Libmonster ID: BY-1346
Author(s) of the publication: В.Л. Генис

"Своего брата, Савелия Максимовича Литвинова, могу без малейшего колебания рекомендовать на ответственную должность, как честного и преданного интересам Советской власти работника, - писал заместитель наркоминдела СССР М. М. Литвинов 8 февраля 1924 г. - Хоть и находясь вне партии, он с первых же дней Октябрьской революции работал в качестве ответственного сотрудника в советских учреждениях, в том числе в берлинском полпредстве. Он - опытный организатор и знаком с коммерческим делом теоретически и практически. За его добросовестность и политическую лояльность ручаюсь полностью". Увы, не пройдет и пяти лет как судьба навсегда разлучит братьев: арестованный в Париже полицией по обвинению в мошенничестве, Литвинов-младший будет во всеуслышание объявлен в Москве "архижуликом". Однако судебный процесс над ним настолько обеспокоил руководство СССР, что в 1928- 1931 гг. вопрос "О С. Л." (или "Дело С. Л.") не менее 19 раз включался в повестку заседаний Политбюро ЦК ВКП(б), которое заносило свои постановления в строго секретные протоколы - так называемую Особую папку.

Современники отмечали, что редко отпрыски одной и той же семьи бывают так несхожи: "упитанный и грузный, с физиономией типичного буржуя" Максим и "маленький, сухой, тонкий, изысканно одетый, всегда тщательно выбритый - совсем приказчик из хорошего дома или клубный крупье" Савелий. Единственное, что как-то внешне роднило братьев, были присущие им обоим малоразговорчивость и замкнутость. Хотя Максим любил Савелия, он всегда старался держать его на дистанции и, например, в августе 1918 г., когда тот просился в Лондон, ответил ему категорическим отказом: "Вытребовать тебя курьером, к сожалению, неудобно: твоя фамилия может скомпрометировать меня. По той же причине не мог ни писать, не телеграфировать. Твои телеграммы доставляли неприятность".

В другом письме, от 20 ноября 1918 г., Литвинов-старший предупреждал брата: "Буде что случится со мной, помни, что я всегда стремился оградить своего Мишу (да и Таню) от неизбежных неприятностей, связанных с их происхождением... Удастся это лишь в том случае, если они сами, да и их мать, останутся в неведении относительно их происхождения. Считайся, пожалуйста, с этой моей волей, если будешь писать им когда-либо. Ничего не имею против того, чтоб они никогда с нашими родственниками не встречались, а то ведь "тайна" раскроется". Страстное желание


Генис Владимир Леонидович - публицист.

стр. 98


Максима скрыть от жены и детей свои корни заставило его убедить Савелия тоже поменять родную фамилию "Баллах" на партийную "Литвинов", которую он приобрел после знакомства с парижской тюрьмой Сантэ в связи с неудачной попыткой в 1908 г. разменять во Франции экспроприированные большевиками в Тифлисе пятисотрублевые купюры 1 .

Впрочем, младший сын еврейского служащего из окраинного Белостока не пошел по романтическим стопам своего брата- бунтаря, а окончив коммерческое училище, "занимался торговыми делами в различных фирмах" и всецело посвятил свою жизнь прозаическому зарабатыванию денег. В 1917-1918 гг. он трудился на фабрике военного обмундирования, но благодаря содействию Максима был принят на работу в качестве старшего контролера в Наркомат госконтроля РСФСР, где даже заведовал отделением. Однако на советской службе Савелий почему-то не задержался и в 1921 г. нашел более спокойное место в еврейском благотворительном обществе. Новая попытка сделать советскую карьеру была предпринята лишь в 1923 г., когда, снова по протекции старшего брата, Савелий был причислен к торговому представительству СССР в Германии.

В 1924 г. он состоял помощником заведующего Московской конторой берлинского торгпредства, являясь также по совместительству членом правления компании "РАСО" ("Русско-английское сырьевое общество"), и, как уверял эмигрантский журналист И. Троцкий, "первые деловые шаги к торгпредству лежали тогда через порог частной квартиры Литвинова-младшего", который "служил как бы предварительной контрольной инстанцией для крупных сделок" 2 . Сам же Савелий рассказывал, что пользовался неограниченным доверием руководства торгпредства, без спроса которого выдавал "дружеские векселя", построил дом для его московской конторы и своей квартиры, купил себе автомобиль, и "никогда, - подчеркивал он, - начальство в Берлине не оспаривало моих действий".

Косвенно это подтверждает и письмо замторгпреда Р. Аврамова от 19 мая 1925 г., адресованное заместителю наркомвнешторга СССР Б. С. Стомонякову: "Дорогой Борис Спиридонович! Был у меня сегодня тов. Литвинов С. М. и сообщил, что в свое время Вами ему было обещано, в случае его перехода на службу из РАСО в нашу Московскую контору, то же жалование, которое он получал до того времени в РАСО, а именно 600 руб. После перехода тов. Литвинова на службу к нам, ввиду трудности урегулирования вопроса об его жаловании, он некоторое время оставался на службе и у нас и у РАСО, получая по 360 руб. и у нас и там. В октябре прошлого года... тов. Литвинов отказался от всякой работы в РАСО и всецело отдался работе в нашем Московском отделении, получив при этом уверение, что в отношении жалования он от этого не пострадает".

Далее Аврамов пояснял, что разница между основным и обещанным Савелию жалованием выдавалась ему в виде аванса, вследствие чего тот просит погасить возникшую за ним задолженность в 1600 руб. с перенесением ее на торгпредство. "Я думаю, - подытоживал Аврамов, - что тов. Литвинов настолько ценный для нас работник, что мы просьбу его удовлетворить должны, приняв одновременно решение выдавать ему и впредь в виде авансов упомянутую выше разницу со списанием ее каждые шесть месяцев за счет торгпредства в Берлине в виде дополнительных расходов по Московскому отделению". В заключение Аврамов напоминал Стомонякову, что "у тов. Литвинова тяжелая семья из 9 человек и что при нагрузке его в нашем отделении в Москве на все 100 % он никоим образом не в состоянии дорабатывать что-либо на стороне".

В июне 1926 г. Савелий получил назначение в торгпредство СССР в Италии для работы в его импортном отделе в качестве коммерческого агента, но, прослужив в Милане лишь несколько месяцев, вернулся в Германию. "Авторитет Валлаха казался нерушимым, - отмечал И. Троцкий. - Замком[индел] Литвинов, будучи в августе в Берлине, своей близостью к младшему брату всемерно укреплял его позицию в торгпредстве. На официальных приемах у [полпреда] Крестинского Литвинов-младший неизменно присутствовал, обрабатывая именитых гостей от промышленности

стр. 99


и финансов. И хотя его немецкая речь оставляла желать многого, германские деловые люди, заинтересованные в поставках Советской власти, внимательно к нему прислушивались. Русские же эмигранты, из сомнительного деляческого мира, на него положительно охотились" 3 .

Но за внешним благополучием скрывались неожиданно начавшиеся у Савелия неприятности по службе. Когда вдруг выяснилось, что в штате берлинского торгпредства для него нет места, в дело вмешался Литвинов-старший, обратившийся 14 апреля 1927 г. непосредственно к торгпреду М. К. Бегге с пространным внушением, в суровом тоне которого звучала и столь не свойственная замнаркоминделу СССР просительная нотка: "Мой брат, Савелий Максимович, передал мне копию своего письма на Ваше имя. Я привык ограничивать свои личные рекомендации и ходатайства за знакомых лишь случаями крайней необходимости. Я позволяю вмешаться в Вашу переписку с С. М. лишь по следующим соображениям:

1. Тов. Ройзенман и другие ревизоры из Рабкрина и ЦКК неоднократно останавливались в своих докладах на практикующемся советскими учреждениями заграницей излишним перебрасывании людей с места на место. Движение сотрудников Наркомторга из центра в полпредство и обратно, действительно, приняло довольно широкие размеры. Мне самому приходится подписывать чуть ли не каждый день паспорта сотрудников НКТорга, командируемых в разные торгпредства, в том числе и Берлинское. Из этого можно сделать вывод, что Берлинское торгпредство продолжает нуждаться в новых работниках - для замены ли старых, оказавшихся негодными, или же для заполнения новых вакансий. Мне казалось бы, в таком случае, вполне правильным и отвечающим интересам дела, а также режиму экономии, использование в первую очередь того годного человеческого материала, который можно найти на месте. О С. М. мне известно, что он имеет почти двадцатилетний коммерческий стаж и всегда высоко ценился теми фирмами, у которых он работал. Знаю также со слов ответственных товарищей, что его высоко ценили и в тех советских учреждениях, в которых он работал после Октябрьской революции. Были всегда о нем очень высокого мнения и т. Стомоняков и т. Аврамов. И вот, мне кажется немного странным и непонятным, что Берлинское торгпредство не может использовать факт его пребывания в Берлине и найти для него подходящую работу в то время, как из Москвы выписываются все новые и новые работники.

2. По отношению к С. М. совершена явная несправедливость со стороны НКТорга. Его сняли с работы в Москве, предложили поехать заграницу, лишиться квартиры, мебели и проч. Убеждал его ехать такой ответственный работник, как заместитель торгпреда [Р. Аврамов]. А спустя два месяца ему предлагают ехать обратно в Москву, не учитывая тех трудностей, с которыми связано подыскание в Москве новой квартиры, а у него ведь семья в 6 человек.

3. Было бы особенно конфузно ввиду моих с ним родственных отношений, если бы ему, гонимому нуждой, пришлось оставить советскую работу и перейти на частную службу. Это дало бы некоторую пищу для кривотолков нашим врагам.

Я не сомневаюсь, что Вы найдете изложенные соображения достаточно основательными, чтобы обратить личное внимание на это дело. Я подчеркиваю слово личное, потому что убежден, что лишь недостатком аппарата можно объяснить данное ненормальное положение" 4 .

Однако, несмотря на заступничество брата, в торгпредстве Литвинов уже больше никогда не работал, туманно поясняя свою отставку интригами, которыми, мол, только и живут во всех советских учреждениях. "Мне это надоело, - указывал Савелий, - и я ушел, послав соответствующее заявление во Внешторг. Брат за это упрекал меня". Оставив службу (позже торгпредство утверждало, что его уволили за "злоупотребление доверием"), Литвинов-младший попытался открыть в Берлине общество световой рекламы, но прогорел, после чего зарабатывал на жизнь посредничеством в различных сделках с советскими торговыми организациями.

стр. 100


Но, поскольку материальное его положение становилось все хуже, пришлось вновь идти на поклон к сановному брату.

"Я легко мог себе представить, что ты на краю гибели, - писал 10 августа 1928 г. Максим брату, - пробовал заговорить с тобой на эту тему, но ты ее избегал, как вообще избегал интимных разговоров с глазу на глаз, привлекая всегда посторонних и не расставаясь с ними. Это меня несколько успокаивало, тем более, что ты намекал на какие-то свои связи. Трудно было поэтому думать тогда, что я - твоя "последняя надежда". Странно, право, даже непостижимо! Положение твое сложное, его надо бы обсудить. Перепиской не выяснишь его. Но, главное, я ведь после этого дважды виделся с Б[егге] и я мог бы с ним поговорить о тебе. Ведь я никогда с ним о тебе лично не говорил, переписывался лишь, а это не одно и то же. Конечно, на положительные результаты разговора с ним трудно было рассчитывать, но все же при совместном обсуждении выход, авось, и нашелся бы... Без знания всех фактов невозможно обращаться и к "высшей власти", если бы даже такое обращение имело какой-либо смысл. Но этого смысла я не вижу. "Высшей властью" в данном случае является соответствующий нарком, но с ним-то у меня отношения весьма натянутые. При разговоре я тебе объяснил бы мои отношения с ним и со всяческой "высшей властью" вообще, но бумаге не все доверишь.

Но даже при наилучших отношениях он раньше всего и неизбежно предложил бы расследовать твое дело с вызовом тебя в Москву. (После этого места на полях письма сноска М. Литвинова: "Готовность ехать в Москву считается ведь единственной пробой лояльности"). Поехал ли бы ты? Не знаю даже, мог ли бы я тебе это советовать, ибо никаких гарантий безнаказанности никто заранее не давал бы. Неужели ты думаешь, что моего заявления о твоей невиновности было бы достаточно для ликвидации всего дела, о котором осведомлено третье ведомство, а, вероятно, и ячейка? Правда, мне раз удалось вытащить тебя из беды, когда покойный Дз[ержинский] поверил моему слову, но тогда порядки были иные, отношение ко мне иное, да и люди другие. Теперь это не пройдет.

Вообще, твоя беда, Савелий, в том, что ты совершенно не знаешь наших порядков и психологии наших людей... Поэтому тебе и не удалось установить правильных отношений с советскими] учреждениями, с советскими] людьми. Твоя логика, брат, хромает, страдая излишним формализмом и прямолинейностью. Возможна и другая логика, убийственная для твоих претензий, жалоб и обид. Так вот, твоими рассуждениями, которые тебе кажутся неотразимо логическими, здесь никого не убедишь. Одна у меня надежда помочь тебе, но весьма слабая. Один из моих близких приятелей (Б. С. Стомоняков - В. Г.) намечен торгпредом [в Париж]: авось, он согласится, несмотря на все, устроить тебя. Беда в том, что он не соглашается еще ехать, опротестовывает свое назначение, находится сейчас в отпуску, и его судьба окончательно выяснится не раньше, чем через 8-10 недель. А затем удастся ли ему настоять на утверждении тебя центром вопреки, вероятно, протестам третьего ведомства и ячейки. Во всяком случае, это не исключено и кое-какая надежда у меня есть. Но как тебе продержаться пока?.. Ты всегда верил в чудо, в кривую, которая, действительно, как всегда, вывозила. От души желаю тебе этого и в настоящий момент. Твой Максим" 5 .

В октябре 1928 г. Литвинов-младший приезжает в Париж, где к нему неожиданно обращается французский частный поверенный Люц-Блондель, который требует расплатиться по векселю берлинского торгпредства на сумму в 10 238 ф. ст., выписанному 5 мая 1926 г. от имени берлинского торгпредства самим Савелием. Однако тот отказывается рассчитаться, ссылаясь на то, что не состоит больше на советской службе и дело это его не касается. Одновременно выясняется, что в Центральном коммерческом банке ждут оплаты шесть других "литвиновских" векселей - всего на сумму в 200 тыс. ф. ст., или около 25 млн. фр., - которые некий Марк Иоффе, представляя интересы группы предпринимателей- германского банкира Алыпица, директора бохумского отеля Либориуса и лондонского

стр. 101


купца Симона, попытался переучесть, но банковский административный совет отказал ему в этом, переадресовав маклера к Люц-Блонделю 6 .

Предъявленные к уплате векселя вызвали в торгпредстве панику и в сообщении его отдела печати, от 12 ноября, были объявлены фальшивыми, то есть выданными Савелием уже после его увольнения и подписанными им задним числом. Литвиновские векселя, утверждало торгпредство, являются "такой грубой подделкой, что лица, принявшие их, едва ли могут считаться добросовестно заблуждавшимися". Однако, дабы заполучить эту якобы "подделку", большевики готовы были пожертвовать определенную сумму, и еще до заявления отдела печати к Люц-Блонделю явился старший бухгалтер парижского торгпредства С. Файнберг, который просил не опротестовывать векселя, предлагая за "услугу" 5 тыс. ф. стерлингов. "Я выпроводил его, - показывал позже на суде Люц-Блондель, - но затем [ко мне] стали являться всевозможные советские агенты. Все они предлагали покончить дело миром. Предлагали даже 30 % стоимости векселей. При этом разговоре с большевистскими агентами присутствовали два сотрудника Сюртэ [Женераль], которых я спрятал в комнате. Они запротоколировали это предложение, и протокол приобщен к делу" 7 .

Не сумев погасить скандал, торгпредство обратилось в суд, и 10 ноября Люц-Блондель передал векселя следователю, но той же самой ночью Савелий бежал из Парижа, опасаясь якобы мести ОГПУ. Поселившись в Базеле, он составил 15- страничную оправдательную записку, в которой раскрывал некоторые тайны финансовых операций большевиков за границей. Выяснилось, например, что, когда Госторгу РСФСР нечем было платить по своим обязательствам, Савелий от имени торгпредства выдавал ему "дружеские акцепты", а когда наступали сроки по этим векселям, Госторг их сам оплачивал или же брал такие же дружеские векселя у другого хозоргана. В результате лондонский "Аркос" неизменно учитывал Госторгу, Госторг - торгпредству и т. д., и однажды, например, при содействии Литвинова "Аркос" учел векселей на 100 тыс. ф. стерлингов. Мало того, в поисках свободных финансовых средств большевики специально создавали в Европе коммерческие общества, от имени которых выписывали векселя, а вырученные от их учета суммы направляли на нужды Коминтерна, причем этой работой руководил ни кто иной как тогдашний член коллегии Наркомторга СССР В. Туров. Работавший в берлинском торгпредстве с 1921 г. и участвовавший по поручению Политбюро в подготовке и финансировании германской революции. Туров в 1923-1924гг. занимал должность заместителя торгпреда, был очень дружен с Литвиновым- младшим и вполне ему доверял.

"Зимой 1925-26 гг. (не то в декабре 1925 г., не то в январе 1926 г.), - писал Савелий, - он [Туров] под строжайшим секретом передал мне, что получил поручение от Коминтерна учесть векселя за границей и перевести эти деньги во Францию для начатия энергичной кампании в Марокко, Алжире и вообще Северной Африке". Такие распоряжения передавались Турову неоднократно, в связи с чем, вспоминал Литвинов, когда "однажды я получил от Накомторга приказ выдать из сумм торгпредства 500 тыс. рублей Коминтерну, я это моментально исполнил без всякого запроса своего берлинского начальства". Савелий уверял, что инкриминируемые ему 200 тыс. ф. ст. он и в глаза не видел, поскольку векселя были выписаны им в Москве, а учел их в Берлине сам Туров.

Себя же лично Савелий считал жертвой... наркоминдела Г. В. Чичерина и ОГПУ, уверяя, что вся история с векселями была подстроена из Москвы с целью скомпрометировать его брата. "Между Максимом Литвиновым, - пояснял он, - и Чичериным и Караханом существуют большие нелады и интриги на личной почве. ГПУ поддерживает Чичерина и преследует Литвинова, который всегда боролся с незаконными действиями ГПУ. Этим летом, когда я путешествовал со своим братом по Австрии, он мне особенно жаловался на обострение отношений между ним и Чичериным и выражал опасение, как бы Чичерин не подставил ему ножку в Москве за время его отсутствия. Но эту ножку Чичерин подставил ему теперь в Берлине совместно с ячейкой торгпредства" 8 .

стр. 102


Хотя 14 декабря в коммерческом суде департамента Сена было назначено слушание по иску Люц-Блонделя к Литвинову- младшему и берлинскому торгпредству об уплате по первому векселю, представлявший советскую сторону адвокат А. Грубер потребовал отложить судебное разбирательство, ссылаясь на то, что против находящегося в бегах Савелия возбуждено уголовное преследование. Однако тот, закончив свою записку, вернулся в Париж и даже якобы добровольно явился к следователю. Тем не менее 20 декабря в семь часов утра Савелий был арестован в одной из гостиниц на авеню Виктория, где снимал номер под фамилией Пренский.

Там же вместе с ним оказалась и молодая неодетая дама, причем на вопрос комиссара полиции: "Это ваша супруга?" Савелий, смущаясь, ответил: "Не совсем. Это моя хорошая знакомая, мадемуазель Ева Пренская". Описывая этот эпизод в фельетоне "Каин и Авель", известный эмигрантский журналист А. Яблоновский язвительно предлагал "из двух братьев Литвиновых считать Авелем младшего брата, Литвинова-Пренско-го, "павшего жертвой любострастия". Впрочем, когда на суде эту 27-летнюю польку, уроженку Вильно, назвали "любовницей" Савелия, он запальчиво возразил: "Госпожа Пренская, адвокат по образованию, - приятельница моя и моего брата!" 9 .

Газеты сообщали, что Литвинов, протестуя против своего ареста, возбужденно кричал: "Не я - мошенник, а мошенники - в торгпредстве!" и грозился рассказать следователю о том, куда поступают вырученные от учета советских векселей деньги. В тот же самый день полиция задержала Иоффе и примчавшегося в Париж Либориуса... Следствие продолжалось целый год, в течении которого обвиняемые содержались в парижской тюрьме Сантэ, где некогда сидел и Литвинов-старший. По словам Савелия, в тюрьме он изучал испанский язык и готовился защитить в суде свое доброе имя, но дело осложнялось тем, что главного его свидетеля, Турова, уже давно не было в живых.

В опубликованном 12 июня 1927 г. в "Правде" некрологе руководства Коммунистической Академии, куда за полгода до своей кончины неожиданно в качестве научного работника перешел недавний член коллегии Наркомторга СССР, сообщалось, что В. 3. Туров (Гинсбург) "10 июня в 6 час. 45 мин. вечера, около ст. Битца Московско-Курской ж. д., трагически погиб от руки убийцы". Однако Б. Стомоняков в статье "Памяти В. 3. Турова" упоминал о "пулях неизвестных убийц", а предсовнаркома А. И. Рыков высказывал свое сожаление по поводу "досадной" потери "замечательного работника и великолепного товарища". Похоронили Турова в "уголке коммунаров" Ново девичьего кладбища рядом с могилой Э. М. Склянского, о безвременной гибели которого тогда тоже ходило немало слухов.

По версии Савелия, выписав векселя в СССР, он отправил их с дипкурьером в Берлин Турову, который предложил Иоффе устроить их учет. "Я сказал ему, - показывал на суде Иоффе, - что векселя учесть трудно, что за это берут чудовищный процент- 40-45 процентов годовых. Гораздо лучше векселя не учитывать, а продать по дешевой цене. Туров спросил: "Сколько?" Я встретился с Либориусом, Симоном, Альшицем. От них я не скрыл, что дело рискованное: векселя были сроком на два года, а за это время большевики могли либо обанкротиться, либо пасть. За долгосрочные векселя можно было дать не больше 600 тыс. марок. На этой цифре мы с Туровым и сошлись. Он получил деньги, а я - векселя. Внешний вид векселей (отсутствие печати и простая бумага) меня не удивили, так как я рассматривал их скорее как долговое обязательство".

Но большевики не верили этой версии и доказывали, что Савелий, сфабриковав фальшивые векселя, по сговору с Иоффе и компанией через подставных лиц намеревался шантажировать берлинское торгпредство и сорвать с него солидный куш, но просчитался. Вопрос, "стал ли Савелий Литвинов жертвой интриги или пытался получить мошенническим способом 25 млн. франков", живо обсуждался мировой прессой. Хотя сам обвиняемый уверял следователя, что Турова просто "убрали", дабы скрыть концы в воду и не платить деньги, прокурор придерживался иного мнения.

стр. 103


Он считал, что Туров не получал никаких векселей, поскольку в то время лечился в Висбадене, добраться от которого до Берлина можно не менее чем за 11 часов, а дирекция санатория не зарегистрировала-де никаких отлучек своего пациента.

"Как могло случиться, - недоумевал далее прокурор, - что Литвинов, выдав векселя на свое имя, признав себя должником на 25 млн. франков, не покрылся контрписьмом торгпредства? Почему Туров обратился к Литвинову, бывшему в Москве, когда он мог найти на месте в Берлине других векселедержателей? Почему векселя выписаны на простой бумаге, без печатей?" Прокурор видел в этом доказательство подлога: выписывая векселя, Литвинов уже не состоял на службе и не имел бланков торгпредства и казенных печатей. Кроме того, гербовой сбор был оплачен лишь за первый вексель, ибо, опасаясь, что он будет опротестован, Литвинов, видимо, решил, не рисковать гербовыми марками на столь значительную сумму. Когда же подошел срок первого векселя, заинтересованные лица примчались в Париж для дележа добычи, причем пытались через посредство третьих лиц мирным путем сговориться с парижским торгпредством и уступить ему векселя за пятую часть их стоимости. Кроме того, прокурор утверждал, что обвиняемые просто не имели 600 тыс. марок, которые якобы должны были уплатить Турову за векселя: Симон заявил на допросе, что вообще не внес ни сантима (но его уговорили сказать, что он вложил в дело 200 тыс. марок), а Либориус и ударившийся в бега банкир Алыпиц многократно меняли свои показания по поводу источников их денежных взносов 10 .

Между тем в Москве были крайне обеспокоены "делом С. Л.", и уже 1 ноября 1928 г. Политбюро ЦК ВКП(б) предписало: "Принять все меры, обеспечивающие ликвидацию шантажа без какой-либо уплаты с нашей стороны". Для наблюдения за прохождением этого дела и выработки директив, обеспечивающих исполнение вышеуказанного решения, создается специальная комиссия в составе членов коллегии Наркомата внешней и внутренней торговли СССР Л. М. Хинчука, Б. С. Стомонякова, Ш. М. Дволайцкого и главы Госбанка СССР Г. Л. Пятакова, а руководителю торгового ведомства А. И. Микояну предложено в "недельный срок доложить Политбюро о тех мерах, какие предприняты НКТоргом для избежания такого рода случаев в дальнейшем". В декабре Политбюро дважды возвращается к вопросу "О С. Л.": 6-го заслушивает доклад Микояна и принимает "к сведению решения коллегии Наркомторга" по данному делу, а 28-го, по информации И. В. Сталина и К. Е. Ворошилова, поручает Л. М. Кагановичу "в связи с вопросом о С. Л. ...сегодня же переговорить с тт. Литвиновым и Микояном".

Наконец, уже 13 марта 1929 г. Политбюро принимает секретное постановление направить парижскому полпреду В. С. Довгалевскому телеграмму следующего содержания: "Мы думаем, что адвокаты Савелия Литвинова центр тяжести перенесут с фальшивых векселей на компрометирующие письма Максима Литвинова, чтобы оскандалить советскую власть. Есть опасность, что при таком обороте Бонкур или Блюм (лидеры французских социалистов - В. Г.) могут выкинуть неприятную штуку против нас. Если можно получить гарантию от такого сюрприза, разрешаем вам нанять Бонкура или Блюма по вашему выбору. В случае отсутствия такой гарантии ограничьтесь наймом чисто буржуазных адвокатов". Одновременно Политбюро поручает Микояну переговорить на эту тему с Литвиновым-старшим, но, как и следовало ожидать, П. Бонкур и Л. Блюм не отваживаются выступить в роли советских адвокатов.

"Со стороны улик и с юридической стороны Бонкур находит нашу позицию превосходной, - сообщает Довгалевский Хинчуку 19 апреля. - Однако он имел продолжительную беседу с [адвокатом] Морро-Джиафери, который объяснил ему, что защита намерена перенести процесс целиком в политическую плоскость. Для этого защитники намерены прежде всего потребовать, чтобы дело слушалось в суде присяжных. Затем они намерены доказывать, что векселя были выписаны Савелием по приказанию Турова

стр. 104


для нужд Коминтерна, что Туров получил от Иоффе за эти векселя 600 тыс. марок и присвоил их себе, за что и был убит подосланными Коминтерном убийцами. Поль Бонкур, услыхав всю эту музыку, впал в большую панику. По его мнению, его положение в такого рода политическом процессе будет совершенно невозможным; противники будут все время говорить на политические темы, а ему придется отмалчиваться и говорить, что он, Бонкур, политикой не интересуется, чему, конечно, никто не поверит и что поставит его в глазах всей Франции в смешное и глупое положение. Поэтому он вынужден отказаться от выступления и думает, что по этим же мотивам откажется и Леон Блюм".

Получив сообщение полпреда, Микоян пишет Сталину: "Обращаю ваше внимание на заявление Поля Бонкура, что адвокаты мошенников предполагают процесс перенести в политическую область. Это подтверждает наши опасения, имевшиеся раньше". Между тем, даже находясь в тюрьме, Савелий по-прежнему не оставляет надежду связаться с торгпредством, предупреждая, что, если за векселя не заплатят по-хорошему, то он выступит с сенсационными разоблачениями. Увы, 23 мая, заслушав доклад замнаркомторга СССР Хинчука, Политбюро признало "нецелесообразным вступать в какую-либо сделку по этому делу" и сочло нужным "постараться получить письменный документ, формулирующий предложение сделки от Пренской и др." и .

Надо полагать, что история с братом (как и неудачное возвращение в журналистику собственной жены) доставила Максиму Литвинову массу неприятностей и чуть ли не свела к нулю все его шансы занять пост наркоминдела СССР, на который он весьма рассчитывал в связи с ожидавшейся отставкой лечившегося заграницей Чичерина. Почувствовав, что "стул" под Литвиновым зашатался, многочисленные его недруги заметно активизировались, засыпая ЦКК ВКП(б) кляузами и доносами, а тогдашние выступления замнаркома на партсобраниях сопровождались невиданной обструкцией: его обвиняли в моральном разложении, насаждении семейственности, противодействии "коммунизации" и "орабочению" аппарата.

Например, 17 августа Литвинову-старшему пришлось давать объяснения партячейке НКИД по поводу абсолютно безобидной статьи своей жены "Берлин: как его видит иностранец", опубликованной за две недели до этого в газете "Berliner Tageblatt" с примечанием редакции: "Супруга заместителя русского наркоминдела делится своими первыми впечатлениями во время короткого пребывания в Берлине". Статья вызвала протест коммунистической "Rote Fahne", которая, осуждая восхищение А. Литвиновой "обществом наших классовых врагов", язвительно восклицала: "Было бы не вредно, чтобы чистка, которую предпринимает наша братская партия ВКП(б) во всех советских организациях, распространилась бы на тех "советских дамочек", которые злоупотребляют своей принадлежностью к Советскому Союзу в Европе. Чистить, чистить, тов. Литвинов!"

Статья в "Berliner Tageblatt" и ответ "Rote Fahne" были разосланы 8 августа членам ЦК и Президиума ЦКК ВКП(б), а Е. М. Ярославский вдобавок распорядился ознакомить "с этим гнусным мещанским произведением госпожи Литвиновой" и членов Партколлегии ЦКК. Уже 15 августа - по докладу самого замнаркоминдела! - Политбюро постановило: "а) Считая, что статья Литвиновой в "Берлине? Тагеблат" дискредитирует советское государство, признать появление ее в газете недопустимым, б) Учесть данный случай в дальнейшем при решении вопросов о командировках заграницу". Неудивительно, что враги Литвинова воспользовались указанным инцидентом для новых нападок. "Мне говорят, что я ответственен за жену, - оправдывался Литвинов на собрании партячейки НКИД. - Она беспартийная, и я за нее отвечать не могу. Муж и жена - ведь двое людей, и каждый отвечает за себя. Все взрослые за себя отвечают". Но из зала Литвинову кричат: "Нас Контрольная Комиссия заставляла отвечать за жен, и вы отвечаете за свою жену. Вы за вашего брата также не отвечаете?" Напоминание о Савелии замнаркома оставил без комментариев.

Особенно донимал Литвинова заведующий отделом печати НКИД

стр. 105


Борис Волин, который 13 октября обратился в Партколлегию ЦКК с откровенным доносом на своего шефа: "Литвинов ненавидит ОГПУ. Он иначе не высказывается о ней как с величайшей дикой ненавистью. Он даже на коллегии в присутствии иногда заведующих] отделами заявлял о возможной провокации со стороны ОГПУ, о невозможности доверять ОГПУ и т. д. Литвинов крайне отрицательно расценивает способности Политбюро. Его обычные реплики при передаче или решении передать вопрос в Политбюро: "Ну, что они там поймут!" - "Они ведь сделают как раз наоборот!" - "Они ведь с этим здравым смыслом не согласятся!" После "четвергов" он реагирует на некоторые решения [Политбюро] как на величайшее несчастье. Литвинов часто против постановки вопроса на Политбюро, заявляя, что его все равно там провалят. Все мои наблюдения за мыслями Литвинова меня убедили в том, что Литвинов - один из самых правых оппортунистов в нашей партии".

А буквально за два дня до предъявления этого, по тому времени - весьма серьезного, обвинения Волин доложил секретарю Партколлегии ЦКК Ярославскому о том, что на последнем заседании парторганизации НКИД, делая сообщение о бывшем советнике парижского полпредства "невозвращенце" Г. 3. Беседовском, Литвинов с иронией охарактеризовал его как "активного члена бюро ячейки", выступавшего якобы там "с такими речами, которые особенно понравились бы Волину". Из этого следует, резюмировал Литвинов, что "надо поглубже прощупывать тех, которые с виду кажутся левыми, которые других укоряют в правизне, которые выступают с речами о самокритике и орабочении. Надо их особенно проверять на деле".

Уведомляя ЦКК о том возмущении, которое вызвала-де у коммунистов речь докладчика, Волин с негодованием подытоживал: "И у очень многих осталось впечатление, что именно среди определенной группы самокритикующих товарищей Литвинов рекомендует искать эвентуальных Беседовских и что вообще т. Литвинов использовал выступление о Беседовском для того, чтобы реваншировать себя и свести счеты с теми товарищами, которые способствовали комиссии по чистке [партячейки НКИД] при ее выводах" 12 . В своем решении упомянутая комиссия указала Литвинову "на то, что отдельные его выступления на собраниях ячейки не только не способствовали развертыванию самокритики, но ограничивали и принижали ее", в связи с чем ему предлагалось "в дальнейшем в своей практике решительно устранить отмеченные недостатки и настойчиво помогать действительному развертыванию в ячейке смелой большевистской критики и самокритики".

Но этим дело, видимо, не ограничилось, и некто Строчков, выступая 18 декабря на "совещании выдвиженцев и вузовцев, работающих в аппарате НКИД, по вопросу о кадрах", рассказывал, что "последнее заседание ЦКК, где были Литвинов и Карахан и где им "дали баню", парили их с ног до головы, признало по всем вопросам их неправильную точку зрения". Считая, что "наличие правоуклонистских настроений" относится ко всей коллегии НКИД и нужно усилить его руководство, с чем вполне согласно и ЦКК, Строчков заявил: "Плохой кадровый состав образовался еще с 1918 г., когда брались люди типа "жоржиков", которых до сих пор не вытряхнули". Другой участник совещания, Деряга, тоже критиковал замнаркома: "У Литвинова представления дореволюционного порядка, когда на рабочего смотрели как на негодного, никудышного человека, который не в состоянии править государством. Тов. Литвинов не уразумел точки зрения Ленина, когда он говорил, что каждая кухарка должна уметь править государством. Это для него лозунг совершенно непонятный. Он живет традициями прошлого".

Таким образом всегда бравировавший, благодаря большому партстажу и международной известности, своей независимостью, грубый и самоуверенный Максим Максимович оказался вдруг легко уязвимой мишенью для разных "волиных" и "строчковых", что и сделало, видимо, его более покладистым и, главное, прибавило преданности Сталину, который только

стр. 106


один и мог теперь не только защитить его от нападок, но и сделать, наконец, то, о чем Литвинов уже давно втайне мечтал, - превратить его из формального в официального главу советского внешнеполитического ведомства. Впрочем, Беседовский еще в октябре уверял прессу, что Литвинов "пытался всеми способами вызволить младшего брата" и, будучи проездом через Берлин, "долго говорил с Членовым, юрисконсультом парижского полпредства, ведшим дело против Савелия, и просил его по возможности облегчить дело брата".

Между тем 5 ноября Политбюро приняло предложение Наркомторга "дать директивы полпредству и торгпредству СССР во Франции решительно отводить всякие попытки перевести процесс С. Л. и его сообщников на политические рельсы", а также позволило полпреду Довгалевскому пригласить для участия в процессе коммунистического депутата А. Бертона с тем, однако, чтобы тот вмешался в дело "лишь в случае неизбежности нашего политического выступления на процессе". Вновь заслушав информацию комиссии Хинчука по "делу С. Л." 5 января 1930г., Политбюро решило отказаться от вызова в суд "политических свидетелей" и возложило руководство процессом на берлинского полпреда Н. Н. Крестинского, которому предписывалось выехать в Париж. Вопрос о выступлении в суде Довгалевского предлагалось решить по ходу самого процесса.

Тем не менее, ощущая, видимо, слабость своих позиций, "для опровержения лжесвидетельских показаний Беседовского о происхождении векселей" Политбюро разрешило Довгалевскому "заготовить для наших адвокатов письменное опровержение наличия каких-либо документов, якобы подтверждающих выдуманную С. Л. версию происхождения векселей". Кроме того, для дискредитации возможного свидетеля защиты было приказано "провести в самом срочном порядке публичный процесс Беседовского в Верхсуде по обвинению его в растрате и мошенничестве с таким расчетом, чтобы осуждение Беседовского было бы объявлено до начала процесса С. Л.". Причем два дня спустя Политбюро уточнило, что рассмотрение дела по обвинению Беседовского в измене должно быть назначено "после процесса С. Л., примерно через месяц" 13 .

Слушания в парижском суде присяжных начались 21 января 1930г. и растянулись на целую неделю. "Во избежание толчеи, - сообщал корреспондент "Последних новостей", - прокурор республики принял необходимые меры: за исключением нескольких десятков человек в зал суда никого не впустили. Почти все свидетели- русские. Всеобщее внимание на себя обращает Беседовский. Неподалеку от него занимает место жена Литвинова. Интересы полпредства представляют "мэтр" [С. Б.] Членов и другой советский юрисконсульт [К. Д.] Зеленский. В 1 ч. 30 м. председательское место занимает Барно. Прокурор - Газье. Защитники и представители гражданского иска поспешно рассаживаются по местам. Жандармы вводят подсудимых.

За время заключения Литвинов отрастил усы, совершенно изменившие его лицо; он теперь удивительно похож на Леона Блюма. Нервничает, говорит быстро, захлебываясь, часто повышает голос до крика. В патетические моменты стучит кулаком по барьеру. Иоффе - полная его противоположность. Все заседание сидит неподвижно, мучительно вслушиваясь в обвинительный акт, потом - в допрос Литвинова. Держится чрезвычайно спокойно. Показания дает шепотом, так что никто, кроме переводчика, его не слышит. Либориус - белобрысый немецкий кельнер; заседание мало его интересует. Все время улыбается, разглядывает публику и весело кивает знакомым. Четвертый обвиняемый, банкир Альшиц, - в Берлине, судят его заочно".

В ходе допроса Литвинов придерживается прежней версии: он лишь исполнял приказ своего начальства, Турова, и вырученные тем деньги целиком пошли на пропаганду Коминтерна в Европе. "А если бы я не подчинился приказу, - уверял Савелий, - меня давно уже не было бы в живых". На вопрос, почему Туров обратился за векселями к человеку, жившему в Москве, когда у него были свои люди в Берлине, Литвинов

стр. 107


заявил, что векселя не были коммерческими, поскольку деньги нужны были для пропаганды, и торгпредство не могло их выдать, не рискуя тем самым серьезно себя скомпрометировать. На недоуменное замечание председателя суда, что обвиняемый даже не позаботился "покрыть себя хотя бы простым письмом Турова", Литвинов нервно возразил: "Я - беспартийный. А в Советской России беспартийные не имеют права сомневаться в коммунистах. Если бы, господа присяжные, у меня потребовали расписку в том, что я убил президента Соединенных Штатов, я обязан был бы это сделать". Голос Литвинова переходит в истерический крик: "Я невиновен. Вот уже 13 месяцев я сижу в тюрьме..." В конце допроса он повторил это снова: "Я добровольно приехал из заграницы и явился к следователю, не зная за собой никакой вины. Я невиновен".

Иоффе, которого Люц-Блондель называл вполне порядочным человеком и дельцом с безукоризненной репутацией, показал, что приехал в Париж с целью передать векселя на инкассо в банк, а по поводу показаний отрицавшего свое участие в сделке Симона сказал: "Он дал деньги, но он предпочел потерять 200 тыс. марок, только бы не попасть в тюрьму". Либориус, о котором отзывались как некогда об "одном из лучших гастрономов Берлина", также подтвердил, что потратил на покупку векселей около 300 тыс. марок в надежде заработать через два года 50 тыс. ф. стерлингов. После завершения допроса подсудимых началось слушание многочисленных свидетелей, одним из которых был директор советского банка в Париже Д. С. Навашин, заявивший, что, когда ему были предложены литвиновские векселя, то он сразу почувствовал: "Дело нечисто!" и поторопился предупредить об этом торгпредство.

Следующим свидетелем был вызван бухгалтер торгпредства Файнберг, который признался, что, действительно, предлагал Люц-Блонделю 5 тыс. ф. стерлингов. "Факт установлен, - торжествовал защитник Иоффе, бывший член кабинета Э. Эррио и один из известнейших французских юристов, Морро- Джиафери. - За фальшивые векселя торгпредство было готово заплатить деньги... Значит, векселя не были фальшивыми!" Однако, услышав, несмотря на свою глухоту, столь опасное заключение, Файнберг поспешил пояснить, что предложил деньги лишь для того, чтобы убедиться в фальшивости векселей, ибо, если бы они были настоящими, Люц-Блондель, разумеется, не согласился бы уступить их за столь мизерную сумму, что на самом деле, впрочем, и произошло. Сенсацией прозвучало в суде и заявление Морро- Джиафери о том, что в Германии якобы в одно и то же время находились два Турова: один, родившийся в Слониме в 1896г., лечился в Висбадене, а другой, который был на три года старше и происходил из Калуги, жил в Берлине. Это вызвало некоторое смущение среди адвокатов торгпредства, а депутат Бертон, ознакомившись с официальной справкой висбаденской полиции, попытался оспорить ее, указав, что все, мол, основано на канцелярских описках: в префектуре перепутали возраст Турова и название города, где он родился.

Интерес публики вызвали и показания бывшего секретаря варшавского "Общества помощи еврейским эмигрантам" И. Дежура, который утверждал, что в свое время Савелий похитил из кассы не то 5, не то 10 тыс. долл., но позже покрыл растрату. "Во всем, что говорит этот господин, - вскакивает с места подсудимый, - правда лишь одна, что моя фамилия - Баллах". Оспаривая обвинение, он торопится раскрыть семейную тайну: "Я в молодости назывался не Литвиновым. Настоящее мое имя - Баллах. Так же звали и моего брата, московского комиссара. Но после тифлисского "экса", когда нынешний диктатор Сталин ограбил почту на полмиллиона рублей, моего брата, Максима Максимовича Литвинова, арестовали в Париже на Гар дю Нор. В чемодане у него нашли часть тифлисских денег. После этого мой брат решил переменить имя "Баллах" на "Литвинова". Он просил меня сделать то же самое. Я согласился". На вопрос председателя суда, какое это имеет отношение к варшавской истории, Литвинов ответил: "Там проворовался какой-то Баллах, а не Литвинов. Я не был казначеем этого общества. Я не крал денег. И не я возвратил 10 тыс. долл., так как я не крал их".

стр. 108


Заслушав еще около десяти свидетелей, показания которых мало что прояснили в деле о фальшивых векселях, Барно вызвал "невозвращенца" Беседовского. Подтвердив, что Туров должен был снабжать деньгами заграничных агентов Коминтерна, Беседовский далее заявил: "О литвиновских векселях я услышал первый раз в Москве в 1928г. из разговора с председателем Госбанка Пятаковым. Чтобы рассмотреть это дело, Политбюро образовало комиссию, в которую вошли товарищ комиссара Внешторга Хинчук, начальник заграничного отдела ГПУ Трилиссер, Литвинов- старший и Пятаков. Литвинов-старший и Хинчук считали, что по векселям надо платить, но Пятаков сказал, что Туров выдал столько векселей, что о точной их сумме Госбанк не имеет даже сведений и неизвестно кто и как их учитывал. Поэтому, чтобы не создавать прецендента, по этим векселям платить не следует. Комиссия склонилась на сторону Пятакова".

Представлявший интересы полпредства адвокат Морис Гарсон тут же сообщил, что ему дана инструкция с Беседовским не разговаривать, а коммунист Бертон воскликнул: "Г-н председатель! Я считаю, что вы не можете приводить к присяге Беседовского. До сентября Беседовский находился на советской службе, а несколько дней тому назад он был приговорен к 10 годам тюремного заключения за кражу". "Это ложь", - отрезал Беседовский. Тем не менее, Бертон решил, что настало время для "политического" выступления. "Вы носите знаменитое имя, - укорял он Савелия. - Ваш брат- министр иностранных дел республики, занимающей одну шестую часть всего земного шара. Вы пытались спекулировать на этом славном имени. Вы хотели вчера смешать вашего брата с грязью так, как это делают эмигранты... Вы хотели создать ему репутацию экспроприатора... Подумать только, что этот брат любил вас. Да, этот сильный человек имел слабость: он не мог отречься от брата, он заботился о вас, он хотел устроить вас на службу". И со слезами в голосе Бертон зачитал письма Максима Литвинова, опубликованные в парижских "Последних новостях".

Выступивший следом Грубер и адвокат Морис Гарсон, защищая интересы торгпредства, доказывали, что Савелием и его сообщниками была сделана попытка "прошантажировать большевиков", заставить их заплатить в надежде, что они постараются избежать скандала, дабы не скомпрометировать замнаркоминдела Литвинова. Однако, как замечал корреспондент "Последних новостей", уже во время речи прокурора стало ясно, что подсудимые будут оправданы, ибо в каждом его слове чувствовалось, что обвиняет он больше по обязанности. "Векселя несомненно подложны... - настаивал прокурор. - Кто будет отрицать пропаганду III Интернационала? Но поверьте, что эта пропаганда не оплачивается такими векселями. Русские коммунисты слишком умны. Конечно, это звучит иронией, что советское правительство обращается к нашему внеклассовому суду для защиты принципа частной собственности, но в данном вопросе право торгпредство". Тем не менее прокурор не требовал сурового наказания, считая, что факт подлога, совершенного Литвиновым, не может быть доказан, ибо некоторые свидетели подтверждают, что он выписывал векселя берлинского торгпредства в 1926 г., когда еще имел на это право. Но обвиняемых можно преследовать за попытку использовать подложные векселя.

Однако значительно более сильное впечатление на присяжных заседателей произвела эмоциональная речь старшего защитника Кампинчи, который заявил об истцах: "Передо мной - не идейные коммунисты, а представители бесчестного советского правительства! Вспомните, что по вине этих людей был подписан похабный Брест-Литовский мир, после которого немцы перебросили с русского фронта на запад 20 новых дивизий. В эти страшные дни большевистского предательства немецкая армия вновь докатилась до берегов Марны. Вспомните, гг. присяжные! Быть может, некоторые из вас сидели в эти дни в окопах. Вспомните о миллиардах, которые большевики отказываются платить Франции. Люди, разорившие тысячи французских граждан, теперь нагло обращаются к нам с требованием

стр. 109


защитить их интересы. Нет, г. Бертон, правительство воров и бандитов, которое вы здесь представляете, не имеет права рассчитывать на нашу помощь. Господа присяжные, вердикт, который вы вынесете сегодня вечером, должен прозвучать как звонкая пощечина советскому правительству!"

Политическую "карту" разыгрывали в своих речах и другие защитники, а Морро-Джиафери, выступление которого продолжалось почти два часа, полемизируя с коммунистом Бертоном, между прочим заметил, что можно ли вообще верить затерроризированным ГПУ свидетелям обвинения? "Нет, - уверял адвокат, - здесь не мошенничество, а политическая интрига: Савелий Литвинов стал жертвой ненависти, которую Чичерин питает к его брату". Подсудимые отказались от последнего слова, после чего председатель суда огласил 32 вопроса, на которые должны были ответить присяжные. Их совещание продолжалось почти час, и, по дошедшим до Москвы неофициальным сведениям, шестеро присяжных якобы высказывались за обвинение, а другие шесть, не отрицая виновности подсудимых, указывали на то, что надо наказать СССР.

"Большинством голосов, - сообщал из зала суда корреспондент "Последних известий", - на все поставленные вопросы присяжные ответили "нет". В зале аплодисменты. Иоффе от волнения теряет сознание, его выносят. С находящейся в зале женой Литвинова начинается нервный припадок. Председатель объявляет: "Литвинов, Иоффе, Либориус - вы свободны! Судебные издержки заплатят гражданские истцы". Литвинов: "Да здравствует французский суд!" Адвокаты торгпредства делают последнюю попытку: они просят суд наложить временный арест на векселя. После краткого совещания суд им в этом отказывает. Таким образом, после решения коммерческого суда торгпредство должно будет уплатить по векселям 25 млн. франков". Расстроенные своим поражением и резонно опасавшиеся гнева Москвы, "побежденные" винили во всем коммуниста Бертона: "Это он первый имел глупость выдвинуть политический момент. Бертон виновен, Бертон!" Небезынтересно, что в том же году трое участников процесса со стороны парижского торгпредства - Зеленский, Навашин и Файнберг - пополнили ряды "невозвращенцев" 14 .

Уже 28 января Довгалевский посетил генерального секретаря МИД Франции Бертело, которому "в самых резких выражениях", как докладывал полпред в Москву, передал "свое изумление и негодование по поводу беспримерного оправдания банды международных мошенников". На решение присяжных, заявил Довгалевский, "среди других причин повлияли и речи защиты, которые председатель не обрывал, несмотря на то, что они не относились к существу инкриминируемого преступления, а изобиловали неслыханными гнусными выпадами против правительства страны, с которой Франция находится в нормальных отношениях". Бертело сдержанно ответил, что и для него оправдание подсудимых было неожиданным, но суд присяжных правомочен выносить приговор по своему усмотрению, и правительство повлиять на него не может.

А два дня спустя Политбюро принимает "предложение тт. Сталина и Молотова об опубликовании заметки о процессе Савелия Литвинова". В тот же день в "Правде" под заголовком "Гнусный акт французского "правосудия" появляется материал от собственного корреспондента газеты, но почему-то ...из Брюсселя, об оправдании парижским судом присяжных "явных мошенников и воров во главе с архижуликом Савелием Литвиновым". В редакционной заметке "Руку руку моет" газета с сарказмом заявляла, что "фабриканты фальшивых советских векселей" получили из рук французской Фемиды патент на звание "политических" деятелей, вследствие чего "международные аферисты всех рангов и мастей, буржуазные и социал-фашистские газетные проститутки Парижа и Берлина, Лондона и Нью-Йорка торжествуют свою победу".

Между тем, поскольку по требованию Люц-Блонделя на текущие счета парижского торгпредства был наложен арест, 28 февраля полпредство

стр. 110


направило МИД Франции ноту, в которой указывало на серьезный ущерб, наносимый подобными "незаконными актами" всему комплексу экономических отношений между двумя странами. Хотя полпредство выражало уверенность, что по отношению к виновным будут немедленно приняты соответствующие санкции, в ответной ноте от 4 марта МИД Франции оправдывал действия судебных властей и обещал предпринять необходимые шаги, дабы "ходатайство об аннулировании ареста, поданное в гражданский суд департамента Сена от имени Торгового Представительства СССР, было рассмотрено в возможно более короткий срок".

Вновь обсудив 5 марта вопрос "О С. Л.", Политбюро передает его "на окончательное решение комиссии в составе тт. Орджоникидзе (председатель), Микояна, Кагановича и Стомонякова" и, так как торгпредство опять пытается через посредника завязать переговоры с Савелием, поручает 8 марта Крестинскому "предложить [адвокату] Розенфельду ни в какие разговоры впредь не вступать с Литвиновым" и, немедля оформив протокол беседы с ним и неким Коганом, "использовать протокол для разоблачения жуликов". Тем не менее, рассмотрев жалобу парижского торгпредства, суд вынес решение о том, что арест на текущие счета большевиков был наложен правильно, но поскольку пока опротестован только первый вексель на сумму примерно в 1 млн. 300 тыс. фр., то лишь эта сумма и должна оставаться под арестом.

Однако 30 марта Политбюро ЦК ВКП(б) приняло "предложение т. Микояна о том, чтобы не вносить денег в счет обеспечения ссуды по векселям", и постановило "запросить Крестинского, что им сделано для выполнения директивы ЦК от 8. III. 30 г. об обязательном использовании мошеннических предложений Савелия Литвинова" 15 . Хотя 2 апреля председатель коммерческого суда разрешил произвести опись обстановки парижского торгпредства в обеспечение претензии Люц-Блонделя, уже летом НКИД заявил французскому послу в Москве Эрбетту, что не может допустить, чтобы "Париж стал центром притяжения для всех международных мошенников", и поэтому торгпредству даны категорические инструкции не платить по таким искам, как дело С. Литвинова и других. "Пусть судебные приставы описывают и продают с аукциона последний стул торгпредства, - говорилось в ноте, - и пусть французское правительство заранее считается с последствиями" 16 .

В 1931 г. Политбюро дважды возвращалось к "делу С. Л.", поручив его 30 января "комиссии в составе тт. Озерского, Крестинского и Дволайцкого" и возложив 31 октября, во изменение предыдущего своего постановления, "разрешение вопросов, связанных с процессом, на тт. Крестинского и Элиаву" 17 . Очередное рассмотрение претензий Люц-Блонделя и встречного иска парижского торгпредства в коммерческом суде департамента Сена состоялось лишь в мае 1933 г., и злополучные векселя, наконец-то, были признаны недействительными и не подлежащими оплате.

"Подделал Литвинов торгпредские векселя или торгпредство, отлынивая от платежа в 25 млн. франков, затраченных на Коминтерн, объявило свои собственные векселя подложными, а своего верного служащего мошенником" - с недоумением вопрошал в "Социалистическом вестнике" лидер меньшевиков Ф. И. Дан. - Печатало советское правительство доллары и другие валютные знаки или это злостная клевета? Похитили его агенты Кутепова или на них возводят неслыханный поклеп? Ни один добросовестный человек не может еще с уверенностью ответить на эти вопросы, ибо ни чудовищная гнусность приписываемых большевикам деяний, ни столь же чудовищная нелепость их с точки зрения государства, заинтересованного в поддержании связей с внешним миром и своего кредита, не позволяют еще априорно считать эти деяния невозможными. Не только вся прошлая практика большевиков, но и вся их политическая "теория" исключают применение к их политике каких-либо моральных критериев" 18 .

стр. 111


Примечания

1. Последние новости, Париж, 19.1.1930; 16. XI. 1928.

2. Российский государственный архив социально- политической истории (РГАСПИ), ф. 17, on. 84, д. 481, л. 60.

3. Российский государственный архив экономики (РГАЭ), ф. 413, он. 8. д. 4931, л. 155; Последние новости, 16. XI. 1928.

4. Там же, 19.1.1930.

5. Там же, 22.1.1930; 15.Х.1929.

6. Там же, 23. XII. 1928.

7. Возрождение, Париж, 13. XI. 1928; Последние новости, 24.1.1930.

8. Там же, 26. XII. 1928.

9. Возрождение, 21, 22. XII. 1928.

10. Последние новости, 22, 18.1.1930.

11. РГАСПИ, ф. 17, on. 3, д. 711, л. 4; д. 715, л. 1; д. 719, л. 2; on. 162, д. 7, л. 50, 82; ф. 84, on. 2, д. 10, л. 123-124.

12. Там же, on. 3, д. 753, л. 2; ф. 613, on. 3, д. 189, лл. 2-6; д. 193, л. 1, 9-10.

13. Там же, on. 2, д. 27, л. 45; ф. 84, on. 2, д. 12, л. 58-60; ф. 17, on. 162, д. 8, л. 2, 29, 42. О Г. 3. Беседовском см.: Вопросы истории, 2000, N 1, с. 54-55.

14. Последние новости, 22-26, 28.1.1930; Возрождение, 22-26, 28-29.1.1930; Документы внешней политики СССР (ДВП). Т. XIII. М. 1967, с. 449-450.

15. ДВП. Т. XIII, с. 55-56, 781; РГАСПИ, ф. 17, on. 3, д. 775, л. 13; д. 778. л. 10; on. 162, д. 8, л. 115, 130.

16. ДВП. Т. XIII, с. 429.

17. РГАСПИ, ф. 17, on. 162, д. 9, л. 127; д. 11, л. 1.

18. Социалистический вестник, Берлин, 25.11.1930, N 4(218). Дальнейшая судьба С.М. Литвинова автору не известна.


© biblioteka.by

Permanent link to this publication:

https://biblioteka.by/m/articles/view/Дело-Савелия-Литвинова

Similar publications: LBelarus LWorld Y G


Publisher:

Беларусь АнлайнContacts and other materials (articles, photo, files etc)

Author's official page at Libmonster: https://biblioteka.by/Libmonster

Find other author's materials at: Libmonster (all the World)GoogleYandex

Permanent link for scientific papers (for citations):

В.Л. Генис, Дело Савелия Литвинова // Minsk: Belarusian Electronic Library (BIBLIOTEKA.BY). Updated: 15.04.2021. URL: https://biblioteka.by/m/articles/view/Дело-Савелия-Литвинова (date of access: 13.12.2024).

Publication author(s) - В.Л. Генис:

В.Л. Генис → other publications, search: Libmonster BelarusLibmonster WorldGoogleYandex

Comments:



Reviews of professional authors
Order by: 
Per page: 
 
  • There are no comments yet
Related topics
Publisher
Беларусь Анлайн
Минск, Belarus
409 views rating
15.04.2021 (1338 days ago)
0 subscribers
Rating
0 votes
Related Articles
ОБРАЗЫ ЭТНИЧНОСТИ ЕВРАЗИИ В ТРУДАХ ПОЛЬСКИХ ИСТОРИКОВ ЭПОХИ ВОЗРОЖДЕНИЯ
3 hours ago · From Елена Федорова
НЕКОТОРЫЕ МЕТОДИЧЕСКИЕ ВОПРОСЫ ЦИФРОВОГО КАРТОГРАФИРОВАНИЯ АРХЕОЛОГИЧЕСКИХ ПАМЯТНИКОВ
3 hours ago · From Елена Федорова
СВИДЕТЕЛЬСТВА НЕСТАБИЛЬНОСТИ ПРИРОДНОЙ СРЕДЫ ОЗЕРА БАЙКАЛ ПОСЛЕ ПОСЛЕДНЕГО ОЛЕДЕНЕНИЯ НА ПРИМЕРЕ ПЫЛЬЦЕВЫХ ЗАПИСЕЙ ИЗ БОЛОТНЫХ ЭКОСИСТЕМ
4 hours ago · From Елена Федорова
Никанор (Бровкович), Архимандрит. К первому дню нового года (Поучение на новый (1860) год. Христианство и прогресс)
13 hours ago · From Елена Федорова
Архиепископ Никанор (Бровкович) о прогрессе и конце всемирной истории (предисловие к поучению архимандрита Никанора на новый 1860 год)
13 hours ago · From Елена Федорова
Оккультизм и романтизм как две формы "секуляризованного эзотеризма" XIX - начала XX в.
13 hours ago · From Елена Федорова
Творение, эволюция и границы науки: дискуссия в Соединенных Штатах
14 hours ago · From Елена Федорова
Обзор книжной серии центра "Сэфер"
Yesterday · From Елена Федорова
Платон и Эвгемер: "Египетский логос" и "Священная запись"
Yesterday · From Елена Федорова
Via premoderna: метафизико-политический проект Джона Милбанка
Yesterday · From Елена Федорова

New publications:

Popular with readers:

News from other countries:

BIBLIOTEKA.BY - Belarusian digital library, repository, and archive

Create your author's collection of articles, books, author's works, biographies, photographic documents, files. Save forever your author's legacy in digital form. Click here to register as an author.
Library Partners

Дело Савелия Литвинова
 

Editorial Contacts
Chat for Authors: BY LIVE: We are in social networks:

About · News · For Advertisers

Biblioteka.by - Belarusian digital library, repository, and archive ® All rights reserved.
2006-2024, BIBLIOTEKA.BY is a part of Libmonster, international library network (open map)
Keeping the heritage of Belarus


LIBMONSTER NETWORK ONE WORLD - ONE LIBRARY

US-Great Britain Sweden Serbia
Russia Belarus Ukraine Kazakhstan Moldova Tajikistan Estonia Russia-2 Belarus-2

Create and store your author's collection at Libmonster: articles, books, studies. Libmonster will spread your heritage all over the world (through a network of affiliates, partner libraries, search engines, social networks). You will be able to share a link to your profile with colleagues, students, readers and other interested parties, in order to acquaint them with your copyright heritage. Once you register, you have more than 100 tools at your disposal to build your own author collection. It's free: it was, it is, and it always will be.

Download app for Android