал, как можно судить по приведенным им примерам, сведения о встрече Сталина с Тито и некоторыми его сотрудниками в апреле 1945 г., содержавшиеся в мемуарах Джиласа, который там присутствовал, и данные о беседе Сталина с Миколайчиком 9 августа 1944 г., исходившие от польской стороны. О встрече с Тито никакие иные источники пока не известны. Но что касается беседы с Миколайчиком, то не так давно опубликована ее советская запись, согласно которой, в отличие от польских данных, Сталин там упомянул о непригодности коммунистического строя не для Польши, а для Германии (Советский фактор в Восточной Европе. Т. 1, док. 11, с. 87). Однако какие бы сведения ни были точнее - польские или советские, это не имеет значения для оценки той методологии исследования источников, которой в указанном случае придерживался Леффлер: он сравнивал доступный ему в тот момент материал о заявлениях Сталина столь различным собеседникам, но вовсе не принимал в расчет разницу в отношении советского руководителя к каждому из них.

30. ОРЛИК И. И. Восточная Европа в документах российских архивов. 1944 - 1948 гг. - Новая и новейшая история, 1999, N 5, с. 185; Центрально-Восточная Европа во второй половине XX века. Т. 1. Становление "реального социализма", 1945 - 1965. М. 2000, с. 27.

31. DILAS M. Razgovori sa Staljinom, s. 75 (ДЖИЛАС М. Ук. соч., с. 84); ejusd. Revolucionami rat, s. 423.

32. ДИМИТРОВ Г. Ук. соч., с. 463-^64.

33. Этот вопрос неоднократно рассматривался в историографии. Одна из самых последних работ - книга известного итальянского специалиста по истории сталинской внешней политики С. Понса: PONS S. Stalin and the Inevitable War, 1936 - 1941. Lnd - Portland (Or.). 2002.

стр. 159


34. На эту сторону дела уже обращалось внимание в историографии: ЧУБАРЬЯН А. О. Новая история "холодной войны", с. 10 - 11; GAIDUK I. Stalin: Three Approaches to One Phenomenon. - Diplomatic History, Vol. 23, N 1 (Winter 1999), p. 118 - 119, 122 - 124.

35. См. например: ДИМИТРОВ Г. Ук. соч., с. 464,533 - 534,535; DILAS M. Razgovori sa Staljinom, s. 75 (ДЖИЛАС М. Ук. соч., с. 84); Восточная Европа в документах. Т. I, док. 151, с. 457; док. 169, с. 511; док. 194, с. 579.

36. ВОЛОКИТИНА Т. В., МУРАШКО Г. П., НОСКОВА А. Ф. Начало создания соцлагеря. -СССР и холодная война. М. 1995, с. 77 - 78; ВОЛОКИТИНА Т. В. "Холодная война" и социал-демократия Восточной Европы. 1944- 1948 гг. (Очерки истории). М. 1998, с. 50 - 51; ее же. Сталин и смена стратегического курса..., с. 13 - 15; ОРЛИК И. И. Восточная Европа, с. 189 - 190; Центрально- Восточная Европа. Т. 1, с. 32 - 34; ВОЛОКИТИНА Т. В., МУРАШКО Г. П., НОСКОВА А. Ф., ПОКИВАЙЛОВА Т. А. Москва и Восточная Европа. Становление политических режимов советского типа, 1949 - 1953: Очерки истории. М. 2002, с. 37 - 39. Сами записи обеих бесед см.: Восточная Европа в документах. Т. I, док. 151,169.

37. Восточная Европа в документах. Т. I, док. 151, с. 458.

38. Там же, с. 457.

39. См. записи обеих бесед (указаны в примеч. 37), а также некоторые сопутствовавшие документы (Восточная Европа в документах. Т. I, док. 158,163,167,168).

40.О содержании беседы, не оглашавшемся тогда советской стороной, было довольно подробно рассказано в газетной статье секретаря лейбористской партии М. Филлипса, участвовавшего в этой встрече: PHILLIPS M. We talk with Stalin on the two roads to Socialism. -Daily Herald, August 22,1946. Советскую запись беседы см.: РГАСПИ, ф. 558, оп. 11, д. 286, л. 3 - 10 (о двух путях к социализму, л. 5).

41. ВОЛОКИТИНА Т. В. "Холодная война", с. 50; ее же. Сталин и смена стратегического курса, с. 14; ВОЛОКИТИНА Т. В., МУРАШКО Г. П., НОСКОВА А. Ф., ПОКИВАЙЛОВА Т. А. Ук. соч., с. 37. Ссылаясь на публикацию в "Daily Herald", Волокитина ошибочно определяет ее как интервью Сталина названной газете, хотя в действительности это статья Филлипса.

42. Об этом 4 сентября 1946 г. говорил Г. Димитрову А. А. Жданов, ссылавшийся при этом на беседу Сталина с лейбористами. См.: ДИМИТРОВ Г. Ук. соч., с. 535.

43. РГАСПИ, ф. 558, оп. 11, д. 286, л. 5.

44. ДИМИТРОВ Г. Ук. соч., с. 533 - 535. Комментируя этот фрагмент дневника Г. Димитрова, известный болгарский историк И. Димитров приводил устное свидетельство одного из деятелей Земледельческого союза М. Геновского, который рассказывал, как Г. Димитров, не упоминая об указании Сталина, пытался убедить руководство этой организации в необходимости создания рабоче-крестьянской партии, но натолкнулся на категорический отказ тогдашнего земледельческого лидера А. Оббова, заявившего, что не станет ликвидатором Земледельческого союза. См. ДИМИТРОВ И. Георги Димитров и неговият дневник. - ДИМИТРОВ Г. Ук. соч., с. 44.


© biblioteka.by

Постоянный адрес данной публикации:

https://biblioteka.by/m/articles/view/ИССЛЕДОВАНИЯ-ПОЛИТИКИ-СССР-В-ВОСТОЧНОЙ-ЕВРОПЕ-В-КОНЦЕ-ВТОРОЙ-МИРОВОЙ-ВОЙНЫ-И-В-ПЕРВЫЕ-ПОСЛЕВОЕННЫЕ-ГОДЫ

Похожие публикации: LБеларусь LWorld Y G


Публикатор:

Беларусь АнлайнКонтакты и другие материалы (статьи, фото, файлы и пр.)

Официальная страница автора на Либмонстре: https://biblioteka.by/Libmonster

Искать материалы публикатора в системах: Либмонстр (весь мир)GoogleYandex

Постоянная ссылка для научных работ (для цитирования):

Л. Я. ГИБИАНСКИЙ, ИССЛЕДОВАНИЯ ПОЛИТИКИ СССР В ВОСТОЧНОЙ ЕВРОПЕ В КОНЦЕ ВТОРОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ И В ПЕРВЫЕ ПОСЛЕВОЕННЫЕ ГОДЫ // Минск: Белорусская электронная библиотека (BIBLIOTEKA.BY). Дата обновления: 04.03.2021. URL: https://biblioteka.by/m/articles/view/ИССЛЕДОВАНИЯ-ПОЛИТИКИ-СССР-В-ВОСТОЧНОЙ-ЕВРОПЕ-В-КОНЦЕ-ВТОРОЙ-МИРОВОЙ-ВОЙНЫ-И-В-ПЕРВЫЕ-ПОСЛЕВОЕННЫЕ-ГОДЫ (дата обращения: 29.03.2024).

Автор(ы) публикации - Л. Я. ГИБИАНСКИЙ:

Л. Я. ГИБИАНСКИЙ → другие работы, поиск: Либмонстр - БеларусьЛибмонстр - мирGoogleYandex

Комментарии:



Рецензии авторов-профессионалов
Сортировка: 
Показывать по: 
 
  • Комментариев пока нет
Похожие темы
Публикатор
Беларусь Анлайн
Минск, Беларусь
218 просмотров рейтинг
04.03.2021 (1121 дней(я) назад)
0 подписчиков
Рейтинг
0 голос(а,ов)
Похожие статьи
Белорусы несут цветы и лампады к посольству России в Минске
Каталог: Разное 
6 дней(я) назад · от Беларусь Анлайн
ОТ ЯУЗЫ ДО БОСФОРА
Каталог: Военное дело 
8 дней(я) назад · от Yanina Selouk
ИЗРАИЛЬ - ТУРЦИЯ: ПРОТИВОРЕЧИВОЕ ПАРТНЕРСТВО
Каталог: Политология 
8 дней(я) назад · от Yanina Selouk
Международная научно-методическая конференция "Отечественная война 1812 г. и Украина: взгляд сквозь века"
Каталог: Вопросы науки 
8 дней(я) назад · от Yanina Selouk
МИРОВАЯ ПОЛИТИКА В КОНТЕКСТЕ ГЛОБАЛИЗАЦИИ
Каталог: Политология 
9 дней(я) назад · от Yanina Selouk
NON-WESTERN SOCIETIES: THE ESSENCE OF POWER, THE PHENOMENON OF VIOLENCE
Каталог: Социология 
11 дней(я) назад · от Yanina Selouk
УЯЗВИМЫЕ СЛОИ НАСЕЛЕНИЯ И БЕДНОСТЬ
Каталог: Социология 
11 дней(я) назад · от Беларусь Анлайн
EGYPT AFTER THE REVOLUTIONS: TWO YEARS OF EL-SISI'S PRESIDENCY
Каталог: Разное 
21 дней(я) назад · от Yanina Selouk
ВОЗВРАЩАТЬСЯ. НО КАК?
Каталог: География 
21 дней(я) назад · от Yanina Selouk
АФРИКА НА ПЕРЕКРЕСТКЕ ЯЗЫКОВ И КУЛЬТУР
Каталог: Культурология 
21 дней(я) назад · от Yanina Selouk

Новые публикации:

Популярные у читателей:

Новинки из других стран:

BIBLIOTEKA.BY - электронная библиотека, репозиторий и архив

Создайте свою авторскую коллекцию статей, книг, авторских работ, биографий, фотодокументов, файлов. Сохраните навсегда своё авторское Наследие в цифровом виде. Нажмите сюда, чтобы зарегистрироваться в качестве автора.
Партнёры Библиотеки

ИССЛЕДОВАНИЯ ПОЛИТИКИ СССР В ВОСТОЧНОЙ ЕВРОПЕ В КОНЦЕ ВТОРОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ И В ПЕРВЫЕ ПОСЛЕВОЕННЫЕ ГОДЫ
 

Контакты редакции
Чат авторов: BY LIVE: Мы в соцсетях:

О проекте · Новости · Реклама

Biblioteka.by - электронная библиотека Беларуси, репозиторий и архив © Все права защищены
2006-2024, BIBLIOTEKA.BY - составная часть международной библиотечной сети Либмонстр (открыть карту)
Сохраняя наследие Беларуси


LIBMONSTER NETWORK ОДИН МИР - ОДНА БИБЛИОТЕКА

Россия Беларусь Украина Казахстан Молдова Таджикистан Эстония Россия-2 Беларусь-2
США-Великобритания Швеция Сербия

Создавайте и храните на Либмонстре свою авторскую коллекцию: статьи, книги, исследования. Либмонстр распространит Ваши труды по всему миру (через сеть филиалов, библиотеки-партнеры, поисковики, соцсети). Вы сможете делиться ссылкой на свой профиль с коллегами, учениками, читателями и другими заинтересованными лицами, чтобы ознакомить их со своим авторским наследием. После регистрации в Вашем распоряжении - более 100 инструментов для создания собственной авторской коллекции. Это бесплатно: так было, так есть и так будет всегда.

Скачать приложение для Android