В последней своей известной работе "Об объективности научного познания" М. Вебер писал о таких исторических периодах, когда общепринятая платформа исследований исчезает: "Однако наступит момент, когда краски станут иными: возникнет неуверенность в значении бессознательно применяемых точек зрения, в сумерках будет утерян путь. Свет, озарявший важные проблемы культуры, рассеется вдали. Тогда и наука изменит свою позицию и свой понятийный аппарат, чтобы взирать на поток событий с вершин человеческой мысли" ¹ . Можно сказать, что, возможно, то же самое случится и с наследием Вебера, но пока что оно далеко не устарело, не превратилось в запыленный экспонат из музея истории социальных наук. Причины актуальности творчества Вебера лежат прежде всего в аналитической глубине и возможности практического использования его наследия, а не в том, что оно уже давно превратилось в классический источник цитат, к которому прибегают тогда, когда прочие аргументы утратили свою первоначальную свежесть и новизну.

Наследие Вебера актуально для последующих поколений ученых-гуманитариев потому, что оно стало, по словам американского ученого Бенджамина Нельсона, классическим выражением "принципа социальной реальности" ² , который базируется на антиутопическом понимании функционирования общественно-политических институтов в то время, когда Европа еще была мировым центром, но уже наметилась тенденция грядущего глобального перемещения очагов мирового притяжения. Когда Вебер, не впадая в культурный пессимизм и релятивизм, поставил вопрос о причинах превосходства западного рационализма, он преодолел прежний европоцентризм путем сравнительного анализа цивилизаций и мировых религий. Тем самым, принципы Вебера стали основой для понимания следующего шага в историческом развитии, в возникновении иного единого мира, в котором на первый план вышли многие проблемы, лишь пунктирно очерченные Вебером. История подтвердила далеко не все научные и политические размышления Вебера. Его мировоззрение во многом формировалось под знаком образования единого национального немецкого государства и последовавшей за этим лавинообразной индустриализации страны. Он уже в конце XIX в. четко осознавал назревавшее и неизбежное столкновение ведущих мировых

Патрушев Александр Иванович - доктор исторических наук, профессор кафедры новой и новейшей истории исторического факультета Московского государственного университета им. М.В. Ломоносова, специалист по истории Германии и историографии, автор многих работ по данной проблематике.

1 Weber М. Soziologie, Weltgeschichtliche Analysen. Politik. Stuttgart, 1956, S. 262. Из поистине необозримой литературы о М. Вебере назовем лишь несколько значительных работ, вышедших в 90-е годы: Germer A. Wissenschaft und Leben. Max Webers Antwort auf eine Frage Friedrich Nietzsche. Gottingen, 1994; Jaeger F. Blirgerliche Modernisierungskrise und historische Sinnbildung. Gottingen, 1994; Max Weber Wissenschaftslehre. Hrsg. von G. Wagner, H. Cipprian. F.a. М., 1994; Schluchter W. Die Entstellung des Modernen Razionalismus. Eine Analysen von Max Weber Entwicklung Geschichte des Okzedents. F.a. М., 1998. В России также вышло фундаментальное исследование творчества М. Вебера, хотя излишне политизированное в 7-м разделе: Давыдов Ю.Н. Макс Вебер и современная теоретическая социология. М., 1998.

2 Nelson В. Max Weber's "Author's Introduction": A Master Clue to his Main Aims. - Sociological Inqiuery, 1966, v. 44, p. 270.

стр. 59

держав и предрекал наиболее благоприятные шансы в историческом будущем России и США, основным конкурентам в борьбе за мировую гегемонию. И хотя эпоха ядерного оружия значительно подорвала веберовское понятие о "нашей ответственности перед историей", значимость его от этого меньшей не стала. На это аргументированно указал американский ученый Гюнтер Рот ³ .

Исследовательская программа Вебера сохранила свою значимость в трех, по меньшей мере, аспектах: общая теория современности, теория различных видов капитализма, мировая история, понимаемая в данном случае как общая интерпретация эпохи или цивилизации ⁴ .

Остановимся на третьем аспекте, тем более, что с 80-х годов явно возрос интерес к компаративному анализу западной и восточной истории. Это отчетливо проявилось в книгах Эрика Джонса "Европейское чудо", Джека Гуда "Развитие семьи и брака в Европе", Роберта Холтона "Города, капитализм и цивилизация", где идеи Вебера органично синтезированы с культурной антропологией, демографией и теориями модернизации ⁵ . В эти же годы в США на сцену выступило новое поколение историков-социологов, ориентированных на Вебера - Рэндалл Коллинз, Майкл Манн, Джон Хэлл, которые стремятся к тесному синтезу социологических теорий и исторического объяснения. Вероятно, сейчас это наиболее плодотворная стадия веберовского наследия на Западе, прежде всего в англоязычном научном мире. Во всяком случае, она означает возвращение именно к историческим интересам Вебера, направленным в первую очередь на процессы рационализации и интеллектуализации в истории. Вебер в этом плане является опорной базой, потому что его не совсем четко определенное положение между идеализмом и материализмом, институционализмом и методологическим индивидуализмом одинаково хорошо пригодно как для социологического обобщения, так и для исторического объяснения, как для общественной теории, так и для систематизирующей историографии.

В 1986 г. Коллинз заявил, что "наступил золотой век сравнительно- исторической социологии", тем более, что именно эта секция в Американской социологической ассоциации стала едва ли не самой многочисленной. Коллинз писал, что "импонирующее творчество Вебера сегодня становится нам все яснее, как многомерное достижение в области исторического сравнения, которое дает ориентиры и во многих других областях. Но среди своего поколения Вебер в смысле степени развития социологической теории и широты исторического охвата оставался намного изолированнее, чем среди сегодняшнего к которому принадлежат крупные социальные ученые Э. Уоллерстайн, П. Андерсон, Т. Скокпол, Р. Бендикс, Дж. Пейдж, У. Стейнкомб и многие другие. На разных фронтах переживаем мы веберовский ренессанс... Государство, война, конфликт, экономическое развитие анализируются теперь на основе единственного эмпирического базиса, который адекватен комплексности этих макросоциологических проблем" ⁶ .

В связи с таким высказыванием возникает вопрос - оставался ли Вебер действительно изолированным? Какой была та духовно-историческая ситуация, в которой он создавал свои труды? Почему в области истории и социологии он в сущности остался среди своих современников единственным, кто по воздействию своих идей надолго, если не навсегда, пережил свою эпоху?

Оставляя в стороне анализ теоретико-методологической литературы, где так или иначе затрагиваются взгляды Вебера, следует коротко остановиться на методологической ситуации относительно проблемы исторической причинности и понятия истории как развития.

3 Roth G. Politische Herrschafts und personliche Freiheit. F.a. M., 1989, kapitel IV.

4 Jaeger F. Burgerliche Modernisierung.skrise und historische Sinnbildung, S. 252-260.

5 Jones E.L. The European Miracle. Environments, Economic and Geopolitics in the History of Europe and Asia. Cambridge, 1981; Goody J. The Development on the Family and Marriage in Europe. Cambridge, 1983; Holton R.J. Cities, Capitalism and Civilization. London, 1986.

6 Collins R. Is 1980s Sociology in the Doldrums. - American Journal of Sociology, 1986, v. 96, p. 1347.

стр. 60

Любопытно, что в англо-американском научном языке есть понятия "теоретизм", включающий в свою сферу проблему причинного объяснения, и "теоретицизм", напрочь ее игнорирующий. Возможно, что такое разделение навеяно известными понятиями "историзма" и "историцизма" у английского ученого Карла Раймунда Поппера. Сторонники причинного анализа неопозитивистского толка отождествляют "теоретицизм" с субъективистским произволом и обвиняют его представителей в антитеоретичности и отсутствии ясных и апробированных построений. Такое обвинение в "теоретицизме" часто направляется и в адрес прочно укоренившихся в гуманитарных науках герменевтики, семиотики, деконструкционизма и постмодернизма вообще.

В связи с этим активно обсуждается проблема - был ли Вебер преимущественно представителем социологии или же и аналитиком причинности? А может быть, лучше всего к нему подходит определение - сравнительный типолог, который одинаково отстоит и от субъективистского толкования, и от причинного объяснения? Примечательно, что даже известное веберовское определение социологии - "Социология - наука, которая стремится понять социальное действие, истолковывая его, и тем самым, причинно объяснить его в его протекании и его воздействиях" ⁷ - в англоязычной литературе встречается в трех, по крайней мере, вариантах, каждый из которых значительно меняет смысл этого определения. Но скорее всего источник противоречий в трактовке отношения между истолковывающим пониманием и причинным объяснением не в одном только определении, а тем более - не в неудачном переводе.

Вебер своим определением стремился отклонить признание неумолимости жестких исторических законов, точно так же как и обобщающие концепции марксизма, эволюционизма, дарвинизма, органологии (теория органического развития общества). Всем им Вебер противопоставлял методологический индивидуализм, которому он, однако, в своих произведениях следовал далеко не всегда. На практике Вебера более всего интересовали взаимосвязи между мировоззрением, интересами и социальными структурами. Теоретически при таком понимании речь шла о том, чтобы измерить социальное действие по шкале его большего или меньшего приближения к критерию рациональности.

В полемике против неверно понимаемого "закона причинности" Вебер отстаивал понятие исторической причинности как эмпирической причинной цепи, имеющей для нас культурную значимость. Конечно, по сравнению с адептами объективной исторической истины, т.е. истории, подчиненной либо моральным, либо естественным законам, позицию Вебера позволительно определить как субъективистскую: понятие создается на основе отнесения к ценности, а для успешного познания достаточно критериев прагматической полезности и исторической очевидности. Поэтому, лишь науке о действительности суждена вечная молодость, ибо "бесконечен свет, озаряющий важные проблемы культуры" ⁸ .

Аргументация Вебера в защиту истории как науки о действительности была направлена против общепринятого тогда понимания истории как процесса развития чего-то объективно существующего или прогрессивного развертывания какого-то феномена - будь-то, абсолютный дух, мировой разум, государство, нация или общественно-экономическая формация. Увлечение историей-развитием было особенно характерно для Германии. Еще Фридрих Ницше в работе "По ту сторону добра и зла" писал, что "и сам немец не есть, он становится, он "развивается". Поэтому "развитие" является истинно немецкой находкой и вкладом в огромное царство философских формул: оно представляет собою то доминирующее понятие, которое в союзе с немецким пивом и немецкой музыкой стремится онемечить всю Европу" ⁹ . А знаменитый поэт-экспрессионист Готфрид Бенн называл принцип "все течет" принципом

7 Weber M. Gesammelte Aufsztze zur Wissenschaftslehre. Tiibingen, 1922, S. 503.

8 Weber M. Soziologie, S. 261.

9 Nietzsche F. Samtliche Werke. Kritische Studienausgebe. Hrsg. von G. Colli und M. Montinari, Bd. 5. Munchen, 1988,S.318.

стр. 61

чисто немецкого познания и иронически писал, что "Гераклит - первый немец, Платон - второй немец, и все они - гегельянцы" ¹⁰ .

Вебер переиначил традиционные представления о прямолинейном прогрессе, в котором он рассматривал социокультурную эволюцию как рационализацию по многим параметрам и во многих направлениях. Одновременно он отклонял тогдашние "научные теории развития", основанные на признании исторической закономерности, неважно какого вида. Его ответом на кризис эволюционизма явился подход к истории не как к процессу единого развития, а ее разделение на аспекты многомерного анализа. В этом и заключается его последующее значение для теорий модернизации, неоэволюционизма, исторической социологии как одного из вариантов "новой социальной истории". Так, идеи Вебера легли в основу сравнительной социологии американского ученого Рейнхарда Бендикса, неоэволюционных концепций Толкотта Парсонса и Юргена Хабермаса, историко-социологического и религиозно-культурного сравнительного анализа Вольфганга Шлюхтера, особенно в его книге "Религия и жизненное поведение" ¹¹ .

Современная Веберу историческая наука вела свой отсчет от идеалистических и романтических постулатов. Она базировалась на метафизической телеологии мировой истории и занималась прежде всего как самореализацией мирового духа в различные эпохи, так и развертыванием в ходе этого процесса духа отдельных народов. Однако в последнем десятилетии XIX в. в Германии усилились как позитивистски окрашенные тенденции, так и концепции интеллектуально-политического реализма. Новую программу выдвинули Карл Лампрехт (1856-1915), Курт Брейзиг (1866-1940), Вернер Зомбарт (1863-1941). Первые ратовали за историю как науку о человеческой культуре и заложили некоторые основы современной культурологии, особенно выпукло очерченные Лампрехтом в его, пожалуй, лучшем полемическом эссе "Что такое история культуры?" ¹² . Для них история культуры стояла выше политической истории, а широкое исследование культур в течение долгого времени -выше описаний политики государств и деяний великих личностей.

В отличие от Брейзига и Лампрехта Зомбарт был лично дружен с Вебером, хотя отношения между ними были достаточно сложными. Зомбарт получил признание как крупнейший исследователь современного капитализма. Но в проблеме происхождения капитализма они стояли на противоположных позициях. Общей чертой работ Лампрехта, Брейзига и Зомбарта была их ориентация на тройственный критерий научности исторического сочинения: оно должно быть чисто эмпирическим и четко отделенным от любой философии истории, чего Брейзиг никогда не соблюдал; оно должно быть ценностно нейтральным в теоретическом смысле; теоретический характер придает ему признание того, что в потоке событий имеется закономерный порядок.

Отношение Вебера ко всем этим идеям было негативным. Его собственная позиция определена не совсем отчетливо, но можно выделить, что он выдвигал: во-первых, общую социокультурную эволюцию с ее теоретически сконструированными стадиями; во-вторых, специфические процессы исторического развития как особые формы рационализации; в-третьих, историческую преемственность между средиземноморской античной и позднейшей европейской историей; в-четвертых, историческую социологию с ее социоисторическими моделями и эмпирически установленными правилами протекания. Впрочем, это только одна из возможных интерпретаций, не исключающая права на иные трактовки. В его незавершенном фундаментальном труде "Хозяйство и общество" эти аспекты переплетены в тугой и

10 Вепп G. Gesammelte Werke, Bd. I. Wiesbaden, 1959, S. 411.

11 Schluchter W. Religion und Lebensfurhrung. Studien zu Max Webers Kultur und Werttheorie, 2 Bde. F.a. M., 1988. О том, насколько глубоко и тонко Шлюхтер анализирует творчество Вебера см.: Давыдов Ю.Н. Макс Вебер и современная теоретическая социология. Актуальные проблемы веберовского социологического учения,с. 113-120, 388-395.

12 Lamprecht К. Was ist Kulturgeschichte? Beitrag zu einer empirischen Historik. - Deutsche Zeitschrift fur Geschichtswissenschaft, 1896/1897, Bd. 1, S. 75- 150.

стр. 62

запутанный узел, усугубляемый трудным для восприятия стилем изложения. Проблема осложняется еще и тем, что Вебер оставил после себя только необработанный материал, который правомерно рассматривать как еще только черновой вариант. Поэтому редакторы его книги в разные времена: Марианна Вебер (1921), Эдуард Баумгартен (1925), Иоханнес Винкельман (1956) - всякий раз по-своему компоновали материал и давали новое деление и даже порядок глав, что свидетельствует о трудностях ее упорядочивания и пробуждает сомнения, а возможно ли это вообще? ¹³ Ко всему прочему, речь идет о книге, которую, по ядовитому, но резонному замечанию Ральфа Дарендорфа, крупнейшего либерального теоретика нашего времени, гораздо чаще цитируют, нежели читают ¹⁴ . Она в значительной мере все еще остается камнем преткновения для исследователей творчества Вебера.

В литературе часто подчеркивается, что Вебер был критиком эволюционизма, однако никогда не следует забывать, что для него самого границы исследования определены общим уровнем развития культуры. Но если нет никаких "объективных" законов, ход этого развития конструируется субъективным интересом. Люди испытывают органический интерес к историческому происхождению компонентов современного им общества, к сферам права, религии, политики, экономики, культуры. С точки зрения всеобщей "рационализации жизни", "наиболее общие черты" этих сфер упорядочиваются, по мнению Вебера, в "теоретические ступени развития" ¹⁵ . В целом он констатировал для всех сфер те стадии, которые определяют западный культурный мир и ориентированы на проблему рационализации. Социокультурная эволюция - это именно процесс рационализации, создающий самоузаконивающееся жизненное устройство. Возникающие внутри этих сфер идеи и институты имеют, однако, свою собственную логику развития.

История как "развитие" в собственном смысле не идентична истории индивидуальных явлений, всегда имеющих свое начало и свой конец. Рационализированная картина мира или рациональная система могут оставаться "полностью развитыми" в течение неопределенного срока, но во всяком случае до той поры, пока они сохраняют свое характерное обличие. В принципе любая историческая структура имеет историю развития, пока она развивается от зарождения до кульминации, до четко очерченной конфигурации. Конечно, многие типы исторического развития потерпели крушение, но если ряд факторов обусловил для структуры возможность развития по своей логике до высшей точки, т.е. "в последовательном развитии", тогда и достигается стадия завершенного развития. Так, Вебер подчеркивал законченное развитие античного полиса и средневекового города, а в его современности такой завершенности достигли "развитые политические сообщества", "законченная бюрократизация" и "полностью развитое легальное господство" ¹⁶ . Пока еще незавершенные в современности феномены и этапы имеют ту особенность, что относительно их будущего исследователь, который в данном случае является одновременно и действующим историческим субъектом, может отважиться лишь на рискованные прогнозы и предположения. Если шансы на развитие отдельного исторического явления зависят от оптимального сочетания политических, экономических и духовных условий с присущей только им собственной закономерностью, то анализ ситуации или констелляции, т.е. стечение обстоятельств, может означать достаточную обоснованность для предположений о возможном ходе дальнейшего развития, но вовсе не его обязательную и жесткую необходимость.

В отличие от сфер социокультурной эволюции и специфической "истории- развития" сами деволюция и развитие пересекаются в "чисто исторической области".

13 Подробнее см.: Schluchter W. "Wirtschaft und Gesellschaft". Das Ende eines Mythos. - Max Weber Heute. Ertrage und Probleme der Forschung. Hrsg. von J. WeiB. F.a. M., 1989, S. 55-89.

14 Dahrendorf R. Max Weger und die moderne Sozialwissenschafts. - Max Weber und seine Zeitenossen. Hg. von W.J. Momsen, W. Schwentker. Gottingen, 1988, S. 780.

15 Weber M. Wirtschaft und Gesellschaft. Tiibingen, 1972, S. 505.

16 Ibid., S. 516.

стр. 63

Там категория развития рационализации мало применима, поэтому в данном случае Вебер рассматривал подъем и падение исторических структур. При этом он придерживался мнения, что "преемственность центральноевропейского культурного развития не знала до сих пор ни завершенных циклов, ни направленного прямолинейного движения" ¹⁷ . Но и рассматривая западную историю как определенный континуум, Вебер в целом ограничивался перечислением исторических факторов, характерных "только для этого региона". Они "были во многом предопределены конкретными политическими причинами", но "не исключительно экономическими условиями, хотя последние всегда играли большую роль" ¹⁸ .

В работе "Аграрные отношения в древности" Вебер изложил как экономическую теорию античного капитализма, так и его военно-политическую типологию. Последняя показывала долговременное последовательное чередование различных ступеней развития, но одновременно позволяла провести сравнение средиземноморского региона по горизонтали. Намерение Вебера осуществить сравнительный анализ развития Европы с Россией, Китаем, Индией, Ближним Востоком потребовало разработки такой терминологии и типологии, которые были бы применимы ко всем этим цивилизациям на протяжении двух с половиной тысячелетий. Таким образом, его историческая социология разработала теоретический инструментарий для нужд сравнительного исследования. Именно поэтому творчество Вебера дает средства для познания и сравнения многомерной исторической реальности, а его типология помогает исследовать все новые и новые комбинации и сочетания традиции и современных тенденций в их взаимосвязи.

Сейчас весьма актуальным остается вопрос - каким образом можно и должно развивать далее историко-социологические исследования на принципиальной основе веберовской методологии? Если восприятие Вебера в США и не доказывает "вечной молодости" его творчества, то во всяком случае оно демонстрирует поразительный пример его современного в высшей степени звучания ¹⁹ .

В свое время его основные труды "Хозяйство и общество" и "Хозяйственная этика мировых религий" в веймарской Германии практически не были известны и почти не находили читателей. Внимание тогда привлекали лишь его античные работы, тезис о протестантской этике и духе капитализма, теоретические концепции идеального типа и ценностно нейтрального исследования. Но и тут прежде всего бросаются в глаза многочисленные вольные толкования, свидетельствующие о полном непонимании хода мысли Вебера, о чем не раз сожалел его брат Альфред, хотя между ними пролегала едва ли не мировоззренческая пропасть. Большей популярностью пользовалась в то время формально-систематическая социология ученика Брейзига Леопольда фон Визе, а интерес молодого американца Парсонса, учившегося тогда в Гейдельберге, к идеям Вебера был явлением совершенно необычным и редким.

С установлением национал-социалистического господства имя Вебера было окутано пеленой молчания. Либерал и рационалист, он никоим образом не вписывался в насквозь пропитанную идеологическими и иррациональными элементами духовную жизнь "третьего рейха". Если его имя и встречается в литературе тех лет, то только в негативном смысле. Так, ставший одним из видных пронацистских теоретиков Кристоф Штединг еще в 1932 г. клеймил Вебера как самодовольного представителя плутократической буржуазии и мыслителя, чуждого истинно немецкому духу ²⁰ .

В Германию работы Вебера вернулись только после второй мировой войны из Америки, где резко возрос интерес к теоретическим проблемам социального познания в основном под влиянием ученых, в свое время эмигрировавших из оккупированной

17 Weber M. Gesammelte Aufsatze zur Sozial-und Wirtschaftsgeschichte. Tiibingen, 1924, S. 278.

18 Weber M. Wirtschaft und Gesellschaft, S. 505.

19 О восприятии Вебера за океаном см.: Erdelyi A. Max Weber in Amerika. Wirkungsgeschichte und Rezeptionsgeschichte Webers in der anglo-amerikanischen Philosophic und Sozialwissenschaft. Wien, 1992.

20 Steding Ch. Politik und Wissenschaft bei Max Weber. Breslau, 1932.

стр. 64

нацистами Европы. В ходе этого поворота все большее внимание стали привлекать мысли Вебера о бюрократии, социальной стратификации, жизненных шансах и статусе, природе и функциях государства, процессах рационализации или модернизации. В области историко-социологических исследований заметное место заняли труды Рейнхарда Бендикса, американского социолога Баррингтона Мура, а также израильского ученого Шмуэля Эйзенштадта, почти все книги которого впервые вышли в США. Бендикс в работе "Макс Вебер. Интеллектуальный портрет" ²¹ положил начало новой тенденции перехода от исследования отдельных и обособленных методологических принципов Вебера к изучению конкретно- содержательных сторон его творчества в целом. Он верно подчеркнул неправомерность изолированного от общего контекста мыслей Вебера рассмотрения его "Протестантской этики", а далее подробно обосновал научно- плодотворный тезис о социологии религии Вебера как о более широкой и общей социологии культуры.

За этими учеными на сцену вышло и новое поколение, представители которого зачастую рассматривают себя как неовеберианцев. Однако надо заметить, что большое воздействие оказали на них также Карл Маркс и Эмиль Дюркгейм, не понятый у себя во Франции в течение долгого времени, как не понят был и Вебер в Германии. Поистине, нет пророка в своем отечестве! Поэтому в какой- то мере позволительно сказать, что в американской исторической социологии восторжествовал именно этот триумвират, хотя и следует заметить, что Вебер и Дюркгейм практически игнорировали друг друга. Вряд ли можно согласиться с мнением А.И. Кравченко о том, что будто бы "Дюркгейм внимательно следил за творчеством Вебера и публиковал отклики на его работы" ²² . Следил ли Дюркгейм или нет, сказать трудно. Но упоминает он имя Вебера лишь однажды, как одного из участников Первого немецкого социологического конгресса в хроникальной заметке об этом съезде ²³ . В свою очередь Вебер ни единого раза не называл имени Дюркгейма, хотя и выписывал его журнал "Социологический ежегодник".

Что же касается американской исторической социологии, то, хотя давать прогнозы на будущее неблагодарное в общем занятие, но, по-видимому, дальнейший процесс пойдет в направлении усиления причинного анализа, с одной стороны, и создания нарративного синтеза, доступного и интересного для широкого читателя - с другой. Именно так сориентированы труды Коллинза, Хэлла, Манна.

В книгах "Три социологические традиции", "Социологическая теория Вебера" и "Макс Вебер" Р. Коллинз сделал попытку синтезировать программу Дюркгейма и методы Вебера, а на этой основе подвергнуть обстоятельной критике основные идеи марксистов и современных культурологов ²⁴ . При этом, учитывая, что Дюркгейм не обладал глубокими историческими познаниями и явно недооценивал значение конфликтов и противоречий в социальной жизни, наилучшим исходным пунктом для создания современной теории общества Коллинзу в первую очередь кажется творческое наследие Вебера.

Дж. Хэлл в работах "Власть и свобода" и "Методологическая стратегия Макса Вебера" ²⁵ , получивших большую известность, постарался так соединить универсальную историю и социальную теорию, чтобы можно было бы наиболее объективно оценить ситуацию в мире и наметить для США рациональную внешнеполитическую стратегию.

Наконец, Манн, написавший фундаментальный (3,5 тыс. страниц) трехтомник

21 Bendix R. Max Weber. An Intellectual Portrait. New York, 1960.

22 Кравченко А.И. Социология Макса Вебера. Труд и экономика. М., 1997, с. 25.

23 Lukes S. Emile Durkheim. His Life and Work. London, 1973, p. 387.

24 Collins R. Three Sociological Traditions. New York, 1985; idem. Weberian Sociological Theory. Cambridge, 1986; idem. Max Weber. A Skeleton Key. Beverly Hills, 1986.

25 Hall J.A. Powers and Liberties. Berkeley, 1985; idem. Max Weber's Methodological Strategy and Comparative Lifeword Phenomenology. - Max Weber: Critical Assessments. Ed. by P. Hamilton, v. II. London, 1991, p.1-12.

стр. 65

"Истоки социального господства" ²⁶ , стремится опереться на платформу веберовской социологии господства, которая, кстати сказать, особенно интересовала и известного французского ученого Мишеля Фуко, который незадолго до своей кончины в 1984 г. вынашивал мысль написать специальный труд о Вебере. Манн проследил истоки и развитие политического, идеологического и экономического господства в истории с середины XVIII в. и до наших дней, насытив третий том и теоретическими обобщениями.

В каком смысле можно считать этих ученых веберианцами? Они убеждены в том, что современность можно понять лишь на основе исторического сравнения Европы, Китая, Индии, мира ислама. Они понимают историю как процесс развития и требуют четкого определения как понятий, так и самого содержания теорий. Они отталкиваются от Вебера в трактовке истории как процесса многомерной модернизации. Но полностью и безоговорочно все концепции и идеи Вебера они отнюдь не разделяют. Так, Коллинз выступает против его "историзма", преувеличения роли случайности и определенной абсолютизации своеобразия и уникальности исторических феноменов ²⁷ . По мнению Хэлла, "веберизм" чересчур преувеличивает роль идеологического фактора в истории ²⁸ , а Манн критически отзывается о веберовском "агностицизме" ²⁹ . Но все трое едины в признании того, что именно Веберу принадлежит заслуга в доказательстве той большой роли, которую играли и играют в истории идеи, идеологии, религиозная установка.

Однако кажется, что ключевую проблему соотношения идей и интересов или идеального и материального на высоком уровне абстракции можно сформулировать не более, как метафорически. Вебер в свое время писал, что "картины мира, которые создаются "идеями", очень часто, словно стрелки, определяют пути, по которым динамика интересов движет действия дальше" ³⁰ . Манн, пожалуй, дал если даже и не более удачную, то более развернутую метафору: "Источники социальной власти подобны путепрокладчикам, ибо самого пути не существует, пока не определено направление. Машины прокладывают колею различной ширины по социально-исторической территории. Момент, когда прокладывается колея и избирается новая ширина, ближе всего к примату причинности. В этот момент мы обнаруживаем автономию социальной концентрации, организации и выбора направления, которой уже не существует в более институализированные времена" ³¹ .

Все эти ученые придерживаются единого в целом мнения о причинах возвышения Запада. Для Манна западная история - это "гигантская серия естественных событий, связанных одновременно со столь же мощнейшими историческими случайностями. Необходимым элементом всех констелляций была случайность передвижения центра всемирноисторического развития на Запад" ³² . Для Хэлла история христианской Европы отличалась от иных цивилизаций тем, что только там "наличие свобод обусловило создание органических единиц, с течением времени превратившихся в либеральные режимы. Мы можем рационально реконструировать, как это происходило, но вполне возможно, что дело могло бы закончиться совсем иначе. Это было европейское чудо" ³³ , которое могло бы и не состояться. Цепочки совпадений и роль случайностей в истории Запада отмечает и Коллинз, который стремится, однако, сформулировать и общую теорию его экономического развития: "Если вообще позволительно вывести из теории Вебера обобщение относительно экономической истории с подъема капитализма, то оно будет таким: возможность для незападных

26 Mann M. The Sources of Social Power, v. 1-3. Cambridge, 1986-1995.

27 Collins R. Max Weber, p. 36.

28 Hall J.A. Max Weber's Methodological Strategy..., p. 8.

29 Mann M. Op. cit., v. 1, p. 26.

30 Weber M. Gesammelte Aufsatze zur Religionssoziologie, Bd. 1. Tubingen, 1924, S. 252.

31 Mann M. Op. cit., v. 1, p. 28.

32 Ibid., p. 540-543.

33 Hall J.A. Powers and Liberties, p. 142.

стр. 66

отставших обществ достичь динамики капитализма зависит от равновесия как классов, так и культурных и политических сил" ³⁴ .

Оценивая в целом нынешнее состояние ориентированной на идеи Вебера исторической социологии, Гюнтер Рот писал, что если она "останется всего лишь одной специальностью среди множества прочих и окажется не в состоянии лучше всего интегрировать изучение общества и лучше просветить общественность, то можно легко ожидать, что вместо золотых времен Коллинза мы найдем в песке лишь пару золотых песчинок" ³⁵ .

Здесь всплывает уже новая проблема роли науки в обществе. Дело в том, что сейчас довольно популярно мнение, будто бы современная научная цивилизация сама собой является неисторичной и затрудняет из-за все более убыстряющейся динамики перемен осознание своей идентичности. Поэтому и возникает потребность в компенсирующей функции наук о культуре. Можно сказать, что за всплеском интереса к истории вообще не в последнюю очередь таится консервативно-охранительный в основе мотив: постоянным вызовам, современной дезориентации, актуальным угрозам, возникающим из-за чересчур быстрых и резких изменений необходимо противопоставить напоминающее и предостерегающее обращение к прошлому. Выход усматривается в осознании необходимости консенсуса, обосновании смысла жизни и формировании чувства идентичности, в чем и должна помочь наука о культуре.

Но надо иметь в виду, что слишком большие надежды на помощь со стороны наук о культуре легко могут превратиться в чересчур завышенные требования к этим наукам. Какие задачи они могут выполнить, а какие - нет? Могут ли они способствовать ориентации в мире и дать ответ на вопрос о смысле современности? Как такие завышенные ожидания могут повлиять на сам процесс познания в этих науках? Что значит в них "объективность" и как увязать ее с тем, что в плюралистическом обществе имеются различные, а то и противоположные интересы и ценности?

У Вебера можно найти классические ответы и на эти вопросы, хотя, разумеется, с ними можно и не соглашаться. Он был, конечно, не столько специалистом по научной теории, сколько социальным исследователем эмпирического плана. Принципиальные программно-теоретические работы Вебера о статусе, функции и методах наук о культуре носили в общем побочный и полемический характер. Почти все они были написаны тогда, когда в начале XX в. разгорелся спор о "свободе от ценностных суждений" в научном исследовании. Уже поэтому сомнительно говорить о "науко-учении" Вебера как таковом, ибо его как цельного явления нет. Тем не менее его крупные работы "Объективность социально-научного и социально-политического познания", "Смысл "свободы от ценностей" в социологических и экономических науках", "О некоторых категориях понимающей социологии", "Наука как призвание" содержат, возможно, не всегда ясные, но оригинальные и критические размышления о предпосылках и методах, возможных достижениях и принципиальных границах социальных наук, сохранившие свое значение и в настоящее время, ибо пока что никто их убедительно не опроверг.

Веберовское понятие наук о культуре включало туда политэкономию, историю, искусствоведение, филологию, науку о государстве и праве, только что оформившуюся тогда социологию, т.е. речь шла о социальных дисциплинах и науках о человеческом духе. Что же давало возможность объединить их под общим названием и в чем Вебер усматривал их особенный характер?

С одной стороны, Вебер подчеркивал, что науки о культуре не могут претендовать на установление общих законов. Они в состоянии только причинно объяснить историческую констелляцию в ее своеобразии и значимости, а последние зависят от постановки вопроса, интересов и угла зрения исследователя. Допустим, например, что

34 Collins R. Weberian Soziological Theory, p. 36-37.

35 Roth G. Vergangenheit mid Zukunft der historischen Soziologie. - Max Weber Heute. Entrage und Probleme der Forschung, S. 423.

стр. 67

ученый ищет причины, чтобы объяснить, почему современный рациональный капитализм возник не в более древних Индии или Китае, а в исторически более молодой Европе? Если Маркс задавался вопросом, почему капитализм возник в Европе, то Вебер - почему капитализм возник в Европе ? Разве не видны здесь отчетливо разные подход и угол зрения, а значит - и разные ответы?

Вебера интересовала проблема возникновения капитализма не вообще, не его историческое место, не в силу какой закономерности это случилось. Он писал о том, что этот феномен возник по причине в целом случайного совпадения множества экономических, культурных, социальных и политических факторов. Научно-культурное исследование Вебера нацелено на познание комплексных взаимосвязей. Оно не может ограничиваться изоляцией некоторых возможных вариантов и их взаимных отношений. А коль скоро любое историческое явление возникает, пускай и частично, из человеческих мотиваций и действий, то для наук о культуре особую важность приобретает необходимое выяснение этих мотиваций и действий методом понимания.

С другой стороны, Вебер указывал, что науки о культуре в его трактовке не должны останавливаться на стадии интуитивно-чувственного понимания, а обязаны дать и причинное объяснение. Причем он вполне обоснованно не усматривал между ними противоречия. Ведь историки должны иметь представление о правилах человеческого поведения. Только это представление является для них не целью, а средством научного познания. Вебер всегда выступал за использование как в социологии, так и в истории точно определенных понятий, идеальных типов, моделей и теорий. Чисто описательный подход был ему чужд.

Вебер отграничивал науки о культуре от естественных и вообще от номотети- ческих наук (науки, устанавливающие законы), а также от абстрактной политической экономии его времени, решительно возражая как против попыток перенести на гуманитарную область принципы ориентированных на естественнонаучную модель позитивизма и марксизма, так и против одностороннего интуитивно-герменевтического метода Вильгельма Дильтея. Такая позиция Вебера понятна и сегодня, когда специфике исторического познания угрожает высокомерие сциентистов, апологетов аналитического учения о единой науке, с одной стороны, и антитеоретического постмодернизма значительной части историков - с другой.

Свое понятие объективности Вебер рассматривал также в двух аспектах. Известно, что он был прежде всего сторонником "свободы от ценностных суждений" в процессе научного познания. Разумеется, ценностные суждения различаются у отдельных людей, обществ, эпох, но они не должны воздействовать на процесс познания в том смысле, что оно приобретает субъективистский характер, так как Вебер всегда настаивал на том, что научная истина действенна для всех, кто стремится к этой истине. Логически и методически корректная цепь рассуждений и аргументов должна быть признана любым честным человеком независимо от его этических, эстетических и мировоззренческих взглядов и ценностей, что вовсе не означает требований отказаться от них. По мнению Вебера, интеллектуально честный ученый не в последнюю очередь должен оперировать точно очерченными понятиями и обладать даром самокритики и научного самоконтроля. Таким образом, объективность в науках о культуре и возможна, и необходима.

Но, с другой стороны, Вебер не мог отвергать того очевидного факта, что ценностные постулаты решающим образом определяют процесс научно- культурного познания. Он не уставал подчеркивать, что это познание не является простым отражением реальных структур, которые не могут просто предписывать ученому, какие понятия, теории, постановки проблемы тот должен применять. Ведь выбор тем, проблем, теорий, понятий всегда продиктован направлением исследовательского интереса, определенным углом зрения, на которые и оказывают воздействие вненаучные ценностные ориентации исследователя.

Вебер писал, что "все мысленное познание бесконечной действительности ограниченным человеческим разумом основано на той молчаливой предпосылке, что это

стр. 68

образует лишь некоторую часть предмета научного рассмотрения и должно быть "существенным в смысле научно ценного"" ³⁶ .Tакие господствующие ценностные установки ученого и его времени определяют сам предмет исследования и варьируются между отдельными учеными, меняясь вместе с разными поколениями и временами: "Бесконечный поток неизмеримых событий уносится в вечность. Во все новых образах и красках возникают волнующие людей проблемы культуры; зыбкими остаются границы того, что в вечном и бесконечном потоке индивидуальных явлений обретает для нас смысл и значение, становится историческим индивидуумом. Меняются мыслительные связи, в рамках которых научно рассматривается и постигается исторический индивидуум" ³⁷ . Поэтому нет и не может быть полностью завершенной системы наук о культуре.

Итак, Вебер, настаивая в интересах научной объективности на разделении анализа и ценностных суждений, вместе с тем подчеркивал зависимость научного познания от вненаучных факторов. И то, и другое может быть одинаково убедительным. Но, следуя за Вебером, необходимо избежать или постараться избежать широко распространенной ошибки, будто возникновение гипотезы и постановка проблемы ученым - это одно, а цепь рассуждений и результаты - это другое, а между ними нет прямой связи. Совсем напротив, у Вебера можно научиться как раз тому, что это две стороны единого процесса - обнаружение проблемы и ее раскрытие. С опорой на идеи Вебера можно аргументировать и против чистого объективизма, и против безбрежного субъективизма. Он был в научном плане страстно увлеченным человеком и подчеркивал, что тот, "что не способен однажды проникнуться мыслью, что вся его судьба зависит от того, правильно ли он делает вот это предположение в этом месте рукописи, тот пусть не касается науки... Без странного упоения, вызывающего улыбку у всякого постороннего человека, без страсти и убежденности... человек не имеет призвания к науке, и пусть он занимается чем-нибудь иным" ³⁸ .

Но Вебер был далек от того, чтобы рассматривать науку как самоцель, как прекрасную даму, запертую от внешнего мира в башню из слоновой кости. Он прекрасно понимал, что цели, интересы и задачи гуманитарного познания определяются практическими потребностями эпохи, и подчеркивал в связи с этим, что науки о культуре могут и должны способствовать решению современных проблем. В принципе, по Веберу, наука призвана определить - какими средствами можно достичь поставленной цели, а какими - нет. Ученый может определить, что при данной ситуации поставленной цели достичь невозможно, а значит - бессмысленно и стремиться к ней. Но если существует возможность достигнуть поставленной цели, то ученые могут определить, конечно, в пределах нашего знания, какие последствия могут повлечь необходимые для этого средства, не окажутся ли издержки слишком велики и чего будет стоить достижение цели. Вебер подчеркивал: "Мы можем, если понимаем свое дело, заставить индивида - или по крайней мере помочь ему - дать себе отчет в конечном смысле собственной деятельности. Такая задача представляется мне совсем немаловажной, даже для чисто личной жизни. Я хотел бы, если это вообще удается какому-либо учителю, сказать здесь: служить нравственным силам, сознавая ясность, долг, чувство ответственности. И я полагаю, что учитель тем лучше выполнит свою задачу, чем добросовестнее будет избегать внушать студенту свою точку зрения" ³⁹ .

Наука, по глубокому и справедливому убеждению Вебера, не в состоянии научить двум вещам.

Во-первых, выбору между соперничающими целями, а также между ними и возможными побочными следствиями. Это задача не науки, а человека, выбирающего между различными ценностями согласно своей совести и своему личному мировоззрению. Что следует делать, проистекает из того, что было и что есть, а значит - это

36 Weber M. Soziologie, S. 212.

37 Ibid., S. 227.

38 Ibid., S. 311-312.

39 Ibid., S. 333-334.

стр. 69

можно исследовать эмпирически. Однако нормативные высказывания в принципе невозможно вывести из аналитических рассуждений. Ведь даже самая совершенная наука точно так же не может заменить собой политику, как и невозможно научно опровергнуть Нагорную проповедь. И сколь бы взвешенно и логично не действовал ответственный и разумный политик, он никогда не сможет избежать конфликтов. Ибо политические планы, в конечном счете, ни в коем случае не представляют собой обязывающие выводы из эмпирического анализа, а всегда ориентированы на разделяющие людей ценности и интересы.

Видимо, Вебер в какой-то мере преувеличивал непримиримость борьбы между различными ценностями, он в образной форме часто говорил о "борьбе богов", недооценивая значимость и возможности научной консультации для политиков. Тем не менее, когда он подчеркивал как разделение анализа и оценки, так и их взаимопереплетение, то закладывал тем самым важные основы либеральной по духу теории о соотношении науки и политики, предостерегая и от закоренелого догматизма, и от полной беспринципности.

Вторая задача, которую не в состоянии решить науки о культуре, такова: "Судьба всякой культурной эпохи, вкусившей плоды с древа познания, состоит в осознании того, что мы не можем вывести смысл мироздания из самых совершенных результатов его исследования, но сами придаем ему этот смысл, а "мировоззрения" никогда не могут быть продуктом развивающегося опытного знания" ⁴⁰ .

Вебер рассматривал науку как центральное звено в цепи векового процесса интеллектуальной рационализации и "расколдовывания мира" ⁴¹ . По его убеждению, это и определило историю Запада и повлекло за собой не только величайшие достижения западной цивилизации, но и новые опасности, лишив силы прежние толкования мифологического, пророческого и религиозного характера. Неизбежно последовавшие за этим утрата веры в смысл мира и существования в этом мире, по мнению Вебера, необходимо встретить мужественно, в духе Фридриха Ницше, как "судьбу времени": "Кто не может сделать этого, пусть тихо и просто возвратится в широко и милостиво раскрытые объятия старых церквей" ⁴² , тем более что сделать это совершенно не трудно. Только не надо забывать, что жертвой, которую придется принести на церковный алтарь, так или иначе будет интеллект.

И еще одного не исключал Вебер тогда, в 1920 г. - ухода от жестокого, мрачного и эгоистичного мира капиталистической "полярной ночи" либо в братскую близость непосредственных отношений между отдельными индивидами, либо в потустороннее царство грез и мистики, имея в виду прежде всего различные оккультные и теософические секты, особенно восточного типа. Исключал он только одно - обоснование наукой смысла мироздания. Эмпирические науки о культуре - история, филология, эстетика, социология - могут помочь в практической ориентации прежде всего тем, что они исполняют либо критическую функцию, либо просветительские задачи. Но, по словам Вебера, было бы наивной иллюзией и интеллектуальной нечестностью использовать эти науки как компенсацию за то "расколдовывание мира", которое они сами же и осуществили. Они не годятся ни для придания истории и миру смысла, ни для обоснования определенного мировоззренческого кредо.

40 Ibid., S. 193.

41 Germer A. Wissenschaft und Leben. Max Webers Antwort auf eine Frage Friedrich Nietzsche, S. 176-182.

42 Weber M. Soziologie..., S. 338.

Постоянный адрес данной публикации: