Libmonster ID: BY-487
Автор(ы) публикации: Ю. И. ИГРИЦКИЙ

Немарксистская литература по тематике Великой Октябрьской социалистической революции по сравнению с немарксистской литературой по другим основным проблемам истории СССР подверглась, пожалуй, наиболее основательному критическому анализу в нашей научной печати. Тем не менее потребность в нем сохраняется в силу постоянного количественного роста этой историографии, а также качественных изменений ее подходов и концепций, используемых для объяснения предпосылок, хода и последствий первой в мире социалистической революции.

Усложнение и дифференциация политического и идеологического развития современного мира все более затрудняют выделение в науке "классово чистых" явлений и направлений. Цели, интересы, идеи буржуазных, мелкобуржуазных и даже небуржуазных течений, группировок, сил все чаще, вступая в противоречие (порой более острое, чем ранее), в одних аспектах, сближаются и переплетаются в других. Одним из объединяющих их начал является неприятие идеи пролетарской революции как закономерности исторического процесса в общемировом масштабе. Вместе с тем многие элементы марксистской теории в прямом или опосредованном виде проявляют себя в этих течениях. Этого, разумеется, мало для того, чтобы сделать вывод о решительном разрыве их представителей с методологией истории, присущей буржуазным общественным наукам. Но и относить мировоззрение исследователей-эклектиков такого рода целиком к буржуазной идеологии также неправомерно. Вопрос о направлениях в идеологической жизни несоциалистических стран таким образом достаточно сложен и требует дальнейшего углубленного изучения. Исходя именно из понимания этой сложности целесообразно - до внесения большей ясности - пользоваться термином "немарксистская историография" как более общим по сравнению с термином "буржуазная историография", позволяющим охватить большее число разнородных работ.

О количественном росте немарксистской историографии Октябрьской революции можно прежде всего судить по десяткам книг (монографий, сборников статей, хрестоматий и публикаций документов), вышедших в крупнейших капиталистических странах за последние годы. Интерес на Западе к событиям 1917 г. в России с течением времени отнюдь не снижается. Современные буржуазные идеологи и политики ищут в том, что произошло тогда в нашей стране, ответ на вопрос о перспективе дальнейшего противоборства двух общественных систем. "Ни одно событие не оказало большего влияния на XX век, чем большевистская революция", - так характеризует значение Октября один из американских политических словарей1 . "Никакое другое аналогичное событие в мировой истории не


1 Me Crea B., Piano J., Klein G. The Soviet and East - European Political Dictionary. Oxford. 1984, p. 14.

стр. 56


оказало столь решающего воздействия на международное рабочее движение как российская революция", - говорится в исследовании социал-демократической направленности, вышедшем в Европе2 . Почти дословное совпадение фразеологии разных авторов свидетельствует о том, что и в 1980 годах мировое значение Октябрьской революции оценивается на Западе столь же высоко, как 10, 20 и 30 лет тому назад (о чем можно судить по часто цитировавшимся у нас высказываниям Дж. Биллингтона, Р. Уорта, И. Дейчера, Дж. Кеннана, У. Чемберлина)3 .

Конечно, признание огромной роли Октября для судеб мира вовсе не означает согласия западных авторов с нашей оценкой этой роли. То, что позитивно с точки зрения коммунистов, как правило, является неприемлемым и негативным для их противников. По понятным причинам последних волнует будущность капиталистической системы, которой Октябрьская революция нанесла ощутимый удар. Отсюда настороженность в отношении революций вообще как факторов дестабилизации капитализма. "Ключевым вопросом - до конца века - является вопрос революции", - констатировалось в одной из статей по проблемам внешней политики, опубликованной в начальный период президентства Р. Рейгана4 .

Немарксисты не принимают Великий Октябрь как событие, определившее "генеральное направление" мирового развития и положившее начало "необратимому процессу - смене капитализма новой, коммунистической общественно-экономической формацией"5 . Это неприятие выступает одновременно и как вывод из их исследований и как априорная посылка, диктующая им соответствующие оценки ленинизма, теоретической и практической деятельности большевистской партии. Поэтому сохраняются (а в отдельные периоды, как, например, при усилении консервативных тенденций в буржуазной идеологии и политике, выдвигаются на авансцену) явно предвзятые, откровенно антикоммунистические концепции и версии Октябрьской революции; потому так нелегко дается отход от этих стереотипов тем историкам на Западе, которые стремятся глубже вникнуть в богатый, разнообразный и ширящийся круг источников.

Нарастание антисоветских тенденций в публицистике крупнейших капиталистических стран в конце 70-х годов побудило реалистически мыслящих немарксистов поставить вопрос о необходимости отстаивать историческую истину. С этих позиций выступил один из наиболее вдумчивых западных авторов ныне покойный профессор Кембриджского университета Э. Х. Карр. Отметив, что на Западе настойчиво муссируется тема "негативных последствий революции", он заявил: "Опасность состоит не в том, чтобы забелить пятна в истории революции - цену человеческих страданий и преступлений, совершенных от ее имени. Действительная опасность состоит в том, что мы можем вообще пройти мимо ее огромных достижений". Главными из этих достижений Карр назвал "преобразование жизни простых людей", "продвижение вперед к осуществлению экономической программы социализма"6 .

Сейчас, когда отмечается 70-летие нового общества, рожденного Октябрем, нет резона давать характеристику всем направлениям и позициям в немарксистской историографии, которые, сплетаясь и разъединяясь на протяжении десятилетий, сформировали ее как некое единое целое; о них хорошо известно по достаточно обширной советской литерату-


2 Low R. Otto Bauer und die russische Revolution. Wien. 1980, S. 1.

3 См., напр.: Марушкин Б. И., Иоффе Г. З., Романовский Н. В. Три революции в России и буржуазная историография. М. 1977, с. 4, 11; Игрицкий Ю. И. Мифы буржуазной историографии и реальность истории. М. 1974, с. 78.

4 Hoffman S. Foreign Policy: What's To Be Done? - The New York Review of Books, April 30, 1981, p. 34.

5 Материалы XXVII съезда Коммунистической партии Советского Союза. М. 1986, с. 124.

6 Carr E. H. The Russian Revolution and the West. - New Left Review, September 1978, pp. 25 - 26.

стр. 57


ре7 . Целесообразнее выделить блоки узловых вопросов, которым в немарксистской литературе последнего десятилетия уделяется наибольшее внимание - социально-экономические и политические предпосылки социалистической революции; взаимосвязь между социальной базой и политической армией Октября; характер власти, установленной им.

* * *

Проблематика социально-экономических предпосылок событий 1917 г. долгое время находилась на задворках немарксистской историографии. В работах ренегатов и других ярых антикоммунистов (Б. Вольф, Л. Шапиро, С. Хук), политологов, искавших в истории доводы в пользу версии о "тоталитарной" природе советского общественного строя (М. Фейнсод, А. Майер, А. Улам), не говоря уже о белоэмигрантских авторах, протаскивалась концепция узковерхушечного, антидемократического характера Октябрьской революции. Эта концепция и доминировала в западной литературе в течение 15 - 20 лет после второй мировой войны. Вразрез с нею шли труды У. Чемберлина и Э. Х. Карра. Хотя им и отдавались формальные почести, мало кто из западных историков пытался развить их посылки о наличии достаточно широкой социальной базы Октября.

Западная литература о событиях 1917 г. в России, пишет профессор Гавайского университета Р. Уэйд, имела тенденцию слишком много внимания уделять политическим фигурам высшего ранга за счет низших слоев общества. Казалось, главные фигуры действовали в вакууме, как бы подвешенные в воздухе, а "темные массы" оставались в целом "бездеятельными"8 . Еще более эмоционально выразила порицание этой тенденции сотрудница Принстонского университета Д. Кэнкер. "Поистине удивительно, - отмечала она, - что при огромном интересе к русской революции в течение столь многих лет историки уделяли так мало внимания социальной стороне революции, процессу, посредством которого крестьяне, рабочие, горожане, солдаты и матросы оказались вовлеченными в революцию. Особенно удивительно, что роль рабочих, во имя которых революция 1917 г. была совершена, удостоилась столь малого внимания"9 . По мнению Кэнкер, некоторые западные "интеллектуалы со светлым умом" смотрели на "так называемые темные массы" сверху вниз, считая, что они "иррациональны, легко увлекаемы и становятся жертвами махинаций политических лидеров"10 .

Положение стало меняться, когда, начиная со второй половины 60-х и особенно в 70-х годах, теория "тоталитаризма" оказалась потесненной теорией "модернизации", обратившейся к более глубоким причинам исторического процесса, а также различными концепциями социального развития (прежде всего идущими от французской школы "Анналов"), в которых важная роль отводилась массовым движениям. Появились статьи и книги Л. Хеймсона, Т. фон Лауэ, М. Ферро, А. Рабиновича, Дж. Кипа, Д. Гайера, Р. Лоренца, И. Нетцольда и других западных авторов, признавших наличие острых общественных противоречий в России как фактора, неудержимо ведшего страну к революционным потрясениям. А вслед за этими исследованиями (отнюдь не равноценными по глубине разработки проблем и степени приближения к исторической объективности) появились работы (Д. Лэйна, Р. Петибриджа, Дж. Гилла, Р. Сервиса, Р. Суни, Д. Кэнкер, У. Розенберга, К. Сирианни, Р. Уэйда, Дж. Ейни, Г. Шрамма, Л. Энгелстайн, В. Боннелл, Д. Манделя, Д. Рели), посвя-


7 См., напр., Соболев Г. Л. Октябрьская революция в американской историографии. 1917 - 1970-е годы. Л. 1979.

8 Wade R. A. Red Guards and Workers' Militias in the Russian Revolution. Stanford. 1984, p. 1.

9 Koenker D. Moscow and the 1917 Revolution. Princeton. 1981, p. 3.

10 Ibid., p. 6.

стр. 58


щенные нарастанию недовольства и накоплению революционного потенциала в различных классах и слоях российского общества, революционному творчеству трудящихся и связям большевистской партии с ними.

Эти процессы в буржуазной историографии Октября были обусловлены и объективными факторами общественно-политического характера (укрепление мощи СССР и мировой социалистической системы, разрядка международной напряженности, многоплановые кризисные явления внутри капиталистического общества), и самой спецификой развития немарксистской историографии, и ростом авторитета советской исторической науки на Западе, расширением контактов советских и западных ученых11 . Перед немарксистскими историками неотвратимо встали вопросы, от которых раньше им удавалось уклоняться: возможно ли, чтобы в течение пяти-шести десятилетий оставалась у власти партия, пришедшая к власти в результате "заговора" и не поддерживаемая народом? Если же версия о "заговоре" несостоятельна, то каким образом был размыт фундамент политического господства царизма, а затем Временного правительства? Эти вопросы вплотную подводили к признанию роли народных масс в революции. На них нельзя было сколько-нибудь внятно ответить, используя традиционные концепции и штампы.

Появление на Западе немалого числа работ по проблемам социально-экономических предпосылок Октябрьской революции оказало некоторое влияние даже на представителей "тоталитарной" школы - им пришлось корректировать некоторые формулировки, ввести в свои концепции признание факта острых социальных конфликтов и роли трудящихся классов в истории России XX века. Л. Шапиро, например, более определенно, чем раньше, признал нищету и бедственное положение крестьян и рабочих, нежелание царского правительства пойти на действенные реформы и как следствие этого - обострение социальных противоречий, рост массового недовольства12 . Диверсификация точек зрения немарксистской историографии по вопросу о предпосылках и причинах Октябрьской революции нашла отражение и в учебных программах для студентов и даже школьников. В числе 23 книг по истории революции и гражданской войны, рекомендуемых для небольших и средних библиотек, а также школьных информационных центров в США, есть, с одной стороны, работы, написанные или отредактированные такими консервативными историками, как Б. Вольф, Дж. Баньян, Г. Фишер, Д. Футмен, а с другой - объективистские исследования А. Рабиновича, Дж. Гилла, А. Эзергайлиса, Дж. Томпсона13 .

Представления об Октябрьской революции как об узковерхушечном "заговоре" в том виде, в каком они излагались в буржуазной литературе в 50-х годах, сейчас встречаются крайне редко; их придерживаются, как правило, авторы, не специализирующиеся по истории СССР. Например, известный английский военный историк А. Тейлор противопоставляет Февралю как "революции масс" Октябрь как "захват власти небольшой группой на манер Бланки"14 . Французский социолог Ж. Эллюль с характерным для некоторых современных французских философов (особенно из числа "новых правых") антидемократическим экстремизмом полностью отрицает не только классовый характер Октябрьской революции, но и наличие в России организованного пролетариата вообще. "В момент


11 См. Иоффе Г. З. Великий Октябрь: трансформация советологических концепций и ее классово-политическая суть. - Вопросы истории КПСС, 1985, N 6, с. 74 - 76.

12 Schapiro L. 1917. The Russian Revolutions and the Origins of Present Day Communism. Worcester. 1984, pp. 3 - 4.

13 Horak S. M. The Soviet Union and Eastern Europe: A Bibliographical Guide to Recommended Books for Small and Medium-Size Libraries and School Media Centers. Littleton (Co.). 1985.

14 Taylor A. J. P. Revolutions and Revolutionaries. Lnd. 1980, p. 154.

стр. 59


взятия власти, - пишет он, - отсутствовали какие-либо пролетарские организации. Поэтому ее захватила небольшая кучка людей вопреки желанию пролетариата, хотя и от его имени. Власть родилась в результате путча"15 .

Чаще можно столкнуться с некоторой корректировкой подобных представлений: интерпретацией октябрьских дней как "путча", но с "контролируемым" участием небольших групп народа16 , или как "типично патримониалистского переворота, основанного на внезапности и, первоначально, небольшой военной силе"17 . Такого рода взгляды диктуются, видимо, не столько враждебностью к ленинизму и стремлением очернить большевистскую партию, сколько глубоким неверием в революционный потенциал народа, убежденностью в элитарном, групповом ("патримониальном") характере всех изменений власти вообще. В принцип возводится механистически-арифметический подход к революциям, которые считаются народными только тогда, когда в акте взятия власти участвуют огромные массы людей, если не весь народ.

На наивность подобной позиции указывали еще К. Маркс и Ф. Энгельс. Осмысливая опыт Парижской Коммуны, Маркс подчеркивал, что "одни лишь пролетарии, воодушевленные новой социальной задачей, которую им предстоит выполнить в интересах всего общества, - задачей уничтожения всех классов и классового господства - были способны сломать орудие этого классового господства - государство, централизованную и организованную правительственную власть". Революция была осуществлена рабочим классом "от имени и открыто в интересах народных масс, то есть производящих масс", что и является чертой "настоящей революции"18 . Главным критерием классового характера революции является таким образом то, в чьих интересах она совершается - в интересах ли меньшинства, или "в самых доподлинных интересах большинства", когда народные массы поднимаются на борьбу во имя идей, представлявших "ясное, разумное выражение их потребностей, еще не понятых, но уже смутно ощущаемых ими самими"19 .

Ряд западных авторов, выступая против концепции "узковерхушечного переворота" в октябре 1917 г., вводят в оборот новый для немарксистской историографии аргумент: испытание революционной программы большевиков на оселке гражданской войны. По мнению профессора Дьюкского университета (США) Дж. Хафа, Октябрьское вооруженное восстание можно было бы интерпретировать как "случайный, или якобинский переворот", осуществленный благодаря обстановке хозяйственного развала и анархии, только при отсутствии после него длительной гражданской войны20 . Профессор Штутгартского университета (ФРГ) Г. Шрамм по существу, выражает ту же мысль: "Если бы большевики были бланкистской заговорщицкой группой, им, возможно, и удалось бы захватить власть, однако они не сумели бы ее удержать"21 . Корни заблуждений западных историков, пишет профессор Техасского университета Ш. Фитцпатрик, лежат в том, что они "склонны упускать из виду классовый аспект" : большевики пришли к власти как рабочая партия - ни завоевать власть, ни удержать ее во время гражданской войны они не смогли бы,


15 Ellul J. Changer de revolution. P. 1982, p. 37.

16 Ruffmann K. - H. Sowjetru?land 1917 - 1977. Munchen. 1977, S. 31.

17 Murvar V. Max Weber and the Two Non - Revolutionary Events in Russia. 1917. In: Max Weber's Political Sociology: A Pessimistic View of a Rationalized World. Westpoint (Con.). 1984, p. 259.

18 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 17, с. 547, 561.

19 Там же. Т. 22, с. 534 - 535.

20 Hoagh J. F. The Soviet Union and Social Science Theory. Cambridge (Mass.). 1977, p. 12.

21 Shramm G. Interpretation und Kontroversen. In: Handbuch der Geschichte- Russlands. Bd. 3. Stuttgart, 1982, fg. 7 - 8, S. 621.

стр. 60


если бы не опирались на рабочих и революционно настроенных солдат и матросов22 .

Достаточно характерным для западной историографии последнего десятилетия можно считать следующее объяснение предпосылок Октябрьской революции, которое трудно было встретить в 50-х - начале 60-х годов: "Контрасты и противоречия, накапливаясь со временем, к началу XX в. создали взрывоопасный потенциал. Наиболее важным было сосуществование отсталой сельскохозяйственной экономики с огромным числом недовольных безземельных крестьян и передовой промышленной экономики с рабочим классом, сильно подверженным революционным социалистическим чувствам. Взрывоопасный потенциал реализовался в 1917 году"23 . Расходится с традиционными "заговорщицкими" схемами характеристика Октября как "вооруженного восстания партийных кадров, рабочих и солдат"24 , где, возможно, несколько нарушена формальная логика (среди профессиональных революционеров были рабочие, а среди рабочих и солдат - члены большевистской партии), но присутствует достаточно масштабное представление о социальной базе нашей революции. Наконец, в западной литературе последнего десятилетия встречается и прямая констатация "крепнущего революционного духа все возрастающего числа рабочих", а также "недовольства по всей стране"25 .

Эти изменения в немарксистской историографии даже привели к тому, что если ранее засилье "тоталитаристов" вызывало сетования серьезных историков на невнимание к социально-классовым аспектам истории России XX в., то в последнее время стали раздаваться голоса из консервативного стана о чрезмерном будто бы увлечении социально-экономической проблематикой в ущерб анализу политической системы России26 .

В целом можно констатировать, что для современной западной литературы по проблемам исторической обусловленности Октября стали характерными определенные позитивные сдвиги (особенно в изучении социальной базы российского революционного движения). В то же время в ней наблюдается реанимация, в открытой или завуалированной форме, казалось бы уже преодоленных представлений о немассовом и недемократическом характере Октябрьской революции.

Об изменениях в изучении социальных сил России накануне Октября, уроках, извлеченных западной историографией из долгого опыта пренебрежения к этим силам, свидетельствуют монографии английского историка С. Смита, преподающего в университете графства Эссекс, и уже упоминавшегося Р. Уэйда. Эти книги представляют интерес, во-первых, потому, что вышли совсем недавно, а во-вторых, являют собой пример наиболее решительного отхода западных историков от представлений об Октябре как якобы чисто политической, верхушечной революции.

Смит ставит весьма важный вопрос о соотношении стихийности и сознательности в революции в ракурсе, можно сказать, диаметрально противоположном традициям западной историографии. Не приемля избитого штампа о "вдалбливании" большевиками революционных идей в умы рабочих, он приходит к выводу, что идеологическая работа партии в массах не столько способствует превращению пролетариата из "класса в себе" в "класс для себя", сколько сама может рассчитывать на успех лишь тогда, когда это превращение уже состоится. По мнению Смита, в 1917 г. "сфера производства сама по себе была важной ареной как политического, так и экономического конфликта", и именно попытки рабочих защи-


22 Fitzpatrik Sh. The Russian Revolution, 1917 - 1931. N. Y. 1984, p. 6.

23 Windows on the Russian Past: Essays on Soviet Historiography Since Stalin. Columbus. 1977, p. XII.

24 Uldricks T. Diplomacy and Ideology: The Origins of Soviet Foreign Relations 1917 - 1930. Lnd. - Beverly Hills. 1979, p. 15.

25 Martin J. A Guide to Marxism. N. Y. 1980, pp. 62 - 63.

26 Hagen M. Das politische System Russlands vor 1917. Forschungsprobleme und Kontroversen. - Jahrbuch fur Geschichte Osteuropas, 1982, Bd. 30. Hf. 2, S. 190.

стр. 61


тить свои жизненно важные права, включая право на сохранение работы, привели их, причем во многом "стихийно", к тому, что они стали видеть в революционной программе большевиков "естественное" решение собственных насущных проблем. "Опыт 1917 г. учит, - пишет автор, - что там, где власть государства относительно неэффективна, оборонительная борьба рабочих за контроль над производством может быстро перерасти в наступательную борьбу за отнятие власти у управляющих, и это оказывает глубокое воздействие на соотношение сил в обществе в целом", что и играло "главную роль в развитии революционного сознания в 1917 году"27 .

Может возникнуть впечатление, что в данном случае Смит развивает тезис, выдвинутый несколько ранее рядом западных историков (например, У. Розенбергом) под влиянием леворадикальных концепций, о существовании внутри российского рабочего класса такой дифференциации (по профессионально-производственным интересам и социальному облику), которая проявляла себя сильнее, чем общеклассовые характеристики, обусловливала цеховщину, профессиональное сектантство в рабочих организациях28 . Однако в другой работе Смит выразил свое несогласие с преувеличением Розенбергом раздробленности российского пролетариата. Классовому сознанию Смит определенно отдает пальму первенства перед цеховым, указывая, что оно формировалось под суммарным воздействием свержения царизма, непопулярной войны, хозяйственной разрухи, неспособности Временного правительства и волнений в деревне.

В условиях 1917 г. массы левели быстрее, чем когда-либо в истории, быстрее, чем политические партии. Как подчеркивает Смит, "русское рабочее руководство" было непохоже на консервативное бюрократическое руководство рабочих в Германии и других странах - оно преследовало не профессиональные, а классовые интересы, и левело само29 . Поэтому "неверно полагать, что революционное сознание формировалось чисто "стихийным" способом. Большевистская агитация играла важную роль в проявлении этого сознания". Констатировав этот важный факт, Смит добавляет: "Тем не менее большевики сами не создали революционных настроений; они развились прежде всего из попыток рабочих справиться с проблемами выживания"30 . Такой постановкой вопроса автор как бы бросает вызов и правоконсервативным версиям о полной пассивности масс в событиях 1917 г., и левацкому преклонению перед анархо- синдикалистскими тенденциями, а заодно и советским историкам, считающим, что революционное сознание не может возникнуть лишь под влиянием экономической борьбы (борьбы за "выживание"), без подготовительной деятельности революционной партии.

Не ломится ли здесь английский историк в открытую дверь? Ни В. И. Ленин, ни кто-либо из его последователей никогда не утверждали, что партия создает революционные настроения "сама", при отсутствии соответствующих материальных условий бытия, острых социальных противоречий и конфликтов. Известное марксистское положение, что стихийная экономическая борьба трудящихся вырабатывает лишь "тред-юнионистское" сознание, отнюдь не означает полного отрыва экономических форм борьбы от политических и наоборот. Напомним, как Ленин ставил вопрос о соотношении экономической и политической стачки: "Без их тесной связи действительно широкое, действительно массовое движение невозможно; конкретной же формой этой связи является, с одной стороны, то, что в начале движения и при втягивании новых слоев


27 Smith S. A. Red Petrograd: Revolution in the Factories 1917 - 1948. Cambridge, etc. 1983, p. 2.

28 Rosenberg W. Workers and Workers' Control in the Russian Revolution. - History Workshop, Spring 1978, N 5, p. 94.

29 Smith S. Craft Consciousness, Class Consciousness: Petrograd 1917. - Ibid, 1981, N 11, pp. 51 - 52.

30 Smith S. A. Red Petrograd, p. 3.

стр. 62


в движение чисто экономическая стачка играет преобладающую роль, а с другой стороны, политическая стачка будит и шевелит отсталых, обобщает и расширяет движение, поднимает его на высшую ступень"31 .

Эти взаимосвязанные процессы проявились в полную силу уже в первой русской революции, в ходе которой родилась новая, более высокая форма рабочего движения - массовая революционная стачка, органически соединяющая экономические и политические требования. Всероссийская политическая забастовка в октябре 1905 г. охватила 2 млн. человек, среди которых наиболее мощные отряды составляли 700 тыс. железнодорожников и 519 тыс. фабрично-заводских рабочих32 . Политизацию мышления и требований пролетариата, которую игнорируют некоторые западные историки, отчетливо видела в те годы российская буржуазия и боролась с нею всеми имеющимися средствами: среди уволенных в 1905 - начале 1906 г. петербургских рабочих 63% потеряли работу из-за своих политических убеждений и действий33 .

Условия России в большей мере, чем других стран, где развивалось пролетарское движение, способствовали радикализации его требований, политизации сознания рабочих и превращению экономической борьбы в политическую. Однако Смит недооценивает тот факт, что политическая борьба, т. е. борьба, ставящая политические цели - изменение или полную смену власти, может вестись с разной степенью осознанности и целеустремленности, с использованием различных тактик, от выбора которых, как правило, и зависит успех революции. Глубина теоретической проработки проблем, стоящих перед революционными силами, продумывание и применение правильной тактики - задача не всей массы людей, составляющих социальную базу революции, а их классового авангарда; в данном случае это была задача большевистской партии. Смит прав, отмечая, что агитация и пропаганда большевиков играли важную роль в революционизации сознания российских рабочих, и ошибается, когда полагает, что "революционные представления о капиталистическом обществе" пролетариат может сформировать и без такого авангарда. Без марксизма, без ленинского анализа конкретной ситуации России эти революционные представления рабочих организаций, может быть, и достигли бы осознания необходимости свержения царизма, устранения капиталистической администрации с фабрик и заводов, но не поднялись бы на уровень видения общенационального кризиса в стране, путей и методов установления власти Советов, выбора времени вооруженного восстания, формирования политики Советского государства.

В еще большей мере абсолютизирует фактор стихийности в революции Р. Уэйд. Среди посылок, на которых он основывает свой анализ рабочего движения и создания отрядов Красной Гвардии в 1917 г., немала верных. Так, он пишет о "глубоких чувствах несправедливости и тягот, унижения и страдания", охвативших народ накануне революции; о бесправном и бедственном положении всего пролетариата; об осознании рабочими необходимости создания собственных вооруженных отрядов не только для защиты своих прав от посягательств буржуазии на предприятиях, но также "для продвижения России вперед к государственному строю, более отвечающему чаяниям рабочих"34 .

Вместе с тем Уэйд не в состоянии понять диалектику взаимодействия и взаимодополнения стихийности и организованности в событиях 1917 года. Стихия в его концепции по существу не оставляет места для авангардной (в теории и на практике) роли такой организации, как большевистская партия. По его мнению, стихийный характер свержения само-


31 Ленин В. И. ПСС. Т. 19, с. 399.

32 История Коммунистической партии Советского Союза. Т. 2. М. 1966, с. 97.

33 Саралиева З. Х. "Рабочий вопрос" на страницах революционной печати 1905 - 1907 годов. - Вопросы истории, 1985, N 12, с. 60.

34 Wade R. A. Op. cit., pp. 3, 23.

стр. 63


державия обусловил все дальнейшее развитие революции. "То, что революция выросла напрямую из стихийных и некоординированных событий, оставило постоянный след на характере ее последующего развития: народное самоутверждение стало ее главной чертой, а трудности контролирования и управления этим новоявленным самоутверждением - одной из главных проблем"35 . Более того, полагает Уэйд, хотя по ходу событий 1917 г. трудящиеся Петрограда сами начали искать политическое руководство (со стороны городской Думы, Петросовета, заводских активистов), руководить ими становилось все труднее. Причины этого он видит в том, что в России в отличие от европейских стран с более развитой политической культурой не было сдерживающих факторов в отношении "анархистского самоутверждения", а кроме того, "темные массы были вооружены" и эмоционально неподконтрольны, они "цеплялись за свою автономию"36 . Вот почему, заключает Уэйд, "самоутверждение" масс и сыграло решающую роль в установлении власти Советов в октябре 1917 года37 .

Такая логика ведет автора (возможно, помимо его воли) дальше многих консервативных историков, сетующих на то, что осенью 1917 г. массы большевизировались, поддавшись радикальной пропаганде. Некорректность точки отсчета (Февраль - чисто стихийная революция) и ложный ориентир (анархистское "самоутверждение" масс) поставили Уэйда в ситуацию, когда ему оказалось выгодным игнорировать одну из сторон диалектического единства революционного движения и факты, свидетельствующие о росте организованности и сознательности рабочих рядов.

Уже первая русская революция, вызвавшая к жизни Советы рабочих депутатов, дала доказательство высокой осознанной политической активности и революционной сознательности российского пролетариата. Дальнейшие перепады в развитии революционного движения послужили для трудящихся масс уроками, помогавшими выбирать наиболее верные пути достижения своих целей, причем главным уроком явилось именно углублявшееся (хотя и не с линейной скоростью) понимание того, что "выживание", "самоутверждение", материальные права не могли быть обеспечены экономической борьбой, они требовали изменения политической системы России. К началу 1917 г. это понимание было настолько широким в фабрично-заводской среде, что считать рабочих "темными массами", как это делает Уэйд, значит не иметь ясного представления об их социальном облике. Предельно четко обозначалась и тенденция дальнейшей политизации, радикализации рабочего мышления. Давно введены в оборот данные о динамике соотношения политических и экономических стачек во время первой мировой войны: если с августа 1915 по август 1916 г. первых в Петрограде было 260, а вторых 373, то с сентября 1916 г. до начала Февральской революции первых стало 406 при 124 вторых38 .

И "след", оставленный Февралем в поведении рабочих, выглядит совершенно иначе, чем представляется Уэйду. Самоутверждение народа действительно шло по нарастающей, однако оно вовсе не было анархистским. Это было самоутверждение посредством сознательного и целеустремленного революционного творчества, которое подлежало "контролированию", обузданию только с точки зрения соглашательских партий, боявшихся перерастания буржуазно-демократической революции в социалистическую. Эти же партии, кстати, вместе с буржуазией намеренно сгущали краски в описании стихийных действий масс, пугали обывателя угрозой анархии. Сам факт, что в марте 1917 г., в первые же недели


35 Ibid., p. 26.

36 Ibid., pp. 5 - 7.

37 Ibid., pp. 206 - 207.

38 Лейберов И. П. О революционных выступлениях петроградского пролетариата в годы первой мировой войны и Февральской революции. - Вопросы истории, 1964, N 2, с. 65.

стр. 64


после свержения царизма, в 394 городах и населенных пунктах России возникло 555 Советов, из них 242 Совета рабочих депутатов30 , говорит о склонности трудящихся масс не к анархическому разгулу, а к политической организации своих рядов. Советы боролись за сокращение рабочего дня и повышение заработной платы, вводили контроль над производством и распределением, обеспечивали рабочие семьи продовольствием, смещали администрацию, не желавшую удовлетворять их требования. По инициативе рабочих на многих предприятиях Петрограда 8-часовой рабочий день был введен еще до того, как 10 марта было подписано соответствующее соглашение исполкома Петроградского Совета с Петроградским обществом фабрикантов и заводчиков.

Если сравнить опыт борьбы российских рабочих за свои права в 1917 г. с накопленным к тому времени опытом рабочего движения Западной Европы, то напрашивается вывод, что последнее отличалось не столько воздержанием от "анархистского самоутверждения", сколько воздержанием от последовательной революционной борьбы. При всей традиционной развитости буржуазно-демократической политической культуры в таких странах, как Великобритания и Франция, рабочее движение там никогда - ни до, ни после 1917 г. - не поднималось на уровень политических организаций, подобных Советам, фабзавкомам, рабочей милиции и Красной Гвардии в 1917 г. (о послеоктябрьском политическом опыте рабочего класса СССР не приходится и говорить).

В какой позиции находились большевики по отношению к рабочим организациям в 1917 году? Если верить традиционным интерпретациям западной историографии, - "сверху", т. е. в такой позиции, когда интересы масс расходятся с узкопартийными интересами, но сами массы этого не осознают и позволяют себя увлечь, поддаются "манипулированию". Интерпретации, предлагаемые Уэйдом и западными авторами ряда работ последнего десятилетия, помещают большевиков где-то "сбоку", поодаль от трудящихся и чуть-чуть "сзади", но в состоянии постоянной готовности занять позицию "сверху". Эти авторы либо под влиянием анархо-синдикалистских идей оспаривают авангардные функции политических партий вообще, либо стремятся противопоставить Ленина и большевистскую партию российским трудящимся, хотя и делают это иным, нетрадиционным для послевоенной западной историографии способом. В статье "Британской энциклопедии", посвященной политическим партиям, есть такая дефиниция: "Партии в некотором роде представляют политические армии, состоящие из тех или иных групп населения с общими или стыкующимися целями"40 . Если западные авторы согласны с этой дефиницией, а также с тем, что большевистская партия состояла из представителей различных классов и слоев населения России, то почему как политическая армия она воспринимается ими не слитно с этими классами и слоями, а как бы отдельно? Вряд ли такую точку зрения можно объяснить еще чем-нибудь, кроме неспособности освободиться от груза негативных советологических стереотипов в трактовке ленинизма.

Факты таковы, что, независимо от того, кто предлагал те или иные практические меры - профессиональный революционер или революционный рабочий (в конечном счете это было не так уж и важно, поскольку партия Ленина объединяла тех и других), большевики быстро, безоговорочно и последовательно поддерживали эти инициативы. Меньшевики же и эсеры, как правило, относились к политическому творчеству рабочих настороженно, а нередко стремились погасить его. И это само по себе сближало ранее колеблющиеся или пассивные группы рабочих с большевиками, отдаляя их от соглашателей. Так было, когда Петроградский комитет РСДРП (б) 7 марта 1917 г. предложил исполкому Петросо-


39 Минц И. И. История Великого Октября. Т. 1. М. 1967, с. 913 - 914.

40 Encyclopedia Britannica. Vol. 17. Chicago. 1963, p. 347.

стр. 65


вета "немедленно ввести декретом 8-часовой рабочий день во всех областях наемного труда"; так было, когда 22 марта резолюция бюро ЦК РСДРП (б) призвала к "немедленному созданию рабочей Красной Гвардии по всей стране" для "дальнейшего развития и углубления революции"41 .

Уэйд, исследующий историю вооруженных отрядов рабочего класса, верно констатирует, что идея рабочей милиции в 1917 г. (заметим: как и рабочих Советов в 1905 г.) родилась стихийно как средство защиты классовых прав. Однако меньшевики попытались растворить эти собственно рабочие отряды в некоей народной милиции, а большевики пошли дальше - к концепции Красной Гвардии, которая бы не только защищала завоеванные на предприятиях права, но и служила орудием завоевания политической власти пролетариатом. Именно поэтому весной 1917 г. рабочие поддержали предложения большевиков о перевыборах в Советах, и уже в мае во многих промышленных центрах партия Ленина в несколько раз увеличила свое представительство в этих выборных органах за счет соглашателей (массовая большевизация Советов осенью 1917 г. признается практически всеми западными историками). В фабрично-заводских комитетах - организациях еще более локальных, более близких к пролетарской массе, чем Советы, и, казалось бы, по логике Уэйда, более подверженных "анархистскому самоутверждению", влияние большевиков росло еще быстрее. Центральный совет фабзавкомов Петрограда, избранный на первой их конференции в конце мая 1917 г., был большевистским на 90%42 .

И еще одним обстоятельством пренебрегают немарксистские историки. Первостепенную важность в революционных событиях 1917 г. имело то, что даже в экономической борьбе рабочего класса (в том числе в борьбе за 8-часовой рабочий день) политические последствия проявлялись более значительно, чем чисто экономические. Рабочий класс уверовал в свои силы, в действенность революционных методов борьбы, обрел необходимый опыт организации труда на производстве43 . Неправомерно не только противопоставлять, но и отделять борьбу рабочих за свои права на предприятиях от борьбы за власть Советов в масштабах всей страны. Все, что расшатывало экономические и политические основы господства привилегированных классов в конечном счете служило вкладом в общее дело перерастания революции из буржуазно- демократической в социалистическую. Представители передовых отрядов рабочего класса в Советах и других выборных органах выше низового уровня получали двойной наказ от тех, кто их выдвигал: защищать интересы трудящихся непосредственно на фабриках и заводах; бороться за переход власти к Советам. В условиях 1917 г. эти две задачи были самым тесным образом связаны между собой.

Ближе других к истине подошли те западные историки, которые, видя большие различия внутри российского рабочего класса, включая наличие анархо-синдикалистских тенденций, тем не менее отмечают растущее осознание рабочими себя как единого класса44 , а также те, кто признает соответствие большевистской программы интересам рабочих и ее распространение в фабрично-заводских массах силами рабочих активистов. Они, пишет английский историк Р. Сервис, вели рядовых пролетариев за собой потому, что между ними не было большой разницы - они жили в рабочих кварталах и трудились рядом. "Нет серьезных сомнений в том, что крупные отряды представителей рабочего класса, как квалифицированных, так и неквалифицированных, обеспечили большевикам твердую поддержку в индустриальных районах и служили для них барометром


41 История советского рабочего класса. Т. 1. М. 1984, с. 43 - 46.

42 Там же, с. 58.

43 Волобуев П. В. Пролетариат и буржуазия в 1917 г. М. 1964 с. 121 - 123

44 Koenker D. Op. cit, p. 10.

стр. 66


настроений народа... Политическая программа большевиков доказала, что она становилась все более и более привлекательной для массы рабочих, солдат и крестьян по мере того, как социальные неурядицы и экономическая разруха достигли своего апогея поздней осенью. Если бы не это, не было бы и Октябрьской революции"45 .

Таковы точки зрения западных авторов, обратившихся в последнее время к изучению положения непривилегированных классов и слоев российского общества в канун Октябрьской революции, их организаций и роли в нарастании революционного процесса. Проблематика эта является для немарксистской историографии относительно новой, находящейся в стадии освоения. Нельзя пока с уверенностью утверждать, что она определяет лицо этой историографии. В центре внимания многих западных авторов по- прежнему остаются сюжеты, обходящие вопрос о социальной базе революции. А это облегчает возможность противопоставлять интересы трудящихся масс и программные установки большевистской партии, изображать последнюю своекорыстной, авторитарной политической организацией, рвавшейся к власти с помощью популярных лозунгов.

Современные советологи консервативного направления, следующие по стопам белоэмигрантских литераторов и таких апологетов антикоммунизма, как Л. Шапиро, Б. Вольф, М. Фейнсод, Г. фон Раух, отстаивают обветшалый тезис, что сама ленинская концепция партии нового типа, ее организационных основ обусловила "элитарность" РСДРП(б), отсутствие внутрипартийной демократии, "волюнтаризм"! принимаемых партийным руководством решений, "недоверие" к инициативе и революционному творчеству широких масс народа. На таких позициях стоят А. Улам, Дж. Кип, Р. Такер, А. Вуд, Дж. Суэйн и многие другие западные авторы46 ; к ним же склоняются авторы общих работ по истории советского общества47 . В утрированном виде правоконсервативную концепцию большевизма преподнесли читателям составители популярной кембриджской энциклопедии, которые пишут, что целью Ленина было "создание крайне централизованной группы фанатиков, которая тем или иным способом смогла бы предопределять волю рабочих еще до того, как она будет сознательно выражена". Само слово "большевики" означает, по мнению этих составителей, закодированный термин "экстремисты"48 . По существу с подобными, крайне субъективистскими представлениями смыкаются позиции западных теоретиков левацкого толка. Незадолго до своей смерти Ж. -П. Сартр, сетуя на упадок леворадикального революционаризма, объявил первопричиной всех ошибок и неудач мирового революционного движения создание в России партии нового типа49 .

Западные политологи и историки вольны, разумеется, фокусировать внимание исключительно на политических аспектах революционного движения, оставляя в стороне социальные. Но и в этом случае им не уйти от вопроса, каким образом небольшая, оторванная от масс и недоверявшая им организация профессиональных революционеров, какой они обычно изображают большевистскую партию, сумела с относительно небольшими человеческими жертвами прийти к власти в столь огромной


45 Service R. The Bolshevik Party in Revolution. Lnd. 1979, pp. 46 - 47, 62.

46 Ulam A. B. Russia's Failed Revolutionaries: From the Decembrists to the Dissidents. N. Y. 1981, pp. 388 - 389; Kee p J. Introduction. In: The Debates on Soviet Power. Lnd., etc. 1979, p. 2; Wood A. The Russian Revolution. Lnd. 1979, p. 70; Tucker R. C. Lenin's Bolshevism as a Culture in the Making. Washington. 1981, p. 16; Swain G. Social Democracy and the Legal Labour Movement 1906 - 1914. Lnd. 1983, pp. 191 - 192; Schapiro L. Op. cit, pp. 28 - 30.

47 Dziewanowski M. K. A History of Soviet Russia. Englewood Cliffs. 1985, p. 99; Kort M. The Soviet Colossus. N. Y. 1985, p 95; Hill R. The Soviet Union; Politics, Economics and Society. Lnd. 1985, pp. 14 - 15.

48 The Cambridge Encyclopedia of Russia and the Soviet Union. Cambridge, etc. 1984. p. 102.

49 См. Dissent, 1980, Fall, vol. 27, N 4, p. 408.

стр. 67


стране. И по сей день одним из ответов буржуазной историографии на этот вопрос служит концепция т. н. вакуума власти в России в 1917 году. Однако эта концепция может дать представление лишь о бесперспективности политических институтов самодержавия и слабости российской буржуазии; она не в состоянии объяснить, почему народ поддержал большевиков, а не соперничавшие с ними партии.

Долгое время в западной литературе господствовала версия, что специально с целью овладения умонастроениями масс Ленин и его сторонники выдвинули привлекательные для рабочих, крестьян и солдат лозунги, носившие будто бы чисто тактический, а отнюдь не программный характер. Отношение большевиков к трудящимся определялось с помощью термина "манипуляция": посредством этих лозунгов первые якобы "манипулировали" последними, вели их за собой, предварительно введя в заблуждение.

В середине 60-х и в 70-х годах в западной социологии и социальной психологии на материалах национально-освободительных и леворадикальных движений были разработаны различные варианты т. н. мобилизационной теории, которая также ставила революционные организации "над" массами, но в большей мере учитывала соответствие интересов тех и других, что и выразилось в предпочтении понятия "мобилизация" термину "манипуляция". Эти веяния коснулись и советологии. В 60-х годах о "мобилизации большевиками российских трудящихся" писал Т. фон Лауэ, а в середине 70- х годов данной проблеме посвятил свою книгу Дж. Кип50 . Однако несмотря на то, что Кип вынес в ее заголовок слова "мобилизация масс", он, по сути дела, повторял, с некоторыми оговорками, концепцию "манипуляции"51 .

Сейчас эта концепция поддерживается в немарксистской историографии весьма широко. При этом преследуется цель идеологической нейтрализации того сдвига влево, который обозначился с ростом внимания немалой части западных историков к социальной базе Октябрьской революции. Если невозможно более отрицать активную поддержку большевиков трудящимися России, то необходимо хотя бы изобразить ее как следствие хитроумия одних и слепой доверчивости других - такова логика консервативных авторов. В соответствии с нею М. Дзевановский заявляет, что большевики "угождали инстинктам, непостоянным настроениям и ненависти масс" и "использовали развязанные силы в своих целях", показав себя "искусными манипуляторами"52 . Проявилось это, по мнению Дзевановского, в том, что ленинская партия первой стала создавать рабочие и солдатские организации - фабзавкомы, Красную Гвардию, комитеты. Видимо, альтернативой "манипуляции" должно было быть либо сектантство, либо полное неучастие в революции. Но ведь так можно рассуждать лишь с позиции явных противников революционных преобразований, к которым буржуазные идеологи ныне не рискуют себя открыто причислить.

Некоторые советологи пытаются выводить мнимое большевистское "манипулирование" массами не из специфики революционной ситуации 1917 г., а из теории ленинизма. "Ленин был гораздо большим волюнтаристом, чем Маркс, - утверждает американский советолог У. Гриффит - Он полагал, что сознанием масс можно и должно манипулировать"53 . Между тем Ленин никогда, ни в одной работе не только не говорил ни-


50 Laue Th. von. Why Lenin? Why Stalin? A Reappraisal of the Russian Revolution 1900 - 1930. Philadelphia - N. Y. 1964; Keep J. The Russian Revolution: A Study in Mass Mobilisation. N. Y. 1976.

51 См. об этом: Иоффе Г. З. Ук. соч., с. 77 - 79.

52 Dziewanowski M. K. Op. cit., p. 99.

53 Griffith W. E. Communist Propaganda. In: Propaganda and Communication in World History. Vol. II. Honolulu. 1980, p. 241; см. также: Lerner W. A History of Socialism and Communism in Modern Times. Englewood Cliffs. 1982, p. 100.

стр. 68


чего подобного, но и не давал оснований для такого истолкования своей позиции. Любой непредубежденный исследователь не может не согласиться с тем, что агитация и пропаганда, которые вели и ведут в массах политические партии, сами по себе еще не есть манипулирование; иначе придется сделать проникнутый духом элитизма вывод о полной неспособности масс к сознательной социальной активности. На такую крайность буржуазные идеологи в современных условиях не решаются, но и снять с большевиков стародавнее, продиктованное политической предвзятостью обвинение, не хотят. Как правило, подобные спекулятивные рассуждения строятся на ложной интерпретации ленинского труда "Что делать?", в частности, положения о привнесении политического сознания в рабочий класс. Однако еще Маркс и Энгельс впервые выдвинули тезис о том, что на начальной стадии оформления пролетариата как класса, когда он еще остается "совершенно неспособным к самостоятельному политическому действию", помощь ему может быть оказана только "извне, сверху"54 .

Последовательный элитизм, выбор "манипулирования" как тактики руководства предполагают заинтересованность кастовой революционной организации в сохранении разрыва между собственным сознанием и сознанием масс. Но это как раз то, против чего всегда боролся Ленин. Мечтая о том, чтобы выдвинулись "из наших рабочих русские Бебели, которые встали бы во главе мобилизованной армии и подняли весь народ на расправу с позором и проклятьем России", Ленин называл самой первой, самой настоятельной обязанностью социал-демократов, их главной задачей - "поднимать рабочих до революционеров"55 . Диалектика этого процесса заключается в том, что он идет постоянно; в 1917 г. партия уже опиралась на крупные отряды революционных рабочих, ведущих осознанную политическую борьбу (в ее рядах рабочие составляли 60%), но наряду с этим рос уровень политического сознания других, более отсталых пролетарских масс.

Американский профессор Р. Такер, расценивая ленинизм и большевизм как новую политическую культуру, видит основу последней, с одной стороны, в "харизматическом" руководстве партии по отношению ко всем обездоленным и непривилегированным слоям, а с другой - в постоянном воспитании масс. При этом автор абсолютизирует "воспитательную" сторону проблемы подобно тому, как другие советологи абсолютизируют отставание сознания рядовых трудящихся от сознания членов большевистской партии. Такер даже именует Советское государство "поучающим партийным государством", а советское общество - "педагогическим обществом Ленина"56 . Конечно, суть разногласий между марксистской и немарксистской историографией не в том, что представители первой изучают руководящую роль партии, а Р. Такер называет эту роль "поучающей". Дело в том, что все экскурсы в историю нужны ему для того, чтобы поставить под сомнение правомерность руководства КПСС на этапе, когда народ "выучится" и "достигнет зрелости". Но разве, если уж оперировать примерами из педагогической практики, процесс обучения имеет строго детерминированное окончание? Разве не становятся учителями сами учащиеся - чтобы воспитывать следующие поколения в условиях постоянного приращения и обновления знаний?

Современники Ленина, в том числе зарубежные, были свидетелями его "педагогических уроков". Альберт Рис Вильямс вспоминал, как Ленина посетила делегация рабочих с просьбой декретировать национализацию их предприятия. Председатель Совнаркома спросил их, знают ли они, где можно получить сырье, умеют ли они вести бухгалтерию, нашли


54 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 20, с. 269.

55 Ленин В. И. ПСС. Т. 6, с. 131, 171.

56 Tucker R. C. Lenin's Bolshevism as a Culture in the Making. In: Bolshevik Culture: Experiment and Order in the Russian Revolution. Bloomington. 1985, pp. 25, 33.

стр. 69


ли рынки сбыта продукции и т. д. "Так вот, товарищи, - сказал Ленин, получив отрицательный ответ, - не кажется ли вам, что вы не готовы еще взять сейчас завод в свои руки? Возвращайтесь домой и начинайте над всем этим работать. Это будет нелегко, вы будете иногда ошибаться, но приобретете знания и опыт. Через несколько месяцев приходите опять, и тогда мы сможем вернуться к вопросу о национализации вашего завода"57 .

Косвенным образом работы современных немарксистских историков подтверждают, что только с позиций марксистского учения можно постичь диалектическую взаимосвязь организованного политического авангарда и широких масс трудящихся, руководителей и руководимых в революционном процессе. В западной историографии используются крайние трактовки партии либо как оторванного от масс авторитарного механизма, либо (что встречается реже) как оппортунистической группы, подлаживающейся под настроения масс. Примером второй трактовки может служить книга профессора университета штата Мериленд Дж. Ейни. Он следующим образом определяет отношение большевиков к трудящимся классам: "Надо пытаться понять, чего хотят массы, и затем выразить это. Марксист может сказать буквально все, что угодно, перед толпой с убежденностью, ибо он верит заранее, что толпа права". Приписывая эту оппортунистическую конъюнктурную позицию Ленину Ейни пишет, что Маркс, "будь он жив, в 1917 г. без сомнения поступил бы так же, как поступил Ленин в Петрограде"58 . Данный пример, кстати, показывает, что даже признание преемственности ленинизма и марксизма не гарантирует от ошибочных выводов, если западные историки истолковывают идеологию рабочего класса в категориях левого экстремизма и анархо-синдикализма. Крайности в чем-то сходятся: откровенные противники марксизма-ленинизма доказывают, что компартии втягивают массы в революционные авантюры в целях устранения политических соперников; те же, кто стремится "подправить" марксизм "слева", изображают революционную стихию как волну, на гребне которой коммунисты приходят к власти.

В последнее время в качестве оселка для "проверки" демократизма программы и целей большевистской партии советологи все чаще обращаются не столько к периоду перерастания буржуазно-демократической революции в социалистическую, сколько к месяцам и годам, непосредственно последовавшим за Октябрьской революцией, включая гражданскую войну. При этом такие авторы, как правило, исходят из двух посылок: во- первых, они отождествляют социализм в СССР (по крайней мере в 30 - 50-е годы) с "тоталитаризмом"; во-вторых, отвергают версию ярых антикоммунистов, согласно которой "тоталитарный" характер советского государственного и общественного строя был обусловлен самой теорией ленинизма, и в первую очередь ленинским учением о партии. По этой логике, Ленин и большевики изначально ставили во главу угла своей деятельности интересы российских трудящихся, но впоследствии произошла "трансформация" их целей и методов. Над работами такого рода незримо витает дух троцкистской теории "перерождения" социализма, и если что и отличает их от троцкизма, то это - смещение хронологических рамок этого процесса на более ранний срок (как, впрочем, и достаточно критическое отношение к самому Троцкому).

Предлагались и предлагаются разные точки отсчета и вехи "трансформации" большевистской партии: смерть Ленина, приход Сталина на пост Генерального секретаря РКП (б), борьба с "рабочей оппозицией", формирование разветвленного государственного аппарата Советской власти, введение "военного коммунизма", борьба с белогвардейщиной и


57 О Ленине. Воспоминания зарубежных современников. М. 1962, с. 198.

58 Yaney G. The Urge to Mobilize: Agrarian Reform in Russia, 1861 - 1930. Urbana, etc. 1982, p. 482.

стр. 70


применение "красного террора", разгон Учредительного собрания, закрытие контрреволюционной печати после Октября, наконец, само взятие власти II Всероссийским съездом Советов без "санкции" меньшевиков и эсеров. В целом все более определенно складывается концепция "трансформации" целей и методов КПСС в период гражданской войны, в процессе борьбы с контрреволюцией и образования однопартийной системы. Эту концепцию разделяют даже авторы, признающие соответствие программы и тактики большевиков в 1917 г. чаяниям масс, осознанную поддержку большевиков рабочими, солдатами и матросами (С. Смит, Р. Сервис, Р. Уэйд, Д. Лэйн и др.).

Было бы чистейшим догматизмом утверждать, что сформулированные в дореволюционное время Лениным теоретические положения относительно завоевания рабочим классом власти и создания социалистического государства регламентировали всю богатейшую практику первых социалистических преобразований и сами не подвергались изменениям в силу жизненной необходимости. Ясно также, что в условиях гражданской войны и интервенции у Ленина и его соратников было крайне мало времени и сил для теоретических разработок. "Приятнее и полезнее "опыт революции" проделывать, чем о нем писать", - признавался Ленин, извиняясь перед читателем, что не смог осенью 1917 г. завершить труд "Государство и революция", поскольку на повестку дня уже неотвратимо встал вопрос об организации вооруженного восстания59 . "В сутолоке повседневной работы" не смог, по его собственным словам, Ленин завершить и крайне важную брошюру "Экономика и политика в эпоху диктатуры пролетариата", ограничившись публикацией ее начала в "Правде" и "Известиях ВЦИК" в ноябре 1919 года60 . Во многих своих трудах и выступлениях, в частности в работе "Пролетарская революция и ренегат Каутский", Ленин доказал, что творческий марксизм не может не учитывать конкретно-исторических условий, возникающих после победы пролетариата и меняющихся отнюдь не в соответствии с некоей заранее определенной схемой. Классический пример Ленина: "Вопрос о лишении эксплуататоров избирательного права есть чисто русский вопрос, а не вопрос о диктатуре пролетариата вообще... И теперь надо сказать, что вопрос об ограничении избирательного права есть национально-особый, а не общий вопрос диктатуры"61 .

Однако многообразие практики классовой борьбы и построения социализма в СССР еще не означает отхода большевиков от своих программных целей и принципов. В ряде работ, вышедших на Западе в середине 80-х годов, достаточно настойчиво выдвигается тезис о том, что гражданская война не просто внесла коррективы в методы борьбы большевистской партии со своими политическими противниками, но была "нужной", "удобной" для большевиков, т. к. позволила институционализировать средства, давно ими готовившиеся. "Для укрепления своей власти, - пишет М. Дзевановский, - большевики были готовы вести одну из самых кровавых и жестоких гражданских войн в истории"62 . Профессор университета штата Вермонт Р. Даниэлс заявляет, что "насилие Октября, отделившее победителей от побежденных, стало гигантским историческим шагом, от которого не было пути назад. Взяв власть с помощью силы, большевики не захотели использовать никакие другие способы политических изменений"63 .

Наиболее развернуто формулирует тезис об "удобности" гражданской войны для большевиков Ш. Фитцпатрик. "Гражданская война дала новому режиму крещение огнем, - пишет она. - Но большевики и Ленин


59 Ленин В. И. ПСС. Т. 33, с. 120.

60 Там же. Т. 39, с. 271.

61 Там же. Т. 37, с. 265.

62 DziewanowskiM. K. Op. cit., p. 99.

63 Daniels R. Russia: The Roots of Confrontation. Cambridge (Mass.). 1985, p. 115.

стр. 71


хотели именно такого крещения. Большевики были сражающейся, даже сражающейся на улицах, партией в 1917 г. - это была одна из причин их популярности среди рабочих, солдат и матросов. Способ взятия ими власти в Октябре граничил с развязыванием гражданской войны... Гражданская война, если бы большевики победили в ней, представляла наилучшую надежду на укрепление нового режима, чьи позиции в 1918 г. были крайне шаткими. Предсказуемую цену гражданской войны - социальную поляризацию, насилие, упор на единство и дисциплину, централизацию, чрезвычайные меры - большевики готовы были уплатить и даже стремились к этому. Желанным же результатом, конечно, явился "героический период" революции, который усилил ее позиции и легитимизировал ее победу"64 .

К узловым моментам изложенной трактовки гражданской войны относится прежде всего утверждение, что она, по существу, началась самим взятием власти большевиками. Действительно, любая революция, совершающаяся немирными средствами, в принципе чревата гражданской войной. Однако после смены формы правления (не говоря уже о смене классового господства) в гражданской войне неизбежно оказывается заинтересованной проигравшая сторона, и именно она ее развязывает. У Ш. Фитцпатрик нет никаких оснований внушать читателю, будто и вооруженное восстание, и гражданская война были специфическими формами классовой борьбы, присущими именно большевизму. Ленин и его сторонники ни в теории, ни на практике никогда не отдавали предпочтения насильственным методам, если видели, что завоевание власти могло быть обеспечено мирным путем. Так было и в апреле, и в сентябре 1917 г., когда именно Ленин настойчиво предлагал меньшевикам и эсерам объединиться вокруг лозунга передачи всей власти Советам. В сентябре возможность мирного взятия власти Советами возникла, как известно, после провала корниловского мятежа, который по существу и был попыткой развязать гражданскую войну с целью обращения вспять революционного процесса. В октябре же способом перехода власти к Советам стало вооруженное восстание, т. к. мирные возможности были полностью исчерпаны. Что касается масштабов "насилия Октября", на которые сетует Даниэлс, то ведь он сам признает, что "переход власти к Советам был быстро поддержан по всей стране с относительно малым насилием"65 .

Думается, что этот американский историк не случайно не уточняет, кого он относит к числу "побежденных", против которых "победители" применили насилие, рассчитывая, что читатель поймет его так, как если бы речь шла о всех без исключения политических силах и партиях, кроме большевистской. Однако тактика большевиков по отношению к этим силам была дифференцированной. 28 ноября 1917 г. (т. е. только через месяц после Октябрьской революции) партия кадетов была объявлена вне закона. Что касается партий, объявлявших себя социалистическими, то большевики были готовы вступить с ними в правительственную коалицию при единственном условии - поддержке власти Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. "Центральный Комитет подтверждает, что, не исключая никого со II Всероссийского съезда Советов, он и сейчас вполне готов вернуть ушедших и признать коалицию этих ушедших в пределах Советов, что, следовательно, абсолютно ложны речи, будто большевики ни с кем не хотят разделить власти", - говорилось в резолюции ЦК РСДРП(б) от 2(15) ноября 1917 года. Эту позицию ЦК повторил в обращении к трудящимся России 7(20) ноября 1917 г.: "Мы были согласны и остаемся согласны разделить власть с меньшинством Советов, при условии лояльного, частного обязательства


64 Fitzpatrick Sh. The Civil War as a Formative Experience. In: Bolshevik Culture, p. 74.

65 Daniels R. Op. cit., p. 114.

стр. 72


этого меньшинства подчиняться большинству и проводить программу, одобренную всем Всероссийским Вторым съездом Советов и состоящую в постепенных, но твердых и неуклонных шагах к социализму"66 .

Как известно, левые эсеры после колебаний приняли это условие ж вошли в Советское правительство. Правые эсеры и меньшевики не только никогда не соглашались признать правомочность решений II Всероссийского съезда Советов, но и активно выступили против его программы" 29 октября 1917 т. ЦК эсеров исключил из партии всех ее членов, оставшихся на этом съезде Советов, а IV съезд партии эсеров (конец ноября - начало декабря 1917 г.) утвердил это решение67 . ЦК меньшевистской партии объявил, что он "не признает нового правительства" и "организует борьбу с ним"68 , а 29 октября 1917 г. принял резолюцию, в которой говорилось: "Впредь до полной ликвидации большевистской авантюры всякое соглашение с партией большевиков относительно совместной с ними организации власти совершенно недопустимо"69 . На IV съезде партии эсеров уже раздавались призывы применить против большевиков террор70 . И в этих условиях большевики не только не применяли репрессий против бывших советских партий, но освобождали арестованных участников контрреволюционных заговоров под честное слово, ограждали их от расправы со стороны революционного народа.

На момент взятия власти у большевиков было не больше, а меньше опыта применения насилия, чем, скажем, у эсеров; вплоть до начала гражданской войны, развязанной внутренней и внешней контрреволюцией, до левоэсеровских мятежей и террористических актов, включая покушение на Ленина, большевики стремились к политической консолидации Советской власти с оппозицией путем компромиссов и соглашений в не меньшей степени, чем путем борьбы, причем эта борьба с их стороны носила характер не вооруженного подавления, а ограничения и пресечения. Красный террор был только ответом на белый террор.

Что касается "готовности" большевиков "уплатить цену" гражданской войны за "желанный результат" - "героический период" революции и укрепление своей власти, то, вероятно, лишь представители наций, не испытавших в полной мере тягот и ужасов кровопролитных войн, могут допустить, что партия, опирающаяся на трудящиеся слои, способна хладнокровно ставить на карту массы человеческих жизней. Да и какой здесь может быть расчет? Гражданская война неизмеримо усугубила хозяйственную разруху, лишила промышленные предприятия основных кадров рабочих, тем самым причинив огромный урон социально-экономической базе новой власти; ее вынужденные последствия (голод, продразверстка) осложнили достижение смычки рабочего класса и крестьянства.

Рассмотренными выше концепциями и тенденциями современная немарксистская литература по истории Великой Октябрьской социалистической революции, разумеется, не исчерпывается. С оживлением консервативных представлений о капитализме как благополучном обществе, чью стабильность подрывают лишь безответственные экстремисты, получил дополнительный импульс миф о том, что Октябрьская революция была совершена некими "деморализованными", оторванными от своих социальных корней элементами, чьи настроения использовали большевики. В последней книге Л. Шапиро движущей силой революции объяв-


66 Ленин В. И. ПСС. Т. 35, с. 76.

67 Гусев К. В., Ерицян Х. А. От соглашательства к контрреволюции. М. 1968, с. 177.

68 Спирин Л. М. Классы и партии в гражданской войне в России, 1917 - 1920. М. 1968, с. 85.

89 Октябрьское вооруженное восстание. Семнадцатый год в Петрограде. Кн. вторая. Л. 1967, с. 405.

70 Краткий отчет о работе IV съезда партии социалистов-революционеров. Пг. 1917. с. 47 - 48.

стр. 73


ляется люмпен-пролетариат - солдаты и матросы в тыловых гарнизонах, опасавшиеся отправки на фронт71 . Почти дословно с формулировками Шапиро совпадает мнение Ж. Эллюля, что Октябрьская революция "была совершена не промышленным пролетариатом, а побежденной и деморализованной, беспорядочно отступающей русской армией, которую Ленину удалось использовать для взятия власти в свои руки"72 . Этот миф из академических перекочевывает в более популярные издания73 .

Теория "модернизации", хотя она и подвергалась в последнее десятилетие основательной критике в немарксистской литературе, также по-прежнему применяется для интерпретации развития России в начале XX в. и революций 1917 года. В рамках этой теории анализируются капиталистическая и социалистическая индустриализации; между ними усматривается определенная преемственность, хотя и констатируется "резкий разрыв с прошлым" в результате Октябрьской революции, которая превратила страну в "огромную лабораторию опробования новых экономических теорий и программ"74 . Как и в некоторых более ранних работах (например, Т. Лауэ), Октябрь изображается реакцией великой, но отсталой державы на необходимость сохранить свое влияние в мире 75 .

Использование западными историками исходных посылок теории "модернизации" не вносит существенных коррекций в их трактовки взаимоотношений большевистской партии и трудящихся масс в революционном процессе. Признается, что Октябрь имел "глубокие корни в социальном неравенстве и недовольстве старым строем", но отрицается единство интересов и целей большевиков и революционного народа76 . Эклектизм по-прежнему присущ немарксистской историографии Октября. Порой он принимает крайние формы, как, например, у Дж. Томпсона, именующего Октябрьскую революцию "отчасти запланированной, отчасти случайной, отчасти отражающей чаяния масс"77 .

Попытки заимствовать и свести в единое целое разноречивые, не согласующиеся друг с другом, а то и противоположные подходы можно рассматривать как признак стремления усовершенствовать существующие в немарксистской историографии концепции. Но в то же время это и свидетельство методологической неустойчивости, отсутствия концептуальной ясности у западных авторов, пишущих об Октябрьской революции. В этих условиях политическая предвзятость нередко приобретает самодовлеющую роль (это особенно наглядно демонстрирует последняя книга Л. Шапиро). Преодолению этой предвзятости могут и, видимо, будут способствовать работы западных историков, изучающих социально-экономические предпосылки Октября, социальные силы, заинтересованные и участвовавшие в революционных событиях 1917 года. Анализ ими социального положения и требований широких слоев российских трудящихся важен не только потому, что он вводит в оборот более обширный круг источников, включая труды советских историков, но прежде всего потому, что делает недостаточным угол зрения правоконсервативных советологов, ограничивающийся "борьбой в верхах" и позволяющий нагромождать домыслы относительно неких неблаговидных "намерений" Ленина и большевистской партии - без проверки соответствия их идей и политики интересам и целям народа.


71 Schapiro L. Op. cit., p. 214.

72 Ellul J. Op. cit., p. 37.

73 Hosking G. The First Socialist Society: A History of the Soviet Union From Within. Cambridge (Mass.). 1985, p. 42; The Cambridge Encyclopedia of Russia and the Soviet Union, p. 106.

74 Kemp T. Industrialization in the Non-Western World. Lnd. - N. Y. 1983, p. 45.

75 Thompson J. M. Revolutionary Russia, 1917. N. Y. 1981, p. 186.

76 Rogger H. Russia in the Age of Modernization and Revolution. N. Y. 1963, p. 288.

77 Thompson J. M. Op. cit, p. 164.


© biblioteka.by

Постоянный адрес данной публикации:

https://biblioteka.by/m/articles/view/СОВРЕМЕННАЯ-НЕМАРКСИСТСКАЯ-ИСТОРИОГРАФИЯ-ВЕЛИКОГО-ОКТЯБРЯ

Похожие публикации: LБеларусь LWorld Y G


Публикатор:

Беларусь АнлайнКонтакты и другие материалы (статьи, фото, файлы и пр.)

Официальная страница автора на Либмонстре: https://biblioteka.by/Libmonster

Искать материалы публикатора в системах: Либмонстр (весь мир)GoogleYandex

Постоянная ссылка для научных работ (для цитирования):

Ю. И. ИГРИЦКИЙ, СОВРЕМЕННАЯ НЕМАРКСИСТСКАЯ ИСТОРИОГРАФИЯ ВЕЛИКОГО ОКТЯБРЯ // Минск: Белорусская электронная библиотека (BIBLIOTEKA.BY). Дата обновления: 28.01.2019. URL: https://biblioteka.by/m/articles/view/СОВРЕМЕННАЯ-НЕМАРКСИСТСКАЯ-ИСТОРИОГРАФИЯ-ВЕЛИКОГО-ОКТЯБРЯ (дата обращения: 29.03.2024).

Автор(ы) публикации - Ю. И. ИГРИЦКИЙ:

Ю. И. ИГРИЦКИЙ → другие работы, поиск: Либмонстр - БеларусьЛибмонстр - мирGoogleYandex

Комментарии:



Рецензии авторов-профессионалов
Сортировка: 
Показывать по: 
 
  • Комментариев пока нет
Похожие темы
Публикатор
Беларусь Анлайн
Минск, Беларусь
593 просмотров рейтинг
28.01.2019 (1887 дней(я) назад)
0 подписчиков
Рейтинг
0 голос(а,ов)
Похожие статьи
Белорусы несут цветы и лампады к посольству России в Минске
Каталог: Разное 
6 дней(я) назад · от Беларусь Анлайн
ОТ ЯУЗЫ ДО БОСФОРА
Каталог: Военное дело 
8 дней(я) назад · от Yanina Selouk
ИЗРАИЛЬ - ТУРЦИЯ: ПРОТИВОРЕЧИВОЕ ПАРТНЕРСТВО
Каталог: Политология 
8 дней(я) назад · от Yanina Selouk
Международная научно-методическая конференция "Отечественная война 1812 г. и Украина: взгляд сквозь века"
Каталог: Вопросы науки 
8 дней(я) назад · от Yanina Selouk
МИРОВАЯ ПОЛИТИКА В КОНТЕКСТЕ ГЛОБАЛИЗАЦИИ
Каталог: Политология 
9 дней(я) назад · от Yanina Selouk
NON-WESTERN SOCIETIES: THE ESSENCE OF POWER, THE PHENOMENON OF VIOLENCE
Каталог: Социология 
11 дней(я) назад · от Yanina Selouk
УЯЗВИМЫЕ СЛОИ НАСЕЛЕНИЯ И БЕДНОСТЬ
Каталог: Социология 
11 дней(я) назад · от Беларусь Анлайн
EGYPT AFTER THE REVOLUTIONS: TWO YEARS OF EL-SISI'S PRESIDENCY
Каталог: Разное 
21 дней(я) назад · от Yanina Selouk
ВОЗВРАЩАТЬСЯ. НО КАК?
Каталог: География 
21 дней(я) назад · от Yanina Selouk
АФРИКА НА ПЕРЕКРЕСТКЕ ЯЗЫКОВ И КУЛЬТУР
Каталог: Культурология 
21 дней(я) назад · от Yanina Selouk

Новые публикации:

Популярные у читателей:

Новинки из других стран:

BIBLIOTEKA.BY - электронная библиотека, репозиторий и архив

Создайте свою авторскую коллекцию статей, книг, авторских работ, биографий, фотодокументов, файлов. Сохраните навсегда своё авторское Наследие в цифровом виде. Нажмите сюда, чтобы зарегистрироваться в качестве автора.
Партнёры Библиотеки

СОВРЕМЕННАЯ НЕМАРКСИСТСКАЯ ИСТОРИОГРАФИЯ ВЕЛИКОГО ОКТЯБРЯ
 

Контакты редакции
Чат авторов: BY LIVE: Мы в соцсетях:

О проекте · Новости · Реклама

Biblioteka.by - электронная библиотека Беларуси, репозиторий и архив © Все права защищены
2006-2024, BIBLIOTEKA.BY - составная часть международной библиотечной сети Либмонстр (открыть карту)
Сохраняя наследие Беларуси


LIBMONSTER NETWORK ОДИН МИР - ОДНА БИБЛИОТЕКА

Россия Беларусь Украина Казахстан Молдова Таджикистан Эстония Россия-2 Беларусь-2
США-Великобритания Швеция Сербия

Создавайте и храните на Либмонстре свою авторскую коллекцию: статьи, книги, исследования. Либмонстр распространит Ваши труды по всему миру (через сеть филиалов, библиотеки-партнеры, поисковики, соцсети). Вы сможете делиться ссылкой на свой профиль с коллегами, учениками, читателями и другими заинтересованными лицами, чтобы ознакомить их со своим авторским наследием. После регистрации в Вашем распоряжении - более 100 инструментов для создания собственной авторской коллекции. Это бесплатно: так было, так есть и так будет всегда.

Скачать приложение для Android