Praha, 1999. 271 S.

И. САВИЦКИЙ. Судьбоносные встречи. Чехи в России и русские в Чехии. 1914-1938

"Почему и как из коммерсантов, инженеров, преподавателей физкультуры и латинского языка на чужой земле всего за четыре года становятся генералами? Как это могло случиться, что пятьдесят тысяч чехов заняли пространство от Волги до самого Тихого океана, приняли существенное участие в образовании всероссийского антибольшевистского правительства и потом за несколько недель все это воинство стало беспомощным пленником магистрали? Почему Прага стала крупнейшим академическим центром миллионной антибольшевистской эмиграции, хотя там и не было более пятнадцати тысяч эмигрантов?". Такие вопросы поставил перед собой и попытался дать на них ответ Иван Петрович Савицкий, сын известного историка-евразийца, эмигранта П.Н. Савицкого, в аннотации к своей книге "Судьбоносные встречи" с подзаголовком "Чехи в России и русские в Чехии. 1914- 1938". В известном смысле сын своеобразно продолжает работу над той же тематикой, что и его отец, правда, в ее конкретном пространственном и событийно-временном преломлении. Удалось ли И.П. Савицкому ответить на поставленные им вопросы? Скажем сразу - во многом удалось, в той мере, в какой вообще возможно объективное освещение исторических фактов. Оно всегда может быть большим и меньшим, важно только, чтобы в основе своей хотя бы не слишком удалялось от золотой середины.

До сих пор о чешских легионах и их пребывании в России существовало два параллельных ряда работ, в силу тенденциозности точек зрения по-разному освещающих одни и те же события. Автор новой книги стремится воссоздать картину участия чехов в русской общественной и политической жизни первых десятилетий XX в. в ее оптимальном приближении к реальным фактам, освободив от несвойственных ей признаков. Что же касается рассмотрения общественного бытия русских эмигрантов в Чехии, то этим до конца 1980-х - начала 1990-х годов, когда появилось довольно много модных и порой легковесных публикаций об эмигрантах, долго вообще не занимались, если не считать, конечно, самих эмигрантов. И.П. Савицкий, хотя по происхождению и связан с ними, однако пишет о жизни беженцев все-таки как историк, отдаленный от 1920-1930-х годов временной дистанцией. В то же время его живая связь с эмигрантской средой безусловно помогала ему в работе, к которой он уже в силу своей биографии оказался более подготовлен, чем другие. Как думается, эта связь только способствовала достоверности описания событий, живому раскрытию их как бы изнутри. Многих из "русских пражан", о которых говорится в книге, автор в юности знал лично как их младший современник.

Книга интересна и содержательна, заслуживает подробного разбора. Однако мы здесь ограничимся кратким откликом на нее, главная цель которого - привлечь к этому изданию внимание, сказать не столько о том, что в ней говорится, сколько о чем и отчасти как. В основу структуры книги положены известные сходства-параллели, пусть и не полные, исторического положения чехов в России (до начала 1920-х годов) и русских в Чехии (после массовой эмиграции), отмечаемые автором на протяжении всей книги. Она состоит из двух частей- "Чехи в России" и "Русские в Чехии". Обе они расчленены на большие и малые разделы.

Первая часть предворена вводными словами автора, предупреждающего читателя о том, что его книга не традиционная монография с обстоятельным историографическим обзором использованных источников. "То, что я предлагаю читателю, это, как мне кажется, небанальный взгляд на действи-

От редакции. В журнале (2000. N 4) уже была опубликована рецензия Е.П. Серапионовой на книгу И.П. Савицкого, где ее название было переведено на русский язык как "Роковая встреча". Мы считаем своим долгом поместить предлагаемую читателю рецензию как дань памяти видного ученого Льва Сергеевича Кишкина (см. о нем: Славяноведение. 2000. N 4).

стр. 110

тельно бывшее, более или менее известное, однако иначе раскрытое. Моей целью было показать, как представление об "известных" вещах часто бывает ошибочным", - пишет И.П. Савицкий. И далее: "Я хотел на конкретном материале показать, как "добро" и "зло", а также воля и неизбежность, намерение и результат удивительно сплетаются между собою и творят "реальность"" (S. 8). Как видим, дефиниции, которыми оперирует автор, не традиционны для историков. Уже это делает книгу необычной, но не только это. Она не лишена элементов историко-философского и, если так можно сказать, социально-психологического, а отчасти и литературно- публицистического подхода к освещению общественных событий. Неординарны и некоторые методические посылки автора. Он полагает, например, что нельзя полноценно рассматривать пребывание чешских легионеров в России без их связей с постоянно жившими в России чехами, а тех - в отрыве от заключительных десятилетий чешского национального движения в XIX в., от присущего чехам русофильства.

Первая часть книги начинается с размышления об эмиграции как таковой, об иммигрантах и эмигрантах, иными словами - о тех, кто по тем или иным причинам уезжает из страны, где родился, навсегда или же только выезжает на какое-то время на заработки, а нередко и поневоле (религиозные или политические беженцы). В России к началу XX в. были как те, так и другие. К иммигрантам относились 28 тыс. чехов, поселившихся на Волыни, а также значительное, не сочтенное в свое время число чехов, живших в разных городах России, принявших православие и русское подданство, которых были сотни и, может быть, тысячи. Другую часть чешских иммигрантов составляли представители австро-венгерских и чешских фирм, находившиеся на службе у русских предпринимателей: управляющие, инженеры, комиссионеры, а также немалое число музыкантов, учителей латыни и физкультуры. С начала Первой мировой войны находившиеся в России чехи, имея в виду, как сказано в книге, "высшие цели", в массе своей перешли на эмигрантские позиции.

Далее в книге следует обзор деятельности чешской эмиграции в начале войны (образование Совета чехов в России, его обращения с петицией к царю и распри между чехами). В военные годы число находившихся в России чехов пополнилось тысячами военнопленных. Позже они составили те самые легионы, которые явились одним из главных аргументов Т. Масарика в его усилиях создать самостоятельное государство чехов и словаков. Наряду с историей легионов, где делались головокружительные карьеры, основной темой первой части книги как раз и является подробное рассмотрение политической и дипломатической деятельности Масарика, взаимоотношения Чехословацкого национального совета во Франции с его филиалом в России. Не будем останавливаться на том сложном политическом лабиринте, по которому Масарик продвигался к своей цели. Коротко рассказать об этом довольно трудно. Заметим только, что в ряде случаев И.П. Савицкий критичен по отношению к Масарику. Приведем только два примера. Масарик отрицал какое-либо значение царской России для образования Чехословакии и в то же время признавал заслуги в этом большевиков. "Задумаемся, - сказано в книге, - над вопросом, почему отрицал. Самое простое и в какой-то мере справедливое объяснение - от того, что не любил царскую Россию и в силу этого был к ней несправедлив. Это простое объяснение хотя и верно, но далеко не полно. Большевиков он любил не больше и, может быть, даже совсем никак, нежели царское правительство, однако, несмотря на это, признавал за ними заслуги в чешских делах. Он был политик и знал, что с правдой и любовью в политике далеко не уйдешь" (S. 40). И еще один красноречивый отрывок из книги И.П. Савицкого: "Масарик всегда провозглашал "реализм", и реализм его приводил к тому, что он не полагался на волю народа, на решения избирателей. Значительная часть реальной политики Масарика проходила за кулисами, в частности в переговорах вне парламента. В этом отношении Масарик был очень близок большевикам. Как и они, он был убежден, что народ надо сначала воспитать, прежде чем дать ему власть. Отличия были "лишь" в средствах и целях" (S. 149-150).

Особый интерес для отечественных читателей представляет вторая часть книги, полностью посвященная жизни в Чехословакии русских изгнанников. В ней освещены многие малоизвестные ее страницы. К ним относится, например, описание судьбы русских военнопленных, оказавшихся в Чехословакии к моменту выхода чехов и словаков из состава Австро-Венгрии (октябрь 1918 г.), которых, по разным данным, было от 8 до 15 тыс. Оказывается, из них готовились части для защиты молодой Чехословакии в ее столкновениях с Венгрией. Были попытки рекрутирования военнопленных в белые армии.

К малоразработанным аспектам истории русской эмиграции в Праге во многом

стр. 111

относилась внутриэмигрантская политическая борьба, в том числе полемика стоявшей на колчаковско-деникинских позициях русско-чешской газеты "Славянская заря" Евгения Ефимовского, социал-демократической газеты "Огни" Георгия Алексинского, эсеровских газет "Революционная Россия" и "Воля России". Ей уделено в книге немало места, как и соревнованию отдельных групп эмигрантов за расположение к себе чехословацких властей, за получение наибольших выгод от так называемой русской акции. Преуспели в этом эсеры и сблизившиеся с ними кадеты, они более других импонировали Масарику. Политические симпатии первого президента Чехословакии не совпадали со взглядами главы первого правительства страны К. Крамаржа. Ему было более близко правое крыло эмигрантов, которых в ЧСР в силу определенной фильтрационной политики МИД во главе с Э. Бенешем (предпочтение оказывалось студентам, ученым, писателям и земледельцам, чаще тяготевшим к левому крылу эмиграции) было меньше.

Особое место уделено судьбе оказавшихся в Чехословакии донских, кубанских и терских казаков, о которых до сих мало что было известно. Правительство ЧСР само пригласило казаков на поселение в 1921 г. Насчитывалось их около 8 тыс. человек. Предполагалось, что они будут земледельцами, наемными сельскохозяйственными рабочими. И тут власти встретились с немалыми трудностями. Бывшим вольными хозяевами казакам, землепользование которых являлось экстенсивным, оказалось весьма затруднительно работать поденщиками на интенсивно используемых малых участках земли. В этой связи автор обращается к весьма существенной проблеме этнической и психологической бытовой совместимости. С этой целью в книге, имея в виду чешского читателя, он делает экскурс в историю русского казачества, правда, в основном запорожского, донского и кубанского. Говоря о последнем, возникшем будто бы в результате переселения запорожцев на Кубань в наказание за пугачевский бунт, автор не совсем точен. Прямого подобного переселения не было. Запорожская Сечь действительно перестала существовать в год казни Пугачева (1775), однако непосредственной связи указа Екатерины II с этим событием, видимо, все же не было. Ведь и главные виновники восстания, яицкие казаки, не исчезли после того, а только были переименованы в "уральских". Не было, насколько известно, каких-либо репрессалий по отношению к донским казакам. Но это частность, деталь. Само же типологическое сопоставление И.П. Савицким казаков с чешскими крестьянами весьма поучительно.

"Русским Оксфордом" названа Прага в одной из глав книги. Для этого есть веские основания. Прага и на самом деле была не сопоставима с другими городами, где жили эмигранты, будучи крупным образовательным и научным центром. По мысли автора, это произошло в результате осуществления масариковской политики привлечения в Чехословакию "передовых русских". Мы бы все-таки добавили к этому и исторические обстоятельства: концентрация в Стамбуле и перемещение потом в ЧСР большого числа русской интеллигенции, студентов и гимназистов, появление в Праге высланных из Советской России крупных ученых; наличие в МИД Чехословакии целого ряда "русских чехов", в частности не один год практиковавшего в Киеве врача Вацлава Гирсы, ведовавшего русскими делами в министерстве и, наконец, традиционное чешское русофильство. Не будь всего этого, не было бы и "русской акции", хотя, разумеется, именно она привлекала в Прагу образованных и стремящихся к образованию русских.

Предтечей всей академической деятельности русских в Праге (как научной, так и образовательной) явились два съезда - русских академических организаций за границей и русского эмигрантского студенчества (Прага, 1921). Оба они были поддержаны правительством ЧСР, и оба провозглашали аполитичность как условие научно-образовательной и студенческой жизни эмигрантов в будущем.

Во второй части книги получила детальное освещение история возникновения и деятельность всех русских высших учебных заведений в Праге и происходившая вокруг них борьба между земгоровской, состоявшей в основном из эсеров, администрацией и профессурой, по большей части близкой кадетам, Из числа последней в книге ярко обрисованы фигуры председателя Союза русских академических организаций за границей А.С. Ломшакова, очень много сделавшего для устройства жизни русских студентов в изгнании, организатора русского Юридического факультета в Праге П.И. Новгородцева, многолетнего ректора Русского народного университета в Праге М.М. Новикова и др. Нашла свое отражение в книге и характеристика плодов научной деятельности русской профессуры, но, к сожалению, в меньшей степени, нежели ее же общественно- организаторская и педагогическая работа. Однако вряд ли в этом можно

стр. 112

упрекать автора, поскольку объем проделанной им работы и без того необычайно велик. И все же информации о научных трудах эмигрантов и их культурных свершениях в книге не хватает. Имена таких значимых и деятельных из них как, например, профессора Е.Ф. Шмурло, И.И. Лапшин или писатель Вас. Ив. Немирович-Данченко почему-то в ней даже не упомянуты.

Вторую часть книги завершает глава "Как умирает эмиграция". В ней говорится, что к концу 1920-х годов активная деятельность русской эмиграции стала заметно снижаться. В первые годы в эмиграции в ЧСР по разным данным было 30- 35 тыс. эмигрантов из России, предположительно среди них относительно молодые мужчины составляли более 50%, женщины - лишь 20% (из них четыре пятых были замужем). Считается, что из 15 тыс. русских, живших в Праге, к 1930 г. осталось 7 тыс. человек (многих из старшего поколения не стало, а получившая образование молодежь и отчасти люди среднего возраста разъехались в поисках работы в другие страны). Оставшиеся в ЧСР русские мужчины по большей части женились на чешках и словачках и стали иммигрантами, а меньшая их часть так и осталась в одиночестве, окончательно обретя свойства эмигрантов. О последних в книге сказано, что они до конца сберегли память о родине и сохраняли между собой связи. Как правило, это были бедные, неустроенные люди. Оставшаяся на позициях эмигрантов часть русских беженцев на рубеже 1920-1930-х годов, когда "русская акция" себя уже почти исчерпала, стала более свободно выражать свои политические склонности. Ранее они этого делать не могли. Примечательно авторское замечание по этому поводу: "Сегодня, после обретения несравненно большего горького опыта, мы порой забываем, что тогдашняя демократия была довольно "строгой" и защищалась от "нежелательных" или небезопасных направлений сильнее, нежели это обычно имеет место в Европейском союзе" (S. 291). Прослеживая эволюцию русской эмиграции в ЧСР, И.П. Савицкий касается и пути развития евразийского движения, одним из активных участников которого был его отец, вспоминает о его тайной поездке в СССР на якобы легальный "съезд" евразийцев России (1926). На последних страницах книги говорится о той дифференциации среди эмигрантов, которая происходила в канун и в годы Второй мировой войны. Однако конечной датой истории русской эмиграции в ЧСР автор считает 1939 г.

Все упомянутое нами - лишь малая доля того, о чем идет речь в книге И.П. Савицкого. Надо еще раз сказать, что она отличается от традиционных исторических работ. Выше мы лишь бегло отметили это, теперь коснемся ее особенностей подробнее.

Освещение судьбы русских эмигрантов в ЧСР последовательно проводится на широком фоне мировых событий. Автор постоянно прибегает к параллелям не только из области чешско-русских отношений (чехи в России - русские в Чехии), но и часто обращается к примерам и сравнениям из всеобщей истории, в частности истории миграции и эмиграции людей в разные эпохи и в разных странах. При этом он не раз использует приемы жанра эссе, свободно перемещаясь во времени и пространстве, не всегда в своих аналитических раздумьях заботясь о последовательности и систематичности изложения. Нередко текст нарушается историко-философскими, художественно- литературными, а порой и лирическими авторскими отступлениями.

Еще одна особенность книги - полное отсутствие научного аппарата, о чем нельзя не пожалеть. Имеющаяся в конце книги короткая справка "Об источниках и литературе", в которой названы имена лишь некоторых авторов, не восполняет пробел. "Эта книга, - пишет И.П. Савицкий, - скорее всего не дает ни одного не опубликованного факта" (S. 7). Думается, что это всего лишь выражение авторской скромности. Кто теперь знает, что было опубликовано в какой- то небольшой газете 1920-х годов или запечатлено в каком-то документе?! И.П. Савицкий проделал большую работу, нашел и собрал распыленные факты воедино. Это, конечно, благо. Однако многие "ключи" от "местонахождения" ценной информации оказались вне книги. И это досадно.

К несомненным достоинствам книги надо отнести стремление и умение автора говорить о прошлом живо, интересно, что удается не всем и не всегда. Так, например, характеризуя начальный период пребывания русских эмигрантов в Праге, он сообщает, какое большое значение для их общения имели тогда встречи в пражских кафе и ресторанах - "Беранек", "У воеводы", "У принца". Идя навстречу эмигрантам, некоторые рестораторы начинали готовить русские блюда, русские газеты пестрели объявлениями: "Чай, свежие калачи, пончики и пирожки и все по умеренной цене на Владиславской, 6"; "Русское кафе и столовая, с русской кухней. Есениова, 1". Встречаясь в этих кафе и столовых, изгнанники как бы находили "кусочек родины". Без этих

стр. 113

пражских кафе и ресторанчиков нельзя себе представить их жизнь. Подобные штрихи порой говорят об истории больше, чем пространные социологические построения. Иной пример. С героями поэмы Некрасова "Русские женщины", с женами декабристов, последовавшими за мужьями в Сибирь, сравниваются в книге женщины эмигрантки, которые "проявили исключительное мужество, жертвенность, невероятную силу противостоять судьбе, быть опорой своим родителям, мужьям, детям" (S. 184). И прав автор, указав на то, что роль женщин в истории эмиграции незаслуженно до сих пор остается обойденной исследователями.

В своих раздумьях об эмигрантах и об отношении к ним стран их проживания автор сопоставляет положение французских гугенотов, бежавших в XVII в. в Берлин, и русских, нашедших приют в Праге, и отмечает существенную разницу между ними, и не только потому, что одни беженцы - религиозные, а другие - политические. Главное различие он видит в том, что Берлин приветствовал эмигрантов в интересах собственного развития, а Прага это делала "в интересах России, потому что тогда в сильной демократической России Чехословакия была жизненно заинтересована" (S. 181).

Еще одна особенность книги - это теплое живое отношение автора к тем эмигрантам, которых он лично знал. Вот как он пишет о бывшей начальнице одной из лучших киевских женских гимназий Аделаиде Владимировне Жекулиной (1861- 1950), выдающемся организаторе школьного дела в эмиграции: "В 1921 г. мы встречали ее в Царьграде как руководителя школьного дела Союза городов. В этом качестве она выполнила огромную работу: организовала ясли, детсады, школы и гимназию. Наивысшим успехом ее все же был перевод гимназии из Царьграда в Чехословакию и размещение ее в Моравской Тршебове. Быстро и здесь она стала патронессой русских детей "бабушкой Жекулиной". Деятельной она оставалась до смерти. Уже будучи 84 лет, она взялась учить меня английскому. Ее единственный грех, о котором знаю, состоит в том, что она принципиально не пользовалась розгой, потому что была слишком добра. Поэтому я так никогда порядочно и не научился английскому".

С такой же теплотой говорится и о бывшем профессоре Петербургского Политехнического института, выдающемся инженере-изобретателе Алексее Степановиче Ломшакове (1870-?), с которым его семья жила в одном профессорском доме. И.П. Савицкий вспоминает сильную и стройную даже в старости фигуру этого человека, его красивую и благородную внешность, готовность всегда помочь другим людям, снисходительность к слабостям других и строгую требовательность к себе. До конца дней своих оказавшийся на чужбине одаренный ученый и изобретатель сохранил интерес к происходящим политическим событиям и техническому прогрессу. Благодаря своему высокому научному и нравственному авторитету, широким связям А.С. Ломшаков сыграл исключительную роль в обустройстве эмигрантской жизни в Праге, особенно много сделал он для студенческой молодежи, обеспечения ей в изгнании продолжение образования.

Подобные приведенным бытовые подробности, литературные сопоставления, исторические параллели и мемуарные включения, равно как и личные авторские отступления, а их немало, в своей совокупности украшают книгу, делают ее чтение увлекательным. В целом книга И.П. Савицкого "Судьбоносные встречи" представляется весьма существенным вкладом в разработку избранной им темы, пусть сам автор и называет ее "индивидуальным взглядом на проблематику" (S. 7). Но это свежий, неординарный взгляд. Книга несомненно займет достойное место в литературе об эмиграции. Остается только порекомендовать ее всем, кого интересуют судьбы чехов в России и оказавшихся в Чехословакии после Гражданской войны русских.

Permanent link to this publication: