Проблема Восток - Запад волнует западного человека с тех пор как европейцы начали широко и целенаправленно осваивать Землю как целостное пространство, все более осознавая, что она есть единый - и притом единственный - дом для всех людей. Эпоха осознания цельности и единственности мира людей берет свое начало с Великих географических открытий и первых кругосветных плаваний, то есть со времени X. Колумба и Ф. Магеллана. Особенно отчетливым это понимание предстало с XVIII в. в связи с путешествиями Дж. Кука и Ж. Ф. Лаперуза.

Инициатива - и именно Запада (а не Востока!) - в освоении мира формировалась и была связана с потребностью в расширении ареала поиска новых ресурсов и новых возможностей приложения сил, энергии, знаний, капитала, накопившихся тогда у европейских торговых наций ¹ . Более или менее освоив "ближние подступы" к Востоку - Северную Африку, Переднюю Азию, европейцы все настойчивее прокладывали пути в Индию и Дальний Восток - в Китай, Японию, Корею.

Одним из неожиданных феноменов, с которым довелось столкнуться европейским купцам было то, что китайцы не нуждались в их товарах и вовсе не стремились к установлению "взаимовыгодных" торговых связей с Европой. И если сравнительно невеликую островную Японию удалось "открыть" для европейско-американской торговли с помощью пушек коммодора М. К. Перри в середине XIX века, если раздробленную на множество княжеств Индию удалось прибрать к рукам британской Ост-Индской компании, то покорение Китая и тем более завоевание его силами одной и даже нескольких держав оказалось делом безнадежным. Это в общем-то понимали и правительства западных государств несмотря на предпринятые ими и, казалось, успешные военные операции, преследующие цель "открыть" Китай для европейских купцов и западных капиталов. Более того, даже освоение рынков и утилизация капиталов в покоренных Индии и Индонезии, не говоря об "открытой" Японии, оказались обременены множеством сложнейших проблем.

Все настоятельнее и острее требовались глубокие знания о народах Востока, которые можно было получить только в результате фундаментальных, серьезных научных исследований - исторических, этнографичес-

Сухарчук Григорий Дмитриевич - доктор исторических наук, главный научный сотрудник Института востоковедения РАН.

стр. 30

ких, социологических, экономических, культурно-философских. Особенно острой была потребность в изучении Китая, ставшего объектом коллективного "освоения" европейско- американскими и японскими капиталистами, что было связано с его огромными размерами, колоссальным населением, мощным культурным влиянием на соседей и несходством с западными традициями. Одной из целей (может быть, не всегда осознаваемых) углубленного исследования стран Востока было, разумеется, стремление "привить" этим народам то, что мы сегодня называем "западным менталитетом", то есть буржуазно-рыночный образ мыслей, а в конечном счете - и образ жизни.

Даже беглое обозрение трудов западных синологов, индологов, японоведов прошлого века легко обнаруживает их "торгово"-прагматическую направленность. Но чем ближе к нашим дням, тем более в исследованиях Востока появляется подлинно научная устремленность, которую нельзя свести к непосредственным прагматическим потребностям. Ученые все чаще обращаются к особенностям духа, менталитета восточной части человечества, все настойчивее пытаются проникнуть в глубины психологии и восприятия мира народами Востока ² . Одновременно достаточно четко прослеживается и обратное движение: стремление Востока освоить западные науки, философию, европейский менталитет, поведенческие стереотипы, буржуазно-рыночный образ жизни. Таким образом, можно утверждать, что происходит начавшийся в XIX в. встречный процесс познания Западом и Востоком друг друга ³ .

Швейцарский ученый психолог и психиатр Карл-Густав Юнг (1875 - 1961) много размышлял о содержании и практике буддизма, индуизма, медитаций, а также о самой, может быть, загадочной древнекитайской канонической "Книге перемен" ("Ицзин"). При этом он стремился разобраться в особенностях восточного менталитета и, определив стереотипы восточного мышления, сопоставить их с соответствующими стереотипами и подходами, характерными для человека Запада.

Первое фундаментальное положение, которое устанавливает Юнг, гласит: европейское понимание основано на наружном, внешнем, которое "безнадежно расходится с сутью индийского духа" (с. 22) ⁴ , или духа йогического, из которого, по его мнению, вырос буддизм. Здесь, очевидно, изначально заложено представление о принципиальном различии Востока и Запада: первый мыслит прежде всего о "внутреннем", то есть духовном, а второй - занят "внешним", предметно- материальным миром.

Другой существенной стороной расхождения Запада и Востока, по Юнгу, является то, что европеец, оставаясь таковым, не в состоянии стать йогином, он - по определению - не может воспринимать мир так, как это делает индийский философ. Духовное содержание христианских догматов, которые по сути своей сформулированы в рамках именно восточного менталитета, скрыто от европейского ума рационалистическим и "просвещенческим" туманом. Поэтому европейцы "с легкостью" недооценивают все, что им незнакомо, непонятно.

Если согласиться с этим наблюдением Юнга, логично предположить, что именно здесь следует искать причину и поныне присущего Западу весьма поверхностного подхода к сути восточных философий, как якобы далекой от "науки", отношения к ним как к плоду экзотического, если даже не примитивного и неразвитого ума. Разумом, то есть по-европейским меркам, пишет Юнг, трудно понять то многое, что постигается сердцем: "угнаться за ним с интеллектуальными мерками, чтобы придать понятому подобающий вид". По сути дела, Юнг констатирует отсутствие соответствующего интеллектуального инструментария в европейской философии, с помощью которого возможно адекватно выразить понятия и категории восточной, в данном случае индийской (а, на самом деле, и дальневосточной) философии.

"Имеются и такие понятия, производимые головой, в особенности научным разумом, которые часто непостижимы для сердца", - утверждает Юнг (с. 23). Другими словами, и "по-йогински" мыслящий не всегда

стр. 31

в состоянии встать на точку зрения, характерную для западного мышления. Запад всегда ищет возвышения, вознесения, а Восток - погружения и углубления, поясняет Юнг. Внешняя действительность, то есть предметность мира "с ее духом телесности" и тяжести, коей обладают материальные тела, "кажется европейцу куда более сильной и требовательной", чем индийцу.

Если продолжить эту мысль, то можно прийти к заключению, что в западном образе мышления "природа" рассматривается как исток предметного (или атомизированного) мышления и постижения мира. Западная наука, по сути дела, есть наука о материи, о материальном. Восточная же философия предстает как непосредственно идеалистическая, поскольку Восток всегда занимается исключительно Духом (и не просто высшим разумом, а движениями души отдельного человека).

Чураясь "темных углов" собственного бессознательного, европеец, замечает Юнг, "предпочитает советовать другим, что надо делать, но ему в голову не приходит, что улучшение целого начинается с индивида, с него самого". Именно по этой причине, как нам представляется, столь трудна постановка вопроса на Западе - с его предметно-практическим образом мыслей - о "живом знании", целостном, нерасчлененном восприятии природного и духовного мира, без разделения его на отдельные объекты, анализируемые и изучаемые специализированными отраслями наук. Такого рода целостное восприятие в русской философии - у В. С. Соловьева, С. Л. Франка, Рерихов и др. - и выступало как "живое знание". В контексте культуры Востока оно является как бы самоочевидным способом восприятия и объяснения мира и человека в нем - его интегральной, никоим образом не противостоящей ему части. Более того, как отмечает Юнг, история знает немало попыток соединить науку с верой. Так, антропософия Р. Штайнера "особенно любит придавать себе научную видимость" и потому "легко проникает в круги интеллектуалов".

Это очень верно, особенно учитывая ту культуру, к которой принадлежал Юнг, ни на минуту, разумеется, не перестававший быть "западным" человеком. Но эти утверждения, справедливые и даже очевидные, парадоксальным образом затрудняют и даже закрывают путь к "живому знанию". Это интегральное знание через призму таких взглядов также воспринимается как наукообразное изложение религиозных взглядов, на самом деле далеких от "подлинной" науки.

В то же время Юнг серьезно обеспокоен односторонностью западного образа мышления, который он определяет как плоский, лишенный духовной ориентации, что, по его словам, граничит "с психической анархией". Философская йога как раз ориентирована на Я и как всякая религиозная или философская практика равнозначна "хоть какой-то психологической дисциплине", иными словами, йога - это метод психологической гигиены (с. 38). Юнг отчетливо представляет, что без психологического ориентира человек подобен одинокому парусу в волнах океана жизни.

Но именно в такое положение поставлен человек в условиях дикого капитализма и ничем не ограничиваемого рынка, этого чудовищного испытания, ниспосланного Западу. В наши дни Запад предпринимает отчаянные усилия, чтобы выбраться из трясины безбрежного индивидуализма. Так называемый "American way of life" - одна из таких попыток объединить, "агрегировать" американскую публику вокруг некоторых коллективных, присущих всем ценностей. То же до известной степени несли в себе и лозунги вроде "Rule Britain" и "Old good England", и "Deutschland über alles". Все они давали (и дают) ощущение некоего единства судьбы, то есть объединяли, "делали нацию". Однако все эти ориентиры - старые европейские, и более новый - американский - оказались слабыми скрепами. Сегодня такой, возможно, парадоксальной скрепой для США является их известная изоляция как результат противостояния остальному миру, пусть и с позиции превосходства силы. Но она, очевидно, способна объединять Америку, которая достаточно богата и может соответственным образом содержать своих граждан. Япония демонстрирует, что такое положение не вечно,

стр. 32

и очень возможно США уже в обозримом будущем его утратит. Восток, напротив, как бы "погряз в трясине" коллективизма. Но в то же время снятие лозунга коммунизма с провозглашением так называемой перестройки буквально в несколько лет превратило могучий Советский Союз в "груду песка", пользуясь выражением великого китайского патриота Сунь Ятсена, высказанным им некогда применительно к его стране.

Как это нередко бывает, истина в данном случае, очевидно, находится посередине. Запад ныне начинает все более осознавать необходимость и активно "вживлять" в свою социальную структуру опыт восточного коллективизма. Он делает это, однако, с оглядкой и постепенно и потому более успешно, по крайней мере, после второй мировой войны. На Востоке же с трудом прививается западный индивидуализм. Трудности Востока, очевидно, обусловлены, как это ни может показаться неожиданным, тем, что коллективистское начало (а не индивидуалистическое!) все же преобладает в человеке, составляет его природную основу.

Индус, замечает Юнг, не только помнит о собственной природе, но также и о том, что "он сам принадлежит природе". Для европейца же характерен "раскол ума": для него существует лишь "или-или". То есть или Вера, или Наука; или Дух, или Тело; или мистика, или реальность и т. п. Но, продолжает Юнг эту мысль, "благодаря забывчивости", то есть заботясь о теле и забывая о духе (и наоборот), европеец "завоевал сегодня весь мир" (с. 40). Это - весьма важное замечание, поскольку именно "завоевание [материального] мира" и есть крайнее выражение так называемого субъект-объектного отношения к окружающей природе, когда мир рассматривается лишь как объект поддержания собственного существования, или как средоточие ресурсов, потребляемых человеком, полагающим себя не в нем, а как бы над ним. И Юнг приходит к весьма многозначительному заключению: у западного человека интеллект сделался "чуждым природе", его ум в конце концов "раскололся на веру и знания" (с.41).

Отмечая различие восточного и западного образа мышления, Юнг отнюдь не классифицирует и не типологизирует его. Он ограничивается лишь констатацией этого феномена: "мы" (европейцы), пишет он, "так устроены", то есть не так, как, скажем, индусы. Отсутствие подобной классификации оставляет поднятую им проблему на уровне той предметности, которую он сам же рассматривает как определенный ограничитель, не позволяющий универсализировать западный аналитический подход применительно к изучению природы как единого целого, включающего и человека и Космос в единые рамки Мира-Вселенной.

С учетом сказанного принципиально важным представляется осознание и современной западной культурой изначально двуединой основы мира и человека. Того, что в китайской культуре обозначается как Инь и Ян - женское и мужское начала. Мужское начало, получившее наибольшее развитие в западной культуре, характеризуется преобладанием активной познавательно- преобразовательной доминанты. На этапе современной цивилизации эта доминанта все более и более вырождается в агрессивно-потребительское отношение к природе, другим людям, другим народам. Женское начало, более развитое в восточной культуре, - более мягкое, более пассивное, направленное на сохранение традиции и следование установленному ритуалу. Оно предполагает минимальное вмешательство человека в его природное окружение, которое рассматривается как имманентное ему.

Первое (мужское) начало способствует активному созданию инструментов покорения природы - все более изощренных орудий и средств труда и коммуникаций и неизбежного при этом развития конкретных наук и технологий. Могущество последних сегодня ставит мир людей перед реальной катастрофой, поскольку каждый народ, и даже отдельный коллектив в "рыночных" условиях соперничества-конкуренции стремится опередить другие в бесконечной погоне за преимуществами и благами, в стремлении исключительно или, по меньшей мере, преимущественно владеть ресурсами земли ⁵ . Женское начало, будучи по определению консервативно-

стр. 33

сберегающим, как бы обрекает человека на медленное и даже замедленное продвижение по пути наращивания орудий и средств подчинения природы и т. д. Страны и народы, живущие в согласии с ним, оказались в положении отставших и отсталых, если подходить к прогрессу с исключительно западными цивилизационными мерками.

Юнг констатирует наличие у Запада "иллюзии всевластия" благодаря его могучей технике и отсутствию ясного понимания "собственной неполноценности" (с. 42). И он приходит к заключению, что "собственная природа западного человека", включающая в себя сугубо рациональные и прагматические стереотипы мышления, ведет его к гибели. В то же время "йога - это освобождение от всякого порабощения, отрешение от субъекта и объекта". "Моя критика [Запада] направлена против применения йоги западными народами", поскольку Запад шел своим, иным, нежели Восток, путем. И имитация восточных методов жизни ему только повредит. Запад, верит Юнг, "со временем" изобретет свою йогу. И она будет опираться на фундамент, "заложенный западным христианством" (с. 46). Запад еще варварски молод, - заключает Юнг. Конечно, под термином "йога" Юнг в данном контексте в обобщенном виде понимает субъект- субъектное отношение к природе, присущее человеку Востока.

Впрочем, от Юнга не ускользает и то, что на путях сближения Запада и Востока, как указывалось, движение шло преимущественно все же с Востока в сторону Запада, или, в принятых в данной статье терминах, в психологическом климате современного мира доминантой в отношениях между человеком и природой становится так называемое мужское начало, а природа все больше превращается в "окружающую среду". Вот что писал Юнг в 1944 г. в Цюрихе по этому поводу: "Горячечный порыв" к политическому, социальному и духовному присвоению, якобы с неутолимой страстью раздирающий душу западного человека, "неудержимо распространяется и на Восток, грозя принести с собой последствия огромных масштабов" (с. 61). Никак не утолимое стремление к присвоению, подавляющее внутреннего духовного человека и есть причина того, "почему болен человек Запада" (с. 62), "и он не успокоится, пока не заразит своей алчной неутомимостью весь мир" (с. 63).

Итак, западный дух - рационалистический дух (см. с. 75). Он, в отличие от восточного "йогинского" духа, никак не озабочен ни предыдущими, ни последующими жизнями (речь идет об индийских религиозно-философских верованиях, согласно которым каждый человек на пути к нирване - высшей ступени всякого блаженства - проходит через цепь бесконечных рождений). Он ищет и связывает феномен "спасения" с вышними силами. Буддийские же представления исходят из самоуглубления, погружения, что ли, в потаенные углы души. Собственно, представления о предыдущей жизни (или жизнях), если развивать это заключение Юнга, возникают, очевидно, на почве исторической памяти, которая в форме неясных, случайных следов гнездится в сознании (подсознании) человека и, надо полагать, ближайшее прошлое, в отличие от отдаленного прошлого, еще, так сказать, не осело и не отстоялось в виде или в форме некоей неподвижности или постоянной данности. Оно находится в случайно-взвешенном, не устоявшемся состоянии. И поэтому ближайшее прошлое воспринимается подсознанием-сознанием как некая живая неопределенность, тогда как отдаленные события или "прошлые жизни" видятся-ощущаются в своей неподвижности или фундаментальности.

Критическая философия, продукт западного рационалистического духа, мать современной психологии, утверждает Юнг. Она осталась столь же чуждой Востоку, как и средневековой Европе. Тем самым Восток по уровню дифференцированности знания может быть отнесен к временам, характерным для Запада 400 - 500-летней давности. При этом речь идет не о развитости или неразвитости Востока по сравнению с Западом и наоборот, но констатируется некоторый устоявшийся строй мышления (и его "неподвижность"), поскольку, при всех опасностях дифференциации знания, его приращение на определенном, весьма длительном этапе развития может идти

стр. 34

и неизбежно проходит через стадию дифференциации, когда оно (знание) имеет предметно- разделенный характер. Возвращаясь потом к проблеме различия подходов Востока и Запада к знанию, Юнг показывает, как вязли европейские мыслители в трясине бесконечной предметности. "Некоторые, казалось, мыслящие люди из страха перед неконтролируемой субъективностью даже пожертвовали своими религиозными и философскими предпочтениями. В виде компенсации за потерю мира, жившего в нашей крови и действовавшего в нашем дыхании, мы с энтузиазмом принялись копить факты, горы фактов, недоступных взору отдельного человека". И далее следует примечательное обобщение: мы, то есть люди Запада, лелеем благую надежду на то, что это случайное нагромождение вдруг превратится в осмысленное целое. Но никто в этом не уверен, "ибо никакой человеческий ум не в состоянии охватить весь гигантский итог производимого массовым порядком (предметного! - Г. С.) знания" (с. 98).

Западное понимание духа как "психологической функции" человека также представляет определенный аспект разъятия цельности человека. На Востоке же дух - это целостная метафизика. Юнг подчеркивает, что на Западе происходил и происходит процесс дифференциации знания. Но это, являясь неизбежным этапом на пути его приращения, означает разрыв, или, лучше сказать, рассогласование между особыми его отделами-областями. Уже сама необходимость говорить об отдельных областях единого знания разрывает его на части, она анатомирует и, тем самым, ограничивает и, как следствие, омертвляет его. При этом человек противополагается макрокосму как единому миру, или, может быть, видится отдельно от мира, который таким образом противостоит ему как внешняя сила.

Проникая в глубины содержания буддийской "Тибетской книги великого освобождения", трактующей о сущности смерти, Юнг одновременно обнажает прагматическо-деляческое, чисто потребительское, отношение современного западного человека к христианству, которое родовой пуповиной связано присущим Востоку отношением к миру. "Противореча слову Христа, - пишет он, - верующие пытаются остаться детьми, вместо того, чтобы стать "как дети". Это очень глубокое наблюдение и глубоко верное! Ибо: "остаться детьми" значит жить за счет Бога, который все равно простит грехи в неизбывной доброте своей к чадам своим. А "стать детьми" означает жить без хитрости, плутовства, обмана, насилия (или "жить по правде", как призывает А. И. Солженицын)

Логика этих рассуждений показывает, что приведенные выше критические замечания Юнга, в частности, в адрес Штайнера, о некорректности соединения или примирения религии и науки, являются плодом "превратного понимания" и той и другой (с. 94). Представляется, что здесь Юнг подходит к проблеме условности той грани, того "водораздела", который лежит между материализмом и идеализмом. Научный материализм, остроумно замечает в данной связи Юнг, "дал высшему принципу реальности другое имя и поверил в то, что тем самым создал нечто новое и разрушил нечто старое". И наконец: "как бы ни называть принцип бытия - Богом, материей, энергией или как-нибудь еще - от этого ничего не возникает, - а только меняется символ. Материалист- это метафизик malgre lui" (вопреки собственному желанию) (с. 94). И если, по Юнгу, материя это "всего лишь другое имя высшего принципа", то "образ мыслей верующего демонстрирует, какое сопротивление встречает у людей философская критика. Он демонстрирует также, сколь велик страх перед необходимостью отказаться от безопасности детства. И ринуться в чуждый, неизвестный мир - мир, управляемый силами, которым человек безразличен". И все же, оставаясь "европейцем", человеком Запада, Юнг не перестает предупреждать: хотя "факты закапывают нас с головой", но если кто-либо "отважится на спекулятивное мышление (т. е. категориальный подход с позиций цельного, "живого знания". - Г. С.), то ему придется заплатить за это нечистой совестью - и по праву, ибо он тотчас начнет спотыкаться о факты" (с. 98).

Далее следует весьма глубокое замечание о "действительности" мысли на Востоке (и ее "недействительности" на Западе). Из чего следует, что "на

стр. 35

Востоке человек и есть Бог, спасающий самого себя... На Востоке не существует конфликта между религией и наукой", а дух там - это космический принцип (с. 99). Здесь следует сделать довольно пространное отступление от рассуждений Юнга и рассмотреть принципиально разные социальные судьбы Востока и Запада с несколько иной (может быть, неожиданной) стороны. Дело в том, что очень многие современные политики и общественные деятели стараются во что бы то ни стало "сблизить" Восток с Западом именно на "западных" условиях-основаниях. Этим сегодня особенно озабочены американские деятели. Невольно приходишь к заключению, что большевизм вовсе не "русское" или российское явление. Он интернационален как метод насильственного осчастливливания людей. Неважно, считает ли "большевик", что грядущее счастье строится на принципах "коммуны" или "рынка".

Итак, "на Востоке человек и есть Бог, спасающий самого себя". Именно в этом, как нам представляется, коренится и социальный принцип Востока, в соответствии с которым определяется нравственно-ценностная шкала человека Востока. И это, прежде всего, относится к Китаю и странам китайской по преимуществу культуры, где, в противоположность Западу, купец, торговец, то есть человек "извлекающий выгоду" из различия состояний ближних в разных частях страны или разных странах, а не объединяющий, на западный манер, людей в едином "экономическом пространстве", являлся, может быть, необходимым, но, тем не менее, малопочтенным членом общества. В Китае купцы стояли в самом низу социальной лестницы, первые ступени которой занимали ученые, призванные править страной, и земледельцы, которые должны были ее содержать. Подданные все были равны, если не перед законом, то перед правителем-императором, который и олицетворял закон-справедливость.

На Востоке невозможен конфликт между религией и наукой, поскольку мысль здесь, в отличие от западных представлений, так сказать, материально-действительна, или сущностна. В противоположность Востоку мысль на Западе "иллюзорна". Она здесь существует лишь в силу "сформулированных ею самой фактов" (с. 99). И с помощью "иллюзорного" построения (то есть) предметно-научной мысли, "не существующей в действительности", создается атомное оружие, восклицает Юнг. Он считает, что "психическое бытие есть единственная категория бытия, о которой мы знаем непосредственно, ибо ничего не может быть предметом знания, если не выступает в качестве психического образа" (с. 100).

Здесь, очевидно, "сливаются", скажем мы со своей стороны, идеализм и материализм или, напротив, на этом пересечении явственно видна условность (может быть, размытость) грани между ними. Ведь самое понятие "идеальное", то есть относящееся к категории идей, мысленных образов, есть нечто материальное. И лишь остается извечный вопрос, "что первично": Слово или Материя? "Восток опирается на психическую реальность, то есть на психику как главное и единственное" (с. 101). В этом-то вся суть: китайский мудрец ищет истину в середине. И постижение им истины есть постижение собственного сердца. В контексте подобных представлений человек - это редуцированный космос. И, таким образом, познание самого себя, своего сердца равновелико познанию вселенной. Отсюда столь бесконечно важна медитация, или сосредоточенное погружение в самого себя. Это - единственный метод постижения Неба, то есть мира как нераздельной целостности, единства.

Очевидно, поэтому буддизм, однажды проникнув в Китай, стал на китайской почве чань- буддизмом (цзен-буддизмом в Японии). До этого медитирование всегда было (и осталось) обычной практикой даосов - представителей старейшей автохтонной религии в Китае. И этот подход к постижению мира ставит неодолимое препятствие к расчленению "объективной действительности" "вне нас", ибо выходит, что "вне нас" нет ничего. Поистине, на Западе церковь без Бога, а на Руси (как всюду на Востоке) Бог без церкви! ⁶ . Ведь именно критический разум западного человека расчленил, разъял Единое знание на бесконечный ряд одномерных наук. Таким об-

стр. 36

разом, "интроверсия... стиль Востока, его постоянный коллективный склад: экстраверсия же - стиль Запада" (с. 101). На западе, отмечает Юнг, интроверсия воспринимается как аномалия "и вообще как недопустимое явление". Очевидно, Юнг здесь имеет в виду своих собратьев по профессии-психиатров: "Фрейд отожествлял ее с автоэротическим духовным складом". Отсюда, по мнению Юнга, возникает эмоциональный конфликт между восточной и западной точкой зрения (см. с. 102). Трудно быть уверенным в правильности данного наблюдения, но прислушаться к нему стоит. Всякий, кто приходил в соприкосновение с людьми восточной, во всяком случае, дальневосточной культуры, может вспомнить, что нередко при этом приходилось "спотыкаться" там и в том, где с точки зрения человека западного образа мыслей, казалось бы, вообще не может быть никакого непонимания и тем более каких-либо разногласий.

И мы снова возвращаемся в данной связи к уже отмеченному, а именно к тому, что "христианский Запад, в особенности лютеранство, рассматривает человека как полностью зависящего от милости Божией. Восток же настаивает на том, что человек сам "есть исключительная причина своего самосовершенствования", Восток "верит в самоспасение" (с. 102). "Anima naturaliter Christiana", то есть душа по природе своей - христианка, - цитирует Юнг высказывание одного из ранних учителей церкви Тертуллиана и указывает в данной связи, что эта характеристика относится к Западу не в религиозном, как, по его мнению, считал Тертуллиан, а в психологическом смысле (с. 102).

Точно так же, добавим мы, развивая эту мысль Юнга, китайцы - "психологические конфуцианцы" независимо от того, считают они себя таковыми или не считают. И сам Мао Цзэдун, упорно и даже с ожесточением боровшийся с конфуцианством и развязавший в 70-е годы войну против конфуциевой тени, остался конфуцианцем. И сельский китаец, неграмотный и никогда не державший в руках "Луньюй", эту конфуцианскую Библию, тоже по своему психическому складу - конфуцианец.

Итак, Бог в христианстве - сила вне человека, сила стоящая над человеком и независимая от него. Отсюда - "предметность", или, может быть, лучше сказать, расчлененность западного христианского сознания, западного знания и науки в целом. Иначе на Востоке. Здесь "самое важное - это психика". Для западного человека "великая власть" не в нем, а нечто совершенно другое, "totalitar alter", которое, будучи единственной действительностью, выступает как нечто абсолютно совершенное и внешнее по отношению к нему (цитирует Юнг одного немецкого автора). А из этого следует, что, "подставив вместо Бога другую величину, например, мир или деньги, мы получим законченный портрет западного человека" (с. 104), не без иронии заключает Юнг. И он перечисляет качества такого человека: предприимчивый и прилежный, боязливый и смиренный, алчный и жадный до благ посюстороннего мира, цепляющийся за собственность, знание и техническое мастерство, пекущийся прежде всего о собственном здоровье (но и об общественном благополучии), жаждущий политической власти и приобретения территорий (с. 103).

Иными словами, с одной стороны, духовность и погружение в себя - таков Восток, с другой, погоня за внешними благами мира сего - это Запад; с одной стороны, цельность и самодостаточность - Восток, с другой, частичность-предметность, рабская зависимость от обстоятельств, возводимых в ранг божества, - таков Запад. "Дух" же Западу нужен, заключает Юнг, чтобы "изобрести преходящие "измы", которыми можно прикрыть истинные мотивы или обеспечить больше добычи" (с. 104).

Констатируя диаметральную противоположность обеих установок, Юнг считает в силу сложившихся на данный момент условий и невозможным, и нежелательным схождение, синтез между Востоком и Западом: "Различия между нами, - решительно заявляет он, - столь велики, что не видно разумных причин ни для возможности... подражания, ни тем более для его желательности" (там же). "Нельзя соединить огонь и воду" - таков его окончательный приговор по этому поводу. И нельзя быть Буддой

стр. 37

и одновременно чтить Бога, так же как нельзя быть христианином и при этом "спасать самого себя", - обращается он соответственно к Востоку и к Западу, и "бесполезно... наводить кривые и иллюзорные мосты через зияющую пропасть", соединяя Восток с Западом (с. 105).

Однако категоричность его суждений привязана к конкретному времени и конкретным духовно- психологическим условиям. Ибо, по его убеждению, соединение культур должно идти "на нашей" (т. е. западной. - Г. С.) почве и нашими методами, поскольку, что касается Запада, только так оно и может состояться, поскольку Запад не может преодолеть свою "гордыню" и "кощунственную самоуверенность" (с. 106) в подходе к проблеме синтеза Восток - Запад, то есть то, чем столь явственно страдает современная Америка и что думающие американцы подметили уже довольно давно - добавим в развитие совершенно точного определения причин "западной болезни", выявленной глубоким и вдумчивым психологом.

Коллективистская суть восточного человека, его восприятия мира рельефно проявляется в том, что сознание на Востоке вовсе не соотнесено с "Я" какой-либо личности. Юнг как бы солидаризируется именно с таким образом мышления: "У меня нет сомнения в существовании духовных состояний, выходящих за границы сознания", - пишет он, - тогда как для человека Запада "дух" тождествен сознательности, а последняя "немыслима без Я". И если "Я" не существует, то и нет никого, кто бы мог что-то осознать" (там же).

Итак, при всей приверженности к Богу западный человек есть человек начисто лишенный мистической или, точнее, метафизической приверженности духовности. В то же время западное свойство - все пропускать через "Я", соотносить сознание с его восприятием, то есть "Я", весьма важно, ибо, как нам представляется, здесь следует искать "корень", причину действительности, или реакции на внешний раздражитель, присущей западному сознанию, столь отличному от восточной созерцательности. Если китайский мудрец уходил в горы (даос) или в монастырь (буддист), отрешаясь от мира и погружаясь в недеяние, и тем самым выражал к нему критическое отношение, то на Западе человек воплощал свое отношение к действительности в активной борьбе, в деятельности по перестройке окружающего мира.

Но "восточный дух" "кажется менее эгоцентричен". Хатха-йога служит по-видимому для того, чтобы "гасить Я" (с. 108). То, что Запад считал сознательностью, на Востоке, пишет Юнг, воспринимается как inferior (находящееся ниже), как состояние авидьи, то есть незнания, и то, что для западных психологов - темный фон сознания, на Востоке понимается как высшая ступень сознательности (там же) ⁷ .

В итоге длинной цепи рассуждений подобного рода Юнг выводит, казалось бы, парадоксальное, но в то же время продуманное суждение: "Видимо, в сравнении с другими расами - китайцами, например, - равновесие духа или, грубо выражаясь, мозги есть слабое место европейцев" - в том смысле, что европеец более подвержен душевным расстройствам. Другими словами, спокойствие, широко известная "невозмутимость" человека Востока, вовсе не является проявлением примитивности, как склонны считать даже образованные западные обыватели, а признак весьма высокой культуры, непохожей, однако, на культуру "цивилизованных" сообществ Запада.

Итак, налицо интравертность Востока, экстравертность Запада. "Одна из них недооценивает мир сознательности, другая - мир Единого Духа" (с. 122). В результате из-за взаимного максимализма и тот и другой "лишаются половины универсума"; их жизнь отсекается от целостной действительности, становится во многом искусственной и даже бесчеловечной. Но без такой односторонности "человеческий дух не мог бы развиваться во всей своей сложности" (с. 120). Другими словами, всячески подчеркивая цельность, интегральность восточного восприятия мира, той действительной базы, на которую опирается и по матрицам которой, в частности, созидается в России "живое знание", по меньшей мере, начиная с времени

стр. 38

В. С. Соловьева и С. Л. Франка, можно все же утверждать, что всестороннее постижение мира возможно только при условии прохождения весьма длительной стадии развития частных наук, или предметного знания. Именно они закладывают базу для всестороннего постижения мира во всей его сложности. Это необходимо подчеркнуть, так как увлечение так называемыми альтернативными науками (астрологией, магией и т. п.), довольно широко распространившееся у нас в последние годы, может исказить перспективу адекватного видения мира.

Приступая к комментированию текста "Тибетской книги великого освобождения", Юнг делает весьма многозначительное замечание. Западный ученый, а для него только такой ученый и является настоящим, игнорирует эмоциональную сторону анализируемого материала: "Научный интеллект бесчеловечен" (с. 123). Поскольку данная книга была представлена Юнгу как образец восточной психологии, он ставит вопрос о наличии на Востоке того, что в европейской науке принято относить к' психологии. "Матери современной психологии" - критической философии, считает Юнг, на Востоке никогда не существовало. Важнейшей задачей психологии, по Юнгу, является понимание бессознательного. Восток же относится к бессознательному (или к подсознанию, что, по-видимому то же самое) как к иной форме видения реальности, как к "духовному видению".

Всеобщая потребность в росте психологических знаний "в наши дни" замечает Юнг, вызвана "пренебрежением к религии и недостатком в духовном руководстве" (с. 128). Как не вспомнить здесь слова Ф. М. Достоевского, что человек без веры, или без нравственной узды, способен на самые бесчеловечные деяния. Юнг говорит об этом, разумеется, применительно к Западной Европе и к Северной Америке. Иными словами, потеря духовного ориентира, или великой цели жизни, приводит к разброду в обществе, к его духовному кризису. И неважно, какова эта цель: "светлое будущее" коммунизма, требующее сегодняшних лишений, или следование Христу и вера в загробное существование.

Желания жаждут внешних свершений, они куют цепи, которыми человек прикован к миру сознания, - так описывает Юнг дискомфорт, возникающий у современного человека при невозможности достичь желаемого. Отступление от мира сознательного (до определенного уровня) способно исцелить. Проблема при этом заключается в отрешенном отношении к желанию, которое вырабатывается "созерцательной установкой". Последняя сама по себе в состоянии оказать исцеляющее воздействие на поврежденную психику.

В таком контексте Юнг определяет восточное "Знание Единого Духа" как психологию бессознательного. Если идея совершенно ясна, рассуждает он, ей не дают множества различных имен. Именно поэтому все темное описывается многословно. Данное положение относится и к тому, что на Западе понимается как бессознательное, а на Востоке - как дух. Другими словами, "дух" есть восточный эквивалент западно-христианского бессознательного, особенно - "коллективного бессознательного". В восточных текстах "самость" представляет собой "чисто духовную идею", тогда как в западной психологии она обозначает "целостность, охватывающую инстинкты, физиологические и полуфизиологические феномены" (с. 137). Чисто духовную действительность как действительность западный человек "представить себе не в состоянии", - заключает Юнг рассуждения об именах (многих!) духа. Таким образом, самость на Востоке не есть "Я", это - дух. В Европе самость и "Я" тождественны.

Продолжая анализ бессознательного, Юнг высказывает гениальную догадку, что у бессознательного есть "собственное время", поскольку в нем "слышны настоящее, прошедшее и будущее". Другими словами, в бессознательном очевидно единство времени - время выступает как единое поле - без прошлого, настоящего и будущего. И как раз потому, что "Единый Дух" восточных философий бескачествен, он тождествен бессознательному в западной психологии. Однако, заметим, столь мощное проявление восточного духа, каким является Даодэцзин - китайская "Книга

стр. 39

Пути и Добродетели", вряд ли может быть отнесено к бессознательному. Ее можно рассматривать как "осмысление бессознательного". На Западе бессознательному "доверены все те способности", которые приписываются Богу (с. 143). На Востоке же единственным источником духовной информации является интроспекция (с. 144).

С восточным вниманием к интроспекции следует связывать знаменитое конфуцианское положение о том, что понимание Вселенной начинается с понимания самого себя, своего сердца: познай самого себя, семью, государство, весь мир (Поднебесную). Европейская же попытка достичь отрешенности с помощью упражнений, например, в духе йоги "означает только освобождение от моральных обязательств" (с. 145). Это последнее заявление Юнг высказывает в форме догадки: "у меня есть подозрение...". Нам представляется, что это глубоко верное наблюдение, так как в предметном мире (или в мире предметности, или голого "материализма", каким был и до сих пор остается Запад) "отрешенность" означает просто возможность поставить себя "выше" норм человеческого общения.

Подведем итог. Восток: бессознательное - это реальность; Запад - нереальность (и таким образом, заметим в скобках, психика - нематериальна). Исходя из этого. Юнг рассматривает науку только и исключительно как "предметное знание" и имплицитно "отлучает" от науки восточную "мудрость" (с. 150). И поэтому же он справедливо утверждает, что любая "из наук" (то есть всякое предметное знание) не самодостаточна. Он предупреждает об ограниченности (отдельной) науки: она "затемняет наше сознание", когда достигнутое благодаря ей понимание принимается "за понимание вообще". "Восток же учит нас как раз иному, более широкому, глубокому и высокому пониманию, а именно - пониманию через жизнь" (с. 151). Понимание "через жизнь", очевидно, иное название "живого знания" Востока.

Дух - это интеллект плюс "душевное начало", или, говоря иначе, это ум и чувства вместе взятые. Таким образом, дух - это светлое, или положительное начало китайской философии - ян, противостоящее темному отрицательному - инь. Но в китайской культуре противоположность всегда удерживалась в равновесии - "вот признак высокой культуры, в то время как односторонность хотя и дает силу для динамики, но зато свидетельствует о варварстве", - замечает Юнг (с. 155). Таким образом, для создания "высокой культуры" начала инь и ян должны взаимно дополнять друг друга. И далее: "Неисцелимо поверхностна" точка зрения интеллекта! - так Юнг весьма выразительно обобщает китайский взгляд на плоскостно-умозрительный подход к явлениям жизни. Итак, европеец не только гипертрофировал "чистый" интеллект, но и подменил им "дух" - понятие куда более сложное, чем интеллект. Поэтому-то европейцу так трудно понять Восток.

Рассуждая далее как врач-психиатр, Юнг обнаруживает корень психического неблагополучия, все чаще встречающегося у, казалось бы, материально благополучных жителей Западной Европы (а сегодня и Америки, и Японии), в раздвоении личности, которое может быть преодолено посредством установления душевного равновесия, что как раз и лежит в основе восточных учений об инь и ян, как дополняющих друг друга начал-принципов. Социально-психологический диагноз, по мнению Юнга, показывает, что бессознательное в человеке как бы восстает против "ценностей сознания" и потому не может быть им ассимилировано, как, разумеется, не может быть и обратного движения от бессознательного к сознательному. "Тут-то и начинается путь, который хожен Востоком с древних времен". Китаец, в отличие от человека Запада, "никогда не был в состоянии столь далеко развести противоположности человеческой природы, чтобы они взаимно потерялись из виду вплоть до бессознательности" (с. 163). В этом контексте Юнг предпринимает весьма нетривиальную попытку интерпретировать, вероятно, самый неподдающийся какой бы то ни было интерпретации с позиций западного научного мышления термин-понятие китайской философии - дао, как психологический феномен. Именно в этом понятии соединено сознание с "бессознательными законами жизни" (с. 172).

стр. 40

И вновь и вновь Юнг подчеркивает, что Восток достиг знания глубин души человека на стадии "детского неведения" мира. Это определило место восточного знания в глазах европейцев, пытавшихся его осмыслить с позиций собственной логики как "варварской науки". И соответственно сложилось и отношение к этому знанию. Но сегодня, постигая всю глубину и оригинальность восточной мудрости, Запад обращается (а точнее, способен обратиться) к цельному знанию Востока во всеоружии того, что ему сообщила западная "предметность". Восток же, начав с интегральности, так и не сумел (и именно благодаря этому!) продвинуться в глубину структур материального мира. Вероятно, поэтому восточная мудрость всегда выглядит как "идеологическая" (термин Юнга), а не научная. Интересно замечание Юнга о том, что "внешнее (то есть предметное) знание" становится "сильнейшим препятствием" для проникновения в глубины сокровенного. "Но потребность души преодолеет все препоны", утверждает Юнг и на этом основании считает, что "мы", Запад "уже на пути" к тому, чтобы "строить психологию", доступ к которой Восток уже нашел "при помощи особых состояний души". И углубляющееся знакомство с Востоком, по его мнению, означает и может быть представлено как вступление в связь "с тем, пока еще чужим, что есть в нас самих" (с. 203).

Это, добавим мы, по крайней мере, подает надежду: Восток не чужд Западу, или, скорее, наоборот - Запад не чужд Востоку. И им предстоит сойтись именно "на условиях" Востока и, так сказать, примирения с тем, что не все должно "плясать под твою дудку" (с. 210), разумеется, если люди стремятся жить полноценной духовной жизнью. Отмечая те важные моменты, которые составляют предпосылку "схождения" Запада и Востока в процессе их взаимного благотворного культурного обогащения, Юнг предупреждает, что усвоить достижения восточной мудрости Запад сможет, лишь "твердо стоя" на своей собственной почве. И это так. Он категорически отклоняет претензии всякого рода тайных сект (вроде, скажем, современных Аум Синрикё или секты "учителя Муна") распоряжаться душами людей. Он решительно отвергает их метафизичность и требует, чтобы они стали объектами психологического анализа (с. 212). Китайские философы - хозяева своим богам (и духам, добавим мы), заявляет он, ссылаясь на авторитет выдающегося немецкого синолога Р. Вильхельма. Другими словами, китайцы не метафизики, они, скорее, психологи.

В восприятии современного (западного) европейца Бог нечто абстрактное, поскольку существует по ту сторону всякого человеческого опыта. И таким образом остается "для меня" (человека западной культуры) безразличным (с психологической точки зрения). Отсюда проистекает "типично западный предрассудок" - недооценка роли и значения души (отдельного) человека. В то время как, заключает свой анализ Юнг, все осознаваемое нами есть некий образ, а образ есть душа (с. 213). Отталкиваясь от этого вывода, он подчеркивает, что человеку западной культуры следовало бы придавать душе не меньшее значение, чем внешнему, или познаваемому миру. Это один из уроков, который, очевидно, и должен быть извлечен Западом из понимания восточной психологии, восточного менталитета. Что же касается психического начала в человеке, то оно одновременно является и физическим, и духовным (с. 215). Этим своим выводом, сделанным на основе сопоставления духовных начал Востока и Запада, Юнг исчерпывающим образом ответил на вопрос, который еще в начале века поставил Г. И. Челпанов в своих лекциях "Мозг и душа" (1900) (переизданы в 1994 г.).

"Перекладывая" на Бога ответственность за здешний мир, человек на Западе самого Бога представил в виде человека - Иисуса Христа, "вочеловечил Христа" ⁸ . На Западе Иисус - индивидуальность. И подражая ему, человек, так сказать, снимает с себя ответственность и перекладывает ее на Него. Но это и мужество индивидуальности. Протестантизм предполагает дальнейшую эмансипацию личности; здесь уже каждый "становится Иисусом". Другой стороной подобной эмансипации является как бы дальнейшее расщепление души, психики западного человека, который рассматривает

стр. 41

психику как нечто трансцендентное, отделенное от него. "Надо избегать любого высказывания о трансцендентности", предупреждает в этой связи Юнг людей Запада. Подобные высказывания есть "смехотворная заносчивость" духа человека, не осознающего своей ограниченности (с. 220).

Все это напрямую касается соотношения сознания и бессознательного (подсознательного) в человеке. И если, как упоминалось выше, раздвоение сознания весьма мучительно для западного ума и нередко приводит к психическому срыву и даже душевному заболеванию, то Восток подобного раздвоения не знает. А значит, здесь нет и такой почвы для душевных расстройств. Обращаясь под данным углом зрения к китайской "Книге перемен" - "Ицзин". Юнг определяет ее как книгу о бессознательном в действии. Адресуя ее европейскому читателю, он предупреждает, что эта книга "для любителей самосознания" (с. 230).

"Ицзин", по словам Юнга, "понимает себя" как культурно-духовную пищу; в ней подобающее внимание уделено бессознательным факторам и энергиям, которые проецируются в виде богов, чтобы последние "могли участвовать" в жизни индивидуума. А ведь это и есть смысл термина religio - тщательное наблюдение и учет, произведенное от слова religere, то есть изречений оракула по поводу воли богов (numinia). (Юнг не согласен с отцами церкви, которые религию (religio) выводят из religere - как понятия, означающего "связывать вновь"). Его толкование первооснов религии непосредственно приводит к пониманию того, что, во всяком случае, с точки зрения психолога, религия представляет собой учет и следование бессознательному. В предисловии к немецкому изданию "Книги перемен" Юнг пишет, что Ицзин подобен бессознательному в человеке. Он - "опасность" (как опасно будить в себе неясные химеры бессознательного) и в то же время - "помощь". Ицзин, утверждает Юнг, должен "войти в мир для тех, кто с его помощью увидит какое-то новое знание" (с. 254).

Какое же? Ответ очевиден: знание Востока и с Востока, которого так не хватает аналитическому уму западного человека. "Европейское проникновение на Восток было огромных масштабов насилием, - подчеркивает Юнг. - Оно оставило после себя обязательство постичь дух Востока. Возможно, это нам необходимо больше, чем мы теперь думаем".

Примечания

1. Именно у европейских! Задолго до Великих географических открытий арабы, а за ними и персы вели активную торговлю, которая связывала Восток (то, что сегодня понимается как Ближний Восток) и Запад. Однако, несмотря на завоевание Северной Африки и Испании, арабы не достигли осознания единого большого мира, поскольку их устремления не простирались далее надежной торговой прибыли. А китайские хроники свидетельствуют, что еще в начальный период правления династии Мин (1368 - 1644 гг.) знаменитый мореплаватель Чжан Хэ десятилетиями бороздил океан, достигая в своих плаваниях Персии и Аравии, восточного побережья Африки. (См. Энциклопедия нового Китая. М. 1989, с. 49). Есть сведения, что древние китайские мореплаватели возможно достигали американских берегов. Но эти попытки не только не получили продолжения в последующие времена, а остались просто эпизодами, о которых вспоминают лишь как о свидетельствах мощи Империи в стародавние времена.

2. Научное изучение Востока поощряется и материально обеспечивается, особенно после второй мировой войны, не только общенаучными фондами, например, Рокфеллера или Форда в США, но и крупным бизнесом. Концерн Мерседес-Бенц, например, финансировал исследования канонического трактата даосизма "Дао дэ цзин" и т. д.

3. До сих пор, исключая, по-видимому Японию, Запад выступает все же как активная, а Восток как пассивно-реагирующая на импульсы-раздражения, поступающие с Запада, сторона; современный Китай в этом отношении все более "подтягивается" к Японии.

4. Здесь и далее сноски на работу: ЮНГ К. -Г. О психологии восточных религий и философий. М. 1994 - в тексте.

5. Адам Смит, провозгласив еще в XVIII веке, что забота каждого из товаропроизводителей о собственном благе служит основанием блага их всех и потому конкуренция между ними

стр. 42

в конечном счете идет на всеобщую пользу, конечно, не задумывался и не мог задумываться над тем, что при чудовищной мощи современных производительных сил это может катастрофически сказаться на судьбе нашей планеты и населяющего ее человечества. Но мы, сегодняшние люди обязаны ставить эти вопросы.

6. КЛЮЧЕВСКИЙ В. О. Афоризмы, исторические портреты и этюды. Дневники. М. 1993, с. 29.

7. Россия, так сказать, наполнена духовностью понимаемой именно в том смысле, который рассматривается Юнгом как духовность, присущая восточному образу мышления. И при этом она разделяет христианский взгляд на мир, (правда, в его более близкой к Востоку форме, в форме православия). И таким образом, резонно считать, что выбор Русью в X веке при крещении восточного христианства был сознательным, а не случайным, как полагают авторы некоторых исторических сочинений.

8. В. О. Ключевский практически так же как и Юнг понимал сущность высшего принципа, совокупности законов природы, или, если угодно, Бога. Однако, будучи человеком русской, а не западной культуры он усмотрел в этом ни что иное, как "хамство нашего ума" (см. КЛЮЧЕВСКИЙ В. О. УК. соч., с. 79).

Постоянный адрес данной публикации: