В финноугроведении достаточно разработан вопрос о балтских (собственно, восточнобалтских, из языка литовского типа) заимствованиях в прибалтийско-финских и саамском языках [1; 2]. Хуже обстоит дело с балтизмами в волжско-финских языках: в серьезных работах учтены за редчайшим исключением только те из них, которые имеют параллели в прибалтийско-финском, и считается, что общее число балтизмов в мордовском - около десятка, а в марийском - не более четырех [2. S. 191]. Поиск же сепаратных балтизмов в волжско-финских языках ведется в основном на дилетантском уровне. Между тем такой поиск, а равно и поиск следов былых балтских контактов и в более восточных финно-угорских языках, прежде всего - в пермских, вполне правомерен, учитывая ту безусловно значительную роль, которую играло балто- язычное население в этнической истории Восточной Европы в римское время и в раннем средневековье. Попытку выделить ряд балтизмов в восточных финно-угорских языках предпринял в свое время Б. А. Серебренников [3], но, к сожалению, предложенные им этимологии в основном (см. ниже о ППерм. *mt 'вечер') не выдерживают критики (см. [4]).

В связи с существующим в археологии мнением о происхождении создателей именьковской археологической культуры IV-VII вв. Среднего Поволжья -Нижнего Прикамья из балто-славянского ареала мною была предложена гипотеза о том, что ряд слов в языках народов Волго-Камья, и прежде всего в пермских языках, происходит из достаточно старого балто-славянского диалекта, которым, судя по времени и характеру этих заимствований, вполне мог быть язык создателей именьковской археологической культуры (далее - просто "именьковский язык") [5; 6]. Поскольку особенности языка- источника этих заимствований указывали на его близость к праславянскому, он был определен как "протославянский" в русском варианте сообщения и как "Vorslawisch" - в немецком1. Я при этом имел в виду язык, близкий (и лингвистически, и, очевидно, географически) к праславянскому, но не идентичный ему. Можно было бы,

* Напольских Владимир Владимирович - д-р ист. наук, профессор Удмуртского университета (Ижевск).

1 Следует, правда, заметить, что в тексте статей иногда использовалось определение "славянский" или "праславянский" / "Urslawisch" - и это, конечно, было моей ошибкой. Однако в формулировке выводов и в заголовках присутствовал только термин "протославянский".

3

-->

стр. 3

вероятно, говорить просто о "балто-славянском" или даже "балтском" диалекте, исходя из принимаемой мною в общем гипотезы о праславянском как периферийном члене макробалтского языкового континуума, однако было важно указать не просто балто- славянскую принадлежность данного языка, но и его специальную близость к праславянскому. Здесь, очевидно, необходимо остановиться на существующей традиции смешивать этноним (самоназвание исторической группы племен) "славяне", соответствующий атрибут "славянский" и чисто лингвистический термин "славянский", характеризующий язык определенного типа со всеми особенностями, отличающими его от других индоевропейских языковых систем. Безусловно, имя славян как этнической общности (и, соответственно, языков или диалектов, на которых говорили члены этой общности) может быть употребимо, лишь когда речь идет о событиях с середины VI в. н.э., со времени выхода славян на историческую арену. Но это не означает, что славянские языковые особенности сложились только к VI в. и что эти особенности были присущи речи только исторических славян или их прямых предков2: совершенно очевидно, что эти особенности должны были развиваться в определенной части балто-славянского (макробалтского) языкового ареала задолго до появления славян на границах Византии, и соответствующие изоглоссы могли охватывать не только собственно диалекты прямых предков славян, но и диалекты соседствующих с ними балто-славянских (балтских) групп, о языках которых, не оставивших живых языков-потомков, мы не имеем и едва ли будем иметь когда-либо реальные данные. Согласно применяемой в уралис-тике терминологии [7. С. 5; 8. С. 113], такие диалекты можно было бы называть "параславянскими".

Все эти терминологические тонкости имеют принципиальное значение, поскольку непонимание названных терминов привело к тому, что в работах коллег-археологов предложенная мною гипотеза стала трактоваться как аргумент в пользу праславянского или просто славянского без каких-либо оговорок языка создателей именьковской культуры (см., например [9. С. 216]), что является очевидным анахронизмом, и более того - как аргумент в пользу отнесения именьковцев к неким мифическим славянам- "русам" [10], за что уж я никак не могу разделить ответственности.

Это обстоятельство обусловливает необходимость вернуться к гипотезе о балто- славянской (или параславянской) принадлежности "именьковского языка". Ниже приводится ряд этимологии, позволяющих предполагать наличие в финно-угорских и тюркских языках Волго-Камья старых заимствований из балто-славянского языка. Преимущество пермского языкового материала объясняется не тем, что пермские языки имеют больше такого рода заимствований, но исключительно личными интересами автора. Ряд слов, в том числе и рассматриваемых другими авторами в качестве балтизмов, я по разным причинам пока не готов включать в данный список, хотя допускаю, что в дальнейшем они вполне могут его пополнить (см., например: коми гага 'спокойный'; коми erd 'поляна'; мар. kot 'год, время'; мар. riidar) 'ржавый'; морд. karast ~ мар. karas ~ удм. karas 'соты'; коми kekiV 'комок муки в тесте; хлебец' ~ удм. kogH'i 'пирог' ~ мар. koyiV 'пирог' ~ чув. kuGdV 'пирог' и др.). Вообще весьма вероят-

2 Аналогичная ситуация существует и в тюркологии, где также часто не проводится грань между, допустим, языком огузов и огузскими (огузского типа) языками, и это очевидно является одной из причин путаницы и разнобоя в существующих классификациях тюркских языков.

4

-->

стр. 4

но, что список заимствований из "именьковского языка" может быть изрядно пополнен при более активном привлечении мордовских, чувашских и марийских материалов.

1.1. ППерм. *rujeg 'рожь'.

Удм. jeg, (малм.-урж.) jizeg ~ коми rujeg 'рожь' ППерм. *rujeg 'рожь', где *-eg, возможно, общепермский отыменный суффикс существительных с неясным значением (в удмуртском, например, сохраняется в основном в именах собственных типа Шудег Sud 'счастье'). С пермским названием ржи сопоставляли морд, (м., э.) rot, мар. uria, rum, (г.) эгга 'рожь' [11. С. 245], что неверно по крайней мере в отношении марийского названия ржи, которое фонетически не сопоставимо с пермским и является поздним русским заимствованием, проникшим, возможно, через посредство тюркских языков Поволжья - ср. чув. ira$,

тат., башк. агд$ 'рожь' - рус. рожь [12. С. 48-49; 13. Т. III. С. 494]. Мордовское слово, скорее всего, восходит к более старой (древне)русской праформе с мягким *? (подобно древнерусским заимствованиям в коми: sar 'мяч' - шаръ или liz - лыжи). ППерм. же *ruj- отражает форму языка-источника с аффрикатой и, таким образом, невыводима ни из русского, ни из древнерусского, что было показано еще X. Паасоненом, который связывал мордовское и пермское названия ржи с фрак, fipia 'вид злака, рожь', предполагая, что пермско-мор-довский корень восходит к слову какого-то иранского языка [14. S. 2-5]. Фракийское слово имеет надежные параллели в арийских языках: др.-инд. vrlhi-

'рис, Getreide', перс, birinj 'рис', кати wric 'ячмень' и т.д., которые восходят к праформе типа ар. *url(n)jhi- и представляют собой культурный термин неясного происхождения [15. Bd. III. S. 282]. Однако вокализм первого слога (ар. *Г при ППерм. *м), а также и значения данного слова (при ППерм. 'рожь', и именно рожь как озимая культура - см. ниже - в арийских языках прежде всего 'рис', что указывает скорее на специально южноазиатское происхождение и арийского термина, и обозначаемой им реалии) делают гипотезу X. Паасонена о происхождении пермского названия ржи из арийского источника маловероятной.

Немаловажны здесь также историко-культурные и палеоботанические аргументы. Хотя в историческое время некоторые сорта ржи были известны населению горных областей Средней Азии, Ирана и Малой Азии, едва ли эта культура была распространена у ираноязычного населения степной и лесостепной зоны Поволжья и Приуралья, из языка которого в пермский праязык попали многочисленные иранизмы, поскольку рожь, например, на Памире тяготеет не к долинам, а к высокогорным областям, где климатические условия затрудняют выращивание пшеницы. Кроме того, известные в иранских языках названия

ржи (перс, gandumdar, Jawdar, вахан. lasdk *ddsak) не связаны с др.-инд. vrlhi- ~ перс, birinj [16. С. 29-31]. Что касается Европы, хорошо известно, что рожь начала культивироваться очень поздно, будучи первоначально, как и в Средней Азии, сорным растением, засорявшим посевы пшеницы и ячменя, и стала релевантным в хозяйственном отношении злаком не ранее начала железного века (реально - к середине I тыс. до н.э.) в северной и средней части Восточной Европы, в балто-славяно- германском ареале - отсюда и распространение дериватов древнего балто-славяно- германского названия ржи *rughi- в тюркских, марийском (см. выше) и венгерском (из славянских) и в прибалтийско-финских (из германских или балтских [17. S. 856]) языках [18. С. 203-204; 19. Т. П. С. 659].

5

-->

стр. 5

Распространение ржи в Среднем Поволжье - Нижнем Прикамье происходит, видимо, когда в этом регионе складывается развитое пашенное земледелие на свободных (очищенных от леса) землях с систематическими озимыми посевами, и значительный удельный вес ржи в посевах отмечается на данной территории лишь для конца I - начала II тыс. н.э., при этом распространение пашенного земледелия шло вдоль южной границы лесной зоны с запада через бассейны Суры и Свияги на Нижнюю Каму [20. С. 19-20; 21. С. 96-101], а самая ранняя фиксация ржи в Прикамье - на Верх-Саинском городище VI-XI вв. н.э. (устное сообщение проф. Р. Д. Голдиной). Речь может, таким образом, идти только о весьма позднем, финальном периоде пермско-иранских контактов, когда в пермский праязык проникали заимствования из языка, очень близкого осетинскому (ср. удм. badim 'большой' - Иран.: осет. bcezgyn 'толстый', удм. andan 'сталь' - Иран.: осет. cendon 'сталь' и т.д.). Сохранение в этом языке-источнике формы, близкой фонетически к ар. *url(ri)jhi-, невозможно: следовало бы ожидать скорее что-то вроде **oelvi(ri)3(oe) (ср. осет. odvinun 'стричь' при др.-инд. brlnami с закономерными переходом *п *//, метатезой и протезой начального кластера [22. С. 563]), откуда ППерм. *rujeg уже никак не выводимо .

Показательно, что дериваты ППерм. *ruseg служат именно для обозначения озимых, например в удм. jeg ud 'озимые' (букв, 'поросль ржи'), jeg lud 'озимое (букв, 'ржаное') поле' (едва ли такая функция где-нибудь засвидетельствована для ар. *url(ri)Jhi- - см. выше). Нельзя при этом не заметить, что и второе (основное) название для озимых является очень старым русским заимствованием: удм. uz[m, коми eiim 'озимь', что также указывает на западные, славянские истоки традиции озимого земледелия и возделывания основной озимой культуры, ржи, у пермских народов4.

Особую проблему представляет соотношение балто-славяно-германского *rughi- 'рожь' ( герм.: нем. Roggen и т.д.; балт.: прус, rugis, лит. rugys, лтш.

rudzis, ПСлав. *ruzi) и ар. *url(ri)Jhi- (с возможным - если слово все-таки не является культурным термином южноазиатского происхождения - ПИЕ прототипом *url(n)ghi-): на базе сравнения фрак, fipioc (без дальнейших арийских параллелей!) с балто-славяно- германским материалом было реконструировано ПИЕ *urughio- 'рожь' [25. S. 1183], отсылки к которому делают и по сей

3 Осет. (диг.) roingoe 'культовый хлеб, калач' несмотря на почти идеальную фонетическую близость к ППерм *rujeg не может быть источником последнего, поскольку представляет собой позднейшую диалектную дигорскую семантическую инновацию 'светлый' 'священный' 'священный хлеб, калач': ср. ирон. rusyng 'окно' ир. *гаида- 'свет' [23. Т. II. С. 429].

Переход *о и имел место в удмуртском языке достаточно давно, и большинство русских заимствований под него не попали - поэтому в принципе можно было бы относить и это слово к кругу рассматриваемых в данной статье древних заимствований. Более того, высказывалось предположение о возможности праславянского происхождения всех удмуртских слов с переходом исконных инлаутного *-о- в -и- и ауслаутного *-а в -о типа kuso 'коса' и др. [24]. С этим, однако, едва ли можно согласиться: в данных словах нет особенностей, позволяющих аттестовать их как праславянские, а не собственно русские. Кроме того, в нашем, например, случае удм. иг'тгж коми eiim закономерно отражают рус. озимь, откуда они оба независимо и заимствованы, а не из ППерм. **ozim (праформа по удмуртскому вокализму) или **ozim (праформа по коми вокализму). С другой стороны, однако, коми kosa ~ удм. kuso 'коса (орудие)' формально вполне сводимы к ППерм. *kosa\

6

-->

стр. 6

день5, хотя уже давно было показано различное происхождение фракийского (с арийскими параллелями) и балто-славяно-германского слова [26. S. 143]. По-видимому, фонетические различия между *rughi- и *ип(п)§Ш- непреодолимы и не позволяют реконструировать общую индоевропейскую праформу .

Таким образом, источником пермского названия ржи, как с точки зрения исторической, так и фонетической, мог быть только какой-то дериват германо-балто-славянского термина. В праславянском в ходе второй палатализации должно было иметь место следующее развитие: *rughi- *rud'zi *ruzf; именно промежуточная форма *rud'zi могла послужить источником для ППерм. *ru$eg; возможность такой же палатализации в каких-то древних балтских диалектах (как, видимо, очень поздно - в латышском) также не исключена. Поэтому предположение Ф. Хена (V. Hehn, цит. по [14. S. 1]) о славянском происхождении пермского названия ржи вполне может быть принято при некоторой модификации: источником ППерм. *ru$eg была форма *rud'zi древнего балтского (балто-славянского) диалекта, в котором происходила палатализация заднеязычных смычных по типу второй славянской.

1.2. Название 'спорыньи' в языках Урало-Поволжского региона.

Спорынья (Claviceps purpurea) - паразит, чаще всего встречающийся именно на ржи, и историческая связь их названий вполне естественна. В языках Урало-Поволжья спорынья чаще всего буквально именуется 'мать ржи': удм. jeg anaj, (сев.) jeg тит[, мар. uriafia, морд, (м., э.) rot ova, чув. [raS amdSd, тат. агэ$

anasd - или 'рожь-отец'/'отец ржи': морд, (м.) at'a-roz, башк. агэ$ atahd. Аналогичные названия - в венгерском {anya-rozs 'спорынья', букв, 'мать-рожь') и в вепсском (mamSmjiiva 'спорынья', букв, 'бабье, старушечье зерно'). По-видимому, в данном случае мы имеем дело с калькированием старого балто-славяно-германского названия спорыньи: ср. нем. Mutterkorn, Roggenmutter, голл. moederkoren, дат. moderkorn 'спорынья' (букв, 'материнское зерно', 'ржаная мать') [27. S. 495] , лтш. rudzu tqvs 'спорынья' (букв, 'отец ржи') [18. С. 210], рус. (Смолен.) житная (т.е. 'ржаная') матка, укр. матиця, болг. матица 'спорынья' [29. Т. IX. С. 192; 30. Т. XVII. С. 359, 362]. Такие названия связаны с представлениями о том, что спорынья якобы бывает на самых густых колосьях ржи и связана с высоким урожаем, поэтому спорыньей (от спорый, т.е. 'изобильный') или житной маткой называли не только грибок, но и содержащий максимальное количество колосьев стебель [29. Т. IX. С. 192].

Для венгерского anya-rozs предполагается германский источник калькирования [28. Kot. I. 161 old.], для языков Поволжья и Приуралья надо предпола-

См., например в [19. Т. П. С. 658] - при том, что эти авторы признают ареальное, балто-славяно- германское, происхождение данного слова и не упоминают даже фрак, fipial

Впрочем, этот запутанный вопрос имеет смысл рассмотреть в специальном исследовании, где стоило бы, наверное, привлекать еще и ал б. vrug 'спорынья, грибок, ржавчина' (имея в виду распространенную связь названий спорыньи и ржи в разных языках - см. ниже) - отражающее, как будто, с одной стороны, праформу с велярным *-gh-, но, с другой стороны, с начальным кластером * иг-.

Предположение Ф. Клуге о калькировании в германских языках лат. (точнее - новолатинского) secalis mater 'спорынья' вряд ли верно: в свете приводимых балто-славянских параллелей, а также исходя из данных о происхождении культуры ржи, более вероятно обратное направление калькирования (как справедливо полагали, например, авторы [28. Kot. I. 161 old.]).

7

-->

стр. 7

гать русский, но этому препятствует ограниченность распространения названий типа житная матка в русских диалектах (по крайней мере - по данным СРНГ) и наличие их в языках, менее задетых русским влиянием (марийский, татарский, башкирский), при отсутствии, например, в активно заимствовавшем русскую лексику языке коми. Кроме того, название типа 'отец ржи', зафиксированное в мордовских и башкирском, кажется, и вовсе отсутствует в русском языке и имеет параллель только в латышском.

В коми и удмуртском языках имеется и другое название спорыньи: удм. jeg uz 'ржаной жеребец', jeg иЫо 'ржаной мерин', коми (скт., ввыч. и др.) uz pin 'жеребячий зуб', (луз.) vevpin, (всыс.) vevpin 'лошадиный зуб', (лет.) uz ее 'же-

Q

ребячье зерно' [31. С. 397] , которое имеет параллель в прибалтийско-финских языках: ф., кар. hdrgdnjyvd, эст. hdrja-iva, вепс, hdrganjiiva 'спорынья', букв, 'бычье зерно'.

Интересно то, что первый компонент в приб.-ф. *harganjyva является бал-тизмом с исконным значением 'жеребец': приб.-ф. harkd *Mrka 'бык' - балт.: лит. zirgas, лтш. zirgs, прус, sirgis 'жеребец', и источником данных прибалтийско-финских названий спорыньи был, видимо, балтекий термин типа *'жеребячьего зуба зерно' - ср. лтш. zirgu zuobi 'спорынья', букв, 'жеребячьи зубы' [17. S. 99]. При этом в пермских языках отражено не прибалтийско-финское ('бык'), а исконное, балтекое ('жеребец') значение, что заставляет усомниться в возможности проникновения данного названия спорыньи в пермский праязык через прибалтийско-финское посредство. Важно, что уже в новой своей форме (после перехода значения 'жеребец' 'бык') приб.-ф. 'спорынья' = 'бычье зерно' было калькировано в самом западном коми диалекте - удор-ском: (уд.) е$ tus 'спорынья', букв, 'бычье зерно' [31. С. 397]; и позднее время этого заимствования маркируется также тем, что коми tus ~ удм. t[s ППерм. *ftii 'зерно' заимствовано из булгарского языка (т.е. не раньше конца VIII в.): чув. te$ 'зерно, ядро' [32. S. 108] в отличие, например, от более старого ее 'зерно', использованного в (лет.) uz ее-см. выше. Общепермское название спорыньи *'жеребячьего зуба зерно' может, таким образом, рассматриваться как прямое калькирование какого-то балтекого источника без прибалтийско-финского посредства.

Приведенные материалы позволяют высказать предположение о том, что калькирование одного из названий спорыньи (*'жеребячьего зуба зерно' или *'мать (/отец)-рожь') могло иметь место еще в эпоху первого знакомства народов Волго- Уральского региона с рожью, и источником этого заимствования должен был быть какой-то ранний язык балто-славянского круга.

2. ППерм. Hud (*lVnt-) 'участок земли: поле, луг, пастбище, поляна, (священная) роща'.

Удм. lud 'поле; луг; священная роща - место языческих молений; дух-хозяин священной рощи; дикий (только о животных в противоположность домашним: ludjazeg 'дикий гусь', lud cez 'дикая утка')' ~ коми-зыр. lud 'лужайка, луг, пастбище', коми-перм. lud, vud 'лужайка, поляна; пастбище; дерн', коми-язьв. lud

Предположение о том, что в данных композитах слово и2 является якобы каким-то пермским названием спорыньи, а не означает буквально 'жеребец' [11. С. 296], ни на чем не основано и опровергается свободной заменой т 'жеребец' на удм. uloSo 'мерин', коми vev 'лошадь'.

8

-->

стр. 8

'маленькое поле' ППерм. *lud; очевидно, общим для семантики дериватов этого корня во всех пермских диалектах является представление об ограниченном, небольшом участке земли, покрытом растительностью (луг, пастбище, роща) или обработанном (поле), причем последнее не обязательно, скорее -это участок дикой природы, пригодный для использования в хозяйственных или сакральных целях. В удмуртской религиозной традиции священная роща lud противостоит домашнему святилищу kuala, к которому приурочен культ се-мейно-родовых покровителей; роща lud при этом - место моления богам, управляющим силами природы, дух-хозяин священной рощи, именуемый также lud - существо если не прямо враждебное людям, то, во всяком случае, опасное и строгое, насылающее болезни и прочие кары за нарушение порядка, шум, рубку деревьев в роще и т.п. [33. S. 105-113]. Значение 'дикий' у удм. lud, очевидно, связано с противопоставлением этого понятия домашней человеческой сфере.

В финно-угроведении принято пермские слова сравнивать с фин. lansi 'низина', lansea 'глубокий, низкий', нен. lamtu 'низкий' и др. и возводить к ПУ *lamte 'низкий, глубокий; низменность' [34. S. 235-236,263]. Фонетически сопоставление почти безупречно, но сложную семантику пермских слов трудно вывести из значения 'низкий, глубокий', а удм. lud, напротив, обозначает как раз возвышенные, приметные места.

Нет прямых оснований реконструировать значение 'низкий, глубокий' и для второго компонента мар. *тэ-1аЫе 'земля' (см. ниже), как это предполагается в [34. S. 263]. Для пермских и марийского слов можно восстановить праформу *lante с основным значением 'участок земли', которое сопоставимо с ПИЕ (балто-славяно-германско- кельтским) *lendh-/*londh- 'свободная земля, пустошь, степь' (прус, linda- 'долина', рус. ляда, др.-исл. lundr 'роща', нем. Land, др.-ирл. land 'земля, свободное место') и в особенности - с ПСлав. *leda/*ledu 'участок неокультуренной земли, пригодный для сельскохозяйственного использования' [30. Т. XV. С. 44-48; 25. S. 675]. Разнообразие значений дериватов ППерм. Hud и удм. lud удивительным образом точно перекликается со сложным набором значений дериватов ПСлав. *l%da: ср., например, в русских диалектах ляда (*leda) - 'поле; луг; покос; луг, окруженный лесом; росчисть; участок леса; лес; пустошь'; а также во всех восточнославянских языках ляд (*ledu) 'нечистая сила; черт; злой дух, насылающий болезни'). Полисемантич-ность рефлексов объясняется сложностью самого понятия Heda, которое еще на праславянском уровне служило названием участка еще дикой природы (terra inculta), предназначенного к расчистке, и противопоставлялось обработанной, окультуренной земле (ПСлав. *orlija) [30. Т. XV. С. 46]. Корень типа ПСлав. *leda был, видимо, заимствован и в марийский язык в качестве второго компонента сложного слова *nid-lande 'земля' (см. ниже).

3. Название земли в финно-угорских языках Волго-Камского региона.

3.1. Удм. muzjem, (гл., бес, малм.-урж.) muzjem, (малм.-рж., уф.) muzzem 'земля, страна' [35. S. 167]. Слово выглядит как новообразование, состоящее из удм. ти 'земля, почва' или muz 'поверхность под ногами: земля, пол' (оба в конечном счете ПФУ *тауе 'земля' [34. S. 263]) с неясным вторым компонентом -zem/-zjem/(?)-jem. Семантически удм. ти и muzjem 'земля' различаются довольно слабо: muzjem имеет более широкое употребление и более широкое семантическое поле, может обозначать помимо пахотной земли, например,

9

-->

стр. 9

'страну', 'планету Земля' или 'сушу', в то время как ти употребляется реже и прежде всего в значении 'пахотная земля, почва, пласт земли', а также как 'земля как стихия (наряду с небом, водой и т.д.)'. Более общая семантика muzjem скорее свидетельствует о том, что перед нами - композит из двух квазисинонимов типа удм. piosmurt 'мужчина' pios 'мужчина, человек мужского пола' + тип 'человек, мужчина' или junan 'хлеб (в поле и в закромах)' ju 'хлеба (в поле), жито' + пап 'хлеб (преимущественно - печеный хлеб, Brot)' и т.п.9

Поэтому трудно не сопоставить второй компонент этого сложного слова -zemf-zjem с балт. *zeme, ПСлав. *zemi 'земля' (ПИЕ *dhg hem-/* g hdhem- [25. S. 414-415]): *zeme/*zemi - ППерм. *zem удм. mu{z) + zem muzzem/muzjem (последняя форма могла возникнуть вследствие диссимиляции).

Предположение о балто-славянском источнике удм. -zemf-zjem выглядит предпочтительнее прежде всего потому, что, по-видимому, аналогичные сложные слова с первым компонентом-дериватом ПФУ *тауе и вторым компонентом балто- славянского происхождения представляют собой названия 'земли вообще, страны' (как правило, в отличие от 'пахотной земли, почвы') и в марийском, и мордовских языках (см. ниже). Возникновение специальных сложных слов для обозначения 'земли-страны', состоящих из заимствованного слова и дериватов древнего ПФУ *тауе, имевшего, по- видимому, широкое общее значение 'земля, страна, почва и т.д.' - достаточно естественное явление, которое могло быть связано с развитием земледельческого хозяйства, становлением новых форм общинной и индивидуальной собственности на землю, социально-политических отношений. Нельзя не отметить и еще одну особенность удмуртских композитов из двух квазисинонимов, которая также может косвенно свидетельствовать в пользу приводимой здесь гипотезы о происхождении удм. muzjem: из двух компонентов, составляющих такие сложные слова, первый, как правило, является более старым или принадлежит к исконной (прапермской, прафинно- угорской) лексике, а второй - более поздним заимствованием или новообразованием: пНкпо 'женщина, человек женского пола' nil 'девушка, дочь' (ПФУ) + kisno 'жена' (собственно удмуртское новообразование [36]); kijmomurt '(взрослая) женщина' kiSno 'жена' + тип 'человек' (- иран.); sidan 'слава, почет' si 'честь, почет' (- булг.) + dan 'слава' (- тат.); pudozivot 'домашний скот' pudo 'скот' (- иран.) + zivot 'животное' (- рус), то же самое верно и для приведенных выше piosmurt, junan и т.д - по всей вероятности, в этих композитах старое слово служит своего рода детерминативом, поясняющим значение слова нового10.

Единственная теоретически мыслимая альтернатива - предположение о том, что muzjem есть субстантивированная форма перфектного причастия **muzjem от глагола **muzjini 'стать поверхностью под ногами' muz. Однако отсутствие в удмуртском языке такого глагола, а равно - странная первоначальная семантика слова muzjem в этом случае ('ставшее поверхностью под ногами') и неясная мотивация подобного словообразования делают это предположение весьма маловероятным.

10 Естественно, возможны и исключения, напр. Sudbur 'счастье' Sud 'счастье' ("- иран.) + bur 'добро' (ПФУ), которые, однако, более редки и объяснимы (в данном случае удм. bur представляет собой по сути не самостоятельное слово, а основу, употребляемую практически только в производных и композитах, a Sud - очень давно заимствованное и органично вошедшее в духовную культуру народа понятие).

10

-->

стр. 10

3.2. Map. mlande, mdlande, (r.) mu'landd *md-lande/*ma-lande 'земля'. Явное словосложение, где *тэ- ПФУ *тауе 'земля' [34. S. 263], a -landel-ldnde следует связывать с ППерм. *lud и рассматривать как заимствование из балто-сла-вянской формы типа ПСлав. Heda - см. выше. В качестве дополнительного аргумента против финно-угроведческой этимологии мар. -landel-ldnde ПУ Hamte 'низкий, глубокий; низменность' [34. S. 235-236, 263] - помимо доводов, приведенных выше в связи с ППерм. Hud - можно указать и на то, что очевидный дериват ПУ *lamte 'низкий, глубокий; низменность' мар. (г.) landaka 'небольшая низина, низкое место' имеет заднерядный вокализм в отличие от miilande. Вообще каких-либо специальных причин для сдвига вокализма вперед в мар. (г.) miilande нет - кроме предположения о том, что качество корневого гласного в исходном балт.-слав. *lenda- было промежуточным между аие (ср., например, расширение и веляризацию этимологического *е при назализации во французском и польском языках), вследствие чего при заимствовании в пра-пермский (для вокализма которого *а не реконструируется) он был адаптирован как *а, а в прамарийском (*я восстанавливается) - как *а, которое сохранилось в горномарийском и повлияло на вокализм композита mulandd в целом.

3.3. Морд, (э.) mastor, (м.) master 'страна, земля' (в противоположность moda 'земля- субстанция, почва'). Данное мордовское слово авторы UEW по непонятным причинам не сочли возможным привести в статье о ПФУ *тауе 'земля'. Для мордовских лингвистов, однако, выделение компонента та- ПФУ *тауе выглядит очевидным, но "элемент -стор является загадкой" [37. С. 56]. В свете предложенных выше гипотез о происхождении удмуртского и марийского слов для 'земли' как композитов из деривата ПФУ *тауе и балто-славянских заимствований представляется весьма перспективным сопоставление морд. *-stor с ПИЕ *stor-/*ster- 'стелить, простирать(ся), распространять(ся), рассыпать', имеющим огромное количество производных во многих индоевропейских языках (др.-инд. strndti, лат. sterno и т.д.) [25. S. 1029-1030]; при этом только в славянских языках неосложненный префиксацией (как рус. простор ~ др.-инд. prastara-) дериват этого корня, ПСлав. *storna получает значение 'сторона, страна' [13. Т. III. С. 768], что точно соответствует семантике мордовского слова. При заимствовании формы типа ПСлав. *storna расширение *-па могло восприниматься в мордовском как суффикс, например - уменьшительно-ласкательный (ср. морд, (м.) mastdrnej 'земелюшка (в молитвах)' [38. S. 1190]), и впоследствие отпасть. Принятие данной этимологии предусматривает важный вывод относительно языка-источника, в котором должен был сохраняться ПИЕ *о как в праславянском, в то время как в известных балтских языках имел место, по-видимому, достаточно старый переход *о *я.

4. ППерм. *gor- 'гора'.

Удм. gurez, (малм., сред.) gurej 'гора' ~ коми (скт., уд. и др.) goruv, (ввыч., вым. и др.) gorul 'под гору, вниз' (ul/uv 'низ') ППерм. *gor- 'гора' [11. С. 79]. Безусловно, сходные слова встречаются во многих языках: см., например, ност-ратическую реконструкцию *Кага 'скала, крутая возвышенность' [39. С. 340], однако приведенные выше славянские этимологии для пермских слов, обозначающих землю, участки земли, и отсутствие надежных параллелей в других уральских языках (характерно, например, что в финно- угроведческой литературе ППерм. *gor- не принято даже упоминать в связи с сопоставлением ф. ко-гкеа 'высокий' ~ мар. кэгэк 'гора' и т.д. [11. С. 79; 34. S. 672, 677]) заставляют

11

-->

стр. 11

более внимательно отнестись к возможности сравнения ППерм. *gor- непосредственно с ПСлав. *gora 'гора' [30. Т. VII. С. 29-30] (ПИЕ *guor- [25. S. 477-478]). Интересна и форма удмуртского слова gurez, в которой можно было бы видеть суффикс -ez (возможно, из ППерм. *aj 'перед, передняя часть'), весьма, впрочем, старый и малопродуктивный: из полутора десятков слов удмуртского языка на -ez [40. С. 211] только в пяти можно предполагать такой суффикс (tabez 'чашка, тарелка' taba 'сковорода'; vugez 'скоба, дужка' vug 'то же'; erez 'штаны' er. erviii 'пах' (v[z[ 'корень'); g[rez 'сырой, недоваренный; крепкий, большой' glr. g[rpin 'клык' (pin 'зуб'); Vugez 'жертвенные серебряные деньги' О)]Щ 'свет'), в то время как в трех случаях имеет место явное заимствование ([revet 'ревизия' рус; amez 'лемех' ир. dmdc; zarez 'море' ар. zrayas-). Возможно, потому, что удм. gurez ППерм. *gor3C3 является заимствованием непосредственно из формы типа ПСлав. *gorica 'горка' [30. Т. VII. С. 45].

5. ППерм. *gob3 'гриб'.

Удм. gubi 'гриб' ~ коми gob (gobj-) 'гриб (съедобный губчатый)' ППерм. *gob3 (где *-Ь- может быть из более древнего *-тр-) 'гриб (съедобный)' [11. С. 76-77]и. Это слово нельзя рассматривать отдельно от булг. *gu'mba отраженного в чув. кэтВа 'гриб (как губчатый, так и древесный); бородавка; шишка, нарост (на голове)' и тат., башк. gombd 'гриб'. Ясно, что как тюркские, так и пермские слова имеют в конечном итоге источник типа ПСлав. *goba 'гриб, губка' ~ лит. gumbas 'шишка, желвак, нарост', но вопрос о том, происходит ли пермское слово из булгарского или наоборот, или оба независимо заимствованы из балто-славянского источника, однозначного ответа не имеет: традиционно принято считать (см., например, в [11. С. 76-77]), что в пермский праязык славянское (древнерусское) слово для 'гриба' попало из булгарского (древнечу- вашского), поскольку в чувашском и татарском языках наличествует форма с сохранением носового, а в пермских имела место обычная пермская деназализация (*- тр- *-?-). При этом предполагается, прежде всего, что в эпоху начала булгаро- пермских контактов пермская деназализация еще действовала, основанием для чего служат три предполагаемых булгаризма в прапермском, которые под эту деназализацию попали [32. S. 129; 41. S. 329; 42. 289 old.]:

- ППерм. *gob3 'гриб' - наш случай. Помимо обсуждаемой в данной статье возможности заимствования этого слова непосредственно из балто-славянского источника, укажу еще на то, что это - единственное прапермское слово с ан-лаутным *g-, для которого предполагается булгарское происхождение (см. также культурно-исторические соображения ниже);

- удм. kud[ 'лукошко, корзина, короб' ~ коми kud 'то же' ППерм. *kud3 -якобы из булг. *%undy тю. *qomdy 'ларь, ящик, корзина'. Существование булг. *%undy является чистым предположением: приводимое некоторыми авторами

11 Предлагаемая в [11. С. 76] праформа *goWva собственно пермского материала никак не вытекает и базируется, во-первых, на реконструкциях раннепрапермского вокализма, основанных на сопоставлении пермской лексики с параллелями в других финно-угорских языках (в данном случае перед нами никак не прафинно-угорское слово, следовательно, этот аргумент не имеет смысла), и, во-вторых, на априорном положении о заимствовании пермского

названия 'съедобного гриба' из булгарского (ср. тат. gombd), что само по себе надо еще было бы доказать.

12

-->

стр. 12

для его документации чув. kunDd 'лукошко, кузов из луба' само является поздним заимствованием из татарского qumta 'то же' (тю. *q- должно было бы дать в исконно чувашском слове с велярным вокализмом #- [32. S. 76-77; 42. 285-286 old.]). С другой стороны, ППерм. *кис1з 'короб, лукошко' вообще нет оснований считать заимствованием, поскольку оно без проблем возводится к ПФУ *konte 'корзина' [34. S. 177]. Близость же ПФУ *konte 'корзина' и тю. *qomdy 'ларь, ящик, корзина' - особый вопрос , к пермской деназализации отношения не имеющий;

- удм. (елаб.) kud[ri: izzi kud[ri 'околыш, опушка шапки' (izzi 'шапка') [35. S. 128], (малм.) kudiro: miJl-kudlro ЫЪа 'бобровая шуба' (тЩ 'бобр', ЫЪа 'шуба') [43. 212 old.], на основе чего реконструируется удм. *kud[r 'бобр' -

булг.: чув. %dnDdr 'бобровый мех' тю. *qunduR 'бобр' [32. S. 77; 42. 286 old.]. Узкодиалектная фиксация удмуртских слов сама по себе настораживает. Главное же, однако, в том, что удм. *kud[r 'бобр' является, по всей вероятности, фикцией: значение 'бобр, бобровый' в обоих примерах реконструируется предположительно, и правомерность такой реконструкции вызывает большие сомнения: выражение izzi kud[ri 'опушка шапки', скорее всего, связано с удм. kudiro 'кудри, кудрявый' (- рус.) [35. S. 128] и уж во всяком случае вообще никак не указывает именно на бобровый мех; выражение же miji-kudiro ЫЪа 'бобровая шуба', записанное Б. Мункачи в единственном случае в богатырской легенде, может быть разъяснено не как miJi-kudir-o ЫЪа букв, 'бобр-бобровая шуба', а как mijl ku dir-o ЫЪа miji ku dur-o ЫЪа 'шуба с бобровой опушкой' (где miji 'бобр', ки 'кожа, шкура', dur 'край, оборка', -о - суффикс наличия качества)13.

Таким образом, все три этимологии, приводимые для доказательства тезиса о том, что деназализация действовала в эпоху ранних пермско-булгарских контактов, некорректны, а с другой стороны, в удмуртском языке имеется немало булгаризмов, в которых деназализация не прошла (удм. (бес.) erjgej 'золовка' - булг.: чув. ir)ge; удм. (елаб., малм.-урж., уф.) tiQgil'i 'ось' - булг.: чув. гэпэ1; удм. kandelem 'свидетель' - булг.: чув. kiindelen [32. S. 57, 71, 107] и др.), более того, по крайней мере два древнеосетинских (аланских) заимствования в праперм-ском (алано-пермские контакты исторически должны были предшествовать тюркско-пермским, хотя возможно, что позднейшие аланизмы проникали в прапермский уже в эпоху Волжской Булгарии) не попали под деназализацию: удм. andan ~ КОМИ jemdon ППерм. *andan - алан.: осет. cendon 'сталь'; удм. gond[r 'медведь' ~ коми gund[r 'змей, дракон, чудовище' - алан.: осет.

12 Поскольку дериваты тю. *qomdy встречаются только в тюркских языках "северного" ареала: в татарском, башкирском, сибирско-татарском, хакасском, алтайском, шорском, а монг. qobdu может быть тюркизмом, есть основания думать, что тюркское слово было заимствовано из какого-то финно-угорского языка.

При анализе miji-kudiro как композита из двух квазисинонимов miji vi *kudir с суффиксом наличия качества -о следует реконструировать, собственно, не *kudir, a *mijikudir 'бобр': при сохранении в языке отдельного слова *kudir в значении 'бобр' следовало бы ожидать двойного употребления и суффикса -о: **mijio-kudiro.

13

-->

стр. 13

(kcef)qwyndar 'дракон' [44]. Из всего этого следует, что слово, прошедшее пермскую деназализацию, едва ли является булгарским заимствованием, поэтому альтернатива такова: либо булгарское название 'гриба' заимствовано из пермского (а пермское - из балто-славянского), либо оба эти слова независимо заимствованы из балто-славянского источника, и во всяком случае заимствование его в прапермский должно было иметь место в добулгарское время (до конца VIII в.).

Употребление в пищу грибов известно народам Предуралья, однако, например, до сих пор некоторые группы некрещеных удмуртов Башкирии грибы в пищу категорически не употребляют, сохраняя традицию, свойственную, видимо, в прошлом большинству уральских и алтайских народов (за исключением мухомора, использовавшегося как галлюциноген). Распространение этой славянской гастрономической привычки в Волго-Камье, с которой, очевидно, и связано заимствование названия 'гриба', не могло быть внезапным, и, соответственно, трудно представить, каким образом рассматриваемый термин мог быстро войти в язык вчерашних степняков-булгар и тут же (в период ранних бул-гаро-пермских контактов) быть заимствован из булгарского в прапермский. Таким образом, учитывая все приведенные здесь аргументы, предположение о заимствовании ППерм. *gob3 'гриб' *gomb3 непосредственно из языка, близкого праславянскому в период до начала интенсивных пермско-булгарских контактов (т.е. во всяком случае раньше конца VIII в.), следует считать практически несомненным. Булг. *giimba при этом, скорее всего, должно рассматриваться как независимое заимствование из того же близкого праславянскому источника или из прапермского.

6. ППерм. *joj?g 'гусь'.

Удм. yazeg ~ коми-зыр. jojgg, коми-язьв. Jwj5/c 'гусь' ППерм. *ioJ3g 'гусь' [11. С. 91]. В данном слове следует выделять словообразовательный суффикс *-eg (см. выше о слове 'рожь'), а его основу восстанавливать как *joj- и возводить к более старой (до пермской деназализации) праформе типа *3onc-/*jons-, которую трудно не сопоставить с сатемными рефлексами ПИЕ *§han-s- 'гусь' [25. S. 412] - прежде всего, с балтскими: лит. z(\sis, лтш. zuoss, прус, sansy 'гусь', или с гипотетическим *ZQSI 'гусь', реконструируемым на основании укр. дзусъ 'гусь (подзывное слово)' и указанных балтских форм (при этом "нормальное" ПСлав *ggsi должно скорее рассматриваться как германское заимствование) [45]. Возможность балто-славянского происхождения ППерм. *JOJ- 'гусь', однако, может быть подвергнута сомнению: если принять старое сопоставление Ю. Вихманна (цит. по: [11. С. 91]) ППерм. *joj- ~ саам, (норв.) cuonje 'гусь' (фонетически вполне приемлемое), то можно восстановить финно-пермское *соп- са 'гусь', которое в силу своей древности (распад финно-пермской общности имел место едва ли позднее середины II тыс. до н. э.) не может быть включено в число предлагаемых здесь поздних заимствований, и скорее происходит от формы *d'zans- ( ПИЕ *ghan-s~) какого-то древнего центральноевропейского сатемного индоевропейского языка (подробнее о возможности таких контактов см. [46]) или из ар. *jhansa- (др.-инд. hamsa- ПИЕ *Jhan-s-).

7. ППерм. *гйЬ- 'вырубать, делать паз, зарубку'.

Удм. j[bi,jub[ 'паз, метка', jubjmi 'вырубать паз, делать (вырезать, вырубать) метку' ~ коми ribnl 'делать зарубы, засечки' ППерм. *rub- 'вырубать

14

-->

стр. 14

паз, делать зарубку' [11. С. 246] - балт.-слав.: ПСлав. *rgbiti 'рубить' ~ лит. rumbuoti 'подрубать'. Практически безупречное сопоставление с пермской деназализацией и старым переходом *r- *j- в удмуртском, под который не попало ни одно русское заимствование.

8. ППерм. *cors 'веретено', *cdrs- 'прясть'.

Удм. cers 'веретено', cersinl 'прясть' ~ коми cers 'веретено; ось, стержень', коми-язьв. cors 'веретено' ППерм. *cors 'веретено', *cdrs- 'прясть' [11. С. 311]. Данный корень сравнивали с венг. cstir 'ось, веретено' [47. Kot. I. 130-131 old.], которое, однако, является поздним венгерским новообразованием (две разные гипотезы см. в [28. Kot. I. 582, 488 old.; 48. S. 231]). В качестве источника пермских слов ср. ПСлав. *eesrati 'чесать, трепать (шерсть, волокно)', данный глагол образован в праславянском "от именной основы *cesr-, в свободном виде не зафиксированной и служившей, видимо, названием орудия, ср. родственное ирл. cir 'гребень' *kesra" [30. Т. IV. С. 90-91]. Большой деревянный гребень для чесания шерсти и льна у разных народов Восточной Европы использовался И в качестве прялки. При заимствовании *6esr- в прапермский можно допустить развитие семантики *'гребень' *'гребень-прялка' 'прясть' 'веретено' и метатезу *desr *cors.

9. ППерм. *копз 'пушной зверек: белка, песец; кошка'.

Удм. коп[ 'белка; денежная единица, копейка' (kondon 'деньги', где -don = dun 'цена') ~ коми кап 'кошка' (диал. также - 'vulva'); (вым., иж., печ. нвыч., уд.) кп 'песец' ППерм. *копз. Соответствия в вокализме нетривиальны, в коми диалектах следует предполагать расщепление корня с разной огласовкой (так называемый пермский умлаут) и отдельным развитием семантики14, и все это наводит на мысль о возможности заимствования из третьего языка с разной адаптацией чужого корневого гласного в прапермских диалектах.

Источником такого заимствования могло стать балт.-слав. *kounia: ПСлав. *кипа, *kunica 'куница, кошка, пушной зверек; vulva, девушка' [30. Т. XIII. С. 102-105] ~ балт.: лит. Ыаипё, kiaunis, прус, саипе, лтш. саипа, саипе 'куница', лтш. кипа, kunina 'сука'. И фонетически, и семантически соответствие бесспор-

В финно-угроведческой литературе коми кап 'кошка' и kin 'песец' рассматриваются отдельно. Для кап предложена совершенно "невменяемая" этимология: то ли от якобы "ономатопоэтического" (см. ниже) слова (ввыч.) кап-капеп 'украдкой, тайком', то ли в конечном счете из чув. каМэ 'спокойный' [11. С. 116]. Коми kin считают заимствованием из хант. (Вах, Ва- сюган) коп, (Цингала, Согом) кап 'песец' [49. S. 104; 11. С. 153], что не имеет оснований: специальных фонетических причин предполагать направление заимствования из хантыйского в коми, а не наоборот нет никаких; хантыйский язык изобилует коми заимствованиями, а вот хантыйских заимствований в коми, известных во многих диалектах вплоть до западных, кажется, очень мало; название товарного пушного зверя скорее могло быть заимствовано из коми в хантыйский. Отделяют коми кап и kin друг от друга и придумывают диковинные этимологии исключительно по причине повышенного пиетета к вокализму, господствующего в финно-угроведении и особенно неуместного в данном случае, что иллюстрируется хотя бы тем обстоятельством, что упомянутое (ввыч.) кап-капеп 'украдкой, тайком' (собственно, буквально 'кошкой, по-кошачьи' - образование данного наречия от кап 'кошка' с помощью суффикса интрументалиса -еп очевидно, и звукоподражание тут не при чем) соответствует (вым., скт.) kin- kin 'то же' [31. С. 147, 187] - с традиционной точки зрения и эти два слова следует, видимо, рассматривать отдельно!

15

-->

стр. 15

ное, мотивировка заимствования могла быть связана с развитием пушной торговли в Восточной Европе.

10. Удм. blzini 'бежать, течь; выйти замуж'.

Удм. Ь[Цп[, (юж.) hizini, не имеет параллелей в родственных языках. Предположение о тюркском заимствовании (ср. кирг. boz 'убежать, бежать', чагат. biz 'избегать, удаляться') [50. С. 229] не проходит в силу ограниченного распространения тюркских слов, которые фонетически трудно связывать друг с другом и тем более - с удмуртским словом. Предположение о заимствовании из балт.-слав. *bed'z- *begeti (с палатализацией как в слове 'рожь' - см. выше): ПСлав. *bezati 'бежать, течь', лит. begti 'бежать' [30. Т. П. С. 92] с фонетической точки зрения вполне допустимо, это слово могло быть заимствовано первоначально как термин для обозначения брака "убегом". Проблему представляет хронологизация такого заимствования: в принципе ничто не мешает предполагать не балто-славянский, а древнерусский (с сохранением мягкого произношения z в бъжати) его источник.

11. ППерм. *гмг 'вечер'.

Удм. 3U 'вечер' ~ коми г it 'вечер' ППерм. *гмг. Дальнейших параллелей пермское слово не имеет, ср., однако, лтш. riets 'закат'. Сопоставление предложено еще в [3. С. 70] и является едва ли не единственной приемлемой из предложенных в указанной работе Б. А. Серебренникова этимологии. Лтш. riets (собственно saules rieti 'закат солнца'), откуда и лтш. rietrums 'запад', хотя и кажется собственно латышским новообразованием, происходит как и лит. rytas ~ лтш. rits 'утро' от ПИЕ *ег-/*ог- 'двигаться, начинать движение' [51. S. 738-740], поэтому предполагать возможность того, что развитие семантики по линии 'движение (солнца)' 'восход'/'закат' 'утро'/'вечер' могло происходить и в каких-то других древних балтских диалектах, вполне возможно. Данное сопоставление является, пожалуй, единственным в списке, не имеющим явных параллелей в славянских языках.

Приведенный здесь список (который, повторю, скорее всего, может быть расширен по меньшей мере в два раза) достаточен для того, чтобы постулировать имевший место контакт между диалектом макробалтского/балто-славян-ского языкового ареала близким к праславянскому (ср. семантику большинства слов, следы палатализации по типу второй славянской), но не идентичным ему, с одной стороны, и финно-угорскими языками Волго-Камского региона -с другой. Скорее всего, тюркские языки региона непосредственного участия в этом контакте не принимали, и отмечаемые параллели в тюркских языках попали туда позднее, через посредство марийского или пермских (иначе говоря, этот контакт должен был иметь место до появления первых тюрков в Среднем Поволжье, булгар в VIII в.). Время контакта может быть определено как период, во всяком случае предшествовавший распаду пермского празыка (по традиционной хронологии - IX-XI вв., на самом деле связи между докоми и доуд- муртскими диалектами сохранялись еще как минимум два-три века [52]). Более того, поскольку ряд рассматриваемых слов попал под пермскую деназализацию, которая уже не действовала в период финальных пермско-аланских и самых ранних пермско- тюркских контактов (см. выше), следует считать, что интересующий нас контакт в целом завершился к VIII в. С другой стороны, ничто в облике как прапермских, так и балто-славянских праформ не указывает на слишком глубокую древность этих заимствований. Кроме того, нельзя не учи-

16

-->

стр. 16

тывать культурный контекст рассматриваемой лексики: речь идет, в частности, о терминологии пашенного земледелия с озимыми посевами (см. также выше данные о времени появления ржи в Прикамье). Поскольку в контакт явно были вовлечены марийский и мордовский языки, локализовать его следует именно в Нижнем Прикамье - Среднем Поволжье, а не в более северных районах.

В IV-VII вв. от бассейна р. Ик (левый приток нижней Камы) на востоке до р. Суры на западе и от низовьев pp. Вятка и Кокшага на севере до Самарской луки на юге была распространена именьковская археологическая культура, для которой были характерны развитое земледелие с посевами проса, пшеницы, полбы, ячменя, овса, гороха и ржи в сочетании с домашним скотоводством (крупный и мелкий рогатый скот, свиньи, лошади), укрепленные городища с группирующимися вокруг них селищами с остатками срубных полуземлянок, погребальный обряд - кремация на стороне с последующим погребением останков и сопровождающего инвентаря. Характер, время и район контактирования именьковцев с финно-угорским населением Волго-Камья точно соответствует реконструируемым параметрам контакта неизвестного балто- славян-ского языка с финно-угорскими языками региона.

Как общий облик этой культуры, так и специфические параллели с пшевор-скими и Черняховскими древностями приводят археологов к выводу о приходе именьковцев с запада, из Поднепровья, о принадлежности именьковской культуры к кругу постзарубинецких культур Восточной Европы [53; 54]. Не вдаваясь в дискуссию об этнолингвистической привязке зарубинецких и постзарубинецких древностей, замечу, что при любом подходе к этой проблеме едва ли возможно отрицать присутствие и даже преобладание среди постзарубинецко-го населения балто-славянских групп, принадлежащих именно к южной части макробалтского ареала, т.е. в любом случае достаточно близких тем группам, к диалектам которых восходит праславянский (см. рис. 1).

Схематически место "именьковского" языка в балто-славянском/макро-балтском ареале может быть обозначено следующим образом:

Рис. 1. Место "именьковского языка" в балто-славянском ареале.

Зап Бл - ареал формирования западно-балтских языков; Воет Бл - ареал формирования восточно-балтеких языков; Слав - ареал формирования прасла-

-->

стр. 17

вянского и экспансия славянской речи с середины VI в.; *Имн - ареал формирования "именьковского языка" и миграция именьковцев в Волго-Камье.

Сокращения названий языков и диалектов

Алан. - аланский; алб. - албанский; ар. - арийский (индо-иранский); балт. -балтский; балт.-слав. - балто-славянский; башк. - башкирский; болг. - болгарский (славянский); булг. - булгарский (тюркский); вахан. - ваханский; вепс. -вепсский; герм. - германский; голл. - голландский; дат. - датский; др.-инд. -древнеиндийский; др.-ирл. - древнеирландский; др.-исл. - древнеисландский; иран. - иранский; кар. - карельский; коми-зыр. - коми-зырянский (ввыч. - верхневычегодский, всыс. - верхнесысольский, вым. - вымский, иж. - ижемский, лет. - летский, луз. - лузский, нвыч. - нижневычегодский, печ. - печорский, скт. -сыктывкарский, уд. - удорский); коми-перм. - коми-пермяцкий; коми-язьв. - ко-ми-язьвинский; лат. - латинский; лит. - литовский; лтш. - латышский; мар. - марийский (г. - горномарийский); монг. - монгольский; морд. - мордовский (м. -мокшанский, э. - эрзянский); нем. - немецкий; осет. - осетинский (диг. - дигор-ский, ирон. - иронский); перс. - персидский; ПИЕ - праиндоевропейский; ППерм. - прапермский; ПСлав. - праславянский; ПУ - прауральский; приб.-ф. - (пра)прибалтийско-финский; прус. - (древне)прусский; ПФУ - прафинно-угор-ский; рус. - русский (смол. - смоленский); тат. - татарский; тю. - (пра)тюрский; удм. - удмуртский (бес. - бесермянский, гл. - глазовский, елаб. - елабужский, малм. - малмыжский, малм.-урж. - малмыжско-уржумский, сев. - северный, сред. - срединный, уф. - уфимский); укр. - украинский; ф. - финский; фрак. -фракийский; чув. - чувашский; эст. - эстонский.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Thomsen V. Ber0ringer mellem de finske og de baltiske (litauisk-lettiske) sprog. K0benhavn, 1890.

2. Kalima J. Itamerensuomalaisten kielten balttilaiset lainasanat. Helsinki, 1936.

3. Серебренников Б. А. О некоторых следах исчезнувшего индоевропейского языка в центре Европейской части СССР, близкого к балтийским языкам // Труды Академии наук Литовской ССР. Вильнюс, 1957. Сер. А. Вып. 1 (2).

4. Кнабе Г. С. Словарные заимствования и этногенез // Вопросы языкознания. 1962. N 1.

5. Наполъских В. В. Протославяне в Нижнем Прикамье в середине I тыс. н.э.: данные пермских языков // Христианизация Коми края и ее роль в развитии государственности и культуры. Сыктывкар, 1996. Т. 2. Филология. Этнология.

6. Napol'skich W.W. Die Vorslaven im unteren Kamagebiet in der Mitte des 1. Jahrtausends unserer Zei- trechnung: Permisches Sprachmaterial // Finnisch-ugrische Mitteilungen. Hamburg; Budapest, 1996. 18/19.

7. Хелимский Е. А. Самодийская лингвистическая реконструкция и праистория самодийцев // Лингвистическая реконструкция и древнейшая история Востока. Материалы к конференции. М., 1989. Ч. 2.

8. Наполъских В. В. Введение в историческую уралистику. Ижевск, 1997.

9. Кляшторный С. Г., Старостин П. Н. Праславянские племена в Поволжье // История татар с древнейших времен. Казань, 2002. Т. I. Народы степной Евразии в древности.

10. Седов В. В. Русы VIII-IX вв. // Этимология 1997-1999. М, 2000.

11. Лыткин В. И., Гуляев Е. И. Краткий этимологический словарь коми языка. М., 1970.

12. Ахметьянов Р. Г. Общая лексика материальной культуры народов Среднего Поволжья. М., 1988.

13. Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. М., 1986-1987. Т. I-IV.

14. Paasonen H. Uber die Benennung des Roggens im Syrjanisch-Wotjakische und im Mordwinischen // Journal de la Societe Finno-Ougrienne, 23. Helsinki, 1906.

18

-->

стр. 18

15. Mayrhofer M. Kurzgefa3tes etymologisches Worterbuch des Altindischen. Heidelberg, 1956-1980. Bd. I-IV.

16. Стеблин-Каменский ИМ. Очерки по истории лексики памирских языков (названия культурных растений). М., 1982.

17. Suomen kielen etymologinen sanakirja / Toim. Y. Toivonen et al. Helsinki, 1955-1963. N I-VII.

18. Общая лексика германских и балто-славянских языков. Киев, 1989.

19. Иванов Вяч.Вс, Гамкрелидзе Т. В. Индоевропейский язык и индоевропейцы. Тбилиси, 1984. Т. I-II.

20. Краснов Ю. А. Раннее земледелие и животноводство в лесной полосе Восточной Европы. М., 1971.

21. Прокопов А. В. Ранняя история земледелия в Прикамье // Этнические процессы на Урале и в Западной Сибири в первобытную эпоху. Ижевск, 1983.

22. Основы иранского языкознания. Новоиранские языки: восточная группа. М., 1987.

23. Абаев В. И. Историко-этимологический словарь осетинского языка. М.; Л., 1958-1989. Т. I-V.

24. Насибуллин Р. Ш. К проблеме этнической принадлежности носителей именьковской археологической культуры // Вестник Удмуртского университета. Ижевск, 1992. Вып. 6.

25. Рокоту 3. Indogermanisches etymologisches Worterbuch. Bern; Wien, 1959.

26. Porzig W. Die Gliederung des indogermanischen Sprachgebiets. Zweite Auflage. Heidelberg, 1974.

27. Kluge F. Etymologisches Worterbuch der deutschen Sprache. Berlin; New York, 1989.

28. Magyar nyelv torteneti-etimologiai szotara. Budapest, 1967-1973. Kot. I-III.

29. Словарь русских народных говоров. Ленинград, 1965-. Т. I-.

30. Этимологический словарь славянских языков. М., 1974-. Т. I-.

31. Сравнительный словарь коми-зырянских диалектов. Сыктывкар, 1961.

32. Wichinann Y. Die Tschuwassischen Lehnworter in den permischen Sprachen / Memoires de la Societe Finno- Ougrienne, 21. Helsinki, 1903.

33. Holmberg U. Permalaisten uskonto. Porvoo, 1914.

34. Redei K. Uralisches etymologisches Worterbuch. Budapest, 1986-1991.

35. Wichmann Y. Wotjakischer Wortschatz // Lexica Societatis Fenno-Ugricae, 21. Helsinki, 1987.

36. Напольских В. В. Материалы Д. Г. Мессершмидта об удмуртах и происхождение удм. kijno 'жена' // Linguistica uralica. Tallinn, 2002. Т. 38. N 3.

37. ЦыганкинД. В., Мосин М. В. Эрзянь келень нурькине этимологический словарь. Саранск, 1977.

38. Н. Paasonens Mordwinisches Worterbuch / Bearb. und hrsg. von Martti Kahla // Lexica Societatis Fenno- Ugricae, 23:1-5. Helsinki, 1990-1996. Bd. I-V.

39. Иллич-Свитыч В. М. Опыт сравнения ностратических языков. Введение. Сравнительный словарь (Ь - К). М., 1971.

40. Насибуллин Р. Ш., Дудоров В. Ю. Обратный словарь удмуртского языка. Ижевск, 1992.

41. Redei К. Gibt es sprachliche Spuren der vorungarisch-permischen Beziehungen? // Acta linguistica. Budapest, 1969. T. 19. N 3-4.

42. Redei K., Rona-Tas A. A permi nyelvek ospermi kori bolgar-torok jovevenyszavai // Nyelvtudomanyi kozlemenyek. Budapest, 1972. Kot. 74: 2.

43. Munkacsi B. A votjak nyelv szotara. Budapest, 1896.

44. Напольских В. В. Происхождение названия 'медведя'/'дракона' в пермских языках // Linguistica Uralica. Tallinn, 1997. Т. 33. N 1.

45. Rudnyckyj J.B. Lithuanian zasis - Ukranian dzus // Donum Balticum. To Pr. Chr. S. Stang. Stokholm, 1970.

46. Napol'skich W.W. Zu den altesten Beziehungen zwischen Finno-Ugriern und zentraleuropaischen In- dogermanen // Finno-Ugrians and Indo-Europeans: linguistic and literary contacts. Proceedings of the Symposium at the University of Groningen, November 22-24, 2001. Maastricht, 2002.

47. Magyar szokeszlet finnugor elemei. Budapest, 1967-1978. Kot. I-III.

48. Etymologisches Worterbuch des Ungarischen. Budapest, 1993-1994.

49. Toivonen Y. Uber die syrjanischen Lehnworter im Ostjakischen // Finnisch-ugrische Forschungen. Helsinki, 1956. Bd. 32. Heft. 1-2.

50. Алатырев В. И. Этимологический словарь удмуртского языка. Буквы А - Б. Ижевск, 1988.

51. Fraenkel E. Litauisches etymologisches Worterbuch. Heidelberg; Gottingen, 1962. Bd. I-II.

52. Белых С. К. Следы общепермского языкового континуума в удмуртском и коми языках // Финно- угроведение. Йошкар-Ола, 1995. N 2.

53. Матвеева Г. И. О происхождении именьковской культуры // Древние и средневековые культуры Поволжья. Куйбышев, 1981.

54. Седов В. В. Очерки по археологии славян. М., 1994.

19

Постоянный адрес данной публикации: