Libmonster ID: BY-1197
Автор(ы) публикации: З. Г. ФРЕНКЕЛЬ

2. Два года в народной городской школе в Козельце

В связной и отчетливой последовательности у меня в памяти не сохранился ход событий от момента окончания войны до поступления осенью 1879 г. вместе с братом Сергеем в Козелецкое городское училище, в третью группу, соответствовавшую третьему году обучения. Упомяну лишь об одном воспоминании - о приезде однажды весною вечером с тяжелым чемоданом "дяди Абраши". Позднее, через несколько лет после удачного побега, он в заграничных революционных кружках был известен под именем Алексея Николаевича Баха, как автор известной брошюры о начатках политической экономии и как ученый, специалист по химии азотных соединений. В тот же свой приезд он был длинноволосым студентом Киевского университета с жиденькими баками, почему-то врезавшимися мне в память.

Очевидно, отец был убежден, что мы уже спим, когда он вел с Абрашей разговор о привезенном им чемодане. Но я слышал их разговор и совершенно правильно отдавал себе отчет о его сущности и содержании. В чемодане была спешно увезенная из Киева подпольная типография, которую надлежало незаметно "захоронить". Ничего удивительного нет в том, что, проснувшись на рассвете, я вышел, направляясь в липняк, и в стороне от дороги увидел, как отец и приехавший студент старательно закрывали дерном засыпанную землей яму, в которой, очевидно, и была схоронена типография.

Много лет спустя я повидался с бывшим двадцатилетним студентом Бахом, всегда представлявшимся мне типичным студентом 70-х годов. Но в 1923 г. Алексей Николаевич выглядел стариком, ему было уже 66 лет, а мне - 54. При советской власти он вернулся из Швейцарии и руководил созданным им научно-исследовательским физико-химическим институтом.

Два или три года, связанные с учебой в Козелецком городском училище, всегда были и остаются лучшим, самым заманчивым периодом жизни, периодом полного и цельного упоения самим процессом роста сознания, обогащения знаниями и полного отсутствия разъедающего, угнетающего и принижающего неверия в свои силы. Это была пора полной свободы от мучительных мыслей о неправильном, непроизводительном применении сил и способностей, пора отсутствия ощущения пустоты, бесцельности жизни.

Как-то сразу и без шероховатостей мы вошли в жизнь класса. Со всеми учениками завязалась самая теплая дружба. Две-три версты от Алексеевщины до училища мы с братом проходили пешком. Учились мы оба в одной группе, хотя Сергей и был старше меня почти на два года. Мы чувствовали себя тесно спаянными единством. По дороге через Слободку к нам присое-


Продолжение. Начало см. Вопросы истории, 2006, N 2.

стр. 88


динялись другие ученики из нашей группы. Идя через греблю, на которой всякий раз работали две из семи стоявших там мельниц, мы подолгу глядели, как низвергается и потом бежит по широкому лотку вода и ударяет в лопатки колеса, вращая его, а затем с плеском и шумом падает пенистым потоком. Мы забегали внутрь мельницы и, не отрывая глаз, следили, как мощный дубовый вал, на котором было укреплено водяное колесо, передавал свое движение зубчатой передачей - вертикальной оси, конец которой был вделан в окованный железом мощный жернов, раздавливавший и растиравший в муку зерна. Смотришь на одну сторону плотины - там до самой Алексеевщины на целые версты тянется поросшая ситником, а вдали сплошь заросшая густым очеретом запруда, гребля. Весной она под постоянной угрозой прорыва весенними водами. В разных местах по гребле и по дальним берегам запруды, склоняясь над тихо застывшей в полном покое водой, стоят дуплистые вербы и осокори. Над запрудой проносились дикие утки, гудел водяной "бугай" - выпь. А по другую сторону плотины - сочный зеленый луг или заросшее осокой ровное болото. По берегам запруды были заросли ивняка и лозы. Там мы находили иногда свисающие над водою гнезда ремеза. Изумление и восхищение вызывало строительное мастерство этих птичек, так искусны, тонко сделаны их гнезда. Неисчерпаемо разнообразна была чудесная по красоте и причудливости форм прибрежная растительность - стрелочники и трехлистники, а на воде белые и желтые кувшинки, султаны рогозы. По пению, писку и другим звукам мы умели различать и очертянку, и дергача, и разные виды куличков и синиц.

А осенью, когда на "ставу", в конце ноября и в декабре, вода между ситником и над глубокими вырами покрывалась толстым, прочным и как стекло чистым и прозрачным льдом, мы, сокращая путь в школу, шли прямо по льду. Сколько удовольствия было высмотреть стоящую подо льдом, где-нибудь между ситниками уснувшую щуку, большую, как полено. Мы замечали это место и после школы находили его, опять высматривали щуку и оглушали ее сильным ударом обуха по льду. Надо было успеть затем прорубить лед, чтобы захватить щуку раньше, чем она оправится от контузии.

В школе все мог разъяснить учитель - Никифор Иванович Лукьянович. Ровный, внимательный, серьезный и даже несколько суровый на вид, он выслушивал наши вопросы и сообщал много замечательно интересного. Ранней весной, когда не везде еще растаял снег, Никифор Иванович давал задание отыскать первые весенние цветы, выкопать их с корнем и принести в школу для общего ознакомления с ними в классе. Подобрав трех-четырех товарищей, мы с Сережей после занятий выискивали в липняке первые цветы: желтые звездочки с луковицами в земле - гусиный лук, "сон" (Anemone pulsatilla). Позднее приносили мы ветреницы и курослеп, поручейники (Geum rivale) и др. Все это Никифор Иванович раздавал в классе, заставлял срисовывать в целом виде, а потом отдельно корни, корневище, луковицу, стебель, листья, цветок, околоцветник, чашечку, лепестки, венчик, тычинки, пестик. Потом все это в его объяснении оживало в одно целое растение.

Как бы сами собой появлялись у нас вопросы: как, почему произошли различия, как эти различия закрепились, как распространяются растения? Кое-что Никифор Иванович объяснял, но чаще отвечал своими вопросами и заданиями. Многое из того, что мы узнавали на уроках, казалось нам потом само собою понятным, давно известным. Эта атмосфера не пассивного восприятия, когда знания как галушки падают в раскрытый рот, а деятельного трудового поиска истины постоянно поддерживала какое-то бодрое, я бы сказал - воодушевленное настроение на уроках. Всякое знание нужно было черпать из наблюдений, повторных и подробных, и из сравнения различных наблюдений между собою. Можно было бы многие страницы заполнить рассказами о ходе уроков и о том, как расширялся кругозор учеников. В то же время росла любознательность, умственная инициатива и содружество в товарищеской работе.

"Теплота есть движение мельчайших частиц - молекул. При трении часть энергии, затрачиваемой на приведение в движение трущихся досок, переходит в тепло. Если тереть одну доску о другую, можно нагревание поднять до высоты, при которой дерево загорается". - Это было попутно сказано на уроке. И целая группа учеников остается после уроков. Во дворе школы отыскали сухие

стр. 89


доски. Одну из них закрепили, а другою производим движения, как пилой. Ученики попарно сменяются. Сколько веселья, когда, наконец, появились сначала тонкие струйки дыма, а потом пошел густой дым!

В первую зиму нашей учебы в Козелецком училище отец служил в Алексеевщине и вся семья жила там. Когда бывали сильные морозы и идти пешком в школу было трудно, нас с братом отвозили на санях по более короткой дороге через поросшее очеретом болото. Морозы в ту зиму были лютые. Заботливая наша "маты" старалась закутать нас как можно теплее. Поверх нашей одежды надевалась отцовская шуба либо тулуп, который туго завязывался поясом, так что трудно было повернуться. На дровнях впереди садился возница, а мы не садились, а ложились в сани, да еще нас прикрывали одеялом. Ухабы от снежных заносов на дороге были глубокие и однажды при переезде через такой ухаб я был выброшен из саней. Хлопец-возница этого не заметил. Немалого труда стоило мне развязать пояс на шубе, освободиться от закутывавшего лицо и рот башлыка, чтобы начать кричать и попытаться броситься вдогонку. К счастью, брат заметил мое отсутствие и через несколько минут сани удалось повернуть, и меня подобрали.

Когда в 1879 г. прекратилась служба отца в Алексеевщине, он взял в аренду небольшое хозяйство в лесничестве в Мостищах. И туда в 1880 г. переехала вся наша семья. Там среди вековых дубов на опушке леса стоял дом с соломенной крышей и подле него сарай и клуня. От Козельца до Мостищ было довольно далеко, верст семнадцать, и чтобы обеспечить нам возможность продолжать учебу в Козелецком училище, для нас с осени сняли в Козельце комнату, в которой с нами поселилась наша старшая сестра.

Вера родилась в 1858 году. Характером она походила на отца. Настойчивая, твердой и сильной воли, инициативная и исключительно трудолюбивая. Упорство в труде и способность отдаваться работе со страстью; любовь к разбивке, копанию, возделыванию грядок, клумб, к посадке кустов. От глубины души, от всего существа идущее презрение, отвращение к мещанству, к пошлости, к своекорыстию и мелочным условностям. Всю жизнь оставалась она непреклонной ригористкой. Действенность и самостоятельность были главными ее чертами.

В описываемый период Вере было уже 20 лет. На весь учебный год она заменила нам мать: заботилась о нашем питании, о содержании и отоплении комнаты. Она очень сблизилась с хозяйкой дома и двумя ее дочерьми, а также с одним учителем нашего училища - Петром Николаевичем Мизько, снимавшим у той же хозяйки одну комнату. Очень часто по вечерам Вера ходила с нами на прогулки далеко за город или в парк Покорщину. В свободные часы читала нам книги, которые ее в то время занимали. Отчетливо сохранилось в памяти, как однажды рассказал я Никифору Ивановичу об очень заинтересовавшей меня книге, прочитанной нам сестрой. В ней говорилось о возникновении первобытной культуры, об орудиях каменного века, об открытии способа добывания огня путем трения, о приручении животных и о переходе от охотничьего к пастушескому, кочевому образу жизни... Не помню точно, что это была за книга, кажется, перевод работы Дрепера, но хорошо помню, что она была полна рисунков орудий каменного века и других эпох, изображений костей животных и описывала быт сохранившихся в Австралии первобытных племен. Никифор Иванович посоветовал перечитать книгу, главу за главой, и отчасти на его уроках, отчасти после уроков рассказывать ученикам о развитии первобытной культуры. По существу, это были мои первые доклады или, вернее, цикл докладов в кружке товарищей.

Для нас, и в частности для меня, сестра сделала очень много. И живя с нами в Козельце и позднее она беспощадно изобличала тех, у кого слово и политические взгляды расходились с делом. В эту категорию попадали и писатели, и подчас отец, а позднее - и я. Ее работа народной учительницей на протяжении десятков лет давала ей большое удовлетворение. Мое последнее свидание с нею до революции состоялось в ее школе в октябре 1917 г., а позднее в 1936 г. в Остре. Умерла Вера во время Отечественной войны в оккупации в феврале 1942 г. 86 лет.

Во второй и третий год учебы у Никифора Ивановича всех учеников особенно интересовали его уроки по географии. Прежде всего он дал нам

стр. 90


задание составить план классной комнаты, затем - школьного здания, всего школьного участка с нанесением на план всех строений, огорода и проч. Мы лентой измерили все стены, ограду, расстояния; определили величины углов пересечений, определили по устроенным во дворе школы солнечным часам направления и т.д. Потом задание было расширено: составить планы частей города, отдельных улиц и кварталов, берега реки Остра... При составлении плана квартала или улицы каждый должен был обойти 5 - 6 домов, чтобы получить ответы на вопросы о числе жителей, их возрастном составе, занятиях и быте (откуда берут воду, получают жизненные припасы и пр.). Отдельные дома, кварталы, улицы объединялись на плане в общих подсчетах относительно населения, его занятий, и получалось географическое описание, выведенное из наблюдений над населенным пунктом. После этого шли уроки о нашем уезде и губернии, а затем по географии всего нашего родного края. О встреченных при подробном ознакомлении с городом производственных предприятиях ученик делал детальное сообщение в классе. Брат мой подробно познакомился с винокуренным заводом в Алексеевщине. С помощью отца он составил не только планы завода и схемы процессов производства, но и сделал чертежи отдельных аппаратов. Никифор Иванович заставил его сделать несколько докладов в классе: о приготовлении солода, о бродильных чанах, перегонных аппаратах и пр.

Благодаря разбуженному Никифором Ивановичем интересу к естествознанию у нас развернулось соревнование и укрепились навыки собирания коллекций яиц, насекомых (особенно бабочек), камней и минералов, а также наиболее интересных гнезд птиц - ремеза, иволги, зяблика и др. В связи с этим знания накапливались не по книжным описаниям, а из собственных наблюдений, на основе непосредственного, живого материала, варьирующегося и изменчивого и в то же время объединяемого в видовые и родовые понятия.

Сколько усилий и наблюдательности нужно было, чтобы найти среди куч камней на шоссе образцы гранита или кварца, полевого шпата и слюды, известняков и мела и выбить из мела молотком окаменелости - аммониты, белемниты и пр.! Какую радость доставляла находка гнезда редкой птицы! Например, в одном из отдаленных участков леса в густой чаще на невысоком дереве мы увидели большое гнездо, из которого вылетел напуганный нашими криками крупный коршун, принятый нами сначала за орла. Взобравшись на дерево, брат мой сообщил, что в гнезде только одно яйцо. Мы обычно брали из гнезда только по одному яйцу при условии, что их было три или четыре, чтобы птица не заметила и не потеряла гнезда. Но тут дело шло о редкой породе вредного хищника, поэтому мы решили взять это яйцо. Как сейчас помню его особенности: не овальной, а почти правильной шарообразной формы, величиной поменьше куриного, тёмнокрасного цвета с черно-бурыми пятнами.

Собирание коллекций воспитывает и обостряет способность и привычку внимательно всматриваться в окружающую природу, чтобы найти новые, отсутствующие в коллекции разновидности собираемых растений, насекомых или минералов. Всякая прогулка приобретает новый смысл. Развивается страсть к более отдаленным и трудным пешим прогулкам в новые места по берегам реки, в горы, степь.

Как много радостей от познавания природы с ее неисчерпаемыми красотами и неожиданными загадками, вызывающими неотступное желание их разгадать, понять и истолковать, связано было во все периоды детства, да и в более зрелые годы: в быстро проносившиеся недели кратковременного летнего отдыха - с привычной страстью собирать, пополнять гербарии, коллекции минералов, геологических находок, насекомых... Особенно, пожалуй, бабочек!

Незабываемы часы вечерних сумерек, когда после сухого и жаркого летнего дня трава и цветы покрываются росою и в легких движениях воздуха ощущаются ароматы жимолости, каприфоли или петуний... и вдруг, точно замирая над цветами, проносятся и реют крупные бражники: сиреневый, винный или молочайный. В виде какого-то непостижимого и необъяснимого события мне удалось однажды поймать залетного олеандрового бражника.

стр. 91


Олеандры, листьями которого питаются гусеницы олеандрового бражника, поражающего своими размерами и причудливою красотой своей расцветки, растут лишь в Крыму или на Черноморском побережье Кавказа, в Болгарии. Значит, вывестись олеандровый бражник мог лишь там - за сотни километров! А ведь мы с братом достоверно поймали его в Нежине темным украинским вечером на цветах каприфоли.

Или вот была мною поймана самка тополевого бражника. Проколов ее булавкой, я прикрепил ее на подоконнике. Она стала откладывать яйца на подложенный под нее лист бумаги. Как только я открыл форточку, один за другим начали влетать и садиться возле самки великолепные, довольно редкие у нас тополевые бражники-самцы. Значит, самка либо испускает какой-то слышный за сотни метров запах, либо издает чрезвычайно высокий, не воспринимаемый нами звук. Возникает невольное стремление искать объяснение этого явления.

Много раз мы ловили в ночное время самого крупного из всех водившихся в наших широтах жуков - рогача, или жука-оленя. Подолгу жил он у нас в коробке, питаясь подслащенной водой. Когда его внимание привлекали какие-либо звуки, он настораживался, поднимаясь на первую пару ног и широко расставляя свои устрашающие огромные крепкие клешни. Стоило пустить к нему другого такого же вооруженного клешнями самца, как между ними завязывался бой. Нередко у обоих оказывались пробитыми насквозь жесткие крылья, грудь и живот. Когда мы хотели засушить жука-оленя, а предварительно нужно было его умертвить, сделать это было очень трудно. Опущенный в банку с чистым алкоголем, он через день-два не обнаруживал признаков жизни. Но, посаженный на булавку в ящике, он оживал, вертелся и портил коллекцию. Как-то мы обратили внимание, что подле одного старого дуба, на котором нам удавалось ловить крупные экземпляры жука-рогача (lucanus cervus) валялись совершенно целые мертвые, хорошо засохшие экземпляры таких жуков. Поймав самку, мы пускали к ней в коробку самца. Он наскакивал на нее, как петух на курицу. В отличие от других насекомых (жуков, стрекоз, бабочек) самец и самка не оставались связанными между собой. Просто самец через короткие промежутки времени наскакивал на самку. Если мы оставляли их вместе, обычно через два-три часа крупный старый самец падал мертвым. Самку мы выпускали на дуб, где она откладывала яйца и перезимовывала, зарываясь на дне дупла, до следующего года. Этот способ умерщвления жуков-рогачей любовною смертью нигде не описан, и мы в детстве знали его только благодаря изощренной наблюдательности любителей-коллекционеров.

В мае 1880 г., когда мы уже жили в учебное время в Козельце с Верой, а отец с остальной семьей - в Мостищах на опушке Галагановского леса, как-то совпало подряд три неучебных дня. Мы надумали пешком дойти до Мостищ, пробыть там один день и вернуться в срок к урокам в школе. До летних каникул оставалось еще около месяца. Пройти пешком 20 верст (32 км) по не очень хорошо знакомой дороге, по которой лишь один раз пришлось проехать на лошади, казалось нам предприятием очень смелым, хотя мне было тогда уже десять лет, а брату двенадцать. В то время было совершенно необычным отпускать детей нашего возраста в такой дальний путь одних. Но желание преодолело все препятствия, сестра разрешила. Взяли с собой немного провизии и рано утром, чуть взошло солнце, отправились через весь город. Выйдя на большой шлях, мы прошли около пяти верст до села Тополи, а затем свернули на проселок. Над полями, зеленевшими от высокой ржи и густых всходов яровых, стояла прозрачная дымка утреннего тумана. Слышен был бой перепелов, непрерывно сверху неслись и падали далекие и близкие звуки пения жаворонков. Поля и просторы казались необъятными. С дороги слетали посметухи и овсянки. Пройдя уверенным ходом часа два, мы подкрепились едой, немного отдохнули и двинулись дальше. По дороге и вблизи деревень леса не было видно и только где-то совсем далеко через синеватый простор, на горизонте, темнели деревья. Мы прошли еще более часа; стала закрадываться тревога, не ошиблись ли мы дорогой. Но вот слева вдали засверкала гладь озера. Солнце уже поднялось и припекало. Мы через поле вдоль балки подошли к озеру, застывшему при безветрии. По берегу

стр. 92


бегали, взлетали и издавали свои характерные крики "чайки" - так на Украине называли чибисов (vanelus cristata). Среди засохших остатков прошлогоднего ситняка мы нашли несколько гнезд с крупными коричневыми яйцами с черными пятнами. Взлетевший из под самых ног куличок "песочник" пронесся над самой водой и с красивым посвистом спустился на берег. Трудно было устоять от соблазна искупаться, и хотя мы горели желанием поскорее придти к цели нашего путешествия, все же пробарахтались на этом озере, вероятно, не менее часа.

Только часа через два дошли мы до села Мостищи. Невысокая деревянная сельская церковь была для нас надежным маяком и устранила всякие сомнения в правильности нашего пути. Обогнув село, мы вышли к лесу, а затем, к немалому изумлению и радости встретившей нас во дворе матери, попали домой. Мы чувствовали себя почти героями, осмотрели все хозяйство, побывали на чердаке, где уже сидели в гнездах на яйцах голубки. Одним словом, мы были наверху доступного смертным блаженства. На листьях дубов, на высоких ветвях сидели квакушки (квакши) - маленькие ярко-зеленые лягушки - и оглашали воздух громким кваканьем. Через день к вечеру мы поехали обратно уже на лошади.

Событием, оставившим глубокий след в памяти, в следующем году было 1 марта 1881 года. Через несколько дней всех учеников повели в сопровождении учителей в собор. После панихиды и затем молебна на площади перед собором была проведена присяга новому царю. Слова присяги вместе со всем народом должны были повторять и школьники. Вскоре после этого события разнеслась взволновавшая всех учеников весть о том, что наш Никифор Иванович посажен в острог (городская тюрьма). Тогда, после убийства Александра II, со всех концов приходили вести об арестах. Никто не задавался вопросом, виноват ли, и в чем именно, попавший в беду. Менее всего такой вопрос мог бы возникнуть у учеников относительно Никифора Ивановича, которого все любили и уважали. Эта глубокая любовь и уважение к своему лучшему учителю выразилась в паломничестве учеников к острогу, которое постоянно обращало на себя внимание, пока там держали Никифора Ивановича. Оно повторялось, несмотря на все запреты. Некоторым ученикам удавалось через сторожей передать учителю булку, баранки и другую еду.

Как сейчас помню радость, когда в июне 1881 г. перед ссылкой мой учитель был выпущен из тюрьмы. Двое преподавателей и несколько учеников, в том числе и мы с братом, вместе с Лукьяновичем устроили прогулку на лодке по реке Остер. Никифор Иванович был бодр, радостен, приветлив.

В том же июне мы с братом перешли из третьей группы в четвертую, получив на экзаменах, как и в предыдущие годы, награду и похвальный лист. Но после каникул мы уже в Козелец не вернулись. По желанию отца с июня по август мы с Сергеем самостоятельно готовились к вступительным экзаменам в первый класс гимназии. Готовились по программе, полученной из Нежинской гимназии. В этой подготовке дело шло не о расширении понимания и познаний окружающей природы и жизни, не об усвоении полезных знаний, а о твердом заучивании правил правописания, употребления буквы "ять", усвоении по закону Божьему Ветхого и Нового Заветов, о грамматике и чистописании. Это заучивание и упражнения не захватывали и не были занимательными.

Отцу нелегко было решиться отдать нас в гимназию. Материально это было для него просто непосильно. Высокая плата за учение, расходы на обязательную гимназическую форму, дороговизна содержания в пансионатах (общих ученических квартирах). Сбережений у отца никаких не было. Средств едва хватало на жизнь своим хозяйством в деревне. Но годы шли, Сергею было уже 12 лет, мне - десять. Рассчитывать на поступление сразу в старшие классы было невозможно, так как тогда пришлось бы готовиться по латинскому, греческому и французскому языкам. И вот после долгого обдумывания и молчаливого переживания отец принял решение: мы должны во что бы то ни стало поступить в гимназию. С нами где-нибудь на окраине города в дешевой квартирке должна будет жить и вести все хозяйство без всякой прислуги мать, помогать ей будет сестра Соня, а старшая сестра Вера останется с отцом.

стр. 93


План этот был крайне труден для выполнения, но он был принят бесповоротно. Отец ездил в Нежин, привез программы и руководство, и мы должны были со всей настойчивостью приняться за подготовку. И действительно, мы каждый день по несколько часов занимались чистописанием, правописанием и другими предметами.

Это, однако, не мешало нам с Сергеем, а иногда и при участии старшего брата, ежедневно отправляться в лес то за ягодами, то за грибами, а то и просто в качестве искателей приключений и любителей природы. В период летних дождей, выйдя из дома до восхода солнца, мы к обеду возвращались с полными корзинами белых грибов, а собирать другие мы считали ниже своего достоинства. Иногда к нам присоединялись сестры, и тогда шло соревнование. Кроме грибов, собирали землянику и попутно букеты цветов. Особая погоня была за лилиями (коричневыми с крапинкой "царскими кудрями"), лесными мечниками (шпажниками), медвежьим ухом (digitalis), синими ирисами и ярко синими горечавками... Мы хорошо ознакомились с лесом, знали все его ближние участки, разделенные широкими прямыми просеками через каждую версту. Были кое-где болота, лес пересекала речонка Трубайло. Местами были густые заросли лесного орешника (лещины). Когда орехи созревали, мы собирали и их, заготавливали на зиму. В отдельных участках, куда нам было запрещено ходить, было много волчьих нор.

Как-то в середине лета мы с Сергеем были вдвоем в лесу. Как всегда, разумеется, с нами был наш неизменный спутник и друг, неутомимый Дизраэль, собака небольшая по росту, но исключительно понятливая. У нас была небольшая комнатная замечательной красоты собачка Жолька. В результате ее случайной связи с совершенно ей неподходящей по росту легавой среди ее щенков один, наиболее крупный, был оставлен для выкармливания его Жолькой. Это было в 1878 г., когда отец постоянно с возмущением бранил и ругал главу тогдашнего английского консервативного правительства, строившего козни против наших войск на Балканах, пославшего британский флот для военной демонстрации в поддержку Турции. И вот щенок был назван именем первого министра Англии - Дизраэль Биконсфильд, в обиходе же просто Дизраэль.

Во время описываемой прогулки мы углубились далеко в лес и стали рассматривать выходы из лисьей норы. Невдалеке от одного выхода оказался целый склад крыльев и голов с клювами тетеревов и куропаток. Я заметил, что Дизраэль замер в мертвой стойке, устремив взор в одну точку. Всмотревшись, я разглядел там притаившуюся, подползавшую к норе лису. По команде Дизраэль набросился на нее с дикой яростью. Мы поспешили ему на подмогу. Хотя лисица искусала ему морду, Дизраэль крепко прижал ее зубами. Сережа мгновенно снял свою куртку и накрыл ею лисицу. Пока я старался обхватить курткой лисицу снизу и завязать ее вокруг рукавами, она успела просунуть морду и искусала мне во многих местах руку. Но все же удалось завязать ее так хорошо, что без дальнейших приключений мы принесли ее домой. Закрыв хорошенько двери и окна, выпустили ее из куртки, изрядно перепачканной к огорчению нашей, все прощавшей нам, мамы.

Лисица была молодая, но уже довольно большая. Теперь мы могли ее хорошенько рассмотреть, как ни старалась она спрятаться за шкаф или под кровать. Поймать живую лисицу - это была сенсация! Заперев тщательно дверь, все мы вышли в соседнюю комнату обедать. Когда через полчаса вернулись, то увидели валявшуюся на полу загрызенную лисицей породистую дорогую голубку, которая сидела на яйцах в гнезде, устроенном в ящике с высокими стенками. Ящик стоял под кроватью. Дело было непоправимое. Пропала и голубка, и насиженные яйца! Но что же делать с лисицей? Старшие решили: "Убрать прочь немедленно, так как от ее мочи в комнате распространяется зловоние". Брат не мог простить лисице гибель своей голубки и не поддерживал меня в желании оставить рыжую, чтобы ее приручить. И все же я спас лисицу, когда она уже была поймана и посажена в мешок. Я унес ее в небольшое чердачное помещение, где стоял лишь небольшой столик и стул и где окно было очень высоко от пола. Я обычно занимался в этом уединенном закутке, готовясь к гимназическому экзамену.

Сначала лисица очень дичилась. Голод, однако, заставил ее дня через два-три брать мясо и пить молоко у меня из рук: других возможностей к

стр. 94


пропитанию у нее не оставалось. Уже через неделю лисица вскакивала ко мне на руки, как только я приходил заниматься, и усаживалась на колени. Только в этом положении она получала свою пищу, которую мне не так то легко было обеспечивать при быстро нараставшем аппетите моей пленницы. Недели через две она была уже совсем ручная, назойливо требовала пищи, но все же не позволяла себя гладить и больно кусалась при попытках ее приласкать. Поев, она преспокойно сворачивалась клубком и лежала у меня на коленях, пока я занимался и не беспокоил ее. На руках, в местах ее укусов, делались болезненные пузыри, которые не сразу заживали.

Казалось, что лисица стала совсем ручной. Одно только оставалось у нее неизменным - постоянное стремление на волю. Она пыталась проскользнуть через дверь, когда там оставалась какая-нибудь щелка, пыталась взобраться к окну, но оно было очень высоко над полом. На рассвете она громко кричала. Не выла, а издавала звуки, похожие на лай собаки. Иногда в ответ из леса доносился в предрассветной тишине такой же лисий лай.

Как-то на исходе третьей недели я в обычное время пришел заниматься; стекло в окне было разбито, и лисицы в комнате не оказалось. Она убежала, каким-то образом добравшись до окна, спрыгнула с крыши и, незамеченная собаками, ушла в лес. У нас говорили, что ее сманила старая лисица.

С жизнью в Мостищах связано у меня воспоминание о священнике местного прихода отце Антонии. Он был не очень стар, дети его были не старше нас, но выглядел совсем стариком. Он очень располагал к себе и казался человеком добрым и умудренным жизнью. Когда заканчивались летние и осенние работы, отец Антоний Нещерет очень часто бывал у нас, брал газеты и сельскохозяйственные книги у отца, любил потолковать о всяких газетных слухах. Но больше всего любил он поиграть в карты, если оказывались компаньоны. Это очень роняло его в моих глазах, так же как и то, что за ужином отец Антоний не отказывался от наливки. Но в нем мне нравилось отсутствие показного благочестия и ханжества, его свободные высказывания насчет соблюдения постов и доброе отношение к крестьянам и их нуждам. В нем не было лицемерия, столь свойственного людям его профессии, которые, как известно, обычно "trinken heimlich Wein, und predigen offentlich Wasser"1 . Он жил идя в ногу с передовыми течениями времени.

Спустя год-два после нашей жизни в Мостищах, когда мы проводили лето в Борках, я имел возможность близко наблюдать другого сельского священника - отца Ивана Пригоровского. Он тоже любил играть в карты и был особенно пристрастен к угощению хмельными напитками. Сельскохозяйственными работами он не увлекался, но, невзирая на свой священнический сан, любил охотиться. Приносил с собой под подрясником ружье и, переодевшись у нас, отправлялся на охоту вместе с моими братьями. В нем не было и следа той умудренности, простоты и доброты к людям, которые были так привлекательны в отце Нещерете, а выступали черты расчетливого карьеризма, грубого своекорыстия и лицемерного, показного благочестия.

Я помню замечательно милую матушку - жену отца Ивана, погруженную в заботы о своих многочисленных детях и очень много терпевшую от грубого, требовательного мужа, не умевшего делить заботы и труды со своей женой. В годы семинарской жизни - в семидесятые годы - он был как будто даже захвачен подобием свободомыслия и народолюбия, но очень скоро после получения прихода у него, по существу, выветрился весь налет семинарского свободомыслия (кроме любви к выпивке и охоте), а распустились задатки и стремления к доходному приходу и карьере.

3. Годы в Нежинской гимназии (1881 - 1889)

Когда от немногих ученических годов в Козелецком училище, ярко окрашенных незабываемыми впечатлениями от общения с Никифором Ивановичем Лукьяновичем, я пытаюсь перейти к гимназическим годам в Нежине, для меня является полной неожиданностью отсутствие отчетливых воспоминаний о последовательных этапах жизни при прохождении гимназического

стр. 95


курса из класса в класс. Совершенно выпали из памяти первые дни учебы в гимназии. Не могу вспомнить, как проходили приемные экзамены, как завязались первые знакомства и дружба с товарищами по классу. Вспоминаю о более поздних этапах общения с товарищами, когда через несколько месяцев к нам по воскресеньям приходили несколько соклассников. Желая занять их, я показывал наши коллекции бабочек, яиц, минералов и всякого рода окаменел остей. При этом, говоря об ископаемых меловой и юрской формаций, наиболее распространенных в Черниговской губернии, я вскользь сказал, что геологический возраст соответственных пластов земной коры измеряется многими сотнями миллионов лет. Не в пример ученикам городского училища, гимназисты были изумлены таким богохульным сообщением, ведь от сотворения Господом Богом мира прошли не миллионы, а всего менее семи тысяч лет! На ближайшем уроке Закона Божьего один из моих воскресных гостей обратился с вопросом к законоучителю, отцу Хайнацкому, допустимо ли думать, что земля существует не шесть тысяч лет, а много миллионов? Мне было строго указано, чтобы я не вносил сомнения в умы верующих.

Однако уже в эти первые месяцы у нас установилась тесная дружба с одним оригинальным и своеобразным учеником нашего класса - Вячеславом Галякой. Он жил в соседнем доме. Его отец, выглядевший стариком, был всегда угрюм и неприветлив. Он служил старшим акцизным чиновником. Мать же, напротив, казалась совсем молодой. Эта цветущая приветливая женщина была всегда ласкова и гостеприимна. Она уделяла много внимания воспитанию Вячеслава, старалась развить в нем самостоятельный характер, трудовые навыки, отвращение ко всякому чванству. Она была сестрой известного революционера Дебагория Мокриевича. Вячеслав во всем своем облике имел много общего с матерью. Под ее влиянием он пристрастился к чтению, к самостоятельному поиску ответов в понимании окружающей жизни.

Оставаясь у нас до поздней ночи, Вячеслав с увлечением читал наши книги по естествознанию. Иногда он приносил свои книги и журнал "Свет", в котором печатались популярные статьи о мироздании и по естественным наукам.

В отличие от духа взаимной трудовой связи и дружественной поддержки, который был в городском училище, в гимназии в низших классах на переменах господствовал дикий хаос. Когда я попривык к классу, я стал горячо убеждать не обижать более слабых, не нападать исподтишка и не терять в драках человеческого образа. Мне за эти мои уговаривания немало доставалось, но поскольку я никогда не обращался "к начальству", то есть к надзирателю или учителям, а взывал только к собственной совести и разуму драчунов, крикунов и подстрекателей, то мало-помалу меня стали слушаться.

Большим для меня огорчением бывало, когда в драку втягивали Вячеслава. Он был чувствителен ко всякой неправде, несправедливости и насилию над ним. Он приходил в состояние возбуждения, совершенно не помнил себя и, невзирая ни на какие удары, дрался до победного конца, даже когда в классе появлялся надзиратель. Уговоры и слова на него тогда не действовали, они просто в эти минуты до него не доходили. Мне бывало очень его жалко, когда ему приходилось возвращаться домой с синяками.

Дружба и все углублявшееся сближение с Вячеславом - главное, что осталось в памяти от первого класса. Да, пожалуй, еще картины кулачных боев, которые происходили в конце Лицейской улицы у ее соединения с Мегерской слободой. Начинались бои обычно с выкриков мальчишек "пошел!", с которыми они появлялись с отдаленного конца Мегерки. Против них выступали группы мальчишек с другого конца слободы. От воинственных криков дело доходило до боя. Для подмоги собирались подростки, поперек улицы образовывались живые стены, с криками надвигавшиеся друг на друга. Свою сторону бросались поддержать выскакивающие из ворот "скрынники". На другой стороне на подмогу бежали "бондари" и "гончары". Разгорался кулачный бой, затягивавшийся порой до поздней ночи. Бывали при этом случаи очень тяжелых телесных повреждений: выбитый глаз, вывихнутая рука, переломы костей и пр. Не раз для прекращения боя приезжала пожарная команда, разгонявшая пришедших в азарт кулачников сильными

стр. 96


струями воды из пожарных насосов. Это были последние годы кулачных боев, отзвук уходившего в предание старого уклада жизни; когда я учился в последних классах гимназии, их уже не было.

Культурным центром, сложившимся в Нежине в связи с находившимся в нем Лицеем князя Безбородко - юридическим факультетом и лицейской гимназией, была площадь и улица с библиотекой, женской гимназией, духовным училищем и несколькими магазинами. Эта главная улица носила название "Мостовой", так как только на ней была мостовая, да и то деревянная, в виде помоста из пластин, покрывавших проезжую часть. Но основную часть населения Нежина составляли имевшие свою "цеховую" организацию ремесленники. В действительности это были работавшие не на заказ, а для сбыта на рынке, для продажи на всех украинских ярмарках мастера-кустари: "скрынники", бондари, гончары, сапожники. Свою продукцию - сундуки (скрыни) для приданого, бочки (дежи) для теста, бочонки для соления огурцов и квашения капусты и прочие бондарные изделия, гончарную посуду, сапоги - они сбывали скупщикам, а отчасти и сами вывозили на ярмарки. (Эти-то ремесленники и кустари, жители обширных нежинских "концов", и составляли основную массу участников уличных кулачных боев.)

Более прочные и яркие воспоминания остались у меня от второго и третьего года гимназической жизни. Кончились благополучно переходные экзамены в июне 1882 г. из первого во второй класс. Как и во все последующие годы учения, я перешел с наградой, перешел и Сережа. Мы спешно собирались ехать на каникулы в Мостище. Нужно было организовать переезд с наименьшими затратами. Благодаря тому, что нежинские "скрыни" вывозились на все ярмарки, в том числе и в Козелец и Остер, нашей матери без труда удалось найти возчика, хорошо знавшего дорогу. Еще с вечера к нам во двор приехал вместительный воз, запряженный лошадью. С вечера уложили мы в него свои вещи, устроили из постельных принадлежностей удобные сиденья для матери и для себя. Мать готовила в путь продовольствие. Задолго до рассвета мы выехали из города, восход солнца встречали уже в поле. Дорога местами была тяжелая, песчаная, и, чтобы облегчить лошадь, вместе с возницей вставали и мы с братом, шли пешком одну-две версты. Мы успевали, забегая вперед, посмотреть посевы, зайти в придорожные заросли, луга. После полудня была для корма и отдыха лошади сделана передышка. Часов четыре-пять простояли. Мы с Сережей успели побывать в ближайшей деревне, разузнать о дальнейшей дороге.

После обеда путешествие продолжалось по степной местности до позднего вечера. На ночлег остановились на широкой обочине дороги у небольшой березовой заросли. Спали на сене в телеге и возле нее, закутавшись одеялами, без удобств, но с таким удовольствием, с каким не спят в самых лучших постелях.

Утром путь лежал через окраину березового леса. Недалеко на раскорчеванных участках виднелись две-три хаты новоселов. За несколько верст до Мостищ мы проехали через растянувшуюся вдоль дороги деревню Корниево, где жил знакомый по фамилии Корниев. Мы заехали к нему напоить и покормить коня. Хозяин был очень гостеприимен. Любитель-пчеловод, он славился своей пасекой, и, хотя брать из ульев соты было еще не время, он все-таки вырезал ножом большой кусок сотов, полных медом, и в деревянных "ночевках" принес нам это лучшее из всех земных угощений.

Два месяца каникул пролетели. Прогулки за грибами, цветами и ягодами теперь были для нас еще интереснее, потому что к нам часто присоединялись сестры и их новые знакомые Шиловы - дочери главного лесничего Шило. Бывали у нас также отец Антоний Нещерет с дочерьми и сыном. Священник много рассказывал о жизни, нуждах и горестях прихожан. Приход его был бедный, и, чтобы прокормиться, Нещереты вели свое хозяйство. Сын его был значительно старше нас по возрасту, учился в духовной семинарии, но хотел перейти из нее в гимназию или в учительскую семинарию. Прежде неразлучный со мной, брат Сергей теперь уже часто уходил один или со старшим братом на охоту.

После каникул мы поселились с матерью и сестрами на другой квартире в Нежине. Второй год учебы в гимназии памятен мне перенесенной тяжелой

стр. 97


скарлатиной. Насколько я теперь понимаю, у меня, как следствие скарлатины, было нервное заболевание. Ночью я просыпался в мучительном состоянии, в предчувствии чего-то невыносимо страшного. От головной боли и какого-то горящего огненного шара, ослеплявшего меня, я плакал и кричал и не сразу приходил в себя. Такое состояние повторилось два-три раза, но ужас перед возможностью повторения его долго не оставлял меня.

Вследствие тяжелого материального положения отца из-за неурожайного года обстановка нашей жизни в этом году была особенно безотрадна. Мать вынуждена была сдать малоподходящим жильцам большую часть квартиры, а мы ютились в одной комнате с сестрами.

Неизгладимо угнетающее, мрачное воспоминание осталось у меня именно от этого года жизни в Нежине из-за затяжного, длительного процесса внутреннего переживания чувства и сознания бесцельности жизни, отсутствия смысла ее и значения. С особой силой и остротой это состояние овладело мной в апреле-мае 1882 г. в связи с самоубийством исключенного из гимназии молодого человека Гойденко, нашего соседа по квартире.

В весенние месяцы, когда освободившаяся от снега земля еще не покрыта густыми порослями свежей зелени, а весеннее жаркое солнце разогревает засохшие мертвые остатки прошлогодних трав, и легкие ласкающие порывы весеннего ветра срывают с земли и шелестят сухими листьями, когда очнувшиеся после зимнего сна шмели вяло перелетают в тщетных поисках цветов, - я всегда, сколько себя помню, подпадал под неопределенное тоскливое, унылое настроение. А тут вдруг - выстрел за соседними кустами в саду. Я увидел первый раз в жизни бездыханное тело человека, за минуту перед тем бывшего живым, мечтавшим, полным сил и стремлений. Этот вид ошеломил меня. От мыслей, от желаний и разочарований, от всего, что составляло жизнь этого человека, в одно мгновение не осталось ничего! Зачем же все стремления, познание, настойчивость, вся мучительная борьба, если от всего этого не остается ничего, если все это разлетается бесследно, как засохшие листья? Мною овладело какое-то оцепенение. Отлетело всякое желание делиться переживаниями с другими. Автоматически ходил я на экзамены, встречался с товарищами, избегая разговоров с ними.

Только осенью, уже в третьем классе гимназии, ко мне вернулась радость жизни, встречи с друзьями - Галякой и Левицким, но никогда никому из них я не говорил о пережитом. В моем сознании преодоление этого состояния вылилось в примиряющую формулу: жизнь преходяща, но у каждого вызывает она стремление к радости, борьбе против горя, окружающим хочется жить так же, как мне. Я должен поэтому все свои силы, все знания отдать на борьбу с человеческим горем.

Вся ранняя жизнь моя протекала вне города, на хуторах, у опушек леса и среди нескончаемых полей, в условиях сельского уклада жизни, среди совершенно ясных по своему смыслу и значению повседневных работ в поле или огороде, в саду или лесу, на лугу или гумне. Отрыв от этой ясной сельской жизни и переход к жизни в городских условиях вызывали тяжелые переживания, порождая некоторое высокомерно-пренебрежительное отношение к горожанам, не понимающим настоящей трудовой жизни. Горожане не знали, когда и как пахать, откуда берутся хлеб, крупа. Переход к городской жизни вызывал также тоску по лугам и полям, по простору сельских далей, по звукам, по голосу жизни природы.

Вместе с братом Сергеем, учившимся со мною в одном классе первые четыре года, мы часто уходили после уроков за город - ловить сеткой перепелов, собирать яйца диких птиц, насекомых, растения для гербария. Не унаследованная, а естественно усвоенная с раннего детства от отца и старшей сестры привычка и умение приручать и выращивать диких животных приносили большие радости и еще большие огорчения, когда прирученные питомцы погибали. Помню, будучи уже в четвертом классе, ранней весной мы достали еще совсем голого птенца арктической совы, залетающей зимой в Черниговскую губернию и в феврале-марте выводящей птенцов, чтобы на лето с выросшими птенцами перелететь на север. Я с большим трудом выкормил совенка. Выросла огромная белая птица (Nyctea nivea), привязавшаяся ко мне. Она жила во дворе в сарае, но, когда мы приходили из гимназии,

стр. 98


летела навстречу, садилась ко мне на плечо, оставалась в комнате до утра, с легкостью бесшумно перелетая со стола на другие предметы, на голову. Эта сова вызывала всеобщее изумление. Она нападала на собак, боявшихся ее и убегавших при ее появлении. От собак она и погибла, прожив больше года.

Каждый год с ранней весны непреодолимо было желание уйти в поле послушать первого жаворонка. И во всю последующую жизнь с пением жаворонка пробуждаются и оживают у меня в душе старые гимназические переживания. Вот в памяти всплывает одна из ежегодно повторявшихся первых весенних прогулок подальше от города, на простор привольной природы. Солнце парит, хотя на поле еще кое-где лежат полосы снега. Мы с инженером Бакуном за городом наслаждаемся, каждый по-своему, пробуждающейся природой. Это - весна 1885 года, пятый класс гимназии. Песня жаворонка, не прерываясь, составляет общий звуковой фон природного единства в самых контрастно-несогласуемых, казалось бы, проявлениях. Обывательски обычный, но в то же время загадочный еще тогда для меня тип инспектора по сахарным заводам, инженер-технолог Бакун. И рядом - я. Бесконечно далекий от всякой обыденности, безмерно высоко стоящий в собственном самосознании над обывательским существованием, над всем затхлым и ничтожным прозябанием, отдавшийся строительству в себе нового человека - таким был я в то время. Полная противоположность, казалось бы, немолодому, уравновешенному и спокойному Бакуну. Но нас что-то сближало в те весенние прогулки за городом, когда с высоты лился теплый яркий солнечный свет и с ним переплетались ласкающие переливы жаворонка.

На смену этому воспоминанию непроизвольно всплывает другое. Это было тоже немало лет тому назад. Ранняя весна в Попенках. Я выслан из Москвы под гласный надзор полиции. Первый по-настоящему тяжелый жизненный удар. Но я не забыт товарищами по беде. Письма от Полещука. Я стою возле еще не зазеленевшей акациевой изгороди и смотрю из сада в простор расстилающегося за дорогой поля. А настроение складывается под согревающим ярким весенним солнцем, под падающими с неба такими родными, неизменно вызывающими чувство беззаботности, переливами жаворонка.

Густенька каша, але ж каша та не наша,
А нам дистався кулиш, як хочешь, так его и ишь.

Так переживал первое наше крушение немолодой уже Полещук. Так писал он мне в Попенки в период изгнания. А жаворонок без горечи, без омрачающих предчувствий напевал, навевая вместе с солнцем другие настроения... Так оживающие звуки будят давно забытые, когда-то волновавшие события.

С третьего класса в наш тесный дружеский круг вошел Константин Левицкий; его брат учился в одном из старших классов. Ученики этих классов казались нам уже вполне взрослыми, замечательно образованными, умными и значительными людьми. Не то, что погрязшие в тине мелкой обывательской суеты некоторые наши учителя, задававшие нам уроки "от сих до сих". Невзирая на то, что Константин Левицкий был совсем другого склада, чем я и Галяка, дружба нашей тройки крепла. Левицкий не был прямолинейным ригористом, он, кажется, даже курил, но, как и мы, был чужд всяких мещанских предрассудков, отличался свободомыслием.

Но главное, что нас особенно подкупало, он сам много читал и через него можно было получить те книги, которые читали импонировавшие нам товарищи его старшего брата - Смольский, Лукашевич, Алферов, имевшие вид совершенно взрослых людей. Левицкий был католик и поэтому освобожден от обязательного присутствия на уроках Закона Божьего и вызубривания Катехизиса, над которым чрезвычайно вольнодумно издевался. Помню, Костик, как мы его звали, возвратясь после летних каникул из Белополья, где жила его семья, рассказывал о толстовской колонии, основанной князем Хилковым и его женой для трудовой жизни высокоинтеллигентных людей, полностью отказавшихся от всяких привилегий и попытавшихся устроить свое существование в полном согласии со своими убеждениями о равенстве

стр. 99


людей и с требованием отказа от эксплуатации. Как известно, вскоре потом эта толстовская колония была ликвидирована по приказу царя, у князя Хилкова отняты дети и отданы на воспитание опекунам из высшего дворянства.

Долго и упорно держалось у меня в Нежине весьма скептическое отношение к жителям города, ко всему содержанию их жизни, деятельности и обстановке. В селе задачи, значение и смысл жизни были ясны. Нужно было своевременно вспахать или вскопать землю для того, чтобы посеять рожь или пшеницу, чечевицу или овес или чтобы засадить огород. Нужно было затем собрать жатву, потом обмолотить и свезти на мельницу. Нужно было обеспечить запасы кормов для коров и лошадей, для питания людей в течение всего года. Ясно было, что если не засеять и не убрать вовремя лен или коноплю, то не будет волокна для полотна на простыни, на "рядна". Все это было делом не шуточным, а необходимым, жизненно важным. А в городе люди ни хлеба, ни кормов не выращивали, коров и овец не содержали. Они не жили трудами рук своих, а были либо чиновниками во всяких канцеляриях, опутывавших жизнь никому не нужными бумагами, либо торговали, перепродавая то, что было не ими произведено, и наживаясь при этом.

На почве этих моих настроений я с глубоким интересом читал брошюры Л. Н. Толстого о необходимости жить трудами рук своих. У меня даже сложился и держался года два (третий и четвертый класс) план - не в качестве общественной программы, а для себя лично: в будущем, по окончании гимназии, жить "трудами рук своих", обрабатывая небольшой участок - не более четырех десятин (5,8 га) - без наемного труда; быть примером для других, работая среди народа, вместе с народом, поднимая уровень знаний и культуры населения, пробуждая в людях сознание своего достоинства и гражданских прав. Я собирался обходиться без наемного труда для обслуживания меня, не отговариваться тем, что иначе невозможно заниматься наукой и быть проводником культуры и научных знаний среди населения.

В короткий период пребывания в Козелецком училище, при всем увлечении в летний период прогулками в лес и собиранием коллекций и том огромном интересе, который вызывали у нас работы в саду, в поле или в клуне, в конце лета мы хотели поскорее вернуться в училище, чтобы заниматься выполнением всегда интересных для нас заданий Никифора Ивановича, показать ему собранные за лето пополнения коллекций, узнать от него обо всем, что показалось непонятным летом. В течение же всего гимназического периода ни у меня, ни у Сережи за все каникулы не появлялось желания вернуться в Нежин, поскорее узнать, что будем проходить в следующем классе. Учение в гимназии было отбыванием обязательной повинности. Поэтому все чаще по утрам, а то и среди дня омрачала настроение мысль, что скоро придется собираться к отъезду. Вот уже пришла жнива, с полей свозят полукопки, а в клуне гудит конная молотилка. Давно уже скошена трава на сырых лугах. В кочковатой мшистой земле мы находили гнезда желтобрюхих шмелей. Несмотря на риск быть покусанными, мы разрывали гнездо, захватывали грозди сот, а на гнездо набрасывали сено. Отбежав подальше, мы находили среди сот ячейки, наполненные прозрачным медом, и лакомились. Шмелиный мед, а для Сережи - охота за дупелями на том же лугу или на капустных посадках - это уже преддверие конца каникул. С тягостным чувством, а вовсе не с желанием начинались сборы к отъезду.

Большим огорчением для меня была неудача Сергея на экзаменах при переходе из четвертого в пятый класс. Он был оставлен на второй год в четвертом классе.

Лето 1884 года мы проводили уже не в Мостищах, а в Борках, куда вернулся на прежнюю работу отец. Это лето было для меня очень тяжелым. В самом начале каникул я заболел брюшным тифом. Болел очень долго. Несколько раз из Козельца привозили доктора Гольдвуха. Самым мучительным было завертывание в холодные (ледяные) простыни. К концу болезни образовались пролежни, заживление которых особенно затянулось. Вполне оправился я только к концу каникул. Никогда не забыть мне ласки, слез и самоотверженного ухода за мной моей матери.

Все, чему мы обучались в гимназии до пятого класса: латинский и греческий языки, их этимология и синтаксис, стихосложение, история по Ило-

стр. 100


вайскому и Беллярминову, Закон Божий с заучиванием на память всего Катехизиса, даже арифметика и алгебра - все было оторвано от жизни, все не имело никакого отношения к познанию окружающего мира, к пониманию и истолкованию явлений, возбуждавших любознательность и требовавших ответа. В качестве обоснования и оправдания огромных усилий и трудов, которые на уроках и дома затрачивались на заучивание всего этого мертвого, не нужного для применения в жизни материала, выдвигался и до известной степени принимался нами тезис о том, что классические языки, как и алгебра, своим логическим построением, своею законченностью, служат незаменимой школой для развития умственных способностей, что это система упражнений, необходимых для развития и укрепления памяти. Как для развития физических сил, для придания телу гармонической соразмерности и красоты нужны занятия гимнастикой, нужны физические упражнения, так для формирования умственных сил, развития способностей к умственному труду необходима длительная умственная гимнастика.

Лживость этого рассуждения была для нас совершенно очевидна. Мы видели и на себе испытывали, как вянет в гимназии живая любознательность, как заменяется тупым зазубриванием заданных уроков настойчивое стремление понять, раскрыть причины и связь явлений. Только в пятом классе явилась отдушина в системе обучения мертвым предметам, когда в программе некоторое, хотя и очень скромное место было отведено физике. Появившийся в гимназии новый учитель Винклер, из прибалтийских немцев, занялся приведением в порядок физического кабинета. На уроки приносил приборы. Некоторые ученики старались помогать ему и, чтобы лучше понять приборы, особенно по разделу электричества, стали читать не только учебники, но и приобретаемую нами самими литературу и пособия.

(Продолжение следует)

Примечания

1. Пей украдкой вино, а гласно проповедуй воду (нем.)

 


© biblioteka.by

Постоянный адрес данной публикации:

https://biblioteka.by/m/articles/view/ЗАПИСКИ-О-ЖИЗНЕННОМ-ПУТИ-2021-02-15

Похожие публикации: LБеларусь LWorld Y G


Публикатор:

Беларусь АнлайнКонтакты и другие материалы (статьи, фото, файлы и пр.)

Официальная страница автора на Либмонстре: https://biblioteka.by/Libmonster

Искать материалы публикатора в системах: Либмонстр (весь мир)GoogleYandex

Постоянная ссылка для научных работ (для цитирования):

З. Г. ФРЕНКЕЛЬ, ЗАПИСКИ О ЖИЗНЕННОМ ПУТИ // Минск: Белорусская электронная библиотека (BIBLIOTEKA.BY). Дата обновления: 15.02.2021. URL: https://biblioteka.by/m/articles/view/ЗАПИСКИ-О-ЖИЗНЕННОМ-ПУТИ-2021-02-15 (дата обращения: 28.03.2024).

Автор(ы) публикации - З. Г. ФРЕНКЕЛЬ:

З. Г. ФРЕНКЕЛЬ → другие работы, поиск: Либмонстр - БеларусьЛибмонстр - мирGoogleYandex

Комментарии:



Рецензии авторов-профессионалов
Сортировка: 
Показывать по: 
 
  • Комментариев пока нет
Похожие темы
Публикатор
Беларусь Анлайн
Минск, Беларусь
264 просмотров рейтинг
15.02.2021 (1137 дней(я) назад)
0 подписчиков
Рейтинг
0 голос(а,ов)
Похожие статьи
Белорусы несут цветы и лампады к посольству России в Минске
Каталог: Разное 
5 дней(я) назад · от Беларусь Анлайн
ОТ ЯУЗЫ ДО БОСФОРА
Каталог: Военное дело 
7 дней(я) назад · от Yanina Selouk
ИЗРАИЛЬ - ТУРЦИЯ: ПРОТИВОРЕЧИВОЕ ПАРТНЕРСТВО
Каталог: Политология 
7 дней(я) назад · от Yanina Selouk
Международная научно-методическая конференция "Отечественная война 1812 г. и Украина: взгляд сквозь века"
Каталог: Вопросы науки 
7 дней(я) назад · от Yanina Selouk
МИРОВАЯ ПОЛИТИКА В КОНТЕКСТЕ ГЛОБАЛИЗАЦИИ
Каталог: Политология 
8 дней(я) назад · от Yanina Selouk
NON-WESTERN SOCIETIES: THE ESSENCE OF POWER, THE PHENOMENON OF VIOLENCE
Каталог: Социология 
10 дней(я) назад · от Yanina Selouk
УЯЗВИМЫЕ СЛОИ НАСЕЛЕНИЯ И БЕДНОСТЬ
Каталог: Социология 
10 дней(я) назад · от Беларусь Анлайн
EGYPT AFTER THE REVOLUTIONS: TWO YEARS OF EL-SISI'S PRESIDENCY
Каталог: Разное 
20 дней(я) назад · от Yanina Selouk
ВОЗВРАЩАТЬСЯ. НО КАК?
Каталог: География 
20 дней(я) назад · от Yanina Selouk
АФРИКА НА ПЕРЕКРЕСТКЕ ЯЗЫКОВ И КУЛЬТУР
Каталог: Культурология 
20 дней(я) назад · от Yanina Selouk

Новые публикации:

Популярные у читателей:

Новинки из других стран:

BIBLIOTEKA.BY - электронная библиотека, репозиторий и архив

Создайте свою авторскую коллекцию статей, книг, авторских работ, биографий, фотодокументов, файлов. Сохраните навсегда своё авторское Наследие в цифровом виде. Нажмите сюда, чтобы зарегистрироваться в качестве автора.
Партнёры Библиотеки

ЗАПИСКИ О ЖИЗНЕННОМ ПУТИ
 

Контакты редакции
Чат авторов: BY LIVE: Мы в соцсетях:

О проекте · Новости · Реклама

Biblioteka.by - электронная библиотека Беларуси, репозиторий и архив © Все права защищены
2006-2024, BIBLIOTEKA.BY - составная часть международной библиотечной сети Либмонстр (открыть карту)
Сохраняя наследие Беларуси


LIBMONSTER NETWORK ОДИН МИР - ОДНА БИБЛИОТЕКА

Россия Беларусь Украина Казахстан Молдова Таджикистан Эстония Россия-2 Беларусь-2
США-Великобритания Швеция Сербия

Создавайте и храните на Либмонстре свою авторскую коллекцию: статьи, книги, исследования. Либмонстр распространит Ваши труды по всему миру (через сеть филиалов, библиотеки-партнеры, поисковики, соцсети). Вы сможете делиться ссылкой на свой профиль с коллегами, учениками, читателями и другими заинтересованными лицами, чтобы ознакомить их со своим авторским наследием. После регистрации в Вашем распоряжении - более 100 инструментов для создания собственной авторской коллекции. Это бесплатно: так было, так есть и так будет всегда.

Скачать приложение для Android