Libmonster ID: BY-1496
Автор(ы) публикации: Н. В. ТРУБНИКОВА, П. Ю. УВАРОВ

"Социальная история умерла...". В последнее время нередко можно услышать эту фразу. И действительно, в зарубежной историографии все реже встречаются работы, посвященные привычным для классической социальной истории темам: изучению социальной иерархии, истории классов или иных крупных социальных групп, изучению крупных общественных процессов и значимых социальных конфликтов. Зато много работ, посвященных кризисам исторической науки, поискам выхода из тупика, туманным перспективам на будущее. Что же происходит с социальной историей?

Французский опыт развития социальной истории может считаться показательным - ведь уже давно, а за последнее пятнадцатилетие - особенно, мы привыкли слышать, что история во Франции - наиболее успешная и динамично развивающаяся из национальных историографии, достойная служить маяком для отечественной науки. Причем под "французской историей", как правило, понималась именно социальная история, не раз в прошедшем столетии заявлявшая свои претензии на роль королевы исторического знания. Претензии эти были столь серьезны, что даже выработалось нечто вроде уравнения: "научная история" - "социальная история". Не будет слишком смелым предположить, что у большинства российских историков слова "современная французская историография" и "французская социальная история" неизбежно вызовут в памяти также и словосочетание: "школа "Анналов"". Популярность этого историографического направления за пределами Франции весьма велика, но в нашей стране ему была уготована особая судьба. Наверно, ни об одной западной историографической школе не было столько публикаций на русском языке1 . Впрочем, изучение "мифа об "Анналах"" на российской почве - сложная и увлекательная задача, заслуживающая специального исследования. Не входит в нашу задачу и написание очередной статьи об "Анналах" - таких статей написано много, может быть, даже слишком много. То, что это издание часто будет упоминаться нами, объясняется тем, что "Ан-


Трубникова Наталья Валерьевна - кандидат исторических наук, доцент Томского государственного политехнического университета.

Уваров Павел Юрьевич - доктор исторических наук, заведующий отделом западноевропейского средневековья и раннего нового времени Института всеобщей истории РАН.

1 См., например: Афанасьев Ю. Н. Историзм против эклектики: Французская историческая школа "Анналов" в современной историографии. М, 1983; Гуревич А. Я. О кризисе современной исторической науки. - Вопросы истории. 1991. N 2/3; его же. Загадка "Школы Анналов": Революция во французской исторической науке или об интеллектуальной ситуации современного историка. - Arbor mundi. М., 1993. вып. 2; его же. Исторический синтез и "Школа Анналов". М., 1993; Репина Л. П. "Новая историческая наука" и социальная история. М., 1998; Ревель Ж. История и социальные науки во Франции. - Новая и новейшая история, 1998. N 5. Ястребицкая А. Л. О культур-диалогической природе историографического: взгляд из 90-х. - XX век: Методологические проблемы исторического познания. Сб. обзоров и рефератов, ч. 1. М, 2001; Могильницкий Б. Г. История исторической мысли XX века, вып. 2. Становление "Новой исторической науки". Томск, 2003.

стр. 127


налы" выступают не только, а может быть, и не столько как школа, но и как своеобразный "дискуссионный клуб", часто посещаемая (но далеко не единственная) площадка для споров о судьбах социальной истории. Однако, вопреки расхожему мнению, значительная часть тех, кто публиковался на страницах этого журнала не может быть отнесена к школе "Анналов". Вопрос о границах этого явления и о том, насколько "движение "Анналов"" соответствует принятому в науковедческой литературе определению исследовательской "школы", остается открытым. Наша же цель в данном случае совсем иная - в самом общем виде описать некоторые направления современной французской социальной истории в ее взаимоотношениях с социальными науками.

Для этого нам придется совершить экскурс в прошлое французской историографии. Однако предварительно надо сделать замечания, необходимые для того, чтобы избежать недопонимания некоторых историографических реалий. Итак:

1. Несмотря на смену одних направлений и методологических деклараций другими, большинство французских историков вовсе не спешит следовать моде. Они уверены, что история пишется по источникам и что задача ее - восстановить, "как все было в действительности". Они, конечно, наслышаны о Марке Блоке, Фернане Броделе и даже о Мишеле Фуко, но книг их скорее всего не читали, они знают что-то и о современных эпистемологических дискуссиях, но на свой счет их не воспринимают. Это большинство поистине "молчаливое", ведь человек, не имеющий вкуса и навыка к методологическим рассуждениям, редко вмешивается в такую полемику. Поэтому у стороннего наблюдателя, читающего "программные" статьи с броскими заголовками, которые декларируют начало того или иного "поворота", складывается обманчивое впечатление о поголовном следовании французских коллег новым веяниям. Влияние различного рода "новых парадигм" на историческое сообщество, конечно, ощущается, но оно является косвенным и крайне неравномерным.

2. В последние десятилетия старательно развенчивают миф о кумулятивном характере исторического знания, но следует отметить, что старые направления и школы отнюдь не сменяются новыми, а сосуществуют с ними, сохраняя своих приверженцев в различных поколенческих или институциональных нишах. В зависимости от конъюнктуры или от субъективных факторов, они могут оказаться способными к возрождению или к объединению с другими направлениями, но редко - к полной капитуляции.

3. Хотя мы будем ссылаться в основном на методологические манифесты, они представляют собой лишь самую верхушку историографического айсберга, состоящего из многочисленных конкретно-исторических исследований, каждое из которых достойно специального рассмотрения. Равно как особого рассмотрения достоин творческий путь каждого историка, взятый в целом и сводящийся не только к одной-двум нашумевшим работам. Ведь история пишется живыми людьми, склонными к пересмотру своих взглядов, преследующими определенные цели карьерного роста, реализующими свои личные стратегии. Но историографы предпочитают экономить время, вычленяя главные тенденции и ведя разговор о них в разреженных высотах теории, оторванной от исследовательской эмпирии. Мы также вынуждены будем идти этой проторенной дорогой, сознавая всю ущербность такой практики. Но иначе трудно получить искомую сумму посчитанных и сверстанных в обозримую перспективу направлений.

Обратимся к истокам. Начало "социальной" истории во Франции не случайно совпало с рождением социологии. Общепринято, что в последней трети XIX в. во Франции, чье национальное самолюбие было уязвлено поражением во франко-прусской войне, история сыграла огромную роль в общественной консолидации. Но для этого она была в организационном плане перевооружена на немецкий манер, превратившись в достаточно строгую по сравнению с предшествующим поколением историков-"романтиков" академическую дисциплину, пользующуюся большим престижем. В этом ей помог систематизированный исторический метод2 . Критика источников,


2 Не будет большой ошибкой сказать, что этот метод был позитивистским в своей основе. Однако последний термин насыщен таким количеством негативных коннотаций, что мы решили по возможности воздерживаться от его применения.

стр. 128


производимая на основе все более строгих процедур, должна была в идеале вооружить историка неоспоримыми фактами, свободными от субъективных интерпретаций историка, чье мастерство заключалось в том, чтобы расположить факты в хронологическом порядке. В итоге историк получал инвариантную картину прошлого, понимаемого как чередование событий, в первую очередь - событий политических. Принято считать, что в самом законченном виде это понимание исторического метода были изложены в пособии Шарля-Виктора Ланглуа и Шарля Сеньобоса "Введение в изучение истории"3 . Но "историки-методисты" отказывали своему методу в праве считаться наукой, довольствуясь скромной ролью простой техники анализа, еще слишком эмбриональной, с их точки зрения, чтобы претендовать на какой-либо объясняющий синтез.

Однако на рубеже веков во Франции все яснее проявлялось тенденция к созданию иной истории, отличавшейся от истории "событийной", или, как тогда говорили, "историзирующей". Эта история была связана с утверждением в научном воображении эпохи феномена "социального", причем понимаемого двояко. С одной стороны, под социальным подразумевались особые, коллективные формы общественного бытия, несводимые, в силу своего многообразия и дробности к привычной категории государства и выражающие себя в требованиях решения социальных проблем. Таким образом, наряду с привычными нишами экономической, политической или культурной истории заявляла свое право на существование новая тематическая специализация - социальная. С другой стороны, социальное начинает мыслиться как универсальная ткань человеческого существования, связующая воедино разрозненные векторы индивидуалистических устремлений4 . Именно вторая, абсолютизирующая трактовка дала жизнь проекту социальных наук.

Рождение социальной истории было связано с именами таких исследователей, как Анри Озе, Поль Лакомб, Анри Сэ, Пьер Буассонад, готовых к диалогу с иными социально ориентированными дисциплинами - экономикой, географией, социологией. Рупором этого нового направления становится "Журнал исторического синтеза", основанный Анри Берром в 1900 г. и выходящий, кстати, до сего времени. Но во многом кристаллизацией понимания своих новых задач социальные историки оказались обязаны спорам с социологами.

Социология - сравнительно новая по тому времени наука, наиболее ярко воплощаемая Эмилем Дюркгеймом и его учениками - отстаивала особое понимание объективной реальности социальных фактов5 . Ее отношения с историей были действительно напряженными и противоречивыми. Конструкции Дюркгейма многим были обязаны работам крупнейшего французского историка - Фюстеля де Куланжа, рассмотревшего роль религии в античных полисах и задумавшегося над вопросом о том, что же скрепляет общество. Но в то же время социологи вели довольно жесткую полемику с историками, ибо ставкой было место своей дисциплины в академической системе. Ученик Дюркгейма Франсуа Симиан провозглашал безусловное превосходство социологии, выводящей объективные законы из материала истории, которой отводилась скромная роль собирательницы эмпирического материала, необходимого для социологических обобщений6 . Острие его критики было направлено против "историзирующей истории", и он нападал на Ланглуа и Сеньобоса за отказ от каких бы то ни было обобщений. Но доставалось и "социальным" историкам, таким, например, как Анри Озе, которому ставилась в вину теоретическая эклектика. Историки, в свою очередь, упрекали социологов в чрезмерном абстрагировании. Логические связки этой дискуссии вполне прозрачны - социологи против историков, детерминизм против свободы, теоретизм против эмпиризма, единство против разнообразия, догматизм против наив-


3 Langlois Ch. -V., Seignobos Ch. Introduction aux etudes historiques. Paris, 1897 (рус пер. Ланглуа Ш., Сеньобос Ш. Введение в изучение истории. СПб., 1898).

4 Копосов Н. Е. Как думают историки. СПб., 2001, с. 194 - 198.

5 Дюркгейм Э. Социология. Ее предмет, метод, предназначение. М., 1995, с. 21.

6 Simiand F. Methode historique et science sociale. - Revue de synthese historique, 1903, N 6, p. 1 - 22; 120 - 157.

стр. 129


ности... Стоит отметить, что характер взаимных упреков социологов и историков в возобновляемых ими снова и снова дебатах не изменится на протяжении всего XX столетия7 .

Двойственность положения первых "социальных" историков-эмпириков можно проиллюстрировать на примере Анри Озе, изучавшего французское общество XVI в. Он сделал очень многое для развития понятия "социальные науки", в рамках которых мыслил и историю. Занимая кафедру экономической истории Сорбонны, он находился в контакте с передовой немецкой исторической мыслью (в частности, со школой Карла Лампрехта). Вместе с тем, в споре Дюркгейма и Симиана с Ланглуа и Сеньобосом он оказывался в лагере историков. Для Озе абстрактные формы Симиана были лишены смысла вне конкретно-исторического их наполнения. Но методологическая работа Озе8 подверглась критике со стороны "историзирующих историков" за опасную близость к дюркгеймианству. Они обвиняли Озе в том, что его построения слишком поверхностны и слабо подтверждены историческими фактами9 .

Таким образом споры во сообществе французских гуманитариев рубежа веков велись не только, а может и не столько между социологами и историками - эти полемизирующие стороны достаточно легко могли находить общий язык. Главная разделительная черта проходила, скорее, между меньшинством историков, склонных задумываться над теоретическими аспектами исторического познания, и большинством, которое не особенно рефлексировало по этому поводу. Не случайно во время дела Дрейфуса большинство историков, и, в частности, шартисты - выпускники "школы Хартий"10 - едва ли не в полном составе оказались в числе противников Дрейфуса, тогда как среди "дрейфусаров" сошлись все участники методологических дебатов: Дюркгейм и его ученики, Озе и другие "социальные" историки, но также и историки-методисты: Ланглуа и Сеньобос.

Итак, социальная история с самого своего рождения имела весьма аморфный вид.

Можно возразить: не имея выраженного определения, социальная история проявила себя ярче во Франции, чем где-то еще, благодаря созданию "Анналов", воплотивших в исторической науке программу Дюркгейма и решительно порвавших с канонами "историков-методистов". Часто даже говорят и о "коперникианской революции "Анналов"". Однако на деле связи отцов-основателей журнала с социологическим проектом не выглядят столь однозначными.

Наиболее близким дюркгеймианцам в определении социального был Марк Блок, понимавший под социальной историей прежде всего историю общественных групп и


7 См., напр.: Bourdieu P. Sur les rapports entre la sociologie et l'histoire en Allemagne et en France. Entretien avec Lutz Raphael. - Actes de la recherches en sciences sociales, 106 - 107, mars 1995. В этом интервью ученый анализирует сложности взаимодействия социологии и социальной истории, отмечая, что ныне даже историки, близкие своими практиками социологам, желают получать все достижения социологии, но "без социологии и особенно без социологов". Они активно пользуются плодами деятельности последних, при этом умудряясь критиковать их за "догматизм". С его собственными работами поддерживают отношения, как предыдущее поколение "Анналов" - с Дюркгеймом. Их теоретическая культура недостаточна, заимствование социологических понятий зачастую буквально и вырвано из общего контекста. Часть историков, конечно, заинтересована в эпистемологических аргументах социологов. С их помощью они обосновывают гегемонистские претензии своей дисциплины или маскируют тот факт, что сами перестали заниматься эмпирическими исследованиями. Подобные теоретические лакуны объясняют, почему возобновились старые споры приверженцев "структур" и "движений", в то время как его социология, разработанная в терминах поля и хабитуса, позволяют превзойти данное противопоставление.


8 Hauser H. L'enseignement des sciences sociales. Etat actuel de cet enseignement dans les divers pays du monde. Paris, 1903.

9 См. рецензию на книгу Озе: Bourgin H. Comte rendu. - Revue d'histoire moderne et contemporaine, 1902 - 1903, N4, p. 506.

10 Школа Хартий - высшее учебное заведение, созданное в 1821 г. для подготовки архивистов-палеографов.

стр. 130


их репрезентаций. В отличие от него Люсьен Февр утверждал, что прилагательное "социальное" не имеет никакого точного содержания, представляя собою некий общественный эфир, связующий воедино различные пласты реальности.

У нас принято подчеркивать принципиальный разрыв Блока и Февра с традицией Ланглуа и Сеньобоса. Это верно, но лишь отчасти. Сам Блок в "Апологии истории" не раз называет их своими дорогими учителями и открыто признает себя продолжателем их дела11 , что, конечно, не мешало ему критиковать своих предшественников. Февр же после своего избрания в Коллеж де Франс в 1932 г. (но не ранее) обрушил шквал критики на Сеньобоса (78-летнего патриарха французской историографии), умело создавая окарикатуренный образ "позитивиста" и "консерватора", образ, призванный оттенить репутацию "Анналов" как рупора "нонконформистов", не склонных ни к каким компромиссам. Как утверждают современные исследователи12 , критика Сеньобоса была умело использована Февром для конструирования возглавляемого им самим направления. И для этого он охотно использовал среди прочего и аргументацию Симиана, направленную против эмпиризма историков-методистов. Но в практике исторического исследования Февр остается много ближе к "методистам", чем Марк Блок. Основой конструкции исследования у него остается введение и исследование исторических документов. Принцип исследования - определенная историческая эпоха или регион, способ анализа - движение от исторической конкретики к выводу, в то время как задача социолога противоположна: постановка вопроса определяет сбор документации.

Забегая вперед, можем отметить, что тот же принцип движет исследовательскими практиками последующих поколений "Анналов", что было доказано книгой современного американского постструктуралиста Филиппа Кэррэрда13 .

Таким образом, культивируемый "Анналами" разрыв с наследием историков-позитивистов приобретает черты противостояния поколений, борьбы за интеллектуальное влияние, но не отказа от фактических техник исторического ремесла, очень постоянных в своей основе. Для историков-анналистов, в той же мере, что и для всех остальных историков характерна "тирания архива", т.е. та подавляющая роль, которую источник играет в определении объекта и метода исследования.

Предметом главной озабоченности Февра является представление о принципиальной инаковости прошлого, его непроницаемости для современного взгляда. Отсюда и характерная для Февра боязнь анахронизмов. Чтобы избежать модернизаций прошлого, необходимо воссоздать дух эпохи, выявить ее органическую связность, и именно эта цель формулирует само понятие социальной истории. В этом смысле Февр оказывается неожиданно близок к Вильгельму Дильтею, на которого он никогда не ссылался.

Социологи же решительно порывают с герменевтикой. Несходство Дюркгейма и Февра иллюстрирует, например, разница в подходе к исследованиям религии. Если социолога интересовал поиск внутренней закономерности, обеспечивающей постоянство феномена религии, то историк концентрировался на различиях, характеризующих типы религиозного чувства в разных обществах14 .

С учетом этих нюансов необходимо все же согласиться с тем, что "Анналы" провели большую и сложную работу по переводу и усвоению социологических категорий в практику исторического исследования. "Анналы" постулировали историю-проблему


11 Блок М. Указ. соч., с. 113.

12 Prost A. Seignobos revisite. - Vingtieme siecle, revue d'histoire, N 43 juil. -sept. 1994; Noiriel G. Sur la crise de l'histoire. Paris, 1995.

13 Canard Ph. La Poetique de la Nouvelle histoire (le discours historique francais de Brodel a Chartier). Paris, 1998.

14 Острие критики Февра было направлено против работ Абеля Лефранка. Писавший в период, когда III Республика во Франции вела борьбу за "секуляризацию" культурного наследия, Лефранк настаивал на антиклерикальном и даже антирелигиозном характере творчества многих деятелей французского Возрождения. Февр показывал невозможность атеизма современного типа в XVI столетии.

стр. 131


(или "проблематизирующую историю"): необходимость развивать в себе способность исторической дедукции, проще говоря - умение формулировать общие вопросы на предварительном этапе, еще до похода в архив. Тем самым историк расширяет горизонты своего научного воображения и оказывается в состоянии иллюстрировать долговременные процессы разнообразными фактами и вводить сравнительные ракурсы. Несмотря на то, что данная модель чаще декларировалась, чем реализовывалась, новаторская роль "Анналов" здесь очевидна.

Идея междисциплинарности, навеянная социологической мыслью, став важным вектором обновления истории, являлась притом еще и средством конкурентной борьбы, выгодно отличавшим от "традиционных" историков. Однако Февр и Блок сумели, избежав ошибки Анри Берра, соотнести эти новшества с обыкновениями своей профессиональной среды. Отсюда выбор языка и стиля, сделанный Февром: он критикует Сеньобоса за сухость и академизм изложения, но не заимствует и абстрактного языка Симиана. Отсюда его частые воззвания к памяти историка-романтика Мишле, чей язык был литературным и пафосным.

Однако наиболее полно социологическая программа Дюркгейма была адаптирована в ходе историографического поворота, связанного с квантитативной историей 1950-х годов, усилиями исследовательских направлений Фернана Броделя и Эрнеста Лабрусса. Их деятельность открывает период, который с полным основанием можно считать апогеем социальной истории.

В 1946 г. "Анналы" обрели новый подзаголовок: "Экономики. Общества. Цивилизации" (вместо прежнего ""Анналы" социальной и экономической истории"). Это было связано с концепцией Эрнеста Лабрусса о трех уровнях человеческого бытия - экономики как наиболее динамичной сферы, всегда запаздывающего социального и наиболее инертного - ментального15 .

Экономист по образованию и ученик Симиана, Эрнест Лабрусс примкнул к историкам, перейдя от изучения эволюции хлебных цен в XVIII в. к изучению экономического кризиса как основной причины Французской революции (диссертация была защищена в 1943 г.). Под прямым или косвенным, но очень сильным воздействием Лабрусса сформировалась плеяда французских социальных историков, блиставших в 50 - 60-годах - от Пьера Губера до Эммануэля Леруа Ладюри. Переориентировавшись с группой своих учеников на изучение социальных процессов, Лабрусс продолжал рассматривать экономику в качестве фундамента происходящих изменений.

Внедренный ими метод массового описания социальных групп вместо индивидуальных выборочных примеров стал началом квантитативной истории16 . Сведение воедино данных локальных исследований и должно было в перспективе дать подлинно научную, объективную картину социального состояния Франции.

Всеобщей становится уверенность в том, что полноценное, поистине научное исследование - это исследование по социально-экономической истории и что оно должно быть основано на массовом материале фискальных, нотариальных, приходских и иных источников, должно быть снабжено таблицами, графиками, диаграммами, с их помощью восстанавливающими "подлинные" структуры прошлого общества (классы и страты). В этом чувствуется и влияние популярного в те годы во Франции марксизма.

Но даже те из историков, кто придерживался правых политических взглядов и не боялся признаваться в философском идеализме, оказывались втянуты в исследование проблем социальной истории. Таков был Ролан Мунье, который выступал против классового подхода к социальной истории Старого порядка во Франции, став од-


15 Labrousse E. L'histoire sociale. Sources et methodes. Paris, 1967, p. 4.

16 Idem. Voies nouvelles vers une histoire de la bourgeoisie occidentale aux XVIIIе et XIXе siecles. - Relazioni del X Congresso internazionale di Scienze Storiche (Roma, 1955). Firenze, 1955, v. 4, p. 365 - 396.

стр. 132


ним из самых активных диспутантов на коллоквиумах по социальной истории17 . Школа Мунье не без основания критиковала чрезмерное увлечение оппонентов количественными методами.

Но, даже ведя ожесточенные дебаты друг с другом, спорщики подспудно признавали автономию социального по отношению как к экономике, так и к политике и культуре, возможность понимания социального "в своих собственных терминах", следуя тем самым по пути, обозначенном Лабруссом.

И все же не столько Лабрусс, сколько Фернан Бродель обеспечил историкам лидирующую позицию в комплексе социальных наук, подкрепил влияние социальной (социально-экономической) истории новыми учреждениями, в том числе в 1962 г. основанием под эгидой историков Дома наук о человеке, и вознес свое движение на беспрецедентный для исторической науки уровень международного влияния, создав своего рода "империю "Анналов"".

Вступив в послевоенный период в конкурентную борьбу с Жоржем Гурвичем, стремившимся воплотить во Франции сходный проект междисциплинарности, но при гегемонии социологов, Бродель сумел отстоять позиции своей дисциплины, перехватив у социологов, характерный для них тип аргументации, чтобы участвовать в дискуссии с ними на равных. Этот академический успех имел самое прямое материальное выражение - ему удалось обеспечить приоритетное финансирование начинаний Броделя, как со стороны государства, так и американского фонда Рокфеллера.

В то же время историкам был брошен теоретический вызов французской антропологией в лице Клода Леви-Стросса. Последний выдвинул свою междисциплинарную программу, где все социальные науки были бы собраны в рамках единой "обобщенной семиологии", а методом стало бы изучение разновеликих и разновременных структур. Подобно социологам начала века, антропологи послевоенного периода выступали за разделение труда с историкам, отводя им вспомогательную роль. Формально заявляя о паритете и взаимодополняемости двух наук, Леви-Стросс отводил истории работу лишь с проявлениями (выражениями - expressions), а своей науке оставляет изучение основ или бессознательных условий (conditions inconscientes)18 . Но поскольку общества, по убеждению Леви-Стросса, живут по законам структур, проявляющихся вне зависимости от воли и сознания людей, то очевидно, что историкам в этом проекте был оставлен только эмпирический план исследования, но отказывалось в способности создавать теоретические модели и распознавать долговременные структуры.

В ответ Бродель, отдавая должное способности антрополога изучать базовые структуры общества, предложил все же создать общий проект социальных наук на основе понятия "longue duree". Ведь наряду с краткосрочной связкой "событие/дата", существует и время большой длительности, то самое время, в рамках которого и живут "структуры бессознательного". Таким образом, вопрос времени и периодизации вновь становится осью исследования, историк остается центральной фигурой, а социальные науки получают новую возможность говорить "на одном языке"19 . По мнению Броделя, структура в основном наблюдаема и "вписана" в конкретную реальность, что делает ее законным предметом изучения историка. Исключение составляют лишь "край-


17 Апогеем социальной или социально-структурной истории стали коллоквиумы в Сен-Клу 1965 и 1967 гг. L'histoire sociale: Source et methodes. Colloque de l'Ecole normale superieure de Saint-Cloud (15 - 16 mai 1965). Paris, 1967; Ordres et classes: Communications. Colloque d'histoire sociale, Saint-Cloud, 24 - 25 mai 1967. Paris, 1973. С точки зрения Мунье и его школы, изучаемое ими общество было не классовым, а сословным, закрепляющим положение на иерархической лестнице в зависимости от уровня социального престижа. Споры о путях социальной истории, о сословном и классовом делении общества, начавшиеся на материале французского общества Старого порядка, были распространены географически и хронологически, включив в свою орбиту антиковедов, востоковедов, медиевистов, специалистов по новейшей истории, этнологов.

18 Levi-Strauss C. Anthropologie structurale. Paris, 1958, p. 9 - 33. В русском переводе: Леви-Стросс К. Структурная антропология. М., 1983, с. 8 - 32, в особенности - с. 24.

19 Braudel F. La longue duree. - Annales ESC, 1958, N 4, p. 725 - 753.

стр. 133


ние" варианты - не ведают времени лишь краткосрочные структуры - удел социологов, и слишком длительные, "неподвижные", изучаемые антропологами.

"Бродель сделал больше, чтобы изменить наши представления о времени и пространстве, чем любой другой историк столетия"20 - пишет о нем внимательный исследователь "Анналов" Питер Берк. Еще в своей диссертации о Средиземноморье в 1949 г. Бродель концептуально разделил "время истории" на три уровня: событийное время - излюбленный предмет "историзирующих" историков и пренебрегаемый в "Анналах", конъюнктурное время, часто становящееся объектом изучения историков школы Лабрусса, и время "большой длительности", предпочитаемое самим Броделем. При этом он понимал умозрительность такого разделения и утверждал фактическую неделимость реального исторического времени, поддерживая необходимость создания "тотальной истории", дающей образцы целостных и непротиворечивых картин прошлого.

С точки зрения динамики самой дисциплины, социальная история 1950 - 60-х годов дает как минимум два поучительных вывода:

1. В данный период произошел внушительный разрыв между исследовательскими интересами "первых Анналов" Февра со "вторыми "Анналами"" Броделя, и это обстоятельство долгое время не принято было обсуждать в их историографическом каноне. Если в герменевтической логике, свойственной в том числе и Февру, главное было понять, что нас объединяет с прошлым, и что отделяет от него, то исследования Броделя обнаруживают принципиально иной способ проблематизации: каково время истории, в какие собственно длительности вписываются феномены, изучаемые историком?

2. Эпоха апогея социальной истории вместо осознания дисциплинарной идентичности историков парадоксальным образом способствовала распылению предметного поля исторической дисциплины. Это выразилось в противостоянии, с одной стороны, сторонников экономической и социальной истории, с другой стороны - истории в широком смысле политической. Последняя была заклеймена как ненаучная, потому что не использовала техник количественного анализа21 . В итоге социальная история оказалась замкнутой между различными потоками исторического квантитативного исследования (экономической, демографической и, позднее, историей ментальности) и интегрировала в своих объектах только малую часть социологической традиции, главным образом ту, что касалась проблемы социальных групп и классов. Вспомним, что в фокусе внимания Дюркгейма, напротив, оставались именно политические проблемы. "Как не верить, - пишет Жерар Нуарьель, - что отказ ясно определить социальную историю по отношению к понятиям и проблематике социологии - согласно модели, развиваемой демографической или экономической историей - основан на страхе обеспечить аргументами агрессивные претензии социологов? Даже в 1950-е годы, несмотря на увлечение марксизмом и квантификацией, социальная история не смогла приобрести свою концептуальную и институциональную автономию"22 .

На рубеже 1960 - 70-х годов свою лепту в обогащение арсенала тем и методов истории вносит и третье поколение "Анналов". Оставаясь приверженными идее объективной социальной реальности, "третьи Анналы", выводят в число привилегированных объектов исторического исследования символические ментальные структуры и отношения повседневности, ранее игнорируемые или почти игнорируемые.

Большое влияние в этот момент оказали на формирование новых ориентации социальной истории эпохальные для Франции события. В их числе - студенческая революция мая 1968 г., провозглашавшая низвержение авторитетов и ставшая бунтом молодежи против общества потребления и его материалистических ценностей. Весьма серьезно повлиял на судьбы гуманитарных наук и крах мировой колониальной системы,


20 Burke P. The French Historical Revolution. The Annals School, 1929 - 1989. Stanford, 1990, p. 41.

21 Справедливости ради надо сказать, что "традиционные" историки, историки-шартисты, перенесли это вполне хладнокровно, не отвечая на нападки какими-то методологическими заявлениями.

22 Noiriel G. Une approche subjectiviste au sociale. - Annales ESC. N 6, 1989, N 6, p. 1439 - 1440.

стр. 134


принявший в истории форму "антропологического поворота", повышенного интереса к этнологическим практикам и их объекту - экзотическим культурам. Более того, стремление избавиться от шор европоцентризма привело к тому, что прошлое самой Европы и, в частности, Франции стало изучаться так, как если бы она сама была экзотической культурой. Но ведь именно к этому призывал в свое время и Леви-Стросс.

По иронии судьбы, "уступив" Броделю формальное лидерство в споре о том, какая из наук о человеке должна быть главной, Леви-Стросс закрепил в сознании следующего поколения историков интерес к тематическим предпочтениям антрополога: обычаям, сопутствующим рождению, женитьбе и смерти; телу, сексуальной жизни, культуре еды и т.д. И без того медленное время Броделя становится в работах "третьих Анналов" "почти неподвижным". Существовавшие ранее направления социальной и экономической истории, напротив, теперь начинают осуждаться как детерминистские.

Однако новые веяния возникали наряду с продолжавшей свое плодотворное существование квантитативной, или сериальной, историей. Здесь тоже произошли перемены: в качестве третьего, после экономики и демографии, "надстроечного" этажа количественной истории была заявлена сфера культурного. Изучение серий документов стало основой новых исследований по истории религиозных практик23 , истории книги, истории грамотности24 .

И все же, существенно изменив лик социальной истории и посвятив себя исследованию эфемерных тканей общественного сознания и психологических автоматизмов (пресловутого "менталитета"), историки "третьего поколения" в целом не оспаривали реальность социальных фактов, ставшую для них социокультурной реальностью, и их доступность объективному научному анализу.

Более корректным термином, чем "третье поколение" "Анналов", является термин "Nouvelle histoire" - "Новая история", по названию одноименного словаря, подводящего итог 50-летних достижений научной традиции, связанной с журналом, и провозглашавшего следующий этап обновления25 . Действительно, движение находилось на пике своего могущества: успех в сфере идей и академической среде был подкреплен в 1970-е годы ажиотажным спросом на историю в средствах массовой информации. Книги французских историков становились бестселлерами, понемногу меняя и характер историописания данной эпохи: эту особенность Эрве Куто-Бегари едко назвал страстью к пиротехническим эффектам26 , имея в виду некоторый популистский налет, преследующий единственную цель - понравиться читателю-неспециалисту.

Развитие "Новой истории" связывалось во многом со свободой формировать самые головокружительные траектории исследования, в выборе темы или междисциплинарных заимствованиях. Новизна, новаторство почитается, пожалуй, главной ценностью исследования. Это приводит к существенным сдвигам. На смену специализациям социальной истории модели 1950 - 1960-х годов по нескольким определенным областям приходит прогрессирующее дробление, или распыление предметного поля "Новой истории" на бесконечное множество изучаемых объектов, что впервые еще в 1971 г. было отмечено Пьером Нора27 .

Научность моделей социальной истории начала подвергаться критике извне в эпистемологических дискуссиях 1970-х годов, квинтэссенцией которых стало творчество Мишеля Фуко, обвинившего социальных историков в том, что им присуща лишь "бедная идея реального". Известный философ подразумевал под этим недостаточность научного воображения, заставляющего верить в самоочевидность и объективность со-


23 См, например, в качестве хрестоматийного образца: Vovelle M. Piete baroque et dechristianisation en Provence au XVIIIe siecle. Paris, 1973.

24 В частности, исследования Даниэля Роша, Франсуа Фюре и Жака Озуфа.

25 La Nouvelle Histoire. Sous la dir. de J. Le Goff. Paris, 1978.

26 Couteau-Begarie H. Le phenomene "Nouvelle histoire. Grandeur et decadence de l'ecole des Annales". Paris, 1989, p. 118.

27 Nora P. Presentation de la collection "Bibliotheque des histoires". Paris, 1971.

стр. 135


циальных структур, которые на деле всегда являлись если не творением чьей-то злой воли, то, во всяком случае, результатом изобретения и целенаправленного внедрения в социальную практику. Впрочем, еще за четверть века до Фуко "критическая философия истории" Раймона Арона, подвергла критике "объективистскую" концепцию науки, связываемую с традицией Дюркгейма: не существует исторической реальности в готовом виде, которую ученому лишь надлежит старательно воспроизвести28 . По тем же позициям в 1950-х годах атаковал своих коллег из числа сторонников Лабрусса историк-антиковед Анри-Ирене Марру, напоминая, ссылаясь на Дильтея, что история изучает прежде всего единичные, неповторимые явления29 .

История не является наукой... и она никогда ею не станет, если только не перестанет быть сама собой, - развивал взгляды Арона другой антиковед, Поль Вейн, уже в 1970-х годах, соединив аргументы "критической философии истории" с аргументами, заимствованными у Мишеля Фуко. Удел истории - не знание, претендующее на научность, а повествование и рассказ, удовлетворяющей любознательность. Историки должны выстраивать свои междисциплинарные связи не с социологами, а с философами, задаваясь вопросами об эпистемологических основаниях своих теоретических практик, в рамках общей "археологии знания" (Вейн не скрывал своей приверженности идеям Мишеля Фуко, от которого он и заимствовал этот термин)30 .

Но и Вейн, и Марру были историками-антиковедами, представителями области, не сильно затронутой экспансией направления Лабрусса и Броделя. Поэтому подлинным сигналом, оповестившим о начале нового периода внутри самой дисциплины следует считать опубликованные в журнале "Ле Деба" статьи историков, специалистов в области Раннего Нового времени - Лоуренса Стоуна31 и Карло Гинзбурга32 .

Мнение английского ученого, признанного специалиста по социальной истории, суммировало накопившиеся в этой области кризисные тенденции. Стоун призывал к отказу от существующих в ней структуралистских моделей познания в пользу способов повествования и сюжетов "традиционной" истории. И в самом деле, идея, что называется, "витала в воздухе": некогда взявшись за изучение "объективно данных" структур, социальные науки вызвали, пользуясь метафорой Луи Альтюссера, "смерть человека", вернуть которого в исследование можно лишь проверенными средствами событийной, "не проблематизирующей" истории, сфокусированной на драматических сюжетах человеческих жизней и всегда принимающей форму рассказа.

Итальянский историк Карло Гинзбург, в свою очередь, предложил разграничение всех моделей познания на две - "галилеевскую", характерную для естественных наук, и "уликовую", имеющую дело с изменчивой человеческой реальностью, опознаваемой (в истории, психологии и медицине) лишь по уникальным косвенным признакам. Тем самым было подведено дополнительное и остроумное обоснование под, казалось бы, давно опровергнутую социальной историей посылку: история - наука об уникальном, а не повторяемом. Естественной формой подачи информации о неповторимом опять-таки является рассказ, жанр, радикально отличающийся от того, что в проекте социальных дисциплин привыкли считать "наукой" - ведь наука, как правило, использует в качестве способа презентации материала модели объяснения, а не описания.

С сего момента тема рассказа становится основным полемическим и критическим аргументом в спорах о действенности научных - по сути, тождественных "социальным" - моделей в истории. Знаковым для судеб современной историографии стало и


28 Aron R. Intoduction a la philisophie de l'histoire. Paris, 1948.

29 Marrou H. -I. De la connaissance historique. Paris, 1954.

30 Cm. Veyne P. Comment on ecrit l'histoire. Essai d'epistemologie. Paris, 1971 (рус. пер.: Вен П. Как пишут историю. М., 2003). Почему переводчик Л. А. Торчинский вопреки уже устоявшейся традиции транскрибирует его фамилию именно таким образом, остается непонятным.

31 Stone L. Retour au recit ou reflexions sur une nouvelle vieille histoire. - Le Debat, 1980, N 4. Это был перевод статьи, опубликованной годом раньше в английском журнале "Паст энд презент".

32 Ginsbourg C. Signes, traces, pistes. Racines d'un paradigme de l'indice. - Le Debat, 1980, N 6.

стр. 136


появление "Времени и рассказа"33 Поля Рикера. Эта книга с характерным посвящением памяти Анри-Ирене Марру всколыхнула старые эпистемологические дебаты. Еще в 1950-х годах Рикер, задумываясь над творчеством историка, подчеркивал постоянную напряженность между объективностью, заведомо недостижимой и неизбывной субъективностью исследователя34 . Развивая всю ту же мысль, в своей новой книге, Рикер вновь придает ценность истории-рассказу, обращаясь к поэтике исторического творчества, к субъективному переживанию времени историками. А ведь не так давно казалось, что жанр исторического повествования навсегда исчез со страниц трудов, написанных в духе школы "Анналов"!

После того, как началось возвращение интереса к политической истории, к биографии и личности, т.е. к темам которые традиционно игнорировались в "Анналах", естественным образом объектом критики со временем стало само это знаменитое движение. Вскоре сомнения коснулись и самих "анналистов", которые постепенно втягивались в обсуждения кризиса идентичности и опасного, с точки зрения последствий, измельчания проблемного поля истории. В 1985 г. Фернан Брод ель с горечью констатировал "огромный разрыв" со своими наследниками, которые оставили всякую перспективу тотальной истории35 .

Но это были ламентации патриарха "вторых" "Анналов". Оценка ситуации его преемниками, принадлежащими к следующему поколению, была несколько иной. Напомним, что вопреки тому мнению, которое стихийно сложилось в нашей стране - "Анналы" никогда не представляли собой научную школу закрытого типа. И потому так сложно писать об "Анналах": несмотря на то, что там провозглашались иногда определенные манифесты, и в целом можно выделять некоторые преобладающие тенденции, палитра конкретно-исторических исследований всегда оказывалось богаче рамок, отводимых историографами "Анналам" данного периода. На страницах этого журнала часто соседствовали друг с другом диаметрально противоположные высказывания по поводу того, "как писать историю". Кстати, Поля Вейна считали и считают историком, близким "Анналам"36 , да и имя Поля Рикера появляется на страницах этого издания довольно часто.

Неудивительно поэтому, что представители "третьего поколения" также постепенно меняли свои позиции по отношению к изначальным своим утверждениям37 . Если в упоминавшемся выше словаре основных понятий "Новой истории", выпущенном в 1977 г., вообще отсутствовала политическая история, то уже в 1987 г. в анонсе своего проекта издания "Истории Франции" Жорж Дюби, выражая общую позицию редакции, представленной также Эммануэлем Ле Руа Ладюри, Франсуа Фюре и Морисом Агулоном, заявляет о преимущественном внимании коллектива к политическому измерению истории.

В 1980-х годах набирала обороты критика традиций социальной истории 50 - 60-х годов (в основном в форме критики "Анналов", для историографического удобства отождествляемых со всей социальной историей)38 .


33 Ricoeur P. Temps et recit, t. 1 - 3. Paris, 1983 - 1985.

34 Ricoeur P. Objectivite et subjectivite en histoire. - Journees pedagogiques de coordination entre l'enseigne-ment de la philosophic et celui de l'histoire. Sevre, 1952, p. 31.

35 Braudel F. - Chateauvallon, 20.X. 1985.

36 Delacroix C, Dosse F., Garcia P. Les courants historiques en France, 19e-20e siecle. Paris, 2002, p. 244.

37 Этот "дрейф" с тревогой отмечали советские наблюдатели жизни "Анналов": Соколова М. Н. Современная французская историография. М., 1979; Далин В. М. Историки Франции XIX-XX веков. М., 1981; Афанасьев Ю. Н. Историзм против эклектики: Французская историческая школа "Анналов" в современной историографии. М., 1983.

38 См., например, Couteau-Begarie H. Le phenomene "Nouvelle histoire". Strategic et ideologie des nouveax historiens, Paris, 1983; Dosse F., L'histoire en miettes: des "Annales" a la "nouvelle histoire". Paris, 1988; Burke P. The French Historical Revolution. The Annals School, 1929 - 1989. Stanford, 1990; Carrard Ph. La Poetique de la Nouvelle histoire (le discours historique franc, ais de Brodel a Chartier). Paris, 1998.

стр. 137


"Анналисты" не боялись отвечать своим критикам. Так, Жак Ле Гофф объяснил существующий момент нестабильности в исторической науке более широким кризисом социальных наук вообще39 . Бернар Лепти резюмировал кризисные тенденции в статье о "критическом повороте", где содержался призыв к обновлению40 .

В развитие этой же статьи в следующем году в "Анналах" появился целый номер, посвященный "критическому повороту", где были опубликованы статьи, показавшие явный разрыв с многими прежними положениями "Новой истории"41 . Этот номер был чрезвычайно знаменателен и поучителен. Знаменателен потому, что с этого момента некоторые историографы начинают отсчет нового поколения - "четвертых Анналов". Поучителен - поскольку демонстрирует специфическую модель поведения солидного историографического направления в условиях, многими определямых как "кризис". Реакция на кризис - реальный или мнимый - могла быть многообразной. Можно было гордо игнорировать все нападки и, руководствуясь принципом "собака лает - караван идет", сохранять верность старым традициям, ориентируясь на круг оставшихся единомышленников. Можно было отряхнуть прах научных предшественников со своих ног и заняться их разоблачением, и, перехватив инициативу у своих оппонентов, стать еще большими критиками концепции истории как социальной науки, чем новые критики "Анналов". Обе модели "кризисного поведения", столь хорошо знакомые российскому сообществу историков, имеют свои плюсы и минусы. Какой путь избрали авторы, публикующиеся на страницах "Анналов"?

Сформировать новую позицию журнала по вопросу о "кризисе" в исторической науке и впрямь было непросто. С одной стороны, было необходимо сохранить репутацию журнала как экспериментальной площадки социальных наук. С другой стороны, говоря о приверженности обновлениям и частично учитывая критику в собственный адрес, "Анналы" в тоже время должны были защитить свою прежнюю идентичность. Отсюда вытекала некоторая расплывчатость - в форме поиска "золотой середины" прозвучавших выводов и предложений.

"Эпоха сомнений" в истории была признана результатом общего кризиса социальных наук, вызванного утратой влияния парадигм и провалом проекта безудержной междисциплинарности 1960 - 70-х годов. Соответственно была признана "окаменевшей" социальная история направления Лабрусса, т.е. та объективистская макроисторическая модель, где приоритет отдается глобальным социальным детерминациям. В то же время вопрос об социальных акторах (носителях социального действия, проще говоря - действующих лицах истории) становится центральным, необходимые в данной модели объяснения реальности понятия стратегий, компромиссов, соглашений определяются как "достойные размышлений".

"Критический поворот" выразил также мнение "Анналов" по поводу дебатов о типе научности в истории, существующих в системе координат двух крайних методологических полюсов: модели "риторической" истории, на которой настаивали среди прочих адепты так наз. "лингвистического поворота", и последней версии позитивизма, ассоциируемого с историей Лабрусса. "Платформа позитивизма"42 отбрасывается "Анналами" из-за того, что игнорирует процессы социального конструирования реальности и постулирует, что обобщающие категории - такие, как "буржуазия" или "государство" - есть действительность, которую можно встретить во плоти (эта мыслительная процедура обозначается теоретиками как реыфикация категорий). "Риторическая" же


39 Le Goff J. Preface a la nouvelle edition de la "Nouvelle histoire". Bruxelles, 1988.

40 Histoire et sciences sociales. Un tournant critique? - Annales ESC, 1988, N 2.

41 Tentons l'experience. - Annales ESC, 1989, N 6.

42 Следует оговориться, что термин "позитивизм" почему-то обрел под пером историографов сугубо негативное значение и без особых оснований применяется для любого направления, исходящего из презумпции существования "объективной исторической реальности", постигаемой путем работы историка, оснащенного научными методами исследования. Вряд ли Эрнст Лабрусс согласился бы с тем, что его причисляют к последователям Огюста Конта.

стр. 138


история признается равно неприемлемой, поскольку отказывается видеть какую-либо внетекстуальную реальность, низводя историю к деятельности по интерпретации текстов, замкнутых на себе самих.

Таким образом, "критический поворот" есть одновременно ответ на критику "Анналов" и выборочное усвоение практик, считающихся новаторскими в истории и других социальных науках. Бегло перечисляются, как достойные внимания: вклад неомарксистов-последователей Э. Томпсона, социального конструктивизма, итальянской микроистории, культурной антропологии Гиртца, герменевтики Рикера, направления прагматической социологии Болтански и Тевено. По утверждению Бернара Лепти, "критический поворот" вовлекает "Анналы" в процесс "кристаллизации новой прагматической парадигмы", которая предлагает "другие" практики для социальной истории. Несомненно, "Анналы" несли определенные потери (в частности, многие французские историки старшего поколения отказывались продлевать подписку на этот журнал). Но в целом ущерб от кризиса был минимизирован - достаточно вспомнить триумфальную юбилейную конференцию, посвященную "Анналам" в октябре 1989 г. в Москве, где помимо прочего были озвучены некоторые положения авторов программных статей, посвященных критическому повороту43 .

В 1994 г. в знак своего обновления и разрыва с платформой Лабрусса "Анналы" вновь меняют подзаголовок, именуясь теперь: "История, социальные науки" и вводят в комитет редакции экономистов Лорана Тевено и Андре Орлеана. Это кадровое изменение в составе редколлегии не свидетельствовало о повышении интереса к экономической истории - оба новых члена были известны как представители "прагматического поворота" в общественных науках.

Поиски, открытые "критическим поворотом" в 1990-х годах, часто велись в направлении, обозначенном как "прагматическая перспектива". А в конце 90-х можно было услышать также и о подлинном "социологическом повороте", который переживают гуманитарные науки в связи с подъемом социологических течений социального конструктивизма, и в первую очередь, прагматической социологии, представленной именами М. Каллона, Б. Латура, поздними работами Л. Болтански и Л. Тевено.

Понятие социального актора является в ней центральным. Базовые же понятия прагматической социологии суть перевод, смещение и сети. В данной теоретической модели акторы постоянно осуществляют задачу перевода своих языков, интересов и идентичностей на языки, в интересы и идентичности других людей. В результате такого многообразного и разнонаправленного взаимодействия происходят смещения, которые, в форме своеобразных социальных компромиссов и формируют более или менее устойчивые состояния мира - "сети".

В качестве метода социологи-прагматики выбирают полный плюрализм описательных и объяснительных стратегий. Принципиальная новизна состоит в том, что в традиционной социологии проходят незамеченными масса людей или данных, которые появляются там только в качестве определенной интервьюируемой категории. Прагматическая социология отвергает всякий подход, который априори фиксировал бы социально устойчивые черты изучаемых личностей и тем более групп, она не дает никаких окончательных интерпретаций. Характеристики персонажей всплывают только в объяснениях других, либо в повествованиях самих изучаемых, и они относятся сугубо к данной к конкретной ситуации. Тем самым исследователь, лишенный привычных социологических принуждении, заново открывает мир самого актора44 .

Бернар Лепти пожалуй, более других стремился развивать в истории теоретическую рефлексию данного типа. По его инициативе в 1995 г. вышел в свет сборник -


43 См. Бессмертный Ю. Л. Споры о главном: (К итогам коллоквиума). Международный коллоквиум "Школа "Анналов" вчера и сегодня". - Новая и новейшая история, 1990, N 6, с. 123 - 131.

44 Benatouil T. Le critique et le pragmatique en sociologie. Quelques principes du lecture. - Annales HSS, 1999, N 2, p. 297 - 298.

стр. 139


"Формы опыта" с красноречивым подзаголовком: "другая социальная история". Во вступительной статье Лепти подчеркивал, что в центр исторической парадигмы - после десятилетий доминирования структуралистских моделей Лабрусса, а затем ментальностей - в 1990-х годах впервые становится актор, вовлекая в исследование целый комплекс нововведений45 .

Основные социальные категории - классы, группы, общества, общности (включая даже этнические общности), - вопреки предшествующим взглядам, не являются чем-то заданным, равно как не является заранее определенной принадлежность индивида к какому-либо "статусу", точно фиксированному на лестнице социальной иерархии. Положение индивида, группы, общности является результатом многочисленных договоренностей, характеризуется стечением самых разнообразных обстоятельств (историкам особо полюбился термин "конфигурация", позаимствованный из социологических построений Норберта Элиаса). Конечно, такие понятия, как "сословие", "государство", "социальная группа", остаются в трудах этих исследователей, но только как категория социальной практики, в той мере, в какой актор (будь то семья французских дворян XVI в. или туринский рабочий XIX столетия) сталкивается с этими понятиями, и пытается учитывать их в своих жизненных планах и поступках.

Как аналитическая модель актор вовлекает так называемое "короткое", событийное время, ранее не рассматривавшееся в социальной истории. Это формат жизни самого действующего лица, определяющий горизонт его ожиданий, глубину его памяти, восприятие исторического опыта, и только на данном микроуровне возможны исследования социального действия.

Но такой подход требует и другого по сравнению с предшествующими парадигмами способа презентации исследования, предполагая возвращение истории к старым описательным формам изложения вместо научного объяснения.

По-видимому, сборник "Формы опыта" мог претендовать на роль, аналогичную той, которую сыграло уже упоминаемое нами издание 1977 г. "Новая история" - роль манифеста нового направления. Однако, к сожалению, жизнь Лепти рано оборвалась. И в большинстве случаев наработки участников этого сборника так и остались в большей степени раздумьями, чем четко сформулированной исследовательской программой, позволяющей делать широкомасштабные обобщения.

Следующий сборник, вышедший уже после смерти Лепти, носил заголовок: "Игры масштаба" ("Jeux d'echelles" - парафраз названия книги Броделя "Jeux d'echanges" -"Игры обмена"). На сей раз акцент был сделан на важности выбора масштаба исследования деятельности акторов. В большей степени, чем в предыдущем издании подчеркивался источник вдохновения и заимствования - итальянская микроистория (во Франции о ней много писал Ж. Ревель), а также близкая ей по духу немецкая история повседневности46 . Микроистория показывает принципиально новую стратегию знания: в зависимости от уровня "приближения" исследователя меняется, по выражению Ж. Ревеля, не просто размер видимого объекта, но его форма и замысел47 . Идея специфической рациональности акторов, способных использовать в своих целях и трансформировать социальный мир, проект "просопографии массы", понятие "исключительного нормального" (предложенное Эдоардо Гренди, чтобы обозначить, что отдельный яркий документ может быть более показательным, чем статистическая серия) - эти темы и понятия, характерные для микроистории, удаляют ее как от схем социальной макроистории, так и от истории ментальностей. В проекте микроистории внимание переносится на индивидов или малые группы, темы частной жизни, персо-


45 Les formes d'experience. 'Auere histoire sociale. Sous la dir. de B. Lepetit. Paris, 1995.

46 См.: Прошлое крупным планом: Исследования по микроистории. Под общей редакцией М. Крома, Т. Сокала, Ю. Шлюмбума. СПб., 2003.

47 Jeux d'echelles. La micro-analyse a l'experience. Sous la dir. de J. Revel. Paris, 1996, p. 19.

стр. 140


нального и повседневного, личные стратегии, что зачастую плохо поддается генерализации и с трудом сочетается с макроподходами.

В поисках возможностей такого сопряжения микро - и макроподходов поднимают вопрос о "шкалах анализа" в социальной истории. Уже упомянутая проблема "реификации категорий" отражает сложность перехода с уровня исследований самостоятельных социальных акторов к созданию и использованию предопределяющих категорий, пригодных для анализа социальных макрогрупп. В целом, по мнению ряда историков, социальная микроистория улучшает "связи между наблюдаемыми объектами", а отказ от субстанциональности категорий приводит к необходимой в анализе контекстуализации и подвижности социальных объектов48 .

В качестве успешного преодоления дихотомии "микро-" и "макроподходов" во французской историографии часто приводят в пример историка-неомарксиста Эдварда Пал-мера Томпсона. Большой популярностью пользуется его впервые изданная еще в 1960-х годах книга "Образование английского рабочего класса"49 . Новизну его исследовательской практики усматривают в том, что, оставаясь приверженцем социальной макроистории, автор рассматривает рабочий класс не в качестве привычной абстракции, но как конкретно-историческое отношение, которое воплощается "в реальных людях и контекстах", а сама история английского рабочего класса разворачивается в активный процесс, создаваемый участниками событий.

Из французских историков одним из наиболее активных теоретиков проблемы сочетания "структуры" и "действия", микро- и макроанализа остается Роже Шартье. Важным средством необходимой историзации категорий он считает понятия "конфигурация" и "процесс", которые позволяют перейти от истории метальностей и прочих моделей, построенных на "горизонтальных" социальных срезах (страт, инстанций, уровней) к восприятию подвижного социального взаимодействия, где системы репрезентации не сводятся к определенным статусным позициям50 .

В качестве примера последнего (т.е. несоответствия реальных культурных практик схемам социальных подразделений, казалось бы общепринятых в науке) Шартье опровергает противопоставление народной и ученой культур. Отправной точкой данной ревизии исторических аксиом могут считаться работы социологов Жана-Клода Пассрона и Мишеля Гриньона. Они доказали, что все исследования народных культур колеблются между двумя полюсами, во-первых, популизма, абсолютизирующего народные культуры, во-вторых, легитимизма, сводящего социальные практики лишь к деятельности элиты, навязывающей затем свою культуру остальным слоям общества51 . Но ученые не вырабатывают эти позиции в ходе изучения реальных культурных практик, а занимают их изначально, подбирая затем факты под ту или иную концепцию.

Роже Шартье и близкий к нему в этом Даниэль Рош отстаивают "социокультурную" историю практик, называя себя преемниками Мишеля де Серто52 . Последний в пику историкам ментальности, склонным допускать, что ментальные структуры, пусть даже обладая большой автономностью и собственным ритмом эволюции, в целом являются отражением социальной реальности, считал необходимым идти от культурных фактов к социальным конфигурациям. Тем самым предлагалось оставить всякую идею объективно данной социальной и профессиональной основы культурных практик. Более того, Шартье предлагает рассматривать сферу культурного в качестве


48 Charle Ch. Micro-histoire sociale et macro-histoire sociale. Quelques reflexions sur les effets des changements de methode depuis quinze ans en histoire sociale. - Histoire sociale, histoire globale. Sous la dir. de Ch. Charle. Paris, 1993.

49 Thomson E.P. La formation de la classe ouvriere anglaise. Paris, 1988.

50 Chartier R. Elias: une pensee des relations. - Espaces Temps, 1993, N 53/54.

51 Коркюф Ф. Новые социологии. СПб., 2002, с. 61.

52 Chartier R. Strategies et tactiques. De Certeau et les "arts de faire". - Idem. Au bord de la falaise, Paris, 1998.

стр. 141


"обобщающего" аспекта социальной истории, провозглашая тем самым наступление эпохи "культурной истории социального"53 .

Однако не стоит думать, что все современные французские историки занимаются теоретическими поисками в духе "четвертых" "Анналов"54 . Так, например, авторитетный исследователь французской социальной истории Антуан Про полагает, что отвлеченные изыскания в духе Бернара Лепти слишком удалены от конкретики вещей55 . Отвечая на вызов, брошенный "Анналам" теми, кто с философских, филологических или социологических позиций отрицал научный статус истории, представители "критического поворота" настолько увлеклись рассуждениями об эпистемологических принципах исторического исследования, что делались все менее понятными основной массе "практикующих историков". Это можно было бы исправить, предложив какую-нибудь новую синтетическую картину истории Франции, как это не раз делалось прежде сторонниками истории в духе Лабрусса или адептами "ментальностей". Но пока такой синтез так и не осуществлен.

Примером более успешно развивающейся тематической области исторической науки является политическая история. Одним из главных устремлений сторонников "новой политической истории" (среди них есть и бывшие последователи "школы Лабрусса", такие как Ален Корбен и особенно Морис Агулон56 ), является "реабилитация" политического как объекта исследования. При этом уже политическое (а не культурное - вспомним конкурирующий проект Шартье) рассматривается как тотальная управляющая связь общества, которая охватывает все остальные уровни реальности. Терминологический ряд "новой политической истории" включает понятия сети, среды, поколения, репрезентации, но основным признается понятие политической культуры, определенной как "мощный индикатор этоса нации и гения народа" или "совокупность репрезентаций, объединяющих человеческую группу"57 .

Вариантом интерпретаций политического стала и "история современности", занимающаяся периодом второй мировой войны и позднейшим временем. Это трудно понять российскому читателю, но "актуальная" история современности по давно установившейся французской традиции не считалась достойной преподавания и изучения. Все события менее чем полувековой давности считались уделом журналистики и политики. Отсюда незыблемые представления о том, что нельзя пользоваться "не отлежавшимися" архивами, и что отсутствие временной дистанции лишает историка способности к объективности58 . Поэтому "историки современности" изначально выступают как новаторы. Аргументируя научную состоятельность своих исследований, они ссылаются на размышления Рикера о закономерностях и режимах исторического исследования. И в самом деле, если все без исключения исторические сочинения базируются на принципах литературного жанра, подчиняясь принуждениям интриги и опро-


53 Chattier R. L'histoire culturelle aujourd'hui. - Genese, 1994, N 15.

54 В самих "Анналах" концепцию смены поколений - первого, второго, третьего и, наконец, четвертого, признают неохотно. Однако такого рода деление остается весьма употребимым у историографов движения. Так отличительной чертой последнего актива редакции "четвертых" "Анналов" - А. Бюргьера, Ж. -И. Гренье, Б. Лепти, Ж. Ревеля, Р. Шартье - признается высокая степень рефлексивности и внимания к теоретическим основаниям профессии историка. См., например, Herubel J. -P. Annales historiography and theory. A selective and annotated Bibliography. Westport (Connecticut) London, 1994, p. 3. Некоторые, впрочем, не признают этого деления, считая, что эпоха "третьих Анналов" продолжается по сей день См. Ястребицкая А. Я. О культур-далогической природе историографического: взгляд из 90-х. - XX век методологические проблемы исторического познания, ч. 1. М, 2001.

55 Prost A. "Histoire, verite, methods". Des structures argumentatives de l'histoire", dossier "Histoires et Historiens". - Le Debat, 1996, N 92.

56 См., например, Agulhon M. Les metamorphoses de Marianne. L'imagerie et la symbolique republicaine de 1914 a nos jours. Paris, 2001.

57 Remond R. Du politique. -Idem. Pour une histoire politique, Paris, 1988.

58 Bedarida F. Temps present et presence de l'histoire. - Ecrire histoire du temps present. Paris, 1993.

стр. 142


вергая модель строгой научности, то почему недавние события являются менее предпочтительным объектом, чем любые другие?

Однако важнейшим мотивом для оживления исследований политического являются тесно взаимосвязанные темы памяти, идентичности, национального, ситуация, которую Нуарьель охарактеризовал как "момент памяти" в обществе и "момент идентичности" в историографии.

Многотомное издание "Места памяти", руководимое Пьером Нора, открывая тематическое направление "истории памяти" и интегрируя связи между историей, памятью и национальной идентичностью, стало одним из самых сильных проектов современной французской историографии59 .

Еще в 1978 г. Нора отмечал усиление интереса в обществе к проблемам исторической памяти, но подлинный "бум" мемориальных практик и "музеизации" прошлого приходится на 1980 - 90-е годы: "время поиска истоков", мания юбилеев, одержимость желанием "сохранить все" в виде "национального достояния" (patrimoine)... Память превращается во влиятельную составляющую коллективных репрезентаций.

Кризис "национального французского мифа", связанный с закономерным окончанием многих исторических процессов, с точки зрения Нора, приводит к разрывам между историей и национальной памятью. Это воплощается в стихийном, зачастую инструментальным использовании прошлого, поставленного на службу отдельных социальных групп. В данном отношении "Места памяти" могут быть прочитаны как попытка вернуть прошлое под контроль историков.

Проект балансирует между эмпирической программой исследований, изучающих класс символических объектов - "мест памяти", и той самой "другой" манерой писать историю, в принципе приложимой любому объекту, который Нора вместе с Марселем Гоше именуют символической историей "во второй степени", историей феноменов памяти.

Нора возрождает проект "тотальной истории" "Анналов", но, в отличие от них, делает обобщающим инструментом истории политическое. "Места памяти" - иногда материальные, а иногда чисто символические объекты - сохраняют свое культурное значение и даже политическую власть, пока о них помнят, формируя в настоящую эпоху другой круг социальных обязательств историка, нежели раньше.

Главная причина таких изменений - упомянутый конец французского национального мифа - провоцирует разрыв преемственности исторического времени, которое выражалось некогда в понятии прогресса. И актуальная задача современного историка - соткать новое полотно национальной идентичности, настойчиво транслируя в памяти народа важнейшие исторические символы и препятствуя любым попыткам спекуляции исторической памятью.

Начиная с 1990-х годов анализ представителей "социальной истории" во все большей мере направлен на изучение истории самого сообщества историков. При этом они опираются на достижения социологии - науки, представленной именами П. Бурдье, Ж. -К. Пассрона, П. Бергера, Т. Лукмана, М. Каллона, Б. Натура и ряда других60 .

В частности, из социологии интеллектуалов Пьера Бурдье заимствуется способ анализа легитимной культуры, ее поддержания и воспроизводства, в котором ключевым является понятие "символического насилия", выявляющее то, как "доминируемые" признают власть над собою господствующих групп. То, что этот принцип исследования был применен социологом не только к описанию африканских племен, но к анализу отношений во французской академической среде, в свое время возмутило многих его коллег. Но для Бурдье анализ социальной специфики условий научного производства призван обнажить нормы социальной и политической жизни, оправдывается принципом свободы, унаследованным еще от Спинозы: настоящая свобода - знать,


59 Nora P. Les lieux de memoire, v. 1 - 7. Paris, 1984 - 1992.

60 Коркюф Ф. Указ. соч., passim.

стр. 143


что тебя ограничивает, чтобы мыслить и действовать определенным образом. Необходимо показывать обществу всевозможные принуждения и "размывать" их, разрушая те идеологии, которые представляют разнообразные проявления социального насилия результатом экономической, технической или природной неизбежности61 .

Стратегии исследования, намеченные Бруно Латуром и Мишелем Каллоном, также выражают общую идею, согласно которой жизнь науки является безусловно социальной, сконструированной и обговоренной акторами, в ней нет и не может быть "чистого" беспристрастного исследования, идущего неумолимой поступью Прогресса.

Некоторые историки оказались увлечены этой исследовательской перспективой. Отнюдь не считая себя социологом науки, еще в 1986 г. Даниель Рош озадачился проблемами формирования профессионального сообщества и анализировал нормы его функционирования62 . Антуан Про, в книге, предназначенной начинающим историкам, предложил вернуться к определению социальных оснований "ремесла" историка63 . Жерар Нуарьель в книге "О кризисе истории" уделил центральное место поколенческим факторам, ставкам власти, механизмам конкуренции в исторической науке, социальной функции истории64 , предлагая также и собственную версию развития "прагматической перспективы", но в русле "прояснения повседневных профессиональных практик"65 . С его точки зрения, необходимо:

- перенести дискуссии с рассуждений об основаниях знания на другие аспекты исследования;

- развивая междисциплинарность, каждый раз доказывать на языке своей науки полезность произведенных заимствований;

- чаще работать над коллективными проектами, соединяющими представителей разных дисциплин;

- создавать новые общности и направления, но при этом четко проговаривать всю последовательность необходимых действий - не только "что делать?", но и "как делать?", по возможности избегая "революционных" заявлений.

В заключение необходимо также сказать о том, как французские историки решают для себя сейчас вопрос о соотношении истории и философии. Как уже было отмечено, множество споров о возможности поиска исторической истины, о процедурах верификации в истории, о жанровой специфике исторического познания опиралось на изыскания литературоведов, доказавших принципиальное родство историописания со всеми другими типами текстов. Наибольшей дискредитации научность моделей познания в истории подверглась в дискуссиях со сторонниками "лингвистического поворота", утверждающих в своих предельных версиях, что внетекстовой реальности не существует в принципе66 .

В воззрениях французских историков явно преобладает "антилингвистическая" позиция67 . Она отрицает релятивизирующие последствия лингвистического поворота68 и стремится найти ему своего рода теоретический противовес, более подходящий французской историографии. Несмотря на то, что сторонники "лингвистического поворота" в своих манифестах зачисляли себе в союзники Роже Шартье, последний не соблазнился подобной перспективой и уже с 1982 г. начал участвовать в дебатах с пост-


61 Benatouil T. Le critique et le pragmatique en sociologie. Quelques principes du lecture. - Annales HSS, 1999, N2, p. 291 - 293.

62 Roche D. Les historiens aujourd'hui. Remarques pour un debat. - Vingtieme siecle. Revue d'histoire, 1986, N 12, p. 3 - 20.

63 Prost A. Douze lecons sur l'histoire. Paris, 1996 (рус. пер. - Про А. Двенадцать уроков по истории. М., 2000).

64 Noiriel G. Sur la crise de l'histoire, Paris, 1996.

65 Там же, с 191 - 203.

66 См. выше о "критическом повороте" в "Анналах".

67 Delacroix Ch., Dosse F., Garcia P. Les courants historiques en France, 19 - 20 siecles, Paris, 1999, p. 275.

68 Chartier R. Quatre questions a Hayden White. - Storia Delia Storiographia, 1993, N 24.

стр. 144


структуралистами69 , отстаивая право на существование социальной истории культуры "a la francaise" и утверждая, что необходимо поддерживать различение между дискурсивными и недискурсивными практиками. Шартье, Ревель и Жюлия настаивают на переходе "от радикального разделения между реальным и его репрезентациями к определению репрезентаций социального мира как элементов, конституирующих само социальное, а также как инструментов и ставок социальной борьбы70 .

Во Франции из данного типа анализа оказались востребованными скорее рассуждения о релятивизме и достоверности в истории, чем трактовка процедур письма и поэтики в текстах историков. Это во многом объясняется ролью Поля Рикера, обозначившего не только вклад, но и лимиты нарративистских течений для исторической рефлексии71 .

Рикер стремился вернуть в историю герменевтическое измерение, доказывая, что современной школе историков "чужда проблематика понимания. Даже наиболее теоретические работы историков этой школы - это сочинения ремесленников, рассуждающих о своем ремесле"72 . Данная характеристика имеет свои сильные и слабые стороны: обладая несокрушимой методологией специалистов, историки недоверчивы по отношению к философии и оттого глухи к ее даже самым очевидным доводам. Между тем, для укрепления теоретических позиций дисциплины необходимо понять некоторые ее особенности. Например, принять невозможность нейтральных суждений в истории - поскольку проект научной нейтральности уже имеет этически окрашенный характер, вдобавок историографический проект подчиняется тем же законам, что и художественный рассказ, и в их основании равно лежит тот или иной тип интриги. Тема рассказа действительно вошла в рефлексию французских историков, но без адаптации релятивистских настроений73 . Да и сам Рикер, утверждая повествовательную сущность истории, настойчиво защищал проект объективности истории и присущий ей способ видения реальности от сведения дисциплины к литературной фикции по методу X. Уайта.

Наряду с Рикером важнейшей теоретической референцией и новым способом обоснования эпистемологической автономии историков являются работы социолога Ж. -К. Пассрона. Следуя традиции Макса Вебера, он отстаивает для социальных наук


69 Постструктурализм - влиятельное идейное течение последней трети XX в. "Свое название он получил потому, что пришел на смену структурализму как целостной системе представлений и явился своеобразной его самокритикой, а также в определенной мере естественным продолжением и развитием изначально присущих ему тенденций. Постструктурализм характеризуется прежде всего негативным пафосом по отношению ко всяким позитивным знаниям, к любым попыткам рационального обоснования феноменов действительности, и в первую очередь культуры. ...В самом общем плане доктрина постструктурализма - это выражение философского релятивизма и скептицизма, "эпистемологического сомнения", являющегося по своей сути теоретической реакцией на позитивистские представления о природе человеческого знания. Если классическая философия в основном занималась проблемой познания, т. е. отношениями между мышлением и вещественным миром, то практически вся западная новейшая философия переживает своеобразный "поворот к языку" (a linguistic turn), поставив в центр внимания проблему языка, и поэтому вопросы познания и смысла приобретают у них чисто языковой характер. В результате и критика метафизики принимает форму критики ее дискурса или дискурсивных практик, как у Фуко. Таким образом, язык рассматривается не просто как средство познания, но и как инструмент социальной коммуникации, манипулирование которым господствующей идеологией касается не только языка наук (так называемых научных дискурсов каждой дисциплины), но главным образом проявляется в "деградации языка" повседневности, служа признаком извращения человеческих отношений, симптомом "отношений господства и подавления". - Ильин И. П. Постмодернизм от истоков до конца столетия: эволюция научного мифа. М., 1998, с. 13 - 14.


70 Chartier R. L'histoire culturelle. -Revel J., WachtelN. Une ecole pour les sciences socials, Paris, 1996, p. 81.

71 Ricoeur P. Op. cit., passim.

72 Рикер П. Время и рассказ, т. 1. Интрига и исторический рассказ. М. - СПб., 1998, с. 118.

73 См., например, Hartog F. L'art du recit historique. - Passes recomposes. Champs et chantiers de l'Histoire. Paris, 1995, p. 185 - 188.

стр. 145


режим научности, отличный от наук о природе. Социальные науки - всегда эмпиричны, их нельзя подвергать процедуре попперовской фальсификации, поскольку эксперименты здесь невозможны, понятия всегда исторически контекстуализированы, а доказательство осуществляется через примеры. История социальных наук должна рассматриваться не как кумулятивное знание, но как сосуществование и преемственность многих "языков описания", которые считают теоретическую множественность обязательным условием74 .

Однако полного единства позиций по поводу приоритетов профессии и будущего гуманитарных наук у французских историков нет. Ж. Нуарьель, как уже было отмечено выше, настаивает на дистанции по отношению к философским дебатам о связях познания и реальности - предмета, в котором историки некомпетентны. Он отмечает в "дрейфе к теоретическому", который был произведен междисциплинарным авангардом историков-эпистемологов 1970-х годов (Вейн, де Серто) отказ от истории, сфокусированной на практических вопросов исследования (традиция Марка Блока), и видит в этом одну из главных причин измельчения исторического сообщества, а также чувства кризиса, которое оно вызывает.

Философ и историк, вдохновитель журнала "Ле Деба" Марсель Гоше полагает, что текущий момент отражает более фундаментальные историографические эволюции, которые вызваны небывалым расширением объекта истории и круга источников75 .

По Ж. Ревелю, стороннику доминирующей среди историков точки зрения, есть опасность увязнуть в эпистемологических дебатах. Однако это не отменяет необходимости создания некой практической эпистемологии, которую разделяло бы большинство ученого сообщества76 .

Таким образом, в 1990-х годах вновь звучит вопрос о реинтеграции истории в общий режим социальных наук. Как это сказывается на положении социальной истории в современной Франции?

Возможно, она стала несколько скромнее в своих притязаниях на роль королевы исторического знания. Прежде всего потому, что не так много специалистов возьмут теперь на себя смелость говорить от имени "социальной истории" в целом. Даже определение ее границ стало теперь делом достаточно сложным, затрудняя работу библиографов вынужденных ломать голову над тем, в какую рубрику помещать название той или иной книги. Все большая часть работ, привычно разносимых по рубрикам: "история культуры и искусства", "интеллектуальная история", "пол и тендер", "история права", "исторические биографии", "политическая история" могут теперь с полным основанием фигурировать и в разделе "социальная история". Но даже если "социальная история" и не является безусловным "лидером" по числу публикаций - она остается в центре методологических дискуссий.

Их беглый обзор убеждает в том, что нельзя говорить сейчас о некой единой модели социальной истории во Франции. К немногим чертам, общим для различных направлений собственно социальной истории является стремление уйти от детерминистических моделей структурализма или функционализма (при том, что продолжает появляться много работ, написанных в этом ключе). Еще одна тенденция состоит в стремлении рассматривать социальные реальности не столько в качестве объективно существующих изначальных параметров, в который "втиснут" человек, но как подвижное взаимодействие индивидуальных и коллективных акторов. Каждое из этих действующих лиц наделено свободой выбора или свободой маневра и способно вступать с другими в соглашения, формирующие вечно подвижную и изменчивую социальную ткань. Это направление склонно выбирать в качестве ориентира прагматичес-


74 Passeron J. -C. Le raisonnement sociologique. L'espase non-popperien du raisonnement naturel. Paris, 1991.

75 Gauchet M. L'elargissment de l'objet historique. Inquietudes et certitudes d'histoire. - Le Debat, 1999, N 103.

76 Revel J. Au pied de la falaise: retour aux pratiques. Inquietudes et certitudes d'histoire. - Le Debat, 1999, N 103.

стр. 146


кую социологию. Другая тенденция рассматривает не столько акторов (действующих самостоятельно), сколько агентов (двигающихся под воздействием различного рода принуждений), помещаемых в канву понятия "хабитус". Такая тенденция, вдохновляемая социологией Пьера Бурдье, в большей степени учитывает воздействие внешних социальных принуждений, делающих носителей социального действия неспособными осознавать действительные причины своего поведения.

Так или иначе, в этих и других проектах гораздо большее, чем прежде, внимание уделяется индивидуальному действию и процессам коммуникации, анализируется поле "намерений" актора (или агента), а исследователю предоставляется большая свобода интерпретаций в анализе. Но от него теперь ожидается большее, чем прежде, внимание к теоретическому аспекту своей деятельности. Иными словами, формируется многоликая теоретическая культура, которую так по-разному диагностируют используя термины "дескриптивного", "прагматического", "интерпретативного", а иногда и "социологического" поворота. Важно, что при всем многообразии носители этих направлений продолжают во Франции отстаивать свое право практиковать историю как социальную науку.


© biblioteka.by

Постоянный адрес данной публикации:

https://biblioteka.by/m/articles/view/ПУТИ-ЭВОЛЮЦИИ-СОЦИАЛЬНОЙ-ИСТОРИИ-ВО-ФРАНЦИИ

Похожие публикации: LБеларусь LWorld Y G


Публикатор:

Беларусь АнлайнКонтакты и другие материалы (статьи, фото, файлы и пр.)

Официальная страница автора на Либмонстре: https://biblioteka.by/Libmonster

Искать материалы публикатора в системах: Либмонстр (весь мир)GoogleYandex

Постоянная ссылка для научных работ (для цитирования):

Н. В. ТРУБНИКОВА, П. Ю. УВАРОВ, ПУТИ ЭВОЛЮЦИИ СОЦИАЛЬНОЙ ИСТОРИИ ВО ФРАНЦИИ // Минск: Белорусская электронная библиотека (BIBLIOTEKA.BY). Дата обновления: 09.07.2021. URL: https://biblioteka.by/m/articles/view/ПУТИ-ЭВОЛЮЦИИ-СОЦИАЛЬНОЙ-ИСТОРИИ-ВО-ФРАНЦИИ (дата обращения: 29.03.2024).

Автор(ы) публикации - Н. В. ТРУБНИКОВА, П. Ю. УВАРОВ:

Н. В. ТРУБНИКОВА, П. Ю. УВАРОВ → другие работы, поиск: Либмонстр - БеларусьЛибмонстр - мирGoogleYandex

Комментарии:



Рецензии авторов-профессионалов
Сортировка: 
Показывать по: 
 
  • Комментариев пока нет
Похожие темы
Публикатор
Беларусь Анлайн
Минск, Беларусь
256 просмотров рейтинг
09.07.2021 (994 дней(я) назад)
0 подписчиков
Рейтинг
0 голос(а,ов)
Похожие статьи
Белорусы несут цветы и лампады к посольству России в Минске
Каталог: Разное 
6 дней(я) назад · от Беларусь Анлайн
ОТ ЯУЗЫ ДО БОСФОРА
Каталог: Военное дело 
7 дней(я) назад · от Yanina Selouk
ИЗРАИЛЬ - ТУРЦИЯ: ПРОТИВОРЕЧИВОЕ ПАРТНЕРСТВО
Каталог: Политология 
7 дней(я) назад · от Yanina Selouk
Международная научно-методическая конференция "Отечественная война 1812 г. и Украина: взгляд сквозь века"
Каталог: Вопросы науки 
8 дней(я) назад · от Yanina Selouk
МИРОВАЯ ПОЛИТИКА В КОНТЕКСТЕ ГЛОБАЛИЗАЦИИ
Каталог: Политология 
9 дней(я) назад · от Yanina Selouk
NON-WESTERN SOCIETIES: THE ESSENCE OF POWER, THE PHENOMENON OF VIOLENCE
Каталог: Социология 
11 дней(я) назад · от Yanina Selouk
УЯЗВИМЫЕ СЛОИ НАСЕЛЕНИЯ И БЕДНОСТЬ
Каталог: Социология 
11 дней(я) назад · от Беларусь Анлайн
EGYPT AFTER THE REVOLUTIONS: TWO YEARS OF EL-SISI'S PRESIDENCY
Каталог: Разное 
20 дней(я) назад · от Yanina Selouk
ВОЗВРАЩАТЬСЯ. НО КАК?
Каталог: География 
20 дней(я) назад · от Yanina Selouk
АФРИКА НА ПЕРЕКРЕСТКЕ ЯЗЫКОВ И КУЛЬТУР
Каталог: Культурология 
20 дней(я) назад · от Yanina Selouk

Новые публикации:

Популярные у читателей:

Новинки из других стран:

BIBLIOTEKA.BY - электронная библиотека, репозиторий и архив

Создайте свою авторскую коллекцию статей, книг, авторских работ, биографий, фотодокументов, файлов. Сохраните навсегда своё авторское Наследие в цифровом виде. Нажмите сюда, чтобы зарегистрироваться в качестве автора.
Партнёры Библиотеки

ПУТИ ЭВОЛЮЦИИ СОЦИАЛЬНОЙ ИСТОРИИ ВО ФРАНЦИИ
 

Контакты редакции
Чат авторов: BY LIVE: Мы в соцсетях:

О проекте · Новости · Реклама

Biblioteka.by - электронная библиотека Беларуси, репозиторий и архив © Все права защищены
2006-2024, BIBLIOTEKA.BY - составная часть международной библиотечной сети Либмонстр (открыть карту)
Сохраняя наследие Беларуси


LIBMONSTER NETWORK ОДИН МИР - ОДНА БИБЛИОТЕКА

Россия Беларусь Украина Казахстан Молдова Таджикистан Эстония Россия-2 Беларусь-2
США-Великобритания Швеция Сербия

Создавайте и храните на Либмонстре свою авторскую коллекцию: статьи, книги, исследования. Либмонстр распространит Ваши труды по всему миру (через сеть филиалов, библиотеки-партнеры, поисковики, соцсети). Вы сможете делиться ссылкой на свой профиль с коллегами, учениками, читателями и другими заинтересованными лицами, чтобы ознакомить их со своим авторским наследием. После регистрации в Вашем распоряжении - более 100 инструментов для создания собственной авторской коллекции. Это бесплатно: так было, так есть и так будет всегда.

Скачать приложение для Android