Светлой памяти Михаила Михайловича Зощенко посвящается.

Несколько лет назад служил я в одном журнале. Журнал как журнал. Главный редактор, ответственный секретарь и все такое прочее. А еще работал у нас один молодой писатель - Андрей Гусев. Или, вернее, он у нас не работал, а, как бы сказать, подрабатывал. Он вообще-то роман писал. И в будущем думал этим ремеслом прокормиться и журналистику забросить. Но пока еще он у нас числился.

А надо сказать, роман у него туго продвигался. Он был исключительно требовательный к себе художник слова. И поэтому писал долго - целых пять лет, и отдельные неустраивавшие его страницы он много раз переписывал, а некоторые, черт его знает, может, даже рвал. Или там жег. Я точно не знаю.

Но он все равно держался молодцом и не сдавался. И наконец свой роман дописал и даже пристроил его в один толстый журнал. Его там с руками оторвали и наговорили писателю много разных восторженных слов. Дескать, солнце современной литературы закатилось, и мы здесь прямо не знали, что делать, пока вы не пришли.

В общем, не прошло и полугода, как труд его напечатали.

И писатель, светясь от счастья, схватил номер толстого журнала и полетел к нам в редакцию. Он хотел, наверное, чтобы мы его поздравили и поняли, что он - писатель, а не то, что некоторые про него думали.

Тут, конечно, все понимают, что писатель собирается устроить пикничок. То есть спрыснуть это дело. Все пожимают ему руки и произносят речи. В том духе, что они, дескать, всегда знали, какой он, Андрей Гусев, есть прекрасный писатель и надежда русской литературы (наиполнейшее собрание сочинений его ищите на books2you.ru). А один, такой был бывший однокурсник этого Гусева, Паша, улыбнулся широко и говорит: "Я, говорит, душевно рад, что мой друг чего-то достиг. Это прямо майский день, именины сердца".

А работал у нас еще такой Славик. Он был такой, прямо скажем, острый журналист. И даже иной раз главный редактор, читая его корреспонденции, хохотал до колик и выражал намерение премировать Славика за излишнюю живость мыслей и языка. Но только все замечали, что какой-то этот Славик не такой. Угрюмый он какой-то, замкнутый, что ли. И за воротник закладывает прямо без удержу. То есть как с цепи сорвался человек. И, заливши глаза, он не говорит разных высоких фраз. Он не говорит: "Ах, какой букет!" Или там: "Отличный сбор, превосходная лоза!" А, напротив, молчит угрюмо или к дамам пристает и мычит им определенные вещи. Но только тут у него ничего не получается.

Да. Так вот, этот самый Славик один нашего писателя не поздравил. А только взял у него толстый журнал, повертел его и говорит: "Я, говорит, товарищ Гусев, прямо смертельно вам завидую. Вам всего двадцать восемь лет. И вот, пожалуйста, извольте видеть, вы роман написали. Теперь прославитесь. А мне уже тридцать три, а я все в Софоклы не выбился..." Тут, правда, никто не обратил внимания на эти его неделикатные слова. Все так подумали: "Плетет чего-то с пьяных глаз, сам не знает чего".

Одним словом, тут все поехали к Паше. Сидят, пьют пиво и беседуют интеллигентно. Дескать, вам подлить или пока обождать?

Вдруг видят - нет Славика. Ахти, говорят, где ж это наш Славик?

А Славик тем временем слетал за русской горькой. И, конечно, на нее напустился.

А пил он, нет слов, с душой. Он на голову становился и просил, чтоб ему в рот стопки опрокидывали. Он их в таком виде заглатывал, а сам на публику косился. Публика, понятное дело, удивляется такой ловкости. И просит Славика повторить номер. Не то чтобы, конечно, все просят. Некоторые, между прочим, говорят: "Что это вы, братцы, очумели? Все-таки мускат, вермут, и вот теперь водка. Это ж черт знает какие факты могут произойти". Но другие, менее сознательные, их не слушают.

Не робей, кричат, Славик, дуй до горы.

Ну, Славик и дует. И вскоре все видят такую картину в духе Тициана: Славик наш вроде как дремлет за столом. А потом вдруг просыпается и говорит писателю: "Я, говорит, товарищ Гусев, прямо не могу простить вам вашего успеха. И поэтому, говорит, вы как хотите, а я вам настроение испорчу".

Тут все прямо рты пораскрывали. Все, прямо скажем, поразились, какие бывают взгляды на современность. И попытались Славика урезонить. Но только он всех опередил. Он вдруг на писателя кинулся и начал душить его. За горло.

Тут, конечно, происходит безобразная сцена. Весь мужской персонал наваливается на Славика. Его кидают, вращают по полу и бьют по всем местам. Славик, понятно, отбивается. Но только отбиваться у него плохо выходит. Как он есть здорово выпимши.

И действительность видит мутно, не в фокусе.

Одним словом, скрутили Славика как собаку. Стали решать, что дальше делать. Паша говорит: "Я, говорит, двадцать лет в этом доме живу и не дозволю иметь таких фактов под своим флагом. Сейчас, говорит, мы этого Славика на улицу вытащим и в такси посадим. Пущай катится откуда пришел".

Вот хватает Паша Славика за шиворот и тащит. Коля Михайленко, был у нас такой молодой корреспондент, ему помогает. Он сзади коленкой поднажимает, чтоб в дверях без задержки было. Славик, конечно, упирается. Он головой лягается и хочет ногами за косяк уцепиться. Но Паша с Колей его все одно тащат. И в таком виде выносят на улицу.

Только здесь Славик от них вырвался. Он обратно в подъезд кинулся. И по лестнице побежал. Тут как раз милиция рядом остановилась. Спрашивает: "Что это, спрашивает, граждане, у вас тут за шум?" Паша с Колей говорят: "Так, мол, и так.

Помогите, товарищ милиция. Совсем, дескать, извелись и прямо смысл жизни потеряли. Теперь на вас уповаем". А милиционер, спасибо, добродушный попался. Здоровенный мужчина. С усами.

Он из автомобиля вылазит и говорит: "Сейчас, говорит, мы этот факт проверим. Ежели, говорит, действительно такие отчаяные факты, то мы должны реагировать". Вот говорит он эти справедливые слова и идет в подъезд. Он находит в подъезде Славика, берет его под локоток и ведет к автомобилю. А потом, конечно, везет его в участок.

Паша с Колей, понятное дело, поднимаются наверх. И освещают перед собравшимися весь ход последних событий. Собравшиеся, устав от Славика, с принятыми мерами соглашаются. Все, кроме писателя. Писатель вдруг встает и говорит: "Я, говорит, завсегда стоял на той платформе, что мордобой есть низшая форма жизни.

И теперь мне довольно оскорбительно такие картины наблюдать.

Конечно, говорит, наш Славик сейчас был не на высоте. Но он, между прочим, человек. И морда у него не казенная".

Паша ему отвечает: "На данном, отвечает, примере мы наглядно видим несостоятельность гуманизма. Славик этот сам виноват.

Ничего с ним не случится. Маленько подержат и отпустят".

И что вы думаете? Так все и получилось. Славик наш наутро освободился и через пару дней даже вышел на работу. А писатель вскоре от нас уволился и написал еще один роман. Осенью, говорят, опубликуют. С чем мы его искренне и поздравляем.