Libmonster ID: BY-909
Автор(ы) публикации: Н. П. ТАНЬШИНА

Февральская революция 1848 г. во Франции многим исследователям представляется естественным выходом из того тупика, в котором оказался орлеанистский режим (1830 - 1848) во главе с королем Луи Филиппом2. Что же касается современников событий, то февральские события стали неожиданностью для самых разных французских политиков - от орлеанистов до решительных республиканцев. Последние надеялись на успех своего дела только в относительно далеком будущем и никак не ожидали столь быстрого свержения режима. Подобная развязка вызвала удивление и среди правящих кругов. По словам видного политика тех лет, умеренного либерала герцога Л. -В. де Броя, "февральские события обрушились на него, как удар грома"2, а обычно прагматичный и осторожный король Луи Филипп и вовсе не поверил известию о начавшемся восстании, заявив, что его подданные не устраивают революции зимой!

Действительно, начиная со штурма Бастилии 14 июля 1789 г. революционные события потрясали Францию лишь в жаркие летние месяцы. Смена режимов в ходе первой французской революции происходила тоже летом. 10 августа 1792 г. во главе государства оказались жирондисты, в результате восстания 30 мая - 2 июня 1793 г. они были смещены якобинцами, а те в свою очередь потеряли власть в ходе термидорианского переворота 27 июля 1794 г. В XIX столетии эта "традиция" была продолжена, и именно ей Луи Филипп, герцог Орлеанский, был обязан обретением трона: в конце июля 1830 г. в ходе "трех славных дней", как именуют французы Июльскую революцию, в стране был установлен режим Июльской монархии, просуществовавший 18 лет и закончившийся, к большому удивлению короля и его окружения, в феврале 1848 г. очередным революционным взрывом.

Обычно историки отмечают следующие причины революции: упорный отказ правительства от парламентской и избирательной реформ, узость политической базы режима, осторожную внешнюю политику, безразличие к положению рабочего класса, углубление экономического кризиса, нечувствительность к критике, рост коррупции. Однако, помимо названных, необходимо учитывать и причины психологического свойства - тогда становится понятен смысл высказывания известного поэта и полити-


Таныиина Наталия Петровна - доктор исторических наук, профессор кафедры новой и новейшей истории Московского педагогического государственного университета.

1 См., например: Droz J. De la restauration a la revolution. 1815 - 1848. Paris, 1967; Castries de D. La fin des rois, 1815 - 1848, t. 1 - 5. Paris, 1972; Agulhon M. 1848 ou 1'apprentissage de la Republique. Paris, 1992; Caron J. -C. La France de 1815 a 1848. Paris, 1993; April S., Huard R., Leveque P., Mollier J. -Y. La Revolution de 1848 en France et en Europe. Paris, 1998.

2 Цит. по: Rosanvallon P. Le moment Guizot. Paris, 1985, p. 321.

стр. 74

ка той поры Альфонса Ламартина: "Франция скучает". Очень точно суть отношения французов к политике Луи Филиппа сформулировал еще один современник событий, воспитатель, а затем секретарь сына Луи Филиппа герцога Омальского, А. Кювийе-Флери, писавший о короле: "Это был хороший политик, человек серьезный и положительный, очень активный и дальновидный, стремившийся править согласно законам и говоривший людям: "Живите спокойно, трудитесь, торгуйте, обогащайтесь, уважайте свободу и не потрясайте основ государства". Король, говорящий подобным языком, требующий от народа только того, чтобы народ был счастливым, и не предлагающий ему никаких экстраординарных зрелищ, никаких эмоций, - и это легитимный король свободной нации?! И подобный режим длился 18 лет?! Не слишком ли?!"3.

Кстати, к чему ведет такая "скучная" жизнь, прекрасно понимали и в России. Так, во Всеподданнейшем отчете Третьего отделения за 1839 г. отмечалось: "Продолжительный мир и продолжительная война, две крайности, производят в людях одинаковые последствия: колебания умов, жажду перемены положения, а это самое производит толки, из которых образуется мнение общее"4.

Революция 1848 г. явилась неожиданностью не только для французов. Она застала врасплох и многих иностранцев, находившихся в стране, в частности, русского дипломата, поверенного в делах России во Франции, Н. Д. Киселева (1802 - 1869).

Николай Дмитриевич родился в семье высшего московского дворянства: статского советника Дмитрия Ивановича Киселева и статс-дамы Прасковьи Петровны, урожденной княжны Урусовой. Получив домашнее воспитание, Николай поступил в Дерптский университет, который окончил в 1823 г. Блестящие служебные успехи старшего брата, Павла Дмитриевича, облегчили Николаю продвижение по карьерной лестнице. В январе 1824 г. он поступил на службу в Государственную Коллегию иностранных дел, а спустя два года был отправлен в Персию вместе с князем А. С. Меншиковым. В 1829 г. Киселев стал секретарем при посольстве в Париже, в 1834 г. получил звание камергера, в 1837 г. был назначен советником посольства в Лондоне, где исполнял должность поверенного в делах России в Великобритании, а в 1840 г. был вновь переведен в Париж и в следующем году получил чин действительного статского советника.

В 1841 г. в отношениях между Россией и Францией возник дипломатический конфликт, вызванный тем, что российский посол граф П. П. Пален не пожелал поздравлять короля Луи Филиппа с Новым годом от имени дипломатического корпуса. Следствием этого стал взаимный отзыв послов - графа П. П. Палена и барона П. де Баранта, что означало понижение уровня дипломатического представительства. Следующие 10 лет интересы России во Франции в качестве временного поверенного в делах представлял Н. Д. Киселев.

Несмотря на, казалось бы, всестороннюю изученность событий февраля 1848 г., дипломатические донесения Н. Д. Киселева вице-канцлеру графу К. В. Нессельроде из Парижа, охваченного революцией, имеют несомненную научную ценность. Написанные в виде хроники событий, по горячим следам, они позволяют не только детально реконструировать линию развития революции, проследить ее динамику, но и воссоздать социально-психологический портрет эпохи, людей, вовлеченных в революционный поток. Донесения российского дипломата являются важным историческим документом в рамках "истории повседневности", дают возможность взглянуть на события глазами участников, погрузиться в атмосферу Парижа тех лет, или, говоря словами М. Блока, проникнуть в головы современников событий. А это выводит вопрос о причинах революции, ее движущих силах и характере на новый уровень.

Не меньшая ценность донесений Киселева состоит также в том, что, с одной стороны, это "взгляд изнутри", взгляд человека, погруженного в среду, хорошо осведомленного о социально-политической ситуации и настроениях в стране. С другой стороны,


3 Цит. по: Lucas-Dubreton J. Louis-Philippe. Paris, 1938, p. 225.

4 Россия под надзором. Отчеты III отделения 1827 - 1869. Сост. М. В. Сидорова, Е. И. Щербакова. М., 2006, с. 198.

стр. 75

это взгляд иностранца - так называемого "другого", что может служить основанием для более объективного и непредвзятого анализа.

Начиная с академика Е. В. Тарле в отечественной исторической науке сформировалось мнение, будто бы Киселев в очень большой степени был наделен опаснейшим для России пороком всех николаевских дипломатов: он систематически стилизовал свои донесения так, чтобы жадно и внимательно читавший и испещрявший их замечаниями царь был вполне удовлетворен5. Конечно, Е. В. Тарле был прав, подчеркивая подобострастность дипломатов и их стремление угодить государю, лакируя свои донесения. В то же время, даже если согласиться, что Киселев был "царедворцем с ног до головы", его донесения, отличавшиеся взвешенным и глубоким анализом, резко контрастируют с сухими реляциями графа Палена, который, действительно, был послушным инструментом политики Николая I. Киселев же в феврале 1848 г. совершил отнюдь не раболепный поступок: он рискнул ослушаться императорского приказа и остался в революционном Париже, полагая, что его присутствие может оказаться полезным для русских подданных, находившихся в столице Франции, и таким образом будет соответствовать интересам России.

Дипломатические донесения российского временного поверенного Н. Д. Киселева из Парижа находятся в Архиве внешней политики Российской империи. Они практически не использованы исследователями и впервые вводятся в научный оборот в предлагаемой читателю статье.

Как известно, революционному взрыву февраля 1848 г. предшествовала так называемая "банкетная кампания" 1847 г., явившаяся своеобразной формой протеста республиканской оппозиции правительству Франсуа Гизо, запретившему уличные собрания и демонстрации. Оппозиция нашла выход - она стала устраивать антиправительственные собрания и демонстрации в кафе и ресторанах под видом банкетов по выдуманным поводам. С 18 июля 1847 г., когда в Париже был организован первый политический банкет, в 28 департаментах Франции прошло 70 подобных акций и в них приняли участие более 20 тыс. человек6. Запрет правительством одного из банкетов, который должен был состояться 22 февраля 1848 г. в 12-м округе Парижа, вызвал взрыв негодования среди республиканцев, став прелюдией к народному восстанию, переросшему в революцию.

Киселев очень хорошо осознавал нестабильность социально-политической обстановки во Франции и готовность оппозиции к решительным действиям. Сообщая в начале февраля об обсуждении в палатах парламента ответного Адреса на тронную речь короля, он подчеркивал, что оппозиция сделает все возможное, чтобы ниспровергнуть не только кабинет Гизо, но и сам режим Июльской монархии, т.е. доведет дело до революции. Тем не менее он выражал уверенность, что правительству удастся получить большинство в ходе обсуждения Адреса7. Адрес, и в самом деле, был одобрен большинством обеих палат, и в этом Киселев усматривал личную победу Гизо. Он очень высоко ценил этого политика, отмечая его умеренность, верность принципам, отсутствие склонности к популизму, приверженность миролюбивому и компромиссному внешнеполитическому курсу. Киселев считал Гизо единственным политиком, способным управлять Францией. Европа воспринимала Гизо как гаранта умеренного и миролюбивого курса страны8.


5 Тарле Е. В. Крымская война. - Тарле Е. В. Соч. в 12 т., т. 8. М., 1959, с. 217.

6 Черкасов П. П. Русский агент во Франции. Яков Николаевич Толстой (1791 - 1867 гг.). М., 2008, с. 270.

7 Архив внешней политики Российской империи (далее - АВПРИ), ф. 133, оп. 469, д. 118, л. 43об. -44.

8 Там же, л. 85.

стр. 76

Несмотря на победу сторонников правительства, Киселев опасался, что намеченные на 22 февраля 1848 г. банкет и шествие могут иметь крайне опасные последствия. По его словам, достаточно было одного неосторожного выстрела, одной провокации, чтобы события приобрели неконтролируемый характер. 21 февраля он писал: "По мере приближения реформистского банкета... опасения и беспокойство охватывают все классы парижского населения... Очевидно, что малейший инцидент, неосторожность какого-нибудь отчаянного или недовольного человека, выходка какого-нибудь сорванца против представителя власти может спровоцировать возмущение... и привести к взрыву, который окончится кровопролитием, чем поспешат воспользоваться анархисты... Завтра все будет зависеть от случая... Никто не может предположить, какой оборот может принять уличная демонстрация, в которой будут участвовать тысячи более или менее возбужденных людей, принадлежащих ко всем слоям общества"9.

Вывод Киселева относительно социального состава участников шествия, запланированного на 22 февраля, весьма показателен: только в нескольких донесениях, написанных непосредственно в дни восстания, т.е. 22 - 24 февраля, он сообщает, что в акции протеста участвовали представители всех слоев парижского общества, в том числе и члены палаты депутатов, и пэры Франции, а люди в рабочих блузах составляли "значительное большинство"10. В донесениях, составленных после восстания, Киселев настойчиво проводит мысль о том, что главной движущей силой революции была уличная шпана, бездельники, всегда готовые к бунту и возмущению.

Осознавая степень опасности запланированного шествия для правящего режима, российский дипломат, тем не менее, никак не ожидал, что запрет правительства на проведение банкета и шествия в поддержку реформы избирательного права выльется в "ужасную социально-политическую революцию". По его словам, ее "никто не мог предвидеть; врасплох были застигнуты даже те, кто неожиданно оказался у кормила власти в этой стране"". В то же время Киселев признавал, что призывы левой оппозиции попали на благодатную почву - нестабильную внутриполитическую ситуацию и экономические сложности в стране, и подчеркивал, что оппозиция, планируя этот банкет с целью ниспровержения кабинета Гизо, не имея возможности одержать победу в ходе парламентской борьбы, использовала "возбуждение в умах и некоторое расстройство в делах"12.

Хотя оппозиция уступила требованию правительства и отказалась от запланированного банкета, взрывоопасный механизм был запущен. У оппозиционеров "уже больше не было времени для того, чтобы успокоить разбушевавшиеся страсти, предупредить о новой тактике поведения всех участников шествия... и заставить низшие классы, призванные выйти на улицы, отказаться от участия в празднике, обещанном либералами со свойственным им шарлатанским популизмом"13. В результате 22 февраля "весь парижский сброд смешался с прочими слоями населения, которые скорее из-за любопытства, нежели из-за чувства открытой ненависти, стали собираться в кварталах, где должен был состояться запланированный и отложенный банкет, и которым изначально отводилась роль свидетелей объявленного шествия. Уже этот первый день выдался очень беспокойным, особенно в кварталах, соседних с Тюильри, однако вся эта шумиха была спровоцирована исключительно сборищем сорванцов, бесчисленных в этом городе с более чем миллионным населением, которые готовы на все и которые от безделья развлекают себя всяческими злобными выходками, оказываясь там, где пахнет возмущениями или беспорядками"14.


9 Там же, л. 171об. -172.

10 Там же, л. 178об.

11 Там же, д. 119, л. 21.

12 Там же, л. 22.

13 Там же, л. 22об.

14 Там же, л. 22об. -23.

стр. 77

Это наблюдение Киселева является весьма точным в свете современных подходов к изучению революции 1848 г., суть которых сводится к тому, что Июльская монархия пала под влиянием весьма своеобразного проявления народного недовольства, а Февральская революция в значительной степени была непроизвольным всплеском народного гнева. Как отмечает английский исследователь Т. Зелдин, "это было проявление недовольства исключительного рода - не кампания в прессе, не партийная агитация, а восстание неорганизованных, никем не руководимых рядовых парижан, порвавших с привычкой к рутине и выразивших свой протест таким способом, который трудно с чем-либо сравнить"15.

Значение событий 1848 г. определялось тем, что в политику включились народные массы, привлеченные республиканским движением под свои знамена. Уже 22 февраля, как сообщал Киселев, "среди этой массы бездельников" оказались "вожаки и члены демократических обществ, присутствовавшие на этих сборищах скорее в качестве пассивных наблюдателей, нежели активных участников, с целью подсчитать свои силы и прозондировать почву относительно будущих действий, подготовиться как для наступления, так и для обороны"16.

В первой половине этого тревожного дня Киселев еще допускал, что правительство сможет держать ситуацию под контролем: "Есть все основания надеяться, что сила останется на стороне закона, однако сейчас никто не может предсказать, чем закончится кризис, который вдруг приобрел такой серьезный характер"17.

Обстановка действительно стремительно менялась. "С каждым часом, - свидетельствует Киселев, - беспорядок и враждебность нагнетались все больше и больше. Разбирали мостовые и останавливали экипажи, особенно самые большие, чтобы сооружать из них баррикады. Сокрушали ограды вокруг церквей и домов, чтобы сделать из них оружие, которым пока еще никто не был оснащен. На муниципальную гвардию начали обрушиваться удары камней; в разных частях города произошли ожесточенные столкновения; были раненые и даже несколько убитых. Повсюду, однако, войскам удавалось с помощью одной лишь демонстрации своей силы и нескольких сабельных ударов подчинять мятежников, и линейные войска еще не принимали участия в подавлении выступлений, ограничиваясь простыми перемещениями. Не подвергаясь атакам со стороны бунтовщиков и, соответственно, не имея необходимости защищаться, войска ограничились тем, что к вечеру дислоцировались в стратегически важных точках города. После дневной суматохи вечер прошел достаточно спокойно, и войска оставались под открытым небом вплоть до восхода солнца... У каждого солдата в ранце был хлеб, сыр и колбаса в расчете на один день"18.

А как вели себя в эти тревожные часы первые лица государства? Какие меры предпринимали они для собственной защиты и восстановления порядка в столице? "Король не проявлял никаких признаков беспокойства, -докладывал Киселев в Петербург, - королева также не подавала виду. Принцам было запрещено показываться на улице, дабы не быть спровоцированными стрелять в народ. До вечера правительство полагало, что еще можно будет обойтись без привлечения Национальной гвардии и подавить возмущение силами одной только армии". Однако к вечеру "спохватились и обратились с призывом к гвардейцам, на который те реагировали очень вяло, и ни одна из частей Национальной гвардии не явилась на зов правительства в полном составе"19. Между тем Национальная гвардия всегда считалась опорой режима, и ее поведение стало очень тревожным симптомом.


15 Зелдин Т. Франция. 1848 - 1945. Честолюбие, любовь и политика. Екатеринбург, 2004, с. 410.

16АВПРИ, ф. 133, оп. 469, д. 119, л. 23об.

17 Там же, д. 118, л. 180.

18 Там же, д. 119, л. 24 - 24об.

19 Там же, л. 25 - 25об.

стр. 78

Назавтра, в среду, 23 февраля, в первые утренние часы ничто, казалось, не предвещало того, что кабинет Гизо находится у власти последний день. Киселев полагал, что волна возмущения спала и не представляет серьезной опасности для правительства. "Вчерашние волнения, несмотря на настойчивые попытки возведения баррикад и демонстрацию самых враждебных намерений, - говорилось в его донесении, - не имели такого серьезного характера, как многочисленные прежние парижские бунты. Было очевидно, что нарушители порядка не были вооружены, не имели ни вожаков, ни знамени и стремились только к тому, чтобы удовлетворить свои деструктивные и враждебные власти инстинкты. Вчерашнее возмущение можно назвать восстанием сорванцов, поскольку основными участниками беспорядков явились молодые люди в рабочих блузах в возрасте от четырнадцати до восемнадцати лет, хитрые и дерзкие бездельники, которых всегда полно в столице"20.

Тем временем в районе Монмартра 1-й легион Национальной гвардии перешел на сторону восставшего народа с криками: "Долой Гизо!", "Да здравствует реформа!". Вскоре против правительства выступили почти все остальные легионы. Именно поведение Национальной гвардии, по мнению Киселева, явилось фатальным для режима: оно "изменило природу бунта, а республиканская партия воспользовалась обстоятельствами, чтобы изменить порядок вещей"21.

Королева, напуганная поведением Национальной гвардии, умоляла короля отправить Гизо в отставку. В Тюильри прибыл министр внутренних дел Ш. -М. Дюшатель, которого король попросил привезти к нему и Гизо. В 14 часов 30 минут они были в Тюильри. В зале их встретили король, королева Мария-Амелия и их сыновья - герцог Немурский и герцог Монпансье. Российский дипломат так описывал эту сцену: "Король был очень взволнован. Он велел позвать королеву и принцев. В их присутствии он заявил, что скорее предпочел бы отречься от престола, чем отправить в отставку министров. Королева заплакала и на коленях просила склониться ко второму варианту. Герцог Монпансье поддержал это мнение; герцог Немурский смирился с ним с чрезмерным сожалением. Наконец, король спросил г-на Гизо, кого ему следует назначить главой кабинета. Министр посоветовал г-на Моле, желая, прежде всего, сохранить власть за консервативной партией22. Король отправил за графом Моле. Королева и принцы в знак благодарности обняли г-на Гизо. Король, прощаясь с ним, сказал: "К вашей чести и к моему стыду""23.

После встречи с королем Гизо возвратился в палату депутатов, где медленно и торжественно сообщил, что король только что поручил графу Моле сформировать правительство. "Удивление было огромным, - писал Киселев о реакции парламентариев на это известие, - и наиболее дальновидные почувствовали, что эта уступка перед бунтом приведет к самым фатальным последствиям. Это сообщение поразило Палату: левая ликовала, большинство же было в состоянии подавленности и отчаяния".

А что же столица? "Новость сразу же разлетелась по городу, и первой реакцией улицы было удовлетворение. Бунт на мгновение затих, но вскоре вслед за людьми, принадлежавшими к Движению24, все стали полагать, что было достигнуто слишком


20 Там же, д. 118, л. 185об.

21 Там же, л. 194.

22 Имеются в виду умеренные либералы-орлеанисты, сторонники политики Сопротивления и возглавляемого ими правоцентристского парламентского блока.

23 АВПРИ, ф. 133, он. 469, д. 119, л. 27 - 27об.

24 Движение и Сопротивление - два фланга орлеанизма, т.е. либерализма времен Июльской монархии. Если сторонники Движения (Ж. Лаффит, О. Барро, Ж. -М. Лафайет) выступали за углубление и расширение революционных преобразований, содействие развитию революционного движения за пределами Франции, то лидеры политики Сопротивления (Ф. Гизо, Л. -В. де Брой, К. Перье) полагали, что с победой Июльской революции и установлением власти Луи Филиппа революция является оконченной и все усилия должны быть направлены не на дальнейшую трансформацию политических институтов, а на их стабилизацию, на упрочение уже достигнутого.

стр. 79

мало, и утверждали, что Моле немногим лучше Гизо и что он не умеет говорить, как Гизо", - сообщал Киселев25.

Время, однако, было упущено, и назначение главой правительства Луи Моле вряд ли могло кардинально изменить ситуацию. "Граф Моле... приступил к формированию министерства, но его старания были тщетны, и к девяти часам вечера он продемонстрировал столь явные признаки слабости, что его отставка стала очевидной. Он, действительно, отказался от власти, и между одиннадцатью часами и полуночью король послал за г-ном Тьером, который взял на себя обязательство сформировать министерство с одним лишь условием: чтобы в него вошел О. Барро. Король со всем согласился"26.

Отставка Моле означала полное бессилие власти. Либеральные политики Адольф Тьер, лидер левого центра, и Одилон Барро, глава династической оппозиции, пытались не допустить разрастания восстания, но тем же вечером у резиденции Гизо на бульваре Капуцинов произошла трагедия. "Прибыв к министерству иностранных дел, толпа обнаружила там охранявшее его соединение 14-й линии, преградившее проход к зданию, - писал Киселев. - В ходе столкновения между толпой и войсками одним залпом линейных войск, явившимся ответом на спровоцированный выстрел из толпы, было убито и ранено пятьдесят человек27. Этот инцидент, интерпретируемый главным образом как фатальная ошибка... стал сигналом к действию для тайных обществ и республиканцев, которые немедленно рассредоточились по всем кварталам с криками: "К оружию! Месть!". С целью возбуждения народа через весь город в окружении факелов провезли повозку с телами погибших на бульваре Капуцинов".

Киселев допускал, что этот инцидент являлся провокацией: "Сегодня говорят, что он был заранее спланирован вожаками бунта... Поговаривают, что эта повозка держалась наготове еще до этого события"28. Теперь, по словам дипломата, бунт "приобрел черты всеобщего восстания, открыто возглавляемого демократическими обществами"29.

Утром 24 февраля впервые раздаются призывы к свержению короля и ликвидации монархии. "К восходу солнца в четверг, 24 февраля, тысячи баррикад заполнили Париж, - сообщал Киселев. - Армия, не получая приказа, бездействовала, но к девяти часам ей было приказано отступить. Именно тогда распространилась новость о формировании министерства Тьера - Барро. Несмотря на все усилия двух новых министров подавить восстание, они совершенно не преуспели в этом деле: они уже были повержены; с этого момента их решение отвести войска могло только ускорить развязку. Именно тогда один из легионов Национальной гвардии направился к Тюильри, требуя отречения короля, который без колебаний отказался от престола в пользу своего внука, девятилетнего графа Парижского, при регентстве герцогини Орлеанской"30.

Итак, Луи Филипп сдался практически без боя. При содействии английского консула королевская семья, за исключением невестки короля, вдовствующей герцогини Орлеанской, и графа Парижского, бежала в Великобританию - без денег и даже без смены одежды. Французы восприняли это именно как бегство и осуждали Луи Филиппа, который не раз доказывал свою храбрость и был отнюдь не трусливым человеком.

"Неоспоримым является тот факт, что на фоне самого внушительного министерского большинства в обеих Палатах и самого очевидного согласия между королем и министрами, Палаты, министры и король были сметены всего лишь одним дуновени-


25 АВПРИ, ф. 133, оп. 469, д. 119, л. 28 - 28об.

26 Там же, 28об.

27 Киселев приводит здесь достоверные сведения о числе погибших. По официальной версии их было 16.

28 АВПРИ, ф. 133, оп. 469, д. 119, л. 30об. -31об.

29 Там же, л. 30.

30 Там же, л. 31об. -32об.

стр. 80

ем бунта, управляемого несколькими газетами и демократическими обществами", -делал вывод российский дипломат31.

Герцогиня Орлеанская вместе с сыном отправилась в палату депутатов, рассчитывая на учреждение регентства, однако депутаты от республиканской оппозиции под приветственные крики повстанцев решили сформировать новое правительство Франции. К этому времени центр революционной активности переместился в городскую Ратушу, куда и поспешили прибыть депутаты и внепарламентские вожди. В результате совещаний в Ратуше 24 февраля появился окончательный список членов Временного правительства.

В тот же день 100-тысячная толпа, собравшаяся под окнами Ратуши, где уже заседало Временное правительство, потребовала немедленно объявить Францию республикой. Удовлетворив 25 февраля требование народа, правительство поставило задачу в возможно более короткие сроки вынести вопрос о форме правления на одобрение граждан.

Киселев писал: "Палата наводнена разъяренной толпой, которая отклоняет регентство и в ужасном смятении провозглашает Временное правительство и Республику. Чернь берет штурмом Тюильри и Пале-Рояль, и никто больше не сопротивляется революционному потоку, который останавливается только перед Республикой. Отныне королевская власть ниспровергнута, и на ее обломках учреждена Республика... Королевская власть покорилась брутальной силе пьяной и вооруженной черни, и в ходе трех дней Париж оказался в состоянии неописуемой анархии и террора"32.

Суждения российского дипломата о той легкости, с которой победила революция, и неготовности Луи Филиппа защищать режим весьма показательны. Республика была установлена не потому, что старый правящий класс потерпел поражение, а потому, что он сам сдал свои позиции. События 22 - 24 февраля 1848 г. вовсе не доказывают, что падение монархии было неизбежным именно в это время. Во всех оппозиционных банкетах участвовали около 20 тыс. человек, на демонстрации 22 февраля вышли немногим более 1 тыс. студентов и рабочих, и в течение дня толпа увеличилась лишь до 3 тыс. человек. Ее лозунги были направлены против полиции, а не против монархии. По справедливому замечанию Т. Зелдина, "республика победила прежде всего потому, что монархия потеряла самообладание, веру в себя и в собственное предназначение"33.

По своему составу Временное правительство представляло компромисс между двумя течениями республиканской оппозиции, возникшими еще в годы Июльской монархии, - политическими демократами, близкими к газете "Насьональ", и социальными демократами, чьи взгляды выражала газета "Реформ". Большинство принадлежало политическим демократам, сформировавшим умеренное крыло Временного правительства. Из их числа российский поверенный в делах особо выделял Альфонса Ламартина, возглавившего министерство иностранных дел. Завоевавший национальную популярность как поэт, он был выразителем так называемого утопического, или "братского", республиканизма. Ламартин считал основой своего политического дара инстинктивное сочувствие народным массам, был глубоко убежден в силе красноречия и полагал возможным достичь цели с помощью одной лишь вдохновенной речи. Именно благодаря смелости и ораторскому искусству Ламартин, по словам российского дипломата, "смог усмирить гнев черни, будто сорвавшейся с цепи, жадной до убийств и грабежей". В то же время Киселев опасался, что успех Ламартина "вызовет зависть и ненависть, в результате чего он может легко потерять власть, которая перейдет в руки необузданных анархистов"34.


31 Там же, л. 37об.

32 Там же, л. 31об. -32об.

33 Зелдин Т. Указ. соч., с. 410.

34 АВПРИ, ф. 133, оп. 469, д. 119, л. 32об. -ЗЗоб.

стр. 81

Вопрос о республиканской легитимности встал также и в связи с требованием манифестантов заменить трехцветный государственный флаг на красный. Красное знамя, считавшееся символом социальной революции, было совершенно неприемлемо для большинства членов Временного правительства, и они настояли на том, чтобы государственным флагом остался триколор. Выступая перед манифестантами, Ламартин мотивировал это решение тем, что трехцветное знамя - это символ не столько какого-то конкретного режима, сколько всей французской нации. Однако Временное правительство не возражало, чтобы к древку знамени была прикреплена красная розетка. Киселев очень высоко оценивал роль Ламартина в сохранении трехцветного знамени, и 28 февраля писал в Петербург: "Не согласившись заменить триколор красным флагом, Ламартину удалось не допустить повторения ужасов 1793 года и добиться победы идей 1789 года в ходе борьбы, которую он вел против самой необузданной части населения, постоянно угрожавшей ему расправой"35.

К этому времени, по наблюдению Киселева, Париж постепенно начал обретать спокойствие: "После трех невообразимых дней беспокойства и террора, спровоцировавших как самую безобразную анархию, так и неизбежные сцены смертоносных пожаров и грабежей, произведенных разъяренными бандами, вчера внезапно Париж обрел самый спокойный вид, внушающий чувство уверенности и стабильности". В этом, считал он, большая заслуга принадлежала Ламартину: "Какова бы ни была роль, которую играл Ламартин, его смелость и красноречие явились единственными средствами сопротивления ярости коммунистов, вознамерившихся, в свою очередь, отстранить от власти более или менее достойных и умеренных республиканцев"36.

Надо отметить, что и в Париже, и в провинциальных городах в считанные дни возникло множество политических клубов, в которых сторонники передовых взглядов беспрепятственно вели пропаганду. В одной только столице весной 1848 г. насчитывалось около 300 таких клубов, включая "Центральное республиканское общество" Огюста Бланки, "Клуб друзей народа" Франсуа-Венсена Распайля и "Центральное братское общество" Этьена Каабе. В то же время, отмечал Киселев, состояние "моральной подавленности", в которой, по его мнению, пребывало большинство населения, "лишало эти революционные клубы всякой мощи... и не позволяло им склонить к опасному радикализму умеренных республиканцев"37.

В самом Временном правительстве продолжалась упорная борьба между республиканскими группировками. Как писал Киселев, Ламартин, помимо борьбы с оппозицией вне правительства, был вынужден сопротивляться радикализму своих коллег - А. Ледрю-Роллена, Ф. Флокона и Л. Блана, которые "подталкивали Временное правительство к крайностям коммунизма". Ламартину удалось "восторжествовать над ними и спасти Париж от самых ужасных эксцессов". Атмосфера всеобщего страха и террора "сделали остальное, и внезапно все зажиточные слои населения, движимые инстинктом самосохранения, встали на сторону правительства, поддерживая его в деле восстановления идеи порядка и умеренности .

Таким образом, если французы, разделявшие демократические и социалистические идеалы, решили, что пробил час исполнения их самых заветных желаний, то большинство рядовых обывателей, напуганных кровавыми сценами, желали лишь восстановления порядка. Киселев писал: "Банды отпущенных на свободу и вооруженных каторжников уже успели сжечь и разорить замок Нейи, поместье Соломона Ротшильда и различные железнодорожные учреждения. Версаль и Сен-Клу избежали подобной участи только вследствие сопротивления Национальной гвардии, поддержанной частью войск"39. В этой связи Киселева очень беспокоила судьба русских подданных,


35 Там же, л. 7.

36 Там же, л. 6об. -7.

37 Там же, л. 51об.

38 Там же, л. 7об. -8.

39 Там же, л. 9 - 9об.

стр. 82

находившихся в Париже и не имевших возможности уехать из города, охваченного революцией. "По мере того, как личная безопасность будет постепенно восстанавливаться, - писал он в Петербург, - я попытаюсь помочь уехать отсюда всем русским, чье здоровье позволит отправиться в путь"40.

Свидетельством стремления парижан к восстановлению порядка являлась, по его мнению, реакция населения на траурную церемонию похорон жертв революции, организованную 4 марта в Париже. Хотя в ней приняли участие от 300 до 400 тыс. человек, церемония прошла спокойно, что, по замечанию российского дипломата, "весьма обезнадежило Временное правительство и в целом республиканцев, поскольку они не могли не признать, что, несмотря на все их усилия возбудить народные страсти и воображение посредством организации похоронного кортежа... огромное большинство населения осталось спокойным и безучастным, продемонстрировав тем самым свое уныние и растерянность после революции, которая всех застигла врасплох"41. Как отмечал Киселев, чем дальше "от того дня, когда королевство незаметно исчезло в Палате депутатов вследствие действий нескольких заговорщиков, поддержанных вооруженной бандой безумцев... тем большее уныние и сожаление охватывают почти все слои общества и особенно торговую буржуазию... Никто не скрывает своего разочарования настоящим и свою тревогу относительно будущего"42. Итак, он настойчиво подчеркивал мысль о том, что революция явилась полной неожиданностью не только для правящей элиты, но и для большинства французов, чей революционный порыв спал очень быстро, уступив место разочарованию, тревоге и апатии.

Эти настроения, по мнению дипломата, были свойственны не только столице, но и провинции: население Франции за пределами Парижа не имело воинственного энтузиазма и, более того, было "задето и унижено тем, что какие-то столичные сорванцы и бродяги распоряжаются без их ведома их судьбами, действуют против их воли и их интересов"43.

В целом Киселев склонялся к выводу, что республика получила поддержку как меньшее из зол, как альтернатива анархии и террору, что Франция поддержала революцию "за неимением лучшего", "согласившись с порядком вещей, который только что установился в Париже"44. Республика победила потому, что "не было ничего прочного, популярного или хотя бы обладающего видимостью власти и стабильности, чтобы ее заменить... В этот раз все почувствовали, что нет ничего лучшего, как объединиться вокруг людей, составляющих сейчас Временное правительство, пройти через испытание республикой, которую в этот момент ничто не может заменить, и что волей-неволей придется ее принять и поддержать"45.

Точно так же Киселев полагал, что умеренные политические группировки объединились вокруг Временного правительства не вследствие республиканских предпочтений, а опасаясь погружения Франции в пучину анархии. "В настоящий момент, - писал он, - все партии, за исключением тех, которые хотели бы подтолкнуть нынешнее правительство к крайностям якобинизма, именуемого в настоящее время "социализмом", "коммунизмом" и тому подобными терминами, группируются вокруг этого правительства и особенно вокруг г-на Ламартина не столько из-за любви или симпатии к республиканской форме нынешнего правительства, сколько вследствие инстинкта самосохранения и стремления упрочить материальный порядок. Сейчас все более или менее зажиточные слои парижского населения поддерживают людей, находящихся у власти, из-за страха перед чем-то более ужасным, а также из-за чувства признательности за то, что своим рвением, интеллектом и непрерывной деятельностью они смог-


40 Там же, л. 9об. -10.

41 Там же, л. 49об.

42 Там же, л. 49об. -50.

43 Там же, л. 51.

44 Там же.

45 Там же, л. 51 - 52.

стр. 83

ли защитить Париж от ужасных бедствий, угрожавших ему на протяжении вот уже почти пяти дней"46. По мнению Киселева, "все здравомыслящие люди осознают, что республиканская форма правления не отражает ни чаяний, ни симпатий Франции, однако, не имея в настоящее время ничего более подходящего, что смогло бы ее заменить или что обеспечило бы определенную стабильность, Франция принимает республику, вроде бы, очень хорошо, хотя, на самом деле, очень холодно"47.

В таких непростых условиях Временному правительству важно было укрепить силы порядка. Декретом от 8 марта всем гражданам разрешалось записываться гвардейцами. Эта мера, отмечал Киселев, была с энтузиазмом встречена в обществе: "Без различия в положении и партийной принадлежности, все те, кто не принадлежал прежде к Национальной гвардии, а именно - пэры, депутаты, гражданские и военные чиновники, простые ремесленники, спешат записаться в качестве добровольцев в различные ее легионы". Уже в первые три дня после свержения королевской власти, сообщал Киселев, "более 30 тыс. человек увеличили, таким образом, до 85 тыс. войско, составляющее Национальную гвардию Парижа; в эти дни террора они взяли в руки оружие, чтобы служить той общественной силе, которую революция только что разрушила. Эта поддержка и это содействие людей, по сути, наиболее оппозиционных по отношению к тем, кто стоит сейчас во главе государства, была и остается очень существенной как для того, чтобы преодолеть первые последствия ужаснейшего кризиса, так и для того, чтобы поддержать порядок и способствовать возрождению хоть какого-нибудь доверия к власти"48.

Еще одной сложной задачей, которую предстояло решить Временному правительству, являлись насущные социальные вопросы, ведь именно сельскохозяйственный, промышленный, торговый и финансовый кризисы, поразившие Францию в 1845 - 1847 гг., аккумулировали все проблемы Июльской монархии и усилили широкое недовольство правящим режимом. Стремясь успокоить народ, Временное правительство еще 25 февраля декретировало право на труд и приняло решение о создании национальных мастерских, выполнение которого было возложено на министра общественных работ П. Мари. Эти меры Киселев охарактеризовал как важные для "восстановления материального порядка в Париже", хотя и считал требования рабочих "необузданными и несправедливыми", полагая, что они лишь "стремятся к господству". В то же время, по его словам, действия властей означали, что "был сделан важный шаг к достижению порядка и спокойствия на улицах", однако "пока только этим прогресс и ограничивался, поскольку ни у кого нет настоящей уверенности и будущее представляется туманным даже самым убежденным оптимистам"49. Пожалуй, один лишь Ламартин "с преувеличенностью мечтателя и поэта, благонамеренного и честного... пребывал в полной уверенности, что анархистские и коммунистические провокации и замыслы были уже вряд ли вероятны с учетом симпатий, которые парижское население продемонстрировало к сохранению порядка и умеренных идей". Столь же оптимистичен, по мнению Киселева, Ламартин был и относительно решения социальных проблем, полагая, что "возбуждение и волнения среди рабочих классов пойдут на спад как вследствие улучшения их положения, так и вследствие насущной необходимости вернуться к работе, а также в силу внушительного сопротивления, которое они встретили со стороны Национальной гвардии, которая была сейчас подлинной общественной силой"50.

Положение самого российского дипломата в это время было весьма неопределенным, поскольку он еще не получил никаких распоряжений относительно своего пребывания в Париже. Царское правительство сознательно поддерживало такой зыбкий статус поверенного в делах. Между тем, английский посол лорд Норманби, как сооб-


46 Там же, л. 33об. -34.

47 Там же, л. 35об. -36.

48 Там же, л. 34об. -35.

49 Там же, л. 35об.

50 Там же, л. 69 - 70.

стр. 84

щал Киселев 28 февраля, уже получил распоряжение остаться в Париже и вступить в официальные отношения с Временным правительством Республики; остальные члены дипломатического корпуса ожидали подобных инструкций от своих дворов, а барону Арниму, послу Пруссии, было приказано выехать в Берлин, чтобы лично доложить о ситуации в Париже. Киселев писал также, что в "Насьональ" была опубликована статья, где говорилось, будто бы он, Киселев, по примеру своего прусского коллеги приступил к уничтожению посольских архивов, что якобы является косвенным подтверждением его скорого отъезда. Правда, газета тут же сама и опровергала это предположение, сообщая, что "видимое улучшение состояния дел вынудило" российского поверенного в делах "приостановить осуществление этой меры предосторожности"51.

В то время как Великобритания, Пруссия и Австрия признали Временное правительство, а их представители уже имели непосредственные контакты с Ламартином, Киселев, по его словам, тщательно избегал подобных контактов, так же как и общения с другими представителями Временного правительства. 6 марта он доносил К. В. Нессельроде: "Сегодняшние газеты пишут, будто бы у меня состоялась встреча с Ламартином. Я считаю своим долгом проинформировать Ваше превосходительство, что эта новость не имеет никаких оснований. До сего момента я не видел г-на Ламартина"52.

Серьезное беспокойство российского дипломата вызывала внешняя политика республиканской Франции. Он опасался, что французский пример окажется заразительным и французские революционеры, как это уже бывало в прошлом, выступят с идеей "экспорта революции". Революция действительно всколыхнула патриотические чувства французов, окрашенные революционным мессианством - верой в особую историческую роль Франции, призванной освободить угнетенные народы. Ситуация осложнялась тем, что в самом Временном правительстве не было единства по вопросу о внешнеполитической стратегии Франции. Часть республиканцев разделяла мнение министра внутренних дел А. О. Ледрю-Роллена, призывавшего к поддержке освободительных движений за границами Франции. Но большинство министров возражали против вмешательства во внутренние дела других стран и выступали за сохранение мирных отношений с иностранными державами. Министр иностранных дел Ламартин пытался лавировать между этими группировками.

Поскольку Киселев все еще не получил распоряжений вступить в официальные отношения с Временным правительством, он активно использовал сведения, поступавшие от коллег, в частности от английского посла К. -Г. Норманби. В донесении от 29 февраля Киселев информировал Нессельроде о состоявшейся накануне встрече Норманби и Ламартина. Английский посол, сообщая министру иностранных дел Франции о полученном им распоряжении остаться в Париже и вступить в официальные отношения с Временным правительством Республики, выразил надежду английского кабинета на то, "что новая Франция останется умеренной, миролюбивой и ограниченной рамками своей территории". Ламартин в свою очередь заверил английского дипломата, что таково было "желание и намерение Временного правительства, которое решило любой ценой сохранить порядок и самые умеренные идеи, допустимые при нынешнем состоянии дел"53. Таким образом, если в годы Июльской монархии республиканцы и оппозиция в целом критиковали правительство Гизо за его стремление сохранить мир "любой ценой", вырвав из контекста это высказывание тогдашнего министра, то, оказавшись у власти, они сами выразили приверженность миролюбивому и умеренному внешнеполитическому курсу.

В то же время, по словам английского дипломата, Ламартин, заявляя "о своем желании и твердости сохранять мир", подчеркнул, что "он никоим образом не вмешается (во внутренние дела другого государства. - Н. Т.), иначе как по просьбе суверена или


51 Там же, л. 10об. -11.

52 Там же, л. 54об.

53 Там же, л. 14 - 14об.

стр. 85

правительства, подвергшегося внешней атаке"54. В этом заявлении Ламартина прослеживается прямая аналогия с идеей невмешательства, провозглашенной либералами-орлеанистами в годы Июльской монархии, полагавшими, что в случае угрозы национальным интересам Франции или дружественных ей государств не только право, но и долг французского правительства состоит в том, чтобы вмешаться, в том числе и вооруженным путем, во внутренние дела иностранного государства.

Наибольшую тревогу у европейских монархов вызывали события в итальянских государствах и возможная вооруженная интервенция Австрии на Апеннинский полуостров с целью подавления в регионе революционного брожения. Повторялась ситуация начала 1830-х годов: как и тогдашнее французское правительство, нынешний министр иностранных дел заявил британскому послу, что, "если Австрия ограничится защитой своих итальянских провинций, не выходя за их пределы с целью вмешаться в дела других итальянских государств, он согласится с этим; однако в противном случае общественное мнение вынудит его действовать иначе".

В ходе этой встречи Ламартин довел до сведения Норманби содержание подготовленного им для дипломатических представителей Франции за рубежом манифеста, который должен был быть разослан 2 марта и где сообщалось, что "содержащаяся в нем фраза о том, "что новая форма правления не изменила положения Франции в Европе", должна подразумевать, что Временное правительство было готово и стремилось уважать существующие договоры, но что в условиях современных умонастроений было невозможно безоговорочно соблюдать эти договоры"55. Забегая вперед, отметим: в манифесте говорилось, что низложение монархии и "провозглашение Французской республики нельзя рассматривать как акт агрессии против любой формы правления". Но вместе с тем манифест объявлял договоры 1815 г. потерявшими юридическое значение, кроме тех их положений, которые касались территориального устройства. Ламартин призвал другие государства "по доброй воле согласиться с освобождением республики от их бремени" и обещал всестороннюю поддержку, в том числе и военными средствами, "угнетенным национальностям в Европе и за ее пределами".

Кроме того, в ходе разговора с лордом Норманби Ламартин заверил дипломата, что, пока он, Ламартин, "будет находиться у власти, он сможет добиться преобладания умеренных и миролюбивых идей, которые, впрочем, кажется, уже доминируют в общественном мнении над идеями войны и революционной интервенции". Что касается позиции британского кабинета, то она заключалась, как объяснил Норманби, в признании Временного правительства. Норманби, по словам Киселева, полагал, что "Европа поступила мудро, не выступив против современной Франции, потому что в подобном случае это привело бы к консолидации и очередному возбуждению умов в Италии, Швейцарии и даже Германии". Австрийский посол граф Аппоньи, писал Киселев, был солидарен со своим английским коллегой56. И в этом также повторялась ситуация лета 1830 г.: в целях сохранения общеевропейской стабильности и пресечения возможных экспансионистских намерений Франции европейские монархи снова, как и после Июльской революции, сочли целесообразным признать режим, рожденный революцией.

Киселев, однако, не разделял оптимизма и уверенности Ламартина и опасался роста реваншистских и воинственных настроений в правящих кругах Франции. Уже 3 марта, т.е. на следующий день после обнародования вышеупомянутого манифеста, Киселев сообщал в Петербург, что радикальные республиканцы, которых он именовал "якобинцами и экзальтированными", "вне всякого сомнения, постараются вовлечь в войну умеренных республиканцев, среди которых они особенно нападают на г-на Ламартина и большинство его нынешних коллег". Как отмечал дипломат, "весьма вероятно.., что умеренные политики, исходя из своих интересов, подтолкнут нынешних


54 Там же, л. 15 - 15об.

55 Там же, л. 15об. -16об.

56 Там же, л. 17 - 17об.

стр. 86

республиканцев к войне". По его мнению, они могли рассчитывать на два варианта развития событий. Во-первых, если Франция выступит нападающей стороной, то консервативная Европа, видя ее разрозненной и ослабленной, сможет восстановить в стране монархический принцип и порядок вещей, к которому, по словам Киселева, умеренные политические силы во Франции могли только стремиться. Во-вторых, если республиканцы подвергнутся нападению извне, защищающаяся Франция сможет продемонстрировать свое единство и получить поддержку швейцарских и итальянских республиканцев. "В этом случае может возникнуть некая новая расстановка сил, воспользоваться которой попытается кто угодно", - делал вывод дипломат57.

Кроме того, на войну, как возможное средство восстановления монархии, могли, по мнению Киселева, делать ставку легитимисты, сторонники восстановления династии Бурбонов. Он отмечал, что они "открыто высказались за Временное правительство, во-первых, из-за своей ненависти к младшей ветви (имеются в виду Орлеаны, младшая ветвь династии Бурбонов. - Н. Т.), которая только что была ниспровергнута, во-вторых, может быть, с подспудной мыслью, что единственным средством, с помощью которого они могут достичь успеха, является война, которую может легко спровоцировать необузданность, неосторожность и самоуверенность республиканцев". Киселев выражал опасение, что даже "те люди, которые еще недавно были самыми миролюбивыми, дошли до того, что стали усматривать спасение Франции в войне, которая может привести к движению за восстановление монархических принципов". "Вполне возможно и вполне вероятно, я полагаю, - писал он далее, - что эти люди, которым нечего ожидать от революции, которым нечем удивить Францию и Европу, больше других попытаются подтолкнуть республиканцев к войне. Если эта война будет иметь наступательный характер со стороны республиканцев, это разъединит и ослабит страну до такой степени, что возродит в душах глубинные промонархические настроения". В то же время дипломат считал, что авторитет монархии во Франции был весьма низок, поскольку разразившаяся революция "нанесла удар как по теоретическим постулатам, так и по реальным достижениям представительной монархии. Помимо того, что сама монархическая идея была непопулярна, что снижало шансы легитимистов, умеренные политики, по мнению Киселева, "будут вести себя спокойно и... пока не станут создавать особых затруднений для нынешнего правительства, которое воспринимается ими как якорь спасения в той буре, которая только что пронеслась над страной59 .

Во внешнеполитической умеренности и миролюбии Временного правительства Ламартин заверил и дипломатического представителя Австрийской империи графа Аппоньи, разговор с которым состоялся у него 9 марта. Как сообщал Киселев, Ламартин заявил австрийскому послу, что "все его чаяния и искренние усилия были направлены на сохранение мира, и это желание являлось почти единодушным во Франции". По словам Ламартина, в нынешнем положении Франции война не кажется ему ни предположительной, ни вероятной. Единственное, что, по мнению министра, могло спровоцировать войну, так это события на Апеннинском полуострове. Так же как и в разговоре с Норманби, Ламартин подчеркнул, что он признает за Австрией право защищать свое территориальное статус-кво в итальянских владениях, однако заявил, что "французскому правительству будет сложно оставаться безучастным, если Австрия выйдет за пределы своих границ и вступит на территорию других итальянских государств"60.

Поскольку разногласия между Францией и Австрией были весьма острыми, Аппоньи было предписано занять выжидательную позицию, оставаясь в Париже без


57 Там же, л. 38 - 38об.

58 Там же, л. 36 - 37об.

59 Там же, л. Зб-Збоб.

60 Там же, л. 66об. -67об.

стр. 87

какого-либо официального статуса. С Ламартином австрийский посол отныне мог встречаться только как частное лицо61.

Итак, несмотря на миролюбивые заявления Ламартина и его заверения в том, что "республиканская форма правления не изменила ни положения Франции в Европе, ни ее искренних намерений по поддержанию гармоничных отношений с державами, желающими, как и она, независимости для всех наций и мира во всем мире"62, опасения российского дипломата подтвердились: революционная волна, зародившись в Италии и набрав силу во Франции, стремительно понеслась по Европе, перекинулась на Австрию и Пруссию и революция, таким образом, приобрела синхронный характер.

Поскольку обстановка в Париже оставалась крайне нестабильной, 3 марта Киселеву было предписано покинуть Францию. Однако российский дипломат так же, как после Июльской революции 1830 г. граф К. О. Поццо ди Борго, счел целесообразным остаться в столице Франции, полагая, что при необходимости сможет оказать содействие русским подданным, не имевшим возможности выехать из Парижа, а также опасаясь, что его отъезд только осложнит ситуацию. В депеше графу Нессельроде от 26 марта свое решение он объяснял так: "Пребывание наших соотечественников... в Париже, а также значительная польза, которую я мог принести, сообщая императорскому правительству позитивные сведения о первых шагах республики и временном сохранении всех дипломатических миссий, являются, смею предположить, достаточными основаниями, чтобы оправдать мое решение не покидать свой пост без особого дальнейшего распоряжения, и я смею надеяться, что, принимая во внимание эти рассуждения, наше августейшее величество одобрит то, что я счел необходимым сделать в спешном порядке. Если мне придется покинуть Париж, я воспользуюсь предоставленной мне свободой действий относительно выбора направления отъезда и постараюсь оставить свой пост как можно незаметнее, поскольку уже сейчас журналисты распространили новость об отъезде посольства, что в нынешнем состоянии брожения умов может вызвать чрезмерное и даже опасное для нас недовольство"63.

Самым актуальным внутриполитическим вопросом для Франции в то время являлись выборы в Учредительное собрание, назначенные Временным правительством на 9 апреля. Демократические клубы выступали за их перенос на более поздний срок, утверждая, что большинство населения, в частности крестьянство, еще не готово сделать осмысленный политический выбор, чем могут воспользоваться противники республики и демократии. Временное правительство осознавало эту опасность, но уповало на административные рычаги влияния на избирателей. Министр внутренних дел Ледрю-Роллен направил в провинцию эмиссаров правительства с целью осуществления контроля над местной администрацией и подготовки к выборам.

Прогнозируя результаты будущих выборов, Киселев не сомневался в победе республиканцев: "Под влиянием находящихся у власти республиканцев и морального террора, который давит на сознание большинства.., каковы бы ни были монархические симпатии, явно ощущаемые в стране, в ходе голосования победительницей выйдет Республика"64.

7 марта у лорда Норманби Киселев встретил графа Моле. Убежденный монархист, Моле также был уверен, что именно республиканцы одержат победу на выборах. По его словам, "республика, несмотря на жалкие симпатии во Франции, обязательно будет подтверждена Учредительным собранием и, вероятно, стабильно просуществует на протяжении, может быть, еще трех лет, прежде чем будет заменена монархическим режимом, гораздо более соответствующим чаяниям и надеждам страны"65. По мнению Моле, у республики во Франции просто не было альтернативы, поскольку ни одна из


61 Там же, л. 84 - 84об.

62 Там же, л. Зоб.

63 Там же, л. 139 - 142об.

64 Там же, л. 52 - 52об.

65 Там же, л. 59 - 59об.

стр. 88

других сил не могла рассчитывать на массовую поддержку. "Ни герцог Бордосский, ни граф Парижский с регентшей, никакая другая комбинация не предоставят стране никакой гарантии стабильности или реальных выгод на фоне тех событий, которые повергли всех в состояние печали и подавленности"66, - передавал слова экс-министра Киселев.

Уверенность в победе республиканцев на грядущих выборах в Учредительное собрание продемонстрировал и сам Ламартин в разговоре с австрийским послом, о чем Киселев сообщал в Петербург. Французский министр заявил графу Аппоньи, что различные политические силы, исходя из своих собственных целей, будут вынуждены поддержать республиканцев; они не будут заниматься саморекламой и окажут содействие восстановлению порядка. По мнению Ламартина, легитимисты, откровенно высказавшиеся за республику, не совершат ошибки поспешно поднять свое знамя, хотя впоследствии, признавал он, у них могут появиться шансы на успех. То же самое касалось и сторонников установления регентства. Однако, как заявил Ламартин, "для всего этого нужно было время, и, ожидая, все партии, действуя в угоду собственным интересам, должны были присоединиться к Республике"67.

После массовой демонстрации буржуазных батальонов Национальной гвардии, состоявшейся 17 марта, выборы в Учредительное собрание были перенесены на 23 апреля. Пока же Временному правительству предстояло решить не менее сложные финансовые вопросы. У дверей банков выстраивались очереди вкладчиков, желавших забрать свои сбережения, многие банки из-за нехватки наличности вынуждены были прекратить операции. Над ними нависла угроза банкротства. Акции Французского банка - главного эмиссионного центра страны - упали на 25%. Чтобы стабилизировать банковскую систему, правительство подчинило Французскому банку провинциальные банки, превратившиеся, по существу, в его отделения, и ввело принудительный курс банкнот. Одновременно были выпущены купюры достоинством 100 франков (ранее в обращении находились билеты достоинством не менее 500 франков).

Все эти меры были полезны, но явно недостаточны. Экономический кризис и революция подорвали государственный кредит. Правительство испытывало большие трудности с выполнением своих финансовых обязательств. Чтобы поддержать государственный кредит, оно досрочно выплатило проценты по своим займам. Но, поскольку государственная казна опустела, 17 марта было принято решение о 45-процентном увеличении всех прямых налогов сроком на один год.

В целом Киселев одобрял действия французского правительства в этом вопросе и 22 марта сообщал Нессельроде: "Порядок пока еще сохраняется в Париже. Финансовый кризис все еще очень силен, но надо надеяться, что объединенные усилия правительства и капиталистов приведут к ликвидации этой опасной ситуации"68. Вместе с тем Киселев не разделял энтузиазма французских властей, и прежде всего "честного и прямодушного мечтателя и поэта" Ламартина, относительно скорого преодоления социально-политического и финансового кризиса, и в своем донесении писал: "Видя все то, что происходит здесь, и, несмотря на то, что я рискую показаться излишне мнительным, я не могу столь же радостно наблюдать ни за финансовым кризисом, угрожающим одновременно банкирам, коммерсантам и промышленникам, ни за поведением трудящихся классов, взбудораженных пагубными теориями организации труда, имеющими подспудную мысль установления коммунизма, ни за разложением и дезорганизацией армии"69.

Киселев не верил в длительность и стабильность французской республики. "Надо полагать, - говорилось в его письме Нессельроде от 3 марта, - что этот ужасный пример и жуткий урок не пройдут даром для тех, кто попытается вывести страну из этой


66 Там же, л. 60-60об.

67 Там же, л. 70 - 70об.

68 Там же, л. 127 - 127об.

69 Там же, л. 71.

стр. 89

трагической ситуации, и надо верить, что это откроет глаза тем, кто обольщается иллюзиями относительно долговечности и прочности этого режима"70. Однако российский дипломат считал, что европейские державы должны придерживаться выжидательной и осторожной тактики в отношении Франции, дабы не спровоцировать ее на эскалацию революции, тем более что страна и так была ослаблена внутриполитической борьбой. Он высказал свои соображения на этот счет в письме от 6 марта: "Как бы то ни было, в условиях возбуждения, которое царствует в сознании (французов. -Н. Т.), и в условиях столкновения всех интересов и амбиций, явившегося следствием жестокого потрясения, которому только что подвергся социальный и политический порядок в этой стране... я полагаю, что монархическая и консервативная Европа, принимая меры предосторожности, может себе позволить в настоящий момент только наблюдать, как страна ослабевает и дезорганизуется вследствие внутренних разногласий и потрясений"71. Киселева очень беспокоила внутренняя ситуация во Франции. 13 марта он доносил в Петербург: "Беспокойство и тревога усиливаются здесь день ото дня, и всем будущее видится в самых мрачных тонах"72.

Первая встреча Киселева с Ламартином состоялась только 5 апреля. Российский поверенный в делах так описывал свой визит к французскому министру: "Вчера я впервые был у г-на Ламартина, который устроил мне самый радушный прием. Я сообщил ему, что, если я не посетил его раньше, то это исключительно по причине расстояний, отделяющих меня от правительства, поскольку я не мог ничего ему сообщить от своего имени лично и знал, насколько он был занят, чтобы отвлекать его без особой необходимости от его важных трудов"73. Киселев поспешил заверить министра иностранных дел Франции в миролюбивом настрое императора и его лояльном отношении к французской республике.

К этому времени позиция Николая I, и в самом деле, смягчилась, по сравнению с его первоначальной реакцией на февральские события во Франции, когда он воскликнул: "Седлайте коней, господа, во Франции революция!". Интересно, что, как 18 лет назад император готов был с оружием в руках защищать поверженного Карла X, так и теперь он готов был броситься в бой - по крайней мере, в первый момент - ради восстановления режима Луи Филиппа, режима пусть и ненавистного, и узурпаторского, и вовсе не "братского", но все-таки монархического. Однако так же, как и в 1830 г., умеренность возобладала, и Николай Павлович в конце концов солидаризовался с великими державами относительно миролюбивого курса в отношении республиканской Франции.

В подтверждение своих слов Киселев зачитал Ламартину частное письмо Нессельроде от 3 марта, опустив только приказ о собственном возвращении в Петербург. Со своей стороны Ламартин заверил Киселева, что позиция России полностью соотносится с миролюбивыми намерениями Франции, сформулированными в его манифесте представителям Франции за рубежом. Ламартин, по словам Киселева, "принялся долго и красноречиво защищать искреннее желание Временного правительства сохранить мир и его твердое решение воздерживаться от всяких революционных акций за пределами французских границ"74.

Более того, в ходе этой беседы Ламартин заявил российскому дипломату, что наиболее естественным для Франции являлся бы союз именно с Россией. Этот альянс, сказал он, был бы взаимовыгодным, поскольку Россия и Франция "имели, может быть, больше естественного сходства, чем какие-либо другие (страны. - Н. Т.)". По мнению французского министра, этот союз "был только вопросом времени и благоприятных обстоятельств", а единственным серьезным камнем преткновения в отношениях


70 Там же, л. 37об. -38.

71 Там же, л. 53 - 53об.

72 Там же, л. 77.

73 Там же, л. 168 168об.

74 Там же, л. 170об. -171.

стр. 90

между двумя странами являлся польский вопрос. Да и то, по заявлению Ламартина, симпатии французов к полякам были "несколько надуманными"75. Ту же мысль о взаимовыгодном сотрудничестве между Францией и Россией Ламартин будет развивать перед Киселевым и в ходе последующих встреч. В частности, спустя несколько дней после первого разговора, беседуя с российским дипломатом, он вновь заявил, что, по его мнению, "Россия ... была единственной страной, с которой Франция могла бы заключить настоящий альянс в рамках большой политики; все остальные союзы были бы для нее только неполитическими и временными"76.

Однако все эти эмоциональные заявления французского министра Киселев характеризовал не иначе, как "мечтания". Столь же наивно, сколь и оптимистично, по мнению российского дипломата, Ламартин оценивал и внутриполитическую ситуацию во Франции. Признавая недостаточную прочность новой власти, министр в то же время подчеркнул, что "в народе был такой здравый смысл, такое уважение к семье и собственности, что благодаря этим обстоятельствам, а также благоразумию, царящему в массах, ситуация в Париже являлась стабильной", а страна "переживала время самое трудное, но и самое счастливое"77.

Свой разговор с Ламартином Киселев резюмировал следующим образом: "Вот в таких красках живописал он мне ближайшее будущее, не говоря ни о финансовом кризисе, который продолжает разорять все классы и осложнять ситуацию, ни о серьезных затруднениях, вызванных пагубными теориями организации труда, ни о деморализации и разложении армии, дисциплина которой сейчас крайне ослаблена. Наряду с учтивостью и предупредительностью, уверенность и крайний оптимизм характеризуют слова Ламартина, отдающие поверхностностью, отсутствием предвидения и напыщенностью"78.

Что касается самого Киселева, то он оценивал положение дел во Франции весьма пессимистично. Отсрочка с выборами в Учредительное собрание и пролонгирование временного режима, считал он, были чреваты абсолютной дезорганизацией власти в стране; Францию ожидала "нехватка денег из-за вероятного отказа департаментов платить налоги; громкие банкротства и неизбежность войны". И делал неутешительный вывод: "Многие местности не хотят признавать республику; похоже, что Нант, Вандея и часть Бретани намерены ей открыто сопротивляться... Франция отдается во власть самого большого внутреннего раскола"79.

Как он и предполагал, республика просуществовала во Франции очень недолго. Люди, спровоцировавшие революционную бурю, оказались искусными демагогами, но плохими политиками, не способными реализовать обещанные реформы, или же, как Ламартин, идеалистами и романтиками. Более того, в дни июньского восстания 1848 г. республиканцы жестоко расправились с представителями того самого доведенного до отчаяния народа, от имени и во благо которого всегда совершаются революции. Во время восстания погибло около 11 тыс. рабочих, столько же было брошено в тюрьмы или выслано, а полторы тысячи - расстреляны без суда. Было очевидно, что дни республики сочтены. Княгиня Д. Х. Ливен, русская подданная, с 1835 г. проживавшая во Франции и вынужденная уехать из революционного Парижа в Великобританию80, так отзывалась о политической ситуации в стране: "Перейдут от диктатуры к хаосу, чтобы вновь оказаться во власти диктатуры. Горячечный жар или смирительная рубашка -но что в итоге?". По ее мнению, республика во Франции была очень непрочной; вся страна, включая простой люд, желала восстановления монархии: "Даже рабочие пред-


75 Там же, л. 175 - 175об.

76 Там же, л. 243об. -244.

77 Там же, л. 176об. -177.

78 Там же, л. 179 - 180.

79 Там же, л. 117об. -119.

80 О ней подробнее см. Таньшина Н. П. Княгиня Ливен. Любовь, политика, дипломатия. М., 2009.

стр. 91

местий... говорят: "С тех пор как богатые исчезли, мы стали еще беднее; это не может больше продолжаться, нам нужен король""81.

На президентских выборах 10 декабря 1848 г., вопреки всем прогнозам, оглушительную победу одержал Луи-Наполеон Бонапарт, племянник императора Наполеона I. Под предлогом защиты республики он 2 декабря 1851 г. осуществил государственный переворот, а ровно через год был объявлен императором Наполеоном III82. Несмотря на то, что республика прекратила свое существование, опыт практической демократии, к которому приобщились миллионы граждан, в перспективе послужил прочной основой для республиканской формы правления во Франции.

* * *

Пожалованный в 1851 г. в тайные советники, Н. Д. Киселев сохранил свой пост и при Второй империи. С началом Крымской войны, вручив министру иностранных дел Франции А. Валевскому ноту о прекращении дипломатических сношений между Россией и Францией, он покинул Париж и отправился в Германию. 8 июня 1855 г. Киселев был назначен чрезвычайным посланником и полномочным министром при римском и тосканском дворах. В этой должности он пребывал до 1864 г., после чего стал представителем России при короле объединенной Италии Викторе-Эммануиле II. Киселев занимал этот пост до своей смерти в 1869 г. А спустя два года во Франции разразилась очередная революция.


81 Государственный архив Российской Федерации, ф. 728, оп. 1, т. 2, д. 1664, л. 127об. -128, 156об. -157.

82 См.: Черкасов П. П. Наполеон III - император французов. - Новая и новейшая история,

2012, N3.


© biblioteka.by

Постоянный адрес данной публикации:

https://biblioteka.by/m/articles/view/ФРАНЦУЗСКАЯ-РЕВОЛЮЦИЯ-1848-года-ПО-ДИПЛОМАТИЧЕСКИМ-ДОНЕСЕНИЯМ-РОССИЙСКОГО-ВРЕМЕННОГО-ПОВЕРЕННОГО-В-ДЕЛАХ-Н-Д-КИСЕЛЕВА

Похожие публикации: LБеларусь LWorld Y G


Публикатор:

Беларусь АнлайнКонтакты и другие материалы (статьи, фото, файлы и пр.)

Официальная страница автора на Либмонстре: https://biblioteka.by/Libmonster

Искать материалы публикатора в системах: Либмонстр (весь мир)GoogleYandex

Постоянная ссылка для научных работ (для цитирования):

Н. П. ТАНЬШИНА, ФРАНЦУЗСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ 1848 года ПО ДИПЛОМАТИЧЕСКИМ ДОНЕСЕНИЯМ РОССИЙСКОГО ВРЕМЕННОГО ПОВЕРЕННОГО В ДЕЛАХ Н. Д. КИСЕЛЕВА // Минск: Белорусская электронная библиотека (BIBLIOTEKA.BY). Дата обновления: 10.02.2020. URL: https://biblioteka.by/m/articles/view/ФРАНЦУЗСКАЯ-РЕВОЛЮЦИЯ-1848-года-ПО-ДИПЛОМАТИЧЕСКИМ-ДОНЕСЕНИЯМ-РОССИЙСКОГО-ВРЕМЕННОГО-ПОВЕРЕННОГО-В-ДЕЛАХ-Н-Д-КИСЕЛЕВА (дата обращения: 28.03.2024).

Найденный поисковым роботом источник:


Автор(ы) публикации - Н. П. ТАНЬШИНА:

Н. П. ТАНЬШИНА → другие работы, поиск: Либмонстр - БеларусьЛибмонстр - мирGoogleYandex

Комментарии:



Рецензии авторов-профессионалов
Сортировка: 
Показывать по: 
 
  • Комментариев пока нет
Похожие темы
Публикатор
Беларусь Анлайн
Минск, Беларусь
349 просмотров рейтинг
10.02.2020 (1508 дней(я) назад)
0 подписчиков
Рейтинг
0 голос(а,ов)
Похожие статьи
Белорусы несут цветы и лампады к посольству России в Минске
Каталог: Разное 
5 дней(я) назад · от Беларусь Анлайн
ОТ ЯУЗЫ ДО БОСФОРА
Каталог: Военное дело 
7 дней(я) назад · от Yanina Selouk
ИЗРАИЛЬ - ТУРЦИЯ: ПРОТИВОРЕЧИВОЕ ПАРТНЕРСТВО
Каталог: Политология 
7 дней(я) назад · от Yanina Selouk
Международная научно-методическая конференция "Отечественная война 1812 г. и Украина: взгляд сквозь века"
Каталог: Вопросы науки 
7 дней(я) назад · от Yanina Selouk
МИРОВАЯ ПОЛИТИКА В КОНТЕКСТЕ ГЛОБАЛИЗАЦИИ
Каталог: Политология 
8 дней(я) назад · от Yanina Selouk
NON-WESTERN SOCIETIES: THE ESSENCE OF POWER, THE PHENOMENON OF VIOLENCE
Каталог: Социология 
10 дней(я) назад · от Yanina Selouk
УЯЗВИМЫЕ СЛОИ НАСЕЛЕНИЯ И БЕДНОСТЬ
Каталог: Социология 
10 дней(я) назад · от Беларусь Анлайн
EGYPT AFTER THE REVOLUTIONS: TWO YEARS OF EL-SISI'S PRESIDENCY
Каталог: Разное 
20 дней(я) назад · от Yanina Selouk
ВОЗВРАЩАТЬСЯ. НО КАК?
Каталог: География 
20 дней(я) назад · от Yanina Selouk
АФРИКА НА ПЕРЕКРЕСТКЕ ЯЗЫКОВ И КУЛЬТУР
Каталог: Культурология 
20 дней(я) назад · от Yanina Selouk

Новые публикации:

Популярные у читателей:

Новинки из других стран:

BIBLIOTEKA.BY - электронная библиотека, репозиторий и архив

Создайте свою авторскую коллекцию статей, книг, авторских работ, биографий, фотодокументов, файлов. Сохраните навсегда своё авторское Наследие в цифровом виде. Нажмите сюда, чтобы зарегистрироваться в качестве автора.
Партнёры Библиотеки

ФРАНЦУЗСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ 1848 года ПО ДИПЛОМАТИЧЕСКИМ ДОНЕСЕНИЯМ РОССИЙСКОГО ВРЕМЕННОГО ПОВЕРЕННОГО В ДЕЛАХ Н. Д. КИСЕЛЕВА
 

Контакты редакции
Чат авторов: BY LIVE: Мы в соцсетях:

О проекте · Новости · Реклама

Biblioteka.by - электронная библиотека Беларуси, репозиторий и архив © Все права защищены
2006-2024, BIBLIOTEKA.BY - составная часть международной библиотечной сети Либмонстр (открыть карту)
Сохраняя наследие Беларуси


LIBMONSTER NETWORK ОДИН МИР - ОДНА БИБЛИОТЕКА

Россия Беларусь Украина Казахстан Молдова Таджикистан Эстония Россия-2 Беларусь-2
США-Великобритания Швеция Сербия

Создавайте и храните на Либмонстре свою авторскую коллекцию: статьи, книги, исследования. Либмонстр распространит Ваши труды по всему миру (через сеть филиалов, библиотеки-партнеры, поисковики, соцсети). Вы сможете делиться ссылкой на свой профиль с коллегами, учениками, читателями и другими заинтересованными лицами, чтобы ознакомить их со своим авторским наследием. После регистрации в Вашем распоряжении - более 100 инструментов для создания собственной авторской коллекции. Это бесплатно: так было, так есть и так будет всегда.

Скачать приложение для Android