Libmonster ID: BY-1436
Автор(ы) публикации: П. ГЕНИФФЕ (Франция)

Террор не является сегодня центром историографической проблематики. Он потерял свою значимость, состоявшую в том, что именно он, с одной стороны, окончательно оформил разрыв с обществом Старого порядка, а с другой - обнаружил глубокий смысл Французской революции. Отныне эта привилегия принадлежит 1789 г. С тех пор как Франсуа Фюре 1 показал в своих работах масштабность и радикальный характер разрыва, совершенного в первые месяцы Революции, для понимания того, как французы, стерев свое прошлое, начали все с чистого листа, следует изучать не столько историю Конвента 1792 - 1795 гг., сколько историю Учредительного собрания 1789 - 1791 гг.

Однако смещение центра тяжести в историографии Французской революции с 1793 г. на 1789 г. повлекло за собой изменение самого характера дискуссии, которая с этого момента скорее направлена на выявление результатов Революции (становление современной демократии), чем на рассмотрение бурного хода ее развития. Используя два подхода в осмыслении Французской революции, обозначенных Франсуа Фюре в его книге "Постижение Французской революции" 2 , можно сказать, что рассмотрение Революции с точки зрения ее принципов и результатов вытеснило представление о ней, как о событии, разворачивающемся во времени: Революцию воспринимают теперь не так, как ее видел Кошен (см. прим. 6), а так, как ее мыслил Токвиль.

Вероятно, все же пришло время вернуться к забытому сегодня вопросу о переходе от 1789 г. к 1793 г., о повороте в сторону насилия и деспотизма Революции, изначально осуществлявшейся во имя свободы, другими словами, - к вопросу о соотношении случайного и неизбежного применительно к происхождению Террора.

Вопрос не нов, но, как мне кажется, ни одно из предложенных его объяснений не раскрывает в достаточной мере той загадки, которая до сих пор кроется в самом процессе развития Революции и в его повторении на протяжении двух веков в разные эпохи и в разном контексте. В огне революций, которые потрясли Европу в XIX в., а впоследствии Россию, Китай и Камбоджу, воспроизводится одна и та же трагедия, не взирая на смену эпох, декораций и актеров. То на одной сцене, то на другой различные оркестры разыгрывают одну и ту же партитуру - партитуру революции.


(c) 2003 г.

Гениффе Патрис - преподаватель Школы Высших исследований по общественным наукам в Париже (EHESS), профессор, член Центра политических исследований имени Раймона Арона. Автор многих работ по истории Французской революции конца XVIII в. В предлагаемой читателю статье автор суммирует и развивает основные положения своей последней монографии "La Politique de la Terreur. Essai sur la violence revolutionnaire, 1789 - 1794" (Paris, 2000).

Перевод с французского - А. А. Демьянова.

1 Фюре Франсуа (1927 - 1997) - один из крупнейших представителей так называемого ревизионистского направления в историографии Французской революции конца XVIII в. (Здесь и далее - примечания переводчика).

2 Furet F. Penser la Revolution francaise. Paris, 1978. Фюре Ф. Постижение Французской революции. СПб., 1998.

стр. 61


Для исследований по истории Французской революции XVIII в. долгое время было характерно резкое противопоставление двух интерпретаций происхождения Террора. С точки зрения представителей контрреволюционной историографии, Террор являлся ее неизбежным результатом: 1793 г. воспринимался ими как неотвратимое следствие 1789 г. Согласно этому представлению 1793 г. раскрыл истинный смысл принципов 1789 г. (гражданское равенство, национальный суверенитет) и политических установок, сформировавшихся в этот год (волевое установление социального и политического строя, основанного на рациональных принципах и никак не связанного с историей и традицией). Для противников Революции она с самого начала проходила под знаком Террора. В противоположность им наследники революционеров исключают любое проявление закономерности в переходе от 1789 г. к 1793 г. Они понимают Террор как событие чисто случайное, как результат воздействия внешних обстоятельств вне какой-либо связи с принципами Революции.

Противники Революции сводят ход развития революции к ее принципам, в то время как ее сторонники строго, порой даже излишне строго, разделяют принципы и событие. Для первых Террор - это вина Руссо и неизбежное зло, для вторых - это вина эмигрантов, несчастье, на которое обрекли революцию ее враги.

Привести возражения против обеих враждующих между собой традиций не составляет труда. Не вступая в полемику, можно заметить, что контрреволюционная традиция не объясняет, почему революция, совершенная в Соединенных Штатах во имя тех же принципов, что и Французская, не привела к террору, в то время как революционная традиция не позволяет понять, почему риторика Террора, равно как и использование террористических методов, появилась вместе с Революцией, начиная с 1789 г., т. е. задолго до возникновения "обстоятельств", на которые неизменно ссылаются, чтобы оправдать революционеров. Таким образом, если возникновение Террора нельзя поставить в вину принципам Революции, некоторая связь между Революцией и Террором все же существует, поскольку они происходят одновременно, и связь эта требует пристального изучения.

Однако оставим в стороне эти две традиции. "Критический словарь Французской революции", опубликованный в 1988 г. Франсуа Фюре и Моной Озуф, представляет собой попытку понять 1789 и 1793 гг. в их единстве и различии, на равном удалении от уже ранее упомянутых традиций 3 . Основной тезис этой работы состоит в том, что Террор можно объяснить только в свете антиномий политической культуры революционеров, содержавшей в себе некоторые нелиберальные возможности, которые под воздействием обстоятельств стали реальностью в 1793 г. Это означает, что ни один из многочисленных сценариев, возможных в 1789 г., не был в большей степени, чем другие, способен реализоваться. Именно обстоятельства определили направление развития Революции и тем самым привнесли элемент случайности. В то же самое время, поскольку Революция изначально несет в себе не только свободу, но в равной степени и деспотизм, на всех этапах своего, казалось бы, противоречивого развития она обнаруживает свою глубокую целостность. Ф. Фюре так писал об этом: "Диктаторский характер революционного правительства является не только простым результатом защитной реакции перед опасностями, но также проявлением одной из возможностей политической культуры Французской революции. Не то, чтобы Террор был необходимым образом включен в принципы 1789 г., но, без сомнения, исключительные обстоятельства 1793 г. накалили страсти и дали толчок развитию идей, с трудом согласующихся с установлением политической свободы". Настаивая на целостности Французской революции, авторы отмежевываются от ее


3 Furet F., Ozouf M. Dictionnaire critique de la Revolution fransaise. Paris, 1998. Озуф Мона - почетный член Национального центра научных исследований (CNRS) и Центра политических исследований имени Раймона Арона.

стр. 62


сторонников, но одновременно с этим, рассматривая события в качестве катализатора, в равной степени отходят от контрреволюционной традиции.

Нужно добавить, что точка зрения Ф. Фюре и М. Озуф отличается и от концепции Жюля Мишле и Эдгара Кине 4 . Оба великих республиканских историка относили существование нелиберального элемента революции к особому восприятию, особой ментальности, проявившейся в якобинизме. Эта ментальность была носителем таких представлений о демократии, которые в философском плане восходят к двойному наследию абсолютизма и католицизма. Якобинизм здесь предстает как демократия в понимании Гоббса и Боссюе. Именно это положение развивается в недавних работах Люсьена Жома 5 . Оно основано на идее, что 1793 г. не может рассматриваться ни как неизбежное следствие 1789 г., ни как случайность, а только как вторая революция, которая стала отрицанием революции 1789 г. Эпоха Террора выражает иную концепцию, демократическую, а не либеральную, связанную с принципами 1789 г.: независимостью индивида, равенством и национальным суверенитетом.

Таким образом, перед нами четыре концепции происхождения Террора: концепция наследников революции, концепция ее противников, либерально-республиканская XIX в. и, наконец, предложенная Ф. Фюре и М. Озуф.

Речь не идет о том, чтобы признать правоту каждой из этих четырех концепций. Например, нельзя отрицать, что попытка начать в 1789 г. все с чистого листа сделала возможным бесконечное отклонение (derive) Революции, осуществлявшееся во имя равенства, или что радикальный индивидуализм 1789 г. смог породить суверенную власть тем более абсолютную, что основой ей служила совокупность индивидуальных воль. Разумеется, зародыш 1793 г. находится в 1789 г. Однако проблема, привлекающая мое внимание, гораздо уже: она состоит в том, чтобы понять, какими путями совершился переход от 1789 г. к 1793 г. и как смогли реализоваться нелиберальные возможности, заложенные в политической культуре 1789 г.

Понимание Террора как активизации нелиберальных возможностей, существовавших в скрытом состоянии в политической культуре Революции, побуждает искать в этой культуре объяснение причин возникновения насилия и различных форм, которые принимал Террор. Однако данный анализ не позволяет проследить, каким путем Революция пришла к такому результату, если только не ссылаться на влияние, которое оказали на ее развитие никем не предвиденные обстоятельства. Но тогда именно обстоятельства играют ведущую роль в формировании того, что произошло, а идеология в свою очередь служит главным объяснением происшедшего. В некотором роде обстоятельства показывают, что породило насилие, в то время как идеология объясняет те или иные формы его проявления. Террор, таким образом, рассматривается, как побочный, случайный продукт революционной политической культуры.

Можно ли теперь предположить, что при отсутствии неблагоприятных обстоятельств Революция осталась бы верна своим обещаниям свободы? Возникновение Террора, без сомнения, обусловлено многими обстоятельствами: существованием принципов, применение которых может стать опасным, общими обостренными страстями, культурным и интеллектуальным наследием, повышенным уровнем терпимости к насилию, ослаблением моральных уз, которые сдерживают применение насилия и т.д. Помимо этой благоприятной почвы возникновение Террора зависит также от ряда побочных обстоятельств и случайностей, которые приводят этот процесс в движе-


4 Michelet J. Histoire de la Revolution francaise. Ed. G. Walter, v. 1 - 2. Paris, 1952; Quinet E. La Revolution. Paris, 1987.

Мишле Жюль (1798 - 1874) - французский историк, автор монументального труда "История Франции" и "Истории Французской революции" в семи томах.

Кине Эдгар (1803 - 1875) - французский историк, поэт, политический философ.

5 Jaume L. Hobbes et l'Etat representative moderne. Paris, 1986.

Жом Люсьен - член Национального центра научных исследований (CNRS). Занимается исследованиями в области политической философии, политической теории и истории политических идей.

стр. 63


ние и без которых все то, что существовало в скрытом состоянии, так бы и осталось нереализованным. Но если обстоятельства и порождают явления, которые никто не может предвидеть и которыми никто не может управлять, то в рамках Французской революции они не были ни случайными, ни внешними. Начиная с войны, самого значительного из них, во многих случаях обстоятельства были порождением самой Революции, и объяснение им надо искать не столько в противостоянии Революции и Контрреволюции, сколько в конфликтах, которые противопоставили одних революционеров другим. Обстоятельства были не причиной, но именно следствием внутренних расколов Революции.

Таким образом, представляется возможным сформулировать другую гипотезу и определить Террор как неизбежный результат революции как таковой, как особую форму исторического развития, не зависящую от конкретных принципов и места действия. Другими словами, если идеология всего лишь объясняет, кто же именно стал жертвой революционного насилия, это значит, что независимо от своих принципов и целей революции неизбежно порождают жертвы.

Для понимания этого лучше всего вновь обратиться к вопросу о якобинизме, в котором часто ищут причину возникновения Террора.

Возможно, следует начать с замечания, что якобинизм является сложным понятием. Якобинизм может обозначать в зависимости от угла зрения, под которым его рассматривают: форму социальности (sociabilite), действующее лицо Революции, один из ее периодов, дискурс и, наконец, традицию.

Представленный в своем социологическом значении, якобинизм являет собой, в сущности, метафору демократии, ее принципов и границ; взятая в политическом или даже идеологическом аспектах, история якобинизма большей частью смешивается с историей бурного развития Революции; наконец, в сфере философии якобинизм не что иное, как завещание и наследие Революции. Можно сказать, что как бы ни рассматривать якобинизм, он оказывается еще одним именем Французской революции.

Рассматривая якобинизм как "метафору демократии", разумеется, невозможно не сослаться на Огюстена Кошена, чья интерпретация якобинизма стала крупным вкладом в изучение Революции 6 . На самом деле, исследование Кошена выходит далеко за рамки Французской революции, так как через якобинизм он прежде всего анализирует современную демократию. Он рассматривает демократию сквозь призму якобинизма, поскольку для него якобинизм является ее конечной формой, обнаруживающей всю ее лживость. В этом отношении показательно его высказывание о том, что "разгадкой тайны революции является не психология якобинца, но социологическое исследование феномена демократии". Для Кошена якобинизм тождествен демократии.

Тем не менее было бы ошибкой видеть в Кошене простого приверженца контрреволюционной традиции, наследника аббата Баррюэля 7 . Чтобы по достоинству оценить его творение, необходимо поместить его в контекст современной ему эпохи. Это лишит труд Кошена части своеобразия, но вместе с этим обнаружит всю его значимость.


6 В своей статье автор опирается на две работы О. Кошена: Cochin A. L'Esprit du jacobinisme. Ed. J. Baechler. Paris, 1979; idem. La Revolution et la libre pensee: la socialisation de la pensee (1750 - 1789); la socialisation de la personne (1793 - 1794); la socialisation'des biens (1793 - 1794). Paris, 1924.

Кошен Огюстен (1876 - 1916) - французский историк консервативного направления. В своих работах развивал мысль о том, что одна из ключевых особенностей Французской революции состояла в попытке реализации насильственным путем утопического идеала.

7 Баррюэлъ Огюстен (1741 - 1820) - аббат, во время Французской революции эмигрировал в Англию, где в 1797 - 1798 гг. опубликовал свой главный труд "Memoires pour servir a l'histoire du jacobinisme". Баррюэль рассматривал происшедшую во Франции революцию как результат осуществления хитроумного и коварного "заговора" атеистов против религии и законной власти.

стр. 64


Несомненно, Кошен не принимал ни современного ему мира, ни демократии, но его работы вписываются в широкое движение, направленное на осмысление изменений, произошедших в демократических обществах конца XIX в. в результате вторжения в политическую сферу народных масс и формирования первых организованных политических партий. Кошен пытается понять именно современные ему перемены, рассматривая их через якобинизм эпохи Французской революции, в котором он видит их предвосхищение. Не нужно забывать, что социологическое исследование якобинизма, развернутое Кошеном, было современно работам Джеймса Брюса 8 , Моисея Острогорского и Роберто Михельса 9 , касающихся функционирования демократических организаций. При этом Кошен ставит перед революционной Францией тот же вопрос, который ставил Острогорский перед англосаксонскими странами: "Существует ли демократическая политика, отвечающая принципам демократии?"

В этом отношении "общества мысли", представляющие отправную точку исследований Кошена, являются не столько исторической реальностью, сколько признаком, образом новой социальности, иллюстрацией понятия договора. В противоположность социальности Старого порядка, где принадлежность к той или иной социальной группе была закреплена юридически и социально необходима, где каждая из этих групп представляла собой корпорацию и обладала собственным существованием, независимым от воли ее членов, "общества мысли" стали добровольными объединениями, существовавшими только в силу согласия входящих в него людей. "Общество мысли" размывало основания традиционной социальности: оно признавало равенство своих членов, объединившихся добровольно в силу своих взглядов, воззрений и вкусов, независимо от какой бы то ни было юридической или социальной детерминации. В этом отношении существование "обществ мысли" на протяжении последних десятилетий XVIII в. исторически стало тем узким пространством, где появились демократические отношения, перед тем как распространиться на всю социальную общность.

Якобинизм, рассмотренный с этой точки зрения, означает завершение завоевания общества демократией и, таким образом, предстает в работе Кошена как особенная, максимально правдоподобная иллюстрация конституирующего принципа демократии: десоциализация членов социума, предшествующая его новому становлению, теперь уже на основе представления об абстрактных индивидах, свободных от любого конкретного определения - индивидах, которые сами управляют собой посредством согласования своих суверенных воль.

Таким образом, якобинизм в основе своей идентичен демократическому обществу. Но в то же время, по мысли Кошена, он является реальностью демократии, другими словами, тем, чего демократия не любит и не хочет замечать. Кошен видит в якобинизме не только сущность демократии, но также ее политику и ее реальное воплощение, т. е. господство олигархии, скрытое за ритуальным прославлением народного правления, осуществляемого самим народом, и равенством всех граждан. Именно политика становится сферой, где проявляется то, что Кошен называет лживостью демократии: превращение теоретической свободы, опирающейся на абстрактного индивида, в порабощение конкретной личности. Человек отказывается от относительной свободы, которой он действительно обладал в рамках старого общества, в обмен на независимость, которая на деле подчиняет его авторитету, тем бо-


8 Брюс Джеймс (1838 - 1922) - английский политический деятель, дипломат и историк, автор ставшего классическим трехтомного труда по конституции США "The American Commonwealth" (London, 1888).

9 Острогорский Моисей Яковлевич (1852 - 1919) - российский писатель-государствовед; эмигрировал в США.

Михельс Роберто (1876 - 1936) - итальянский политолог, социолог и экономист, сформулировавший так называемый "железный закон олигархии", согласно которому политические партии и другие общественные организации неизбежно тяготеют в плане своей внутренней организации к олигархии, авторитаризму и бюрократии.

стр. 65


лее абсолютному, что он возникает как результат согласия всех. Демократия для Кошена - это одурачивание, и ее приход означает начало добровольного рабства.

Очевидно, что представление Кошена об обществе Старого порядка имеет мало общего с реалиями конца XVIII в. Он воссоздал - самое большее - общий принцип, то, что существовало до тех пор, пока абсолютизм не посягнул на местные права и не изменил их начальную структуру. В обществе Старого порядка, утверждает Кошен, совещательные ассамблеи состояли не из абстрактных, определяемых посредством своих прав индивидов, но из конкретных людей, деятельность которых определялась их узкими, частными интересами. Они не были равны ни по своему происхождению, ни по своему влиянию, но влияние это, пусть уменьшенное, было реальным, тем более что распространялось оно не на общие, а на частные вопросы, в которых каждый был лично заинтересован и, следовательно, компетентен.

При демократии, наоборот, политическим субъектом является индивид, сведенный к своей воле - абстрактному выражению его реальных интересов. В теории новый гражданин получает несравненно большую власть принимать решение, чем то крохотное влияние, которым он довольствовался при Старом порядке. Но реально на принятие решения он влияет еще меньше, чем когда-либо. Действительно, демократическое участие покоится на презумпции всеобщей компетентности, которая вместе с постулатом о ни от кого и ни от чего не зависящим проявлении воли народа порождает двойной обман, а прямым следствием этого становится переход власти, теоретически принадлежащей гражданам, в руки олигархии, состоящей из профессиональных политиков. Реальностью свободы современного гражданина оказывается всевластие "машины", организации, аппарата или партии. Точно так же, как и в "обществах мысли" или в якобинском движении, реальная власть находится в руках "узкого круга", малочисленной олигархии полупрофессиональных лидеров, в то время как народ в целом лишен своей власти в пользу политических партий.

Кошен, разумеется, признает функциональную необходимость посредников, которыми являются политические партии в современном мире: только эти передаточные звенья могут, поставив проблему и определив приоритеты, структурировать политическую дискуссию и обеспечить единство, опираясь на множественность индивидуальных воль. Но Кошен тут же добавляет: "Свобода несовместима с организацией!" - поскольку только машина, аппарат, может формировать мнение этого абстрактного народа.

Таким образом, олигархическая организация и функционирование демократии -это неизбежное следствие изначальной иллюзии, ею порождаемой, заключающейся в создании социума, основанного на понятии индивида, не существующего в реальном мире. Именно поэтому якобинизм - явление символичное. Однако, будучи воплощением демократического принципа, он при этом разоблачает всю лживость демократии: диктатуру меньшинства, претендующего выражать волю народа, говорящего от имени народа, но в действительности вместо народа. Для Кошена тирания эпохи Террора есть не что иное, как демократия, сбросившая свою маску.

Кошен был не единственным, кто в то время поставил подобный диагноз современному обществу: к схожим выводам пришел и М. Острогорский применительно к функционированию демократии в США 10 . Однако при единстве определения, данного демократии, Кошен и Острогорский решительно расходились в оценке ее перспектив. Кошен предпринял радикальную критику демократии и ее главного принципа - индивидуализма, в то время как Острогорский раскрыл современное ему функционирование демократии прежде всего с целью ее оздоровления и придания ей соответствия своему принципу. Там, где в господстве олигархий партийных деятелей Кошен видит истинность демократии, Острогорский говорит о ее коррумпированности. Для Кошена не существует никакого средства - кроме, разве что, невоз-


10 Ostrogorski M. La Democratic et les partis politiques. Paris, 1993.

стр. 66


можного возврата назад - для того, чтобы покончить с гражданином и вновь обрести человека прошлых времен с его относительной, но реально принадлежащей ему свободой. Острогорский, напротив, хочет дать индивиду всю действительную полноту полномочий, которыми наделяет его демократия. Таким образом, Кошен переносит все неприятие, которое он испытывает в отношении функционирования демократии, на ее принцип. Что касается Острогорского, то он либерал и если критикует демократическую практику, то лишь для того, чтобы еще в большей степени способствовать углублению демократии, даже если рекомендованные им средства несколько утопичны.

Объединяет Кошена и Острогорского вне зависимости от расхождений, касающихся оценки перспектив демократии, наивное убеждение, что о демократии можно судить по ее фактической реальности и что будто бы могла существовать демократическая политика, соответствующая величественным принципам демократии. Отрицать вторжение активных меньшинств так же абсурдно, как интерпретировать этот феномен посредством понятий коррумпированности и изъятия демократии. Отсутствие ясности свидетельствует лишь о разрыве, который всегда существует между идеалом всеобщего, равного участия и требованиями, предъявляемыми к процессу принятия решения. Действительно, демократия предполагает множество, в то время как осуществление власти требует немногих. Эта проблема не зависит ни от эпохи, ни от формы политических институтов. Она встает как перед прямой демократией, так и перед представительным правлением. Это универсальное условие. Просто, чем демократичнее будет режим, тем лучше будет спрятана реальная власть олигархии; чем больше граждан будут облечены теоретической властью, тем меньше их будет обладать реальным влиянием. Кошен это четко понимал.

Однако изобличение этого разрыва между принципами и действительностью покоится на неверном представлении о реальном влиянии, осуществляемом народом при демократическом строе. Не останавливаясь специально на этом вопросе, можно сказать, что это влияние является не властью определять политику правительства, и -еще в меньшей степени - властью постановлять и принимать решение, но властью осуществлять контроль и санкционировать. Народ свободен не потому, что обладает властью сам избирать своих правителей; он свободен в том случае, когда располагает техническими средствами, позволяющими ему санкционировать избрание своих руководителей, отзывать их или, наоборот, свободно свидетельствовать им свое доверие через переизбрание. Если во время Революции демократия оказалась фикцией, то прежде всего потому, что, обладая возможностью выбирать своих представителей, народ не имел средств реально контролировать их действия.

Итак, якобинизм, взятый в своем социологическом аспекте, воплощает конституирующий принцип демократии и одновременно указывает, раскрывая роль активных меньшинств, на неизменно "аристократический" или олигархический элемент, присущий любой политике, в том числе и демократической.

Если рассматривать якобинизм как исторический феномен, то его отождествление с демократией невозможно. Вопреки утверждению Кошена политические партии времен Третьей республики имели мало общего с Якобинским клубом периода Революции.

В книге "Постижение Французской революции" Ф. Фюре замечает, что "якобинизм значим не как одна из форм демократической практики, но как чистая демократия, почти доведенная до своего предела. Это абсолютное самовыражение общества: чистая демократия без начальников и уполномоченных". Здесь, однако, нужно быть осторожным. Необходимо тщательно разделять архетип якобинизма и реальность Якобинского клуба. Как архетип, якобинизм - это партия, претендующая на гегемонию. Она рассматривает себя как орган выражения воли народа и посредством разветвленной сети своих филиалов формирует своего рода ассамблею. Тем самым она стремится захватить все общественное пространство и отказывает в малейшей легитимности как принципу представительства, так и организованному мнению

стр. 67


большинства. Она желает сама быть народом и при этом - всем народом. С этой точки зрения якобинизм является образом (символом) чистой или прямой демократии, где народ выражает свою волю без посредников. Здесь он предстает как противоположность современной демократии и представительному правлению, введенному в 1789 г., а его история может быть написана, исходя из противостояния принципа представительства и прямой демократии.

Тем не менее было бы ошибкой свести все к радикальному противостоянию между двумя определениями демократии или двумя принципами легитимности: прямая демократия или представительство, народ или нация.

На самом деле, здесь сталкиваются две концепции демократии, которые исходят из принципов, во многом схожих между собой. Защитники представительного правления и якобинцы принадлежат к одной политической культуре. В частности, они испытывают одинаковое отвращение к любой форме размежевания и посредничества и свидетельствуют равное уважение к прямой демократии, даже когда полагают ее технически неосуществимой. Среди сторонников представительного правления редко встречаются те, кто пусть неохотно, но признает практическое преимущество партийных и политических разногласий.

Например, фельяны в 1791 г. выступали против якобинцев и разоблачали иллюзорность прямой демократии, воплощением которой было якобинское движение, что, однако, не привело их к одобрению политического плюрализма. Когда в сентябре 1791 г. Ле-Шапелье - сам бывший якобинец - критиковал присвоенную Якобинским клубом монополию выражать общественное мнение, он это делал не для того, чтобы обосновать право на существование альтернативной организации, а с целью напомнить, что никакое промежуточное образование не может существовать между гражданами и государством, между индивидуальными волями и их коллективным воплощением в Национальной ассамблее. Разумеется, Ле-Шапелье признавал, что для свержения Старого порядка якобинизм был необходим. Но тут же добавлял, что раз революция закончена, "необходимо, чтобы все пришло в наиболее совершенное состояние, чтобы ничто не затрудняло работу созданных властей, чтобы обсуждение и власть находились только там, где им определено конституцией". Речь Ле-Шапелье ни в коем случае не была нацелена на увеличение политических обществ, но на их ликвидацию или, по крайней мере, на их перевод в сферу исключительно частной социальности.

Якобинцы и их противники в своем противостоянии опирались на общую концепцию политического пространства как пространства единого и гомогенного, на общее неприятие любого политического плюрализма и на возвеличивание унитарного характера политической сферы. С этого времени суть конфликта сводилась к тому, кто будет обладать правом выражать единую волю единого народа: сторонники представительства или "народ", воплощаемый якобинцами.

Однако это противостояние между прямой демократией и представительным правлением было не так очевидно, как это может показаться на первый взгляд. Деятели революции не обладали современным пониманием принципа представительства, потому что за редким исключением (например Бриссо) никто из них не включал в свои рассуждения понятия медиации, без которого как в философском, так и в техническом отношениях невозможно демократическое (в современном понимании) функционирование представительной системы. Доктрина представительства того времени отождествляла народ и его представителей. В соответствии с этой доктриной, политическое представительство воплощает собой нацию и дает ей реальное существование, поскольку сама по себе нация не существует. Эта доктрина также иллюстрирует сильное стремление к полной ясности в сфере социального и политического, в отношениях между народом и его представителями, что было одной из отличительных черт эпохи.

Сторонники и противники представительного правления противостояли друг другу, разделяя одни и те же убеждения. Якобинизм и политический либерализм 1789 г.

стр. 68


находились в сложных антагонистических отношениях: они представляли два варианта развития единой концепции политического пространства.

Несмотря на то, что якобинизм является архетипом "единой партии", он далеко отстоит от ее реального воплощения. Кошен описал якобинизм как "машину". При этом он прибегнул к уже старому на то время образу, который появился вместе с первыми работами, посвященными истории Революции. Так он встречается у Тьера в 1823 г., а первым, кто употребил само слово "машина", был Мишле. На примере этих двух историков видно, что подобное представление о якобинизме не принадлежало исключительно контрреволюционной традиции, но было общим для всех направлений исторической мысли, восходящих к термидорианскому дискурсу Террора. Однако образ "машины" благодаря силе и глубине своего воздействия оказался мощным препятствием для понимания якобинизма.

Чтобы обрисовать реальное состояние якобинского движения, достаточно нескольких замечаний. Во-первых, распространение политических обществ в революционной Франции осталось ограниченным явлением, поскольку между 1789 и 1795 гг. было создано 6 тыс. обществ, что, однако, соответствовало всего 14% французских коммун. Кроме того, этот процесс затрагивал почти исключительно одни города. Во-вторых, половина из этих 6 тыс. политических обществ была создана позднее, после лета 1793 г. 11 В-третьих, даже осенью 1793 г. якобинцы контролировали только около половины действующих обществ. Лишь в первые месяцы 1794 г. якобинизм сумел занять все общественное пространство и усилить свои возможности территориального контроля за счет массового создания около 3 тыс. провинциальных обществ. Таким образом, его гегемония была запоздалой и краткой, так как уже в ноябре 1794 г. якобинские клубы были распущены.

Если в эпоху революционного правления якобинизму с некоторым опозданием удалось занять собой все политическое пространство, то политической партии в современном смысле этого слова он так и не сформировал.

Парижский Якобинский клуб возник в декабре 1789 г. на основе группы депутатов Учредительного собрания, которые ставили перед собой двойную задачу: подготовку дебатов по стоявшим на повестке дня вопросам и обеспечение дисциплины голосования. Однако в результате увеличения числа входивших в состав клуба депутатов и с началом принятия в клуб тех, кто депутатом не был, характер этой организации изменился. Очень скоро клуб оказался своего рода проекцией Учредительного собрания, сведенного до депутатов-"патриотов", и в то же самое время неким объединением "патриотов", будь то депутаты или простые граждане. "Общество друзей конституции", как вскоре стал называться клуб, было воплощением легитимности.

Увеличивая свою численность, парижский клуб постепенно становился центром широкой сети, охватывавшей множество филиалов. Однако соответственно распространению влияния и росту престижа ослаблялись внутреннее единство и политическая сплоченность. С начала 1790 г. Якобинский клуб был не столько руководящим органом партии, объединенной единой доктриной и партийной дисциплиной, сколько символом законности благодаря присутствию в его рядах ведущих ораторов "патриотов". Но, поскольку их союз определялся только негативно, через отрицание Старого порядка, а также в силу того, что следствия, выводимые ими из принципов 1789 г., были различны, для раннего якобинизма характерны расхождение во мнениях и сосуществование сильно разнившихся между собой форм политического восприятия. Таким образом, можно сказать, что единство и ортодоксальность - главные "ценности" якобинского дискурса - не получили реального воплощения, тогда как политическая и идеологическая гетерогенность, которая не являлась "ценностью", напротив, была реальным фактом. В этом смысле существование якобинской "машины" представляется фикцией.


11 Автор использует данные, представленные в книге: Boutier J., Boutry Ph. Atlas de la revolution frangaise. Les societes politiques. Paris, 1992.

стр. 69


Взамен политического и теоретического единства, якобинизм обладал единством административным. Парижский клуб всегда внимательно следил за формированием своих филиалов, чтобы административно объединить не поддающееся политическому объединению движение. Ибо как наверху, так и внизу разногласие стало правилом: филиалы не были партийными ячейками, которые объединялись бы дисциплиной, общими целями и идеологией и действовали бы по указанию из центра. В большинстве случаев цели, преследуемые каждым филиалом, не зависели от целей головного общества в Париже. Но вместе с тем все якобинские общества говорили на одном языке и обладали общими политическими представлениями. Это основное. Именно за счет административной опеки всего движения, невзирая на реально существовавшие среди дочерних клубов разногласия парижский клуб мог всецело говорить и действовать от их имени и, более того, от имени всего народа.

Вплоть до конца своей истории якобинизм находился в безрезультатных поисках теоретического и политического единства. Часто указывают на распространение, начиная с 1791 г. "очистительных" выборов. Несомненно, эти действия отражали стремление якобинских вождей к единству. Тем не менее, несмотря на повторяющиеся чистки, якобинское движение осталось таким же или почти таким же разобщенным, каким оно было в начале своей истории. Диапазон мнений, разумеется, сузился. Но ослабление плюрализма широко компенсировалось увеличением количества фракций и клиентел. Повторение чисток не означало усиления идеологического монополизма: напротив, это доказывало то, что желаемое единство оставалось недостижимым, что после каждой чистки возникали новые внутренние противоречия, с которыми приходилось бороться до бесконечности.

Образование революционного правительства в конце 1793 г. повлекло за собой установление монополии якобинизма по всей стране, но не смогло обеспечить политического единства множества обществ, включенных отныне в структуру государственного аппарата. В 1794 г. якобинизм подменил собой народ и стал своего рода фиктивным народом и одновременно орудием управления и слежки, однако при этом он остался таким же разобщенным, как до 1793 г.

В действительности якобинизм никогда не был ни партией, ни даже фракцией: якобинизм - это площадка, театр, где партии и фракции боролись за обладание законностью, которую он собой воплощал, чтобы достичь своих собственных целей. Якобинизм не являлся одной из фигур на шахматной доске революционной политики; он сам был этой доской, сценой, на которой с 1789 по 1794 гг. разыгрывается судьба Революции.

В этом отношении было бы неверно полагать вслед за Кошеном, что "машина" до такой степени подавляла актеров, что последние становились взаимозаменяемыми. Напротив, в этом отношении поражает их достаточная независимость. Не подлежит сомнению, что, поскольку эта "машина" воплощала собой революционную легитимность, никто не мог, не рискуя, отдалиться от нее (Барнав и Бриссо заплатили за эту попытку своими жизнями). Но в силу того, что сопричастность к "машине" являлась гарантией несомненной приверженности Революции, она давала тем, кто смог ей придать и сохранять за ней легитимность, возможность преследовать свои частные интересы, порой сильно разнившиеся с основными положениями якобинской риторики: Робеспьер был одним из тех революционеров, кому удалось лучше и дольше, чем другим, использовать этот ресурс.

Якобинизм - это момент создания революционной легитимности. Но можно ли говорить вслед за Люсьеном Жомом, о существовании определенного якобинского дискурса? Мишле так описал три сменяющих друг друга якобинских периода: "Первичный якобинизм - якобинизм парламентов и дворянства, якобинизм Дюпора, Барнава и Ламета, убивший Мирабо. Смешанный якобинизм - якобинизм республиканских журналистов, орлеанистов, Бриссо и Лакло, где главную роль играл Робеспьер. Наконец, после того как эта группа как бы растаяла в 1792 г., начинается якобинизм 1793 г. - якобинизм Кутона, Сен-Жюста, Дюма, к которому обратился Робеспьер и вместе с которым он погиб".

стр. 70


Барнав, Бриссо, Робеспьер. Три человека, три поколения. Между собой они не имели ничего общего, если не считать их отвращения к Старому порядку и к привилегиям. За пределами этого хрупкого единства, определяемого чисто негативно, преобладали разногласия. Барнав предвосхищал либеральный консерватизм начала XIX в.; Бриссо объединил философию Просвещения с республиканизмом; наконец, Робеспьер явился наследником Руссо и Контрреформации. Этих людей разделяла интеллектуальная и идеологическая пропасть. Но при этом все трое последовательно воплощали собой якобинизм и, что особенно важно, все трое превозносили, оправдывали и использовали террористические методы, независимо от тех частных целей, которые каждый из них ставил перед собой, и несмотря на их общую приверженность принципам 1789 г. (К тому же цели эти в каждом из трех случаев не имели никакого непосредственного отношения к Террору.)

Определение специфически якобинского дискурса в действительности требует завершения множества предварительных операции. Необходимо выбрать определенного человека (скорее Робеспьера, чем Барнава), определенный период (скорее 1793 г., чем 1791 г.), определенные выступления (в основном касающиеся революционной борьбы, а не установления государственных институтов, или же интерпретировать выступления по вопросам государственных институтов в свете требований, налагаемых революционной борьбой).

Конституция 24 июня 1793 г., в которой историки часто, порой даже слишком, ищут отображение якобинских принципов или социально политических взглядов якобинцев, служит в этом отношении хорошим примером. Если в проекте, предложенном Кондорсе, ставилась цель найти с помощью государственных институтов решение конфликта между народом и его представителями, а именно - посредством введения всеобщего избирательного права и широкого распространения процедуры референдума - то принятая в июне 1793 г. якобинская конституция ограничивалась юридической констатацией возможности резкой конфронтации между народом и его представителями. Она узаконила право народа на восстание вместо определения законных способов избежать этой крайней меры. В этом отношении конституция июня 1793 г. точно отображала свою эпоху: она юридически закрепляла автономизацию политики по отношению к государственным институтам или, если воспользоваться определением Пьера Розанваллона 12 , "дезинституциализацию" политики, которую антипарламентское восстание 31 мая 1793 г. подняло на новый, еще неведомый уровень. На самом деле, не столько принципы, стоявшие во главе новой конституции, а именно подчинение институтов государства политическим целям может считаться характерной чертой якобинства. Конституция 1793 г. ни в коей мере не заменила принципы 1789 г. на философию добродетели или Индивида - на Народ. Ее социальная значимость - признание социальных прав - также не является отличительной чертой 1793 г.: хотя члены Учредительного собрания и не вписали социальные права в Конституцию 1791 г., вопрос этот не ускользнул от их внимания. Среди них было много сторонников, часто умеренных в политических взглядах, признания долга общества по отношению к своим членам.

Члены Конвента 1793 г. были детьми года 1789, и существует множество доказательств той преемственности, которая сближает их со своими предшественниками. К примеру, как показал Марсель Гоше 13 , они также внесли свой вклад в интеллектуальную дискуссию, проходившую через всю революцию, о наиболее адекватном


12 Rosanvallon P. Le peuple introuvable. Histoire de la representation democratique en France. Paris, 1998.

Розанваллон Пьер - преподаватель Школы Высших исследований по общественным наукам в Париже (EHESS), директор Центра политических исследований имени Раймона Арона, заведующий кафедрой Новой и новейшей политической истории в Коллеж де Франс.

13 Gauchet M. La Revolution des pouvoirs. La souverainete, le peuple et la representation, 1789 - 1799. Paris, 1995.

Гоше Марсель - преподаватель Школы Высших исследований по общественным наукам в Париже, главный редактор журнала "Le Debat".

стр. 71


оформлении народного суверенитета посредством создания третьей ветви власти. Другой пример: именно они, осознав после Террора необходимость вписать политику в рамки государственных институтов, необходимость подчинения воли праву, приняли термидорианскую конституцию 1795 г. Таким образом, якобинской конституция 1793 г. может быть названа благодаря своему политическому значению, в силу того что выражает собой "дух времени", но только не вследствие своих принципов, которые, как таковые, не принадлежат исключительно ни якобинцам, ни даже 1793 г.

Якобинизм не является антидемократической и антииндивидуалистической идеологией, направленной против духа 1789 г. (в данном случае под идеологией понимается сумма принципов, определяющих особенное представление о политике и социальном устройстве). Якобинизм - это политика, для которой характерна подмена права силой. Как однородный, связный демократический дискурс якобинизм не существует. Рассматриваемый с этой точки зрения, он лишь сумма из множества отдельных, отличных друг от друга якобинских дискурсов, что в свою очередь свидетельствует о бесконечном разнообразии представлений, которые касаются возможной интерпретации принципов 1789 г. и которые сосуществуют внутри революционной политической культуры.

Тем не менее существует некий якобинский дискурс, изучением которого занимался Л. Жом 14 . Однако он имеет отношение не столько к демократии, сколько к революции и при этом, скорее, к способам ее осуществления, чем к ее целям. Если якобинский дискурс и развивает особую концепцию индивида и суверенитета, направленную на подчинение индивида коллективному суверену, то не с целью определить основы гражданского общества, которое должна установить революция.

Эту мысль можно проиллюстрировать следующим примером. Если обратить внимание на действия власти Террора, то можно заметить странное несоответствие между принципами, на которые ссылались, чтобы оправдать террористические методы, и принципами, к которым апеллировали, чтобы обосновать необходимость ординарных мер. Так, в то время когда закон от 22 прериаля, развязавший "Великий Террор" июня-июля 1794 г., позволил Комитету общественного спасения после пародии на судебный процесс уничтожить "врагов народа", Конвент принимает законы, направленные на разрешение трудностей, порожденных осуществлением судебной реформы, начатой еще в 1789 г. Учредительным собранием. Это означает, что в области обыкновенного правосудия, в противовес правосудию революционному и экстраординарному, Комитет общественного спасения и Конвент опирались на принципы, которые продолжали оставаться принципами 1789 г. В области обыкновенного правосудия они намеривались гарантировать подсудимым пользование правами, в которых - в то же самое время, но в силу совершенно иных принципов -власть отказывала тем, кого она считала "врагами народа".

Якобинский дискурс, рассматривающий индивида и суверенитет, на самом деле является дискурсом революции, а еще точнее, дискурсом, несущим представление о революции как о тотальной войне, войне абсолютной, где нет другого исхода, кроме одного, выраженного одним из лозунгов той эпохи: "Победа или смерть!". Он отражает демократию в состоянии войны и доводит принципы демократии - индивид, свобода, правительство закона, разделение общественного и частного - до крайней точки, где они в конце концов обращаются в свою противоположность. Война, как замечает Токвиль, убивает демократию, и не только потому, что в силу необходимости расширяет полномочия правительства, но прежде всего потому, что, приучая народ к насилию и безусловному повиновению, она шаг за шагом ведет его к деспотизму. Война создает такой социальный порядок, где индивида больше нет, но есть индивиды, которые, отказавшись от самих себя, отбросив все то, что в мирное время


14 Jaume L. Le discours jacobin et la democratic. Paris, 1989.

стр. 72


их разделяло и отличало друг от друга, достигают своего рода абсолютного равенства. Якобинский дискурс - это теория демократического индивида, вовлеченного в тотальную войну, выход из которой посредством переговоров не возможен. И этой войной является революция.

Таким образом, можно сказать, что Террор не является ни порождением якобинской идеологии, ни реализацией возможностей установления деспотизма, заложенных в 1789 г. и проявившихся в силу обстоятельств.

Террор - это порождение самой революции, революционной динамики, присущей всем революциям. В некотором смысле в любой революции есть свои якобинцы. Якобинизм в этом случае является архетипом: это революционная динамика в действии, не скрытое, уродливое лицо демократии, как полагал Кошен, но истина любой революции.

Акцентирование роли, сыгранной революционной динамикой, динамикой, присущей любой революции, в развязывании Террора указывает на то, что радикализация Революции объясняется не столько внешним противодействием или внутренними препятствиями, на которые она наталкивается, но прежде всего братоубийственной борьбой между ее сторонниками, конкуренцией, которая противопоставляет одних революционеров другим.

Историк К. М. Бейкер в работе, посвященной полемике по конституционным вопросам в 1750 - 1770 гг., предложил одно из определений политической культуры, которое может помочь в понимании того, что произошло в рамках революции. "Политика, - пишет Бейкер, - это тот вид деятельности, посредством которого отдельные индивиды или их группы излагают, обсуждают, применяют и заставляют уважать те требования, которые они формулируют перед лицом других и перед лицом всех"; политическая культура, следовательно, представляет собой "совокупность ставших символическими высказываний и приемов, с помощью которых эти требования формулируются" 15 . Данное определение подчеркивает особую значимость двух элементов, которые в любой организованной системе играют главную роль в формировании политических представлений. Первым таким элементом является совокупность норм, определяющих законность или незаконность дискурса по отношению к основным ценностям общности. Например, сегодня дискурс, постулирующий принцип неравенства рас, считается с точки зрения общих для всех демократических обществ ценностей незаконным. Второй принцип выражается в существовании органов и процедур, предназначенных для разрешения противоречий, для принятия решений в отношении выдвинутых требований и для осуществления окончательно принятых решений. Эти два элемента ограничивают область политических представлений и те средства, которые могут быть использованы их носителями внутри организованной политической системы: никому не дано право выдвигать требования, выходящие за установленные рамки, и тем более никто не может осуществлять их несанкционированными методами.

Однако во время революции все меняется.

Возникновение революции во многом до сих пор остается загадкой. Более или менее веские причины, которые можно приписать этому событию, не могут объяснить всего: в революции слишком очевиден элемент внезапности. Часто говорят, что "революция разразилась". Она действительно разражается и порой без предупреждения. Современники наблюдают резкий разрыв обычного хода вещей, который всегда сопровождается двумя явлениями: с одной стороны, превращением множества индивидов, которые еще накануне были во всем друг от друга отличны, в толпу, одушевленную общей страстью, общей ненавистью и общей надеждой, в толпу, гото-


15 Baker К. М. Au tribunal de l'opinion. Essais sur imaginaire politique au XVIIIe siecle. Trad. L. Evrard. Paris, 1993.

Бейкер Киф М. - профессор гуманитарных наук, историк, директор Стенфордского центра гуманитарных исследований. Один из наиболее широко известных специалистов по истории Франции XVIII в., в частности интеллектуальной истории и истории политической культуры.

стр. 73


вую пойти на любой риск, чтобы положить конец тому порядку вещей, который вдруг стал полностью неприемлемым; а с другой стороны - полным параличом власти, которая, вдруг лишившись всякой поддержки, оказалась более неспособна ни заставить себе повиноваться, ни предложить компромиссное решение. События 1789, 1830, 1848 гг. во Франции и 1917 г. в России являют собой одну и ту же картину: разложение с одной стороны и мобилизация - с другой. Как будто энергия и сила покинули государство, для того чтобы влиться в революционное движение.

Вместе с распадом государства разрушается и тот консенсус, который существовал вокруг норм, регулирующих выработку политических представлений, инициирование арбитражных процедур и принятие решения. В самом деле, революция является тем необычайным моментом, когда возможным кажется все, даже то, что еще накануне было невозможно. В итоге революция дополняет общий кризис власти тем, что стирает границы реального.

Начало революции отмечено стремительным, ничем не контролируемым появлением все новых и новых дискурсов. Можно даже сказать, что перед тем, как пролить кровь, революции порождают свой язык, слова и выражения, целую волну дискурсов, тем более радикальных, что они освобождены от необходимости соответствовать требованиям реальности. В этом потоке слов говорится лишь об одном единственном: о природе революции и об ее целях. Следствием является тот факт, что формирование дискурса может осуществляться лишь при условии постоянной радикализации. На самом деле революция ускользает от любого четкого определения. Революция - это расплывчатое обещание счастья и свободы, которое открывает бесчисленные возможности для домыслов и интерпретаций. Общепризнанного определения этих понятий существовать не может. Любое определение революции, как только оно сформулировано, вступает в конкуренцию с другими определениями, что углубляет понятие природы революции и радикализирует ее цели.

Это - главный двигатель революционной эскалации, которая согласно динамике кумулятивной радикализации дискурса неотвратимо ведет, по крайне мере в отношении целей и средств их осуществления, к насилию.

Мишле ясно почувствовал силу этой, по его выражению, "взаимной вовлеченности", когда описывал "гонку смерти", в которую с начала Революции включились многие газеты: "Здесь каждому крику вторит эхо, здесь гнев пробуждает гнев. Одна статья порождает другую, еще более жестокую. Горе тем, кто отстал!.. Марат почти всегда впереди других. Иногда вперед вырывается один из его подражателей Фрерон (редактор "Orateur du peuple"). Прюдом (редактор "Revolutions de Paris") более умерен, но тем не менее и у него находится несколько номеров, полных неистовства. Тогда уже Марат остается позади". Личные интересы и амбиции, несомненно, играют важную роль в этом соревновании. Однако дело не в них одних. Главными целями этой радикализации являются законность и власть, которые в равной степени зависят от способности говорить от имени Революции, раскрывая ее высший смысл.

Появление множества соперничающих друг с другом дискурсов объясняется желанием занять наилучшее положение, для того чтобы завоевать законность и, превзойдя своих соперников, захватить никому не принадлежащую власть. В данном контексте власть демонстрирует исключительно умение представить свое понимание смысла революции как единственно верное и законное. Все это, надо признать, очень хрупко, так как может быть оспорено еще более "верными" и "законными" определениями смысла революции. С этого момента каждый из участников соревнования должен занимать наиболее передовую позицию с тем, чтобы превзойти остальных: каждый должен постоянно и словом, и делом доказывать, что он еще более революционен, чем самый революционный из его конкурентов. Радикализация революции становится непременным правилом, а насилие - неизбежным ее завершением в той степени, в какой эта радикализация направлена против мнимых (или реальных) врагов революции. В книге Андриана Лезе-Марнезиа "Причины революции и ее результаты" можно найти очень точное описание этой динамики: "Основная сила народных

стр. 74


партий - в популярности, а преследование своего противника - это наилучший способ ее поддержания. Партии соперничают из-за популярности, и соперничество это в свою очередь еще больше ожесточает борьбу против врагов революции. Для того чтобы стать популярнее своего соперника, каждый желает превзойти его в насилии и победить - тем самым очиститься от подозрений в пособничестве контрреволюции, в чем соперник не преминул его обвинить, и укрепиться благодаря своей суровости" 16 .

Радикализация революции, которая свела на нет все попытки, предпринятые с целью ее умерить, читай - завершить, - это не результат неких сознательных действий, но выражение самой динамики революции, суть которой состоит в том, что сегодняшний радикализм обречен стать умеренностью дня завтрашнего: во время революции кто-то всегда оказывается умеренней другого.

Постоянно совершающаяся между 1789 и 1794 гг. радикализация Французской революции проистекает из внутренней революционной динамики, независимо от принципов, которыми руководствуются революционеры. Именно эта динамика наиболее часто порождает "обстоятельства", например войну, а те в свою очередь ведут к дальнейшей радикализации политических представлений и преследуемых целей.

Если политическая культура Французской революции благодаря своей двойственности предоставила горючий материал для пламени Террора, то присущая любой революции динамика стала искрой.

Французская революция породила, таким образом, современную идею революции: перманентной; независимой от целей, которые она себе поставила; признающей законность лишь за наиболее радикальными из своих деятелей. С этой точки зрения динамика современной революции сравнима с чистой логикой войны, описанной К. Клаузевицем. Как и война, современная революция должна обязательно "дойти до крайности". К революции можно буквально применить все то, что Клаузевиц говорил о войне: "Война - это акт насилия, проявление которого не знает границ. В таком полном опасностей деле, как война, нет ничего хуже ошибок, порожденных добротою души. Поскольку применение физической силы ни в коем случае не исключает участия ума, тот, кто без колебаний и жалости воспользуется этим и не остановится перед пролитием крови, возьмет верх над своим противником, если только последний не будет действовать так же. В этом отношении можно диктовать противнику законы, при этом каждый подталкивает другого к еще большим крайностям, границы которых определяются лишь противодействием со стороны врага" 17 .

Разумеется, данное логическое стремление к крайностям, в реальности может быть ограничено, что почти всегда происходит во время войны и иногда во время революций. Однако в последнем случае все факторы, его сдерживающие, исчезают, если совпадают несколько условий: противоречия между целями, преследуемыми враждующими партиями, настолько глубоки, что исключают любой компромисс; расторжение социального контракта возвращает противников и конкурентов к своего рода естественному состоянию, где право подменяется силой; наконец, продолжительный вакуум власти открывает широкую дорогу различным политическим течениям, даже наиболее маргинальным.

Не ставя под сомнение общую природу разразившихся после 1789 г. революций, можно сказать, что наличие или отсутствие данных условий позволяет понять их развитие, хотя оно сильно отличается от развития революции 1789 г. Так, революции 1830 и 1848 гг. можно было бы вообще исключить из рассмотрения. Однако для них также характерно, пусть в меньших, чем в 1789 г., масштабах "стремление к крайностям". Как и в конце XVIII в., эта тенденция питается увеличением количества дискурсов, которые используют и развивают идею о предательстве революции. Создание сторонниками республики 30 июля 1830 г. "Общества друзей народа", что-


16 Lezay-Marnesia A. Des causes de la Revolution et de ses resultats. Paris, 1997.

17 Clauzewitz C. De la guerre. Trad. D. Naville. Paris, 1995.

стр. 75


бы противостоять Тьеру и Лаффитту, обратившимся в сторону герцога Орлеанского, или же начавшаяся 24 февраля 1848 г. гонка за власть между умеренными, группировавшимися вокруг газеты "Националь", и радикалами, выступавшими со страниц "Реформ", в равной степени иллюстрируют неизбежный для революции процесс ее радикализации слева. Однако в каждом из этих двух случаев его удалось остановить: во время Июльской монархии - после восстаний апреля 1834 г. и при Второй Республике - после гражданской войны 1848 г. При этом не стоит недооценивать роль отдельных личностей. Июльская монархия нашла в лице Казимира Перье волевого и властного министра, которого конституционная монархия 1789 - 1792 г. не смогла или не умела найти, в то время как Вторая Республика отважилась в июне 1848 г. на то, на что Учредительное собрание не смогло решиться даже тогда, когда происходил расстрел на Марсовом поле: подавить революционное движение силой.

Однако вне зависимости от роли, которую сыграли Перье в 1830 г. или Кавеньяк в 1848 г., события приняли бы аналогичный Французской революции оборот, если бы только их контекст не был различным. В 1789 г. речь шла о свержении глубоко укоренившегося порядка вещей, а в 1830 г., как и в 1848 г., структура государства была новой и, соответственно, хрупкой. Локализованной и короткой вспышки насилия было достаточно для того, чтобы лишить трона Карла X, а затем и Луи-Филиппа. В 1789 г. пересмотру подверглась вся социальная организация общества; в 1830 г., как и в 1848 г., атаке подверглись лишь государственные институты: это была политическая, но не социальная революция. Летом 1789 г. произошло событие, ранее не имевшее прецедента и даже сейчас представляющее собой загадку: за несколько недель все общество пришло в совершенное расстройство. Унесенными прочь оказались верования и обычаи предков, многовековые государственные институты, правительство, администрация, элиты. Ни в 1830 г., ни в 1848 г. не было ничего подобного. Революционная волна лишь слегка потрясла общество, в то время как администрация, после немногих чисток, сумела обеспечить переход от старого правительства к новому с наименьшими потерями. В частности, вакуум власти исчислялся в 1830 г. и 1848 г. не месяцами и годами, как это было во времена Французской революции, а днями и часами: в рамках старой элиты уже сформировались группы, призванные заменить тех, кто ушел, и готовые взять на себя всю полноту власти, чтобы таким образом ограничить последствия слишком продолжительного состояния неопределенности на вершине государства. Можно сказать, что сложившаяся в 1830 г. ситуация не дала Бланки даже оснований для надежды, в то время как в 1789 г. она предоставила Робеспьеру и Марату, как, впрочем, и Ленину в 1917г., широкое поле для действия.

Только рассмотрение с политической точки зрения может позволить осознать глубокую схожесть, которая вне зависимости от ситуации, принципов, целей и даже хода развития объединяет революции, произошедшие с 1789 г. Огюстен Кошен был первым, кто почувствовал, что секрет Французской революции кроется в ее внутренней динамике. Скончавшийся в 1916 г., он не мог знать, что раскрыл тем самым секрет всех современных революций. Именно в этом отношении его глубокий анализ якобинизма является вкладом в понимание большевизма: не в смысле несуществующей близости идеологий или режимов, но в смысле общего увеличения количества конкурирующих между собой революционных дискурсов - процесс, который, развиваясь по нарастающей, неизбежно ведет к насилию.


© biblioteka.by

Постоянный адрес данной публикации:

https://biblioteka.by/m/articles/view/ТЕРРОР-СЛУЧАЙНОСТЬ-ИЛИ-НЕИЗБЕЖНЫЙ-РЕЗУЛЬТАТ-РЕВОЛЮЦИЙ-ИЗ-УРОКОВ-ФРАНЦУЗСКОЙ-РЕВОЛЮЦИИ-XVIII-В

Похожие публикации: LБеларусь LWorld Y G


Публикатор:

Беларусь АнлайнКонтакты и другие материалы (статьи, фото, файлы и пр.)

Официальная страница автора на Либмонстре: https://biblioteka.by/Libmonster

Искать материалы публикатора в системах: Либмонстр (весь мир)GoogleYandex

Постоянная ссылка для научных работ (для цитирования):

П. ГЕНИФФЕ (Франция), ТЕРРОР: СЛУЧАЙНОСТЬ ИЛИ НЕИЗБЕЖНЫЙ РЕЗУЛЬТАТ РЕВОЛЮЦИЙ? ИЗ УРОКОВ ФРАНЦУЗСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ XVIII В. // Минск: Белорусская электронная библиотека (BIBLIOTEKA.BY). Дата обновления: 11.06.2021. URL: https://biblioteka.by/m/articles/view/ТЕРРОР-СЛУЧАЙНОСТЬ-ИЛИ-НЕИЗБЕЖНЫЙ-РЕЗУЛЬТАТ-РЕВОЛЮЦИЙ-ИЗ-УРОКОВ-ФРАНЦУЗСКОЙ-РЕВОЛЮЦИИ-XVIII-В (дата обращения: 28.03.2024).

Автор(ы) публикации - П. ГЕНИФФЕ (Франция):

П. ГЕНИФФЕ (Франция) → другие работы, поиск: Либмонстр - БеларусьЛибмонстр - мирGoogleYandex

Комментарии:



Рецензии авторов-профессионалов
Сортировка: 
Показывать по: 
 
  • Комментариев пока нет
Похожие темы
Публикатор
Беларусь Анлайн
Минск, Беларусь
234 просмотров рейтинг
11.06.2021 (1021 дней(я) назад)
0 подписчиков
Рейтинг
0 голос(а,ов)
Похожие статьи
Белорусы несут цветы и лампады к посольству России в Минске
Каталог: Разное 
5 дней(я) назад · от Беларусь Анлайн
ОТ ЯУЗЫ ДО БОСФОРА
Каталог: Военное дело 
7 дней(я) назад · от Yanina Selouk
ИЗРАИЛЬ - ТУРЦИЯ: ПРОТИВОРЕЧИВОЕ ПАРТНЕРСТВО
Каталог: Политология 
7 дней(я) назад · от Yanina Selouk
Международная научно-методическая конференция "Отечественная война 1812 г. и Украина: взгляд сквозь века"
Каталог: Вопросы науки 
7 дней(я) назад · от Yanina Selouk
МИРОВАЯ ПОЛИТИКА В КОНТЕКСТЕ ГЛОБАЛИЗАЦИИ
Каталог: Политология 
8 дней(я) назад · от Yanina Selouk
NON-WESTERN SOCIETIES: THE ESSENCE OF POWER, THE PHENOMENON OF VIOLENCE
Каталог: Социология 
10 дней(я) назад · от Yanina Selouk
УЯЗВИМЫЕ СЛОИ НАСЕЛЕНИЯ И БЕДНОСТЬ
Каталог: Социология 
10 дней(я) назад · от Беларусь Анлайн
EGYPT AFTER THE REVOLUTIONS: TWO YEARS OF EL-SISI'S PRESIDENCY
Каталог: Разное 
20 дней(я) назад · от Yanina Selouk
ВОЗВРАЩАТЬСЯ. НО КАК?
Каталог: География 
20 дней(я) назад · от Yanina Selouk
АФРИКА НА ПЕРЕКРЕСТКЕ ЯЗЫКОВ И КУЛЬТУР
Каталог: Культурология 
20 дней(я) назад · от Yanina Selouk

Новые публикации:

Популярные у читателей:

Новинки из других стран:

BIBLIOTEKA.BY - электронная библиотека, репозиторий и архив

Создайте свою авторскую коллекцию статей, книг, авторских работ, биографий, фотодокументов, файлов. Сохраните навсегда своё авторское Наследие в цифровом виде. Нажмите сюда, чтобы зарегистрироваться в качестве автора.
Партнёры Библиотеки

ТЕРРОР: СЛУЧАЙНОСТЬ ИЛИ НЕИЗБЕЖНЫЙ РЕЗУЛЬТАТ РЕВОЛЮЦИЙ? ИЗ УРОКОВ ФРАНЦУЗСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ XVIII В.
 

Контакты редакции
Чат авторов: BY LIVE: Мы в соцсетях:

О проекте · Новости · Реклама

Biblioteka.by - электронная библиотека Беларуси, репозиторий и архив © Все права защищены
2006-2024, BIBLIOTEKA.BY - составная часть международной библиотечной сети Либмонстр (открыть карту)
Сохраняя наследие Беларуси


LIBMONSTER NETWORK ОДИН МИР - ОДНА БИБЛИОТЕКА

Россия Беларусь Украина Казахстан Молдова Таджикистан Эстония Россия-2 Беларусь-2
США-Великобритания Швеция Сербия

Создавайте и храните на Либмонстре свою авторскую коллекцию: статьи, книги, исследования. Либмонстр распространит Ваши труды по всему миру (через сеть филиалов, библиотеки-партнеры, поисковики, соцсети). Вы сможете делиться ссылкой на свой профиль с коллегами, учениками, читателями и другими заинтересованными лицами, чтобы ознакомить их со своим авторским наследием. После регистрации в Вашем распоряжении - более 100 инструментов для создания собственной авторской коллекции. Это бесплатно: так было, так есть и так будет всегда.

Скачать приложение для Android