Libmonster ID: BY-1185
Автор(ы) публикации: З.Г. ФРЕНКЕЛЬ

После окончательного оформления президиума ряд заседаний был посвящен составлению ответа на "тронную речь". Государственная дума ответила развернутой программой неотложных, коренных законодательных работ, которые она ставила перед собой: установление законов о правах граждан, о неприкосновенности личности, о свободе слова и печати, о праве на проведение собраний, о неотложном принятии закона о земельной реформе, пересмотре бюджета. Это была трудная задача - выработать такую программу, которая могла бы быть принятой внушительным большинством.

После многих дней общих прений была выбрана комиссия с пропорциональным представительством в ней фракций для составления ответа царю. Несмотря на срочность работы по окончательному согласованию редакции ответа, у нас уходило очень много времени на обсуждение поправок и предлагаемых новых вариантов. В последнем заседании комиссии окончательное редактирование было поручено В. Д. Набокову, мне и представителю трудовиков И. В. Жилкину1. Просидев над этой работой всю ночь, ранним утром мы отдали ее в типографию размножать. Главную работу по редактированию выполнил В. Д. Набоков. Он был блестящим мастером слова и опытным редактором, в течение многих лет вел вместе с И. В. Гессеном 2 влиятельный прогрессивный общественно-юридический журнал "Право".

Было раннее теплое утро, когда мы выходили, закончив эту работу, из Таврического дворца. Набоков предложил не расходиться, а проехать в Сестрорецк, чтобы освежиться морским купанием.

Общее собрание Думы приняло согласованный ответ на тронную речь и избрало особую комиссию, которая должна была передать этот ответ по назначению. Прошло немало дней, пока в президиум Думы поступил ответ на его запрос о назначении даты передачи документа. Ответ был крайне негативный. В нем указывалось, что постановление Государственной думы должно направляться через соответственные правительственные учреждения. Когда председатель огласил этот ответ, то по предложению Набокова было принято решение, в котором отмечалось, что значение принимаемых Думой документов заключается в особой важности их содержания, а не в способе их передачи адресатам. После этого Дума перешла к очередным делам.

К этому времени в Думе уже развернулась работа многочисленных комиссий. Инициатором большинства законопроектов была кадетская фракция, поскольку в ее рядах находилось наибольшее число депутатов, подготов-


Продолжение. Начало см. Вопросы истории, 2006, NN 2 - 9.

стр. 72


ленных для законотворческой работы. Если в парламентах других стран всю подготовительную работу обычно ведут министерские чиновники, то у нас, при вполне обрисовавшейся обструкции со стороны правительства, вся черновая работа легла на плечи самих депутатов. Работы было так много, что мы не имели отдыха; приходилось есть на ходу и систематически недосыпать.

Наиболее многолюдной была выбранная Думой с пропорциональным представительством фракций комиссия по земельному вопросу под председательством М. Я. Герценштейна 3. Я был избран в эту комиссию, так же, как до этого - в комиссию по подготовке законопроекта об органах местного самоуправления 4 и в комиссию по рассмотрению законопроекта о собраниях.

Основным вопросом, обсуждавшимся в Думе, был вопрос о земельной реформе. Еще до постановки его в повестку дня правительство направило депутатам специальное сообщение о невозможности проведения земельной реформы за счет частных владений. В ответ на это Дума приняла декларацию, в которой подтвердила свое намерение добиться принудительного отчуждения земель в пользу малоземельных крестьян. Тем самым окончательно определилась несовместимость позиций правительства и высшего представительного органа по этому коренному вопросу. Дума стремилась к подлинному ограничению самодержавия и справедливому, действительному решению аграрной проблемы. А правящая верхушка рассчитывала обойтись одной только видимостью земельной реформы.

Прения по аграрному вопросу были чрезвычайно бурными и затянулись почти на три недели. Свое мнение высказали свыше 150 ораторов. Существовало два основных проекта аграрной реформы: нашей фракции - "записка 42-х" и фракции трудовиков - "записка 104-х". И в том, и в другом проекте предлагалось создать земельный фонд. Но кадетская фракция выступала за сохранение права собственности на землю, за выкуп ее по справедливой оценке и наделение ею крестьян в пределах продовольственной нормы, а трудовики, следуя лозунгу "вся земля всему народу", предлагали наделить крестьян землею по трудовой норме, а решение вопроса о размерах и условиях оплаты за отчуждение частновладельческих, удельных, казенных, монастырских и прочих владений предоставить самому народу на местах.

Третий проект был предложен самой крайней левой группой депутатов, из представителей социалистических партий. В первом параграфе их "записки 33-х" провозглашалось: "Всякая частная собственность на землю в пределах Российского государства отныне совершенно уничтожается". На заседании Думы 8 июня я выступил с критикой этого проекта и высказался против передачи его на рассмотрение аграрной комиссии 5. Я считал, что приведенное выше заявление левых послужило бы во вред земельной реформе, так как могло запугать население, вызвать в нем страх, что у него отнимут ту землю, которой оно располагает, а дадут ли новую, на каких условиях, в каком количестве и какую - это еще вопрос. В проектах же "42-х" и "104-х" говорилось, что "не только надельные земли, но и купчие земли, которыми крестьяне владеют в пределах трудовой нормы, останутся на условиях такого же владения, как и теперь, в полной неприкосновенности". И мы, кадеты, и трудовики, говоря об отчуждении земель, имели в виду только латифундии, только земельную собственность, превышающую известный максимум земельного владения, такую земельную собственность, которая служила в руках ее теперешних владельцев орудием закабаления крестьян, а не орудием поднятия сельскохозяйственной культуры.

Кроме меня, с критикой проекта "33-х" выступили еще несколько членов кадетской партии, и в конце концов он был отвергнут подавляющим большинством Думы 6.

Помимо перечисленных выше, я состоял членом таких постоянных думских комиссий, как комиссия по контролю за выполнением государственного бюджета, по предварительному рассмотрению вносимых Думой запросов, и секретарем комиссии по организации библиотеки для обслуживания депутатов справочными материалами и другими источниками. Библиотечная ко-

стр. 73


миссия была немноголюдна, а дело предстояло нелегкое: в самый короткий срок не только оборудовать залы для библиотечного фонда и для работы депутатов, но и приобрести все необходимые законодательные, справочные и статистические издания, энциклопедии и пр. Председателем комиссии был М. М. Ковалевский 7. Каждый день утром и в часы перерывов в думских заседаниях я старался быть в библиотечной комиссии, чтобы ускорить заполнение штата наемных сотрудников, для изучения заявок на закупку книг и материалов от разных комиссий и отдельных депутатов. Днем обязательно заходил на час-другой Ковалевский. Меня поражала его изумительная память и знание всякого рода материалов не только по экономической истории, но и по статистике, географии, земельному вопросу и пр. То, что у меня отняло бы целые часы на справки в энциклопедиях и библиографических справочниках, он просто перечислял по памяти с указанием года издания и тут же давал дополнительные советы, на какие источники по данному вопросу следует рекомендовать обратить особое внимание. Все это он делал без всяких передышек, сразу, не теряя времени, невзирая на свое постоянно затрудненное дыхание и несколько отяжелевшие от полноты движения. Работать с ним было легко и приятно, так как он проявлял самый живой интерес ко всем возникавшим вопросам и энциклопедическую осведомленность.

Как секретарь думской фракции, я составлял печатавшиеся в "Вестнике партии народной свободы" еженедельные обзоры деятельности фракции в Думе, в ее общих собраниях и во всех комиссиях. Чем негативнее становилось отношение правительственных кругов, особенно правящей верхушки, к Государственной думе, чем враждебнее и непримиримее отвечало правительство на все ее запросы по поводу административного произвола и незаконных действий властей, чем грубее и отрицательнее относилось оно к законодательной думской инициативе, тем яснее и настоятельнее становилась задача: укрепить связь фракций с населением, поднять его интерес к работе Думы. Необходимо было добиваться одобрения народом выдвигаемых Думой требований законодательного разрешения земельного вопроса, введения равноправия граждан.

Многие депутаты выехали в свои избирательные округа, чтобы сделать доклады своим избирателям о требованиях Думы и затруднениях, которые она встречает в своей деятельности. Я и мои товарищи - депутаты от Костромской губернии сразу же после открытия Думы начали поддерживать общение и связь с жителями Костромы, приезжавшими в Петербург или жившими в столице на заработках. Потом мы поместили в газетах письмо с обращением к костромичам. Указывая в нем свой адрес, мы сообщали, что каждое воскресенье с 4 до 7 часов вечера мы даем отчет о своей работе в Думе и подробно знакомим с намечаемыми планами. В Петербурге жило много костромичей, среди них сезонные рабочие - паркетчики, плотники, строители, ремесленники-шапочники и др. Уже в первое воскресенье после опубликования нашего письма на нашу квартиру явилось несколько десятков земляков. Положение в Думе вызывало большой интерес. Из-за крайней тесноты мы перенесли место встречи с ними в помещение районного клуба на 6-й Рождественской улице. И это помещение оказалось переполненным. Это было уже в июне. Я сделал подробный обзор деятельности Думы за май и начало июня. Последовали многочисленные вопросы и наши разъяснения, затем очень толковые выступления костромичей, одобрявших требования и предложения Государственной думы. Явившейся полиции мы заявили, что это вполне законное общение членов Думы со своими избирателями. Отчет об этих собраниях я поместил в газете "Речь". Однако, когда в следующее воскресенье граждан собралось еще больше, так что они не смогли поместиться в зале и стояли у открытых окон (зал помещался в первом этаже), совершенно неожиданно, без предупреждения, появилась конная полиция и разогнала собравшихся. Нас, депутатов, не тронули, но и не обращали внимания на все наши протесты против незаконных и произвольных действий. Так оборвалась удачно развивавшаяся попытка мирного общения избирателей со своими посланниками в парламент.

стр. 74


На местах, в далеких от столицы губерниях, дело заканчивалось далеко не так безобидно. В Умани Киевской губернии приехавший из Петербурга депутат Думы, врач по профессии, был арестован во время своего доклада о работе законодателей. Он оставался в тюрьме до роспуска Думы, а затем оказался в ссылке в Восточной Сибири и только после Октябрьской революции смог вернуться к своей медицинской работе.

Перед лицом все более наглядного бессилия Думы у некоторых провинциальных депутатов зарождались чисто обывательские настроения: а нельзя ли помочь делу непосредственным обращением за помощью к самому Николаю II? Говорили, что председатель Думы Муромцев имеет право личного доклада царю и при первом (и единственном!) своем докладе произвел на Николая II благоприятное впечатление. Как-то рано утром в июне я прогуливался в Таврическом саду. Я не заметил, что по дорожке, ведущей в Таврический дворец, направлялся своей медлительной походкой наш председатель. В тот момент, когда я остановился, здороваясь с ним, подошел, очевидно лично знакомый с ним, один из членов Думы из Поволжья.

"Сергей Андреевич, - без всяких предисловий обратился он к Муромцеву, - простите, но меня волнует вопрос, - почему вы не используете своего права личного доклада царю? Может быть, вы повлияли бы..."

Как всегда невозмутимый, Сергей Андреевич спокойно и не торопясь ответил: "Но, позвольте, допустим, что я получил бы аудиенцию на десять-пятнадцать минут... А придворное окружение, враждебное Думе, воздействует на такого же, как они сами, Николая все время, все дни. Какое же значение могло бы иметь мое мимолетное воздействие?". Этот ответ был дан с полной серьезностью, и Сергей Андреевич продолжил свой путь.

7 июля заседание фракции в Государственной думе затянулось до поздней ночи. Когда я проходил по Кирочной улице и вышел на Литейный проспект, то обратил внимание на необычное движение войск. Непрерывно двигалась пехота и артиллерия в направлении к Таврическому саду. Проходя через Марсово поле, чтобы пройти по Троицкому мосту и попасть в Денежный переулок, где мы жили в то лето, я видел, как войска шли в Павловские казармы. Невольно возникла мысль: не к добру так спешно вызваны из лагерей войска. Очевидно, правительство что-то замышляет.

Ранним утром, входя в свою квартиру, я рассказал открывшей мне дверь жене о зловещем ночном передвижении войск. Учитывая всю обстановку, сложившуюся в отношениях столыпинского правительства с Государственной думой, мы не сомневались, что вызов войск в Петербург потребовался для действий против избранной народом законодательной власти. Вышедшие утром газеты подтвердили наши опасения. Указом правительства Дума была распущена с нарушением закона о ней. Срока новых выборов назначено не было.

8 конституциях большинства стран предусматривается право роспуска парламента верховной властью, так что ничего из ряда вон выходящего в этом не было. Но в России в 1906 г. Дума, рожденная революционными событиями, только-только приступила к созданию самих основ конституционного строя. Преждевременный ее роспуск означал возвращение к самодержавию и, следовательно, к дальнейшему нарастанию революционной борьбы. Вот почему роспуск I Думы имел для партии кадетов, выступавшей против революционных методов в достижении демократических свобод и за эволюционный путь, это событие имело особое значение, требовавшее неотложных мер.

Я отправился в Таврический дворец. Ворота и калитки во двор Государственной думы были заперты и охранялись часовыми. Во дворе стояли орудия. Стража заявила, что приказано никого не пропускать во двор. Я встретил на улице нескольких коллег-депутатов, находившихся в таком же недоуменном состоянии, как и я. Посетив на дому некоторых членов президиума фракции, я узнал о намеченном сборе членов Думы для обсуждения создавшегося положения и вытекающих из него задач. Часам к 11 было решено организовать обсуждение положения в обстановке, где не будет риска насильственного разгона собрания. Начались переговоры о возможности собраться в Выборге. Мне,

стр. 75


как секретарю фракции, было поручено договориться с фракцией трудовиков о том, чтобы собрание в Финляндии провести совместно.

Было около часа дня. Вместе с П. Н. Милюковым мы отправились в бюро фракции трудовиков. Мы ехали по довольно пустынным улицам. Павел Николаевич посетовал на поразительное равнодушие населения: "Сами камни мостовых на парижских улицах уже устремлялись бы на баррикады. Люди собирались бы, шумели, действовали, чтобы отстоять добытую борьбой свободу!"

Не так скоро сговорились между собою трудовики. Получив их согласие ехать в Выборг, мы вернулись на совещание нашей фракции, где уже рассматривались первоначальные проекты общего постановления собрания членов Государственной думы. Высказывались самые различные точки зрения: от предложения "составить эпитафию" по поводу кончины Думы (депутат Н. А. Гредескул 8) до призыва не подчиняться указу о роспуске и продолжать работать и даже умереть, если Думу будут разгонять штыками (депутат Долженков). Однако Милюков охладил страсти своим заявлением о том, что кадеты - не революционеры, а члены оппозиционной парламентской партии, поэтому должны подчиниться указу монарха и готовиться к новым выборам. Общее постановление собрания членов Думы выработать так и не удалось.

Тем временем из Выборга пришло сообщение о предоставленном помещении для совещания. Нужно было немедленно выезжать. Президиум фракции признал необходимым, чтобы Муромцев во избежание возможного задержания отправился не с Финляндского вокзала, а проехал на извозчике до одной из загородных станций. Мне пришлось передать эту просьбу Сергею Андреевичу. Я застал его дома в его кабинете. Он заметил: "Так, а ведь, может быть, было бы сейчас нужно, чтобы я был убит или схвачен?" По-видимому, в этих словах отразилось раздумье председателя Думы о том, какими действиями могло бы быть разбужено действенное отношение общества к насильственному разгону Государственной думы.

На следующий день в большом зале Выборгской гостиницы начались совещания приехавших членов Думы. По единодушной просьбе председательствовал Муромцев. Рядом с ним заняли места Ф. Ф. Кокошкин, князья Д. И. Шаховской и Петр Дмитриевич Долгоруков 9. В большой тесноте трудно было с полным вниманием следить за ходом дебатов. Казалось, что многие речи в сложившейся обстановке были излишни. Бессилие Государственной думы перед насильственным разгоном было очевидным. Ясно было и отсутствие поддержки со стороны населения, полное отсутствие надежды на организованный отпор общественных сил правительству. Но в то же время долгом членов Думы было осудить и заклеймить действия правительства как беззаконие и произвол и призвать население не оказывать поддержку такой власти. Это в конце концов и было сделано. Единодушно было принято и подписано собравшимися депутатами, составлявшими большинство членов Думы, обращение к населению, вошедшее в историю как "Выборгское воззвание", за которое все его подписавшие - более двухсот депутатов - были осуждены и понесли кару в виде тюремного заключения и лишения политических прав.

Заседание кончилось поздно ночью. К утру был изготовлен экземпляр воззвания для подписи. Кроме профессора С. А. Котляревского, который никак не мог преодолеть мучивших его юридических сомнений с точки зрения государственного права, и еще кое-кого из представителей местных "лучших людей", все члены Думы, приехавшие в Выборг, поставили собственноручно подписи под этим обращением, призывавшим лишить доверия и поддержки правительство, незаконно разогнавшее выборный орган, до тех пор, пока не будет выполнен закон о созыве новой Государственный думы.

Возвращаться в Петербург решено было не поодиночке, а всем вместе, организованно. Для этого отъезд отложили до следующего дня. Подлинная причина задержки не могла тогда быть разъяснена. А она состояла в следующем. Прибывшие из Петербурга представители социал-демократического комитета сообщили, что в столице готовится манифестация встречи на

стр. 76


Финляндском вокзале возвращающихся депутатов Думы под лозунгами об отмене указа о ее разгоне. Потому-то и необходимо было прибыть на Финляндский вокзал не разрозненно, а в значительном составе, представляющем президиум Думы и ее влиятельные фракции. Один из приехавших внедумских авторитетных социал-демократов доверительно сообщил, что к прибытию поезда придет не менее 40 тысяч рабочих Шлиссельбургского тракта. Поскольку парламентские средства защиты парламентского строя и прав Государственной думы были уже исчерпаны, то депутаты не должны были отнимать у внедумских сил возможности проявить поддержку народным избранникам.

Отъезд состоялся в конце следующего дня. Члены трех подписавших "Выборгское воззвание" фракций (кадетов, трудовиков и социал-демократов) проявили выдержку и дисциплинированность. Раньше всех поспешили уехать только Котляревский и Михаил Стахович 10. Но, когда поезд точно в назначенный час прибыл в Петербург и члены Государственной думы вышли на платформу, там не было никаких признаков торжественной встречи. Было только несколько больше, чем обычно, "стражей порядка". Построившись внушительной группой, мы вышли на совершенно пустую привокзальную площадь и медленно прошли по Симбирской и Нижегородской улицам. На Нижегородской я услышал единственный возглас приветствия Государственной думе из уст ехавшего в извозчичьей пролетке земца В. В. Хижнякова. Но не успел он выкрикнуть "Да здравствует Государственная дума!", как с двух сторон на пролетку вскочили откуда-то появившиеся охранники и куда-то увезли его. Члены Думы проследовали через Литейный мост и ввиду отсутствия каких бы то ни было признаков обещанной "внушительной мощи внедумских сил" мирно разошлись.

После возвращения из Выборга я пробыл в Петербурге еще недели две. Было несколько совещаний членов нашей думской фракции. Одно из них, между прочим, было организовано в Териоках на даче, в лесу. Хотя место и час совещания держались в секрете, все же появился фотограф Булла, которого некоторые подозревали в связях с охранкой. Он сделал для нас снимок, хранящийся у меня до сих пор. Теперь он уже стал подлинно историческим.

Вернувшись в Кострому, я продолжал работу в местной ячейке кадетской партии, а в октябре 1906 г. был кооптирован в состав ЦК.

Вынужденный в течение некоторого времени оставаться дома, так как формально, по требованию губернатора, управа не могла считать меня земским служащим, я усиленно занимался подготовкой к печати текущих выпусков "Врачебно-санитарного обозрения Костромской губернии". В то же время с большим интересом и вниманием я собирал и изучал все доступные материалы о холерной эпидемии, распространившейся в то время в Петербурге. Насколько это было возможно в Костроме, я изучал также исторические материалы о холерных эпидемиях в России с 1829 года. Среди появившейся в то время литературы о холере особенно выделялась общественно-гигиеническим направлением чрезвычайно талантливо написанная книга Н. Ф. Гамалеи11.

...В 1907 г. я за подписание "Выборгского воззвания" вместе с другими членами I Государственной думы был приговорен Особым присутствием Санкт-Петербургской судебной палаты к трехмесячному заключению в тюрьме.

Эти месяцы - с июня по сентябрь 1908 г. - тянулись нескончаемо долго, и в моей памяти этот, казалось бы, такой короткий срок встает как долгая, томительная пора жизни.

Получив повестки о явке в определенный день в Костромское полицейское управление, мы, четыре члена Думы, подписавшие воззвание, Петр Алексеевич Сафонов, Иван Васильевич Замыслов, Николай Александрович Огородников и я, пришли и, по выполнении ряда формальностей были оттуда отправлены под конвоем городовых и отряда конных жандармов пешком по центральной улице в находившуюся на окраине города тюрьму. Весть о том, что в тюрьму ведут очень популярных в то время в городе бывших членов I Думы, каким-то образом разнеслась повсюду, и улица была совершенно

стр. 77


запружена народом. Раздавались дружеские приветствия, трогательные ободрения и пожелания здоровья. Через цепь конвоя нам бросали цветы. Среди приветствовавших нас мы видели крупные фигуры губернского предводителя дворянства П. В. Шулепникова и его брата, председателя губернской земской управы И. В. Шулепникова 12; были земские служащие, учительницы. Но была и густая толпа горожан, которых мы лично каждого не знали. О неожиданной, самопроизвольно возникшей демонстрации узнал губернатор А. П. Веретенников, являвшийся предводителем костромского отдела Союза русского народа, и по его распоряжению на улицу, по которой нас вели, прибыла казачья сотня, находившаяся в Костроме в связи с введенным в городе незадолго перед тем чрезвычайным положением. Этот слишком уж парадный эскорт замкнул наше шествие, когда мы подходили к тюрьме... В тюремной конторе нас заставили снять с себя всю одежду, остригли и переодели в тюремные летние штаны, державшиеся на одной пуговице.

Нас поместили в одиночную камеру, в которой поставили четыре койки без матрацев, с голыми досками, без одеял. Свои постели нам взять не разрешили. Это было специальное издевательство над бывшими членами Государственной думы, изобретенное Веретенниковым, незабвенным инженером водопроводного дела и гласным Петербургской городской думы, человеком ничтожным и мелочно-мстительным, который для вящего нашего унижения приказал переодеть нас в одежду каторжан и лишить всех обычных тюремных послаблений, которые обычно предоставлялись политическим заключенным. При тесноте камеры, воздуха в ней на четырех человек не хватало. Рама была выставлена и унесена. Ночи в июне стояли холодные, и мы невыносимо страдали от холода.

Обо всем этом нам удалось сообщить "на волю". По телеграфным требованиям некоторых горожан все злостные мучительства, измышленные Веретенниковым, были вскоре отменены. Нам вернули наше платье и разрешили получить из дома постель. Но до получения этого распоряжения из Главного тюремного управления, куда была направлена наша жалоба, губернатор попытался доставить себе удовольствие видеть нас, членов Думы, в положении покоренных. В качестве победителя он в сопровождении "свиты" из тюремных надзирателей явился к нам в камеру. Обычная команда "встать!" прозвучала впустую. И без того мы стояли, каждый занятый своим обычным делом. Я штудировал увесистый том отчетов Государственного контроля, приспособив его к довольно высоко расположенному какому-то случайному выступу или карнизу на стене, другие делали гимнастику, согреваясь от холода. Никакого видимого эффекта появление самого начальника губернии не произвело. Он тоном великодушного победителя спросил, имеются ли у нас жалобы. В ответ Н. А. Огородников сказал: "timeo danaos et dona fereutes" (боюсь данайцев и дары приносящих. - Ред.). На этом посещение губернатора и закончилось. Как потом передавал начальник тюрьмы, Веретенников хотел за этот ответ посадить Огородникова в карцер, но начальник тюрьмы, который по нашей жалобе в Главное тюремное управление уже получил приказ о возвращении нам платья и одеял, запросил это управление вновь, следует ли ему приводить в исполнение приказ о карцере, и получил запрет.

Из костромской тюрьмы я отправил письмо Л. Н. Толстому по поводу его восьмидесятилетия. В нем я рассказал о том, что "вечером того дня, когда мною была передана для отправки по телеграфу поздравительная записка, нам, отбывавшим современное рабство в тюрьме, пришлось пережить неизгладимую душевную боль от сцены приготовления к смертной казни, по-видимому не без циничного умысла приведенной в исполнение именно 28 августа, в день юбилея писателя. Окно камеры приговоренного - рабочего Голубева, 36 лет, осужденного, кажется, за нападение или убийство тюремного надзирателя, было единственным, которое можно было видеть из моей камеры. Он постоянно перекликался со мною. Три месяца, с 8 июня ожидал он приведения приговора в исполнение. "Душа его за это время, - писал я Льву Николаевичу, - раскрылась к любви и добру. Он искал внут-

стр. 78


реннего мира. Ни одной службы в тюремной церкви не пропускал он. С каким-то нездешним примирением и мягкостью стал относиться он ко всем: и к стражникам и к арестантам. Каждое утро первыми звуками, будившими меня, были доносившиеся через всегда открытое окно моей камеры его приветливые пожелания и ободрения, которые он постоянно обращал ко мне, стараясь своим сочувствием и указанием на людскую неправду облегчить, как только мог, неприятности пребывания в тюрьме для членов первой "народной Думы". И мне было нестерпимо стыдно слушать от него это ободрение. По ночам его преследовали кошмары. Он часто во сне соскакивал со страшным криком с койки, бегал по камере, потом приходил в себя, и в тишине ночи я слышал, как он кричал мне, что ему делать, чтобы избавиться от кошмаров. Что мог я отвечать ему? С болью и жгучим стыдом слушал я, врач по профессии, его рассказы о самочувствии. Разумом я знал, что в конце концов приговор будет выполнен, но душа неспособна была вместить эту мысль, это чувство. Когда он с удивительным мужеством говорил о предстоящем ему удавлении, не знаю, в чем - в тоне ли его голоса или в чем другом - я ощущал, однако, у него твердую уверенность, что этого никогда не будет, этого не может быть.

И вот, поздно вечером, в то самое время, когда в городе в большом зале собралось, как мне теперь передают, более тысячи человек, чтобы чествовать того, кто является украшением и живой совестью народа, чей голос только что смутил покой примирившихся с изо дня в день происходящими смертными казнями, - наш тюремный двор наполнился вооруженными людьми. Лязгнули железные запоры камеры Голубева. Вошедшее начальство велело ему поскорее собираться в путь, из которого не возвращаются. До меня доносилось каждое слово: "Зачем же вы меня мучили целых три месяца?" - с плачущим упреком простонал Голубев.

И вслед за этим точно не его, а чей-то посторонний голос, скорее вопль, полный неизъяснимой тревоги, разодрал тишину ночи и проник в неведомые изгибы души каждому заключенному: "Товарищи, меня уже ведут!"

Лязг кандалов вот уже во дворе. Ведут мимо окон всех камер. Тюрьма, притихшая, точно вымершая, вдруг огласилась криками прощания из многих окон. Изумительна степень приспособляемости людей к своей профессии: чинно и спокойно большая компания людей всякого положения, начиная от обыкновенных русских крестьян, одетых в форму стражников и солдат, и кончая священником, доктором и помощником прокурора, берут с собой простого доброго человека Голубева, этого неозлобленного и с размягченной душой человека, уводят его вместе с собою за город и там так же чинно, методически удавливают его. А в это время начальство тюрьмы чинило расправу над теми, кто осмелился крикнуть последнее "прощай" своему, аки агнец на заклание ведомому, товарищу по совместной жизни в тюрьме. Один ли, два ли только человека из всей камеры кричали "прощай" - это, по принятым в тюрьме порядкам, безразлично для тюремного начальства: вся камера (двадцать пять - тридцать человек) подвергаются экзекуции - переводятся на карцерное положение.

Смертная казнь нисколько не обеспокоила душевной ясности стражи. "Не убивай, да не убиен будешь", - сказал мне в пояснение своего спокойствия один из стражников, совсем не дурной, обыкновенный деревенский человек. "Голубев убил, и правильно, что его повели убивать". А друга Голубева, молодого арестанта Ушакова, за то, что он крикнул через окно "прощай" тотчас же стража, по остроумной находчивости наказующего начальства, увела из общей камеры в ту одиночку, откуда только что вывели еще не вышедшего со двора Голубева. И вот, как Ушаков объяснил утром, чтобы заглушить острую душевную боль от мысли, что он брошен на еще теплое ложе Голубева, физическим страданием, он зажигает на себе рубашку, и его нечеловеческие вопли и стоны от боли, вызванной ожогом, несутся из камеры Голубева в то время, как последний исповедуется в тюремной конторе у явившегося к нему священника.

стр. 79


Таковы впечатления, которых не забыть мне на всю жизнь, отравившие мне день Вашего юбилея, когда душа так полна была желания уйти в себя, внутри себя искать царствия божия" 13.

До сих пор с нестертой потоком времени болью обиды и унижения вспоминаю я ожидание свиданий (один раз в неделю через две решетки, между которыми ходил тюремный надзиратель) с женой и моими маленькими дочерьми, кричавшими мне радостные слова привета. Вспоминаю "прогулки" под наблюдением стражи в небольшом тюремном дворе. Эти прогулки состояли в хождении быстрым шагом по дорожке от стены до стены. В этих условиях заметить зелененькую былинку или сорвать ее доставляло большое удовольствие. Постепенно из собранных в тюремном дворе растений у меня составился необычный гербарий. Отчасти мне помогали в собирании растений мои товарищи по Думе: Сафонов, Огородников и Замыслов. Первую половину срока, как я уже упоминал, мы находились все вместе в одиночной камере, и жизнь у нас должна была протекать только на койках, которые служили и местом для сна, и местом для непрерывного дневного пребывания. В такой обстановке производилась засушка растений нашего гербария, чем и объясняется его техническое несовершенство. Раз в день нас выгоняли на прогулку в тюремный двор, в котором раньше имелась кое-какая растительность, старательно уничтоженная по приказанию губернатора Веретенникова, чтобы она не скрашивала мертвящего однообразия тюремной обстановки. Под надзором часовых и следовавшего по пятам надзирателя ежедневно члены Думы должны были в течение получаса безостановочно ходить вдоль двора от стены до стены. Стража тщательно выщипывала всякую былинку, всякий росток на дворе. Губернатор сделал в свое время нагоняй тюремщикам за обнаруженные во дворе кустики ("тюрьма - не дача!"). Двор был обнесен высокой каменной стеной, вымощен камнем, посыпан песком. Казалось, неоткуда было на нем взяться живой растительности, но природа брала верх над тупой человеческой злобой, и, как ни смотрели сторожа, как ни выскабливали они появлявшуюся зелень, все же среди камней - то у самой тюремной стены, то у полусгнившего сруба выгребной ямы, то в трещине в углу ограды - успевали укрыться от их взоров некоторые растения, доставлявшие особую, трудно постижимую для людей, не бывавших в подобном положении, радость прогуливавшимся. Усмотреть такую травку во время прогулки, успеть ее сорвать и принести с собой в камеру - это скрашивало однообразие наших дней и давало им известное содержание.

Постепенно возникла мысль собрать все те виды растений, которые неведомыми путями перебирались через высокую тюремную стену и в самых неблагоприятных условиях приспосабливались к скудной обстановке. Первоначально целью составления гербария было мое желание подарить его по выходе из тюрьмы одной из моих дочерей. Дежурные сторожа, днем и ночью наблюдавшие через окошечко в двери камеры из коридора за нами, по-видимому, не находили ничего подозрительного в том, что заключенный после прогулки тщательно расправлял растения и вкладывал их среди листов в единственный большеформатный том, допущенный среди книг в камеру ("Приложения к отчету Государственного контроля за 1904 год"). Том этот вместе с растениями я клал на ночь под доски кровати, что заменяло пресс.

Вторую половину срока заключенные костромские депутаты провели в одиночных камерах, в которые были переведены только после того, как по нашей просьбе член новой Государственной думы от Костромской губернии, наш близкий друг Петр Васильевич Герасимов14 лично ходатайствовал об этом в министерстве. После размещения в одиночках прогулки уже происходили в заднем тюремном дворе, где администрация могла меньше опасаться появления высшего начальства и поэтому пробивавшаяся зелень уничтожалась не так тщательно. Здесь же в углу помещалась и баня, куда раз в две недели ходили заключенные. У ее подгнивших стен с южной стороны удавалось всякий раз захватить два-три вида новых растений.

Семена растений, принадлежащих к семейству сложноцветных и некоторые другие виды, снабженные пуховками, несомненно, заносились вет-

стр. 80


ром. Но гораздо большее число видов заносилось голубями, галками, воронами и воробьями на лапках, а отчасти и оставались непереваренными в их помете. Птиц же этих на тюремном дворе всегда было огромное количество; они до такой степени привыкли к дружелюбному отношению со стороны заключенных, что в ранние утренние часы, пока тюрьма еще спала, залетали целыми стаями в открытые окна камер. Птицы настолько привыкли получать у меня корм, что бесцеремонно садились на стол, на кровать и даже мне на плечи во время обеда. Это вызывало немалое удивление тюремной стражи. Даже галки осмелели настолько, что влетали в камеру и садились на подоконник. Осторожнее других до конца оставались вороны и один грач, ежедневно прилетавший под мое окно и упорно ожидавший, пока я не бросал ему остатки пищи. Он стремился перехватить брошенное еще в воздухе, отбивая его у галок и ворон. Нужно сказать, что окно моей камеры выходило на глухую часть заднего двора и через него удавалось высматривать появлявшуюся то в одном, то в другом уголке зеленую травку, которую затем во время прогулки нужно было изловчиться сорвать. Всякая попытка во время прогулки сойти с дорожки, а в особенности приблизиться к стене вызывала у стражи тревогу, раздавались окрики и угрозы со стороны надзирателей.

Признаюсь, стараясь быть в отношении стражи совершенно лояльным, я часто подолгу не решался на то, чтобы нарушить правила прогулки и, отскочив с пути, сорвать интересующее меня растение. В этих случаях Сафонов или Огородников проявляли гораздо большую решительность. Свои находки они затем передавали мне. Не могу не вспомнить с благодарностью того самого несчастного рабочего Голубева, о котором я писал Л. Н. Толстому. Закованный в кандалы, он совершал прогулки на том же самом уединенном заднем дворе, где гуляли, только в иные часы, и мы. Как и все обитатели тюрьмы, он с глубоким уважением и предупредительностью относился к необычным сидельцам - членам Думы. Из своего окна он видел, как мы тайком срывали зеленые былинки и, чтобы облегчить это дело для нас, стал срывать в наиболее удаленных от дорожки местах интересовавшие нас растения, так как на него, уже приговоренного к смерти, окрики и угрозы стражников стрелять не действовали, ему терять уже было нечего. Сорванные растения он оставлял на дорожке, по которой после него ходили мы.

На листах, на которые наклеивались растения, у меня были сделаны отметки, какие из них попали в мой гербарий только благодаря трогательному вниманию этого человека, проводившего свои последние дни в смертельной тоске и тревоге в ожидании казни. Отметки эти были вырезаны тюремным смотрителем, задержавшим мой гербарий. Так же были вырезаны им и все отметки о времени и месте нахождения каждого растения.

Первое время каждую неделю, а затем - время от времени у нас производились тщательные обыски. Но мои растения не вызывали особого подозрения и благополучно оставались у меня. Они были систематизированы по семействам и родам, в том именно виде, в каком они находятся в настоящем собрании 15. Только при последнем обыске, накануне выхода на свободу, гербарий был отобран вместе со всеми книгами, письмами и тетрадями. К моему несказанному удивлению, когда в момент выхода из тюрьмы мне вернули обратно в конторе все отобранные вещи и книги, гербария среди них не оказалось. Как ни торопился я ускорить желанную минуту своего превращения из тюремного инвентаря снова в человека, я не мог не сделать тут же попытки добиться возвращения моей коллекции. Обратившись к тюремному смотрителю, я настаивал на своем праве получить обратно гербарий, но все мои требования были тщетны, и в ответ я получил решительное заявление, что гербарий конфискован и будто бы уничтожен.

Через несколько дней после выхода из тюрьмы за дело взялся опытный адвокат Н. А. Огородников. Он съездил, уже в качестве не подневольного обитателя, а свободного защитника моих прав, к смотрителю и выяснил, что гербарий еще не уничтожен. Но в конце концов и он получил такой же отказ, как и я. Тогда он обратился к губернскому тюремному инспектору. В

стр. 81


соответствии с полученными от него указаниями я подал прошение в Главное тюремное управление и в конце концов, после длительной проволочки, мне удалось вернуть гербарий, хотя и в изуродованном виде. Смотритель в своем письменном отзыве о невозможности вернуть мое собрание привел совершенно нелепое основание об опасности выпускать из тюрьмы топографические данные, заключавшиеся в отметках о месте находки растений. Точно тюремный двор был крепостью, а указания на выгребные и помойные ямы в нем приравнивались к сведениям о размещении крепостных орудий и верков 16. Впрочем, изувечившие мои листы с растениями многочисленные вырезки если и уменьшили ботаническую ценность гербария, то зато увеличили его полицейско-бытовой интерес, характеризуя бессмысленно тупую и мелочную систему издевательств, с которыми нам пришлось иметь дело в тюрьме.

Вторая половина отбываемого срока, несмотря на все обострявшуюся тоску по семье, на невыносимо мучившее желание увидеть солнце, небо, зелень деревьев и кустов (окна тюрьмы были заслонены сверху и с боков досчатыми ширмами), протекала легче, чем первая. Пребывание в одиночных камерах позволяло сосредоточиться и заниматься без помех. В камеру было разрешено передать научную литературу. Я успел тщательно изучить пять или шесть томов Кальмета "L'epuration biologique des eaux d'egouts", медицинскую микробиологию Колле и др. монографические издания. Большим утешением были многочисленные письма и открытки друзей, знакомых и совсем незнакомых людей со словами привета, внимания, ободрения или просто с видами моря, природы... Но в день освобождения все тетради, все написанное, даже книги, в которых были какие-либо пометки, были задержаны для просмотра. Только вечером увидел я ожидавшую меня в канцелярии жену. Дома же меня ждали несколько представителей костромского общественного собрания, земства, несколько врачей. На память была вручена стоящая и сейчас перед моими глазами на письменном столе серебряная оправа для памятной книжки. На ее верхнем краю изображена Государственная дума (Таврический дворец), а на нижнем - костромская тюрьма. На доске выгравировано одним из костромских гравировщиков приветствие и пожелание дожить до полного расцвета демократии в нашем отечестве. Вот эта надпись: "Члену первой Государственной думы от костромичей 9 сентября 1908 года. Приветствуем Вас в день Вашего освобождения из тюрьмы! Имя Ваше и Ваших товарищей, членов первой Государственной думы, неразрывно связаны с делом мужественного и стойкого отстаивания народных прав. Самоотверженная, проникнутая любовью к родине деятельность Ваша навсегда запечатлится в народном сердце и народной памяти. Пройдут суровые годы безвременья. Благодарная страна, посылая в Таврический дворец своих избранников, вновь назовет ваши испытанные уже, оправдавшие доверие народа, имена. Вместе с Вами мы верим в славное будущее нашей родины. Пусть же эта вера смягчит Ваши тяжкие воспоминания прошлого, яркой незакатной звездой озарит намеченный Вами путь к торжеству права и правды!"

Губернатор запретил мне служить в земстве. Поэтому я принялся на дому за большую работу по анализу материалов о движении населения в Костромской губернии за 15 лет. Этот материал был положен в основу написанной осенью 1908 г. работы "Холера и оздоровление городов". Работа была напечатана в виде статей в "Русской мысли", а затем вышла отдельным изданием. Я прочитал об этой своей работе доклад в помещении костромского клуба с демонстрацией многочисленных карт, картограмм и диаграмм о распространении холеры. Он вызвал оживленный интерес среди костромских врачей. Появился ряд очень благоприятных рецензий о брошюре.

Но в это время вновь в мою судьбу вмешался губернатор Веретенников. Как и во время своей службы в Киеве, он и в Костроме организовал черносотенный кружок из нескольких приехавших с ним чиновников и стал издавать костромской орган Союза русского народа. В этом совершенно безграмотном, откровенно погромном листке одна за другой стали появляться статьи клеветнического характера, специально направленные против прогрессивно

стр. 82


настроенных служащих земства, причем главным средством для их очернения стало постоянное и назойливое утверждение, что они живут не своим умом, а якобы опутаны и одурачены мною, всесильным "жидом", которому они во всем следуют. Никакого впечатления и действия эта слишком уж глупая и безграмотная стряпня в Костроме не производила. Но вскоре после этого я получил по почте в конверте с сургучными печатями приговор "каморры народной расправы" 17 Союза русского народа. Между двух листков бумаги был вложен черный крест, а приговор, написанный печатными буквами, гласил, что каморра постановила подвергнуть бывшего члена Государственной думы З. Г. Френкеля смертной казни и что постановление это будет приведено в исполнение в случае, если в течение краткого времени названный Френкель не покинет пределов Костромы и Костромской губернии.

Я показал этот приговор знакомым, демонстрировал его в клубе. Спустя несколько недель я получил официальную повестку, приглашавшую меня явиться к губернатору для личных переговоров. Он принял меня в своем кабинете. В самой вежливой форме он сообщил мне о принятом им решении выслать меня из Костромы, так как он находит, что я пользуюсь чрезмерно большим авторитетом среди влиятельных кругов населения в Костроме и в губернии и это несовместимо с его видами на общеполитическое руководство во вверенной ему губернии. Поскольку он не хотел бы причинять экономических затруднений моей семье, он пригласил меня, чтобы лично посоветовать мне самому уехать из города. Тогда в любом другом месте я смогу устроиться на работу в земстве. Если же я сам не уеду, он будет вынужден выслать меня на основании "положения о чрезвычайной охране".

Я выслушал этот его любезный совет и ответил тоже в самом любезном тоне, что не вижу решительно никаких оправданий и оснований для его решения выслать меня из Костромы; что я считаю такую высылку проявлением грубого произвола, поступком вредным, неправомерным и несправедливым. За свои действия я несу высшую моральную ответственность перед своей общественной совестью. И я ни в каком случае не сделаюсь соучастником в его дурном и совершенно незаконном проявлении произвола и не облегчу ему выполнения его неправого дела. Я показал специально взятый с собою мой "смертный приговор" от имени "каморры народной расправы" и заявил, что его решение о высылке так же несправедливо и служит проявлением того же произвола, как и этот самочинный злодейский документ. Вид вынутого из кармана "приговора" вызвал у Веретенникова некоторое смущение. Он стал рассказывать что-то об угрозах со стороны "революционных групп" ему в бытность его киевским губернатором, из-за чего он с тех пор всегда имеет при себе заряженный револьвер. При этом для большей наглядности он поднял со стола револьвер. Затем он пустился доказывать правомерность своего стремления оградить коренное русское население Костромского края от "еврейских" направлений и влияний. Я повторил в совершенно твердой форме свое заявление, что из Костромы я ему в угоду не уеду, а за свои действия он должен будет нести всю ответственность.

На этом закончился наш "любезный" обмен мнений. После этого еще месяца два я продолжал жить в Костроме. Как-то, когда я поздно вечером возвращался на набережную Волги, где я тогда жил, ко мне подошел один из местных спившихся "бывших" людей (золоторотец) и стал мне настойчиво советовать не ходить в глухое время по спускам к набережной. "Против тебя подговаривают. Далеко ли до греха". В тоне его была искренняя тревога. Я ответил ему, что никогда я никому ничего плохого не сделал, так чего же мне бояться?

В апреле, когда на Волге начались первые подвижки льда, ко мне явился полицейский надзиратель с приказом губернатора о высылке из Костромы и сообщил мне, что через два-три часа на лодке под его контролем меня переправят через Волгу, так как о выполнении приказа он должен немедленно доложить губернатору. Он ушел готовить лодку. Любовь Карповна быстро собрала меня в дорогу. С небольшим чемоданом я перешел Волгу по стоящему еще льду и уехал в Москву.

стр. 83


Незадолго до этого к нам приехала серьезно больная сестра моя Софья. Прекрасный хирург, костромской врач Крюков 18 прооперировал ее. С горькою тоской покинул я Кострому после часового свидания в больнице с очень слабой еще после операции сестрой.

Только пять лет спустя, в 1913 г., я еще раз побывал в Костроме. Немного лет моей жизни (с сентября 1904 по апрель 1909 г., то есть пять с половиной лет в возрасте 34 - 40 лет) было связано с Костромой. Но там я узнал людей, внутренняя сила, обаятельная цельность и красота личности которых живет в моей душе: Иван Васильевич и Павел Васильевич Шулепниковы, Михаил Михайлович Крюков, Александра Дмитриевна Лапотникова и многие другие. Там я нашел друзей, светлый образ которых озаряет весь последующий путь мой. Это в первую очередь Николай Александрович Огородников.

С Костромой связаны и глубоко запавшие мне в душу эстетические впечатления: близкие и далекие виды волжских берегов, уютные особняки и храмы, зеленые улицы. Отрывал ли я на минуту глаза от работы, сидя у своего письменного стола, выходил ли утром из дома или возвращался при закате солнца домой, я смотрел на широкую гладь Волги, на которую выходили окна нашей квартиры. Я ловил взором далекие перспективы сел с их церквами, полей и лесов, раскинувшихся на противоположном высоком берегу. Частые, летом почти ежедневные, прогулки и переезды на лодке с моими малыми детьми и их друзьями на тот берег Волги, поездки по Волге в Пушкино и в Плес, в Кинешму и Юрьевец и - везде, всегда - встречи с людьми, близкими по делу, по настроениям, по искренней, честной преданности и службе народу. Все это оставило глубокий след в моем внутреннем мире 19.

Мой отъезд из Костромы без спасательной лодки и без сопровождения околоточным надзирателем был причиной большого беспокойства для семьи. Не доверяя тому, что я мог перейти Волгу при начавшейся подвижке льда, полиция искала меня повсюду в городе, установила дежурство у моей квартиры.

В Москве тем временем я пытался найти литературный заработок. Но прежде всего, посоветовавшись с юристами, я написал жалобу на Веретенникова и направил ее в Министерство внутренних дел. В ней я с полной объективностью изложил признаки совершенной неспособности Веретенникова сколько-нибудь осмысленно держаться на губернаторском посту. В жалобе отражены многие характерные черты произвола власти в провинции в столыпинский период. Текст жалобы был напечатан в тогдашних петербургских газетах. Но напрасно я ждал хотя бы какой-нибудь реакции на мою просьбу о защите от произвола. Только год спустя, когда я жил уже в Петербурге, мне было вручено полицией под расписку постановление министра по моей жалобе на Веретенникова: "Оставить без последствий".

В Москве я оставался недолго. Для временного заработка я воспользовался предложением "Русских ведомостей" и "Русского слова" написать в виде корреспонденции несколько очерков о санитарном устройстве крупных приволжских и некоторых других городов в связи с опасностью возобновления летом 1909 г. холеры.

Холера распространялась еще с осени 1908 года. Я побывал в течение апреля в Самаре, Казани, Саратове, познакомился всюду с состоянием водоснабжения, виделся с руководителями санитарных организаций. Из близких к Москве городов я побывал в Рязани и Калуге. Результаты этих поездок также вошли в работу "Холера и оздоровление городов". Сотрудничал в журналах "Начало", "Новое слово", "Жизнь", "Мир божий". В мае 1909 г. я переехал из Москвы в Петербург.

(Продолжение следует)

стр. 84


Примечания

1. Жилкин Иван Васильевич (1874 - 1958), сотрудник ряда петербургских газет. Делегат I Думы от Саратова, член ЦК трудовой группы. Осужден за подписание Выборгского воззвания. После освобождения отошел от политической деятельности, занимался журналистикой. После Октябрьской революции - в руководстве Союза писателей, сотрудник различных советских культурно-просветительных учреждений.

2. Гессен Иосиф Владимирович (1866 - 1943) - публицист, адвокат, один из основателей кадетской партии, бессменный член ее ЦК. Редактировал издания "Народная свобода", "Речь", "Право". После Октябрьской революции в эмиграции. С 1921 г. издавал "Архив русской революции".

3. Герценштейн Михаил Яковлевич (1859 - 1906) - юрист, профессор политической экономии; гласный Московской городской думы, один из авторов программы кадетской партии, депутат I Думы. Убит черносотенцами.

4. Опыт своей работы в земствах и изучения проблемы местного самоуправления Френкель обобщил в книге "Волостное самоуправление". В 1999 г. в связи с реформой местного самоуправления книга была переиздана по заказу Министерства региональной политики РФ.

5. См.: Государственная дума. Созыв 1. Сессия 1. Стенографич. отчеты. Т. 2. СПб. 1906, стб. 1145 - 1146.

6. В работе В. И. Ленина "Аграрная программа социал-демократии в первой русской революции 1905 - 1907 годов" в разделе "Кадеты" говорится: "Итак, кадеты против какой бы то ни было формы общественного пользования землей, против безвозмездного отчуждения, против местных земельных комитетов с преобладанием крестьян, против революции вообще и особенно против крестьянской аграрной революции"; "Особенно замечательны в этом отношении прения в 1 Думе по вопросу о направлении аграрного проекта 33-х (об отмене частной собственности на землю). Кадеты (Петрункевич, Муханов, Шаховской, Френкель, Овчинников, Долгоруков, Кокошкин) бешено нападали на передачу такого проекта в комиссию... кадеты и правые 140 голосами против 78 провалили сдачу проекта в комиссию" (ЛЕНИН В. И. Поли. собр. соч. Т. 16, с. 358 - 359).

7. Ковалевский Максим Максимович (1851 -1916) - правовед и историк, социолог эволюционистского направления, профессор Московского и Петербургского университетов; академик (1914 г.); издатель журналов "Вестник Европы", "Запросы жизни", газеты "Страна". Один из создателей Партии демократических реформ.

8. Гредескул Николай Андреевич (1864 - 1930) - юрист, член ЦК кадетской партии; депутат I Думы; осужден за подписание Выборгского воззвания. После освобождения - профессор петербургского Политехнического института. После Октябрьской революции преподавал в ленинградских вузах.

9. Долгоруков Петр Дмитриевич (1866 - 1945) - земский деятель. Один из лидеров "Союза земцев-конституционалистов". Член ЦК кадетской партии.

10. Стахович Михаил Александрович (1857 - 1915) - земский деятель, публицист, кадет, один из организаторов "Союза 17 октября", в дальнейшем член Государственного совета.

11. Гамалея Николай Федорович (1859 - 1949) - микробиолог, почетный член АН СССР, академик Академии медицинских наук (1945 г.). Открыл бактериолизины, возбудителя холеры птиц.

12. Братья Иван Васильевич и Павел Васильевич Шулепниковы - общественные и земские деятели. По своим политическим взглядам примыкали к кадетам. В 1912 г. И. В. Шулепников был избран депутатом IV Думы.

13. Письмо произвело большое впечатление на Л. Н. Толстого. В день его получения он прочитал его всем собравшимся за обеденным столом. Френкелю он ответил 7 ноября: "Пожалуйста, простите меня, уважаемый Захар (отчество не вставлено), за то, что не поблагодарил Вас за Ваше поздравление и хорошее содержательное письмо. Старость и нездоровье отчасти оправдывают меня. Поздравляю Вас с освобождением и желаю Вам всего хорошего" (Литературное наследство. Вып. 37 - 38. Ч. 2. М. 1939, с. 389 - 391).

14. Герасимов Петр Васильевич (1877 - 1919) - присяжный поверенный, издатель газеты "Костромская жизнь", редактор газеты "Костромич"; депутат III и IV Дум; кадет, кооптирован в ЦК в 1917 году. Расстрелян за антисоветскую деятельность.

15. После смерти Захара Григорьевича гербарий был передан одной из его внучек в краеведческий музей в Вологде.

16. Верки - различные оборонительные сооружения в крепости.

17. Каморра - наименование тайной бандитской организации на юге Италии в XVIII-XIX веках.

18. Крюков Михаил Михайлович (1864 - 1927), известный хирург, автор оригинальных методик (симптом Крюкова при заболеваниях печени).

19. Френкель, в свою очередь, пользовался симпатиями и уважением костромичей, о чем свидетельствуют хранящиеся в семье памятные подарки, на которых сделаны надписи. На подстаканнике выгравировано: "В сочувствии Ваших друзей черпайте бодрость и веру в добро и людей! От санитарных врачей-сослуживцев. Кострома. 15 мая 1908 года". Надпись на салфеточном кольце: "У порога тюрьмы перед расплатой за мужественное выполнение долга. Члену 1-й Гос. думы З. Г. Френкелю от признательных костромичей".


© biblioteka.by

Постоянный адрес данной публикации:

https://biblioteka.by/m/articles/view/ЗАПИСКИ-О-ЖИЗНЕННОМ-ПУТИ

Похожие публикации: LБеларусь LWorld Y G


Публикатор:

Беларусь АнлайнКонтакты и другие материалы (статьи, фото, файлы и пр.)

Официальная страница автора на Либмонстре: https://biblioteka.by/Libmonster

Искать материалы публикатора в системах: Либмонстр (весь мир)GoogleYandex

Постоянная ссылка для научных работ (для цитирования):

З.Г. ФРЕНКЕЛЬ, ЗАПИСКИ О ЖИЗНЕННОМ ПУТИ // Минск: Белорусская электронная библиотека (BIBLIOTEKA.BY). Дата обновления: 08.02.2021. URL: https://biblioteka.by/m/articles/view/ЗАПИСКИ-О-ЖИЗНЕННОМ-ПУТИ (дата обращения: 28.03.2024).

Найденный поисковым роботом источник:


Автор(ы) публикации - З.Г. ФРЕНКЕЛЬ:

З.Г. ФРЕНКЕЛЬ → другие работы, поиск: Либмонстр - БеларусьЛибмонстр - мирGoogleYandex

Комментарии:



Рецензии авторов-профессионалов
Сортировка: 
Показывать по: 
 
  • Комментариев пока нет
Похожие темы
Публикатор
Беларусь Анлайн
Минск, Беларусь
216 просмотров рейтинг
08.02.2021 (1144 дней(я) назад)
0 подписчиков
Рейтинг
0 голос(а,ов)
Похожие статьи
Белорусы несут цветы и лампады к посольству России в Минске
Каталог: Разное 
5 дней(я) назад · от Беларусь Анлайн
ОТ ЯУЗЫ ДО БОСФОРА
Каталог: Военное дело 
7 дней(я) назад · от Yanina Selouk
ИЗРАИЛЬ - ТУРЦИЯ: ПРОТИВОРЕЧИВОЕ ПАРТНЕРСТВО
Каталог: Политология 
7 дней(я) назад · от Yanina Selouk
Международная научно-методическая конференция "Отечественная война 1812 г. и Украина: взгляд сквозь века"
Каталог: Вопросы науки 
7 дней(я) назад · от Yanina Selouk
МИРОВАЯ ПОЛИТИКА В КОНТЕКСТЕ ГЛОБАЛИЗАЦИИ
Каталог: Политология 
8 дней(я) назад · от Yanina Selouk
NON-WESTERN SOCIETIES: THE ESSENCE OF POWER, THE PHENOMENON OF VIOLENCE
Каталог: Социология 
10 дней(я) назад · от Yanina Selouk
УЯЗВИМЫЕ СЛОИ НАСЕЛЕНИЯ И БЕДНОСТЬ
Каталог: Социология 
10 дней(я) назад · от Беларусь Анлайн
EGYPT AFTER THE REVOLUTIONS: TWO YEARS OF EL-SISI'S PRESIDENCY
Каталог: Разное 
20 дней(я) назад · от Yanina Selouk
ВОЗВРАЩАТЬСЯ. НО КАК?
Каталог: География 
20 дней(я) назад · от Yanina Selouk
АФРИКА НА ПЕРЕКРЕСТКЕ ЯЗЫКОВ И КУЛЬТУР
Каталог: Культурология 
20 дней(я) назад · от Yanina Selouk

Новые публикации:

Популярные у читателей:

Новинки из других стран:

BIBLIOTEKA.BY - электронная библиотека, репозиторий и архив

Создайте свою авторскую коллекцию статей, книг, авторских работ, биографий, фотодокументов, файлов. Сохраните навсегда своё авторское Наследие в цифровом виде. Нажмите сюда, чтобы зарегистрироваться в качестве автора.
Партнёры Библиотеки

ЗАПИСКИ О ЖИЗНЕННОМ ПУТИ
 

Контакты редакции
Чат авторов: BY LIVE: Мы в соцсетях:

О проекте · Новости · Реклама

Biblioteka.by - электронная библиотека Беларуси, репозиторий и архив © Все права защищены
2006-2024, BIBLIOTEKA.BY - составная часть международной библиотечной сети Либмонстр (открыть карту)
Сохраняя наследие Беларуси


LIBMONSTER NETWORK ОДИН МИР - ОДНА БИБЛИОТЕКА

Россия Беларусь Украина Казахстан Молдова Таджикистан Эстония Россия-2 Беларусь-2
США-Великобритания Швеция Сербия

Создавайте и храните на Либмонстре свою авторскую коллекцию: статьи, книги, исследования. Либмонстр распространит Ваши труды по всему миру (через сеть филиалов, библиотеки-партнеры, поисковики, соцсети). Вы сможете делиться ссылкой на свой профиль с коллегами, учениками, читателями и другими заинтересованными лицами, чтобы ознакомить их со своим авторским наследием. После регистрации в Вашем распоряжении - более 100 инструментов для создания собственной авторской коллекции. Это бесплатно: так было, так есть и так будет всегда.

Скачать приложение для Android