М. Институт Всеобщей истории РАН. 1998. 322 с.

Структура и содержание научного сборника хорошо продуманы редакционной коллегией (А.В.Чудинов - отав. редактор, Д.Ю.Бовыкии, Г.С.Черткова). Книга состоит из трех частей. Первая посвящена жизни и деятельности В.М.Далина (1902-1985). Здесь помещены воспоминания сына и коллег-историков, библиография трудов, не публиковавшаяся ранее работа самого ученого о А.Н.Савине. Во второй собраны статьи и сообщения российских и зарубежных специалистов по истории Французской революции. Третья - состоит из неопубликованных ранее работ уже ушедших от нас крупных представителей отечественной науки - Н.И.Киреева ("О Сен-Жюсте"), Я.М.Захера ("Последние работы"), К.П.Добролюбского ("Театр в эпоху термидора"), А.В.Адо ("Французская революция в советской историографии").

Статьи С.В.Оболенской и В.П.Смирнова воссоздают живой, не лишенный человеческих слабостей, но очень привлекательный образ Далина. При этом остаются и загадки. Главная из них: в чем секрет, позволивший немолодому и физически слабому человеку после 18 лет сталинских лагерей не просто вернуться к творческой деятельности, но и стать признанным научным авторитетом.

Далина, помимо трудов историков, волновало их отношение к действительности, к собратьям по научному сообществу. В статье о видном русском ученом Савине, основанной на дневниковых записях последнего, речь идет о его реакции на политические потрясения, конфликты в университете и одновременно об оценках, данных им крупным исследователям той поры. Они нелицеприятны, а отдельные, носящие разносный характер и касающиеся М.М.Ковалевского и П.Н.Ардашева, способны даже шокировать. Возможно, эти характеристики удивили и Далина, но он, следуя истине, воспроизвел их, оставив на долю читателя размышления о непростых отношениях, складывавшихся в научной среде.

С точки зрения тематики почти все исследования, входящие во вторую и третью части сборника, могут быть объединены в 3 группы: "Французская революция и Россия", "Террор и якобинская диктатура", "Период термидорианского Конвента и выработка Конституции 1795 г.".

В статье "Великая французская революция как явление русской культуры" А.В.Гордон ставит проблему осмысления Французской революции в России. Он критически оценивает такой подход к такой теме, который сводится к каталогизированию откликов на французские события конца XVIII века. "Исследователь движется от регистрации откликов на революцию к их систематизации, и акцент нередко делается на отражающей, скажем так способности русской мысли, между тем как во главе угла следует быть ее выразительным возможностям. Иными словами, изучая оценки Французской революции и характеристику французского революционного опыта в России, предстоит задуматься о том, как в этих оценках характеризовало себя российское общество, как оно себя выражало размышлениями, в которых исторические судьбы России поверялись историческим опытом революции" (с. 221). Ученого интересует то, как усваивало данный революционный опыт российское общественное сознание, как он служил материалом для раздумий о судьбах нашей

стр. 168

страны, ее месте в мировой истории. Гордон полагает, что Французская революция воспринималась в России в тесной связи о цивилизацией, которая ассоциировалась с наступлением Нового времени (с. 224-228).

Конкретно-историческая работа Чудинова, напротив, посвящена французу и русскому, наставнику и ученику, лидеру последних монтаньяров Ж.Ромму и отечественному реформатору начала XIX в. П.А.Строганову. Это фактически приступ к теме; здесь содержится характеристика источников и усилий предшественников. Чудинов уводит читателя вслед за архивом Ромма в увлекательное путешествие по нескольким странам Европы.

Другие материалы сборника посвящены Французской революции, как таковой. Ее первый период затрагивается в сообщении А.В.Тырсенко "Новый опыт биографического словаря "Словарь депутатов Учредительного собрания" Эдны Лёмэй". Статья самой исследовательницы - "Как умирали "отцы революции", - хотя и посвящена депутатам Конституанты, но непосредственно касается гибели части из них в результате преследований и репрессий в более позднее время. По подсчетам Лёмэй, из 1315 депутатов и их заместителей жертвами стали 102 человека - 8% (с. 126).

Террор как систему управления сквозь призму деятельности Робеспьера рассматривает Б.Бачко (Швейцария). Историк подчеркивает, что народ, в представлении Робеспьера, мог иметь только одну, единственную точку зрения (с. 149). На таком понимании народного суверенитета, исключавшем разномыслие, и базировался якобинский режим. В конечном счете это должно было привести к установлению личной диктатуры, к чему, как дает понять автор, и шло дело весной-летом 1794 года.

Не менее критически на террор, на политические порядки, восторжествовавшие во II г. Республики, смотрел Н.И.Кареев, чье видение якобинской политики всесторонне характеризует Д.А.Ростиславлев. По его словам, Кареев указывал на несоответствие якобинского курса провозглашенному революцией принципу свободы. Часть ответственности за это он возлагал на Ж.Ж.Руссо, идея которого о "единой общей воле" способствовала установлению диктаторского режима. В опубликованном в сборнике этюде самого Кареева рассмотрен якобинский общественный идеал, предусматривавший тотальный контроль властей над воспитанием, личной жизнью, семейными и дружескими узами. Следует согласиться с выводом Ростиславлева о том, что оценка Кареевым якобинской диктатуры как "казарменного государства" куда более адекватна, чем заключения современных историков-"робеспьеристов", оправдывающих несвободу и казни исключительными условиями того времени (с. 168).

Не в лучшем свете выглядит якобинская диктатура и в статье английского историка А.Форреста, посвященная поведению французских солдат в европейских странах. Автор подчеркивает, что захват материальных ценностей санкционировали власти, приказавшие командованию добывать провизию на оккупированных территориях еще осенью 1793 г., а в мае 1794 г. создавшие четыре агентства для вывоза всевозможных ценностей, в том числе, и предметов искусства (с. 176). Это ставит под сомнение соображения, высказанные в 1956 г. мэтром французской историографии революции Ж.Годшо, связывавшим ограбление завоеванных районов с Империей, в меньшей степени - с Директорией, но никогда - с якобинским правлением.

Якобинцы безжалостно реквизировали для военных нужд имущество французских обывателей. Один такой приказ, изданный О.Робеспьером - комиссаром Конвента при Итальянской армии, обнаружен в Российском государственном архиве литературы и искусства и опубликован Е.И.Лебедевой (ф. 1347, оп. 3, ед. хр. 19) (с. 139).

В сборнике помещены статьи двух советских историков, приобретших известность еще в довоенное время. Один из них, Я.М.Захер (1893-1963), прошедший, как и В.М.Далин, через ГУЛАГ, был и остается крупнейшим в отечественной науке авторитетом в изучении течения "бешеных". Одесский исследователь К.П.Добролюбский (1885-1953) - автор серьезных трудов по термидорианскому периоду выступает в сборнике как знаток театральной жизни того времени. Через призму зрительской реакции он показывает изменение политических настроений в стране.

На отражении в общественном мнении дебатов в Конвенте об ответственности тех или иных членов Великого Комитета общественного спасения за якобинский террор проливает свет письмо неизвестного автора Г.Бабефу, опубликованное Чертковой.

Статьи двух современных исследователей посвящены разработке депутатами новой Конституции (1795 г.). Д.Ю.Бовыкин касается роли исполнительной власти. Он показывает, что Конституция III г. устанавливала не равновесие, а иерархию властей, подчинение Директории законодателям (с. 217). Автор раскрывает причины такого положения: то депутатов пугали свежие

стр. 169

воспоминания о Комитете общественного спасения, то они видели в усилении исполнительной власти возврат к монархии, пусть в превращенной форме. Правомерен вопрос, поставленный Бовыкиным: не были ли уже в самой Конституции "заложены" политические конфликты 1795-1799 гг.? Не защищая Директорию, рискнем предположить, что дефицит у нее властных функций подталкивал к нарушениям основного закона страны, что сказалось и на судьбах режима.

Работа французского историка Я.Боска "Арсенал для подстрекателей ("Декларация прав человека как программа практических действий") связана с проблемой прав человека в конституционных актах революции - одной из наиболее дискутируемых в современной французской историографии. В статье наряду с обсуждаемым текстом будущей Конституции присутствует прежняя (1793 г.) с предпосланной ей Декларацией прав человека и гражданина. Последняя представляется автору чуть ли не идеальной, поскольку содержит ссылки на естественные права, включает более широкий спектр прав вообще, включая и допустимость народного восстания в случае попрания властью прав народа.

Существуют принципиальные расхождения между "якобинской" историографией, к которой принадлежит Боск, и "ревизионистским" или, как его сейчас называют, критическим направлением, представителям которого ближе формула "прав человека в обществе", принятая в Декларации 1795 года. Именно гражданские права - на политическую свободу, частную собственность нарушались или ограничивались в якобинскую пору. Что же касается права народа на восстание, то в ходе революции оно постепенно приобретало деструктивный характер.

Особое место занимает статья А.В.Адо (1928-1995), подготовленная к печати в 1990 году. В ней - критическое осмысление пути, пройденного отечественной наукой в советское время, раздумья о возможных направлениях исследований в будущем. Ученый указал на имевший в недавнем прошлом место крен в сторону изучения революции "снизу" и "слева", на приоритетное положение темы якобинской диктатуры (с. 311-312). Теперь наши историки отказались от ее идеализации, оставили малоплодотворные споры о социальной природе якобинской власти. Переосмысление вызвало новую волну интереса. Оставаясь существенной чертой российской историографии Французской революции, якобиноцентризм в какой-то мере мешает увидеть всю сложность, многогранность этой революции, отвлекает от анализа исследовательски малоразработанных вопросов. Несмотря на известный поворот к политической истории и изучению "верхов", наши историки пока еще плохо представляют себе группировки в Учредительном собрании, деятельность Законодательного собрания, а тем более Законодательного корпуса периода Директории.

Адо считал необходимым глубокий анализ не только революционных сил, но и противоположного лагеря. В этой связи, как и для понимания Французской революции вообще, важно обращение к ее религиозно-церковной истории. Гражданское устройство духовенства и его последующая присяга (1790-1791 гг.) вызвали широкое недовольство у населения и привели к массовому противодействию революции.

В последнее время, когда часть французских исследователей полагает, что смысл революции надо искать только в ней самой, не выходя за рамки 1789-1799 гг., нельзя не отметить стремление Адо вписать революционный взрыв в длительную историческую перспективу. Отсюда - большой интерес ученого к Старому порядку, "белыми пятнами" в изучении которого в нашей стране остаются не только перемены в массовом сознании, но и многие явления внутриполитической жизни в эпоху Людовика XV. Их "ликвидация" позволила бы лучше понять французский XVIII в. и одновременно пролить дополнительный свет на причины и содержание революции.

Редколлегия, приложившая усилия к тому, чтобы способствовать расширению международных контактов, органичному вхождению важного сектора отечественного историописания в мировую историческую науку.

С.Ф.Блуменау

Постоянный адрес данной публикации: