(c) 2002 г.

Если к истории XX в. подойти с точки зрения структурированности политических пространств и государственных сил, определивших их конфигурацию, то она довольно четко распадается надвое. Ее первая половина отмечена великими событиями, которые принято называть "мировыми". Это относится в первую очередь к потрясшим всю Европу двум войнам, в которые были вовлечены и страны других континентов, в результате чего на арену мировой истории в качестве активной и доминирующей державы вступили Соединенные Штаты Америки, и центр исторического развития переместился из Европы в Америку, которая к концу столетия оказалась единственной сверхдержавой, гегемоном и мировым стратегическим центром. Другое важнейшее изменение в системе мирового пространства - конец колониальной эпохи и возникновение новых государственных образований на континентах, подвергшихся европейской колониальной экспансии.

В первой половине прошлого столетия произошли еще два события мирового значения. Это прежде всего совершившаяся в Российской империи революция, значение которой не ограничивалось, однако, локальными рамками и действительно оказалось мировым, так как она должна была стать началом революции в Европе и во всем мире. Речь, понятно, идет о большевистской революции. Но, вопреки основанным на марксистско-ленинской доктрине предсказаниям и ожиданиям, она не вышла за пределы Российской империи, хотя и не отказалась от интернациональных замыслов, что привело к реорганизации пространства империи на совершенно новых началах: новый строй, носивший название "советского", территориально в основном совпадал с бывшей царской империей, однако по существу новая государственная власть считала себя ядром в перспективе универсальной власти, лишь на время утвердившейся только в одной стране. Кроме того, эта власть создала в качестве орудия своих экспансионистских замыслов сплоченную централизованную систему коммунистических партий, объединенных в Коммунистический Интернационал, или Коминтерн. В организации политических пространств Советский Союз играл решающую роль, территориально расширившись после второй мировой войны.

Другое крупнейшее событие первой половины XX в. - возникновение в сердце Европы, в Италии, новой, тоже революционной, фашистской системы власти, а затем ее немецкого национал-социалистического варианта. Эта власть противопоставляла себя как либеральным демократиям, так и советскому коммунизму и претендовала, несмотря на основательность национальных и националистических корней, на универсальность и установление европейского и мирового "нового порядка". Хотя этому феномену было суждено исчезнуть к середине столетия, в отличие от коммунизма, существовавшего и позже, фашизм - явление значительное не только по своей новизне, но и по самой попытке реорганизовать обширные мировые пространства, а после провала - по вызванным им в мире последствиям. Вторая половина XX в. одновременно и продолжает первую, и четко отличается от нее. Продолжение это выразилось в том, что сохранилась такая анахронистическая система, как советская, и начинается война нового типа - "холодная война". Распространение коммунизма

стр. 57

в результате победы китайской революции не придало новой жизненной энергии тому вызову, который был брошен революцией 1917 г., напротив, произошел раскол внутри коммунистического лагеря: китайская революция, событие огромного потенциального значения, оказалась ограниченной национальными рамками, приведя к возникновению новой мировой державы. Несмотря на то, что маоистская "культурная революция" вызвала большой резонанс в мире, Китай не породил универсалистского импульса, какой исходил из России 1917 г. и продолжал исходить, пусть по-иному и в ослабленном виде, из Советского Союза, остававшегося центром международного коммунистического движения. Тем не менее советская система, распространившись также на Центральную и Восточную Европу и разветвившись в западных компартиях и в антизападных движениях на других континентах, больше не составляла реальной альтернативы преобладающей капиталистической либерально-демократической системе, каковой бросила всемирный вызов: советская система была лишь анклавом внутри более обширной и мощной капиталистической системы, которой она могла противопоставлять себя только как ядерная держава, а не как экономическая, социальная и культурная альтернатива.

Вторая половина столетия, помимо пережитка первой его половины в виде Советского Союза и "холодной войны", характеризуется новыми явлениями скорее научного, технического и экономического, чем идеологического и политического порядка. Это прежде всего развитие физики, открывшее новую, ядерную эру; развитие информатики, открывшее новую эру в области связи и коммуникации. Мы имеем здесь дело с радикальными инновациями, которые наряду с революцией в биологических науках, с применением их результатов в медицине, осуществляются в капиталистическом мире, а частично также и в советском, продемонстрировавшем свою зависимость от капиталистического мира, чье превосходство, несмотря на внутренние противоречия, подтвердилось и даже возросло после коммунистического вызова. Эта ситуация достигла кульминации в 1989 - 1991 гг., когда произошел провал не только реформирования советской системы, но и исторический крах брошенного в октябре 1917 г. вызова.

Конец XX в. является началом новой исторической фазы, которую можно определять в терминах таких политологов, как Ф. Фукуяма и С. Хантингтон, а в более нейтральном смысле в ней можно видеть высшую стадию начавшегося полтысячелетия назад исторического процесса глобализации, придавшей всем явлениям планетарный характер. В буквальном смысле этого слова глобализация касается всего земного шара, означая его унификацию, начавшуюся с великими географическими открытиями и завершившуюся восприятием Земли с высоты космических пространств. Сам земной шар подобен затерянному во Вселенной космическому кораблю с раздираемым распрями экипажем.

Однако значение глобализации не сводится к пространственно- географическому, так как она охватывает историческую реальность во всем многообразии ее аспектов и означает также расчлененность земной поверхности по принципу неравенства не только в уровнях экономического развития между странами Первого и Третьего мира, в которых рассосался Второй мир после своего исчезновения. Имеет место не менее радикальное разделение между типами цивилизации, а внутри них - между национальными ареалами. Глобализация предполагает также и структурированное единство не только по горизонтали, иначе говоря, между культурами и нациями, но и по вертикали, на основании определенной иерархии власти (экономической и военной), вершину которой составляет Запад во главе с Соединенными Штатами Америки. Таким образом, момент подобного структурированного по горизонтали и вертикали глобального единства уравновешивается моментом фрагментации и противопоставления. Можно сказать, что порядок и беспорядок составляют неустойчивое равновесие, граничащее с теоретически возможным хаосом, подобно тому как во время "холодной войны" равновесие страха теоретически могло смениться ядерной катастрофой.

стр. 58

Процесс глобализации, происходивший, как мы отметили, в течение нескольких веков, по-разному дробясь изнутри, с прекращением противостояния Первого (капиталистического) и Второго (коммунистического) миров достиг наивысшей пока точки, породив одновременно внутри себя новые формы дробления и даже раскола, а то и самую настоящую глобалофобию. Сегодняшняя глобализация принимает, в сущности, четыре формы, перекрывающие все границы от национальных до цивилизационных: финансовой, производительной, потребительской и культурной сети. Пожалуй, наиболее адекватный образ для этой неостановимой глобализации - образ не только "глобальной деревни", но и "глобального супермаркета" как места, куда стекаются, растекаясь дальше во всех направлениях, все продукты, включая продукты информационной индустрии.

Глобализация - процесс далеко не равномерный, она состоит из множества глобализациий, происходящих на локальном уровне с неодинаковой скоростью и интенсивностью. Есть центр и есть периферия глобализации, или, пожалуй, лучше было бы сказать, что есть ее разные центры и разные периферии. И существует первичная радикальная дифференциация внутри нее, делящая человечество на две части: глобализованную и локализованную, т.е. значительное меньшинство, активно участвующее в глобализационном процессе и пользующееся приносимым им благами, но при этом сознающее и его минусы; и на подавляющее большинство, прикованное к своему партикулярному миру и пассивно испытывающее на себе скорее негативные, чем позитивные результаты глобализации. При этом не то чтобы существовали две отдельные сферы, как если бы между Первым и Третьим миром, т.е. между развитыми и развивающимися и перманентно отсталыми странами существовала преграда: такое разделение происходит внутри обоих миров, принимая в Третьем мире форму вертикального расслоения между привилегированной элитой, пользующейся благами Первого мира, и подчиненными и маргинализированными странами.

В Первом мире это разделение принимает форму горизонтальной дифференциации между различными социальными и политическими силами, по-разному реагирующими на порождаемые глобализацией проблемы и опасности. К тому же между этими мирами существуют связующие моменты, состоящие в первую очередь в миграционных потоках, демографических процессах и экологических вызовах.

Если глобализация - система, находящаяся в непрерывном становлении, то система эта разбивается на ряд подсистем, частью работающих на развитие и равновесие системы, частью угрожающих ее динамике и нарушающий ее устойчивость. Анализ этих подсистем сложен и затрагивает в первую очередь различия в экономическом развитии, при этом не ограничиваясь ими. Другой важный аспект, впрочем, тесно связанный с таким развитием, касается национальной проблемы и, если брать шире, при рассмотрении органических национальных комплексов, - цивилизационных типов. С точки зрения старого, потерпевшего поражение коммунистического интернационализма, как и нового и наступательного капиталистического глобализма, национальный вопрос представляется пережитком прошлого, который интернационализм считал разрешенным в рамках своих идеополитических структур, а глобализм полагает преодоленным в силу новых экономико-технологических тенденций, причем и в том и в другом случае все происходит независимо и помимо границ национальных государств.

В последние годы возрождение национальных и националистических импульсов, особенно в странах, одно время бывших под властью коммунизма, оценивалось как анахронистический взрыв, причина которого усматривалась в десятилетиях жестоких репрессий со стороны тоталитарной бюрократической власти. В действительности отношение причин и следствий оказалось здесь не только значительно более сложным, но и противоположным: именно возрождение национальных и националистических импульсов явилось одной из главных причин краха коммунистической тоталитарной власти на высшей стадии реформирования системы. А с другой стороны, в капиталистическом Первом мире действительное преодоление всякой

стр. 59

национальной обособленности и образование новых наднациональных организмов, прежде всего экономического, а затем и политического характера не перечеркнуло национального аспекта даже внутри новых транснациональных организаций, являющихся носительницами новых форм многонациональной идентичности, как в случае с Европейским Сообществом, европеистская идеология которого не совпадает с американской, несмотря на то общее, что их объединяет. Кроме того, внутри новых транснациональных обществ, как и старых национальных, обнаруживаются центробежные тенденции регионального характера, не являющиеся только пережитками прошлого, так как выражают стремление укорениться в локальном контексте, не обязательно в противодействии неудержимому напору глобализации, но в равновесии с ней.

Можно сказать, что, суверенное национальное государство - особенно в случае небольших государств, не обладающих экономическим и военным превосходством - теряет и обязательно потеряет многие из прерогатив прошлого и релятивизируется в рамках более широких контекстов. Национальное начало, принимая уже в рамках глобального контекста новые, менее эксклюзивные по сравнению с прошлым формы, не исчезает, составляя элемент жизненного сопротивления культурной гомогенизации, наличие которой несомненно. Я бы определил этот национальный аспект не присущим консервативным идеологиям термином "традиция", а как сохранение и присутствие в настоящем исторического прошлого, взятого во всей его противоречивости и сложности, а потому отличного от идеализированного и упрощаемого националистами прошлого. Это неизгладимое и живое прошлое, длящееся в осознанных формах, в культурных поисках и рефлексии, в первую очередь историографической, а в формах неосознанных - в обычаях и ментальности тех, кто является их продуктом и носителем, и проявляющееся в самых разных формах, которые процесс глобализации принимает в различных национальных ареалах.

Отсюда новая, главенствующая в среде гуманитарных наук роль истории, которую можно определить как глобальную двояко: предметно и методологически, т.е, как анализ исторического процесса, который вел и ведет к глобализации мира, понимаемой не как цель, а реально объединяющей, втягивающей в себя частную историю отдельных наций, цивилизаций, эпох; и как дисциплину, включающую вклад других гуманитарных наук, от социологии до антропологии, в силу чего глобальная история подразделяется на политическую, экономическую, социальную, культурную и т.д. историю. Специальные же дисциплины становятся историческими, и поэтому можно говорить об исторической социологии, исторической географии, исторической психологии и т.д. Оставаясь на почве строго научного анализа и не преследуя каких-либо иных, чуждых исследованию целей, история может иметь значительный побочный "педагогический" эффект, высвечивая отдельные культуры и цивилизации, идущие по пути глобализации, не сливаясь и не смешиваясь в ней. Благодаря историческим разысканиям может возникнуть новый взгляд на современность и на ведущие к ней непрерывные процессы: не выдвигать однолинейных схем модернизации, а выявлять комплекс весьма непростых способов, какими разные традиции влились в настоящее, наше настоящее которое обычно принято именовать постмодерным, но лучше бы было называть гипермодерным, поскольку оно есть не что иное, как фаза непреодолимой модерности.

Что касается посткоммунистической России, новое ощущение национальной идентичности имеет особое значение, наталкиваясь одновременно на особые трудности. Ведь России надо преодолеть последствия почти трех четвертей века господства тоталитарного режима, который не только растворил ее национальную идентичность в искусственной метанациональной так называемой советской идентичности, но и деформировал русское национальное прошлое в идеологических и историографических схемах, лишенных свободы и истины. Для новой России невозможен механический возврат к дореволюционным традициям, как невозможно и перечеркивание советского прошлого. Вопрос в том, чтобы восстановить сложную преемственность

стр. 60

со своим досоветским прошлым и критически преодолеть свое советское прошлое для выработки нового национального самосознания, уже не имперского, не царистского и не коммунистического, внутри глобального и множественного мира, бесконечно усложнившегося по сравнению с прошлым, мира, в котором конфликт интересов касается не только настоящего, т.е. различных ареалов и сил в сфере геополитики, но и самого будущего, т.е. грядущих поколений, судьба которых может оказаться в опасности из-за слепоты и эгоизма сегодняшних поколений (главным образом это относится к экологической ситуации).

Когда выше говорилось о "национальном начале", имелось в виду не только национальное начало в узком смысле, которое обособлено от глобальности и вместе с тем вливается в нее. Разные национальные начала, то есть разное историческое прошлое и разные культуры являли собой уже в очень отдаленном прошлом составные единства, называемые цивилизациями. Европейская цивилизация - историческая реальность, независимо от распространенной в наши дни новой европеистской риторики, не менее бессодержательной и досадной, чем старая националистическая.

Европейская цивилизация отличается от других, с которыми состояла и продолжает состоять в конструктивном контакте, когда полемическом, а когда и диалогическом. В более широком смысле западная цивилизация выходит за пределы Старого света, в котором лежат ее истоки, она включает в себя и Новый свет - Америку -и является сложной реальностью, действующей в прошлом и настоящем, реальностью, отличной от восточной цивилизации, вернее, от различных национальных культур, объединяемых понятием восточной культуры, но при этом данное отличие вовсе не означает, как бывало в прошлом, противопоставления: наоборот, особенно в эпоху далеко зашедшей глобализации, оно должно означать поиски нового единства в диалоге и сотрудничестве. Однако эти цивилизационные различия сохраняются как присутствие тысячелетнего прошлого, и их нельзя свести на нет с помощью псевдокосмополитического глобализма, ни, естественно, допустить их перехода в состояние конфликта, хотя реальная жизнь показывает, что конфликты всегда возможны. Только сознание различий может сделать так, что возможности сотрудничества, т.е. возможности совместимой и конструктивной глобализации, одержат верх над противоположными.

Так вырисовывается нечто вроде концентрической глобализации: от всего человечества до цивилизаций, наций, регионов, глобализации, которая не подразумевает своей кульминации в мировом правительстве - мечте мегаутопии, ничуть не лучшей, чем микроутопии прошлого, а такой глобализации, которая понимается как разно-гласное согласие между частями, как приноравливание друг к другу разных элементов, как системное равновесие составляющих частей (подсистем). Надо отдавать себе отчет, что если это цель, то ее можно и не достичь, потому что мы живем в условиях не просто риска, а настоящей угрозы. Угрозы катастрофы, сопровождающей нас с самого начала ядерной эры, экологического вызова и сверхглобализованного мира, т.е. фазы, в которой историческое развитие как бы столкнулось само с собой. "Открытое общество", являясь формой свободы, не знает границ, но оно не может игнорировать ответственного самоконтроля, ограничивающего изнутри риск и угрозы.

Это верно особенно в наши дни, когда с прекращением "холодной войны" разразилась новая война - коварная, загадочная, темная, но разрушительная и губительная, перед которой современное западное общество, при всей своей мощи и изобилии, оказывается в силу собственной сложности и "открытости" исключительно уязвимым в культурном плане: война, объявленная терроризмом, в свою очередь тоже глобальным, черпающим силы во внутренних противоречиях противника - носителя глобальности, которую терроризм ненавидит. Иллюзии конца второго тысячелетия рассеялись, и с началом третьего открывается новая историческая эра, пока неясная и непостижимая. История глобализации и глобализация истории выливаются в эпилог, в котором куда больше вопросов, чем ответов.

Постоянный адрес данной публикации: