Эдж Стивенсон, место нахождения в настоящем — не известно, 19 век н.э.

Пробуждение. На глазах — повязка, во рту — кляп. Двинуть конечностями не получается: привязанные руки и ноги никак не оторвать от стула.
Неожиданно прозвучали два хлопка, и через несколько десятков секунд распахнулась дверь.
Появляется изображение 1.
Ещё немного погодя ничто больше не затмевало взор, а мистер Стивенсон получил возможность осмотреть как своих пленителей, так и место заключения.
Выждав немного и высокомерно ухмыльнувшись, женщина достала кляп изо рта мистера Стивенсона.
Почти сразу помещение наполнил смех: это было нечто устрашающее и таинственное, текущее из неосязаемой глубины тела пленника. Громила сделал шаг вперед и замахнулся на Эджа кулаком, но был повержен второй персоной в маске: одним точным ударом между ног. Уложив агрессора на пол, она встала на месте и будто бы пыталась перевести смех на какой-то из языков.
Мистер Стивенсон замолчал, пытаясь отдышаться, а упавший мужчина встал с большим трудом и еле слышными стонами, но почти сразу перестал издавать какие-либо звуки — в комнате воцарилась абсолютная тишина.
Прошло всего несколько секунд и "тюремщица" с ощутимой злобой в голосе начала говорить: — Тебе весело, значит? Такой смелый? О, знаешь, тут побывало много людей: в основном трусы, бросавшиеся молить меня о пощаде, предлагая деньги, драгоценности, дома; и "смельчаков" было немало, но почти все они вскоре открывали свою истинную природу, сменяя мужество на пресмыкание. Вообще, живым тебе отсюда не выйти: ты перешел мне дорогу. Но сам делаешь всё ещё хуже: смеешься надо мной? Ну, подожди же немного, и я заставлю тебя утонуть в слезах: пожалеть о каждом поступке, который построил твою жизнь именно такой и привел сюда. Мне нужно знать вот что: все обстоятельства, при которых ты убил этих людей, и крови их не пожалел, залил всю проклятую округу, запытав невинных до смерти, — тут же извергающая пламенную речь достала четыре фотографии, аккуратно склеенные друг с другом: на первой половине были два довольно молодых улыбающихся парня, а на остальных — помимо кровавых луж, их побледневшие тела, — если не расскажешь то, что прошу, я буду истязать тебя изо всех своих сил до тех пор, пока ты не упадешь холодный и абсолютно сухой к моим ногам.
Эдж, вздохнув, тяжело и с заметной дрожью ответил: — Прошу прощения за этот отрывок драмы или для кого-то комедии. Я ни в коем случае не хотел потешаться над чем-либо вообще. Мой смех, прозвучавший для вас так оскорбительно — это воплощение страха, боли и напряжения, отзвук моих прошлых горестных поражений и таких же побед. Вы хотите знать, почему я убил важных для вас людей? Позвольте мне описать все свои воспоминания, которыми я жил эти годы, день ото дня пытаясь избавиться от них, освободится, словно от цепей, которые теперь и снаружи сжимают моё тело. Это точно раскроет вам гораздо больше, дорисовав картину черной кровью.
— Говори, сколько захочешь, если тебе удастся меня увлечь. Говори, сколько сможешь, пока не падешь очередной жертвой моего яркого пламени.
— Я Эдж, позвольте же и мне узнать ваше имя.
— Меня называют Найт.
— Я бы предложил рукопожатие, но характерную мне учтивость сковывает ваше желание ограничить мою свободу, — иронично, но неожиданно для себя произнёс мистер Стивенсон, надеясь на то, что его воспримут серьезно.