Все годы новой России мне пришлось курировать вопросы, связанные с доступом и использованием российских архивов, поэтому я отчетливо понимаю свою персональную ответственность за несовершенство создававшейся системы доступа и использования, а также случавшиеся в ней серьезные сбои и выявившиеся недостатки. Поэтому хотелось бы предварительно объясниться с читателями по некоторым ключевым вопросам.
Использование архивных документов - элитарная сторона профессии историка- архивиста. Это все равно, что превращение найденного алмаза в бриллиант. Засверкавший после огранки мутноватый и внешне неказистый драгоценный камень в восприятии общества ассоциируется, прежде всего, с ювелиром и только потом - со старателем, которому просто случайно повезло или целенаправленными усилиями которого был найден не ограненный камень. Так и архивный документ - это не книга или музейный предмет, изначально обреченные на публичность, это алмаз, который еще предстоит обработать. Поэтому в общественном сознании историк-архивист, обеспечивший публичность документу, и становится ювелиром, заслоняя собой историка- архивиста - старателя, обеспечившего сохранение этого документа. Но старатель и ювелир, как правило, действуют в разных жизненных сферах, тогда как старатель-архивист и ювелир-архивист обречены жить рядом, бок о бок, ревниво следя друг за другом. Отсюда возникают различные коллизии, которые составляют первый фактор использования архивных документов.
Доступ и использование архивных документов - это точки, в которых сталкиваются государственные, корпоративные интересы и интересы личности, общества. Точки наиболее болезненные, потому что далеко не всегда "интересы" той и другой стороны могут быть подкреплены нормами закона в силу их неизбежной субъективности и почти повсеместного несовершенства. По этой причине конфликт пользователя архивной информацией и их распорядителей-архивистов неотвратимо неизбежен, почти всегда располагаясь между двумя пониманиями доступности архивов: все тайное должно быть или стать через какое-то время явным и ставшее явным тайное может принести вред государству или личности. Это второй фактор использования архивных документов.
Архивная информация - мощнейший политический ресурс, даже тогда, когда он лишь внешне имеет силу доказательности в различных политических коллизиях. Ее использование либо сокрытие в равной мере могут стать инструментом манипуляции общественным сознанием кратковременного или долговременного действия. Это третий фактор использования архивных документов.
Козлов Владимир Петрович - член-корреспондент РАН, руководитель Федеральной архивной службы России, активный участник современного архивного процесса.
В основу статьи положены фрагменты одной из глав книги В. П. Козлова "Бог сохранял архивы России", посвященной истории архивного дела в России в 90-е годы XX в.
(c) 2003 г.
стр. 79
Обычно проблему использования архивных документов понимают и трактуют, прежде всего, в средствах массовой информации (СМИ) как проблему доступа к ним, имея в виду при этом доступ к засекреченным материалам. Использование архивных документов как раскрытие, получение возможности знакомства с закрытыми документами, безусловно, важно. Но только этим проблема не ограничивается. Не менее важны, а подчас определяющими являются иные аспекты доступности -наличие инфраструктуры хранения и поиска архивной информации. Это четвертый фактор использования архивных документов.
Тем не менее, использование архивных документов, понимаемое прежде всего, как доступ к ним, а доступ, трактуемый как ограничение на использование, равно как и снятие такого ограничения, является одной из существенных проблем мирового архивного дела. Попытаемся дать беглый обзор решения этой проблемы в современном мире.
В 1994 г. в Международном совете архивов (МСА) и ЮНЕСКО возникла идея усилиями историков, специалистов в области информационного права и архивистов разработать некий общий для стран Европы стандарт доступа к архивам с целью достичь радикальных изменений в этом наиболее больном и деликатном вопросе архивного дела.
По поручению МСА член Юридического комитета МСА француз Эрве Бастиан подготовил первоначальный вариант документа, названный "Рекомендации для выработки минимальных стандартных правил доступа к архивам". Этот многостраничный и очень интересный документ потребовал бы и очень пространных комментариев. Применительно к теме настоящего очерка мы остановимся лишь на нескольких его важных положениях.
Они предельно просты и, уверен, окажутся несколько неожиданными для российских читателей, поскольку невольно доносят мало известную в России западноевропейскую систему доступности архивов.
Первое. Бастиан писал о существовании нескольких различных принципов ограничения доступа к любым архивным документам, существующих в ряде европейских стран. Один из них предполагает "ограничительную дату", до которой все архивные документы не могут быть доступны. Другой провозглашает доступность всех архивных документов по истечении определенных сроков со времени их создания - 20, 30 и более лет. Третий утверждает доступность всех архивных документов с момента их поступления из учреждений-фондообразователей "на хранение в архивную службу".
Второе. Бастиан признает необходимость в отношении определенных категорий архивной информации существования так называемых "специальных сроков" ограничения доступа - до 30 или даже более лет. "Каково бы не было желание государственных властей или администрации, - пишет он, - открыть документы, следует поддерживать хрупкое равновесие между демократической волей к доступу к механизмам государственной деятельности и необходимостью сохранить часть тайны, защищая не только некоторые высшие интересы государства, но и разные личные свободы". Конкретизируя их, Бастиан дальше пишет, что подобного рода исключения можно объединить в три группы. Первая - "высшие интересы государства, охватывающие, в частности, национальную оборону, внешнюю политику и общественный порядок. Чтобы не создать чрезмерное принуждение по отношению к преследуемой цели, эти категории должны иметь в виду перечни ограничиваемых документов, а не совокупность архивов, произведенных тем или иным организмом таким образом, чтобы "чувствительные" учреждения - наподобие полицейских служб - не смогли избежать целиком общепринятого срока доступа, охраняемого нормами общего права". Следующую категорию документов, в отношении которых, по Бастиану, следует продлить сроки ограничения доступности, он определяет как отражающие "личные интересы частных лиц в отношении их юридического положения, здоровья или наследственного состояния". И, наконец, по мнению Бастиана,
стр. 80
еще одна группа документов, доступ к которым должен быть ограничен сверх 30 лет, это материалы, зафиксировавшие "промышленные и торговые интересы".
Третье. Бастиан, исходя из провозглашаемого им "принципа пропорциональности", полагает, что ограничения на доступ, о которых он говорил, могут быть "компенсированы" принципом "исключительного разрешения на доступ к закрытым документам", т.е. доверительным доступом определенных категорий пользователей к закрытой архивной информации.
Четвертое. Бастиан не осуждает принципа "исключительного разрешения" или, по-нашему, доверительного доступа. Ему это кажется вполне естественным явлением, как в случае, когда в лаборатории "А" открывается некое физическое явление, могущее принести важные результаты для обороны конкретной страны и потому становящееся недоступным для лабораторий "Б", "В" в других странах. Поэтому, беспокоясь о возможности доверительным пользователям "репродуцировать" для "всеобщего разглашения" ставшие известными ему документы или их информацию, он говорит о необходимости "строго установить соответствующие обязательства архивной службы и пользователя", вплоть до уголовного наказания последнего.
Бастиан в своих рекомендациях был слишком откровенен, и, представляя французскую архивную систему, как мне кажется, очень ярко продемонстрировал ее консервативный характер даже на фоне других европейских систем. И впервые заставил серьезно задуматься российских архивистов над тем, какова же все-таки реальная система доступности к архивным документам в "продвинутых" европейских государствах.
В самом деле, даже в советские времена мы привыкли к тому, что доступ к архивным документам может быть ограничен только тогда, когда на них стоят грифы секретности - во всех остальных случаях с любым документом, где бы он ни хранился, мог ознакомиться любой пользователь. (Правда, существовал обширный комплекс документов ограниченного доступа без грифов секретности - в основном недоступный с точки зрения идеологических устоев советского общества.) Далее, все документы, поступавшие в государственные архивы в советские времена после самого длительного их хранения в ведомственных архивах (до 25 лет), если они не содержали грифов секретности, а их было большинство, автоматически становились доступными пользователям. Не меньше вопросов вызывала формула Бастиана о продлении срока ограничения доступа в отношении документов, касающихся "высших интересов государства, в частности..." - частности указывались вполне конкретно, а что скрывалось помимо этих частностей, оставалось загадкой, равно как и продление сроков доступа к документам, затрагивающим "промышленные и торговые интересы".
"Рекомендации" Бастиана интересны не столько своей консервативностью, или, если угодно, прагматичностью, сколько откровенным отражением реального положения дел с доступом в развитых демократических странах Европы. Вероятно, эта откровенность кому-то показалась неуместной и ненужной.
Именно поэтому на официальных обсуждениях европейских принципов доступа мы могли иметь дело с совсем другим документом.
Если мне не изменяет память, были сформированы три региональные группы европейских стран, как казалось инициаторам, с близким по нормам доступа к архивам законодательством. Российскую сторону в одной из таких региональных групп, в которую вошла помимо России и Германия, представляли я как заместитель руководителя Росархива, академик B. C. Мясников, сотрудница Института всеобщей истории РАН Н. С. Лебедева, сотрудница Института государства и права РАН И. Л. Бачилло и юрист- консультант Государственной Думы Б. В. Кристальный. Перед каждой из региональных групп были поставлены общие задачи: выявить принципы и практику доступа к архивным документам в соответствующей стране с учетом их законодательства и традиций, выработать единый терминологический инструментарий сфе-
стр. 81
ры доступа и сформулировать общие принципы доступа к архивам европейских стран, которые могли бы быть утверждены Комитетом Министров Совета Европы.
Региональное заседание группы экспертов России и Германии состоялось в октябре 1996 г. и представляло собой легкий и ни к чему не обязывающий обмен мнениями об идеях, структуре и технике подготовки проекта будущего документа. Однако все же ход обсуждения вопроса выявил достаточно полно всю его остроту и сложность. Тон в дискуссии явно задала немецкая сторона во главе с директором Федерального архива Германии профессором Ф. Калленбергом. Калленберг тезисно обозначил основные проблемы архивного дела Германии, связанные с доступом: наличие разрыва между законодательными нормами и практикой, ведомственное право на принятие решений о доступе к фондам учреждений-фондообразователей, отсутствие правовой ответственности ведомств за сохранность их документов, в том числе имеющих грифы секретности. В своих комментариях Калленберг поставил и еще одну, имевшую актуальное значение и для России, проблему, предложив для ее разрешения своего рода теорию "доверительной пары: архивист - пользователь". Суть ее сводилась к тому, как в общем контексте демократического разрешения вопросов доступа в Германии, предусматривающего сокращение ограничительного срока вообще и тем более в отношении государственных и личных фондов деятелей фашистского рейха, решать тот же вопрос в отношении архивов ГДР. По мнению Калленберга, подобную коллизию невозможно включить в качестве разрешающей ее нормы в общеевропейский стандарт доступа. Она, по его мнению, должна быть предметом "особой ответственности" архивистов.
Для российских экспертов неожиданно резкой стала оценка Калленбергом ситуации с доступом к архивным документам в скандинавских странах, в частности, в Швеции. Он прокомментировал хорошо известную ситуацию в этой стране, законодательство которой не предусматривает вообще никакого ограничительного срока доступа к административной документации. Однако в реальности, говорил Калленберг, "нулевой" срок ограничения доступа относится к документам, которые поступили в государственный архив из ведомств. На практике же такие документы могут поступить в этот архив и через 50 и через 100 лет. Это, справедливо отмечал Калленберг, на самом деле является "ложной либерализацией" доступа к архивным документам, особенно если учесть, что для текущих ведомственных архивов в Швеции, к которым в принципе имеет право обратиться любой гражданин, доступ все равно ограничен на основе "каталога исключений закрытой информации" "невероятной толщины".
Большой интерес для участников дискуссии представляла подробная информация о работе Федерального уполномоченного по документам Министерства государственной безопасности бывшей ГДР ("Штази"). За приблизительно пять лет его деятельности было получено свыше 3,4 млн. запросов на ознакомление с документами со стороны частных лиц, интересовавшихся, были ли они охвачены "Штази", и запросов от различных организаций, проверявших, были ли их сотрудники агентами "Штази". Германские коллеги сообщали, что правовая основа доступа к архивам "Штази" решена, однако технически из-за неупорядоченности материалов это сделать подчас бывает очень сложно.
Российские эксперты, как кажется, удивленные неожиданной откровенностью германских участников встречи, пытаясь понять их настрой, также старались внести свой вклад в решение проблемы. Мясников предлагал в проект стандарта внести, например, положения о том, что пользователь архивов не только должен иметь право доступа к ним, но и нести ответственность за их использование, а также ограничить доступ к архивам случайных лиц. Соглашаясь с ним, Лебедева утверждала, что официальная публичная деятельность человека автоматически должна означать рассекречивание всех документов, связанных с ней.
В январе 1997 г. в Страсбурге региональная группа экспертов уже имела возможность обсудить первый вариант задуманного стандарта вместе с представителями
стр. 82
других региональных групп. В предисловии к подготовленному документу признавалось, что запутанность и противоречивость внутринационального законодательства стран Европы, различия в межгосударственных нормах доступа "делают иллюзорной любую попытку" унифицировать нормы и правила доступа к архивам для всех европейских стран. Но некоторые из них, говорилось в рекомендациях, все же необходимо попытаться сформулировать, исходя из идеалов демократии и норм морали. Кроме того, в проекте была сформулирована чрезвычайно важная и актуальная для бедных стран Европы мысль. Суть ее заключалась в том, что как бы либеральны не были принципы и правила доступа, установленные в законах, "доступ к документам принципиально зависит от оборудования и от человеческих и финансовых ресурсов, которыми располагают архивы. Если бюджет государства не обеспечивает работу государственных архивных служб, то бесполезно устанавливать в законе правила доступа, поскольку соответствующие меры не могут быть осуществлены".
Первый всеобщий принцип, провозглашавшийся в проекте, касался равенства доступа к архивам любой страны ее граждан и граждан других стран.
Второй всеобщий принцип - равенство доступа любого пользователя к любым архивам конкретной страны. Однако авторы документа отчетливо понимали нереальность подобной нормы. Во-первых, признавали они, в странах с федеративным устройством в соответствии с конституционными нормами в отношении доступа к архивам могут быть разные права на федеральном уровне и на уровне субъектов федерации. Во-вторых, очень трудно, констатировали они, добиться единых стандартов доступа в государственных архивах и в ведомственных архивных службах соответствующей страны. Им в силу этих двух причин в обсуждавшемся документе признавалось полезным "порекомендовать... примириться с двумя противоречивыми демократическими императивами в соответствии с возможностями, которые дают им их конституционные нормы".
Третий всеобщий принцип, который попытались сформулировать авторы проекта, имел вполне здравый смысл. Проект предусматривал свободный и бесплатный доступ к научно-справочному аппарату к документам государственных архивов и в то же время провозглашал установление платы и "вознаграждения" за "ценные дополнительные услуги" - изготовление и удостоверение копий архивных документов, использование аудиовизуальных средств, компьютеров "или другого оборудования", право государственного архива на получение прибыли от публикации хранящихся в нем документов, оплату стоимости читательского билета.
Четвертый всеобщий принцип касался частных архивов, в отношении которых проект предлагал использовать "убеждение и поддержку" их владельцев в отношении соблюдения трех предшествующих принципов.
В проекте далее конкретизировались эти четыре сформулированные всеобщие принципы, исходя из идеи целесообразности "сбалансировать право на исторические знания, защиту государственных интересов в части национальной обороны, внешней политики и общественного строя и обязанность государственных учреждений предотвращать обнародование данных о частной жизни граждан". В проекте предполагалось три типа ограничения срока доступа к архивным документам. Первый тип -ограничение, преимущественно 30 годами со времени создания, доступа ко всем архивным документам, созданным административными учреждениями и не имеющими каких-либо грифов секретности. Второй тип - ограничение, преимущественно 50 годами для доступа к архивным документам, содержащим грифы секретности в связи с наличием в них информации дипломатического, оборонного характера и о деятельности по поддержанию общественного порядка. Третий тип - ограничения, преимущественно от 70 до 120 лет с момента "закрытия дела" или с момента рождения человека, в отношении документов, содержащих конфиденциальную информацию ("правовые, налоговые или медицинские данные о частных лицах").
Любопытно, что авторы проекта подчеркивали, что эти три типа ограничительных сроков доступа в равной мере должны касаться документов как находящихся на
стр. 83
ведомственном хранении, так и в государственных архивах. Понимая, что в отношении ведомственных архивов эти ограничительные типы сроков доступа реализовать всегда очень сложно, они в специальной статье призывали, чтобы в национальном законодательстве европейских стран передачи документов из ведомственных архивов в государственные архивы производились "нормально, регулярно и в установленные законом сроки" - не позже чем через 50 лет со времени их создания "за исключением тех, которые содержат закрытую информацию или сведения о частной жизни".
Следующий, пятый, всеобщий принцип будущего стандарта доступа к европейским архивам, на первый взгляд, имел просто революционный характер. В нем говорилось, что созданный в архивах научно-справочный аппарат (НСА) "должен содержать сведения обо всех ограничениях по доступу к описанным в нем документам" с тем, чтобы пользователь имел возможность запросить специальное разрешение на изучение засекреченных документов. Однако далее следовала прямо противоположная рекомендация: НСА может быть доступен, "при условии, что в нем не содержится информация, подпадающая под действие законов о государственной тайне или защите личных данных".
Шестой всеобщий принцип, заложенный в проекте, легализовывал так называемый "доверительный доступ" к засекреченным архивным документам на основе специального разрешения и в установленном в каждом государстве особом порядке получения такого разрешения. При этом в проекте стандарта признавалась имевшаяся во многих странах практика реализации такого доверительного доступа. Она существует в двух формах. Первая обеспечивает возможность на основе специального требования рассекречивание соответствующих документов, после чего они становились общедоступными. Вторая предполагает доверительный доступ к засекреченным документам конкретного пользователя, при этом каждый новый пользователь должен вновь получать разрешение на знакомство с ним. Проект содержал рекомендацию предусматривать обе возможности реализации публичности архивного документа - "рассекречивание до установленного ограничительного срока и доступ по специальному разрешению" и, в качестве некоего исключения в отношении особой категории документов, содержащих информацию о частной жизни, - доступ к ним с разрешения лиц, которых эта информация непосредственно затрагивала.
Седьмой всеобщий принцип, который попытались закрепить в своем проекте ее авторы, касался обжалования процедуры отказа в доступе к архивным документам и в выдаче разрешения на доверительный доступ. Согласно ему все отказы должны быть оформлены в письменном виде и предусматривать обращение либо в вышестоящее административное архивное или иное учреждение, либо обращение и обжалование в суде.
Читая проект будущих рекомендаций по доступу к архивам европейских стран, российские архивисты в принципе могли быть довольны. Они практически ни в чем не противоречили нашим "Основам законодательства Российской Федерации об Архивном фонде Российской Федерации и архивах", кое в чем явно уступали им в части демократизации доступа к архивам. Более того, мы были вправе предполагать, что авторы этого документа могли идти по структуре и идеям нашей большой коллективной статьи, посвященной комментариям "Основ законодательства" и неоднократно публиковавшейся в России 1 . Довольно странно нам было слушать на заседании в Страсбурге и откровенную оппозицию этому проекту, которую устроили архивисты Франции и скандинавских стран. Нам этот проект казался нормальным,
1 Козлов В. П. Принципы "Основ законодательства Российской Федерации об Архивном фонде Российской Федерации и архивах". - Новая и новейшая история, 1993, N 6, с. 12 - 15; Артизов А. Н., Илизаров Б. С., Пихоя Р. Г., Тюнеев В. А. "Основы законодательства Российской Федерации об Архивном фонде Российской Федерации и архивах": идеи, принципы, реализация. - Отечественные архивы, 1993, N 6, с. 3 - 9.
стр. 84
хотя и не во всем понятным из-за не совсем ясного знания реальной ситуации с доступом в архивах стран Западной Европы. Именно тогда и возникла идея обсудить этот документ в России, чтобы если не сверить, то хотя бы как-то еще раз обозначить, во-первых, ситуацию с доступом в России и других государствах Европы, и, во-вторых, отношение к этой ситуации историков и архивистов. Так возникла идея проведения международной научной конференции "Историки и архивисты: сотрудничество в сохранении и познании прошлого в интересах настоящего и будущего", состоявшейся 27 - 28 ноября 1997 г. в Москве.
Представленный для обсуждения на этой конференции проект "Рекомендаций по стандарту европейской политики в отношении доступа к архивам", разработанный рабочей группой, был в соответствии с практикой подготовки и принятия Комитетом Министров Совета Европы подобных документов несколько иначе структурирован в сравнении с первым вариантом. Однако изменения коснулись не только этой внешней стороны.
Во-первых, второй всеобщий принцип доступа - равенство прав на доступ всех категорий пользователей во все архивы страны - был ограничен только государственными архивами, то есть в соответствии с терминологией документа, архивами, созданными официальными органами власти. Во-вторых, третий всеобщий принцип первоначального варианта - бесплатный доступ к научно-справочному аппарату архивов - был существенно скорректирован: провозглашался бесплатный доступ к документам и научно-справочному аппарату государственных архивов. В-третьих, кардинальные изменения претерпел четвертый всеобщий принцип доступа. Вместо конкретных ограничительных сроков доступа к архивным документам в зависимости от характера содержащейся в них информации, новый вариант документа рекомендовал, чтобы законодательство европейских стран предусматривало:
"(а) либо открытие без особых ограничений основной части государственных архивов;
(б) либо общий период закрытия документов, предусматривающий в соответствии с обстоятельствами специальное продление закрытия с целью гарантировать защиту:
- первостепенных государственных интересов, особенно в отношении национальной безопасности, иностранных дел и общественного порядка,
- от обнародования информации, касающейся частной жизни граждан".
Новый вариант четвертого всеобщего принципа доступа к государственным архивам европейских стран имел явно более "охранительный" характер именно в силу своей большей в сравнении с первым вариантом неопределенности, особенно в пункте "а" (что значит хотя бы "основная часть государственных архивов?").
В-четвертых, претерпел определенную трансформацию пятый всеобщий принцип доступа. С одной стороны, он теперь предусматривал равные права любого пользователя на получение доверительного доступа, что абсолютно нереально для иностранных пользователей, а с другой - исключал право пользователя на постановку вопроса о рассекречивании документов ранее установленного срока их закрытого хранения.
Изменился и седьмой всеобщий принцип, предусматривавший конкретные процедуры оспаривания отказа в доступе - в административном порядке или через суд. Теперь всего лишь провозглашалось, что "заявитель должен иметь возможность оспорить отрицательный ответ или аргументы, приведенные в обоснование отказа в доступе".
Давая в целом общую оценку второго варианта проекта рекомендаций, следует, конечно, иметь в виду, что их авторы были просто вынуждены искать некую равнодействующую различных формулировок, которая могла бы удовлетворить все страны Европы с их самыми разнообразными законодательными нормами в отношении доступа к архивным документам. Поиски равнодействующей таких формулировок и привели к тому, что второй вариант рекомендаций оказался более консервативен и менее определенен в сравнении с первым. Однако важно подчеркнуть и другое: авторы не рискнули дать конкретные рекомендации, носящие проверенный опытом практический характер.
стр. 85
На конференции развернулась хотя и не оживленная, но все же дискуссия по представленному документу. В своем вступительном слове Генеральный секретарь МСА III. Кечкемети 2 прокомментировал его основные положения в контексте их изменений в сравнении с предшествующим вариантом. В его выступлении обсуждаемый вариант как бы подразумевал те нормы, которые обсуждались в Страсбурге - и о сроках ограничения доступа, и о процедуре обжалования ограничения в доступе. Оправдывая произошедшие изменения, он говорил: "Установление жестких унифицированных стандартов для архивной сферы невозможно по двум простым причинам: архивы являются организациями, которые сформированы исторически, они имеют определенные традиции, архивы также детерминированы многими связями с другими частями государственной машины и в определенной степени они являются продуктом деятельности национальных администраций. Поэтому унификация архивной сферы невозможна. Однако основные общие принципы могут быть выработаны с учетом контекста каждой конкретной страны".
Выступление представителя Совета Европы, курирующего сферу архивов, Дж. Витиело содержало любопытную информацию о критических замечаниях в адрес рекомендаций со стороны Швеции, Норвегии и Финляндии. По мнению представителя Финляндии, рекомендации имеют слишком запретительный характер. Это мнение Витиело отказался комментировать. Из его выступления следовало, что и Швеция представила "список критических высказываний", на которых он также не счел возможным останавливаться.
Комментарии по поводу рекомендаций других участников дискуссии были очень разнообразны. Начальник управления использования и публикации архивных документов Росархива Т. Ф. Павлова обратила внимание на то, что документ узаконивает существующую в ряде европейских стран практику временного ограничения не только к секретным документам, но ко всем документам вообще. Руководитель архивной службы Финляндии К. Таркиайнен пояснил позицию своей страны в отношении декларации двойственного принципа рассекречивания в рекомендациях. "Я считаю, - говорил он, - что было бы хорошим дополнением к этой статье установить, что только одна из упомянутых альтернатив может применяться на практике в одной стране". Кечкемети вынужден был пояснить в специальной реплике, что это просто "отражает тот факт, что в Европе имеются страны, в которых нет общего периода закрытия и, наоборот, в других странах этот период используется". В своем выступлении Н. С. Лебедева высказала соображение, что для России принятие рекомендаций будет иметь скорее отрицательное, чем положительное значение. По ее мнению, для комплексов материалов, относящихся к иностранным делам, безопасности и общественного порядка нужно установить ограничительный срок доступа в 50 лет, после истечения которого они подлежат автоматическому рассекречиванию, либо продлению срока засекречивания на основе жестких и доказательных аргументов.
Сотрудник Всероссийского научно-исследовательского института документоведения и архивного дела А. В. Елпатьевский обратил внимание в своем выступлении на необходимость отделять понятия "секретный документ" и "секретный документ, содержащий государственную тайну", поскольку в ряде стран находящиеся ныне на секретном хранении архивные документы государственной тайны не содержат, хотя
2 Об этом человеке стоит сказать особо. Венгр по национальности, вынужденный покинуть родину после событий 1956 г., он обосновался во Франции, и в течение многих лет занимал формально не главный, но фактически определявший работу Международного совета архивов пост его Генерального секретаря. За это время Кечкемети постиг как премудрости профессии архивиста в ее самых разнообразных национальных проявлениях, так и дипломатические тонкости умелого маневрирования не просто в разных архивных средах, но прежде всего в условиях "холодной войны". Благодаря последнему качеству Кечкемети пользовался известным уважением у архивного руководства СССР, часто бывал в нашей стране и прекрасно разбирался в советском архивном деле. Кажется, он высоко ценил и то, что было сделано в СССР в архивном строительстве.
стр. 86
процедура рассекречивания для них остается чрезвычайно строгой и ныне требует упрощения.
Директор Института всеобщей истории РАН академик А. О. Чубарьян в своем выступлении о доступе в российские архивы напомнил о российской ментальности, связанной с тем, что в "России никогда еще никого не призывали к порядку за то, что он что-то запретил", что иногда позволяет российским архивистам действовать в охранительном духе. Мне пришлось сделать реплику в отношении "российской архивной ментальности". "Наверное, - заметил я, - она существует и сугубо в российских формах и проявлениях, но, думаю, что она имеет и интернациональную основу. Потому, что с точки зрения этого тезиса, трудно объяснить, о какой и чьей ментальности может идти речь, когда французские архивисты до сих пор не рассекретили документы правительства Виши".
Кечкемети тотчас поспешил нейтрализовать мою реплику. Заметив, что по вопросу об открытии архивов правительства Виши во Франции "шли жаркие дебаты в течение многих лет", он не считал это проблемой ментальности, "но только доброй воли политической власти, ее попыткой не создавать трудности, не помещать в контекст проблем второй мировой войны комплекс внутренних конфликтов Франции". "Мы знаем, - сказал далее Генеральный секретарь МСА, - что имеются административные власти, одержимые культом секретности,... однако, этот культ секретности не находит большой поддержки в гражданском обществе".
"Круглый стол" в рамках конференции закончился одобрением рекомендаций, и Комитет Министров Совета Европы 13 июля 2000 г. утвердил "Рекомендации Комитета Министров странам-участницам по европейской политике в отношении доступа к архивам". В принципе за исключением отдельных нюансов непринципиального характера этот документ оказался очень близким к тому, который был одобрен московской декларацией историков и архивистов на конференции "Историки и архивисты: сотрудничество в сохранении и познании прошлого в интересах настоящего и будущего".
В плане дальнейшего рассказа для нас очень важно акцентировать внимание на разработке и принятии этих рекомендаций и всех тех дискуссий, которые шли вокруг них. Важно по двум обстоятельствам. Во-первых, интересно представить, в какой степени доступность российских архивов сегодня соответствует общеевропейскому стандарту доступа к архивным документам. Во-вторых, не менее любопытно напомнить в сопоставлении с этим стандартом сам процесс поиска в России норм, механизмов и процедур доступа к архивным документам, соответствующих представлению о демократическом обществе.
* * *
Теперь обратимся непосредственно к российским проблемам. Вопросы доступа к архивным документам были предметом приоритетного и пристального рассмотрения уже комиссии Верховного Совета РСФСР по приему-передаче на государственное хранение архивов КПСС и КГБ СССР, в ходе заседаний которой был обозначен едва ли не весь спектр политических подходов в разрешении этой проблемы. Однако в отличие от комиссии, работавшей хотя и интенсивно, но все же в академическом стиле, архивистам уже с конца 1991 г. приходилось едва ли не ежечасно реально решать вопросы доступа к архивным документам в условиях радикально демократизировавшегося общественного сознания внутри страны и давления зарубежных пользователей, считавших, что новая Россия просто обязана открыть все тайны своего прошлого и прошлого той страны, преемницей которой она стала. При этом архивисты должны были иметь в виду, что наряду с мощнейшей кампанией по открытости российского общества в СМИ, уже в январе 1992 г. был издан Указ Президента России "О защите государственных секретов Российской Федерации", а в апреле того же года принято постановление Правительства России "Вопросы организации
стр. 87
защиты государственных секретов Российской Федерации". По всем бюрократическим правилам, усугубленным временем неопределенности, оба этих документа были в высшей степени общи, но и в не меньшей мере угрожающи. Архивисты остро нуждались в какой-то подсказке, которая могла бы стать неким ориентиром их деятельности, связанной с организацией использования архивных документов, Так возникла идея подготовки временной инструкции о порядке доступа к архивным документам и правилах их использования.
Уже в ходе подготовки к ее утверждению, инструкция трансформировалась во "Временное положение "О порядке доступа к архивным документам и правилах их использования", одобренное решением коллегии Росархива 29 мая 1992 г. и введенное в действие приказом Росархива от 15 июня 1992 г.
Сейчас стоит остановиться на этом документе более подробно. В нем провозглашался принцип "общедоступности документов российских архивов, равных прав в пользовании ими российских и зарубежных пользователей", т.е. норма, о которой еще восемь лет после этого спорили наши западноевропейские коллеги. Далее в документе категорически все государственные архивы обязывались "обеспечить пользователям свободный доступ к научно- справочному аппарату" - всему, в том числе по закрытым фондам и документам - без осторожных оговорок принятых Комитетом Министров Совета Европы рекомендаций по европейской политике доступа к архивам. Впервые "Временное положение" зафиксировало 30-летний ограничительный срок доступа к документам, содержащим государственные секреты, и 75-летний ограничительный срок - к личным документам и документам личного происхождения, содержащим "врачебные, адвокатские, нотариальные тайны, тайны личной жизни и здоровья, а также другие охраняемые Законом права и интересы граждан", а также к документам следственных, персональных и личных дел. Более того, специальной нормой в нем предусматривалось, что "документы, содержащие грифы секретности и созданные по 1942 год включительно, объявляются открытыми и подлежат полному рассекречиванию самими государственными архивами".
Вообще "Временное положение" предоставило государственным архивам можно сказать едва ли не чрезвычайные полномочия в части решения вопросов доступа к хранящимся в них документам - не в пример рекомендаций Комитета Министров Совета Европы, в соответствии с которыми только организация- фондообразователь могла решать вопрос о рассекречивании своих документов. Например, в положении предусматривалось, что "документы государственных архивов, ранее относившиеся к категории ограниченного доступа (ограниченного распространения), и несекретные документы, использование которых ранее ограничивалось ведомственными распоряжениями, являются общедоступными. Ведомство или учреждение-фондообразователь не вправе устанавливать ограничения на доступ и использование несекретных документов, поступивших на государственное хранение". "Временное положение" предоставляло государственным архивам самостоятельно решать вопросы доступа к секретным документам ликвидированных организаций, не имеющих правопреемников, создавать комиссии государственных архивов по рассекречиванию. Оно предусматривало определенные механизмы обжалования ограничений на доступ пользователя и доверительного доступа.
"Положение" касалось только порядка доступа к государственным архивам, включая архивы бывшей КПСС, хотя вне сомнения в определенной степени оно в течение некоторого времени применялось и в ведомственных архивах, поскольку представляло собой первую более или менее систематизированную попытку сформулировать принципы и механизмы обеспечения доступности архивных документов в условиях демократических перемен, проходивших в России.
Однако оно не имело под собой практически какой-либо легитимной основы, фактически базируясь на своеобразном принципе революционной целесообразности в отношении открытости российских архивов. Поэтому параллельно с разработкой "Временного положения" Росархив готовил нормативный документ более высокого
стр. 88
уровня. Первоначально речь шла о постановлении или распоряжении Правительства России. Однако после того как депутат Верховного Совета РСФСР B. C. Полосин на одном из заседаний Комиссии Верховного Совета РСФСР по приему-передаче на государственное хранение документов КПСС и КГБ СССР обратил внимание на недопустимость принятия подобного акта правительством страны, началась проработка вопроса о подготовке распоряжения или постановления Президиума Верховного Совета РСФСР. Сохранившиеся в моем личном архиве многочисленные варианты этого документа, воспоминания о его доработке, говорят о нелегкой борьбе, развернувшейся в связи с его прохождением в административных структурах Верховного Совета. Иногда мне даже казалось, что этот документ так и затеряется среди бумаг нашего верховного законодательного органа - настолько медленно и с огромными формальными придирками проходил он экспертизу в аппарате Верховного Совета. Решающую роль в его принятии сыграли два обстоятельства. Во-первых, энергично этот документ пробивали депутат B. C. Полосин и представители общества "Мемориал" Н. Г. Охотин, Н. В. Петров и А. Б. Рагинский. Во-вторых, окончательный толчок был дан визитом Б. Н. Ельцина в США, во время которого ярко звучала тема открытости российских архивов как показатель демократизации страны в связи с поиском сведений о судьбе американских граждан во время и после второй мировой войны. Поэтому я и мои коллеги были приятно удивлены не только благополучно завершившейся процедурой рассмотрения и утверждения этого документа, но и его неожиданно высоким статусом - Постановлением Верховного Совета Российской Федерации, получившим название "О временном порядке доступа к архивным документам и их использования".
Постановление узаконивало ряд принципиально важных норм, зафиксированных во "Временном положении". Архивные документы и справочники к ним объявлялись доступными для использования организациям и гражданам независимо от гражданства. Доступ к документам, содержащим государственную или иную охраняемую законом тайну, ограничивался 30- летним сроком, а к документам, содержащим сведения о "личной жизни граждан" - 75 годами. Росархиву предоставлялось право инициировать перед Президиумом Верховного Совета вопрос о сокращении или продлении 30- летнего ограничительного срока. Правительству России поручалось утвердить "порядок выдачи лицензий на использование архивных документов в коммерческих целях", т.е. признавалась законность продажи архивной информации и получения прибыли от ее использования. Был прописан и порядок обжалования пользователями действий и решений архивных учреждений страны - в вышестоящем архивном учреждении или через суд.
Несмотря на осторожность и неопределенность многих формулировок, постановление имело огромное значение. Прежде всего, оно подводило нормативную базу под "Временное положение" с его радикальными принципами и тщательно разработанным механизмом обеспечения доступности архивных документов. Хотя и с небольшими натяжками теперь можно было считать легитимным "Временное положение" как конкретизирующее правовой акт верховного законодательного органа страны. Важно отметить, что через год основные положения этого постановления с большей детализацией вошли в статью 20 "Основ законодательства Российской Федерации об Архивном фонде Российской Федерации и архивах", в ряде случаев с более ограничительными нормами доступа, не носящими, однако, принципиального характера.
О сложности решения проблем доступа свидетельствовала и работа специальной группы Комиссии Верховного Совета по подготовке регламента доступа к прекращенным уголовным и фильтрационно-проверочным делам, начавшим поступать в 1992 г. из архивов КГБ СССР на государственное хранение. Представляя на рассмотрение Комиссии окончательный вариант этого регламента, его авторы подробно охарактеризовали четыре разных подхода к решению проблемы доступности к этим документальным комплексам. Первый подход исходил из того, что прекращенные
стр. 89
уголовные дела жертв политических репрессий должны быть доступны всем в полном объеме, предоставляя право реабилитированным и их родственникам ограничивать возможности публикации документов, касающихся их личной жизни и поведения во время следствия. Второй подход предусматривал возможность реабилитированным и их родственникам самостоятельно решать вопрос об ограничении не только публиковать документы дел, но и запрещать или разрешать доступ к ним. Третий подход предусматривал право реабилитированных и их родственников ограничивать изучение и публикацию документов, созданных с прямым участием подследственных и свидетелей, и полную открытость всех остальных документов. Наконец, четвертый подход предполагал полное ограничение на доступ и использование прекращенных уголовных дел, исходя из того, что их открытие породит социальную напряженность в обществе.
Жаркие дебаты вокруг этих точек зрения завершились, в конце концов, принятием компромиссного третьего варианта, который был утвержден приказом Росархива. Однако официального введения его в действие фактически не состоялось, хотя и в настоящее время он является неформальным пособием для архивистов страны в решении вопросов доступа к этой деликатной категории архивных документов, поскольку законодательного разрешения эта проблема до сих пор не имеет.
Еще в 1988 г. в архивах России и СССР была начата работа по уточнению режима хранения архивных документов и снятию с них ограничений на доступ. Она проводилась в условиях политического и идеологического диктата КПСС, отсутствия законодательной базы, в результате чего в августе 1991 г. только в государственных архивах России в "режиме ограниченного доступа" оставалось около 7 млн. дел о национальных и религиозных движениях, нарушениях конституционных прав граждан, функционировании партийно- государственного механизма. Фактически оставались закрытыми архивы КПСС, сосредоточившие около 80 млн. дел. Сохранялся диктат самих ведомств в отношении условий доступа и использования созданных в процессе их деятельности документов, включая и уже хранящиеся в государственных архивах
Политические изменения, последовавшие в России после августа 1991 г., распад СССР полностью разрушили прежнюю систему регулирования доступа к архивной информации. Благодаря указу Президента России от 23 июня 1992 г. "О снятии ограничительных грифов с законодательных и иных актов, служивших основанием для массовых репрессий и посягательств на права человека" в стране развернулась масштабная работа по рассекречиванию архивных документов, связанных с репрессивной политикой государства.
За месяц до этого распоряжением Президента была создана Специальная комиссия по архивам при Президенте Российской Федерации. Это был демонстративный политический акт: в условиях разворачивавшегося в Конституционном Суде России процесса по "делу КПСС" Президент в противовес уже существовавшей Парламентской комиссии по приему-передаче на государственное хранение документов КПСС и КГБ СССР образовал структуру из узкой группы лиц, которой поручалось рассекречивание документов высших органов КПСС, центральных и местных органов государственной власти и управления, сконцентрированных в бывших партийных архивах, архивах КГБ СССР, государственных федеральных и местных архивах. Комиссию возглавил тогдашний вице-премьер Правительства России М. Н. Полторанин.
Человек решительный и радикальный, Полторанин взялся за дело с большим энтузиазмом, не чураясь лично работать в архивохранилищах прежде всего партийных архивов. Пик работы комиссии пришелся на май - октябрь 1992 г. За это время ею было рассекречено около 5 тыс. архивных документов, крайне тенденциозно подобранных с обличительным для КПСС уклоном по заранее сформулированным темам: идеологический и политический контроль КПСС, борьба с оппозицией и инакомыслием в СССР, связи КПСС с коммунистическими, рабочими, левыми партиями, их финансовой поддержке и т.д.
стр. 90
Поскольку в основе работы комиссии лежали политические мотивы, она не смогла создать какой-либо стройной системы рассекречивания, а также выработать объективные критерии и механизмы этой работы. И хотя в течение 1991 - 1993 гг. в целом по стране в государственных архивах было рассекречено свыше 4,5 млн. дел, к началу 1994 г. явно обозначился серьезный кризис с рассекречиванием архивов. Во-первых, после известных событий октября 1993 г. вместе с Верховным Советом РСФСР прекратила свою деятельность и комиссия по приему-передаче на государственное хранение документов КПСС и КГБ СССР. Во-вторых, с принятием в 1993 г. Закона "О государственной тайне" утратила свой официальный статус Специальная комиссия при Президенте России. В-третьих, этот закон усложнил процедуру рассекречивания архивных документов. После возложения в соответствии с этим законом на Государственную техническую комиссию функций Межведомственной комиссии по защите государственной тайны (МВК по защите государственной тайны), в том числе рассекречивания архивных документов организаций, не имеющих правопреемников, фактически остановился плановый процесс рассекречивания их фондов, включая архивные документы бывшей КПСС. В-четвертых, несмотря на принятие Закона "О государственной тайне", обязавшего ведомства "периодически, но не реже чем через пять лет, пересматривать содержание действующих... перечней сведений, подлежащих засекречиванию, в части обоснованности засекречивания сведений и их соответствия установленной степени секретности", такая работа ведомствами в 1993 - 1994 гг. не проводилась. В ведомственных архивах на секретном хранении находились материалы 50 - 70-летней давности и даже созданные до 1917 г. В-пятых, предусмотренная Законом "О государственной тайне" норма, согласно которой в интересах ускорения процесса рассекречивания ведомства могли делегировать руководителям государственных архивов полномочия по рассекречиванию архивных документов, фактически не применялась.
Специальным письмом Росархив проинформировал помощника Президента России по национальной безопасности Ю. М. Батурина о сложившемся положении, предлагая указом или распоряжением Президента ускорить процесс рассекречивания. Насколько мне известно, Батурин пытался вмешаться в разрешение проблемы, но без какого-либо успеха.
Вероятно, руководитель Росархива Р. Г. Пихоя смог каким-то образом убедить Администрацию Президента России в необходимости активизировать работу по рассекречиванию. Заручившись поддержкой тогдашнего руководителя Федеральной службы контрразведки С. В. Степашина, он вместе с ним внес на рассмотрение Президента проект первоначально указа, а затем распоряжения по этому вопросу.
Мне пришлось от начала и до конца готовить и проводить через структуры Администрации Президента этот документ, причем, в ходе его рассмотрения поправки и изменения оказались минимальными и не принципиальными. Да и сама подготовка к его подписанию заняла чуть более месяца.
Распоряжение, подписанное Б. Н. Ельциным 22 сентября 1994 г., решало ряд важных накопившихся в архивном строительстве России проблем. Во-первых, создавалась во главе с одним из заместителей руководителя Администрации Президента Комиссия по рассекречиванию архивных документов КПСС на правах структурного подразделения МВК по защите государственной тайны. Во-вторых, Росархиву, ФСК, СВР, МИД поручалась разработка "порядка рассекречивания архивных документов, находящихся в закрытых фондах государственных архивов, центрах хранения документов и ведомственных архивах, и продления сроков их секретного хранения". В-третьих, федеральным органам исполнительной власти предлагалось до конца 1994 г. пересмотреть обоснованность засекречивания хранящихся в их архивах документов по 1963 г. включительно, и рассмотреть возможности делегирования полномочий по рассекречиванию архивных документов, находящихся в закрытых фондах государственных архивов, директорам этих архивов. Распоряжение давало
стр. 91
повод для оптимизма и в отношении судьбы архива Политбюро ЦК КПСС, хранившегося в Президентском архиве.
Распоряжение имело большое значение для придания ускорения рассекречиванию архивных документов, прежде всего высшего звена управления КПСС. Уже очень скоро заработала предусмотренная в нем комиссия, а по аналогии с ней и комиссии во многих регионах России. Росархивом были разработаны "Порядок" работы этой комиссии и "Порядок" рассекречивания ею архивных документов, согласованные с заинтересованными министерствами и ведомствами, начали готовиться ежегодные планы рассекречивания с учетом запросов пользователей и архивов, были созданы группы экспертов, рассматривавших представленные к рассекречиванию материалы, налажено тщательное документирование работы комиссии. Сегодня, вспоминая ее регулярные заседания с продолжительными дискуссиями по поводу рассекречивания или продления сроков секретного хранения тех или иных документов, мне кажется, что ее работа была такой, какой она должна быть - со спорами, с обеспокоенным и здравым желанием сохранить государственную тайну, и с не меньшим стремлением открыть общественности ранее недоступные факты и события нашей и всемирной истории. Допускаю преобладание охранительного уклона в ее решениях, которому, впрочем, всегда наиболее активно противодействовал сам председатель С. Н. Красавченко, но не могу не отметить и фундаментальность, тщательность проработки вопросов, требовавших много времени и сил, а главное основанных не на политическом интересе, а на нормах Закона "О государственной тайне", нормах несовершенных, но имеющих законодательный статус.
За время регулярной, планово организованной работы комиссия рассекретила десятки тысяч документов. Конечно, это был мизер. Но это был тот мизер, который дорогого стоил. Во-первых, была создана пусть дорогостоящая, пусть заторможенная, но все же система экспертизы, позволявшая рассекречивать архивные документы без ущерба безопасности страны и безопасности людей. Во-вторых, в работе комиссии удалось уйти от принципа политической целесообразности и почти подойти к реализации принципа здравого смысла. А этот принцип означал, что рано или поздно любая тайная страница истории должна быть известна миру - как позитивное или негативное разрешение конфликтных проблем, в конце концов - как опыт, который должен быть осмыслен всеми, в том числе государством и обществом.
Уход С. Н. Красавченко с должности заместителя Руководителя Администрации Президента России заблокировал работу комиссии. Какое-то время мне еще казалось, что такая блокировка - всего лишь случайность и временное явление, явление чисто субъективное, исключительно административно- бюрократическое, которое легко будет поправлено. Увы, очень скоро выяснилось, что в оценке ситуации я серьезно ошибался.
Ни в коем случае не хочу сказать, что к 1996 г., когда прекратила работу комиссия С. Н. Красавченко, возникли какие-то политические мотивы, приведшие к торможению процессов открытости российских архивов. Во всяком случае, я их не ощущал, исключая, может быть, глухую возню вокруг нового председателя комиссии и ее членов, усугублявшуюся частой сменой руководства Администрации Президента. Но ведь комиссия занималась вопросами рассекречивания хотя и важной, но всего лишь незначительной части документов Архивного фонда страны. Между тем, пользователям было очень сложно объяснять, почему на секретном хранении находится фонд Комитета обороны СССР, существовавший в 1927 - 1941 гг., материалы Правительства СССР почти тех же лет, значительная часть документов Государственного комитета обороны СССР и др. Те, кто не допускал их рассекречивания, вероятно, испытывали комплекс неполноценности, полагая, что эти документы могут повредить оценке нашей Победы в Великой Отечественной войне.
Все названные организации оказались без правопреемников и согласно Закону "О государственной тайне" подлежали рассекречиванию на основе порядка, разработанного МВК по защите государственной тайны, либо самой МВК. Такого поряд-
стр. 92
ка нет до сих пор. Что же касается самой МВК, то она никогда физически не сможет рассмотреть эти и другие документальные комплексы и принять по ним соответствующие решения. Несмотря на то, что нормами Закона "О государственной тайне" и распоряжением Президента в 1994 г. предусматривалось делегирование ведомствами полномочий по рассекречиванию их документов руководителям государственных архивов, в подавляющем большинстве случаев уже очень скоро выяснилось, что такой порядок не работает: ведомства и учреждения их систем опасались, что в этом случае архивисты могут совершать ошибки. Однако ведомства фактически заблокировали другую норму - проведение экспертизы документов собственными силами. В результате возник некий тупик, приведший к тому, что ситуация с рассекречиванием архивных документов в определенном смысле стала даже хуже, чем в советские времена, когда каждый государственный архив худо или бедно, имея в своей структуре комиссию по рассекречиванию, вел соответствующую работу.
Когда-нибудь кто-то обязательно внимательно изучит всю ту гору бумаг, которая была создана Росархивом для того, чтобы переломить ситуацию, которая все больше и больше становилась абсурдной. Механизм МВК по защите государственной тайны последовательно и четко перемалывал груды сверхсекретных материалов по "Атомному проекту в СССР", не без споров, но делая известными тысячи интереснейших документов по этой теме, санкционированной специальным одобрением Президента России. И в то же время месяцами, даже годами в недрах этой комиссии вращалось секретное постановление Политбюро ЦК ВКП(б) и СНК СССР о призыве в Красную Армию девушек-комсомолок в качестве операторов зенитных установок. Выжившие из них и ставшие в 90-х годах старушками хотели получить скромные привилегии, которых их лишал когда-то автоматически поставленный гриф секретности. Два года документ метался между различными ведомствами, в результате чего МВК великодушно разрешило рассекретить его Росархиву. Секретные документы о тралении морских мин на Балтике уже после окончания второй мировой войны (моряки-участники траления хотели, чтобы их признали участниками Великой Отечественной войны), кажется, так и остались не рассекреченными до сих пор. Обзоры писем трудящихся, поступавших в ЦК КПСС и центральные газеты в качестве откликов на события в жизни страны, старательно и не без определенной заданности обобщавшиеся в аппарате соответствующих организаций, и сейчас все еще составляют "государственную тайну". Оставаясь до сих пор недоступными, эти материалы и сегодня лишают нас возможности изучить общественную психологию, механизмы ее интерпретации и регулирования.
Все наши тревожные письма в Администрацию Президента, в Правительство, руководству МВК по защите государственной тайны не давали никаких результатов. Тогда нами вновь была привлечена к разрешению проблемы общественность. Активное разъяснение сложившейся ситуации для руководства страны проводили академики А. А. Фурсенко, А. О. Чубарьян, пытаясь продвинуть различные варианты решения вопросов рассекречивания архивных документов, разработанные Росархивом.
В конце концов, в недрах МВК по защите государственной тайны возник проект Указа Президента Российской Федерации "Вопросы межведомственной комиссии по защите государственной тайны". Проект Указа в "целях совершенствования системы защиты государственной тайны в Российской Федерации" предусматривал упразднение уже давно фактически не существовавшей Комиссии по рассекречиванию документов, созданных КПСС, и возложение ее функции на МВК по защите государственной тайны, а также отмену всех других пунктов распоряжения Президента Российской Федерации от 22 сентября 1994 г.
Указ был подписан 2 июня 2001 г. Несмотря на всю неудовлетворенность им, он оставлял надежду на то, что дело с рассекречиванием хотя бы архивов бывшей КПСС будет сдвинуто с мертвой точки. Однако прошедшее время пока подтверждает самые худшие опасения: МВК развернуло работу по рассекречиванию по оперативным запросам министерств и ведомств, но оказалась не в состоянии в плановом
стр. 93
порядке организовать работу по рассекречиванию как тематических подборок документов по научным проектам, так и целостных, сложившихся документальных комплексов государственных и бывших партийных архивов.
* * *
Вероятно, здесь будет уместно рассказать о попытках международного архивного сообщества хотя бы наметить пути и разработать самые общие принципы отношения к таким деликатным документальным комплексам, как архивы силовых структур, так называемых репрессивных режимов, имея в виду, что доступ к ним в реальности определялся еще и их сохранностью.
Революционные изменения, прокатившиеся по странам мира в конце 80-х - начале 90-х годов, сопровождались в числе прочего захватом, конфискацией и национализацией архивов правящих партий и силовых структур. В объединенной Германии была создана специальная комиссия по архивам министерства государственной безопасности бывшей ГДР ("Штази"), в Бразилии начиная с 1992 г. активизировался процесс передачи в государственные архивы архивов полицейских организаций, в России, как известно, двумя Указами Президента Российской Федерации в ведение Росархива были переданы архивы КПСС и начался процесс передачи архивов бывшего КГБ СССР.
Однако эйфория от крушения прежних режимов в части доступа и сохранности архивов их репрессивных организаций оказалась недолгой. В новой демократической Венгрии обновленное министерство внутренних дел попыталось сконцентрировать в специальном архиве все документы репрессивных учреждений, вступив в конфликт с министерством культуры страны, ведающим архивами. Документы репрессивных организаций Испании, хотя и были сосредоточены в Национальной секции Национального архива страны в городе Саламанка, тем не менее, находились здесь "с согласия" министерства внутренних дел Испании. В этой стране еще во времена второй республики было осуществлено массовое уничтожение документов полицейских учреждений, а в 1977 - 1978 гг. - материалов, связанных с фалангистским движением, студенческими выступлениями, документов специальных служб и армейских архивов. В 1989 г. было осуществлено массовое уничтожение документов архива центрального аппарата министерства внутренних дел Венгрии. Расползлись и частично были уничтожены даже многие дела "Штази" ГДР. В Южной Африке было осуществлено массовое уничтожение полицейских архивов и архивов служб безопасности, а о судьбе других аналогичных документальных комплексов не было вообще ничего известно.
Далеко не однозначно обстояло дело и с доступом к архивам репрессивных учреждений. В Венгрии он был возможен лишь по решению суда, причем, на ряд категорий дел существовало 80-летнее ограничение. В Южной Африке документы репрессивных учреждений стали доступны прежде всего для обеспечения деятельности комиссий по примирению, которые и решают вопросы, связанные с их публичностью. В Бразилии остаются недоступными сохранившиеся архивы информационных центров.
Учитывая неоднозначность и неопределенность ситуации с подобной категорией архивов, международная конференция "Круглого стола" архивов, состоявшаяся в 1993 г. в Мехико, приняла решение о выработке "мер с целью определения различных аспектов управления архивами органов безопасности".
Это было смелое решение, учитывая непростую роль архивов органов безопасности вообще. Тем не менее, в 1994 г. под эгидой ЮНЕСКО МСА была создана специальная рабочая группа экспертов из представителей архивных служб и общественных организаций Южно-Африканской республики, Испании, США, Венгрии, Бразилии, Германии. Россию в этой группе представлял автор статьи.
стр. 94
Первые заседания рабочей группы проходили 26 - 28 сентября 1994 г. в штаб- квартире ЮНЕСКО в Париже под председательством Генерального секретаря МСА Ш. Кечкемети и представителя Общей информационной программы ЮНЕСКО А. Платэ. Кураторство заседания осуществлял заместитель председателя ЮНЕСКО Г. Юшкявичус.
Замысел проекта и его главные идеи состояли в выработке общепризнанной стратегии действий в отношении архивов организаций репрессивных режимов в период перехода соответствующих стран к демократии. Согласно главной посылке в такой переходный период вопрос об архивах - их организации, сохранении и использовании - является показателем демократических преобразований и в определенной мере их гарантом. Перед рабочей группой были поставлены задачи подготовки общих рекомендаций по организации, обеспечению сохранности и использованию документов репрессивных организаций и справочника о репрессивных учреждениях на основе анкетного опроса соответствующих национальных архивных служб.
Задумка была великолепной, даже уникальной. В случае ее реализации новые политические системы могли бы получить профессиональные практические рекомендации в отношении организации, хранения, доступа и использования сверхчувствительной архивной информации. Кроме того, у научной общественности мира впервые в человеческой истории появлялась возможность знакомства с документальными комплексами репрессивных организаций разных стран XX в.
Трудность работы над проектом обнаружилась уже во время его первых обсуждений. Прежде всего, споры вызвало само понятие "бывшие репрессивные режимы". Руководитель проекта испанец А. Гонсалес подразумевал под этим понятием не только политические и национальные, но также и интеллектуальные, религиозные, сексуальные преследования. Юшкявичус полагал, что термин должен охватывать и колониальные режимы, Кечкемети был склонен применить этот термин только к странам, претерпевшим кардинальные политические изменения после 1989 г.
В качестве российского представителя я предложил использовать принципы национального законодательства стран пострепрессивного периода, определяющие характер репрессий и нарушений прав человека, а также учреждения, осуществлявшие репрессии, а хронологические рамки ограничить XX в. Первое предложение не получило оценки в дискуссии, в то время как со вторым эксперты полностью согласились.
Споры вызвало и отношение к соблюдению принципа происхождения документов физических лиц и общественных организаций, отложившихся в архивах репрессивных организаций (как правило, конфискованных ими) - возвращать или не возвращать такие документы их законным владельцам. На основании российского опыта я предложил использовать принцип вторичного происхождения, т.е. не разрушать исторически сложившиеся комплексы документов в архивах репрессивных учреждений, а с законными владельцами конфискованных в свое время документов пытаться договориться. Дискуссия оставила открытым этот вопрос.
Не было найдено консенсуса и в решении проблемы преемственности архивов репрессивных учреждений и архивов вновь создаваемых служб безопасности пострепрессивного периода. Аргументы в пользу передачи первых в исторические архивы нейтрализовывались аргументами практической необходимости использования их же в деятельности новых служб безопасности.
Пожалуй, лишь в отношении экспертизы ценности документов эксперты оказались единодушными в необходимости их максимально полного сохранения, дружно отвергнув точку зрения представителя Испании, предложившего уничтожать электронные базы данных и банки данных репрессивных учреждений ввиду опасности их несанкционированного копирования. Чтобы окончательно определиться в этом вопросе, российскому члену рабочей группы экспертов было поручено представить к очередному заседанию типологию документов репрессивных организаций.
Таким образом, уже ход дискуссий в Париже вскрыл большие сложности реализации проекта. Прежде всего, из-за того, что, исключая российскую сторону, члены
стр. 95
рабочей группы не были наделены соответствующими полномочиями, они не обладали и достаточной информацией о ситуации с архивами репрессивных органов в своих странах. Да и я не обладал такой информацией в полной мере или не имел права разглашать ее некоторые аспекты. Далее, как это часто бывает в международных архивных проектах, обнаружились многочисленные нестыковки, а то и непонимание различных систем, категорий, принципов, механизмов организации архивного дела в разных странах. Имело место и воздействие политического фактора - представитель не каждой страны был готов откровенно обсуждать столь деликатную проблему. Поэтому, несмотря на то, что Кечкемети имел, как мне кажется, достаточно ясную методологию реализации проекта, он по определению не мог направить всех в русло этой методологии, в конце концов, впоследствии попытавшись ее реализовать в рамках своего видения проблемы. К тому же Генеральный секретарь должен был спасать лицо МСА перед ЮНЕСКО, спонсировавшего проект, т.е. озаботиться созданием обязательно хотя бы какого-то документа.
Второе заседание рабочей группы экспертов, состоявшееся в феврале 1995 г. в Кобленце (Германия), и было не чем иным, как попыткой спасти проект хотя бы в глазах ЮНЕСКО. На нем обсуждались основные разделы подготовленных к тому времени рекомендаций и доклады о типологии документов репрессивных учреждений и критериях экспертизы их ценности.
Многоопытный и мудрый Кечкемети пытался на этом заседании сделать, увы, невозможное: если не найти равнодействующую разных точек зрения, то хотя бы добиться понимания каждой из них. Увы, проект остался нереализованным.
Теперь от материй сравнительно отвлеченных, связанных с доступом, хотя и имеющих в некотором смысле знаковый характер, рассмотрим их в контексте того, как эти материи преломлялись в конкретных событиях.
Своего рода моделью реализации методологии доступа для меня многие годы остается Центр хранения современной документации, созданный на основе многочисленных архивов структурных подразделений ЦК КПСС за 1953 - 1991 гг. (ныне Российский государственный архив новейшей истории - РГАНИ).
После событий августа 1991 г. только что созданный Центр оказался, пожалуй, в самом тяжелом в сравнении с другими российскими архивами положении. Во- первых, у него не было никакого практического опыта работы как публичного архива -таковым он должен был стать "по ходу" своего превращения из закрытой структуры ЦК КПСС сразу даже не в ведомственный, а в государственный архив. Во-вторых, сконцентрировав информацию высшего порядка о четырех последних десятилетиях истории СССР, он более чем какой- либо другой архив испытывал общественное давление, которое не мог не учитывать и Росархив, как ведомство реально ставшее одним из символов демократических перемен в стране.
Именно это давление, особенно отчетливо продемонстрированное во время официальной презентации Центра в начале 1992 г., и заставило Росархив пойти на утверждение его "Нормативной справки о составе документов, открытых для широкого использования через читальный зал". Согласно этой справке становились открытыми за некоторыми исключениями, имевшие грифы "Секретно" и "Совершенно секретно", протоколы заседаний Секретариата ЦК КПСС и материалы к ним за октябрь 1952 - октябрь 1961 гг., протоколы заседаний Секретариата ЦК КПСС за октябрь 1961 - февраль 1981 гг., документы отделов аппарата ЦК КПСС за октябрь 1952 - октябрь 1961 гг. и октябрь 1961 - февраль 1981 гг.
Ограничения доступа, согласно "Нормативной справке", касались документов с грифом "Особая папка" секретариатов секретарей ЦК КПСС, отделов международного, заграничных кадров, административных органов, среднего и общего машиностроения, оборонной промышленности, аналогов этих отделов за октябрь 1952 - октябрь 1961 гг., аналогичных отделов и отделов экономического, металлургии, тяжелой промышленности, машиностроения, среднего и общего машиностроения, химической и оборонной промышленности, транспорта и связи, плановых, финансо-
стр. 96
вых органов, управления делами ЦК КПСС за октябрь 1961 - февраль 1981 гг. Оставались на закрытом хранении все документы контрольных органов КПСС, личные дела номенклатуры ЦК КПСС, материалы КГБ СССР, ГРУ и др.
"Нормативная справка" представляла собой выстраданный под давлением общественности документ. В равной мере сегодня его можно оценивать и как революционный прорыв в демократизации доступа к одному из самых важных архивов СССР, и как безответственное раскрытие государственных секретов страны, преемником которой стала Россия. Но все же, мне кажется, со столь категорическими и прямо противоположными выводами вряд ли можно согласиться. В "Нормативной справке" присутствовал вполне здравый подход, обеспечивавший возможность массового рассекречивания документов, никогда не составлявших государственных секретов, но в силу особенностей механизмов власти в СССР подлежащих тайному хранению. С другой стороны, такой подход, конечно, не гарантировал сохранения и действительно важных государственных секретов, особенно когда речь заходила об открытии или закрытии документов, информация которых затрагивала неопределенные "высшие" интересы России, если следовать терминологии французского архивиста Э. Бастиана.
Эта двойственность, противоречивость "Нормативной справки" и послужила основанием для многочисленных скандалов вокруг использования документов Центра. Они усугублялись ошибками его руководства и нечистоплотностью некоторых сразу же появившихся у Центра зарубежных партнеров. Последние после знакомства с "Нормативной справкой", переданной в читальный зал Центра, тотчас поняли, какие у них могут появиться возможности решать внутриполитические проблемы своих стран с помощью документов Центра, а то и просто заработать на скандальной, дотоле никогда столь оперативно злободневной архивной информации, не вводившейся в общественный оборот. Их интерес совпал с безысходной экономической ситуацией, в которой оказались российские архивы, брошенные в волны океана стихийной и непредсказуемой рыночной экономики.
На Центр обрушился буквально шквал предложений, начиная от простого копирования хранящихся в нем документов и кончая проектами документальных публикаций, либо участия работников архива с копиями архивных документов в руках в престижных международных научных конференциях, посвященных новейшей истории СССР и мира. И не все устояли перед этим шквалом.
Для меня 1992 - 1993 гг. применительно к Центру и тогда и сегодня кажется каким-то кошмаром. Уже к марту 1992 г. стало ясно, что любой международный договор любого федерального архива требует хотя бы коллективной и гласной экспертизы внутри архивного сообщества, не говоря уже о МИД России, которого просто тогда не существовало как серьезной государственной структуры. Изданный соответствующий приказ Росархива худо или бедно, но обеспечивал проведение такой экспертизы.
Еще в конце 1991 - начале 1992 гг. в научном мире России и США, а затем и ряда других стран возникла идея проекта по "Международной истории холодной войны". Американскую сторону представлял Международный центр научных исследований Вудро Вильсона, согласившийся с помощью ряда фондов финансировать проект, головной российской организацией выступил Институт всеобщей истории РАН. В качестве важнейшего мероприятия в рамках проекта предполагалось проведение в январе 1993 г. в Москве международной конференции "Новый взгляд на историю холодной войны".
"Новый взгляд", естественно, требовал и новых, ранее неизвестных архивных документов. ЦХСД, Институт всеобщей истории РАН и Международный центр научных исследований Вудро Вильсона уже в апреле 1992 г. заключили трехстороннее соглашение о проведении этой конференции. Для получения документов из ЦХСД американцы придумали хитроумный способ - они вовлекли сотрудников архива в число участников конференции в качестве авторов сообщений, которые должны были приложить к ним "копии нескольких документов, иллюстрирующих характер
стр. 97
материалов, хранящихся в ЦХСД". Все такие авторы должны были получить гонорар от 100 до 300 долларов.
Тем временем параллельно с этим проектом разворачивалась работа российско- американской комиссии по поиску американских граждан, пропавших без вести в ходе и после второй мировой войны. ЦХСД как и другим российским архивам было поручено провести выявление документов по этой проблеме. Архив, в котором для этого была создана специальная рабочая группа из пяти человек, в процессе работы выявил пять документов об одном из незначительных эпизодов вьетнамской войны.
Учитывая невероятность столь скромных результатов поиска, сотруднице отдела использования и публикации документов Росархива было поручено провести сплошной просмотр материалов Международного отдела ЦК КПСС. Та вскоре доложила, что в ходе ее работы выявлен интересный и важный комплекс документов, прямо или косвенно связанный с судьбой американских военнопленных, о которых ЦХСД не сообщил в совместную комиссию. Более того, в процессе ее работы выяснилось, что эти документы, имеющие грифы секретности, как свидетельствуют листы использования дел, смотрели американские ученые, готовившие названную выше конференцию по истории "холодной войны".
Как бы не относиться к работе российско-американской комиссии по выяснению судеб американских граждан, в любом случае это был удар по престижу России. Оказалось, что российская часть комиссии по этой проблеме знает меньше, чем американцы, получившие доступ к российским архивам. В этой ситуации скандал был неизбежен.
Один из участников проекта по истории "холодной войны" профессор Гарвардского русского исследовательского центра Стивен Моррис, допущенный к не рассекреченным документам ЦХСД, еще в январе 1993 г. обнаружил среди дел, касающихся Разведывательного управления Генерального штаба Министерства обороны СССР, документ, передававший текст выступления вьетнамского генерала Куанга перед высокопоставленными вьетнамскими военными. Суть этого выступления заключалась в том, что Куанг назвал общую численность американцев, оказавшихся во вьетнамском плену - 1204 человек, вместо официально объявленных 368. Сделав выписки из этого документа, Моррис уже в феврале 1993 г., по его собственному свидетельству, сообщил о содержании документа заместителю советника по национальной безопасности США С. Бергеру. Через несколько дней об этом было доложено президенту США Б. Клинтону.
В апреле 1993 г. накануне очередного заседания российско-американской комиссии по выяснению судеб американских граждан с согласия правительства США Моррис легализовал свою находку - говоря его словами, "предал документ огласке". Это был безупречный пиаровский ход. Во-первых, дискредитировалась работа российской части российско-американской комиссии, оказавшейся неспособной выявить необходимую информацию в архивах. Во-вторых, накануне встречи Б. Н. Ельцина и Б. Клинтона в Ванкувере у американского президента появился новый рычаг давления на президента России - обвинение в том, что тот не хочет или не может помочь решить важную для Америки гуманитарную задачу, связанную с судьбой ее граждан во время вьетнамской войны. Газета "Нью-Йорк Таймс" приводила слова бывшего заместителя министра обороны США по вопросам военнопленных и пропавших без вести, который заявлял: "Мы считаем, что русская сторона всегда знала больше, чем говорила нам". В-третьих, компрометировалось вьетнамское руководство прежних и нынешних времен как носитель вселенского зла, дезинформировавшее мир и Америку о количестве американских военнопленных и оставившее в неведении данные о судьбе почти 900 американских граждан. Не случайно советник президента США 3. Бжезинский, комментируя обнаруженный Моррисом документ, поспешил заявить, что "вьетнамцы расстреляли пленных американских офицеров, как это произошло в Катыни" с поляками, а в комментариях американских СМИ однозначно заявлялось: "Найденный документ показывает, что в течение 20 лет вьет-
стр. 98
намцы лгали по вопросу о военнопленных". В-четвертых, на всякий случай вбивался клин недоверия в российско-вьетнамские отношения. Комментируя свою находку, Моррис сказал, что "его исследование в русских архивах доказывает, что у ГРУ был очень хороший источник на высшем уровне, или в Политбюро, или в ЦК Северного Вьетнама".
Американские, да и российские, СМИ постарались вовсю в рассказе об этом эпизоде и, насколько мне известно, в духе как раз этих самых четырех, чрезвычайно выгодных, на первый взгляд, для США, направлений интерпретации доклада генерала Куанга. И никому не пришло в голову задать хотя бы два вопроса, связанных с этим источником. Вопрос первый: какова степень достоверности числа американских военнопленных, приведенных в докладе? Ведь хорошо известно, что на войне в целях поднятия боевого духа своих войск, нередки случаи преувеличения потерь противника. Вопрос второй: громадная и мощная военная машина США, в которой имеется немалое по численности специальное подразделение по выяснению судеб американских военнослужащих, к началу 90-х годов так и не смогла выяснить число своих потерь, в том числе в качестве военнопленных. Или эта машина оказалась неэффективной, способной лишь тратить деньги американских налогоплательщиков, или же по каким-то причинам действительные результаты своей работы она старалась скрывать. Во всяком случае, ее усилия найти в российских архивах ответы на мучительно болезненные для американцев вопросы - число жертв их агрессии во Вьетнаме - выглядят беспомощными.
Эпизод с Моррисом больно ударил по престижу Росархива. Специальным приказом Р. Г. Пихоя поручил мне разобраться в этом эпизоде в недельный срок. Письменные объяснения руководства ЦХСД, сохранившиеся в моем личном архиве, были неуловимо безлики, не давая возможности понять причины действия внутреннего механизма, приведшего к тому, что официальная государственная структура в виде российской части российско- американской комиссии не смогла получить этого и ряда других важных архивных документов, а рядовым американским исследователям была предоставлена возможность ознакомиться с ними.
А вот другой эпизод. Можно как угодно представлять себе наших соседей - японцев. Внешне флегматичные и даже немного странные, на самом деле это люди с высокой степенью деловитости, организованности и понимания менталитета россиян. Именно японцы едва ли не первые поняли значение ЦХСД, быстро заключив ряд договоров с архивом.
Первый из таких договоров - с японским издательством "Секай Ниппо-ша" и итальянским издательством "Арнольдо Мондадари Эдиторе" - предусматривал издание на японском и русском языках сборника документов ЦХСД о взаимоотношениях КПСС с японскими политическими и общественными движениями в 50-е - 80-е годы XX в. К тому времени, когда Росархив узнал о том, что ЦХСД уже заключил соответствующий договор, и потребовал его предоставления, поезд, как говорится, ушел: копии документов уже были проданы японской стороне в рамках обычной процедуры копирования и поэтому опротестование этого договора ничего не меняло. Издательство уже получило оплаченное право на публикацию документов. Так, в конце концов, и случилось.
Впрочем, это было только начало. В 1992 г. в России побывал некий доктор колледжа Сан-Антони (Англия) Гарри Шукман. О договоре, заключенном этим господином в 1992 г. всего лишь с начальником отдела ЦХСД (на что последний просто по определению не имел абсолютно никаких полномочий), Росархив узнал лишь в конце 1993 г. Тот договор так и не стал известен Росархиву. Зато по определенному стечению обстоятельств в нашем распоряжении оказались "Особые условия", приложенные к нему. Партнер Шукмана в качестве "издателя" выступал ответственным за подготовку серии сборников документов "Новая истории России". Серия, согласно "Особым условиям", должна была "охватывать весь период русской истории,
стр. 99
включая современную историю, и освещать политические, экономические, оборонные и военные источники, идеологию и социологию".
Эти же самые "Особые условия" предусматривали, что "издатель" серии становился "ответственным за сбор в российских архивах" всех документов, связанных с темой, "за все платежи российским и в пределах СНГ организациям за копии архивных материалов".
Можно было бы подумать, что Шукман и его российский партнер, заключая эти нелегитимные условия, были озабочены постижением истории нового времени, России и СССР в первую очередь. Конечно же, нет. Российский партнер, согласно "Особым условиям", получал "авторский гонорар в 5 процентов от чистых продаж за экземпляр книги, выпущенной в серии", а также "50 процентов доходов за лицензию" от других изданий, включая "любые другие вторичные, вспомогательные или дополнительные права".
"Особые условия" фактически представляли собой откровенный рецидив приватизации государственных архивных ресурсов. В своей докладной записке я обращал внимание Р. Г. Пихоя на это обстоятельство и, понимая, что такой документ не мог быть подписан без ведома руководства архива, предлагал принять по отношению к нему самые жесткие меры, вплоть до освобождения от занимаемой должности.
Р. Г. Пихоя медлил и колебался в столь радикальном решении вопроса. Однако события развивались неотвратимо, и развязка рано или поздно должна была наступить.
В апреле 1993 г. Росархиву стало известно о создании в октябре 1992 г. Акционерного общества закрытого типа "Русский архив". Его учредителями стали Институт социально-политических исследований РАН, Акционерное общество закрытого типа "Русский капитал и компания" и ЦХСД. Устав этого общества предусматривал проведение работ, направленных на "развитие науки, поддержку и развитие архивного дела в России, содействие распространению политической, социально-экономической и общественно значимой информации, ускорение и создание благоприятных условий для ее включения в научный оборот, развитие международного научного и культурного сотрудничества, а также повышения доходов участников". Уставный капитал этого общества определялся в 200 тыс. руб., доля каждого голоса составляла 1 тыс. руб., при этом общая доля ЦХСД составляла 51% или 102 тыс. руб. ЦХСД в оперативном порядке внес предоплату своего уставного капитала в размере 50 тыс. руб. в одно из отделений "Инкомбанка".
Уже в декабре 1992 г. учредителями была разработана "Программа научно- исследовательской деятельности", предусматривавшая подготовку сборников архивных документов по истории "холодной войны", социальной политике КПСС, взаимоотношениям церкви и власти в СССР, истории советской исторической науки, музыкальной культуры, национальной политики, диссидентства и др.
Но что-то не заладилось у учредителей акционерного общества. То ли "Русский капитал" не увидел в деле выгоды, то ли руководство ЦХСД, испытывая постоянное давление со стороны Росархива в части контроля использования документов, испугалось - во всяком случае, выданное Московской регистрационной палатой "Временное свидетельство" о его регистрации так и осталось временным: общество распалось, не успев зарегистрироваться в качестве постоянной коммерческой структуры. Апрельская -1993 г. проверка Росархивом обстоятельств и целей его создания, осуществленная под руководством моего будущего заместителя А. В. Еремченко, человека абсолютно бескомпромиссного и принципиального, подтвердила это.
Независимо от состоявшейся неудачи, сам факт пусть временного, но реального возникновения закрытого акционерного общества, фактически предполагавшего приватизацию государственных архивных информационных ресурсов, представлял несомненную угрозу информационной безопасности России. Поразительно, что участники этой попытки приватизации, включая бывших ответственных работников ЦК КПСС, вели себя в высшей степени цинично, преступая уже существовавшие на то время административные нормы. Вероятно, оправданием их действий, методологической осно-
стр. 100
вой решений и поступков стало все то, что уже началось в экономике России с ее государственной собственностью. Но авантюра не удалась.
Тем временем сотрудники бывшего архива ЦК КПСС продолжали удивлять нас своей деловитостью. После новогодних праздников 1993 г. стало известно о некоем договоре, подписанном французским издательством "Галлимар". Речь в нем шла о благородном деле - издании документов о реакции ЦК КПСС на издание за рубежом романа Бориса Пастернака "Доктор Живаго". Суть проблемы заключалась в том, что, как откровенно написал в своей объяснительной записке заместитель директора архива, "ввиду того, что в данном случае договор заключался издательством не с архивным учреждением, а с авторским коллективом, а также учитывая высокий авторитет издательства "Галлимар" и то обстоятельство, что условия договора такого рода разглашению не подлежат, его текст для экспертизы в Росархив представлен не был". Это была очередная попытка приватизации архивной информации сотрудниками только что созданного архива. То же издательство в лице своих представителей, известных французских ученых Н. Верта и Г. Муллека, вскоре предложило архиву и еще один проект - выявления и использования документов для книги этих авторов "Русские перед лицом истории", в соответствии с которым архив получал 50% будущего гонорара авторов книги.
Все это выглядело, конечно же, жалкими попытками решить действительно существовавшие у архива экономические проблемы, попытками безысходными и безрезультатными. Только жесткие административные меры позволили остановить вакханалию приватизации этого архива группой его сотрудников и приближенных к ним лиц.
И тогда и сейчас я пытаюсь найти объяснение причин ситуации с этим архивом. Ясно, что в нелегких экономических условиях нужно было искать дополнительные источники финансирования, которые могли бы поддержать и архив как государственное учреждение, и его сотрудников, бывших рядовых работников аппарата ЦК КПСС, привыкших к скромным, но все же значимым на фоне остальных россиян, благам. Почти не сомневаюсь в том, что директор архива очень хотел сделать так, чтобы эти скромные блага сохранить с помощью своеобразной коммерческой деятельности.
Но какой же ценой? В аппарате ЦК КПСС не было случайных людей, что является абсолютно нормальным правилом для высшей административно- бюрократической структуры любого государства. Поэтому и директор архива, возглавлявший на протяжении многих лет один из самых секретных архивов СССР, не был случайной фигурой. Сегодня мне кажется, что этот скромный и по большому счету порядочный человек, зная и видя больше, чем мы тогда, решил подражать тем бывшим партийным боссам КПСС, которые однажды, забыв все, что им старательно преподавали в ВПШ или Академии общественных наук, цинично и подло ринулись овладевать собственностью страны, делая это более или менее успешно.
Явление приватизации архивной информации во многом определяло ее использование приблизительно до середины 90-х годов. Это был подлинный бич российского архивного дела, тормозивший процесс открытости архивов страны, взламывавший особые этические нормы профессии архивиста. Этот бич подпитывался всевозможными посредническими полукоммерческими, полужульническими структурами, осуществлявшими маркетинг потребностей в архивной информации российских архивов, предлагавшими свои услуги доверчивым пользователям и для достижения результатов не чуравшимися подкупать архивистов. Вскоре они прочно расположились в Интернете, в связи с чем Росархив был вынужден не раз использовать глобальную сеть для предупреждения возможных пользователей российских архивов о недобросовестности подобных фирм-посредниц. В своем подавляющем большинстве они существовали недолго, исчезая, либо отхватив кусочек выгоды, либо растворяясь бесследно после неудачных комбинаций и предупредительных мероприятий Росархива. Хотя, впрочем, и сейчас в Интернете можно встретить заманчивые объявления об "эксклюзивных правах", полученных их представителями от государственных архивов
стр. 101
на поиск и копирование архивных документов то по истории Холокоста, то дневников Бормана или Гиммлера, то по проблемам имущества и др. По большому счету никогда этого ничего не было и не может быть - Бог сохранял архивы России, позволяя если иногда и не своевременно, то почти всегда неотвратимо пресекать такие попытки.
Уже случай с Моррисом показал, насколько эффективно может быть использован архивный документ в политических целях и далеко не во благо интересам России. Однако случались эпизоды, подрывавшие чисто профессиональные отношения архивистов России со своими зарубежными коллегами.
В 1992 г. специальным распоряжением Президента России были закрыты все документы, в том числе ранее бывшие доступными, фондов организаций Советской Военной Администрации в Германии (СВАГ). Это был ценнейший документальный комплекс, раскрывавший историю послевоенного переустройства в советской зоне оккупации Германии. Помимо исторической ценности документы представляли и немалый материальный интерес в связи с начинавшимся в Восточной Германии процессом имущественной реституции. Вероятно, с учетом последнего обстоятельства решение о закрытии этих документов было правильным, поскольку оно предотвращало пиратское использование фондов СВАГ, предусматривая государственный и строго согласованный контроль за передаваемой Германии информацией. Но такое закрытие параллельно сопровождалось так и остающимся до сих пор непрозрачным использованием фондов СВАГ рядом российских государственных и коммерческих структур под флагом поиска информации, подтверждающей имущественные права России в Германии. Сколько-нибудь впечатляющих результатов подтверждения таких прав мы не видим до сих пор, зато с помощью выявленных документов по фондам СВАГ имущественно- реституционный процесс в Восточной Германии развернулся в полной мере.
Все годы, пока были закрыты фонды СВАГ, Росархив испытывал мощное давление со стороны германских историков и архивистов и, не имея возможности нарушить запрет Президента России, с трудом противодействовал напору германской стороны. В 1995 г. профессор Ганноверского университета Хайнеман получил от фонда фирмы "Фольксваген" специальный грант на организацию конференции по истории советской зоны оккупации в Германии и микрофильмирование документов СВАГ, хранившихся в ГАРФ и РГАСПИ. Со стороны германского профессора это была откровенная авантюра, впрочем, как и со стороны руководства двух архивов, не имевших прав давать гарантии на скорое открытие фондов СВАГ.
В начале февраля 1995 г. президент Федерального архива Германии Калленберг сделал непубличное резкое заявление в адрес Росархива. Его суть сводилась к тому, что в то время как Росархив, ссылаясь на закрытие фондов СВАГ, блокирует все предложения Федерального архива по сотрудничеству в изучении этих важных для истории Германии документов, российские федеральные архивы ведут перспективные и обнадеживающие переговоры, "устраивая коммерческие гешефты с недобросовестными германскими партнерами". Вскоре после получения этой информации Росархив уже имел возможность ознакомиться с текстами проектов четырех договоров, которые предполагал заключить ГАРФ со своими немецкими компаньонами. Из них следовало, что процесс переговоров зашел очень далеко, дискредитируя Росархив в глазах германских архивистов. Согласно проектам этих документов в ГАРФ создавался российско-германский исследовательский центр, под который архив предоставлял в аренду помещения. Он должен был заняться подготовкой электронного каталога рассекреченных дел СВАГ, электронного каталога приказов СВАГ и микрофильмированием документов. Еще не пройдя экспертизы в Росархиве, проекты договоров уже начали реализовываться: был осуществлен на немецкие средства ремонт помещений, закуплено компьютерное и микрофильмирующее оборудование. Таким образом, Калленберг имел все основания для жесткого, обидного для Росархива, заявления: в то время как официальная позиция Росархива исключала поста-
стр. 102
новку вопроса о разработке документов, закрытых распоряжением Президента России, ГАРФ, не имея никаких полномочий, вел переговоры об этом.
Это дискредитировало всю уже достаточно хорошо зарекомендовавшую себя систему разработки и экспертизы международных договоров архивов России. Росархив заблокировал подписание разработанных соглашений. Однако проблема доступности фондов СВАГ оставалась, постоянно являясь источником напряженности в профессиональных связях российских и германских архивистов на фоне острого интереса научной общественности к этим материалам. Поскольку контроль за исполнением распоряжения Президента был возложен на Государственное правовое управление Администрации Президента России, было принято решение обратиться туда с предложением об его отмене, а параллельно совместно с заинтересованными российскими министерствами и ведомствами - РАН, МИД, Минобороны, Росархивом - подготовить специальную программу разработки документов СВАГ с привлечением к ее реализации заинтересованных зарубежных научных центров.
Нам удалось добиться практически всего, что было задумано. Была сверстана согласованная программа изучения фондов СВАГ, Президент отменил свое распоряжение, Росархиву поручалось организовать с привлечением экспертов от заинтересованных ведомств масштабную работу по рассекречиванию документов, которая продолжалась на протяжении 1998 - 2000 годов. Было рассекречено около 80 тыс. дел. В своей подавляющей части этот важный для истории России и Германии документальный массив ныне доступен научной общественности.
Постепенно, хотя и не без недоразумений, был выработан и механизм международного сотрудничества по разработке фондов СВАГ с участием германских историков и архивистов, включая совместную подготовку современной информационно-поисковой системы по документам СВАГ и документальных публикаций. Вполне естественно, что немецкая сторона финансирует этот проект.
Окончание следует
Новые публикации: |
Популярные у читателей: |
Новинки из других стран: |
 |
Контакты редакции |
О проекте · Новости · Реклама |
 Biblioteka.by - электронная библиотека Беларуси, репозиторий и архив © Все права защищены
2006-2024, BIBLIOTEKA.BY - составная часть международной библиотечной сети Либмонстр (открыть карту) Сохраняя наследие Беларуси |
|
Россия
Беларусь
Украина
Казахстан
Молдова
Таджикистан
Эстония
Россия-2
Беларусь-2
США-Великобритания
Швеция
Сербия
