Новые архивные документы позволяют по-новому взглянуть на многие аспекты европейской политики начала 30-х годов, сместить акценты в оценке международного развития в те годы. Появилась возможность (правда, не полная) использовать партийные в прошлом засекреченные документы. Они позволяют заглянуть на "кухню" высшего партийно-государственного руководства, которое формировало внешнюю политику страны и которому принадлежал решающий голос при принятии решений.
Однако предпочтение партийным документам нуждается в определенных оговорках. Оговорках, обусловленных особым характером советской общественно-политической системы, в которой вопросы политики, тем более внешней, всегда были прерогативой И. В. Сталина. Его правая рука в делах внешней политики В. М. Молотов назвал Сталина "великим конспиратором" - из-за завесы строжайшей секретности, которой он окружил свою деятельность 1 . Другой близкий к вождю деятель, Н. С. Хрущев, вспоминал, что Сталин никого из членов политбюро ЦК, за редчайшим исключением, не подпускал к решению ни военных, ни дипломатических вопросов 2 .
Поэтому не случайно, что опубликованные в 1995 г. протоколы политбюро ЦК ВКП(б) за 30-е годы, весьма полезные в других отношениях, содержат так мало сведений по внешней политике 3 .
Из опубликованного сборника писем Сталина Молотову (весьма скудно представленных за 30-е годы), видно, что "хозяин" готовил заседания политбюро - "в тесном кругу близких друзей"; тем более что на Сталина специальным решением была возложена "подготовка вопросов" к заседаниям политбюро. Письма Молотову, с 1930 г. главы советского правительства, интересны как раз тем, что они показывают потаенные принципы и методы партийно-политической работы, которые Сталин распространял на внешнюю политику. При нем закрепилась ленинская практика существования внутри политбюро так называемой "руководящей группы", узаконения постановлением политбюро 4 . Из избранных в феврале 1934 г. членов и кандидатов в члены политбюро в нее не входили ни М. И. Калинин (официальный глава государства), ни С. В. Коссиор, ни А. А. Андреев (все трое - члены политбюро), ни Я. Э. Рудзутак (кандидат в члены политбюро). Но Сталин мало считался и с членами "руководящей группы".
Белоусова Зинаида Сергеевна - доктор исторических наук, ведущий научный сотрудник- консультант Института всеобщей истории РАН.
стр. 52
Наряду с партийными документами ниже используются новые важные материалы Архива внешней политики Российской Федерации, в частности, письма руководства НКИД в политбюро с предлагаемыми проектами решений. Но поскольку из подобных материалов выдаются исследователям только те, которые отбирает за них архивист, нет уверенности в том, что архивные возможности темы в этой ее части исчерпаны полностью.
Среди последних документальных публикаций, имеющих отношение к данной теме - переписка бывших дипломатов, которые находились на службе царского и Временного правительств, но после Октябрьской революции 1917 г. оказались в эмиграции в различных странах Европы, Азии, Америки. Они поддерживали вплоть до второй мировой войны постоянную переписку между собой, объединяющим центром их был Совет послов, образованный в 1921 г. российской эмиграцией в Париже. В 1930-е годы Совет возглавлял В. А. Маклаков, видный идеолог либерального движения в дореволюционной России. Особенно оживленную переписку он поддерживал со своими корреспондентами в Лондоне, Берлине, Белграде и других европейских столицах.
Письма эти, которыми их авторы обменивались в строго конфиденциальном порядке, тем не менее становились (в копии) достоянием советской разведывательной службы за рубежом. Вышедшие из-под пера дипломатов высокого профессионального уровня, они отличаются широким диапазоном затрагиваемых тем. Естественно, в центре внимания бывших царских дипломатов - послов и посланников, сохранявших связи с политическими и дипломатическими кругами страны пребывания (людей, таким образом, информированных), находился Советский Союз, его дипломатия. Не случайно, отмечается во вступлении к изданию, их письма регулярно направлялись на ознакомление высшим советским руководителям, в том числе Сталину 5 .
Как известно, именно в 1933 - 1934 гг. произошел переход от послевоенных 20-х к предвоенным 30-м годам, хотя должное понимание происходящей перемены дано было не всем европейским лидерам. Если раскол Европы на победителей и побежденных в первой мировой войне пытались как-то смягчить, то раздел на социалистическую и капиталистическую части континента никак не удалось преодолеть. Тем не менее усилия по преодолению межевропейского разлада политико- дипломатическими средствами, начатые в "эру пацифизма", были продолжены и позже. Считалось, что только вовлекая недовольных своим положением "под солнцем" государств в международно-правовые отношения различного рода, через отстаивание существующего статус- кво можно надеяться на сохранение всеобщего мира. В феврале 1934 г. полпред СССР в Великобритании И. М. Майский резюмировал свои наблюдения общественно-политической жизни в Европе формулой: "Основной интерес европейской цивилизации в настоящее время - это мир" 6 . Кое-кто на Западе надеялся тогда, что более активное вовлечение в международные дела СССР, по существу остававшегося вне мировых политических процессов, будет способствовать его естественной эволюции. Этой идеи не был чужд и нарком иностранных дел СССР М. М. Литвинов, вдохновлявшийся надеждой на упрочение международного статус-кво посредством многосторонних и двусторонних соглашений.
Однако влияние Советского Союза на "ход событий было скорее негативным, чем позитивным. Все дело в том, что у СССР были свои догосрочные цели, отличные от целей других великих держав. Эти цели отражали общую антикапиталистическую стратегию, неизменную для всего времени существования Советского Союза. Впрочем, такая направленность внешнеполитических целей СССР не так уж и скрывалась, стоило только повнимательнее присмотреться к словам и делам его руководителей. В январе 1933 г. Сталин писал Молотову по поводу высказываний последнего по международным вопросам в докладе на сессии ЦИК СССР. "Вышло хорошо. Уверенно-пренебрежительный тон в отношении "великих" держав, вера в свои силы, деликатно- простой плевок в котел хорохорящихся "держав", - очень хорошо. Пусть "кушают" 7 . Отсюда понятное недоверие к Советскому Союзу, характерное для лидеров европейских стран.
стр. 53
Что же касается бывших царских дипломатов, то они видели ключ к европейскому умиротворению в сближении Франции и Германии, отношениями которых, по выражению бывшего посланника в Афинах Е. П. Демидова, "вот уже более столетия... отравлена жизнь Европы". Не предпочтительнее ли, задавался он вопросом, вовремя пересмотреть условия Версальского мира, пока это не будет сделано "под давлением событий, а может и силы"? Тем более, продолжал Демидов, что это укрепит оборону Европы "от разрушительного влияния Кремля" 8 .
Европейское направление как было, так и оставалось приоритетным для советской внешней политики, хотя захват Маньчжурии Японией в 1931 - 1932 гг. стал источником возраставшей напряженности на Дальнем Востоке. Сталин опасался преждевременного вооруженного конфликта с Японией, к которому, помня о поражении в русско-японской войне, следовало подготовиться как можно лучше. 19 июня 1932 г., касаясь перспектив установления американо- советских дипломатических отношений, Сталин писал Молотову: "Поскольку они (США - З . Б.) пытаются вовлечь нас лаской в войну с Японией, - мы их можем послать к матери" 9 . В начале марта 1933 г. политбюро решило дать "отрицательный ответ" на предложение Лиги наций по вопросу о присоединении к ее постановлениям по японо-китайскому конфликту и участии в совещательном комитете. Однако несколько позже, Сталин, напуганный слухами об антисоветском сговоре Японии с Германией и Польшей (о чем мы находим достаточно много сведений в переписке бывших царских дипломатов), оказался более восприимчив к предупреждениям Ф. Рузвельта о грозящих миру опасностях со стороны Германии и Японии. В инструкциях Литвинову, выезжавшему в конце октября 1933 г. в Вашингтон на переговоры с американским президентом, политбюро записало одним из пунктов: "Т. Литвинову не уклоняться от конкретного разговора о наших отношениях с Японией. Если Рузвельт будет в разговоре добиваться некоторого сближения с нами или даже временного соглашения против Японии, то Литвинов должен отнестись к этому благожелательно" 10 .
В переписке бывших царских дипломатов опасности многостороннего конфликта на Дальнем Востоке и его возможному влиянию на перегруппировку сил в Европе уделялось много внимания, а также справедливо указывалось на туго затягивающийся узел геополитических противоречий в регионе, где Советский Союз был для Японии "естественным противником и соперником". Однако бывшие дипломаты указывали и на козыри, которыми располагал Советский Союз: это нарастающее соперничество с Японией Англии и США и китайский национализм, направленный против той же Японии. Рассматривая pro et contra в вопросе потенциальной японской экспансии в северном направлении, они приходили в выводу, что "большевики более боятся польско- германской опасности, чем японской" 11 .
Есть все основания полагать, что советские маневры 1933 - 1934 гг. (если иметь в виду не Литвинова, действительно верившего в идею коллективной безопасности, а сталинское руководство, чей пресловутый прагматизм вращался в узких рамках классовых представлений) отражали не перемену во внешней политике, а смену тактических шагов во имя прежней антикапиталистической стратегии.
Документальные свидетельства подтверждают, что в своей европейской политике, несмотря на приход к власти нацистов в Германии, сталинское руководство по-прежнему ориентировалось на сохранение в советско-германских отношениях линии Рапалло (1922 г.)- Берлинского договора (1926 г.). В конце апреля 1933 г. полномочный представитель СССР в Германии Л. М. Хинчук во время беседы с Гитлером передал ему заявление, в котором речь шла о готовности сохранить и укрепить дружественные в прошлом двусторонние отношения СССР и Германии и содержался призыв "сделать достоянием широкой общественности" такую же готовность с германской стороны. Любопытны акценты, которые в большой ответной речи расставил Гитлер 12 . Обе страны, говорил он, "связывают взаимные интересы" и "эта связь носит длительный характер". У нас,
стр. 54
продолжал Гитлер, "одни и те же" трудности и враги, одна и та же забота о границе - у Советского Союза на западе, у Германии - на востоке. По его словам, "обе стороны могут дополнять друг друга и оказывать взаимные услуги". Гитлер обещал безотлагательно ратифицировать Протокол о продлении Берлинского договора 1926г. - первого пункта в перечне советских предложений. (Действительно, уже 4 мая Протокол был ратифицирован рейхстагом).
Руководители Германии и СССР постоянно говорили о необходимости взаимодействия двух стран, ссылаясь на опыт недавнего прошлого. 3 июля 1933 г. Хинчук дал ужин в советском полпредстве, на котором присутствовало высшее военное руководство Германии (В. Бломберг, В. Ратенау и др.). По записи, сделанной полпредом в своем дневнике, можно судить об атмосфере, царившей на ужине: "Я сказал, что нельзя оторвать военную часть Германии от страны в целом и потому особенно важна дружба, установившаяся между двумя армиями - советской и германской. Связь рейхсвера и РККА имеет давнее происхождение и основана на взаимной заинтересованности" 13 . Надо полагать, что полпред действовал в, соответствии с инструкциями Москвы.
Гитлер, вольно или невольно, питал надежды Сталина на улучшение советско-германских отношений посредством оказания "взаимных услуг" (в конце концов реализованного в пакте о ненападении 1939 г.). Со своей стороны и Сталин верил в определенную общность целей (ближайших, разумеется) своих и Гитлера. Известно, например, его заявление английскому послу в Москве С. Криппсу в 1940г. о том, что Германию и СССР объединяло общее стремление изменить Версальский баланс сил в послевоенной Европе, чему противились Англия и Франция 14 .
Но были, естественно, и более конкретные проявления взаимного стремления не рвать все связи. Так, 1 августа 1933 г. политбюро приняло два решения, имевшие прямое отношение к Германии: одним утвердило проект договора с немецкой фирмой о строительстве подводной лодки для СССР, другим - признало желательным созвать в ноябре 1933 г. Исполком Коминтерна с повесткдй дня: "Международный фашизм, военная опасность и задачи компартий". Этим же решением предусматривалось созвать очередной конгресс Коминтерна в сентябре 1934 года 15 . Но как известно, VII конгресс Коминтерна, принявший программу Народного фронта против фашизма и войны, состоялся лишь спустя почти год. С более или менее решительными шагами против фашизма Сталин явно не спешил.
В октябре-ноябре 1933 г. Литвинов по пути в США имел поручение от политбюро сделать остановку в Берлине. В это время между сторонами шла яростная пропагандистская кампания, вызванная обвинениями немецких коммунистов в поджоге рейхстага. Литвинову предписывалось "не отказываться" от беседы с К. фон Нейратом, министром иностранных дел Германии, или, "если пожелает Гитлер, то и с ним". Темой бесед могло стать, предполагали советские руководители, немецкое предложение "подписать протокол о том, что все конфликты улажены" между СССР и Германией, при условии, что немцы "публично в той или иной извиняющейся форме" выразят сожаление по поводу ряда действий германских властей в конфликте с журналистами 16 . Предусматривался и иной вариант: "Если же они протокола требовать не будут, то ограничиться беседой в тоне, дающем им понять, что мы не намерены углублять конфликт и готовы сделать все необходимое для восстановления прежних отношений". Сочли в политбюро полезным и встречу в Париже с министром иностранных дел Франции Ж. Поль- Бонкуром, "если соответствующее предложение т. Литвинову будет сделано" 17 .
Тогда же политбюро приняло специальное постановление "О радиопередачах на иностранных языках" 18 . Под строгий партийный контроль была взята вся внешнеполитическая пропаганда. Один из пунктов постановления предусматривал ведение передач на Германию "главным образом" по вопросам внутренней информации, "допуская" информацию о Лейпцигском процессе по ТАСС, "без личных нападок на членов германского
стр. 55
правительства". Отдел печати НКИД СССР обязан был "просматривать и визировать предварительно передачи".
Как и предусматривалось, Литвинов имел в Берлине беседу с фон Нейратом. Конфликт в вопросе о журналистах удалось уладить, согласовав текст единого коммюнике (Нейрат - Хинчук), получивший санкцию политбюро на публикацию в печати. Коммюнике выразило общее мнение, что "различие существующих правительственных систем" не может служить препятствием для поддержания взаимоотношений между обеими странами. Затем коснувшись отношений СССР с Францией и Польшей, советский нарком "в шутку" добавил, что советское расположение к этим двум странам будет повышаться "по мере роста любви Германии к ним" 19 . Иначе говоря, Литвинов нехотя ("в шутку") выполнил партийную инструкцию, дав знать немцам, что советско- французские и советско-польские отношения ставят в Москве в прямую связь от состояния и перспектив советско-германских отношений, которые имеют для СССР первостепенное значение.
Это положение вновь подтвердил Сталин на XVII партийном съезде в январе 1934 года. Касаясь обострения советско-германских отношений, он заявил, что "дело здесь не в фашизме", сославшись на опыт советско-итальянских отношений как "наилучших". Повторив, что дело не в фашизме, а "в изменении политики Германии", Сталин дал ясно понять о своей готовности вернуться к прежней политике советско-германского сотрудничества. И все это говорилось тогда, когда, по словам того же Сталина, произошел "перелом к лучшему" в отношениях между СССР и другими странами, включая Францию 20 . Перелом, вызванный переменами в Европе после прихода к власти в Германии нацизма.
Интересным комментарием к сталинскому определению советско-итальянских отношений как "наилучших" может служить архивный документ, ныне рассекреченный. Это докладная записка Сталину полпреда СССР в Италии В. П. Потемкина. Рассматривая положения этого документа в контексте резко отрицательной советской позиции в отношении подписанного в 1933 г. Пакта четырех (Англия, Франция, Германия и Италия), можно сделать ряд выводов о подлинных, а не мнимых намерениях сталинского руководства при контактах с Италией и Германией. В докладной записке рассматривались аргументы за и против принятия предложения Италии о подписании пакта о ненападении, сделанного Б. Муссолини 28 мая, которое Н. Н. Крестинский, курировавший Европейский отдел НКИД, считал "политически" невыгодным отклонить. По согласованию с Литвиновым, он просил политбюро дать добро на вступление в переговоры с итальянцами, положив в основу советско-французский пакт и "стремясь кое-что изменить в нашу пользу" 21 .
В самой докладной записке фиксировалась заинтересованность Италии в развитии отношений с СССР в противовес западным странам - Англии и Франции. Применительно к Франции говорилось о моментах "политического порядка", побуждающих Италию к активизации взаимоотношений с СССР: сознание Италией своей изолированности в Европе перед лицом англо- французского "согласия", напряженные отношения с Францией и ее союзницей Югославией, франко-советское сближение, активизация французской политики в Турции и т. п. Среди тактических расчетов Муссолини приводился и такой: "Побудить национал-социалистическую Германию бережнее относиться к СССР, без сотрудничества с которым этот партнер Италии рискует оказаться изолированным перед лицом французского международно-политического лагеря".
У Франции итало-советский пакт, полагал Потемкин, не должен вызвать какую-либо тревогу. Французы знают, что "советское правительство остается противником далеко идущих политических договоров", а потому "нам не придется объяснять французскому правительству (подписание этого пакта. - З . Б.) какими-либо сложными соображениями внешней политики СССР". Выгода же от советско-итальянского пакта в том, что это - "несомненный политический актив, значительно повышающий удельный
стр. 56
вес СССР в глазах международного (так в тексте. - З. Б.) мира". А для Англии пакт явится "отнюдь не плохим средством отрезвления" (положение, по-видимому, учитывавшее известное англофобство советского лидера). В практических выводах предлагалось нейтрализовать возможные "маневры французской дипломатии". Французов, предлагалось в записке, "следует информировать о начатых политических переговорах с итальянцами таким образом, чтобы они не могли воспользоваться этой акцией для умаления престижа независимости внешней политики СССР или для того, чтобы поссорить итальянцев с нами".
Таким образом, докладная записка констатировала принципы внешней политики сталинского руководства: во-первых, укрепить легитимность советского режима в международном плане и, во- вторых, использовать в собственных интересах "империалистические противоречия", сорвав, в частности, Пакт четырех. Как неоднократно заявляли советские руководители, они исходили только из интересов СССР, которые они публично противопоставляли интересам капиталистических стран. Называя себя в то же время выразителями интересов "трудящихся масс" этих же капиталистических стран.
Политбюро решило, как и предлагалось в записке Потемкина, "независимо от извещения французов о переговорах с Италией" немедля дать согласие Муссолини на его предложение о пакте и представить ему советский проект пакта о ненападении. Заслуживает внимания и такой факт: для упрочения наметившегося итало-советского сближения, политбюро признало целесообразным, чтобы находившийся в США Литвинов "возвращался из Америки на итальянском пароходе через Италию и повидался при проезде с Муссолини" 22 .
Как и в случае с итало-советским пактом, в Москве внимательно следили за реакцией Германии на переговоры СССР с другими странами. В июле Хинчук обращал внимание НКИД на "интересную статью" об этих переговорах в газете "Kreuzzeitung" 23 . В сообщении полпреда из Берлина приводились выдержки из немецкой публикации, в которой содержался призыв "призадуматься" над тем, что "бывшие военные противники Германии в настоящее время усиленно стремятся к установлению тесных отношений с СССР". Газета называла СССР единственной великой державой, с которой Германия в силу различных причин (от географических до исторических) "могла находиться в одном фронте при европейских конфликтах". Это, продолжала газета, и пытается предотвратить Франция, чтобы создать ту комбинацию, которая в прошлой мировой войне стала "несчастьем" и для Германии, и для России. Ссылаясь на возобновление Германией Берлинского договора, газета писала: стремление СССР к установлению хороших отношений с другими странами понятно, но эти стремления "становятся опасными,.. если они попадают на рельсы французской политики союзов и если Франция имеет возможность злоупотребить ими для создания восточного блока против Германии". В заключение газета выражала надежду, что руководителям германской внешней политики "в сотрудничестве" с руководителями советской внешней политики удастся избежать "этой опасности".
Вряд ли появление подобного материала в условиях тотального нацистского контроля над печатью было случайностью. Все делалось для того, чтобы сорвать любые попытки создания системы коллективной безопасности. Спустя непродолжительное время Хичук сделал запись в своем дневнике о приеме его статс-секретарем Б. Бюловым, передавшим содержание своей беседы с Гитлером в присутствии нескольких министров. Гитлер, по его словам, выражал пожелание заявить кому-либо из ответственных советских руководителей "о своем твердом намерении наладить дружественные отношения с СССР" 24 .
В Москве к подобным заявлениям относились с недоверием. Заключение 26 января 1934 г. договора о ненападении между Германией и Польшей с ближайшей и непосредственной целью ослабить систему французских союзов на Востоке не могло не усилить это недоверие. Литвинов в беседе 20
стр. 57
февраля с посланником Польши в СССР Ю. Лукасевичем говорил о том, что германо-польский пакт не дает никаких гарантий странам Прибалтики, над которыми "нависла весьма серьезная угроза,.. идущая со стороны Германии" 25 .
О характере и масштабах советских опасений дают наглядное представление пометки, оставленные Сталиным на документе от 19 января, приложенном к агентурному донесению, добытому по каналам Иностранного отдела ОГПУ за подписью заместителя начальника Информационно-статистического управления РККА А. X. Артузова 26 . Агентурное донесение, привлекшее внимание Сталина, на этот раз поступило из Парижа. Прежде всего его заинтересовал источник тайной информации. Им оказался один из секретарей Поль-Бонкура - Журден, по словам которого в распоряжении французского министерства иностранных дел имелась запись переговоров И. Геббельса и министра иностранных дел Польши Ю. Бека в апреле 1933 г. в Женеве.
Дословно цитировалось то, что говорил Геббельс своему собеседнику. В сокращенном виде это выглядит так. На Западе Германии делать нечего. Запад перенаселен и слишком цивилизован. Немецкие помыслы устремлены на Восток, на украинские равнины. Здесь интересы Германии и Польши совпадают и они могут удовлетворить все свои нужды за счет России и государств Прибалтики. Польше предлагались Литва и выход к Черному морю с Одессой, Германия претендовала на Латвию и Эстонию. В этом случае вопрос о коридоре (из Германии в Восточную Пруссию. - З. Б.) утрачивал всякое значение для обеих сторон. Обещал Геббельс не ссориться и из-за немецкого меньшинства в Польше. Особое внимание Сталина (отточием слева всего абзаца) привлекло то, что Геббельс назвал второй задачей Германии - создать независимую Украину с Крымом и Кавказом, заселив 40% ее территории немецкими переселенцами. При такой комбинации Россия будет отброшена в северные леса, из которых она выберется только через добрых 200 лет, в течение которых Германия и Польша могут жить спокойно.
Бек обещал довести до сведения своего правительства идеи Геббельса, заявившего, что они разделяются всей нацистской партией и правительством.
Сталин подчеркнул и следующий абзац, в котором говорилось, что результатом беседы и явился польско-германский договор о ненападении.
Далее на двух с лишним страницах излагались взгляды Ю. Пилсудского на русскую и германскую проблемы. Здесь Сталиным выделены следующие фразы: Пилсудский питает к России чисто зоологическую ненависть, считает ее исконным врагом Польши, а потому невозможным их совместное существование; основная задача Польши состоит в том, чтобы так ослабить Россию, чтобы она не была в состоянии угрожать Польше; что касается Украины, то Пилсудский стоит за создание независимой Украины и ее вхождение в конфедерацию вместе с Польшей и Литвой.
Последняя часть агентурного донесения посвящена позиции Франции, правящие круги которой, в передаче все того же Журдена, узнали о заключении польско-германского договора лишь из сообщения в печати. Сталин отметил информацию о намечавшейся поездке в Варшаву Поль- Бонкура с целью выяснить истинное состояние отношений между Польшей и Германией. Как и о его намерении создать политическую комбинацию в составе Франции, СССР, Польши, Малой Антанты и, возможно, Болгарии. Отметил и то, что большинство французского правительства выступало против польско-германского союза.
Между тем, в ходе поездки в Варшаву 22 - 24 апреля нового министра иностранных дел Франции Луи Барту ему не удалось выяснить позицию польского правительства. Это дало основание бывшему царскому дипломату в Лондоне Е. В. Саблину в письме Маклакову высказать предположение, что Польша желает сохранить за собою свободу рук и даже войти с Германией в какое-то секретное соглашение 27 .
Приведенный выше агентурный документ не фиксирует решения Стали-
стр. 58
на по его прочтении. Но о нем мы можем судить по письму одного из заместителей Литвинова, Б. С. Стомонякова, направленного им полпреду в Париже В. С. Довгалевскому 28 . Стомоняков писал полпреду, что по поручению Литвинова ему направляются два полученных "в секретном порядке" сообщения и что необходимо принять меры к их скорейшему опубликованию "в близких нам французских газетах с последующей передачей напечатанного в Москву по линии ТАСС".
Первое сообщение - о договоренности между Германией и Польшей о насильственном разделе Советского Союза (изложенное вкратце выше). Существо второго сообщения приводилось в письме Стомонякова. Согласно этому второму агентурному сообщению, в руководящих кругах Германии обсуждались два варианта решения "проблемы Советского Союза". Первый предусматривал организацию переворота в СССР с помощью русских национал-социалистов (младороссов и кириловцев) при всесторонней поддержке правительства Гитлера. По второму варианту ставка делалась на войну между СССР и одним из ее соседей - Японией или Польшей, также при всяческой германской поддержке. Война должна была привести к установлению в России национал-социалистического режима. Далее следовал фантастический прогноз: "Гитлеровская Германия должна использовать неизбежное возникновение при этом в новой России реваншистских тенденций для заключения с ней союза против тех государств, с которыми СССР был в войне и, главным образом, против Франции".
Письмо Стомонякова завершалось повторным напоминанием об особой важности скорейшего опубликования первого агентурного сообщения и его немедленной передачи в Москву. Указывалось на необходимость "принять все меры" к тому, чтобы эти сообщения, особенно первое, были помещены на видном месте с пометкой, что они получены редакцией соответствующей газеты из достоверного источника.
По-видимому, и в данном случае сработал испытанный прием советской разведывательной службы, когда соответствующие интересам внешней политики СССР материалы сперва попадали в западную печать, как якобы исходящие от иностранных источников информации, а затем перепечатывались в советской прессе. Многие подобные материалы фабриковались в Москве, а затем публиковались за границей, прежде чем они появлялись в советской печати. Во всяком случае круги от, брошенного информационного камня не замедлили появиться.
Вскоре Саблин сообщил в Париж в Совет послов о появлений в солидном британском периодическом издании статьи под названием "Германия, Россия и Япония". В ней говорилось то же самое, что и в агентурном сообщений о беседе Геббельса с Беком: о возможности для Германии и Польши уладить собственные разногласия за счет Советского Союза. С добавлением, что это осуществимо в случае нападения на него Японии 29 .
Интересна в этом отношении позиция Англии по рассматриваемым вопросам, без участия которой достижение согласия на континенте было более чем проблематично.
Из ряда аналитических писем Саблина вытекает достаточно полное представление о позиции этой ключевой европейской державы. Судя по этим материалам, в Англии понимали, что времена ее политики "блестящей изоляции" остались в XIX веке. Но она по-прежнему опасалась утверждения в Европе гегемонии какой-либо державы, включая возобновление франко-советского союза. Понимали в Лондоне и то, что Восточный пакт в случае его создания будет иметь антигерманский характер. Этот план вызывал "особую осмотрительность" и по той причине, что в Англии ставили под сомнение готовность Советского Союза, подобно царской России, оказать Франции такую же помощь в случае нападения на нее Германии как в период первой мировой войны. Более того, там опасались, что "всякие новые пертурбации в Европе" в результате ее нового раскола "могут оказаться лишь на руку московским коммунистам и продлить их пребывание у власти". Конечно, в Лондоне были далеки от проявления доброжелательства в отношении СССР. В конце марта 1934 г. Саблин
стр. 59
писал, что западные державы, "ради обеспечения своего собственного будущего", примирятся с устремлениями Германии на Восток, "лишь бы этим было ослаблено напряженное состояние в Западной Европе". Но все имеет свой предел: "Нашим козырем", то есть козырем эмигрантов, не без оснований полагал Саблин, явится "жизненная необходимость" для многих держав создать и поддержать достаточный противовес на пути экспансии Японии и Германии. И, наконец: "Если же Германия поглотила бы в конце концов Австрию, либо распространила свое преобладание на Польшу или Румынию, тогда единственным надежным противовесом против нее останется одна Россия" 30 .
Большой интерес представляет и аналитическое письмо Майского от 24 февраля 1934 г., особенно та его часть, где говорится о наблюдениях советского полпреда (а Майский был, как известно, весьма тонким и осведомленным наблюдателем) за переменами в настроениях, как он писал, "весьма широких кругов английской общественности". Суть этих перемен состояла в понимании, что гитлеровская Германия представляла на тот момент "более непосредственную опасность для европейского мира, чем СССР". Между прочим, полпред сослался в этой связи на мнение У. Черчилля, высказанное им консервативному депутату Р. Бутби, слывшему "другом России", о том, что "мировая ситуация принимает такой характер, что, пожалуй, придется занять более дружественную позицию по отношению к Вашим друзьям" 31 .
Еще больше были озабочены складывавшейся ситуацией в Москве: 15 июля 1933 г. в Риме был подписан Пакт четырех (но он не был ратифицирован и в силу не вступил), а в январе 1934 г. - польско-германский пакт о ненападении. Прямым проявлением озабоченности кремлевского руководства германо-польским пактом явилось постановление политбюро в марте 1934 г. о том, чтобы предложить Германии принять совместную балтийскую декларацию. Выполняя это поручение, Литвинов внес на рассмотрение политбюро проект такой декларации (в виде протокола). Любопытно, что преамбула проекта протокола содержала ссылку на то, что прибалтийские государства ранее входили "в состав бывшей Российской империи" 32 . Своеобразная заявка на эти страны, как на советскую сферу влияния, исходившая из исторического прецедента. Как известно Сталин и Молотов воспользовались им при заключении Секретного протокола к советско-германскому пакту о ненападении 23 августа 1939 года.
Советское предложение о подписании прибалтийской декларации было, что называется, беспроигрышным. Положительный ответ германского правительства, полагали в Москве, внесет улучшение в ситуацию в Восточной Европе и в советско-германские отношения. Отрицательный - продемонстрирует перед всем миром агрессивные намерения Германии по отношению к Прибалтийским странам.
Тем временем продолжались совместные франко-советские усилия для заключения Восточного пакта - договора о взаимопомощи между СССР, Чехословакией, Польшей, Финляндией и странами Прибалтики. Как известно, идея такого пакта возникла в конце 1933 г., когда вслед за демонстративным выходом Германии из Лиги наций и ее уходом с конференции по разоружению начались переговоры между Францией и СССР с целью поставить заслон агрессии на востоке Европы. Позже предложение включиться в переговорный процесс было направлено и Германии. В первой половине июля 1934 г. Луи Барту совершил поездку в Англию, чтобы заручиться ее поддержкой. Комментируя поездку, Литвинов писал Сталину 33 , что она дала "неожиданные результаты". Литвинов имел в виду английское согласие на "дальнейшее усиление связи" между проектируемым Восточным и Локарнским пактами, тогда как он ожидал, что Англия "попытается помешать заключению франко-советского гарантийного пакта". Английское согласие он объяснял предположительно уверенностью Англии в том, что Германия и Польша откажутся от пакта. С другой стороны, Литвинов считал несомненным, что на Англию оказал влияние
стр. 60
"несколько запугивающий прием Франции, говорившей направо и налево, что она заключит военный союз с СССР в случае неосуществления пакта".
Все это, продолжал Литвинов, поставило вопрос, не предусмотренный в его переговорах с Барту. Поэтому следовало решить: во-первых, согласно ли советское руководство с распространением французской гарантии на Германию; во-вторых, согласно ли оно на заключение вместо двустороннего советско-французского трехстороннего германо-советско-французского соглашения. Сам Литвинов высказывался за вариант тройственного соглашения. К письму приложен проект постановления политбюро: "Согласиться на подписание тройственного соглашения с Францией и Германией, гарантирующего восточный региональный пакт". Согласие это было получено.
Советское участие в дипломатических маневрах общеевропейского уровня, предоставлявшее СССР возможность поучаствовать в них в качестве равного партнера (чего он давно добивался), тешило самолюбие сталинского руководства, над которым постоянно висел дамоклов меч нелегитимности. К тому же то, что Литвинов писал об Англии - об ее неверии в осуществимость Восточного пакта, было верно и в отношении ожиданий советских руководителей. Они, как известно, мало верили как в длительность сотрудничества между капиталистическими странами, так особенно в их готовность к сотрудничеству с Советским Союзом.
Подробный анализ европейской ситуации был дан в августе 1934 г. К. Радеком, возглавившим Бюро международной информации (БМИ), образованное постановлением политбюро в мае 1934 года. Задачей БМИ была подготовка информации по международным делам для партийного руководства. На первых порах Бюро имело небольшой аппарат сотрудников, подлежащий утверждению Секретариатом ЦК ВКП(б), с собственным бюджетом, в том числе в иностранной валюте. В очередном закрытом докладе БМИ, целиком посвященном Восточному региональному пакту 34 , в шести разделах Радек последовательно разбирает отношение к пакту Англии, Франции, Польши, Германии, Италии и делает выводы о перспективах заключения пакта. С выделением "наиболее важных моментов".
Особое внимание уделялось причинам, толкнувшим Англию на "благожелательное отношение" к Восточному пакту. Среди них на первое место ставилась "боязнь" Англии, что в случае препятствий с ее стороны заключению пакта Франция решится "на открытый союз с СССР". Но Англия не желала франко-русского союза, опасаясь как усиления СССР, так и усиления Франции в большей мере, чем этого допускали английские интересы. Другим мотивом "сдвига" в позиции Англии автор объяснял потрясение, которое английское общественное мнение испытало в результате событий 30 июня в Германии (когда Гитлер учинил кровавую расправу над своими старыми соратниками), показавших, что от Гитлера можно ожидать "самых неожиданных авантюр". К этому добавлялись опасения, вызываемые германскими военными приготовлениями. Выступила Англия за присоединение к пакту Германии еще и потому, что надеялась "хотя бы на время" связать ей руки. Были, отмечалось в докладе, и "моменты", беспокоящие Англию: как бы своим содействием заключению Восточного пакта не оттолкнуть Японию, а установлением взаимосвязи между Западным и Восточным Локарно не увеличить собственно английскую ответственность. Итог, к которому приходит в своем анализе Радек таков: никакого "принципиального изменения", которое означало бы, что Англия вернулась к предвоенной Антанте с Францией, нет.
Позиция" Франции в докладе объяснялась ее нежеланием толкнуть Москву в сторону Берлина и опасениями возобновления советско-германского сотрудничества. "Эти опасения возобновления Рапалло имеют для нас большое значение как средство нажима на Францию при возможных ее шатаниях...". Касаясь позиции Польши, Радек видел "корень" польского сопротивления пакту в процитированном им положении из печатного органа польского военного министерства: "Таким образом, Польша отходит на задний план, становится инструментом политики других стран. Первую
стр. 61
скрипку играют Франция и Россия и все в целом направлено против Германии". Что касается Германии, то ее поведение "будет проверкой серьезности нажима на нее со стороны Англии. Отступая Германия будет пытаться получить легализацию своих вооружений и использовать отступление для улучшения отношений с СССР". Италия, еще одна заинтересованная в Восточном пакте страна, после проигрыша Германии в схватке за Австрию, не может рассчитывать на французские уступки и потому "надо предполагать новый поворот Италии в сторону Германии".
Перспективы развития ситуации в восточной части континента представлялись Радеку достаточно туманными: "Восточный пакт является фокусом новых тенденций, выявившихся в европейском положении. Решающее значение имеет в дальнейшем развитии: а) положение на Дальнем Востоке; б) англо-французские отношения; в) отношение Франции к нам; г) польско-советские отношения. Само собой понятно, что величайшее влияние окажет количество хлеба, собранного нами этой осенью" (! - З. Б.).
При столь неопределенном и запутанном положении вещей вступление СССР в Лигу наций представлялось более важным, чем когда-либо. Совершенно очевидно, что этот шаг, насмотря на ее, по словам Сталина, "колоссальные недостатки" 35 , также был проявлением, советского тактического маневрирования (хотя временами было выгодно создавать у мировой общественности впечатление стратегического поворота в советской внешней политике). В самом конце 1933 г., когда в ходе советско-французских дипломатических контактов, возник вопрос о вступлении СССР в Лигу наций, политбюро приняло по этому вопросу развернутое решение из шести пунктов 36 . Оно было принято путем опроса членов политбюро, то есть вырабатывалось заранее и, конечно, под надзором Сталина.
Директива Сталина советскому полпреду во Франции разрешала ответить Поль-Бонкуру, предложившему во время встречи с Литвиновым 31 октября 1933 г. вступить СССР в Лигу наций, согласием на вступление в Лигу на "известных условиях" (подробнее об этих условиях говорилось в последнем, шестом пункте решения политбюро). СССР не возражал против того, чтобы региональное соглашение о взаимной защите от агрессии со стороны Германии заключалось "в рамках" Лиги наций. Согласен он был и на состав участников такого соглашения (кроме СССР): Бельгия, Франция, Чехословакия, Польша, Литва, Латвия, Эстония и Финляндия или некоторых из них, но с обязательным участием Франции и Польши. Переговоры о соглашении должны были начаться по предоставлении Францией, как "инициатора всего дела", проекта соглашения. Следующий пункт условий политбюро обязывал участников соглашения оказывать друг другу дипломатическую, моральную и, по возможности, материальную помощь "также в случаях военного нападения, не предусмотренного самим соглашением, а также воздействовать на свою прессу". При вступлении в Лигу наций в сентябре 1934 г. Советский Союз настаивал на трех условиях: на официальном приглашении, на обеспечении ему места в Совете Лиги и места одного из помощников Генерального секретаря Лиги (для доступа к "своевременной полезной информации") 37 .
21 июля 1934 г. Литвинов уже не в первый раз обращается к Сталину: "Я считал бы желательным обмен мнений по этому вопросу (о вступлении в Лигу наций. - З. Б.) и вообще по вопросу о пактах до Вашего отъезда в отпуск". Проблема, по словам Литвинова, заключается в том, что ранее он в беседах с французами, как и в Женеве с руководством Лиги наций, "совершенно недвусмысленно" указывал на то, что вопрос о вступлении Советского Союза в Лигу наций может рассматриваться "только в случае реализации пактов о взаимопомощи". Теперь же "вряд ли" можно было ожидать решения вопроса о пактах до 10 сентября - ко времени годичного собрания Ассамблеи Лиги наций, когда в Париже и Лондоне ожидали вступления СССР в эту международную организацию. Свою просьбу об обмене мнениями со Сталиным Литвинов мотивировал тем, что "все-таки нужно было бы дать разъяснение, по крайней мере, французскому правительству о наших намерениях...". Такой обмен мнениями, по-видимому,
стр. 62
состоялся, и согласие Сталина на вступление в Лигу наций, несмотря на его пессимизм относительно ее возможностей, было получено 38 .
После отказа Германии принять совместно с Советским Союзом Прибалтийский гарантийный пакт, советские усилия сконцентрировались на попытке привлечь ее к участию в Восточном пакте. Но насколько искренними были эти советские усилия? Другими словами, верили ли в Кремле в вероятность германского участия в пакте? В официозной "Истории внешней политики СССР" (ее авторы пользовались закрытыми фондами), говорится, что советское правительство "не питало иллюзий", что Гитлер согласится участвовать в Восточном пакте, "который ограничивал бы его свободу действий в развязывании агрессии". Вовсе не исключено, что советское правительство своевременно получило по агентурным каналам копию записи беседы Нейрата с С. Д. Боткиным, бывшим царским дипломатом в Берлине, с которым германский министр иностранных дел тем не менее был "очень откровенен". Беседа имела место в конце июня 1934 г. и касалась германского отношения к заключению Восточного пакта. Боткин дословно процитировал слова Нейрата о том, что берлинский кабинет "конечно, не примет его, так как согласие это свелось бы к тому, что Германия явилась бы игрушкой в руках Парижа и Москвы" 39 . Это еще одно весомое подтверждение положения о том, что советская внешнеполитическая активность в 1933 - 1934 гг. была не более, чем маневрированием тактического порядка.
Советско-германские дипломатические контакты по вопросу о Восточном пакте не повлияли на конечный исход дела. Тем не менее они представляют определенный интерес, поскольку раскрывают методы и приемы советской дипломатии. В середине августа временный поверенный в делах СССР в Германии С. А. Бессонов сообщал о немецких условиях участия в Восточном пакте, главным из которых было признание ее равноправия в вооружениях. Среди других немецких условий было требование, чтобы Франция и СССР отказались от роли взаимных гарантов западного и восточного Локарно. Советская позиция по этим вопросам видна из письма Крестинского, направленного им в том же месяце Л. М. Кагановичу, в то время второму человеку в партийном руководстве, заменявшему Сталина в его отсутствие. В письме речь шла об указаниях, которые следовало дать новому советскому послу в Германии Я. З. Сурицу по вопросу о Восточном пакте. Крестинский выражал озабоченность, как бы у немцев не создалось впечатления, "что мы не хотим участия Германии в пакте и предпочли бы заключение пакта без Германии, рассматривая его как антигерманское соглашение". К письму был приложен проект постановления политбюро, суммировавший предложения НКИД 40 . "Признать нежелательным вступление в детальные переговоры о пакте до того, пока немецкая сторона не заявит о своем положительном отношении к участию в пакте. Разрешить, однако, т. Сурицу в своем общем разговоре с Нейратом, в случае постановки Нейратом соответствующих вопросов, ответить, что пакт предусматривает вооруженную помощь подвергшемуся нападению участнику, и что мы готовы обсуждать вопрос о сроке пакта".
Стремление советской стороны не доводить дело до полного разрыва с Германией очевидно. Сталин не терял надежд на улучшение отношений с Гитлером. Естественно, это не могло не сказаться отрицательно на усилиях Литвинова проложить дорогу к сотрудничеству с демократическим Западом, в особенности с Францией.
Как бы противоречивы ни были приведенные выше новые документы о позиции СССР по европейским проблемам 1933 - 1934 гг., тем не менее они дают достаточно оснований для некоторых выводов о тенденциях в европейской политике того времени. Они отразили, в особенности в деятельности Литвинова, идеи прежней расстановки сил великих европейских держав периода первой мировой войны. Выявились и фатальные слабости идеи европейской коллективной безопасности в ее восточнорегиональном оформлении. Главной причиной неудачи в попытке упрочения европейского и всеобщего мира надо считать прежде всего политику диктаторских
стр. 63
режимов Германии и СССР, которые, как показывают их действия (и потаенные планы), не столько думали о том, чтобы в опасно менявшейся ситуации в Европе сбалансировать разноречивые и разнонаправленные силы и тем самым попытаться упрочить мир на континенте, сколько о приближении сроков исполнения своих эгоистических и экспансионистских целей.
Примечания
1. Сто сорок бесед с Молотовым. Из дневника Ф. Чуева. М. 1991, с. 84.
2. Мемуары Никиты Сергеевича Хрущева. - Вопросы истории, 1990, N 7, с. 81.
3. Сталинское Политбюро в 30-е годы. Сб. док. М. 1995.
4. Письма И. В. Сталина В. М. Молотову. 1925 - 1936 гг. Сб. док. М. 1995; Сталинское Политбюро в 30-е годы, с. 112, 141, 55.
5. Чему свидетели мы были... Переписка бывших царских дипломатов. 1934 - 1940. Сб. док. в двух книгах. Кн. 1 (1934 - 1937). М. 1998, с. 6.
6. Там же, кн. 2 (1938 - 1940), с. 433.
7. Письма И. В. Сталина В. М. Молотову, с. 245.
8. Чему свидетели мы были, кн. 1, с. 72.
9. Письма И. В. Сталина В. М. Молотову, с. 240.
10. Российский государственный архив социально-политической истории (РГАСПИ), ф. 17, оп. 162, д. 14, л. 80; д. 15, л. 119.
11. Чему свидетели мы были, кн. 1, с. 79, 90.
12. Документы внешней политики СССР (ДВП СССР). Т. 1. М. 1957; т. 16. М. 1970, с. 271 - 274.
13. Архив внешней политики Российской Федерации (АВП РФ), ф. 082, оп. 16, п. 73, д. 7, л. 254.
14. См. WEINBERG G. L. The Nazy-Soviet Pacts: A Half-Century Later. - Foreign Affairs, Fall 1989, N 4, p. 185.
15. РГАСПИ, ф. 17, оп. 162, д. 15, л. 15.
16. Имеются в виду взаимные дискриминационные меры, принятые сторонами после недопущения представителей советской печати в Германии на процесс в Лейпциге по делу о поджоге рейхстага, сопровождавшееся их кратким арестом - См. ДВП СССР, т. 16, док. NN 293, 296, 300, 301, 329.
17. РГАСПИ, ф. 17, оп. 162, д. 15, л. 19.
18. Там же, л. 98.
19. Там же, л. 121; ДВП СССР, т. 16, с. 591; Правда, 31.Х.1933.
20. СТАЛИН И. В. Соч. Т. 13, с. 301 - 303.
21. АВП РФ, ф. 010, оп. 8, п. 31, д. 65, л. 24 - 25, 30 - 35.
22. РГАСПИ, ф. 17, оп. 162, д. 14, л. 162; д. 15, л. 132.
23. АВП РФ, ф. 082, оп. 16, п. 73, д. 7, л. 250 - 251.
24. Там же, л. 254.
25. ДВП СССР, т. 16, с. 155 - 156.
26. АВП РФ, ф. 05, оп. 14, п. 98, д. 33, л. 32 - 37.
27. Чему свидетели мы были, кн.1, с. 90.
28. АВП РФ, ф. 05, оп. 14, п. 98, д. 33, л. 4 - 5.
29. Чему свидетели мы были, кн.1, с. 47 - 54.
30. Там же, с. 133, 172 - 173, 64 - 65.
31. Там же, кн. 2, с, 433, 434.
32. АВП РФ, ф. 010, оп. 9, п. 38, д. 45, л. 138 - 139.
33. Там же, ф. 05, оп. 14, п. 98, д. 101, л. 66 - 67.
34. РГАСПИ, ф. 17, оп. 162, д. 16, л. 61 - 62; оп. 85, д. 673, с. 13 - 31.
35. ДВП СССР, т. 16, с. 768.
36. РГАСПИ, ф. 17, оп. 162, д. 15, л. 154 - 155.
37. Там же, д. 16, л. 140 - 141.
38. АВП РФ, ф. 05, оп. 14, п. 96, д. 10, л. 119 - 120, 174 - 176.
39. История внешней политики СССР, 1917 - 1985. В 2-х томах. М. 1986, т. 1, с. 302; Чему свидетели мы были, кн.1, с. 176.
40. АВП РФ, ф. 010, оп. 9, п. 38, д. 45, л. 57 - 63.
New publications: |
Popular with readers: |
News from other countries: |
Editorial Contacts | |
About · News · For Advertisers |
Biblioteka.by - Belarusian digital library, repository, and archive ® All rights reserved.
2006-2024, BIBLIOTEKA.BY is a part of Libmonster, international library network (open map) Keeping the heritage of Belarus |