Libmonster ID: BY-1098

Глава XV

В данном труде я не ставлю себе широкой задачи описания великой революции 1917 года. Я касаюсь этого события лишь постольку, поскольку оно имеет отношение к моей основной теме и поскольку на фоне этих глубоких исторических переживаний вырисовывается личность покойного Красина, и постольку в тех же интересах я должен говорить о самом себе.

События завертели меня. Уже на другой день после упомянутого концерта весь Петербург преобразился. Прекратилось всякое движение: трамваи стали, по улицам двигались толпы восставшего народа. Нерешительно двигались отряды мобилизованных полицейских, конных и пеших, проходили отряды жандармов... Народ валил трамвайные вагоны... Наспех воздвигались баррикады... В городской управе шла запись в народную милицию... Толпы народа тянулись в Государственную думу...

Как я выше говорил, я стоял в это время в стороне от революционного движения, связи мои порастерялись... Но я не мог оставаться сторонним зрителем развивавшейся революции, и 24 февраля я пошел в городскую думу и записался в милиционеры. Во главе бюро, принимавшего добровольцев, стоял, если не путаю имени, гласный Козловский1. Было заметно, что эта роль была ему не по себе...

Я записался. Какая-то дама надела мне на рукав шубы повязку с инициалами "ПГНМ", то есть Петербургская Городская Народная Милиция. Меня по месту жительства назначили на Васильевский Остров... Через два дня организованный мною "Совет Василеостровской городской народной милиции" избрал меня своим председателем...

Первые дни революции все стояло. Я не мог соединиться с Царским Селом по телефону и совершенно не знал, что творится с Красиным. Впоследствии я узнал это. Поезда не ходили, автомобили были у всех реквизированы, и около двух недель его не было и в правлении "Сименс и Шуккерт". Мне было не до него: я работал, являясь, по существу, чем-то вроде Василеостровского не то градоначальника, не то "диктатора". Все мои попытки снестись с ним, чтобы привлечь и его к революционной работе, были тщетны. Когда в моей работе наступила некоторая перемычка и я,


Окончание. Начало см.: Вопросы истории, 2009, N 2.

стр. 3

воспользовавшись тем, что поезда начали ходить, поехал в Царское Село, я застал Красина совершенно поблекшим. Он с каким-то озлоблением и нехорошей иронией говорил о революции, издевался над всем и вся, брюзжал, вышучивая в частности и меня по поводу того, что я стоял во главе Василе-островской милиции, иронически величая меня "Василеостровским диктатором"...

По-видимому, ему было тяжело, что жизнь, путем чисто механической отдачи, отшила его. Он демонстративно говорил со мной о своем имении со сланцами, заставлял меня вместе с ним рассматривать планы этого имения, делал свои расчеты и старался показать вид, что нагрянувшее великое событие ни в малой мере не интересует его, - словом, ломал комедию, причиной которой было чувство великого оскорбления тем, что жизнь точно сочла его ненужным в этот момент...

Я ночевал у него... Вечером, когда мы с ним, по обыкновению, остались наедине в его кабинете, он, не будучи в силах более сдерживаться, излил мне все свои жалобы... Я утешал его тем, что только его отдаленное местопребывание (Царское Село) временно отшило его от жизни.

- Нет, Жоржик, ты подумай только, - жаловался он, - ведь у меня, у старого революционера с громадным активом, мои рабочие реквизировали автомобиль... И как подло они это сделали!.. Я выхожу из правления... мой автомобиль стоит у подъезда... иду к нему и вдруг вижу около него кучку рабочих с нашего завода, которые горячо препираются о чем-то с моим шофером... Спрашиваю, в чем дело? Рабочие сперва заминаются, а потом, вдруг набравшись смелости, говорят: "Мы постановили реквизировать вашу машину для надобностей революции!" Я замкнулся в себя и молчал, но мой шофер продолжал препираться, доказывая рабочим, что я-де известный старый революционер, что мне автомобиль тоже нужен для революционной работы... Тут рабочие начали издеваться, свистать, улюлюкать... Словом, я велел шоферу сойти с машины и передать ее "товарищам" (это слово он произнес с презрением), а сам должен был пешком тащиться на Царскосельский вокзал, ибо извозчиков не было... Вот тебе справедливость!

Все это было мелко. Я старался примирить его с фактом исторической необходимости. Говорил ему трафаретные истины о том, что лес рубят - щепки летят... Но он точно поглупел в это время: он почувствовал себя глубоко уязвленным.

- Ах, вот что... я щепка! - в негодовании воскликнул он. - Щепка, я, считающийся одним из самых видных революционеров!.. Щепка!.. Меня можно просто выбросить из моего, слышишь ты, моего автомобиля... меня можно так, за всяко-просто, отнести к разряду врагов народа!..

И он стал растекаться в нелепых ламентациях и злился и на революцию, и в частности на меня. В заключение с ним произошел форменный истерический припадок, он плакал и рыдал, выкрикивая ругань по адресу всех и вся...

А революция шла своим ходом. Я был весь в ее власти... С Красиным я виделся лишь изредка, заезжая к нему от времени до времени в его правление. Он работал, по-прежнему сохраняя вид директора, но стал суров и как-то еще более величествен.

Приехал в пломбированном вагоне и Ленин. Красин в разговорах со мной метал по его адресу громы и молнии, избегал встреч с ним, называя его не иначе как маньяком, опасным фантазером, жалким демагогом, которого следовало бы "просто пристрелить, как бешеную собаку"... В это время создалась газета "Новая жизнь" Горького, и имя Красина стало фигурировать в качестве ее постоянного сотрудника.

стр. 4

Вскоре по делам службы приехал из Стокгольма Боровский. Я встретился с ним у Красина в кабинете. Угодливый и, когда ему нужно, старающийся без мыла пролезть в душу, Боровский поддакивал Красину в его нападках на Ленина. Я относился тоже отрицательно к Ленину и не скрывал этого... Много спустя, когда Ленин стал богом и царем над несчастной Россией, а Боровский был назначен посланником (см. мою книгу "Среди красных вождей") в Швеции, он, горя усердием, сообщил Ленину то, что я о нем говорил, примешав к этому и массу отсебятины...

Красин продолжал носиться со своими "сланцевыми" планами, производил какие-то большие чертежные работы и укреплялся во владении своим имением...

В мае 1917 г. мне пришлось уехать в Стокгольм, где обстоятельства надолго задержали меня. Об этом я упоминаю в моих обеих цитированных книгах. Лишь после большевистского переворота, в начале декабря этого же года мне удалось побывать в Петербурге. О всех моих перипетиях, сопряженных с этой поездкой, а равно и о моей встрече с Красиным там, я подробно говорю во введении к моей книге "Среди красных вождей". Чтобы не повторяться, отсылаю интересующихся к этому труду и лишь вкратце резюмирую сказанное мною в нем.

Но считаю нужным раньше привести здесь один маленький характерный эпизод в дополнение к тому, что написано мною в вышеупомянутой моей книге о моей встрече с Красиным в Петербурге в это время. Хотя, как я упоминаю ниже, он относился глубоко отрицательно к советскому строю, тем не менее, когда я прощался с ним, собираясь поехать в Смольный, он, с какой-то не то застенчивой, не то жалкой улыбкой, обратился ко мне со следующими поразившими меня словами:

- Вот что еще, Жоржетта, когда ты будешь говорить с Троцким, этим новоявленным министром иностранных дел, то скажи... просто от себя... порекомендуй ему по заключении Брестского мира назначить меня послом в Берлин... Ведь, право, более подходящего посла им не найти... в Германии меня все знают и ценят... Словом, ты можешь смело выставить мою кандидатуру, но, ради Бога, не говори, что я сам тебе об этом сказал, а просто от своего имени...

Хотя эти слова, после крайне отрицательного отношения Красина к советской власти, меня очень поразили, ибо тут чувствовалась какая-то неувязка, я ему обещал исполнить его просьбу. И, встретившись в Смольном с Троцким, я ему (конечно, от своего имени) сделал это предложение. Троцкий отнесся к моему предложению величественно и сказал, что кандидатура Красина, по подписании Брестского мира, будет выставлена...

Привожу этот факт как характеризующий, насколько были искренни отрицательные суждения Красина о красных вождях и насколько в этом его озлобленном отношении играло роль уязвленное самолюбие...

Красин, как я об этом подробно говорю в "Среди красных вождей", относился в то время к большевистскому эксперименту так же, как и я и Боровский, - крайне отрицательно, называя всю эту затею авантюризмом и безумием, дни которого-де сочтены, ибо безумие не может долго продолжаться... Когда он через некоторое время после моего возвращения в Стокгольм, где жила в то время его семья, приехал туда же (весной 1918 г.), мы с ним месяца два решали вопрос, идти ли нам обоим на службу советов, куда нас усердно приглашали Ленин и другие. Но и об этих наших обсуждениях я обстоятельно говорю в моей книге "Среди красных вождей", где я подробно отмечаю основную линию наших рассуждений, говорившую за то, чтобы пойти... Результатом наших долгих обсуждений про и контра было решение,

стр. 5

что мы оба, как старые революционеры, сознавая всю негодность "красных вождей" и их авантюризм, должны, несмотря ни на что, пойти к ним на службу во имя того, чтобы внести наш жизненный опыт, наши знания в дело управления страной. Не обольщаясь нашим значением, мы надеялись, что у нас хватит сил удержать этих "вождей" от ряда вредных экспериментов. Ведь дело шло о России, о службе русскому народу...

В неоднократно уже цитированной моей книге "Среди красных вождей" я подробно излагаю sine ira et studio2, как действительность быстро стала доказывать мне, что я принес напрасную жертву, что не мог я влиять на них, а они стремились всеми силами исказить мое лицо и ассимилировать его с собой. Но я вышел победителем из этого столкновения: убедившись, что все мои попытки честного служения России обречены на неудачу, я, весь исстрадавшись, ушел, признав себя побежденным, но не сломленным, ушел с сознанием своей роковой для меня ошибки и с горячей ненавистью к тому великому злодеянию, имя которому "Советский режим"...

Но, увы, я унес с собой также и ясное сознание, что мой старый друг, который так же, как и я, не мог ничего сделать для России в положительном значении слова и был обречен на продолжение и углубление зла, не только остался среди красных вождей, но и ассимилировался с ними...

Для тех из моих читателей, кто искренно заинтересуется той эволюцией, тем падением духа, жертвой которых стал Л. Б. Красин, будет нелишним познакомиться с упомянутой моей книгой, в которой я много места отвожу покойному другу моей юности...

Часть третья.

Глава XVI

Итак, мы решили с Красиным вступить в красный олимп. Да будет проклят тот день, когда мы пришли к этому решению!..

И вот в мае 1918 г. Красин уехал из Стокгольма в Берлин, прищучившись, без определенного назначения, к советскому посольству, возглавляемому покойным Иоффе3. Там он со своими блестящими способностями, со своим деловым опытом и знаниями и с открывшимся в нем незаурядным талантом дипломата, а также со своими связями и влиянием в деловых немецких кругах, в которых он хорошо был известен по своей службе у "Сименс и Шуккерт", быстро приобрел громадное влияние. Да оно было и немудрено. В моей книге "Среди красных вождей" я довольно подробно характеризую личный состав первого советского посольства, указывая на то, что он состоял из людей совершенно ничтожных. Естественно, что Красин со всеми своими данными стал "персона грата" в этом посольстве, хотя, повторяю, он не имел никакого официального амплуа и, по существу, был как бы чиновником особых поручений. Так, он состоял членом организованной при посольстве особой делегации для переговоров с немцами относительно их компенсации в связи с позорным Брест-Литовским мирным договором.

Когда я в конце июля прибыл в Берлин на должность первого секретаря этого посольства, Иоффе и Красин хотели и меня ввести в эту позорную делегацию, но я, быстро поняв сущность ее назначения, отклонил от себя эту честь под предлогом, что я не в курсе всех переговоров, происходящих уже не менее двух месяцев, и что, занятый целой кучей дел и обязанностей по своей прямой должности, я не могу уделять этому новому делу необходимое количество времени и труда.

стр. 6

Но, как ни убедительно я говорил, Красин, плававший в этой делегации как рыба в воде, отнесся крайне подозрительно к моим доводам и уже в самый первый день моего приезда между нами по этому поводу произошло довольно неприятное объяснение.

- Напрасно, - сказал он мне, когда мы остались с ним наедине, - ты отказываешься от участия в трудах этой исторической делегации... Ведь мы с тобой вдвоем стали бы господами положения. Посмотри на членов ее, ведь все они дурак на дураке... Вот не то поэт, не то просто блаженненький Менжинский4, который в деловом отношении ни бя, ни мя... Затем талантливый, но без царя в голове, какой-то талмудист Ларин5, великий теоретик социализма, в котором он никак не может разобраться... Далее идет Сокольников6, официальный брест-литовский миротворец... глупый и необразованный, он пляшет под дудку своего идола, этого недотепы Ларина... Передумай, право, и войди в эту делегацию, и мы приберем ее к рукам...

- Я не могу, - отвечал я. - Во-первых, мне не справиться, действительно, с массой навязанных мне обязанностей по моей должности... а главное, знаешь ли, именно "историчность" этой делегации и отталкивает меня... Ведь ясно, что, невзирая на все красивые слова, что мы не пойдем на мир при условии уплаты контрибуции, дело, согласно плану Ильича, сводится, очевидно, к тому, чтобы уплатить несколько миллиардов кровных российских рублей немцам... Я не хочу прилагать руку к этому преступлению, действительно историческому...

- Ага, - с раздражением прервал меня Красин, - это очень ловкий ход... Ты хочешь умыть руки и выбраться на твердый бережок и спастись от суда истории: я, мол, не я и лошадь не моя...

- Ну, Хром, - с серьезным тоном оборвал я его, - ты, конечно, этого не думаешь и говоришь так только в полемическом задоре... Однако мне надо спешить, жена ждет меня в гостинице и, наверное, волнуется, что я пропал с восьми часов утра... До свидания.

И мы не то что холодно, но суховато с ним простились.

Красин продолжал свои занятия в делегации, которая примерно через месяц закончила переговоры с немцами, согласившись выплатить им шесть миллиардов золотых рублей!..

Только что упомянутое недоразумение между мной и Красиным было первой из целой цепи других стычек с ним за время моей советской службы. Уже в данном случае, как читатель, конечно, успел заметить, в психике Красина прошла, хотя бы и тонкой нитью, но достаточно ясной, линия оппортунизма. Она так дисгармонировала с теми основными положениями, которые стояли в ряду мотивов, побудивших нас "осоветиться"!..

По окончании переговоров о компенсации немцев Красин уехал в Москву, где вскоре стал во главе сперва Комиссариата торговли и промышленности (переименованного впоследствии в Комиссариат внешней торговли), а затем по совместительству он стал и народным комиссаром путей сообщения.

Оба эти поста требовали от Красина больших усилий и недюжинных способностей, особенно если читатель вспомнит те общие условия разрухи, в которых находилась Россия... Вскоре Красин стал и председателем Чрезвычайной комиссии по снабжению Красной армии, а также членом Высшего совета народного хозяйства и Совета труда и обороны. Своим опытом и способностью ориентироваться в новых обстоятельствах он всюду вносил массу энергии, знания и находчивости.

Нечего говорить, что Ленин, занятый "высшими вопросами", был в восторге от работы Красина в сферах, ему лично недоступных по незнанию, и

стр. 7

таким образом, он в лице Красина имел практика-спеца по всем хозяйственным, административным и политическим вопросам. Но в то же время Ленин и опасался Красина, считая его оппортунистом и "липовым" коммунистом... И действительно, первое время Красин и не старался скрывать, что был таковым, борясь за умерение стопроцентного коммунизма, к которому он продолжал относиться в высокой степени отрицательно. На этой почве у него с Лениным было много трений. Нагромождая на него одну за другой всевозможные высшие функции, Ленин осторожно запутывал Красина в сети коммунистической, не за страх, а за совесть, политики и, если можно так выразиться, сделал его соучастником всех преступлений советского режима...

Ленин же заставлял Красина выступать явным сторонником пресловутой "монополии внешней торговли", принципов которой Красин совершенно не разделял: он был слишком умен и опытен для того, чтобы всерьез исповедовать веру в спасительность для России этой монополии. В глубине души он считал ее вредной и часто в интимных беседах со мной зло издевался над ней... Но Ленин, хорошо и тонко знавший и понимавший Красина и все его человеческие слабости, играя на них, шаг за шагом втравливал его в ловко задуманный им капкан и, фигурально выражаясь, Красин, незаметно для себя самого, по уши завяз в нем... Льстя мелкому самолюбию Красина, который на это был очень падок, он постепенно сделал его, по существу, вторым после себя лицом в СССР. Он взваливал все более и более груза на его спину, но держал его в руках как своего поддужного.

Когда я после моего ареста в Германии7 возвратился в Москву, мне кажется, не было такой отрасли государственного управления, в которой не работал бы Красин на одном из видных постов. Немудрено, что у Красина создавалось впечатление, что он является незаменимым... Жалкая иллюзия!..

Нечего и говорить, что такое внедрение Красина, по воле Ленина, во все области управления, создавало ему массу врагов среди красного Олимпа. Я ссылаюсь на книгу моих воспоминаний, где я с возможной полнотой описал ту атмосферу зависти и взаимных подсиживаний, в которой вообще проходит на всех ступенях бюрократической иерархии деятельность советских заправил. И понятно, что в конце концов на шею Красина, творившего волю Ленина, "товарищи" стали вешать всех собак и всячески изощрялись, чтобы подвести его. А его кажущееся влияние на Ленина, конечно, многим не давало спокойно спать.

Но к тому времени, когда я, возвратившись из Германии, встретился с Красиным в Москве, его значение в глазах Ленина, по-видимому, значительно поколебалось и становилось все более эфемерным. Я живо помню, как в день моего приезда в Москву мы с Красиным, оставшись вдвоем, беседовали на вопросы советской современности.

Он рисовал мне, одну за другой, мрачные картины нелепостей, иногда чисто "головотяпских". О Ленине он говорил с озлоблением, и в том, что он говорил о нем, чувствовалась какая-то беспомощность, граничащая с робостью. Нередко мне казалось в такие минуты, что он напоминает собою кролика, загипнотизированного боа-констриктором8...

Когда я ему задал вопрос: "Ну, а твое влияние не Ленина?", он беспомощно, с горькой улыбкой ответил, что его влияние ничтожно. Глубокое разочарование слышалось в его словах и в тоне его рассказов. В дальнейшем мне часто приходилось присутствовать при телефонных разговорах Красина с Лениным, и меня всегда при этом поражал какой-то заискивающий, робкий и даже низкопоклонный тон реплик Красина.

В моей книжке "Ленин и его семья" я уже упомянул, что лично мы с Лениным настолько разошлись, что даже когда я находился на высоких по-

стр. 8

стах в СССР, мы, по молчаливому соглашению, не встречались друг с другом, а сносились либо письменно, либо по телефону, или же через посредство Красина. Неоднократно слушая, как Красин по разным делам говорил с Лениным по телефону, я часто не мог преодолеть глубокого отвращения, видя, с каким подобострастием, с какими ужимками говорил Красин с "самим". Он весь точно преображался, в движениях его появлялась какая-то не свойственная ему торопливость и суетливость, полная неуверенность в тоне, быстрая уступчивость и угодливое согласие со всем, что ему говорил Ленин. Нередко, когда Красин говорил с ним из моего кабинета, где к Кремлевскому аппарату была прикреплена и вторая слуховая трубка, я по приглашению Красина снимал ее и слушал весь их разговор...

Ленин часто пересыпал свою речь остротами, далеко не всегда удачными и часто просто грубыми и плоскими, но Красин неизменно и с полной готовностью начинал хохотать, точно Ленин сказал что-либо весьма остроумное и меткое... Так, помню, среди одного разговора о смазочных маслах, Ленин привел искаженный текст из священного писания, являющийся известной семинарской остротой: "мазаху маслом многи недужни и околеваху"9. Красин нашел нужным начать так хохотать, точно он впервые услышал эту семинарскую остроту, прерывая несколько раз дальнейшую свою речь новыми взрывами смеха: "...Нет, как вы это, Владимир Ильич, сказали... ха-ха-ха!.. околеваху... вот здорово!"...

Мне было противно и тяжело быть свидетелем этого подыгрывания к всесильному диктатору... было стыдно за моего старого друга, за наше прошлое, молодое святое святых... Случалось, что Красин после таких разговоров по телефону, заметив мою брезгливую гримасу и понимая мое отношение, сразу как-то опускался и иногда глядел мне в глаза робким, смущенным взглядом, точно молящим, а иногда... с каким-то вызовом, точно говоря: "как хочу, так и говорю... и мне наплевать, что ты там думаешь"...

Как бы там ни было, но Ленин взял Красина в тиски и постепенно все туже зажимал его в них, и Красин, незаметно для себя, стал плясать исключительно под дудку того самого Ленина, с которым он во времена царизма и подпольной борьбы с самодержавием, как свободный товарищ, резко и вольно, слово за слово спорил... Теперь же, с провозглашением "свободы", Красин, некогда гордый и смелый в своих суждениях, как-то весь принизился и, словно старого толка приживал, угодливо со всем соглашался, что вещал диктатор, подхихикивая и поддакивая, и в голос хохотал над его сомнительными остротами...

Расчет Ленина был ясен. Он хорошо знал, каким влиянием Красин пользовался в дореволюционное время в крупных деловых сферах, и, помимо практически утилитарных целей, которые он преследовал укрощением его, этого крупного практического деятеля, необходимого ему своим деловым опытом, он, по свойственной его характеру злобной черте, просто испытывал, сказал бы я, какое-то садическое наслаждение от сознания, что и этого сильного некогда противника, который в прежнее время часто "сажал его в калошу", он обратил "под нози своя" и что он может как угодно торжествовать над ним, подобно герою известного рассказа Чехова...

Напомню читателю этот рассказ. Маленький чиновник вышел "в люди", перегнав своего бывшего начальника, и заставляет его паясничать и благодушно, но с торжеством рассказывает своему приятелю, как он сумел обогнать своего бывшего шефа, который когда-то над ним самим измывался... "И вот, - с самодовольствием замечает он, - теперь я подсыпал ему в жизнь... перчику... перчику!.." Я хорошо знал некогда Ленина и часто замечал в нем,

стр. 9

в его нехорошей улыбке выражение отвратительного торжества над теми из своих противников, которых он в спорах легко побивал...

Повторяю мне тяжело было видеть Красина, сильного и смелого, таким жалким, и жалким особенно потому, что он, по-видимому, сам этого не чувствовал и сознавал... или делал вид, что не сознает.

Но я помню, что еще в Москве, когда Ленин командировал Красина в Англию для переговоров с Ллойд Джорджем о возобновлении торговых сношений, в какой-то французской газете, которую как курьез показал мне Красин, была статья, посвященная советской делегации, командированной в Англию. Автор статьи, говоря о том, что во главе ее стоит Красин, делал некоторую характеристику его и указывал, что он в очень хороших отношениях с Лениным, который, высоко ценя его, держит его в ежовых рукавицах... что Ленин, не выносящий чужих самостоятельных мнений, нередко "наказывал Красина за своеволие, сажая его под арест в ЧК..."

Конечно, сажание Красина Лениным в ЧК являлось обычной газетной уткой, но было в этой характеристике и некоторое идейное подобие, идейная правда. Очевидно, это было известно и за границей, что и было уродливо с искажением изображено в этой статье.

Глава XVII

Красин метался среди тучи навязанных ему обязанностей, терзаемый со всех сторон. Но он умудрялся справляться со всем. Ленин совал его повсюду, на самые боевые места. Когда Эстония дала понять, что готова вступить в переговоры о заключении мира, Ленин поставил во главе мирной делегации сперва Красина, которого, после того как пробита была первая брешь, сменил Иоффе.

Пришлось Красину принять косвенное участие и в гражданской войне, участие хотя и косвенное, но весьма значительное по своему удельному весу. Генерал Юденич со своей армией наступал на советскую Россию и быстрыми победоносными маршами дошел почти до Царского Села. Петербург был открыт. "Фельдмаршал" Троцкий, находившийся в Петербурге вместе с Зиновьевым, являвшимся петербургским генерал-губернатором и маленьким поддужным диктатором, ввиду надвинувшейся грозы растерялись и не знали, что делать... Троцкий, потеряв голову, метался и из всех мер избрал одну единственную, нелепость которой была очевидна.

Под Петербургом стояла настоящая, технически хорошо оборудованная армия, которой, по мнению военных специалистов, ничего не стоило взять столицу простым военным маршем. В Петербурге же войско было численно слабое, деморализованное, солдаты были одеты в какие-то лохмотья, военно-технических приспособлений почти не было... Для меня лично является непонятной загадкой, как при этих условиях Юденич отступил. В иностранных газетах уже высказывалось уверенность, что Петербург с минуты на минуту очутится в руках Юденича. Некоторые наиболее рьяные органы печати, частью сознательно, в спекулятивно-биржевых целях, частью по легкомыслию, уже писали обширные статьи о том, что Петербург взят, что армия генерала Юденича находится в нем...

И вот растерявшийся Троцкий издает приказ гарнизону столицы и всем гражданам, приказ, в котором он повелевает строить на улицах баррикады и из-за них защищать столицу. И это-то против регулярной, технически хорошо оборудованной армии, имевшей в своем распоряжении, между прочим, и изрядное количество танков, которым, конечно, ничего не стоило бы пройти через баррикады!.. В Петербурге в советско-коммунистических кругах цари-

стр. 10

ла жестокая паника. Зиновьев, дрожавший за свою жизнь, хотел было удрать, но его не выпустили (по слухам, рабочие), и он обессиленно валялся на диване. В буржуазных кругах поднялась надежда на скорое освобождение от ига большевиков. "Буржуи" подняли головы. Коммунисты стали заискивать перед ними... (См. подробности в "Среди красных вождей").

В Москве тоже царило паническое настроение, ползли и ширились слухи... Однажды, в самый разгар этой паники, Красин позвонил мне по телефону и спросил, буду ли я у себя через десять минут... Он приехал и сообщил мне, что Ленин предложил ему немедленно выехать в Петербург и организовать военную защиту его. Он заехал ко мне только проститься и попросить меня, чтобы я, в случае, если он погибнет, позаботился об его семье.

С риском попасть в Бологом10 в руки белых, куда, по слухам, уже дошли передовые отряды Юденича, производившего обходное движение на Москву, он с экстренным поездом "на ура" поехал и благополучно приехал в Петербург. Там он, как техник, не теряя головы, занялся техническим оборудованием, как мне говорили потом, очень остроумно приспособляя, путем соединения вместе обыкновенных грузовиков, к роли танков...

Но вот Ллойд Джордж выразил желание вступить в переговоры с советским правительством, и Ленин ставит во главе советской делегации Красина. То, что было сделано Красиным на этом посту, общеизвестно, и мне не приходится останавливаться на этом этапе его работы.

В это же время я, по распоряжению Политбюро, был командирован в Берлин в качестве председателя особой делегации по возобновлению торговых сношений. В делегацию, кроме меня, были назначены Боровский и Сокольников. По распоряжению того же Политбюро я должен был немедленно сдать Комиссариат внешней торговли, которым я управлял в качестве заместителя народного комиссара, назначенному на мое место Шейнману11. Уезжая в командировку, Красин просил меня занять его апартамент в "Метрополе", состоявший их трех комнат. Около этого же времени начался путч Каппа12, и в ожидании окончания этой авантюры я должен был отложить свой отъезд до выяснения результатов ее...

Но я пишу о Красине, а не о себе: о моей советской службе см. упомянутые уже неоднократно мои воспоминания "Среди красных вождей".

25 марта 1920 г. Красин отправился в Англию, но вследствие какой-то неувязки ему пришлось довольно долго задержаться в Копенгагене. В Лондоне он был очень хорошо принят Ллойд Джорджем и переговоры с ним чем дальше, тем тверже и вернее становились на прочную базу...

Я уже упомянул, что среди советского Олимпа у Красина создалась целая масса завистников и врагов. Как я говорил, вступая в советскую службу, Красин не скрывал своего отрицательного отношения к "ленинизму", или, вернее, к извращенному коммунизму. Немудрено, что в "сферах" его считали "липовым" коммунистом. Враги не замедлили воспользоваться его отсутствием и стали усердно играть на этой струне, вполне основательно считая ее ахиллесовой пятой Красина. Они не переставали напевать всем и всякому, что Красин не коммунист, что он весь пропитан буржуазными тенденциями и выражали негодование по поводу того, что такой псевдокоммунист послан в Лондон. Они негодовали также и поводу того, что Красин в Лондоне не ведет коммунистической пропаганды. И это было верно: реальный политик, Красин всеми мерами старался не ставить точек над "i" и не давал воли своему коммунистическому окружению заниматься пропагандой и агитацией, и Ллойд Джордж был им очень доволен.

Но московские заправилы шептали, и напевали, и плели свои паутины, подготовляя Красину сюрприз к его возвращению. И вот, в июле, когда на-

стр. 11

чинавшиеся переговоры вошли в фазу более решительную, Красину стало необходимо для успешного движения этих переговоров получить дальнейшие инструкции (списываться по тогдашним временам было трудно и это требовало много времени), и поэтому он сговорился с Ллойд Джорджем, что съездит в Москву. Ллойд Джордж для ускорения поездки предоставил в распоряжение Красина английский быстроходный миноносец...

Советский Олимп встретил Красина прямо в штыки. Один Ленин, все время ведший в отношении Красина маккиавелиевскую политику, внешне как бы держал его руку, но столь дипломатично, что завистники имели полное основание рассчитывать, что Ленин во всяком случае не станет за Красина горой. Конечно, в то время Ленину ничего не стоило прикрикнуть на свору завистников, и они, поджав хвосты, замолкли бы. Но он этого не сделал.

Однажды, в этот свой приезд в Москву, Красин приехал ко мне прямо от Ленина после очень бурной и решительной сцены. Вид у него был ужасный... И он с места в карьер начал свои ламентации. Оказалось, что его завистники, пользуясь определенным попустительством со стороны Ленина, дали Красину решительный и открытый бой. Они обрушились на него с обвинениями в оппортунизме, в недостаточной коммунистической ясности его программы...

"Наша задача, - говорили они, - далеко не исчерпывается тем, чтобы заключить коммерчески и политически выгодный для нас торговый договор. Для нас самое главное, чтобы в этом договоре мы были представлены как коммунисты, чтобы Ллойд Джордж знал, что нам Англия нужна как база в интересах мировой революции, что мы новая сила, с которой он должен считаться... Политика же Красина, оппортунистическая по существу, направлена к тому, чтобы в глазах англичан закруглить все острые углы... Если Ллойд Джордж не желает считаться с нами такими, каковы мы есть, то есть с тем, что мы несем миру новое учение, что мы будем всеми мерами, агитацией и пропагандой, открывать английскому пролетариату, а через него и всему мировому пролетариату, глаза и звать его на бой с капитализмом и империализмом, то мы предпочитаем плюнуть и на Ллойд Джорджа и на Англию, окопавшись в наших неприступных позициях...."

Красин передавал мне все эти возражения (а их было масса, и я лишь для краткости не привожу их полностью, - да к тому же они так трафаретны), рвал и метал и с особенной горечью подчеркивал то, что "Ильич", так резко умевший посадить на свое место оппонентов, в данном случае не только давал волю этой "свободной дискуссии", но своим пассивным отношением к ней просто и недвусмысленно поощрял ее...

В результате этой дискуссии сам собой стал вопрос о том, что в качестве главы делегации Красин не на месте, что таковым должен быть другой, не оппортунистически настроенный, а явный стопроцентный "ленинец"... И на эту роль была выдвинута кандидатура... Каменева13, с тем однако, что Красин останется в составе делегации, но не в качестве председателя ее, а заместителем председателя.

Повторяю, Красин был крайне расстроен результатами этого боя. После непродолжительного совещания со мной он решил потребовать, чтобы его совсем убрали из делегации.

Было уже поздно, около часа ночи, когда Красин позвонил по телефону Ленину. Между ними произошло довольно продолжительное объяснение. Красин вполне разумными доводами настаивал на том, чтобы его освободили от лондонской делегации. Ленин говорил с ним то серьезно, то с шуточками и самым решительным образом повторял, что его участие в делегации необходимо, что сам он смотрит на Каменева, как на человека не подходя-

стр. 12

щего к роли председателя делегации... И он уверял, что только Красин, начавший переговоры и уже сейчас добившийся столь поразительных предварительных результатов и вызвавший такое доверие со стороны Ллойд Джорджа, может продолжать эти переговоры и успешно их закончить... Когда же Красин, уязвленный в своем самолюбии, запальчиво возразил Ленину, упрекнув его в том, что во время боя и склоки тот молчал, он по обыкновению, виляя лисьим хвостом, сказал: "...Да как же вы, мил-человек, не понимаете, что при создавшемся положении мне ничего другого не оставалось делать, как предоставить глуповцам свободу действий и не озлоблять их..." Словом, в данном случае Ленин прикрылся принципом "свободы дискуссии".

В конце концов, ввиду решительных настояний Красина на освобождении его от делегации, Ленин, напомнив ему о партийной дисциплине, холодно и официально ответил решительным тоном, что он тут не при чем, он-де только председатель Совнаркома и Политбюро, и что он передаст решение Красина завтра же в нарочито созванное заседание его, а уж там воля Политбюро принять то или иное решение...

Само собой разумеется, что это оказалось простой уловкой. На следующий день Красина позвали в Политбюро, где тот же Ленин, в качестве председателя, заявил Красину в грубо-категорической форме, что он должен ехать в Лондон без всяких разговоров как поддужный при Каменеве.

Красин негодовал и растекался предо мною в бессильных жалобах и таких же угрозах...

- Черт с ними, с этими мерзавцами! - истерично кричал он. - Никуда я не поеду... перевалю за границу... слава Богу, в Европе меня знают... двери у "Сименс и Шуккерт" всегда для меня открыты... я им покажу!.. Ленин увидит, что со мной шутки плохи!..

Но, увы, уйти от Советов высокому сановнику (высокому особенно!) почти невозможно. Советская власть как спрут опутывает человека тысячами своих щупальцев и крепко держит, как рабов, своих деятелей... И если данный сановник и может при благоприятных условиях лично порвать с советской властью, то с другой стороны эта власть крепко держит в своих лапах данное лицо, имея возможность ущемить его близких, как это и было с Красиным. Все его близкие, которых он очень любил, были (за исключением жены и детей) в советской России, и он, как сам мне потом говорил, не сомневался, что если бы он отошел от советской власти, Ленин выместил бы зло за его своеволие на его близких. Мне пришлось присутствовать при крайне тяжелой сцене, когда Красин плакал и в истерическом припадке рыдал у меня на груди, осыпая Ленина бессильными проклятиями...

Я мог только, как беспомощная нянька, утешать моего друга, подтверждая, что мы оба рабы, бесправные рабы, илоты...

Политбюро назначило меня в Ревель, на смену Гуковского14, куда я и уехал 28 июля. А за два дня до моего отъезда Красин выехал через Ревель в Лондон. Он мог только тем утешиться, что категорически отказался ехать вместе (в одно время) с Каменевым, который тоже уехал один за два-три дня до Красина. Это была, конечно, мелочь, но Красину было бы тяжело ехать вместе с Каменевым на второй роли... Тут Ленин и Политбюро не помешали Красину проявить свой каприз по поговорке: "чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало"... Красин должен был, несмотря ни на что, проглотить горькую пилюлю - смещение его из попов да в дьяконы. Он сам себя, по-детски, утешал:

- Черт с ними, и с Лениным и с Каменевым! Ведь я все равно останусь Красиным, тут уж они ничего не могут поделать! - говорил он мне перед отъездом.

стр. 13

Скажу кстати, что авантюра с назначением Каменева, чем Ллойд Джордж был крайне недоволен, окончилась плохо. Этот "стопроцентный" коммунист развил в Лондоне такую широкую коммунистическую деятельность по пропаганде и агитации, так быстро скомпрометировал себя в глазах английского правительства, что менее чем через два месяца Ллойд Джордж вынужден был потребовать его удаления... Каменев скоропалительно покинул Лондон, и Красин был восстановлен в своем звании председателя делегации.

Глава XVIII

Возвращаюсь немного назад. Выше я только что упомянул, что Красин плакал и рыдал, изливаясь передо мной в бессильных жалобах по поводу смещения его из попов да в дьяконы. Это не выдумка: он действительно плакал настоящими слезами, плакал и беспомощно рыдал. Этот, такой, как всем казалось, сильный человек, сравнительно довольно часто плакал. Его близкие знают это. Знают они также, что в нем наряду с крупными движениями души уживалась, в прихотливом симбиозе, великая СЛАБОСТЬ и мелочность характера и самолюбия...

Мне тяжело касаться того мелкого, что было в характере покойного Красина. Но мне кажется, что раз я взялся писать о нем, то во главу угла я должен поставить правду, как летописец... Но больно это и потому еще, что найдется немало лиц, которые, не поняв или превратно поняв меня и мои мотивы, скажут, что я свожу какие-то личные счеты с покойным моим старым другом...

Знаю и предвижу это... "но строк печальных не смываю"... пусть говорят, пусть думают. То, что делается в моей душе, когда я пишу эти "печальные строки" о моем старом друге, мое личное дело, дело моей совести. Это все, что я могу вперед сказать тем, кто по непониманию или по злобе обрушатся на меня... за то, что я изображаю покойного Красина не только со стороны того сильного, что было в его натуре, но, по французскому выражению, и "en robe de chambre"15.

Увы, наряду с крупным и сильным человеком в натуре его жил и часто царил маленький, слабенький человек... Вот маленький, но характерный эпизод. Когда я после ареста и заключения в тюрьму в Германии16 возвратился в Москву, я поселился тоже в "Метрополе". Голодно было в то время в Москве. Это всем известно, и я пощажу читателя и не буду иллюстрировать этого положения. Скажу только, что мне пришлось переживать, несмотря на мое высокое положение, все эксцессы голодного режима...

В это-то время (это было летом 1919 г.) наступил день моего рождения. Красин, живший в то время в "Метрополе" в одном этаже со мной, вспомнил об этом и спросил меня по телефону, может ли он считать себя приглашенным на "торжественное чаепитие". Я так же шутливо и не менее высокопарно ответил ему. Он пришел и, церемонно расшаркиваясь, поздравил меня и преподнес кусок черствого, местами позеленевшего, хлеба и банку с остатками на дне какого-то засохшего варенья. Свои подарки он сдабривал солью дружеского остроумия.

Затем во все время пребывания моего в Москве и до отъезда в Ревель он неоднократно жаловался мне на голод и полуголод, говоря, что вынужден пить чай с сахарином, от употребления которого у него, по его шутливому выражению, "надолго становится сладко от рта до самой пр[ямой] кишки".

Я знал, как и все это знали, что, хотя он имеет прекрасный апартамент в "Метрополе", он на самом деле живет и довольствуется в одном семейном, очень дружеском ему доме, хозяева (главным образом хозяйка, его бывшая

стр. 14

любовница) которого, благодаря его влиянию, находятся в исключительно благоприятных жизненных условиях, не нуждаясь ни в чем и живя настоящей буржуазной жизнью, что называется "полной чашей".

Как я выше говорил, уезжая в Лондон, Красин просил меня, опасаясь, чтобы в его отсутствие его помещение в "Метрополе" не было передано кому-либо (из зависти и желания насолить ему), поселиться в нем и охранять его, что я и исполнял все время до моего отъезда в Ревель.

Комнаты Красина были обставлены очень хорошей, но запущенной при большевиках мебелью. В спальне стоял, между прочим, прекрасный красного дерева шкап для белья и одежды. Уехав в Лондон, Красин не оставил мне ключа от него, и шкап стоял запертый. Спустя месяца полтора после моего водворения в этом помещении, я случайно заметил, что из щелей шкапа выползают личинки моли и какие-то белые, жирные, червяки и оттуда несет тяжелым испорченным воздухом. Ключа у меня не было, и я, полагая, что в шкапу осталась какая-нибудь шерстяная одежда, подобрал ключ и открыл его... И пред тогдашним моим голодным взором открылись целые сокровища всякой снеди. Тут были и куски полусгнившего черного хлеба, бутылки две коньяка, пуда два муки-крупчатки, несколько коробок с консервами, десятка два протухших яиц, несколько пакетов с маслом, конечно, совершенно испорченным, не менее пуда сахара, банки с вареньем, с медом, несколько мешочков с сушеными фруктами и пр. и пр... одним словом, целый небольшой колониальный магазин. В муке завелись черви, а в брошенном как попало жилете - моль.

Я не стеснялся и стал употреблять все эти продукты и делился с бедствовавшими, как и я, друзьями... Морализировать по этому поводу я не буду, ибо, как любят говорить газетные репортеры, здесь комментарии излишни...

Я говорил, что Ленин постепенно взваливал на плечи Красина, одну за другой, многосторонние функции, и потом я узнал, что, состоя в разных злачных должностях, Красин имел законную возможность широко пользоваться крупными пайками, соответствовавшими этим должностям... Вот происхождение этих, случайно открытых мною, сокровищ... И он накапливал их, впадая даже в настоящее "плюшкинство", и, как я говорил, часто жалуясь мне, действительно голодавшему, на то, что он испытывает недостатки...

Да, "комментарии излишни"... Но мне вспоминается в связи с этим маленький эпизод. В отсутствие Красина в Москву приехал из Петербурга мой шурин, покойный профессор М. М. Тихвинский17, работавший в ВСНХ. Предполагая, что в апартаментах Красина в "Метрополе" остался кто-либо из присных его, Тихвинский пришел туда и неожиданно встретился со мной. Ему необходимо было снестись с Красиным по поводу своего сына, без вести пропавшего в то смутное время... Я ужаснулся от вида Тихвинского - это был типичный полуоборванный голодающий индус... Переговорив со мной о своем сыне и дав мне необходимые указания о его последних местах пребывания, он со своей доброй шутливой манерой сказал мне:

- А еще я хотел просить Леонида Борисовича дать мне рецепт на какой-нибудь питательный эмульсий, заменяющий жизненные продукты...

Я поделился с ним "красинскими" запасами...

Читатель знает, что М. М. Тихвинский, этот выдающийся ученый, был расстрелян правительством Ленина, его старого друга18, по делу Таганцева19. Далеко не все обстоятельства этого бессудного расстрела выяснены, и будущий историк советского безумия установит правду в этом темном деле... и выяснит, конечно, роль друзей покойного20.

О расстреле Тихвинского я узнал в Англии из газет. Красин был в то время в Москве, и, едва он возвратился в Лондон, я накинулся на него с

стр. 15

вопросами. Он рассказал мне, что, арестовав Тихвинского, ЧК поспешила его расстрелять - на четвертый день после ареста, вопреки формальному распоряжению Ленина. И, рассказывая мне это, Красин плакал... Правду ли он мне говорил? Оставляю это на его совести... Мне передавали, будто Красин умыл руки... Так ли это?.. Хотелось бы верить, что не так... Ведь Красин, так же как и Ленин, был близким другом Тихвинского и его жены, моей покойной сестры Веры Александровны. Во времена подполья и Ленин и Красин часто укрывались у Тихвинских... Это одна из многих темных историй, которые лежат на совести советских диктаторов... Красин говорил мне, что Тихвинский никаких враждебных действий в отношении советского правительства не предпринимал и, работая в ВСНХ, был в отношении его вполне лоялен.

Однако Ю. В. Ломоносов, тоже близкий друг Тихвинского и его жены, находившейся также во время ареста и расстрела Тихвинского в Москве, говорил мне, тоже в Лондоне, что он пытался спасти его, но что Ленин, будто, показал ему собственноручное признание Тихвинского в его контрреволюционной работе... О профессоре Ю. В. Ломоносове я писал много в моих воспоминаниях "Среди красных вождей", где я привожу немало характеризирующего его с самой дурной стороны. Ему я не верю, и, наоборот, я уверен, что кто-кто, а он-то уж наверное умыл руки, чтобы не портить своей блестящей в советском правительстве карьеры...

Верю, что когда-нибудь прольется настоящий свет на трагическую смерть славного русского ученого, благородного человека в лучшем значении этого слова...21

Глава XX

В начале июня 1921 г. я по настоянию Красина перешел на службу в "Аркос" в Лондоне. Я подробно останавливаюсь на этом моменте в моей книге "Среди красных вождей". Я указываю на то, что избрал Лондон главным образом потому, что там был Красин, мой старый друг и товарищ. Ревель и все пережитое в нем меня крайне утомило. Перспектива работать вместе с Красиным подавала мне надежду на то, что совокупными усилиями мы можем многого добиться, что вместе с ним мы можем дать сильный отпор всякого рода злокозненным стремлениям. Я понимал, что работа в Лондоне представляет собою лишь малую крупицу общей работы. Но, зная хорошо обстановку советской действительности, насыщенную обманом, мошенничеством, предательством, коварством, я уже не смел гоняться за большим. Мои реальные требования сузились. И мои мечты, если это слово применимо в данном случае, сводились к тому, чтобы в узком и тесном секторе лондонской работы мы с Красиным могли невозбранно осуществлять начала серьезной и честной государственной деятельности...

Не скажу, чтобы я ехал в Лондон с легким сердцем. Находясь все время в переписке с Красиным, как я упомянул уже, настоятельно звавшим меня в Лондон, я имел основание сомневаться в том, что там я найду благоприятные условия для развития целесообразной деятельности. В его письмах было немало пессимистического. Очень часто в них звучали слова и нотки глубокой разочарованности, доходившей порою до полной безнадежности. И эти нотки, часто лишь вычитываемые между строк, обескровливали мои надежды и вносили какой-то сумбур в мои мысли.

Зовя меня в Лондон, часто очень настойчиво, Красин в то же время жаловался на то, что он окружен людьми или ничтожными, как Половцева и Крысин22, или такими, как его секретарь Клышко23. В то время как первые,

стр. 16

по его словам, ничего не понимая в делах, в свою очередь окружали себя помощниками или совершенно бесталанными, или вполне недобросовестными, ведущими свою личную политику на предмет самообогащения, последний просто и открыто, прикрывая свои истинные намерения фиговым листом избитых советских фраз о служении коммунизму и пр., вел определенную линию устройства своих личных делишек, чего ради и окружал себя подходящими помощниками... Но наряду с такими мизантропическими нотками Красин нередко прорывался словами энтузиазма и горячей веры в возможность честной работы, особенно, если я приеду и мы оба, черпая в общении друг с другом силы и уверенность, сможем легко и плодотворно бороться с ничтожествами и злонамеренностью... И все письма его этой эпохи были полны подобных внутренних противоречий, представляя собой смесь малодушия и безнадежности, прорываемых словами самовзбадривания.

Из всего этого было ясно, что на душе у него неспокойно, для меня это было несомненно. По временам у меня опускались руки. Но, по свойственной человеку способности и необходимости хвататься хоть за соломинку, я хватался за мысль, что Красин устал, что поэтому все представляется ему часто в неестественно черном свете, что он сам это понимает, почему в его письмах много перебоев и в сторону энергии и былого энтузиазма... И верилось, - а главное, так мучительно хотелось и нужно было верить, - что мизантропия его - лишь результат временной усталости, душевной и физической, но что на самом деле имеется чистый и светлый выход; вот мы будем вместе, и наши силы удесятерятся...

Так думалось и верилось...

Мечты... увы, мечты даже искушенных и потрепанных жизнью людей разбиваются о действительность, раз она насыщена ядовитыми газами человеческой подлости и пошлости...

В основных моих воспоминаниях "Среди красных вождей" я довольно подробно говорю о Красине, описывая мою службу в Лондоне. Я не буду возвращаться к отдельным эпизодам, характеризующим наши отношения в этот период его жизни, лишь изредка по мере надобности касаясь их.

В Лондоне я не узнал Красина. Передо мной был человек совершено преобразившийся. Это был жалкий рудимент того близкого и любимого человека, полного жизни, ума и энергии. Советский режим не просто изменил его, нет, он как бы всосал его в себя. Вместо самостоятельного, умного и энергичного человека я видел перед собой какое-то существо внутренне оробевшее и точно потерявшее самого себя. По временам он точно овладевал собой, точно былая энергия пробуждалась в нем, и он снова становился сильным. Но это была одна видимость, вспышки, и все разрешалось каким-то детским капризом. Вспышки эти нередко оканчивались форменной истерикой, нередко со слезами...

Советская действительность в Лондоне была представлена - на за страх, а за совесть - известным Клышко. По должности он был только секретарем делегации, всецело подчиненным Красину. Но по существу это был злой гений Красина. Ничтожество полное, человек неумный, необразованный, лукавый и хитрый, Клышко точно оседлал Красина, точно держал в своих руках узду, которой направлял своего шефа по своей воле куда угодно. И Красин бился в его руках в полной беспомощности. Он сам сознавал великолепно, что его секретарь представляет собой полное нравственное и умственное ничтожество. Он хорошо знал, что Клышко - самый форменный чекист, приставленный к нему для наблюдения над ним, чтобы он не впадал в нежелательные для коммунистических верхов уклоны. И Красин глубоко, но бессильно возмущался им, бессильно выходил из себя от наглости Клышки,

стр. 17

за глаза называл его лакеем и в то же время беспомощно барахтался в его руках...

В сущности, Клышко был подлинным полпредом. Плохо понимая дела и будучи человеком совершенно чуждым идеи настоящего государственного служения, он авторитетно вмешивался во все и вся... Красин же, возмущаясь и, как я говорил, бессильно протестуя, часто выходил из себя, негодовал, но плясал по дудке Клышко... И не только плясал, но постепенно стал даже думать по-клышкински. Клышко же являлся и вдохновителем его отношения к людям...

Какой-то мрак овладевал Красиным. Я, как близкий ему человек, видел, что он постепенно опускается все ниже и ниже. Всегда сильный и довольно резко выраженный эгоист, он теперь, в Лондоне, проявлял себя все ярче и ярче в этом отношении. Человек идеи в нем все гуще обволакивался налетом самодурства. Но последнее уживалось в нем с какой-то робостью и подчиненностью тому влиянию советского быта и советской морали, которые, достигая до него через преломления их в немудрой, но лукавой голове Клышко, принимали уродливые и прямо карикатурные формы. И Красин не замечал, как он становился фигурой прямо комической...

Чем больше он старел и даже душевно дряхлел, тем больше он подпадал страсти женолюбства. Его секретарь Клышко поддерживал в нем эту слабость и являлся к его услугам в качестве "пособника и разжигателя". Но свою постыдную роль он осуществлял так хитро, что на чужой взгляд он был не при чем. Он на сторону (даже мне в минуты экзальтированной откровенности, на что он был очень падок) жаловался или "кротко" разводил руками, скорбно сетовал на то, что вот-де опять новая помпадурша овладела умом и сердцем его шефа.

- Э-э-э... знаете ли, Георгий Александрович, - жаловался он мне, оговариваясь, что сообщает это "по-хорошему", - Леонид Борисович просто опускается, он перестает владеть собой... Хи-хи-хи, это просто позор для старого большевика, для крупного революционера... Его идеал теперь, знаете что? - лукаво прищуриваясь и продолжая гадко хихикать, задавал он мне риторический вопрос, на который сам же спешил ответить. - Нет, вы не знаете, в этом отношении я являюсь его доверенным лицом... Он, правда, ненавидит меня, но предо мной не скрывается, хи-хи-хи!.. Идеал его просто "юбка"!..

Однажды, вернувшись к этой не дающей ему оскомины теме, он, придя ко мне в кабинет, начал говорить со мной "по-хорошему", или, как он любил определять, "по душам", и понес какую-то талмудическую ахинею, вертясь вокруг и около... Он начал с того, что, как друг Красина, говорит со мной, как со старым же другом его. Он-де возмущен, он употреблял все усилия, чтобы образумить Красина, но упорство его таково, что ему с ним не справиться...

Я опущу все подробности и имена, ибо это не входит в мою задачу. Я говорю лишь об определенном явлении, характерном для Красина вообще, а в последнее время, когда он стал стареть и дряхлеть, приобретшем на него дьявольское влияние. Настолько дьявольское, что он даже не особенно старался его скрывать. Об этой его слабости говорили всюду - и в Москве, и по всем заграницам. Говорили, конечно, смакуя, каждый на свой лад, со всякими прибаутками, говорили, что Красин, увлекаясь той или иной особой, которые разумеется, всегда старались использовать его в материальном отношении, обязательно устраивал на теплые места мужей, родственников, любовников своих пассий.

Действительно, получался какой-то географический калейдоскоп: мужа одной он перетащил на хорошее место из Москвы в Финляндию; мужу дру-

стр. 18

гой, находившейся в Германии, он через своего друга Стомонякова24 предоставил выгодные заказы, а также и брату этого почтенного советского деятеля... Шла длинная вереница таких хорошо устроившихся личностей под влиянием, как острили недруги Красина, "женского вопроса". И вокруг Красина набухало самое оголтелое сводничество...

На людей искренно любящих Красина он своими похождениями стал производить прямо отвратительное впечатление. Так, один близкий и ему и мне человек со скорбью, не по-клышкински, рассказывал мне то, чему он был невольным свидетелем в одном из заграничных крупных пунктов:

- ...Я был тоже приглашен на этот файв-о-клок... Хром (так, если помнит читатель, звали Красина лишь самые близкие интимные друзья) сидел тут же рядом с этой особой... Он лебезил и заигрывал с ней, несмотря на мое присутствие, вполне откровенно, шутил и острил, как-то жалко острил... в угоду этой особе. И сам-то он был такой жалкий, старый, потрепанный жизнью и прежними похождениями... весь в морщинах, лицо с кулачок... он как-то блеял и подхихикивал... И тут же на глазах у всех он стал фокусничать ногами, что эта особа принимала вполне благосклонно... И в результате - новая семья с ребенком и, само собой разумеется, с устройством на теплые места и мужа этой особы и всяких родных...

В одном из таких эпизодов и мне, благодаря Клышко, пришлось играть некоторую роль. Напоминаю, что я был тогда директором "Аркоса", где в то время пользовался большим влиянием25. Между прочим, в моем ведении находились и разные заграничные отделения и разветвления "Аркоса". Мне по службе пришлось вызвать одного из служащих такого разветвления "Аркоса", некоего К-ша. Он приехал (издалека) вместе со своей женой. Это была особа весьма потрепанная и душой и телом. Но она не теряла еще надежды нравиться. Муж ей не мешал, ибо понимал, что может, благодаря прелестям своей податливой супруги, улучшить свою карьеру. Попав в Лондон и живя на казенный счет (Россия!!) в одном из лучших отелей, занимая целый апартамент, она и расставила сети обольстительницы... Но на первых шагах она встретила суровый и даже грубый отпор от одного из сильных в "Аркосе". Это не обескуражило ее. Она свела знакомство с Красиным. Быстро начался недвусмысленный флирт на предмет... и т.д.

Но возвращаюсь к моему разговору с Клышко, пришедшему ко мне. Конечно, в качестве верного Лепорелло он содействовал Красину и этой особе. И вот он стал жаловаться мне, что, несмотря на все его усилия, ему не удается образумить Красина...

- Он, знаете ли, Георгий Александрович, врезался в эту особу до чертиков... хи-хи-хи! И, собственно, я являюсь к вам не сам по себе, а по его поручению, хи-хи-хи! Он рвет и мечет, чтобы эта новая его пассия осталась в Лондоне, а для этого нужно оставить ее мужа при "Аркосе"... дать ему какое-нибудь назначение... Леонид Борисович не решается лично обратиться к вам... боится отказа... Вот он и просил меня переговорить с вами... хи-хи-хи!.. Не согласитесь ли вы его устроить...

Я был поражен, меня всего взорвало от этого поручения. Я молчал, вылупив глаз на моего собеседника, с трудом сдерживаясь...

- Я и взялся за это, чтобы выручить Леонида Борисовича, нужно помочь старику... надо его побаловать, хи-хи-хи, пускай потешится... Я вас очень прошу по-хорошему, во имя вашей... нет, лучше сказать, нашей дружбы с Леонидом Борисовичем. Я ему, знаете ли, говорил: "скажите сами Георгию Александровичу, он не сможет отказать вам, своему старому другу". Но он очень сурово сказал мне, что вы не пойдете на это, откажете... хи-хи-хи! И он как-то просительно прибавил: "А вот, если бы вы поговорили с Соломо-

стр. 19

ном"... Я не мог отказать ему... и вот явился к вам, Георгий Александрович... Ну, что вам стоит назначить его к себе в качестве, например, вашего помощника... вице-директора, а? Что вы думаете об этом назначении?!.. Хи-хи-хи!

- Нет, - холодно отрезал я, - этот номер не пройдет! Леонид Борисович основательно сам отметил, что я откажу... он хорошо меня знает... В этих делах я не помощник... так и скажите Леониду Борисовичу.

Долго еще Клышко мучил меня своими настояниями и просьбами, доказывая, что Красин, как выдающийся человек, имеет право на обход известных рутинных обычаев, что надо его потешить, что это долг дружбы и пр. и пр...

Воздерживаюсь от всяких комментариев этой сцены.

Вскоре наступил новый год, и Красины целой компанией приехали к нам встречать его. Упомянутая особа была с ними... Красин лебезил перед ней и несколько раз пытался не то что просить меня, но намекал довольно прозрачно на свое желание, переданное мне Клышко, говоря и указывая на нее: "нет, ты посмотри...", или: "послушай, какая это прелесть...", или: "какая она живая, остроумная... сколько в ней энергии... вот это так женщина!"...

Между тем так называемая "прелесть" вся была размазана и, несмотря на свой солидный возраст (ей было уже под сорок), щебетала как птичка, присюсюкивала, бегала, танцевала, неискусно изображая собою enfant gate26... По-видимому, она знала, что я упорно отказываюсь удовлетворить каприз моего друга, и усиленно увивалась около меня...

Так из этого дела ничего и не вышло. Впрочем, летом, как мне говорил тот же Клышко, Красин поехал с ней в Италию, тайно от своей семьи, избравшей как раз Италию для летнего отдыха... И, рассказывая мне об этом и подхихикивая нагло, и пошло, и сально, Клышко морализировал, говорил о падении нравов, семьи, о капризах "мышиных жеребцов" - все, как следует... Но тут должен оговориться: насколько я знал, сам Клышко был примерным семьянином. Это тоже одна из гримас советской современности, одно из "чудес антихриста"... А впрочем, и сводники бывают безупречными в отношении своих жен...

Глава XXI

С грустью должен отметить, что на людей, любивших Красина, эти "осенние цветы" его увлечений производили самое гнетущее впечатление. Было отвратительно видеть его "на охоте"... Не могу умолчать о том, что рассказывала мне его жена Любовь Васильевна, которой уж никак нельзя отказать в том, что она, при всех своих недостатках, была искренно преданна Красину, которого просто обожала. Как-то, получив телеграмму от Леонида из Москвы с уведомлением, что он на обратном пути такого-то числа остановится на несколько дней в Берлине, она поехала к нему навстречу и долго пробыла с ним там. В Лондон она возвратилась одна и в день своего приезда позвонила мне по телефону и попросила меня обязательно приехать к ней в этот же день пообедать.

- Непременно приезжай, - настаивала она, - мне необходимо тебя видеть... я столько пережила в Берлине... Хром остался еще там заканчивать дела, как он говорит... Вот об этом-то я и хочу поговорить с тобой...

Я застал Любовь Васильевну крайне расстроенной. Употреблявшая всевозможную косметику, чтобы скрывать наложенные неумолимой судьбой знаки приближавшейся старости, она встретила меня неподбеленная и не-подрумяненная, а потому совершено поблекшая. После обеда мы удалились с ней в кабинет Красина.

стр. 20

- Ну, брат, и наглоталась же я в Берлине досыта, - начала она свои конфиденции. - На весь век хватит...

- Да в чем дело, Люба? - спросил я.

- А все из-за того "дела", о котором я тебе сегодня говорила по телефону и которое Хром остался заканчивать в Берлине... Не сомневаюсь, что он его блестяще и закончит... ха-ха-ха!.. А может быть, уже и закончил... Нет, послушай!.. Ты ведь знаешь, что я всегда смотрела снисходительно на все его шашни, на все его иногда продолжительные, а иногда мимолетные связи с бабами... Такая уж у него натура, гони природу в дверь, она влезет в окно... Но всему бывает конец, всему есть предел... Помнишь, когда мы еще жили в Царском, он за обедом, так что все это заметили, стал щипать за ляжку жену Гриши...

Увы, я действительно был свидетелем этой сцены, которую она воспроизвела...

- Но то была хоть женщина... Что же, приходится мне хоть этим утешаться... А теперь!.. Ты помнишь, конечно, братьев Михаила и Якова Фрумкиных...27 Так вот младший из них, Яков, оказывается, женился. Жену его зовут Тамара28... Шикарная и красивая, но препротивная... гадина... В Берлине оба братца стали усиленно сводить ее с Леонидом... о, вполне определенно, сводить... И это у меня на глазах!.. Какая пошлость... какой ужас!.. Вот тебе одна из сцен, пережитых мной. Стомоняков закатил шикарный ужин, само собою, чтобы подделаться к Хрому. И, конечно, на ужин этот он пригласил братьев Фрумкиных с этой Тамарой... Все было тонко рассчитано... ха-ха-ха!.. по-своднически тонко. Хром впервые встретился с ней на этом ужине. Когда появились Фрумкины и Леониду представили эту самую Тамару, он сразу же, как старый боевой конь, воспрял и стал мелким бесом рассыпаться перед ней... Боже, я хорошо знаю Хрома и все его повадки... Я взглянула на него: весь в морщинах, с выцветшими глазами и обрюзгшим лицом, он показался мне таким жалким... Заигрывая с Тамарой, он делал себя и смешным и противным и напоминал какую-то старую вылезшую шавку... Но сводники не зевали и вели свою политику. Леонида посадили рядом с Тамарой, перед которой он продолжал рассыпаться... И тут повторилась грубая сцена в Царском... со щипанием ляжки... только героиня была другая...

И Любовь Васильевна подробно описала грубый флирт Красина с Тамарой, особенно, когда все расселись в кресла и пили кофе с ликерами и пр.

- Это была одна сплошная пошлость, - продолжала Любовь Васильевна, - какой-то публичный дом... Мне стало окончательно противно и, кое-как сдерживаясь, чтобы не давать повода торжествовать этой теплой компании, я уехала... Но пока я была в Берлине, мне пришлось еще несколько раз видеть Леонида в обществе этой новой его пассии... Сближение шло быстрыми шагами... ведь я знаю Леонида до последней косточки... Я уехала дня через три после этого ужина, уехала после грандиозной сцены с Леонидом... Я уговаривала его не срамиться, уехать со мной. Но ничего не помогло, и он остался в Берлине "заканчивать дела"...

Прошло немного времени. Красин возвратился в Лондон. И спустя несколько дней в "Аркосе" мой секретарь передал мне визитную карточку, на которой стояло: "Яков Ильич Фрумкин". Он заявил моему секретарю, что желает мне представиться. Я велел передать, что очень занят и не могу его принять. Секретарь, возвратившись, сказал мне, что Фрумкин просит назначить время, когда я его могу принять, что у него есть дело ко мне... Догадываясь, по прежнему опыту, что дело идет о предоставлении мужу новой пассии каких-либо привилегий, я сказал секретарю:

стр. 21

- Пусть он изложит вам, в чем дело.

Но секретарь вернулся с ответом, что о своем деле Фрумкин может переговорить только со мной. Не сомневаясь уже в том, что за спиной этого молодца стоит и дергает нитки Красин, я через секретаря передал, что пусть он запишет адрес Фрумкина и что я извещу, когда могу его принять.

Но в "Аркосе" все уже говорили о Тамаре и о том, что ее муж получит теперь всяческие привилегии. Когда Красин, вскоре по своем возвращении, пришел ко мне, по обыкновению, в кабинет, он стал мне рассказывать о своем пребывании в Москве, но ни словом не обмолвился о Фрумкиных... А через несколько дней он позвонил мне из своего кабинета по телефону и стал упрекать меня, что я давно у них не был... Увы, я все понимал и знал заранее.

- Ну, вот, приходи к нам сегодня обедать... - сказал он, - и Люба и девочки соскучились по тебе... Приходи, а то, право, можно подумать, что ты просто отрекся от нас...

Никого из посторонних не было за обедом. Любовь Васильевна глядела хмуро и с трудом исполняла роль хозяйки. Леонид по обыкновению шутил, но деланно и неискренно, смеялся и заигрывал с Любовь Васильевной. Когда после обеда он с деланной шуткой стал целовать Любовь Васильевну, она, почти не скрывая своего отвращения, вырвалась из его объятия. Красин, имевший совершенно виноватый вид, увел меня в свой кабинет и стал вести со мной деловые разговоры. В это время раздался звонок и было слышно, что кто-то пришел... Красин выглянул из кабинета в прихожую и кому-то сказал: "А, это вы?.. Хорошо, сейчас".

- Может быть, ты занят? - спросил я. - Пожалуйста, не стесняйся, я пройду к Любочке...

- Нет, нет, ничего подобного, - быстро ответил он, будем продолжать... Я хотел тебя еще спросить, как ты думаешь, не могли бы мы, то есть "Аркос", ввозить в Англию русский лен и продавать его, найдя какого-нибудь посредника?

При слове "посредник" я весь насторожился.

- А как же ваша пресловутая монополия торговли? - спросил я.

- Ну, знаешь ли, теперь, при "нэпе", - ответил он, - эта нелепость скоро обратится в нуль... Надо только, чтобы посредник был хорошо известный и честный человек, на которого можно положиться... Кстати, я имею кое-кого в виду... человека, которого ты знаешь и против которого, я уверен, даже ты ничего не будешь иметь...

При этих словах Красин встал, приоткрыл дверь из своего кабинета и, обратившись к кому-то, сказал: "Пожалуйста, Михаил Ильич, войдите". В кабинет вошел Фрумкин Михаил.

- Вы ведь знакомы, - со светской любезностью, но с плохо скрываемой тревогой сказал Красин. - Вот, Жоржетта, тот человек о котором я только что говорил тебе... Садитесь, Михаил Ильич, я уже передал Георгию Александровичу о наших планах... Надеюсь, что и он поддержит нас и, как директор "Аркоса", согласится назначить вас монопольным контрагентом по продаже нашего советского льна в Англии...

Фрумкин, по-видимому, чувствовал себя не в своей тарелке. И было отчего. Я встречался с ним и раньше, и он знал о моем более чем отрицательном отношении к нему. Знал об этом и Красин, который, по-видимому, решил действовать нахрапом, поставив меня в положение, при котором мне было бы невозможно отказать... У меня хватило мужества ответить на подчеркнуто почтительное приветствие Фрумкина с ледяной холодностью.

стр. 22

- Конечно, я хорошо знаю Михаила Ильича, Леонид Борисович, - ответил я, нарочно величая Красина по имени и отчеству, чтобы перевести разговор на чисто официальную почву и прекратить интимный тон. - Кстати, мы говорили с тобой или, вернее, ты говорил о посреднике, не указывая на определенное лицо, и о Михаиле Ильиче у нас не было и намека...

- Как я должен это понимать, многоуважаемый Георгий Александрович? - хотя и смущенным и робким, но, по существу, наглым тоном спросил у меня Фрумкин.

Я взглянул на Красина. У него было злое выражение лица и глаза его метали на меня гром и молнии.

- Дело не в том, упоминал я или не упоминал имя Михаила Ильича, - произнес он сухо, - а в том, что я выдвигаю его кандидатуру... Так вот твой ответ?

- Так, - сказал я, стараясь не принять прямо вызова. - Понимаю, что ты. Но я полагаю, что, прежде чем дать ответ по этому новому для меня предложению, к которому я не был подготовлен, идя к тебе обедать, мне нужно время...

- То есть, иными словами, - прервал меня Фрумкин, - я должен считать, что вы относитесь к моей кандидатуре отрицательно? Так?

- Да, Михаил Ильич, - возможно мягким тоном сказал я, - вы, конечно, не ошиблись... По соображениям чисто деловым я просто не поддерживаю вашей кандидатуры... считаю ее нежелательной...

- А почему? - мрачно нахмурившись, спросил Красин. - По каким мотивам?

- Я тоже спрашиваю, почему и по каким мотивам? - присоединился Фрумкин, ободренный явным доброжелательством к себе со стороны Красина.

Я не буду вдаваться в длинные подробности этой мерзкой сцены, когда Красин вместе с Фрумкиным усиленно старались вырвать у меня обещание согласиться на кандидатуру последнего. Я остался при своем.

Наутро Красин ранним-рано пришел ко мне в "Аркосе" в мой кабинет. Он старался держаться дружески и начал кротко говорить, что я делаю ошибку, отклоняя кандидатуру Михаила Фрумкина:

- Видишь ли, Жоржетта, по соображениям, в которые я, к сожалению, не могу тебя посвятить, ибо я связан честным словом, я вновь настоятельно прошу тебя именем нашей старой дружбы согласиться и провести в правлении "Аркоса", чтобы братья Фрумкины, Михаил и Яков, были назначены контрагентами по продаже льна...

- Послушай, Хром, я вовсе не хочу вдаваться в мотивы, но ведь ты издавна знаешь мой взгляд на обоих этих господ. Ты это знаешь, да прежде ты и сам разделял этот взгляд, а именно, что оба они первостатейные пройдохи. Ты сам предостерегал меня от них и сам говорил мне, еще во времена "Сименс и Шуккрета", что не подпускаешь их и на пушечный выстрел... А теперь!?. Нет, я не могу им помогать!..

- Да, но теперь я тебя прошу... я, твой старый друг... Мне это необходимо, понимаешь, мне... для меня, понимаешь... для меня это будет спасение... неужели ты откажешь!? - подчеркнуто и жалким тоном говорил он.

Конечно, благодаря конфиденции Любовь Васильевны, вся игра для меня была совершенно ясна. Красин был и жалок и отвратителен.

- Эх, Хромушка, - сказал я мягко, - я ведь догадываюсь обо всем... И я тоже, именем нашей старой дружбы, прошу и умоляю тебя, слышишь, умоляю: брось ты всю эту некрасивую чепуху, брось, плюнь!..

- Не могу, Жоржик, не могу, слишком уж захватило меня... Помоги!..

стр. 23

- Нет, голубчик, нет, мой родной, не на этой почве созрела и укрепилась наша старая дружба... Увы, здесь я тебе не помощник...

Мы долго препирались. Он умолял и настаивал, полусняв, наконец, маску и прямо говоря, что тут замешана женщина...

- Да чего ты так настаиваешь на том, чтобы именно я взял на себя инициативу проведения этого дела? - воскликнул я под конец. - Тебе стоит только приказать Квятковскому29, Клышко и Крысину, и они с полной готовностью исполнят твое желание...

- Нет, мне важно, чтобы именно ты провел это дело... важно по многим причинам.

Я категорически отказался, и, наконец, мы расстались. Леонид ушел от меня в состоянии крайнего раздражения...

Я не романист и моя задача сказать лишь историческую правду. Поэтому я кратко и скомканно отмечу только, что братья Фрумкины добились своего: благодаря дружбе со Стомоняковым и по настоянию Красина они получили то, чего желали в берлинском торгпредстве...

И дальше Красин при живой жене открыто сошелся со своей возлюбленной и стал жить с ней на глазах у всех. Все считали ее женой Красина... Дальше, она родила от него сына 30... А когда, много спустя, Красин стал полпредом в Париже и его законная семья переехала туда же, Любовь Васильевна, вполне естественно, официально фигурировала в качестве жены посла... Но затем - знаю все это лишь по рассказам других - Красин вместе с Любовь Васильевной уехал в отпуск в Москву, как мне говорили, по настоянию центра... Там они пробыли довольно долго. А потом Красин возвратился в Париж и стал представлять всюду Тамару, как свою жену. Мне передавали, что вышел форменный скандал: к Красину явился начальник протокола и от имени правительства указал ему на неприличие того, что сперва он представлял всем Любовь Васильевну как свою жену, а потом выступила Тамара... И, как мне говорили, французское правительство потребовало "дезавуирования" второй жены Красина...

Потом Красин переехал в Лондон, где и скончался на руках Любовь Васильевны...

Глава XXII

Но возвращаюсь обратно к периоду моего совместного с Красиным пребывания в Лондоне.

Наши отношения с ним становились все суше и суше... Впрочем, я подробно говорю об этом в моем труде "Среди красных вождей". Отмечу здесь еще раз, что Красин стал относиться ко мне с нескрываемой враждебностью. Он часто нападал на меня как бы дружески, называя меня Дон-Кихотом, и в то же время он, находясь под влиянием своего злого духа Клышки, ставил мне всевозможные препятствия, чтобы мешать моей работе. В мою и без того уже тяжелую судьбу он вливал много горечи, и со своей стороны щедро сыпал на меня раны и скорпионы...

Но и тут еще, как я это и раньше отмечал, такое его отношение ко мне часто прерывалось минутами глубокого раскаяния, нередко с истерикой, со слезами, поцелуями, просьбами простить его... Было тяжело, и противно, и страшно от этого тихого ужаса жизни... И когда наступали такие минуты покаяния, Красин на некоторое время становился прежним Красиным, бичуя себя, выслушивая мои замечания, с какой-то готовностью чисто собачьей исполнял мои требования... Но проходил период покаяния, и он снова становился другим, снова начинал меня вышучивать, высмеивать... до следующего припадка покаяния...

стр. 24

Так, укажу на один известный пример - на неудачное дело с Урквартом31. Дело это было затеяно самим Клышко, вернее, инспирировано им. И Красин и Клышко тщательно старались вести его помимо меня, держали все переговоры в глубоком секрете от меня, таились... Красин и ликовал и тревожился за свою затею. Он сносился с Лениным, писал ему (под диктовку Клышко) обширные доклады и, наконец, с торжеством и хвастливо сообщил мне, что договор с Урквартом подписан обеими сторонами. Я ему холодно ответил, что, зная об этом деле лишь по газетам и по кое-каким доходившим до меня слухам, я не имею основания ни радоваться, ни поздравлять его...

- Ну, конечно, раз не ты вел его, - заносчиво и с нескрываемым раздражением сказал он мне, сразу изменив тон ликования на какие-то обывательские упреки, - так все плохо... Это потому, что я лично, не советуясь с тобой, провел все это дело... ха-ха-ха! Все плохо, к чему не приложил свою руку сам его святейшество, гениальный Георгий Александрович Соломон!.. Ха-ха-ха!.. Где уж нам!.. А вот Ленин одобрил все дело... и на днях я еду в Москву, чтобы лично провести ратификацию его... Вот увидишь!..

Я молча слушал его и затем вымучил из себя несколько слов полупривета:

- Ну, что же, раз ты так уверен, что Уркварт и его дело принесут пользу России, я первым очень порадуюсь...

- А-а! - желчно перебил он меня, - "если" и всякие оговорки... узнаю в этих словах "искреннюю дружбу"... ха-ха-ха!.. "Пользу... России", - передразнил он меня, - и прочая донкихотщина... все понимаю!., все избито, как пятиалтынный...

- Право, Леонид, брось этот тон, - мягко возразил я. - Ну, к чему ты кочевряжишься, словно Иудушка Головлев... Ведь я же, ты это понимаешь, совершенно не в курсе дела, а потому не могу судить о нем. Я не упрекаю, да и не могу упрекать, потому что не знаю всего дела в целом. А по отрывкам я не могу судить о всем деле... Но боюсь, что некоторые пункты договора, о которых ты мне сам говорил, не встретят у нас в верхах сочувствия...

Но у него уже начиналась истерика, по моему адресу посыпались упреки самые чудовищные... Я не столько возражал, сколько успокаивал его, но тщетно. Он, точно истерическая женщина, хватал какую-нибудь бирюльку, приписывая ее мне... говорил, что видит меня насквозь, начинал возражать, сам себя взвинчивал, растекаясь в самых нелепых упреках по поводу моей "коварной" дружбы...

Вскоре он уехал в Москву с подписанным договором. Там его встретили очень сурово все, не исключая и Ленина... и договор не был ратифицирован.

Вернувшись из Москвы, он со злобой сообщил мне об этом, истерически упрекая меня, почему я не указал ему решительно, что такие-то и такие-то основные положения договора неудовлетворительны... Создавалось роковое кольцо... кольцо нелепостей...

Это тяжелое положение особенно усилилось к концу моего пребывания в "Аркосе", когда Квятковский, назначенный директором-распорядителем, при участии Клышко, изобрели такую "штуку", от которой я должен был "подавиться"... Но я не буду снова говорить о сущности этой "штуки"... Я подробно рассказал о ней в "Среди красных вождей", куда и отсылаю благосклонного читателя, лишь для контакта напомнив о ней в двух словах. Штука эта была изобретена с тем расчетом, чтобы меня вызвали в Москву... По частным сведениям я знал, что имелось в виду просто меня "ликвидировать"... Силы мои, моя энергия были вконец сломлены... В конце концов создалось положение с единственным выходом, - выход этот сводился к необходимости уйти и отряхнуть прах от своих ног...

стр. 25

Я и ушел. И вскоре я стал "невозвращенцем"... первым по счету невозвращенцем... 8 декабря 1922 г. я, с соблюдением всяких предосторожностей, уехал из Лондона в отпуск, совершенно больной... Я ушел, ибо убедился в том, что не смогу уже больше работать в создавшейся обстановке, и ушел, чтобы просто спасти свою жизнь...


Примечания

1. Козловский Мечислав Юльевич (1876 - 1927) - уроженец Вильно, из семьи учителя, окончил юридический факультет Московского университета. Член Рабочего союза Литвы с 1896 г., Социал-демократии Королевства Польского и Литвы с 1900 г.; член Главного правления СДКПиЛ (с 1900 г.) и ее Виленского комитета (1900 - 1905 гг.), в эмиграции (1906 - 1909 гг.), делегату съезда РСДРП (1907 г.); присяжный поверенный и присяжный стряпчий в Петрограде, после - председатель Выборгской районной думы, член ВЦИК 1 созыва, исполкома Петросовета и ПК РСДРП(б) (1917 г.), председатель Следственной комиссии Петроградского ВРК (1917 г.), член коллегии Наркомата юстиции РСФСР (1917 - 1920 гг.) и его представитель в ВЧК (с 1918 г.), нарком юстиции Литовско-Белорусской республики (1919 г.), член Малого совнаркома (1918 - 1920 гг.) и его председатель (1920 - 1921 гг.), генеральный консул РСФСР в Вене и заместитель полпреда РСФСР-СССР в Австрии (1922 - 1923 гг.), главный юрисконсульт НКПС СССР (1923 - 1927 гг.).

2. Без гнева и пристрастия (лат.).

3. Иоффе Адольф Абрамович (1883 - 1927) - уроженец Симферополя, из купеческой семьи, учился в университетах в Берлине и Цюрихе. Член РСДРП с 1902 г., меньшевик, член ВКП(б) с 1917 г.; подвергался арестам и ссылке; кандидат в члены ЦК РСДРП(б) (1917 - 1919 гг.), член Петроградского ВРК (1917 г.), участник мирных переговоров в Бресте (1917 - 1918 гг.), полпред РСФСР в Германии (1918 г.), нарком госконтроля УССР (1919 - 1920 гг.), член коллегии НК РКП РСФСР (1920 г.), председатель Турккомиссии ВЦИК и СНК РСФСР и Туркбюро ЦК РКП(б) (1921 г.), полпред РСФСР в Японии (1922 г.), полпред СССР в Китае (1922 - 1924 гг.) и Австрии (1924 - 1925 гг.), заместитель председателя Главного концессионного комитета СССР (1925 - 1927 гг.); покончил жизнь самоубийством.

4. Менжинский Вячеслав Рудольфович (1874 - 1934) - председатель ОГПУ (1926 - 1934 гг.).

5. Ларин Юрий Александрович (наст, имя Лурье Михаил Зальманович) (1882 - 1932) - уроженец Симферополя, из семьи инженера. Участник социал-демократического движения с 1900 г., высланный в Якутскую губернию (1902 г.), бежал за границу (1904 г.); член ПК РСДРП (1906 г.), делегат IV и V съездов РСДРП, член Главного комитета украинской "Спилки" (1906 - 1907 гг.), секретарь Союза механических рабочих нефтяной промышленности (1907 - 1909 гг.); арестован (1913 г.) и после года тюремного заключения выслан за границу (1914 г.); меньшевик с 1904 г., член ВКП(б) с 1917 г.; член исполкома Петроградского Совета (1917 г.), президиума ВСНХ (1917 - 1918 гг.), заместитель председателя Высшего совета по перевозкам (1920 - 1921 гг.), член президиума Госплана (1921 - 1922 гг.) и комиссий ЦК партии и ЦИК СССР, Главной редакции Большой советской энциклопедии.

6. Сокольников (наст, фамилия Бриллиант) Григорий Яковлевич (1888 - 1939) - уроженец г. Ромны, из семьи врача, учился на юридическом факультете в Московском университете и в Сорбонне. Член ВКП(б) с 1905 г.; соредактор газеты "Правда" (1917 г.), помощник комиссара Государственного банка и член коллегии Наркомата финансов, бюро и президиума ВСНХ (1917 - 1918 гг.), председатель советской делегации на переговорах в Бресте (1918 г.), член Реввоенсоветов 2-й и 9-й армий и Южного фронта (1918 - 1919 гг.), командующий 8-й армией (1919 - 1920 гг.), редактор "Правды" (1920 г.), командующий Туркестанским фронтом, председатель Туркбюро ЦК РКП(б) и Турккомиссии ВЦИК и СНК РСФСР (1920 - 1921 гг.), зам. наркома (1921 - 1922 гг.) и нарком финансов РСФСР и СССР (1922 - 1925 гг.), зам. председателя Госплана СССР (1926 - 1928 гг.), председатель правления Нефтесиндика-та (1928 - 1929 гг.), полпред СССР в Великобритании (1929 - 1932 гг.), член коллегии НКИД СССР (1933 - 1934 гг.), первый зам. наркома лесной промышленности СССР (1935 - 1936 гг.); член ЦК РКП(б) (1917 - 1919, 1922 - 1930 гг.), кандидат в члены Политбюро ЦК РКП(б) (1924 - 1926 гг.), кандидат в члены ЦК ВКП(б) (1930 - 1936 гг.); репрессирован; убит якобы

стр. 26


сокамерниками - специально командированными из Москвы сотрудниками 2-го (секретно-политического) отдела ГУГБ НКВД СССР.

7. Подробно описано мною в "Среди красных вождей" (примеч. Соломона).

8. Удав (лат.).

9. Искажения известного текста по миропомазанию: "Мазаху многи недужни и исцелеваху" (примеч. Соломона).

10. Он пытался перед отъездом снестись со станцией Бологое, но оттуда не отвечали (примеч. Соломона).

11. Шейнман Арон Львович (1886 - 1944) - из купеческой семьи, окончил коммерческое училище, служил в армии (1908 - 1909 гг.) и конторщиком в частных фирмах и банках. Член ВКП(б) с 1903 г.; председатель исполкома Советов депутатов армии, флота и рабочих Финляндии (1917 г.), комиссар финансов Петроградской трудовой коммуны и Северной области и одновременно зам. наркома финансов РСФСР (1918 г.), финансовый атташе в Швеции (1918 - 1919 гг.), член коллегии Наркомата продовольствия РСФСР (1919 г.), зам. наркома внешней торговли (1920 г.), полпред РСФСР в Грузии (1920 - 1921 гг.), председатель Государственного банка и член коллегии Наркомфина (1921 - 1924 гг.), нарком внутренней торговли СССР и зам. наркома объединенного Наркомата внешней и внутренней торговли СССР (1925 г.), председатель правления Государственного банка СССР и зам. наркома финансов (1926 - 1928 гг.), член Совета труда и обороны СССР (1922, 1925 - 1928 гг.); в 1929 г. командирован в США для неофициальных переговоров о кредитах, на обратном пути принял решение не возвращаться в СССР; в качестве цены за молчание получал ежемесячную пенсию, в 1933 - 1939 гг. заведовал лондонской конторой "Интуриста"; в начале второй мировой войны отправил жену и сына в Австралию; работал кладовщиком на одной из лондонских фабрик; умер от рака мозга.

12. Капповский путч - попытка военно-монархического переворота, предпринятая генералом В. фон Каппом (1858 - 1922), который с помощью "добровольцев" и войск рейхсвера 13 марта 1920 г. занял Берлин, но не сумел его удержать и бежал в Швецию.

13. Каменев, как известно, человек без всякого "кредо", что называется: "сейчас брюнет, сейчас блондин" (примеч. Соломона).

14. Гуковский Исидор Эммануилович (1871 - 1921) - потомственный гражданин, из купеческой семьи, аптекарский помощник. Член РСДРП с 1898 г., большевик; находился в ссылке в Енисейской губернии (1899 - 1904 гг.); член коллегии Главного нефтяного комитета ВСНХ, заместитель наркома, нарком финансов РСФСР (1918 г.), заведующий финансово-счетным отделом ВСНХ (1919 г.), член коллегии Наркомата госконтроля РСФСР (1919 г.), полпред РСФСР в Эстонии (1920 - 1921 гг.).

15. В халате (франц.).

16. Об этом подробно см. в моей книге "Среди красных вождей" (примеч. Соломона).

17. Тихвинский Михаил Михайлович (1868 - 1921) - химик, участник социал-демократического движения, принимал участие в работе Боевого технического центра при ЦК РСДРП; профессор Киевского политехнического института, главный химик "Товарищества нефтяного производства братьев Нобель"; при большевиках - профессор Петроградского технологического и Горного институтов, управляющий лабораториями Главного нефтяного комитета ВСНХ, член Сапропелевого комитета Академии наук; расстрелян по делу "Петроградской боевой организации В. Н. Таганцева".

18. См. мою книгу "Ленин и его семья". Париж, 1931, изд. "Мишень" (примеч. Соломона).

19. По делу "Петроградской боевой организации В. Н. Таганцева" (1921 г.) подверглись аресту 833 человека, расстреляны 96, в том числе географ и гляциолог, ученый секретарь Сапропелевого комитета Академии наук В. Н. Таганцев (1889 - 1921 гг.), химик Тихвинский, поэт Н. С. Гумилев и др.

20. В то время как я писал эти строки, мне пришлось повидаться с Г. З. Беседовским и разговориться с ним по этому делу. Он сообщил мне, что как раз во время этого дела он находился в Москве, где узнал, что Красин и Ленин вмешались в это дело. По настоянию Красина Ленин, возмущенный скоропалительным приговором о расстреле всех участников так называемого дела Таганцева, телеграммой в Петербург потребовал приостановить приведение в исполнение приговора. Но петербургская ЧК, решившая во что бы то ни стало "ликвидировать" всех привлеченных, ответила Ленину, что его распоряжение пришло поздно, что Таганцев и др. уже расстреляны, хотя на самом деле они были еще живы. Но ввиду вмешательства Ленина Мейснер (правильно: С. А. Мессинг - председатель Пет-

стр. 27


роградской губЧК. - В. Г.) распорядился расстрелять наспех Таганцева, Тихвинского и др. (примеч. Соломона).

21. Глава XIX книги не публикуется.

22. Директора "Аркоса".

23. Клышко Николай Клементьевич (1880 - 1937) - уроженец Вильно, из мещан. Участник революционного движения с 1898 г., член ВКП(б) с 1904 г.; привлекался к судебной ответственности по делу Военной организации при ПК РСДРП (1906 г.); в политэмиграции - в Англии (с 1907 г.); после высылки в Россию (1918 г.) - заместитель заведующего Госиздатом (1918 - 1919 гг.), секретарь полпредства РСФСР в Эстонии (1920 г.), секретарь торговой делегации РСФСР в Лондоне (1921 - 1922 гг.), заведующий экспортным отделом НКВТ СССР'(1923 - 1924 гг.), советник полпредства (1924 г.) и торгпред СССР в Китае (1924- 1926 гг.), затем на работе в ВСНХ; впоследствии - начальник планового отдела Резинотреста, заведующий производственным отделом треста "Союзснабосоавиахим"; арестован 2 сентября и расстрелян 9 октября 1937 года.

24. Стомоняков Борис Спиридонович (1882 - 1941) - уроженец Одессы, болгарин, из купеческой семьи, окончил кадетский корпус, учился в Горном институте. Участник социал-демократического движения с 1902 г., член большевистской фракции РСДРП в 1903 - 1911 гг., член ВКП(б) с 1921 г.; агент ЦК РСДРП (1905 - 1907 гг.); инженер-электротехник; рядовой болгарской армии и чиновник Военного министерства по продовольствию в Софии и Гааге (1915 - 1920 гг.), директор торгового общества в Германии (1920 - 1921 гг.), торгпред РСФСР-СССР в Германии (1921 - 1925 гг.), член коллегии НКВТ (1923 - 1925 гг.) и заместитель наркома внешней торговли СССР (1924 - 1925 гг.), член коллегии НКИД СССР (1926 - 1934 гг.), заместитель наркома иностранных дел СССР (1934 - 1937 гг.); арестован 8 декабря 1938, расстрелян 16 октября 1941 года.

25. Это было еще до того, когда Красин, определенно настроенный Клышко, провел назначение Квятковского директором-распорядителем "Аркоса". См. "Среди красных вождей", отдел "Моя служба в Англии" (примеч. Соломона).

26. Избалованный ребенок (франц.).

27. В 1924 г. комиссия Совнаркома по обследованию заграничных органов в Лондоне характеризовала братьев Фрумкиных следующим образом: "Коммерсанты-спекулянты, стремящиеся нажиться на наш счет. Необходимо скорее выгнать. Бывшие владельцы щетинных дел в старой России. Сейчас у нас в смешанном щетинном обществе" (РГАСПИ, ф. 17, оп. 112, д. 588, л. 155).

28. Имеется в виду ставшая "второй" женой Красина Т. В. Миклашевская-Красина (1893 - 1947) - художница, эксперт изделий художественных промыслов и фарфора в берлинском торгпредстве (с 1922 г.), директор Музея фарфора, служила в Наркомторге.

29. Квятковский Александр Александрович (1878 - после 1928?) - уроженец Петербурга, из дворян, отец - народоволец (повешен в 1880 г.). Член РСДРП с 1898 г., большевик (до 1921 г.); член UK РСДРП (1904 - 1905 гг.), директор-распорядитель Торгового дома "М. Пьянков с братьями" (1910 - 1917 гг.); после революции - в ВСНХ; председатель правления и директор-распорядитель "Аркоса" (1921 - 1925 гг.); арестованный по обвинению в злоупотреблении служебным положением и присвоении денег (1925 г.), приговорен к 10 годам тюрьмы (1927 г.).

30. Мемуарист путает: 17 сентября 1923 г. у Красина появилась дочь Тамара.

31. Уркварт (Urquhart) Лесли (1874 - 1933) - английский финансист и промышленник; инженер на бакинских нефтепромыслах (1896 - 1906 гг.), член правления ряда британских компаний в России и председатель правления "Русско-Азиате кого объединенного общества", директор Риддерского горнопромышленного акционерного общества, акционер горных предприятий в Кыштыме, Риддере, Таналыке, Экибастузе; в 1921 - 1922 гг. вел переговоры о получении концессии на свои прежние владения в России; эксперт британской делегации на конференциях в Генуе и Гааге (1922 г.), председатель "Общества кредиторов России".


© biblioteka.by

Permanent link to this publication:

https://biblioteka.by/m/articles/view/-Присоединившийся-или-История-одной-дружбы-2020-10-08

Similar publications: LBelarus LWorld Y G


Publisher:

Беларусь АнлайнContacts and other materials (articles, photo, files etc)

Author's official page at Libmonster: https://biblioteka.by/Libmonster

Find other author's materials at: Libmonster (all the World)GoogleYandex

Permanent link for scientific papers (for citations):

Г. А. Соломон, "Присоединившийся", или История одной дружбы // Minsk: Belarusian Electronic Library (BIBLIOTEKA.BY). Updated: 08.10.2020. URL: https://biblioteka.by/m/articles/view/-Присоединившийся-или-История-одной-дружбы-2020-10-08 (date of access: 04.10.2024).

Found source (search robot):


Publication author(s) - Г. А. Соломон:

Г. А. Соломон → other publications, search: Libmonster BelarusLibmonster WorldGoogleYandex

Comments:



Reviews of professional authors
Order by: 
Per page: 
 
  • There are no comments yet
Related topics
Publisher
Беларусь Анлайн
Минск, Belarus
573 views rating
08.10.2020 (1457 days ago)
0 subscribers
Rating
0 votes
Related Articles
Погрузитесь в мир гидравлических тележек: от базовых принципов до нюансов эксплуатации. Детальный анализ работы рохли для профессионалов складской логистики и всех интересующихся.
4 days ago · From Беларусь Анлайн
Популярность образовательных онлайн-платформ, таких как Skillbox.by, объясняется рядом факторов, отражающих изменения в потребностях обучающихся и особенностях современного мира. В условиях стремительного развития технологий и роста конкуренции на рынке труда, онлайн-образование становится важным инструментом для профессионального развития.
7 days ago · From Беларусь Анлайн
ЧТО ТАКОЕ "ОБЩИЙ ЭЛЕМЕНТ" В СЛОЖНОСОЧИНЕННОМ ПРЕДЛОЖЕНИИ И КАК БЫТЬ С ЗАПЯТОЙ?
11 days ago · From Yanina Selouk
ИНОЯЗЫЧНАЯ ЛЕКСИКА В РУССКОЙ РЕЧИ ПЕРИОДА ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ
12 days ago · From Yanina Selouk
"СЛОВАРЬ РУССКОГО ЯЗЫКА XIX ВЕКА"
19 days ago · From Yanina Selouk
ФОРМЫ ОВЕЩЕСТВЛЕНИЯ ТЕКСТА
19 days ago · From Yanina Selouk
"БУКВА ЗЮ"
30 days ago · From Yanina Selouk
КОНСТРУКТИВНО-СТИЛЕВЫЕ ВЕКТОРЫ
30 days ago · From Yanina Selouk
О СИНТАКСИСЕ ПРОЗЫ ПОЗДНЕГО А. П. ЧЕХОВА
34 days ago · From Yanina Selouk
НЕ ВСЕГДА ПИШЕТСЯ ТО, ЧТО СЛЫШИТСЯ
35 days ago · From Ales Teodorovich

New publications:

Popular with readers:

News from other countries:

BIBLIOTEKA.BY - Belarusian digital library, repository, and archive

Create your author's collection of articles, books, author's works, biographies, photographic documents, files. Save forever your author's legacy in digital form. Click here to register as an author.
Library Partners

"Присоединившийся", или История одной дружбы
 

Editorial Contacts
Chat for Authors: BY LIVE: We are in social networks:

About · News · For Advertisers

Biblioteka.by - Belarusian digital library, repository, and archive ® All rights reserved.
2006-2024, BIBLIOTEKA.BY is a part of Libmonster, international library network (open map)
Keeping the heritage of Belarus


LIBMONSTER NETWORK ONE WORLD - ONE LIBRARY

US-Great Britain Sweden Serbia
Russia Belarus Ukraine Kazakhstan Moldova Tajikistan Estonia Russia-2 Belarus-2

Create and store your author's collection at Libmonster: articles, books, studies. Libmonster will spread your heritage all over the world (through a network of affiliates, partner libraries, search engines, social networks). You will be able to share a link to your profile with colleagues, students, readers and other interested parties, in order to acquaint them with your copyright heritage. Once you register, you have more than 100 tools at your disposal to build your own author collection. It's free: it was, it is, and it always will be.

Download app for Android