Ее называли "Бабушкой русской революции". Екатерина Константиновна стеснялась этого прозвания. Говорила, что в ее давнем окружении были люди и старше и, по делам своим, более значительные. Однако прозвание пристало навечно, перешагнуло границы России и звучало порой чаще, чем подлинная ее фамилия. С годами она привыкла, но все же предпочитала, чтобы говорили и писали просто Бабушка. Многочисленных своих молодых друзей и соратников звала внуками, а их детей - правнуками. Она прожила долгую жизнь, в которой событий, свершений, бед и радостей хватило бы на добрый десяток обыкновенных жизней.

В раннем возрасте Катя Вериго доставляла немало хлопот своим родителям: странными фантазиями и неожиданными поступками, неровностью характера, упрямством, слишком буквальным понимании того, что для большинства детей ее возраста уже стало условным. Ее искренность поражала. Малейшая несправедливость, самая невинная ложь вызывали бурную реакцию.

Девочка очень рано заметила разницу в положении членов ее семьи, их, таких же зажиточных, гостей и тех крепостных крестьян, которые им принадлежали. Черниговский помещик Константин Михайлович Вериго, отец Кати, был человеком просвещенным, бескорыстным и добрым, но не очень практичным в житейских делах. Хозяйством ведала его жена Ольга Ивановна - умная, строгая, умеющая настоять на своем. Выпускница Смольного института благородных девиц, она уделяла большое внимание воспитанию и образованию сыновей и дочек.

Но если четверо из пяти детей были целиком подчинены матери, то своенравная фантазерка Катя вызывала беспокойство. То она приводит в господский дом двухлетнего сына птичницы и требует, чтобы его умыли, одели в чистую рубашонку и дали булку с сахаром, а то приходит с прогулки вместе с няней, и та плача рассказывает рассерженной барыне, что Катенька на улице сняла с себя красивое платьице и отдала его маленькой нищенке. Ольга Ивановна устраивает разнос и няньке и четырехлетней дочери. "Но ты же сама читала нам из Евангелия: если кто имеет две одежды, пусть одну отдаст другому", - в отчаянии рыдает Катя. "Нельзя доходить до крайностей", - объясняет мать. И долго, скучными словами пытается образумить упрямицу.

Фролова Евгения Исаевна - историк-журналист. Санкт-Петербург.

стр. 70

"Сколько я ни старалась воспринять склад мыслей и привычек моей благородной во всех отношениях семьи, мне это не удавалось", - спустя годы говорила Екатерина Константиновна. Эти слова приводит в своей книге о ней эсер-эмигрант В. Г. Архангельский, в чьем доме Е. К. Брешковская провела последние годы жизни¹ .

Он же вспоминает эпизод из ссылочной сибирской жизни: встретив на кладбище оборванную попрошайку, Екатерина Константиновна тут же, не задумываясь отдала ей свою теплую юбку, а сама просто плотнее запахнулась в широкий плащ.

Ссылка, тюрьмы и каторга - все это будет позже. А пока - Катеньке только пять лет. Ее отец более терпим и снисходителен к своей "особенной" дочери. "Со временем это пройдет", - говорил он обеспокоенной жене. И был прав. К десяти годам Катя научилась обуздывать себя, решила быть кроткой и уступчивой, не огорчать родных непослушанием и нелепыми выходками. Решила без препирательств выполнять то, что ей предписывалось: сидеть прямо, не класть локти на стол, подолгу ходить с линейкой за плечами, завивать волосы, зубрить французские глаголы. Это было трудно и не всегда удавалось. Но она вызывала в своем пылком воображении страдания святой великомученицы Варвары, и собственные неприятности казались сущими пустяками.

Чтение Библии и Евангелия невольно приводило впечатлительную девочку к логичному выводу: для того, чтобы люди жили по евангельским заповедям, нужны какие-то перемены в окружающем мире. Деяния святых угодников, терпевших страшные муки за верность учению Христа, пробуждали глубокое сострадание и стремление следовать их примеру. А еще были книги светские - о героях и отважных путешественниках. Катя мечтала убежать в Америку, чтобы открыть там золотое месторождение и добытое таким образом богатство отдать обездоленным. Владея немецким и французским языками, она к шестнадцати годам прочла Вольтера и Дидро, историю Французской революции и многие другие книги, которые цензура не допускала к изданию на русском языке. В горячих спорах с родителями Катя не раз высказывала "крамольные" недозволенные мысли.

Когда произошло освобождение крестьян, барышне Вериго было 17 лет. Константин Михайлович стал мировым посредником: улаживал недоразумения, неизбежно возникавшие между теперь уже бывшими крепостными и их недавними владельцами - помещиками. Несправедливость была и тут: мужиков, недовольных отведенным им жалким земельным наделом, за который они порой не в состоянии были и выкуп внести, пороли (иногда даже целыми деревнями). Об этом с негодованием рассказывал отец. Он "...чувствовал себя после бесед с крестьянами раздраженным и был в мрачном настроении. А я видела, как бесплодны все мои усилия... В то время я думала только о реформах, а не о революции", - писала Екатерина Константиновна в своих воспоминаниях² .

Кате уже мало было основанной ею с помощью отца школы для неграмотных крестьянских детей. Хотелось вырваться из ограниченного провинциального мирка. Ольга Ивановна, наконец, уступая уговорам, везет двух дочерей в столицу. В поезде, по дороге из Москвы в Петербург, они познакомились с блестяще образованным молодым офицером Петром Алексеевичем Кропоткиным, который возвращался из сибирской экспедиции. Катя проговорила с ним всю ночь и поняла, что ей надо делать в Петербурге. Там, кроме дозволенных матерью занятий в художественной школе, она стала слушать лекции, которые нелегально, на квартирах, читали молодым женщинам либеральные профессора и писатели.

Отказавшись возвращаться в родную усадьбу с матерью и сестрой, Екатерина два года работала гувернанткой в разных дворянских семьях. Когда же родители стали настаивать на ее возвращении, она, чтобы сохранить свою, уже почти завоеванную независимость, вышла замуж за соседа по имению студента- помещика Николая Брешко-Брешковского, оговорив себе в браке "полную свободу действий".

стр. 71

Вместе с мужем-единомышлеником она организует для крестьян не только школу, но и товарищество взаимопомощи и библиотеку. Однако, слишком активная работа в Земстве натыкается на противодействие консервативной части помещиков, которые посылают в Петербург донос на "неблагонадежных" Брешковских. По распоряжению черниговского губернатора все добрые начинания объявляются "источником крамолы" и запрещаются. Отцу Екатерины предлагают уйти в отставку, а вся семья Вериго ставится под полицейский надзор.

Екатерина Брешковская не смирилась, но Николай откровенно признался жене, что противостояние властям, тюрьмы и ссылки ему не под силу. Супруги расстались.

Благородные порывы молодых идеалистов далеко не всегда встречали понимание и поддержку в той самой народной среде, о будущем которой они так самоотверженно пеклись. Такое самоотречение, как не раз вспоминала впоследствии Брешковская, "...было непонятно не только толпе, но и всему миру... Правительство считало нас "злодеями", "шайкой разбойников", "честолюбцами" и не жалело слов для изображения нас ... в самом подлом и черном виде, старшее поколение интеллигентов смотрело на нас, как на безумцев... Массы народные толковали и вкривь и вкось, не нащупывая истины. Даже за границей, где знали о нашем движении только по отзывам правительственных отчетов, ничего не понимали ... и приписывали поступки революционеров болезненному состоянию отдельных лиц... Все эти "исторические" недоразумения мало меня задевали. Я уже знала, отправляясь на ратоборство с деспотизмом.., что сила его - в темноте, в полном невежестве народных масс и в корыстных предубеждениях других - командующих массами"³ .

Приехав в Петербург, Катя посещает кружок чайковцев, названный так, несмотря на то, что сам Николай Васильевич Чайковский вынужден был покинуть Россию. Она среди будущих членов "Земли и Воли" и "Народной Воли" была старшей по возрасту и, кроме того, ждала ребенка. После рождения сына она переехала в Киев, жила у любимой сестры Ольги, чья ранняя смерть стала для нее тяжелым ударом. Бездетные брат и его жена уговорили отдать им на воспитание маленького Колю.

"Мое сердце разрывалось на тысячи кусков, - скажет спустя годы Бабушка. - Мне припомнились те предупреждения, которые я получала при заявлении о своем желании отдать свои силы на служение крестьянам... Я не была единственной женщиной, принесшей такую жертву. Между женщинами, отдававшими свои силы борьбе за свободу России, было немало таких, которые предпочли лучше оставаться борцами за социальную справедливость, чем матерями жертв русского деспотизма"⁴ . Эти слова приводит в своей книге Василий Гаврилович Архангельский, жена которого, Лариса Васильевна, тоже некогда оставила малолетнего сына своей матери и последовала за отбывшим каторгу гражданским мужем в его сибирскую ссылку.

Екатерина Брешковская и ее подруга Мария Коленкина отправились по селам и деревням южной России с тяжелыми заплечными мешками и с фальшивыми паспортами орловских крестьянок. В мешках были рисовальные доски и приспособления для окрашивания холстов и полотен. Пока Коленкина учила молодух этому нехитрому мастерству, Брешковская собирала вокруг себя сельских жителей, по-простому беседовала с ними, читала запрещенные брошюры, отвечала на множество вопросов. Она обладала даром убеждения. Проявляющиеся порой непонимание и неприязнь не обескураживали ее, наоборот - заставляли продолжать свое дело с еще большим воодушевлением.

Но результаты "хождения в народ" были ничтожны. Видя это, Катерина Брешковская некоторое время даже разделяла крайне радикальные взгляды киевских бунтарей, сторонников террора. Тем более, что мирных пропагандистов-народников жестоко преследовали. В начале 1870-х годов было арестовано более двух тысяч молодых людей. Оказалась в тюрьме и Катерина, с

стр. 72

самых первых дней после ареста испытав на себе все жуткие "прелести" царских узилищ, особенно провинциальных.

Киевская тюрьма, московская, петербургская "предвариловка" - Дом предварительного заключения, который показался раем после всего предыдущего. Следствие по делу "О возмутительной пропаганде в Империи" тянулось около четырех лет. К январю 1878 г., когда был, наконец, объявлен приговор, из 215 подсудимых в живых осталось только 193 человека. Судилище, которое длилось три месяца, так и осталось в истории как "Процесс 193-х". Осуждены были 60 человек. Одиннадцать - на каторжные работы. Среди них была и первая в России женщина, политическая каторжанка - Катерина Брешковская. Оставшиеся на воле товарищи пытались устроить побег, но из этого ничего не вышло. Ее отправили на сибирские рудники на реке Каре. Правда, заведующий карийской тюрьмой не нашел места для единственной политической каторжанки и отдал ее на поруки "вольной жене" каторжанина Успенского. Через год каторжный срок закончился, и Брешковская отправилась в ссылку в Баргузин, мечтая о побеге.

Попытка первого побега не удалась: преследователей было 83 против четырех беглецов. Девять месяцев в Верхнеудинской тюрьме Катерина ждала решения своей участи. За побег полагалось наказание плетьми и еще четыре года каторги. До плетей дело не дошло, петербургские власти не утвердили, но повторный каторжный срок пришлось отбыть полностью. Затем Брешковскую под усиленным конвоем отправили в новую ссылку - в Селенгинск, где не было ни политических ссыльных, ни какой-либо мало-мальски интеллигентной публики. Эти восемь лет одиночества осложнялись и материальными лишениями. Из получаемых на содержание 12-ти рублей и редких денег от родных, да еще от выполнения заказов на вышивки для местных модниц, Катерина ухитрялась копить средства на помощь сосланным в далекую "Якутку" и сидящим в острогах товарищам. Местные бедняки также широко пользовались ее сочувствием и щедростью.

Осенью 1885 г. Катерину Брешковскую посетил в Селенгинске американский журналист Джордж Кеннан. Он был поражен образованностью и убежденностью в своей правоте этой "самой опасной", как он слышал, государственной преступницы. В своей книге "Сибирь и ссылка", которая была в России в числе запрещенных, он напишет: "...Ни лишения, ни ссылка, ни каторга не смогли сломить ее гордый, безгранично смелый дух или поколебать ее понятия о долге и чести. ...Все мои представления о мужестве, стойкости, героическом самопожертвовании изменились раз и навсегда, и изменились под влиянием этой женщины"⁵ .

В 1892 г. ссыльной Брешковской, еще по первому каторжному приговору лишенной дворянского звания, разрешили приписаться к крестьянскому сословию, а через несколько лет она смогла, наконец, вернуться в европейскую Россию, под гласный надзор полиции и без права проживать в Москве и Петербурге.

Многое изменилось за 22 года ее отсутствия. Умерли родители, стал чужим получивший консервативное воспитание сын, которому в раннем детстве сообщили, что его мать умерла. Раскидало по свету - по каторгам, по ссылкам и эмиграции бывших друзей и единомышленников. Надо было начинать все сначала. А между тем, обстановка в России накалялась. В разных губерниях вспыхивали крестьянские волнения. Их жестоко подавляли, но это не приносило результата. Обнищавшие крестьяне уходили в города, пополняя ряды заводских и фабричных рабочих. Непомерная эксплуатация провоцировала забастовки. Опять лавиной покатились аресты.

Разыскивая старых друзей, Катерина Брешковская объездила несколько губерний. Знакомилась с молодежью. И с огорчением замечала холодность, а то и неприязнь молодых прогрессистов по отношению к старым народникам.

Автор книги "Катерина Брешковская" Архангельский, сам ступивший в ту пору на тернистую стезю революционного движения, определил эту новую популяцию русских социалистов так: "Они называли себя последовате-

стр. 73

лями Маркса, марксистами, и верили, что социальный переворот может совершить только пролетариат... На крестьянство марксисты смотрели, как на класс мелкой буржуазии, обреченный на исчезновение при дальнейшем развитии капитализма в России. Поэтому работу среди крестьянства они считали бесполезной тратой времени, а на лиц, звавших на эту работу, смотрели, как на каких-то чудаков или невежественных ... старых людей. Между марксистами и народниками происходили везде горячие споры и шла напряженная борьба"⁶ .

Заставшая Брешковскую на Карийской каторге А. П. Прибылева-Корба, член Исполнительного Комитета "Народной Воли", вспоминала: "Наибольшей популярностью среди нас пользовалась Е. К. Брешковская. Она покоряла сердца своим умением легко и быстро сходиться с людьми, распознавать их настроения, их горести, находить утешение для страждущих в минуты уныния или острой душевной боли. Брешковскую знали и уважали даже карийские обыватели... Общим уважением к ней заражалась даже тюремная администрация. В мое время старший жандарм Кравченко любил советоваться с ней по хозяйственным делам, а смотритель "здания тюрьмы" Машуков всегда, когда предстоял ремонт тюрьмы, приходил спрашивать у Брешковкой, когда и как это лучше сделать. Она была чрезвычайно подвижна, делала гимнастику и других заставляла, молоденькую каторжанку учила танцам. Ее надо считать одной из инициаторш материальной помощи, которую женская тюрьма оказывала мужской..."⁷ .

В чем заключался секрет ее воздействия на умы и души тех, с кем она общалась и кого стремилась обратить в свою веру? Глубокая убежденность, искренность, опыт и знания, собственный пример, обаяние неиссякаемой энергии, умение понять собеседника и в беседе с ним найти нужный тон и нужные слова. Все эти составляющие, вместе взятые, и определяли успешность и эффективность ее деятельности, в которой она видела основной смысл своей жизни.

"Я понимала, что раз народ продолжает бедствовать, раз он одинаково лишен всех божеских и человеческих прав.., то и отношение его к жизни, к правительству, к верхам над ним стоящим, не могло измениться, а следовательно, если в 1873 - 1874 гг. моя пропаганда среди этого народа имела успех, то не может она не иметь его теперь, когда он стал и опытнее и более сознательным, изведав "законный" путь относительной свободы... Было вполне ясно, что народническое движение должно возобновиться и будет иметь больший успех, чем оно имело в 70-х годах"⁸ .

Объездив за одиннадцать лет свободы 36 губерний, Брешковская привлекла в нарождающуюся партию социалистов-революционеров множество единомышленников. "Везде, куда бы она ни появлялась, дело пропаганды и организации расширялось и укреплялось: появлялись гектографы и мимеографы, на которых печатались прокламации, организовывались местные комитеты.., налаживалась доставка литературы, делались попытки устройства типографий, усиливалась пропаганда", - вспоминал то время Архангельский⁹ . Сама же Брешковская в "Воспоминаниях" уделяет этому периоду всего несколько абзацев, упомянув только о том, что эти годы были самыми продуктивными в ее жизни, ибо она была не очевидцем, а самым непосредственным участником формирования новой народнической партии. С удовлетворением видела она "как русское общество и русское население вообще, мало помалу приходило к осознанию открытой борьбы с правительством"¹⁰ .

Это была опасная и трудная работа. Особенно, если учесть, что Бабушке было тогда уже за 50, а здоровье ее было подорвано годами, проведенными в тюрьмах и сибирской ссылке. Но она меньше всего думала о своем здоровье. Жила буквально в поездах, разъезжая на верхней полке третьего класса под видом простой деревенской бабы или городской мещанки, не имея при себе багажа, а только очки да 2 - 3 рубля на пропитание - до следующей остановки на несколько дней в каком-нибудь городе, где ее снабжали новым железнодорожным билетом и новой мелкой суммой на еду.

стр. 74

В Киеве, Харькове, других университетских городах ее усилиями зарождались студенческие группы партии социалистов-революционеров, открывались подпольные типографии. В прокламациях не было призывов к восстанию, но пропаганда социалистов-революционеров находила понимание и отклик в обнищавшей и задавленной крестьянской среде.

Охранка не переставала искать Брешковскую, но она ловко уходила от преследований. Член Всесоюзного Общества политкаторжан, расстрелянная в 1938 г., Р. И. Рабинович вспоминала о том, что в Киеве у нее, тогда курсистки фельшерско-акушерской школы, скрывалась Бабушка, в то время как Жандармское управление разыскивало ее совсем в другом месте. И только когда в мае 1903 г. арестовали саму Р. И. Рабинович в связи с поимкой руководителя Боевой организации партии социалистов-революционеров Григория Гершуни, всплыло донесение филеров о том, что в маленькой квартирке фельдшерицы при больнице на Бессарабском базаре три дня жила некая престарелая "простолюдинка с платочком на голове". Об этом, рассказывая об аресте Гершуни, упомянул в своих "Записках" и тогдашни глава Киевского ГЖУ полковник А. И. Спиридович¹¹ .

Уже по тому, с каким рвением разыскивала царская охранка скрывающуюся от полицейского надзора женщину, можно судить о масштабах и плодотворности ее деятельности. Документы Департамента полиции за 1906 г. по агентурным сообщениям, розыску и слежке за Брешковской составили шесть томов¹² .

По настоянию друзей Брешковская ненадолго выехала за границу. Швейцария, Германия, Америка - всюду она рассказывала о России, налаживала деловые дружеские связи, добывала средства для нелегальной работы, и находила новых единомышленников среди обучающихся за границей молодых русских интеллигентов.

На волне первой русской революции Бабушка вернулась на родину.

В 1907 г. на Втором съезде партии социалистов-революционеров в Таммерфорсе Брешковская поддержала Григория Гершуни в его призыве отказаться в настоящее время от террора. Но в долговечность царских милостей Брешковская не поверила и оказалась права. За роспуском Первой, а затем и Второй Думы, которые показались власть имущим слишком либеральными, опять последовали расправы с недовольными крестьянами, увольнения рабочих, зажим прессы, налеты на типографии, аресты, казни.

Возможно, если бы не донесения Азефа, Бабушка еще долго разъезжала бы по России, умело скрываясь от охранки. Но круг сужался - это было ясно по провалам в Самаре, Казани, Нижнем Новгороде. Ее саму арестовали в Симбирске и доставил в Петербург в пустом вагоне с двумя жандармами, офицером и десятью конвойными солдатами. Это было в 1907 г., а суд состоялся лишь через три года, которые она провела в сырой и темной одиночке Петропавловской крепости. 66-летнюю больную женщину сослали навечно на север Сибири в уездный городок на реке Лена, в 1000 верстах от Иркутска.

В Сибири, благодаря заботам друзей-ссыльных, здоровье Бабушки пошло на поправку. И опять родилась мысль о побеге. Жандармы, что-то заподозрив, усилили охрану, задерживали и даже арестовывали людей, навещавших опасную ссыльную. В дни Святок, боясь, что Брешковская скроется под видом ряженой, полиция устроила повальные обыски в подозрительных квартирах.

Так прошли 1911 и 1912 годы, наступил 1913 год. Друзья из-за границы и из России хлопотали о смягчении ее участи, но все было напрасно. Напротив избушки, где жила Брешковская, выстроили будку, день и ночь два жандарма следили за всеми приходящими и выходящими. Но... не уследили.

В один из ноябрьских дней 1913 г. Бабушка пошла на обед к знакомому ссыльному, потом вышла оттуда в сопровождении друзей и отправилась домой. Ничего не подозревающие стражники остались снаружи и несколько дней были уверены, что караулят ту, которую им предписано было караулить. А вместо Брешковской в избе под видом больной старушки лежал на ее постели похожий на нее фигурой ссыльный Андреев, которому ежедневно

стр. 75

приносили еду другие участники сговора. А Катерина Брешковская в это время мчалась на лошадях к Иркутску, где в своей купеческой одежде могла легко затеряться в многолюдном городе.

Однако побег не удался: беглянку настигли недалеко от Иркутска. В иркутской тюрьме Брешковская пробыла около двух лет. Член Государственной Думы А. Ф. Керенский, который навестил Бабушку еще в 1912 г., возвращаясь после расследования обстоятельств Ленских расстрелов, теперь хлопотал о том, чтобы ее, страдающую ревматизмом, направили в более теплые районы Сибири. Однако ее вначале сослали в заполярный Булун, и только после очень тяжелой болезни в 1916 г. разрешили перебраться в Минусинск с его более мягким климатом.

Минусинск, как и другие заштатные городки Сибири, был наводнен бедняками, многодетными вдовами бывших каторжников, инвалидами. И здесь Бабушка заботилась не о себе, а о других. "Слух о ссыльной старой женщине, раздающей другим все, что у нее имелось, быстро распространился по Минусинску, и к ней с разных сторон стали стекаться за помощью...", - написал Архангельский, подтверждая это рассказами многих людей, с которыми ему самому довелось встречаться¹³ .

3 марта 1917 г. на квартиру Бабушки в Минусинске прибежал служащий телеграфа и шепотом сообщил: "Вам телеграмма от Керенского... Вас возвращают в Россию".

На следующий день явились товарищ прокурора и исправник и, вручив телеграмму, поинтересовались, чем они могут посодействовать освобожденной ссыльной. "Дайте лошадей и как можно быстрее!" - ответила Бабушка.

Она выехала в тот же вечер и почти без отдыха добралась до Ачинска, где начиналась железная дорога. В Ачинске и на всем пути до Москвы ее встречали восторженные толпы, несли на руках, просили, требовали выступать, хотели ее видеть и слышать.

В своих "Воспоминаниях" Катерина Брешковская почти не уделяет места этому своему триумфальному "шествию" из Сибири в европейскую Россию. Но приводит несколько озабоченных фраз, с которыми она обращалась к ждущим ее слова людям: "Граждане, думайте, работайте, не упускайте из рук счастья, выпавшего вам на долю. Требуйте Учредительного собрания, готовьтесь к нему, намечайте людей, составляйте наказы. Все у вас есть, и воля и земля, и возможность самим себе писать законы. Будьте только разумны"¹⁴ .

Незрелое состояние умов, упоение свободой и разгул страстей - все это ввергало мудрую прозорливую Бабушку в тревогу. "Празднуют! Празднуют! А дела они не делают... Кто займется приведением в порядок этого сумбура?..". Она торопилась в столицы, чтобы найти сотрудников и "делать дело". В Москве с ничтожной суммы пожертвований началось издательство "Земля и Воля", выпустившее в первый же месяц существования тысячи разъяснительных и просветительских брошюр, которые расходились по всем губерниям, по городам и селам, на фронты войны, где были те же крестьяне, только в солдатских шинелях. Тревога была не напрасной. Спустя годы, вспоминая смутное послефевральское время, Бабушка с горечью напишет о том, что интеллигенция "...как бы радовалась за себя, а не за всю Россию. И не производила впечатления энергичных работников, понимающих всю широту и необходимость предстоящей работы в народе"¹⁵ .

В Петрограде на вокзале Брешковскую встречали Керенский и огромная толпа желающих взглянуть на легендарную женщину. Ждали ее и приветственные телеграммы из Франции, Америки, Финляндии и Швейцарии, отовсюду, где ее знали. Но Бабушке не нужны были почести. Наладив издательское дело и в Петрограде и убедившись, что брошюры и листы с популярным изложением программы партии эсеров и текущих задач, уже разлетелись по стране, она покидает столицу и устремляется на юг России.

В Харькове она подхватила малярию, пришлось ехать лечиться в Крым. Но и там она не теряет времени зря. В Симферополе Брешковская приобрела

стр. 76

типографию и наладила издание брошюр. Через дне недели, немного поправившись, она направилась в Севастополь, Одессу, Бесарабию. Позже появятся в "Воспоминаниях" такие слова: "Несмотря на овации и бурные восторги, которыми дарили меня матросы и солдаты, их начальство и их командные составы, - я не могла подметить в них ... сознания своего долга... Холодом веяло из-под нарядных празднеств и красивых слов"¹⁶ В Петрограде назревал очередной кризис правительства и июльские события. После этой неудавшейся репетиции будущего Октябрьского переворота Бабушка настаивала на аресте большевистских главарей.

Катерина Брешковская собиралась опять покинуть Петроград и объехать Поволжье, но Керенский попросил ее в такой сложный момент повременить и остаться. Ее маленькую квартирку на третьем этаже Зимнего дворца с утра до вечера осаждали толпы самых разных людей с жалобами, с сообщениями, с предложениями. Она выслушивала всех и, как могла, старалась помочь. Среди посетителей было много крестьян. А все свои надежды старая народница, как и прежде, связывала с многомиллионным российским крестьянством, в том числе и в солдатских шинелях. Еще до последней ссылки се усилиями в Поволжье был создан Крестьянский Союз партии эсеров.

Отделения его возникли во многих губерниях. Когда в мае 1917 г. в Петрограде собрался I съезд Всероссийского Совета крестьянских депутатов, Брешковскую избрали его почетным председателем. В своей краткой речи она сказала об ответственности, которая ложится на плечи революционного народа. Как уже повелось, ее слова потонули в овациях.

Но тревога не уходила. Не в столицах решалась судьба революции. Был фронт, и был заблудившийся в стремительном водовороте событий народ. 672 участника съезда представляли села и деревни России, 681 были солдатскими делегатами. Они сходу оказались втянутыми в ожесточенные споры о войне и мире. Пораженцы стремились войну "империалистическую превратить в войну гражданскую". Это был лозунг большевиков, которые не задумывались о его кровопролитных последствиях. Правые же эсеры и другие умеренные социалисты утверждали, что демократический и справедливый мир может быть достигнут лишь победой над империалистической Германией. В этом видели они спасение революции и всеми способами стремились избежать гражданской войны, идя на компромиссы, в которых их беспрерывно упрекали.

Не менее острым был на Крестьянском съезде вопрос о земле. Несмотря на то, что самовольные захваты земель были единодушно осуждены, беспорядки, междоусобицы в деревнях продолжались, подогреваемые к тому же нашпигованными большевистской пропагандой дезертирами. "Душа моя трепетала и надрывалась в своем старании внести хотя бы каплю сознания в бушующую стихию... Уже на третий месяц революции состояние умов и настроений стало выходить далеко за пределы нормального", - эти слова Бабушки приводит Архангельский, также находившийся в то время в Петрограде¹⁷ .

стр. 77

Сама она рассказывает о той обстановке, что царила на созванном в августе в Москве Государственном совещании, где старые народолюбцы князь П. А. Кропоткин, Г. В. Плеханов и она, Катерина Брешковская, призывали отбросить партийные разногласия, амбиции и сословные предрассудки, забыть на время о своих узких интересах во имя свободы и национального единства России. К сожалению, призывы эти, звучавшие, как предостережение, не были восприняты с должным вниманием. Единство не было достигнуто.

Судороги Временной власти продолжались. Уповали на созыв Учредительного собрания, которое должно было разрешить все спорные, больные вопросы.

В "Воспоминаниях" Бабушка уделяет несколько страниц личности Керенского, с которым не прерывала дружбы во все годы своей последней эмиграции. "Он никогда не позволил себе изменить присяге, данной народу, и всегда отказывался брать на себя издание законов, долженствующих лечь в основу государственной жизни. Учредительное собрание, воля народа были для него священными скрижалями, и он скорее бы умер, чем отступил от признания народовластия. Ему часто говорили: "Ваш главный недостаток - это отсутствие властолюбия. Мы доверяем вам диктаторские полномочия, а вы все об Учредительном собрании говорите". И далее: "Он торопился с созывом Учредительного собрания. Но возможно ли было осуществить его сколько- нибудь целесообразно, т. е. согласно действительной воле всего народа, не дав этому неграмотному, не имеющему понятия о значении великого государственного акта, народу сколько-нибудь времени, чтобы ознакомиться как с целью Учредительного собрания, так и с условиями процесса выборов"¹⁸ .

В сентябре после очередного правительственного кризиса был учрежден Временный Совет республики - так называемый Предпарламент. Брешковская вошла в его состав и в очередной раз обратилась с предупреждением: если в самое ближайшее время, еще до созыва Учредительного собрания, не станет широко известно о том, что земля переходит в пользование трудового народа, то Россию ждут взрывы недоверия и злобы, пожары и бесчинства. Понимания она не встретила. Предпарламент был также раздираем противоречиями и потому бессилен, как и августовское совещание в Москве.

Бабушка опять вернулась "в народ", объездив Смоленскую, Харьковскую и другие губернии. Чутко улавливая настроения, она заметила, как сходит на нет прежнее благоговейное отношение к завоеваниям Февраля, и наоборот, растет поддерживаемая большевиками уверенность в своем праве на кровавую борьбу: если не дают землю сейчас и даром, надо взять ее силой.

Политическое противостояние в стране углублялось с каждым днем и завершилось Октябрьским переворотом. Брешковская вернулась в Петроград на следующий день после разгрома Зимнего дворца и ареста Временного правительства. Ей тоже угрожал арест, этой очень опасной своим влиянием и авторитетом противнице любого деспотизма. Два месяца она скрывалась у друзей, что не мешало ей под своим именем писать статьи для еще не закрытой большевиками эсеровской "Воли народа" и даже выступить на одном из заседаний Четвертого съезда партии социалистов-революционеров в ноябре 1917 года.

Ситуацию Бабушка оценивала трезво: "Голоса чести, голоса... преданных родине граждан, не потерявших сознания, заглушались голосами во имя вражды. Борьба самолюбий, властолюбия, корысти грубой легкомысленной и бессознательной покрыли мутным слоем толщу народную, как пена, грязная пена поверх взбаламученной бурей воды..."¹⁹ .

Дальнейший путь был путем отступления. Но Брешковская не была бы Брешковской, если бы подчинилась обстоятельствам, сколь тяжелы бы они ни были.

Учредительное собрание, не согласившееся с захватом власти партией Ленина, было разогнано. Расстреляли и мирную демонстрацию в поддержку

стр. 78

народного представительства. Осуществляя свой метод "классовой борьбы", одна единственная партия укрепляет свою власть неприкрытым насилием. Закрыты газеты оппозиционного направления, идут аресты и реквизиции. И все это - на фоне разоренной страны, разгула бандитизма и беззакония. После заключения Брестского мира немцы занимают Украину и двигаются к Петрограду. Было от чего прийти в отчаяние. Особенно от того, что за большевиками идут поверившие их явно невыполнимым посулам народные массы.

В "Воспоминаниях" Катерины Брешковской этому посвящены полные горя и гнева страницы. "Быть может, это было самое болезненное состояние души моей, которое я когда-либо переживала, но ум мой, сердце мое не допускали возможности гибели России и искали лишь выхода из страшного положения. Я решила перебраться в Москву, где старые друзья дали мне верный приют и возможность сноситься как с прессой, так и с теми мужественными гражданами, которые тут же занялись организацией сил, преданных России, могущих встать в первые ряды ее защитников"²⁰ .

К весне 1918 г. начали собирать силы члены разогнанного 5 января Учредительного собрания и те, кто решился противостоять большевистской власти. На Дону формировалась Добровольческая армия. Однако, правые эсеры, к которым причисляла себя и Брешковская, не разделяли многих воззрений этой части российского общества, стремившейся к наведению порядка в стране далеко не демократическими методами.

Из Москвы, в сопровождении верного друга, старого народника Егора Лазарева, Бабушка доехала до Перми. А оттуда на лошадях, окольным северным путем до Тюмени. Это было опасно, так как там властвовали большевики. Спасением стал восставший Чехословацкий корпус и Народная армия, организованная правительством КОМУЧа - возникшей в Самаре власти Комитета членов Учредительного собрания. Брешковская беспрепятственно доехала до Омска, отмечая в пути, что в крестьянской среде зреет недовольство советской властью, жестокими методами осуществляющей режим "военного коммунизма".

Омск не обрадовал надеждами. Состав Сибирского правительства определял ту лицемерную политику, которая проявилась в сентябре на созванном в Уфе Государственном совещании. С точки зрения Бабушки и ее единомышленников раскол вносили именно "сибиряки", которым не по душе была демократическая направленность представителей "Самары".

В результате за неудачей с объединением антибольшевистских сил последовал реакционный переворотом 18 ноября 1918 г., арест членов Учредительного собрания, убийство девяти заключенных в омской тюрьме социалистов.

"После Уфимского совещания пребывание в Сибири казалось Бабушке бесцельным", - пишет в своей книге Архангельский, который сам был участником этого совещания, и приводит слова самой Брешковской: "Жить в России и оставаться зрительницей жестокостей и свирепой вакханалии Троцкого и его собратий над русским народом, мне было не под силу. В 70 лет я была такая же пылкая... Я понимала, что погибну бесплодно на утеху предателей. Этого я не хотела! Пробовала пожить среди крестьян, ужилась в Челябинске с кооперативом, приютившись в деревне и работая в их газете. Но разложение дошло и до этого места..."²¹ .

При содействии чешских легионеров Бабушка добралась до Владивостока, а оттуда 2 декабря 1918 г. отплыла в США, где надеялась среди своих прежних друзей собрать средства для восстановления школ после окончания братоубийственой войны, и для создания новых. Она была убеждена, что ее вторая эмиграция не будет долгой. "Не потерпит же русский народ такого наглого надругательства над собой..."²² - писала она.

Из Америки Катерина Брешковская вернулась в Европу и накануне 1920 г. приехала в Ужгород, столицу Прикарпатской Руси, вошедшей в состав независимой Чехословацкой республики. Оттуда она прислала Архангельскому письмо, в котором писала: "Мое влечение ко всему страдающему человече-

стр. 79

ству росло вместе со мной, а учение Христа служило мне опорой и утешением... Посильное служение Правде стало для меня образом религии... Социалистические теории (старые и новые) не являлись для меня полным откровением жизненной Правды. Я относилась к ним лишь как к попыткам выработки форм общежития, наиболее отвечающих запросам данного времени и при том форм, далеко не совершенных... И говорю откровенно: не социализм, как "теория" руководил моим отношением к людям и дал мне возможность привлекать и молодых и старых к работе на поднятие достоинства человека. Ибо его достоинство и благо, как я их понимаю, заключается в правде, любви - в искании мировой гармонии. Таким образом, учение христианское ставлю несравненно выше социалистического". И завершает она свое письмо такими словами: "Люби ближнего твоего, как самого себя. Без такого напряжения души нашей социализм останется теорией, а не учением жизни"²³ .

В 1924 г. в Праге, когда Бабушка жила в санатории доктора Крамера, эмигрантская общественность, руководители Чехословакии, представители демократических партий торжественно отметили ее 80-летие. Сама же она отнеслась к этому событию с иронией и предложила в дальнейшем поздравлять ее не чаще, чем один раз в десять лет.

Преклонный возраст не мешал ее неутомимой деятельности. В 1921 г., когда советскую страну постиг страшный голод, она вместе со своим жившим в Англии давним соратником Н. В. Чайковским обратилась к американцам за помощью голодающим. Кроме того, в эмиграции она нашла себя в заботе о детях Прикарпатской Руси.

Американский журналист Майкл Уоллес в своей статье подробно рассказал о ее деятельности в период второй эмиграции: "В Праге живет большая колония русских эмигрантов. Среди них самая замечательная Екатерина Брешковская. Часть жизни она проводит в Праге, а весной и летом уезжает в Карпатскую Русь. Бабушка очень занята. Она пишет для газет и журнала, который выходит в Карпатской Руси, отвечает на многочисленные письма, удовлетворяя многочисленные просьбы". Чтобы не быть голословным, М. Уоллес приводит ее собственные слова: "Представьте себе положение русских эмигрантов, которые вынуждены обращаться к тем, кто имеет возможности помочь. Сейчас я должна ответить на письмо архимандрита помочь в ремонте дома. Один крестьянин просит устроить его дочь в интернат, где уже содержится ее сестра. Надо помочь одной пожилой больной даме, и молодой девушке, потерявшей надежду на будущее. И молодой семье, которой нужна работа и другая помощь. Или один молодой человек хочет продолжать учебу, но боится, что у него не будет для этого материальной возможности. Иногда нужны просто слова, которые могут вселить бодрость и надежду. Мой дорогой друг, пожилая женщина пишет из России об ужасах, которые ее там окружают..."²⁴ .

Упоминание об интернате не было случайным. Именно основанные Бабушкой школы-интернаты для детей Подкарпатья стали главной ее заботой. Создать среди обездоленного населения свою народную интеллигенцию - такую задачу поставила перед собой Екатерина Константиновна. Помогли средства американских друзей и усилия местных общественных деятелей. Так возникло общество "Школьная помощь". Были открыты интернат в Мукачеве для девочек и два интерната в Ужгороде для мальчиков для бесплатного обучения детей, окончивших начальные школы и не имеющих средств для продолжения образования. Выпускники получали возможность обучаться в учительских семинариях и постепенно пополнять ряды интеллигенции Подкарпатья. Наиболее талантливые юноши и девушки могли рассчитывать на дальнейшую материальную поддержку Бабушки для получения образования в высших учебных заведениях Праги. Это касалось и детей эмигрантов.

М. Уоллес приводит в своей статье поразившие его слова Брешковской: "Моя вера в человечество в целом и в русский народ, в частности, никогда не

стр. 80

будет разрушена. ...Я смотрю на человечество, как на поле, которое способно приносить самые лучшие плоды. Только оно должно быть обработано чистыми и добрым руками"²⁵ .

"Вера мадам Брешковской в Россию непоколебима", - замечает автор статьи. И, продолжая рассказ о многогранной деятельности Бабушки, приводит отрывок из ее письма Алисе Блеквэлл: "Этой зимой со мной живет девочка 13 лет, гимназистка, очень милое дитя. Родители ее отсутствуют. Утром в 6 часов мы встаем, потому что ей надо добираться до гимназии час. Многих других учеников надо всем обеспечивать. Я получаю все больше писем, в которых меня просят об устройстве детей или целой семьи. Постоянно из России прибывают люди (письмо было написано в 1919 г. - Е. Ф.), а нас здесь и так слишком много, и трудно получить вид на жительство или паспорт. Мои дни наполнены хлопотами: ответами на заявления и поисками средств, одежды, работы и т. п. Всего этого надо добиваться, и я надоедаю моим друзьям и незнакомым людям. И это никогда не кончается"²⁶ .

В собрании Русского зарубежного исторического архива, вывезенного из Праги в СССР в 1945 г., в фондах Е. К. Брешковской и председателя эмигрантской организации "Земгор" И. М. Брушвита можно прочесть множество писем, записочек, ходатайств Бабушки о помощи бедствующим эмигрантам.

В 1930 г. Архангельский и его жена уговорили Бабушку переехать к ним на жительство. Под Прагой они завели "друбежарну" - ферму для разведения цыплят, кормились этим и не раз выручали продукцией своего хозяйства бедствующих эмигрантов. Здесь Брешковская провела свои последние годы.

Стоило ей сюда переселиться, как маленькое селение Хвалы (ныне вошедшее в городок Горны Почерницы) стало местом паломничества многочисленных "детей", "внуков" и "правнуков" любвеобильной Бабушки. Приезжали недавние воспитанники подкарпатских интернатов, студенты из Праги, эмигранты из разных концов Чехословакии, не говоря уже о старых друзьях. Приезжали за советом, за реальной помощью, за ходатайством или поручительством. Частым гостем Екатерины Константиновны был и приезжавший из Парижа Керенский.

Но годы брали свое: Бабушка часто уставала, с трудом ходила, теряла зрение и слух. Письма свои она теперь диктовала Ларисе Васильевне, реже - ее мужу или Борису Рабиновичу, жившему там же на ферме. Однако до последних дней она сохраняла ясность ума и твердость воли. И конечно, не уставала заботиться о своих подопечных. Вот как описывает один из ее дней, в канун Рождества, Архангельский:

"За месяц до Рождества из Пражского Красного Креста получается сообщение, что ящики с подарками уже прибыли в Прагу и пересылаются по адресу Бабушки. И, наконец, ящики доставляются на ферму, распаковываются и комната Бабушки постепенно наполняется самыми разнообразными подарками... Бабушка сидит в кресле, внимательно осматривает каждую вещь и обдумывает, кому, что и как распределять. В одну сторону она приказывает откладывать вещи, необходимые по ее мнению, для учащейся в Праге карпаторусской молодежи и для интернатов в Ужгороде и Мукачеве, в другую - для бедной детворы, посещающей детские сады и русскую в Праге гимназию, в третью - для учащихся школы, устроенной по совету Бабушки где-то в далеком углу Прикарпатья американкой Веллер..."²⁷ .

26 января 1934 г. Брешковской исполнилось 90 лет. В день своего рождения она продиктовала письмо президенту Чехословакии Т. Г. Масарику в ответ на приветствие в свой адрес. "Не знаю, удастся ли мне, как и другим эмигрантам увидеть свой родной народ свободным и счастливым: везде идет борьба между деспотизмом и свободой, и никто не знает, долго ли продлиться такое положение. Но пребывание в Чехословакии, успешно созидающей под руководством Вашим свою жизнь на началах демократии и свободы, укрепляет во мне веру в торжество демократии, свободы и гуманности не только в Чехословакии, но и в России"²⁸ .

стр. 81

В том же году, 12 сентября, Бабушки не стало. На похороны съезжались самые разные люди, приходили телеграммы, пестрели некрологами и портретами газеты в траурных рамках, и только из России не донеслось ни звука.

Похоронили Брешковскую в Горных Почерницах, на скромном сельском кладбище.

Примечания

1. АРХАНГЕЛЬСКИЙ В. Г. Катерина Брешковская. Прага-Ужгород. 1938, с. 19.

2. Бабушка русской революции. Воспоминания и письма Катерины Брешковской, изданные Алисой Блеквэлл (The little Grandmother of the Russian Revolution. Boston. 1919, p. 10).

3. БРЕШКО-БРЕШКОВСКАЯ Е. К. Воспоминания. Машинописная рукопись из личного архива автора, с. 115.

4. АРХАНГЕЛЬСКИЙ В. Г. Ук. соч., с. 53 - 54.

5. КЕННАН Дж. Сибирь и ссылка. Т. 2. СПб. 1999, с. 89 - 90.

6. АРХАНГЕЛЬСКИЙ В. Г. Ук. соч., с. 103.

7. ПРИБЫЛЕВА-КОРБА А. П. Народная Воля. Воспоминания о 1870 - 1880-х годах. М. 1926, с. 97.

8. БРЕШКО-БРЕШКОВСКАЯ Е. К. Ук. соч., с. 400.

9. АРХАНГЕЛЬСКИЙ В. Г. Ук. соч., с. 105.

10. БРЕШКО-БРЕШКОВСКАЯ Е. К. Ук. соч., с. 401.

11. СПИРИДОВИЧ А. И. При царском режиме. Архив русской революции. Т. 15. Берлин. 1924, с. 163.

12. Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ), ф. 102, ОО, 1906 г., оп. 235, д. 117, т. 1 - 6.

13. АРХАНГЕЛЬСКИЙ В. Г. Ук. соч., с. 134 - 135.

14. БРЕШКО-БРЕШКОВСКАЯ Е. К. Ук. соч., с. 442.

15. Там же, с. 442, 443.

16. Там же, с. 443.

17. АРХАНГЕЛЬСКИЙ В. Г. Ук. соч., с. 157.

18. БРЕШКО-БРЕШКОВСКАЯ Е. К. Ук. соч., с. 461.

19. Там же, с. 458.

20. Там же, с. 467.

21. АРХАНГЕЛЬСКИЙ В. Г. Ук. соч., с 174 - 175.

22. Там же.

23. Там же, с 176 - 178.

24. Христианский журнал, 1925, февраль, с. 127.

25. Там же.

26. Там же, с. 128.

27. АРХАНГЕЛЬСКИЙ В. Г. Ук. соч., с. 195.

28. Там же, с. 201.

Постоянный адрес данной публикации: