Libmonster ID: BY-1396
Автор(ы) публикации: Карел Чапек

В России - ну, в России работы было больше, чем в Англии, тут уже от переписки больше переходили к делу. Понятно, что и разговоров стало больше, без долгих разговоров в России никак не обойдешься. Эти российские совещания длятся с утра до ночи; на воздух я выбирался только поздним вечером. Потом - поездки; визитов и посещений было бесконечно много: в русский главный штаб, в наши полки и обратно - словом, утомительно. Однажды - я ехал из Киева - разбился вагон, в котором я сидел - сломалась ось или что-то еще; по счастливой случайности, поезд как раз медленно въезжал в вокзал, так что ничего страшного не произошло, только остаток пути мы проехали, сбившись в кучу, в других вагонах.

Сложностей в России было много; самые невероятные - с русскими властями, которые никак не могли взять в толк, чего мы добиваемся. Они принимали нас за австрияков и за предателей нашего императора - а раз предали императора - предадут и царя. Мы просили позволить нам создать из наших пленных добровольческую армию, которая выступила бы против немцев; раз уж нам позволили организовать несколько полков, то хорошо бы объединить их в отдельный корпус. Я, конечно, не удивляюсь тому, что им предпринимать этот шаг не хотелось. Они боялись, что если разрешат нам, то придется разрешить и полякам, а полякам они не доверяли. Кроме того, было мало обмундирования и оружия, не хватало даже для своих, а теперь пришлось бы вооружать и наших. И многие русские не желали отдавать чехов в армию, наши пленные им были нужны как прекрасные рабочие на фабриках, в шахтах, на дорогах и на полях. Так что нам с Клецандой и другими приходилось ездить в Ставку, по всевозможным министерствам - горький это был хлеб. Милюков, который вероятнее всего удовлетворил бы наши желания, ушел в отставку как раз в день моего прибытия в Петроград. Я вел переговоры с генералами - с Брусиловым, Алексеевым и более всего - с Духониным, он был начальником русского главного штаба и славный солдат, так что с ним в конце концов мы это дело сладили. Более всего нам помогло общественное мнение, особенно после нашей победы у Зборова. Тогда я вел переговоры о создании нашего корпуса в главном русском штабе, в Могилеве; говорил со многими, особенно часто с Брусиловым - он поклонился мне в пояс и сказал: "Низкий поклон вашим солдатам". Я был рад, что мы смогли кое- что сделать для него после войны, когда он, уже изгнанник, лечился в Карловых Варах. После смерти генерала его жена прислала мне его личную икону, обернутую простреленной материей - эту икону он всегда носил с собой, чтоб она охраняла его, и завещал ее мне.

Когда мы наконец организовали наш корпус, Духонин спросил меня, кого мы


Продолжение. См. Вопросы истории, 1997, NN 10 - 12; 1998, N 1.

стр. 103


хотим назначить главой корпуса, и я назвал генерала Шокорова, обстоятельного военного чиновника. Вскоре большевики Духонина убили и надругались над его трупом; я пошел на его похороны, и там его вдова сказала мне, что Духонин согласился бы командовать нашей армией. Ну разве мне могло прийти в голову, что начальник русского главного штаба мечтает возглавить чехословацкий корпус! По крайней мере его вдову мы можем отблагодарить за его добрую волю и достойное отношение к нашим солдатам.

Едва нам разрешили создать свой корпус, как начались неприятности с большевиками. Мы договорились держать "вооруженный нейтралитет", и я добился того, чтобы нас выпустили через Сибирь во Францию. Когда я уезжал в Сибирь, они вознамерились нас разоружить или привлечь на свою сторону - а это означало, что снова и снова нужно было обращаться и вести переговоры с комиссарами, солдатами и с кем придется.

Естественно, немало сложностей было и с нашими людьми. Во-первых, в России существовала старая, наполовину обрусевшая эмиграция. Любая эмиграция принимает психологию той страны, в которой она живет; характер нашей колонии в Париже - один, в Америке - другой, в России - третий. И с этим необходимо было считаться. Некоторые наши земляки, влиятельные в России, целиком приняли программу царизма. Стоило мне появиться в России, они принялись строчить на меня доносы в разные министерства; кроме того, кое-где их мнение влияло и на сознание наших людей. С этим нужно было разбираться.

Определенные трудности были и с нашими солдатами. Среди них были добровольцы из эмиграции и из числа пленных; противоречия возникали между "стародружинниками" 1 , добровольцами из Сербии и Добруджи, и новыми полками, набранными в русских лагерях военнопленных, - все разногласия нужно было преодолеть и сплотить людей.

Много спорили - куда нам двигаться: на Кавказ, на румынский фронт, либо через Архангельск- во Францию. Споры велись и по поводу того, на каком языке будут командовать: на русском или чешском, будут ли офицеры столоваться отдельно или вместе с солдатами. Да, и такие дела я вынужден был как-то согласовывать и примирять. Ну, что я говорил им? Я говорил, черта ли в том, на каком языке будут командовать - лишь бы командира слушались. Эка важность, кушают офицеры с солдатами или нет; пусть все едят там, где лучше, лишь бы добрая еда была обеспечена. Среди офицеров нашлись демагоги, опережавшие солдат у общего стола, а среди солдат кое-кому уже не хотелось воевать; трудно было и с продовольственными запасами - вокруг ведь распадалась и разбегалась в разные концы русская армия. Вот в такой обстановке мы создавали свой корпус.

Прибавьте к этому еще и то обстоятельство, что наши пленные были в определенной мере деморализованы; это вполне естественно: любая неволя тем, что есть в ней бесправного, унизительного, каким-то образом парализует человека - у него нет своего "домашнего" корня. Стоит солдату однажды бросить винтовку - ему уже неохота думать о войне. Набор добровольцев в лагерях военнопленных шел не везде гладко. Встречались начальники, главным образом иных национальностей, не русские, которые ставили нам всевозможные препятствия. Манифесты, распространявшиеся в лагерях, где солдатам предлагалось добровольно вызваться воевать, пестрели такими "идеалами", которые способны были скорее их отпугнуть. "Вам придется сносить голод, сидеть в окопах, вас зажрут вши" - такие награды сулили авторы этих манифестов тем, кто вольется в ряды нашего войска. И это в то время, когда солдатам хотелось просто-напросто более человеческой жизни; лучшей еды, чем это выпадало на долю военнопленных. К тому же те, кто уже вступил в нашу армию, часто конфликтовали с офицерами, считая, что доброволец не должен слепо подчиняться старшему по званию; демагоги их в этом поддерживали; по большевистскому примеру проводились разные военные советы, организовывались группки заговорщиков и вообще предлагалось управлять войском путем голосования. Все это было естественно, но иногда создавало весьма ощутимые затруднения. Служил у нас один такой полковник, русский. "Гус" и "братство" у него не сходили с уст, а все для того, чтобы забраться повыше в армейской иерархии; я его раскусил, как говорят русские, и не обращал на него никакого внимания - так его полк едва не взбунтовался. Таких и подобных случаев было множество.

стр. 104


Та часть наших, что уже успели "оболыневичиться", вели агитацию против добровольческой армии, но стоило немцам приблизиться к Киеву, как они толпами стали вливаться в наши ряды - армия уже стала нашей защитницей.

Я вам так скажу: чехи - славные бойцы на поле боя, они мужественны и изобретательны, как мало кто еще. Чех умеет выйти из любого безвыходного положения; если же такового не имеется, так он влезет в него сам. Чехи не всегда умеют проявить твердость, они "дают осечку", если у них нет занятия, дела; так случилось перед переходом через Сибирь и повторилось в конце сибирской кампании. Но даже куда лучше вооруженные и организованные армии вряд ли проделали сибирский переход лучше, чем наша. Для меня важно было только одно - чтобы солдаты были способны оказывать сопротивление, пока не окажутся во Франции. Их братство, специфическое устройство добровольческой армии - все это пустяки, если только солдаты держали дисциплину и боевой настрой. Мы ради этого устраивали курсы для офицеров, тренировки для солдат, всевозможные портновские, сапожные мастерские, колбасное производство, типографию, спорт, театр, почту и бани - все только для того, чтобы занять людей делом, чтоб они у нас не разбежались. Они должны были заботиться о довольствии, а это было очень трудно; мужики на Украине уже не хотели ничего продавать за рубли - дескать, им лучше продать немцам за марки. Бумажные деньги для них вообще были не деньги, так что развивался примитивный обмен продуктами. В Сибири с этим делом было лучше; когда же нашим парням приходилось драться - тут они снова становились бойцами, каких поискать - ведь это была борьба за жизнь.

Солдаты любили меня и признавали своим главнокомандующим, по-моему, главным образом за то, что я никогда их не бранил - на войне необходимо искренне относиться друг к другу. А потом - я ничего не боялся. Парни как на экскурсию ходили смотреть на гостиницу "Метрополь", пострадавшую во время обстрела; обо мне слагались настоящие легенды; о моем бесстрашии, например, хоть я столько раз трусил, но просто не показывал вида; скорее всего, ради них я ходил под обстрелом по улицам. Они не видели во мне ничего от "профессоришки". Я любил бывать среди них; и отмечал, что у солдат много общего с детьми. Солдаты, так же как и дети, требуют справедливости, прямоты, открытости; поскольку вера их оплачивается ценою жизни, тот, кого они слушают, должен им нравиться по-настоящему, без притворства и лицемерия. И все эти военные парады устраиваются скорее ради самих солдат, а не для начальников. Я люблю солдат, хотя ненавижу войны.

Самой большой моей заботой было то, где целесообразнее использовать наш корпус. Русский фронт уже не существовал; зато на западе стояло пятьсот тысяч отборного, хорошо вооруженного немецкого войска, поскольку немцы большевикам не доверяли. Сначала большевики готовы были вместе с нами выступить против немцев, но этому совершенно справедливо воспротивились союзники; против воли Троцкого Ленин заключил с немцами мир. Скажите мне Бога ради - мог ли, может ли кто представить себе, что тогда мы смогли бы пробиться домой через немецкий фронт?! Пятьдесят тысяч солдат, почти полное отсутствие артиллерии, неполное снаряжение, никаких запасов продовольствия, а в тылу - полыхающая огнем революции страна! Или вести истребительную борьбу с большевиками; падение царизма, развал всей его администрации, революционизация огромной страны - пятьдесят тысяч солдат не в состоянии были подавить столь массовое движение, порожденное неспособностью старого режима управлять страной. Осенью семнадцатого года Франция вознамерилась бросить наших солдат на румынский фронт; я поехал в Мирчешть у Ясс, осмотреть фронт и увидел следующее: там уже никто не воюет, лишь как бы в мою честь произвели несколько выстрелов, на что немцы ответили столь же невоинственно; говорю с румынскими и французскими офицерами и слышу: солдатам уже не всегда выдают мясо и хлеб, довольствие из рук вон плохое. Я понял: Румыния уже подумывает о мире - и это правда. Так в этом случае что будет с нами? Посему я принял решение - отказаться от румынского фронта, хотя это и вызвало нашу полемику с Клемансо.

Единственно возможным и разумным решением было бы перебросить наших солдат на французский фронт, где на счету был каждый человек. Но я видел: через Архангельск - нельзя; там скверная переправа, немцы на море айн = цвай торпедировали бы наш транспорт. Самым коротким путем домой оказывался самый

стр. 105


длинный и долгий путь: через Сибирь и вокруг света. Так я и распорядился, но прежде сам проехал по Сибири, словно квартирмейстер, для того, чтобы наши поверили, что это возможно. Я добился от большевиков, от их первого военачальника, а потом и от комиссара Фрича, бывшего университетского профессора, "вооруженного нейтралитета", то есть того условия, что наши солдаты поедут в Сибирь, имея с собой оружие; это было записано черным по белому. Нашим солдатам я разослал приказ: не вмешиваться во внутренние дела русских - чтобы в них не увязнуть; в том случае, если против них выступит какая-либо "славянская партия" - защищаться. С немцами и мадьярами мы уже находились в состоянии войны, поскольку я официально просил французов объявить наш корпус частью французской армии. Встать на нашем пути могли лишь большевики, поэтому я и сказал "славянская партия". Нейтралитет подразумевался сам собой уже потому, что по существу большевики нас содержали; или, по крайней мере, не мешали пополнять продовольственные запасы.

Из Москвы я выехал 7-го марта - по случайности - в день своего рождения. Благодаря любезности леди Пейджет получил место в поезде английского Красного Креста, с которым уезжала из России английская благотворительная миссия; в моем распоряжении была лишь голая скамейка, да еще Гуза раздобыл в Москве матрац. Путь мой длился месяц; в дороге я размышлял и писал свою книгу "Новая Европа", наблюдал за англичанами, моими спутниками, вел дебаты с проводником - он был из большевиков. Однажды поезд наш должен был остановиться, поскольку в местах, по которым мы проезжали, шли бои; иногда мы останавливались, потому что кончалось топливо и нужно было наколоть дров для топки - в этом деле всех превзошел Гуза.

Я спешил в Америку еще и потому, что уже ожидал переговоров о мире, но мне необходимо было остановиться в Японии, повстречаться с европейскими союзниками и предупредить японское правительство о том, что наши солдаты, по крайней мере, их часть, приедут в Японию, чтобы пересесть на корабль. Японию я был не в состоянии изучать - у меня там не хватало времени даже на то, чтобы осмотреться вокруг себя самого.

Ну что же, в России была проведена огромная работа, и хорошая: мы возвращались домой уже не с пустыми руками, мы владели чем-то существенным и своим, у нас была своя армия - первый настоящий, хоть и экстерриториальный оплот нашего будущего государства.

Примечания

1. Членами чешской дружины в России, добровольческого чешского отдела русской армии, созданного в ней уже в 1914 году.

Конец войны

В Америку, в Ванкувер, я плыл из Японии на корабле "Empress of Asia".

В Америке меня повсюду ждали наши земляки и американские журналисты - мне пришлось привыкать к проявлениям их восторга: отчасти потому, что вся Америка во время войны переживала состояние лихорадочного возбуждения - для них это чувство было новым, они иначе взглянули на Европу и на мир вообще, а еще потому, что этот восторг вызвала популярность наших легионеров, которые начали с оружием в руках пробиваться домой, двигаться по России и Сибири. Я знал наших солдат, знал, что они своего добьются, но американцев необычайно поражает любое проявление героизма, а переход пятидесяти тысяч наших солдат через целый континент произвел на них большое впечатление.

В четвертый раз я посещал Америку. Первый - когда поехал за мисс Гарриг в 1878 году, дважды я там читал лекции - в 1902 и 1907 годах. Выходит, я видел, как растет и развивается Америка с самых ее "пионерских" времен. Да, мне нравится эта страна. Не то чтобы я любил эту землю - наша красивее. Американская земля - ну, как бы вам это сказать? Это как американские фрукты, - мне всегда казалось, что у их фруктов вкус грубее, чем у наших, наши слаще и зрелее. Наверное, это -

стр. 106


результат тысячелетней работы, которую ощущаешь во всем. Точно так же и американская земля более жестка по сравнению с нашей. Для американского фермера, оснащенного машинами, земля - это фабрика, а не предмет обожания, как это сохраняется до сих пор у нас.

В Америке мне нравится открытость людей. Понятное дело, там тоже есть люди добрые и злые, хорошие и плохие - так же как и у нас; но американцы более открыты даже и в этих своих недостатках. Этакий американский викинг - абсолютно беспощаден и ни на что не смотрит; это откровенный пират без всяких церемоний, он не прячется за моральную и патриотическую ширму. А хорошие люди - те тоже очень энергично отстаивают то, что считают хорошим - будь то милосердие, религия либо дело культуры. Они добры более инициативно, чем мы. В этом сказывается энергия первопроходцев, так же как во фруктах - все еще чувствуется плохо обработанная земля.

Американская индустриализация и стремительный рабочий темп меня не поражают. Ну, подумайте, если американцы должны снабдить товарами более сотни миллионов граждан, то они должны привыкнуть работать с размахом: таковы масштабы. Даже в их капитализме я не вижу никаких особых отличий от нашего: их миллиардер - это наш миллионер, только в более широком масштабе. Или вот говорят - погоня за долларами. Как будто у нас по-другому. Разумеется, разница есть и заключается она в том, что в Европе мы гонимся скорее за крейцером, чем за долларом, и делаем это более унизительно, как будто это дискредитирует нас. В этом смысле Европа безогляднее, но неприятнее.

Американизм машин. У машин есть свои хорошие стороны и плохие - точно так же тейлоризм, рационализация и тому подобные вещи. Если машины заменяют тяжелую грубую работу - это хорошо; нужно было бы больше думать об этом, а не о денежных прибылях. Для меня ритм американской работы был неприемлем; для всякой работы нужны свобода и простор, чтобы ты мог дело осмыслить. Наш рабочий, возможно, менее мобилен, но работает хорошо и четко; качество у нас важнее количества. В Америке физическая работа ценится выше, чем у нас; американский студент идет убирать урожай или работать официантом; у нас школьное образование и особенно - академическое - слишком переоценивается. Американский рабочий в сравнении с нашим более свободен, у него есть свой elbow-room; если он оборотлив - у него свои "форд" и "бунгало" - поэтому там нет социализма в нашем смысле.

Это не страшно, что к нам проникает так называемый "американизм". Мы столько лет "европеизировали" Америку, что теперь она имеет право отплатить нам тем же. Мы американизируемся, но не надо забывать, что Америка, чем дальше, тем больше - европеизируется. Я читал, что ежегодно два миллиона американцев приезжают в Европу - и если в Европе они обнаруживают нечто доброе для их жизни - они это заводят и у себя дома. Когда вы читаете новейших американских авторов, то видите, как строго они осуждают ошибки и недостатки американской жизни - вот если бы наши авторы были так искренни в отношении наших недостатков! Будущее в том, чтобы Европа сравнялась с Америкой, а Америка - с Европой. Одним словом - Америка много дала мне для наблюдений и изучения; там я научился многом- многому, очень ценному.

В Америке - ну, в Америке я уже целеустремленно и осознанно готовился к мирным переговорам. Прежде всего мы должны были упрочить единство чехов и словаков. Потом - договориться с подкарпатскими русскими, чтобы они сами заявили о своем присоединении к нашему государству. Это был совершенно новый проект, который "вынырнул" только в Америке; мне отчетливо представлялось, что бы нам дало, если бы у нас появился территориальный мост к будущей демократической России или Украине. Я не уговаривал представителей подкарпатской Руси, я только изложил им мое видение ситуации - вы можете присоединиться к мадьярам, полякам либо к нам, выбирайте сами. Они выбрали нас. Кроме того, как и прежде, необходимо было сплотить маленькие европейские народы в их борьбе за свободу: то есть- вести переговоры с поляками, русскими, румынами, сербами, хорватами и т. д.; результатом этой работы явилась общая Декларация независимости, подписанная в Филадельфии. Конечно, нужно было привлечь на свою сторону американский народ, - сколько же потребовалось собраний, совещаний, лекций, более или менее торжественных митингов и конгрессов, но ничего не

стр. 107


поделаешь - необходимо было "обработать" общественное мнение страны, где до той поры о нас известно было мало, а о словаках почти ничего. В Америке была популярна война против Германии, но запутанные национальные вопросы средней Европы были в общем чужды, неинтересны людям. По счастью, уже с начала войны наши люди в Соединенных Штатах организовали пропаганду, развенчивавшую Австрию; когда же наши легионеры, прошедшие Сибирь, привлекли к себе внимание всего мира - триумф нам был обеспечен, все козыри были в наших руках. Главное теперь было - не терять времени, поскольку конец войны приближался, к тому же война окончилась на полгода раньше, чем я ожидал.

Когда общественное мнение было подготовлено, я повел переговоры с американскими чиновными кругами, с Лансингом, полковником Хаузом и другими; установлению отношений с ними нам во многом помог м-р Крейн, давнишний мой американский приятель - его сын служил секретарем Лансинга. С президентом Вильсоном я встречался, по-моему, четырежды. Первое мое впечатление было: совершенная "аккуратность", neatness; я сказал себе: видно, что жена его очень любит. Мы вполне понимали друг друга - все-таки, оба были профессорами; в принципах он был непреклонен, однако возражения принимал. Он знал обо мне, косвенно мы поддерживали наши связи еще до моего приезда в Америку. Я видел, что в европейских делах он не очень разбирается и из-за своей прямолинейности не сможет понять позиции европейских государственных деятелей; я предупредил его, что ему лучше не принимать участия в мирных переговорах, но он не внял этим предупреждениям: слишком был увлечен своим планом Объединенных наций, чтобы помнить о препятствиях и считаться с ними.

В Америку, в мае 1918 года, ко мне из Англии приехала дочь Ольга. В то время из-за войны подлодок на корабли было запрещено брать женщин и детей; Ольга получила возможность ехать на корабле только по приказу Вильсона - дескать, едет его курьер с донесениями - единственная женщина под конвоем восьми кораблей.

Больше всего я находился в Вашингтоне, чтобы побольше двигаться и дышать, ездил верхом в Крик парк - если хотите знать, это то место, где я чуть было не свернул себе шею; я хотел лишь попробовать, как берут самые высокие препятствия. После этого наши люди уже не позволяли мне ездить одному. Тогда же мне достали первый автомобиль. Я вспоминаю, как мы в нем ездили или - по крайней мере - пытались ездить по улицам, когда было объявлено о перемирии, Armistice Day. Такого народного ликования я в жизни своей не видел; люди вокруг радовались, пели, обнимались, галдели, весь Нью-Йорк был засыпан, как снегом, бумажными цветами. Мы не умеем так по-детски ликовать и радоваться, как американцы.

Когда я получил телеграмму, что меня избрали президентом - я удивился, поскольку до сих пор не помышлял об этом; размышляя, что буду делать после возвращения, я думал, что стану журналистом. Когда я получил телеграмму, то думал только об одном: об отъезде, кто поедет со мной и так далее. Я уехал из Америки 20 ноября - кстати, это день рождения моей жены. Путь по океану - это был мой первый отдых за четыре года; я мог с дочерью играть в шахматы - все это время я не брал их в руки; я расхаживал по палубе и смотрел на воду - вспоминал, как все произошло - и радовался. Боже, все-таки мы своего достигли!

В Республике

Пост президента

Так вот я стал президентом: к этому я не был готов. И даже когда я был признанным лидером нашего заграничного правительства, и когда уже был уверен, что после этой войны мы выйдем свободными, и я вернусь домой - о том, чтобы стать президентом, у меня не было времени подумать. Какое-то время доцентствовать в университете? Быть депутатом парламента и журналистом? В ноябре восемнадцатого меня выбрали дома президентом, - ну что поделаешь, ладно; забивать этим голову долго я не мог, - перед отъездом из Америки забот хватало. Только на корабле у меня нашлось время обдумать новую ситуацию.

Я сравнивал американскую республику и швейцарскую; проверял кадастр

стр. 108


политически и административно зрелых личностей; представлял детали необходимой государственной конструкции, каким наше государство должно быть и так далее. Я давно занимался анализом государства, его форм и функций; как депутат парламента подробно изучил устройство Австро-Венгрии и все ее политические и культурные силы. Мне основательно мешало то, что в тот момент у меня не было сведений, как складываются отношения в нашей стране. К тому же, я должен был подготовиться к ситуациям, которые возникнут в Лондоне, в Париже и в Италии; я знал, что мне придется посещать и политические центры, и политических деятелей, которые на конференциях о мире будут создавать новую Европу - это тоже сильно занимало мой ум. Должно было привыкать и к формальностям, которые необходимо соблюдать главе государства.

Когда я вернулся. ну, я не чувствовал себя очень уж хорошо; даже думал, что долго не протяну. Вероятно, такое состояние объяснялось огромным напряжением и волнениями, пережитыми за время войны, сказывались и последствия несколько раз перенесенного гриппа; в любом случае я старался работать, как мог, и заботился о том, чтобы во всем была взаимосвязь, чтобы труд, начатый за границей, никак не прерывался. Ведь лишь теперь предстояло собрать плоды нашей деятельности нескольких последних лет, всех этих демаршей и связей - это было моей первой заботой. Дома я обязан был приспособиться к новым отношениям; уже создано было правительство, революционное Национальное собрание, уже работали некоторые законы и институты. Прекрасно было то, что почти всех политиков я знал с давних пор и знал, чего и от кого ждать. Но многому, наверное, каждый день, я должен был учиться чему-либо новому; это не пустячок - быть первым президентом в новом государстве, еще не имеющем своих традиций властвования и репрезентаций. Я видел ошибки, которые совершались вокруг и которые совершал я сам. Скажем, такая глупость - забыв о своем президентстве, я обещал приятелям, что на следующий день после присяги пойду с ними в кофейню, где в четырнадцатом году мы вели свои политические совещания. Спускаюсь с Града по лестнице в город и вдруг- толпа, сбегаются люди. Так я учился быть президентом - и учусь им быть до сих пор; постоянно возникают новые ситуации, которые мне приходится разрешать.

Многое пришлось передумать о том, что такое президент демократического государства и каким он должен быть. Когда мы разрабатывали конституцию, многие считали, что функция президента будет более или менее репрезентативной, de facto - лишенной возможности непосредственно вмешиваться в политические события. Это было бы аналогично строгой конституционной монархии (английской), но наша первая конституция не была достаточно подготовлена ни в теоретическом плане, ни практически; брали старый государственный аппарат (это правильно!), а новые учреждения создавали под давлением обстоятельств и складывавшихся отношений, изменившихся в самой основе. Свое влияние я проводил с помощью Швеглы и других; к примеру, пробил то, чтобы президент имел по конституции право не только одобрять предложения правительства и парламента, но и участвовать в совещаниях правительства и - в случае необходимости - выступать со своими инициативами и в парламенте. Для меня было крайне важно обеспечить профессионализм администрации и правительства; поэтому у нас существует комбинированное правительство, состоящее из парламентариев и профессионалов, отсюда и такая устойчивость главных руководителей государства (Швегла, Бенеш и другие).

По-моему, наша конституция неплохая, но дело было (да и сейчас есть) в том, чтобы наполнить букву закона жизнью. В нашей конституции, как и в любой другой, существуют определенные неясности: кое-что можно было бы и изменить - скажем, у нас непомерное множество депутатов, по английским правилам - у нас их могло бы быть не более двухсот. Правда, изменения в конституции - очень тонкая вещь; взять для примера хотя бы Америку: там после издания конституции 1787 года за сто сорок лет было принято лишь девятнадцать поправок, хотя подано было более двух тысяч предложений. И поправки эти - собственно, дополнения - скажем, избирательное право для женщин - главного текста не меняют. Вот я и говорю: речь идет не о букве закона, а о том, как мы понимаем закон и как проводим его в жизнь; все статьи, даже конституционные, отстают от постоянного развития отношений, пока, наконец, не обнаружится, где и что нужно по-новому кодифициро-

стр. 109


вать. Закон, так называемый закон привычки, был не только в начале культуры, он действует и по сей день, постоянно, хотя и в измененных формах.

Во всем, что я делал, я должен был постоянно помнить, что в данный момент создается praejudicium 1 , или привычка; и часто это были довольно трудные орешки. Нужно было целенаправленно создавать традицию. К примеру - неизменный церемониал: я следил за тем, чтобы и в нем проявлялась демократичность, соответствующая духу времени и характеру нашего народа. Я бы желал, чтобы наши люди лучше, чем до сих пор, осознавали необходимость символов; не только религиозная жизнь, но и жизнь политическая, идейно и эмоционально выражается через символы. До сих пор я жил более или менее замкнуто, но теперь пришлось смириться с караулом внизу, с парадами, приемами - со всей системой репрезентации; что поделаешь, говорю я себе иногда, за это тоже платят. С этой точки зрения дело у нас поставлено основательно, наш республиканский церемониал, наш протокол во многом стал образцовым. Сам по себе я живу так, как я хотел бы, чтобы жил каждый гражданин; единственное мое "накладное" увлечение - книжки, но книжки еще послужат человечеству.

Великая жертва, жертва ощутимая, связана для меня с тем, что приходится быть постоянно на глазах у людей и под официальным надзором.

Конечно, много хлопот доставляли мне каждодневные политические и административные вопросы. Вы только вспомните первые дни Республики: валютную разруху вокруг; гражданскую войну и путчи почти во всех соседствующих с нами государствах; мы почти забыли, что и в какой момент представляло наибольшую опасность - экономическая нищета, волна коммунизма или отчаянные попытки переворота со стороны отторгнутых от власти слоев прежнего общества. Но - и тогда, и теперь, и постоянно - быть начеку, опасаясь старых и новых ошибок. Нынче нам кажется само собой разумеющимся, вполне естественным, что наш народ перенес все это относительно спокойно, вырабатывая при том свою конституцию и свой строй, свои порядки; но тогда это значило - шевелить мозгами и не терять головы. Бывали недели, а иногда - несколько недель кряду - когда мы заседали вместе со Швеглой, Тусаром, Рашином и другими. Бенеш едет за границу - значит, обширная корреспонденция. Сколько же совещаний, общих обедов, то есть - опять-таки совещаний, только в иной форме, прогулок и разговоров! Я охотно вспоминаю об этом; я отчетливо осознал тогда - и in concrete 2 значение личности в политике и в государстве. Хорошая программа - важная вещь; но кроме нее, должен быть честный, мужественный и мудрый человек, у которого хватает смелости взять ответственность на свои плечи. Поэтому я всегда больше смотрю на людей, чем на лозунги. Мы еще слишком верим в лозунги - это, по-моему, тоже одно из наследий Австро-Венгрии; тогда мы не занимались администрацией, от нас не зависела политика, это делалось в Вене, так что мы более чем это было полезно, привыкли к лозунгам. Я понимаю, в политике без лозунгов не обойтись; но если теперь наше государство у нас в руках, мы обязаны лозунги - а если хотите - идеалы - воплотить в определенные и продуманные требования, рекомендации и практическое руководство; по нашей журналистике видно, я ни для кого не делаю исключения, как умеем мы думать a peu pres 3 , расплывчато, негативно, полемически, неконструктивно. Я вовсе не против критики; Бог мой, большую часть жизни я выступал как критик; но я люблю критику конструктивную, предлагающую выход, не злобную, не раздраженную. Ведь даже революция не смеет быть только негативной, она должна быть подготавливаема и организуема с позитивными намерениями - так скажите на милость, должна ли удовлетвориться отрицанием реформистская критика?

Конечно, совещания с ведущими политиками и министрами я провожу и теперь, и довольно часто. Стараюсь все контролировать, хотя в административные дела вмешиваюсь меньше всего; нужно, чтобы министры сами обучались всему, как всему обучался я сам. Часто, если не изо дня в день, я говорю себе: еще тридцать лет спокойного, разумного и трудового развития - и нашему молодому государству обеспечена жизнь; но на эти тридцать лет я буквально по пальцам могу перечесть тех поистине опытных, искушенных и сильных людей, которые поведут государство. Людей помоложе я знаю мало. Я ищу не только политиков, но и государственных деятелей; таковых, по правде говоря, у нас столько не наберется, чтобы мы обошлись без совместных усилий. Поэтому -

стр. 110


обратите внимание! - этих искушенных и просвещенных работников нам нельзя терять или- по злому умыслу - расходовать зря. Мы должны еще многому научиться - прежде всего, умению критически относиться к депутатам, политикам, журналистам и чиновникам - по высшим меркам государственности. Не может быть государственным деятелем тот, кто не видит хотя бы на шаг дальше и не готовит будущее развитие.

Наверное, нет ничего важнее для политики, - равно и для обыкновенной жизни - как знание людей. Узнать тех, истинных и избранных, но раскусить и неправых, без оснований претендующих на лидерские места. Любой успешный переворот выносит на поверхность множество парвеню, крикунов и лжепророков. И у нас они есть; в конце концов по результатам их трудов их имена станут известны всем. Ведь несмотря на все, что разделяет нас на лагеря и партии, мы все, вероятно, стремимся проводить разумную и честную политику, а дважды два и в политике есть и будет только четыре.

Точно так же как внутренняя политика, для меня существенной была и политика внешняя - особенно в послевоенный период. Тут вдвойне необходимо уметь смотреть вперед и быть готовым к тому, что может случиться в будущем. Ничто не должно застать тебя впрасплох. Проблемы будущего никогда не бывают узко ограничены. Соображения насчет будущего мы можем рискнуть высказать, только когда - в меру своих возможностей - учтены и самые широкие взаимосвязи, и ансамбль всех сил и исполнителей. "Для того, чтобы предвидеть, нужно знать", - утверждает Конт. Внешняя политика есть и должна быть производным большой и последовательной концепции государства и мира. При этом мало кто имеет представление, что умная заграничная агентура провоцирует мелкую работу и незримые инициативы. Для меня, во всяком случае, эта работа непрерывна; во время войны я убедился, как практически ценны для проводимой политики, особенно внешней, личные контакты и надежная личная информация. Симпатии и доверие - лучший аргумент, чем всякие хитрости. Понятно, что в этой сфере деятельности функции президента иногда формальны и официальны, но несравненно чаще он выступает приватно; разумеется, я отлично сознаю, что понятие "приватности" в этом случае не обусловлено законом. И именно у нас, потому что наши люди мало сталкиваются с другими странами, все еще постоянно необходимо завязывать информативные и дружеские связи с великим множеством людей, которые приезжают к нам, ведомые интересом к нашему государству и нашим институтам. Немногим известно, сколько времени я этому посвятил. Ко мне приезжает множество людей - не как к президенту, а как к автору политических и прочих сочинений, которые вызвали у них интерес; во время этих встреч я работаю и как писатель, и как наставник, и как журналист. Я не люблю поучать и излагать, я люблю узнавать, но рад ты или не рад, а нужно и тут "отслужить". Добрые дружеские связи с заграницей предоставляют возможность заключать и выгодные экономические договора.

Особая глава моей политики - это Град, то есть его отделка; превратить его в памятник нашей истории, сделать символом нашего древне-нового государства, символом не только прошлого, но и будущего. Jn concretо: Кремль монархический превратить в Кремль демократический.

Много сил с самого начала я отдал нашему воинству; военные дела я изучал, уже будучи депутатом в австрийском парламенте, но много основательнее - во время войны, когда мне было необходимо считаться с результатами войны и когда я создавал наш корпус в России. Я убежденный пацифист, но я люблю армию; даже если бы на свете уже не было войн, не станут лишними две основные воинские добродетели любого мужчины: дисциплина и мужество. И если я желаю мира, это не означает, что я, не обороняясь, сдаюсь; как раз наоборот. Я хочу мира практического, не утопического; это значит, что для того, чтобы удержать мир, я употреблю всю мощь сообразительности и любви к народу и человечеству, а если необходимо - всю мощь защиты. Поэтому - необходимо быть безбоязненным, мужественным, самым что ни на есть сильным! Нет и никогда не было ни малейшего противоречия между моим гуманизмом и моими усилиями крепить оборону страны. Нам нужен мир для строительства государства и личного счастья всех; поэтому мы обдуманно и неустанно будем трудиться ради мира. А мир нужен всем народам и государствам точно так же, как и нам. Новая Европа - это лаборатория, созданная на огромном кладбище мировой войны; лаборатория - это значит -

стр. 111


необходим труд абсолютно всех. А демократия - современный вид демократии - только зарождается. Было бы ошибкой не видеть приверженцев и поборников прежнего, аристократическо-монархического режима - они тоже не дремлют.

Армия, хотя и в измененной форме, наверное, будет всегда, наверняка еще очень долго; я хочу сказать: народ требует обученных и готовых к обороне молодых, дельных, закаленных людей, которые в любой момент могут быть направлены на работы во время грозных катастроф, и, конечно, - на защиту страны.

Трудным вопросом был для меня вопрос о вынесении смертных приговоров; много бессонных ночей мне приходилось проводить, если нужно было в крайних случаях подписывать смертные приговоры, и дни, когда я это совершал, обведены у меня в календаре черным карандашом. Я пристально изучал, имеют ли смертные приговоры влияние на рост преступности; я исследовал статистику преступлений и особенно - убийств, но не нахожу, что смертные приговоры имели устрашающее действие на людей преступного склада; преступник в момент убийства думает не о наказании, но об успехе своего злодеяния. Определенное влияние смертные приговоры оказывают на остальное население, особенно - на мыслящую ее часть. Мой аргумент в пользу смертных приговоров не в том, что они устрашают, а в нравственном искуплении: лишение человека жизни - это такое страшное преступление, что оно может быть искуплено только столь же тяжким возмездием. Разумеется, я делаю различие между местью и подлым убийством и признаю все смягчающие обстоятельства при любом преступлении, как того требует современная криминальная психология; но в исключительных случаях я не в состоянии отрицать того, что смертные приговоры согласуются с метафизическим признанием ценности человеческой жизни. Я верю и жду, что они будут отменены в условиях большей образованности и нравственности людей, при согласии всех со всеми.

Если нужно сказать, в чем моя жизнь достигла завершения - то это не в том, что я стал президентом и что я нахожу в себе силы нести эту столь же великую честь, как и тяжкую обязанность. Моя личная сатисфакция, если я смею так выразиться, - более глубокая: даже став во главе государства, я не вычеркнул ничего существенного из того, во что верил, будучи нищим студентом, будучи наставником молодежи, будучи неудобным критиком, неудобным реформатором политики; даже стоя у кормила власти, я не изменяю отношения к ближним, к народу и к миру, не нахожу для себя иного нравственного закона, чем тот, которым я руководствовался раньше. Смею признаться, что теперь подтверждается и исполняется все, во что я веровал, так что мне не нужно было менять ничего в своей вере в гуманность и демократию, в своих поисках правды, в высочайшем нравственном и религиозном установлении любви к человеку. На основании опыта, который все еще приобретаю и в моем нынешнем положении, я говорю: для правителей государств и народов не существует иных этических норм, чем для простых людей. Это не просто личное удовлетворение тем, что я всю свою жизнь, так удивительно и причудливо сложившуюся, оставался самим собой; важнее то, что в стольких испытаниях сохранились и прошли проверку те человеческие и общественные идеалы, которые я исповедовал. Я говорю себе: в той неустанной борьбе за лучшее будущее народа и человечества я стоял на стороне добра. Этого сознания достаточно, чтоб жизнь человека была прекрасной, и, как говорится, счастливой.

Примечания

1. Основополагающее решение, имеющее влияние на новые решения (лат.).

2. Конкретно, в действительности (лат.).

3. Почти, около, приблизительно (франц.).

Старое дерево

Одна вещь поразила меня, когда я возвратился с войны: как мои знакомые, мои сверстники постарели. За время войны я забыл почти все, настолько я был погружен в дела войны, во все их детали и конечные результаты; увидев эту перемену в людях, я ужаснулся, представив, что, наверное, точно так же постарел и я.

стр. 112


Взгляните на этот старый дуб; говорят, ему девятьсот лет, но какой он мощный, в нем столько жизни! Ни величие, ни возраст не мешают ему выбрасывать побеги и даже цвести. Точно так должен был бы стареть и человек. Жить до ста лет - в этом не было бы ни малейшей заслуги - конечно, искусственными, неестественными приемами этого не достигнешь. Расти на здоровом воздухе и солнышке, разумно питаться и пить, жить нравственно, давать работу мускулам, сердцу, мозгу, иметь заботы, цель жизни - вот и весь рецепт макробиотики. И не утрачивать живого интереса, потому что интерес к жизни - это и есть жизнь сама, без интереса и любви нет жизни.

Мы мерим жизнь страшно односторонне, по ее длительности, а не по ее величию. Мы больше думаем о том, как продлить жизнь, чем о том, как ее воистину сделать полной. Многие боятся смерти, но не делают никаких выводов из того, что они сами и многие вокруг живут de facto лишь в полсилы, не содержательно, без любви, без радости. В познании правды, в нравственном порядке, в деятельной любви мы уже в земной жизни делаемся частью жизни вечной - и продлеваем свою жизнь не на дни и не на годы, но на вечность. Это хорошо, что мы стремимся продлить жизнь человека, однако, сверх того, мы должны дать ей оценку. Иногда ко мне возвращается сон, не знаю, откуда он взялся, наверное, после осмотра какой-то картины: на море- корабль, а над ним склонился ангел с часами; время от времени с часов в море стекает капля, и ангел говорит: еще одна минута истекла. Этот сон я всегда толкую как предупреждение: делай дело, работай, пока текут твои минуты.

Многие люди стареют лишь от избалованности, от того, что уже ничего не желают делать. Не стареть - это не значит только продержаться, но все время расти, все время искать; каждый год должно быть такое чувство, как будто человек поднялся на ступеньку выше вверх по лестнице. Я пристально слежу, не старею ли; контролирую свои душевные способности, память, способность комбинировать и прочее. И как только я увижу, что утрачиваю одну из этих главных способностей, то тут же уступлю место молодежи.

Забота о теле: если бы все шло по-моему, то я попытался бы обойтись без докторов; но если кто-то не умеет сам заботиться о своем здоровье, то этим должны заниматься врачеватели. Образованный человек должен следить, думать о своей диете; это не материализм - материализм - это не думать, а есть и пить, сколько душа просит, сверх меры и без разума. Так вот, прежде всего - умеренность: пить и есть много меньше, чем, как правило, пьют и едят. Если вам интересно знать, то я ем три раза в день: на завтрак что-нибудь из фруктов, кусочек масла и варенье на гренке, иногда кусочек запеченного шпига и примерно полстакана несладкого чая; когда-то съедал яйцо всмятку, но теперь это не так полезно для здоровья. В обед - несколько ложек вегетарианского супа, небольшой кусочек мяса, много зелени, кусочек пирожного, фрукты и черный кофе. За ужином я привык съедать тарелочку каши или кусочек сдобной булки с молоком, подкрашенным капелькой кофе. И этого вполне достаточно. Даже своим гостям я во время обеда не предлагаю больше, уступаю только в одном - закуске, когда обыкновенно предлагают рыбу или что-то вроде; говорят, такая закуска возбуждает аппетит - не знаю, к чему это; достаточно утолить чувство голода. Между этими приемами пищи я не ем ничего, разве что, может быть, около пяти часов - глоток чистого чая, если собралось общество. Желудок требует отдыха, как всякий работающий орган, а это достигается голоданием. Большинство людей заставляют свой желудок работать до изнеможения, а переедать - это все равно, что носить тяжести не по силам. Нынче уж и медицина предупреждает людей о вреде полноты; толстяки не живут долго, потому что большинству своих органов дают чрезмерную нагрузку. А кроме всего прочего - полнота не радует глаз. Понятно, это тоже входит в мою гуманитарную программу - люди должны быть красивы.

Что касается питья, - то я никогда не пил водки; вино пил с молодых лет, потому что родился в винодельческом краю; пиво привык пить только в городе. Незадолго до своего пятидесятилетия я узнал, что алкоголь не ведет ни к чему хорошему, скорее- к дурному, и перестал пить вообще. После моей последней болезни доктора заставили меня перед едой выпивать рюмочку вина, мне не нравилось, в конце концов я установил, что без вина все идет тоже неплохо, если не лучше. Как президент, я хотел и своих гостей заставить есть без вина или пива, но это не привилось. Ну, ладно, думаю, пусть каждый поступает, как ему нравится; абстинен-

стр. 113


ция - не моя религия, но иногда я пытаюсь обратить внимание своих сограждан на то, что неумеренное питье - это, попросту выражаясь - глупость.

Последующий мой режим очень прост. Встав рано утром, обливаюсь холодной водой, потом занимаюсь физкультурой - тут у меня своя система. Ежедневно час или два хожу или езжу верхом; теперь могу провести в седле вполне легко два или три часа, а несколько лет назад - ездил по пять часов. Чистота тоже очень важна - чистота зубов и рта, чистота тела и воздуха. Курение: мальчиком я играл во взрослого - это было году в шестьдесят шестом; хотелось мне пруссакам показать, что я чех, и я изготовил сигареты из бело-красно-голубой бумаги, и дымил перед ними. Позже в университете я какое-то время курил сигареты (тут меня больше увлекало само искусство это делать). Курение, питье, невоздержанность - это не потребности, а плохие привычки.

Если мы хотим вырастить здоровых детей, мало проповедей о том, что здорово, а что нет, мало поучений, нужно практически воспитать в них здоровые привычки.

Где-то я читал, что смерть - это дурная привычка; не хочется спорить о смерти - но, наверное, раннее старение и многие болезни - лишь дурные навыки. Я верю, что так же как силами природы, так и своим здоровьем и привычками, люди больше и больше будут управлять сами и что однажды они взглянут на наши болезни с таким же ужасом, как мы на средневековые или же азиатские эпидемии чумы. Современная медицина права, переставая надеяться только на лечение - она делает ставку на профилактику - и воспитание.

3. Мышление и жизнь

Ноэтика - теория познания О познании

- Вы спрашиваете, что такое моя философия, моя ноэтика и метафизика. Правда, литературно и как систему я ее не оформил, писал лишь от случая к случаю по тому или иному поводу, формулировал свои соображения лишь как foro internо 1 , разумеется. У всякого человека своя философия, и, если угодно, своя метафизика. Скажу наперед: я никогда не выдавал себя за философа, тем более - за метафизика.

И это говорит профессор философии!

- И справедливо. Я преподавал историю философии, философию истории, социологию; правда, я вкладывал в этот материал свою философию, свою метафизику, но целостного изложения в лекциях это не получило и даже не было написано. Часто в состав философии включают психологию, этику, философию права, философию истории, социологию и вообще - кому что вздумается, но это нельзя считать правильной классификацией наук. Это специальные, отдельные науки или же части самостоятельных наук - разумеется, каждая научная ветвь имеет свою философскую основу и определенное отношение к философии. Подлинно философские науки - только две: логика с ноэтикой и метафизика. Философия - под этим словом понимается с одной стороны мудрость, более глубокое познание и знание, а с другой - общий взгляд на мир и на жизнь. Для меня философия - я имею в виду научную философию - это попытка целостного воззрения на мир, включая дух; философия должна была бы быть итогом всего и всяческого знания, синтезом всех наук - может ли сегодня кто-либо объять все науки, разросшиеся в таком множестве специальностей? Нет, не может, будь он семи пядей во лбу. В этом - серьезная проблема: чем является, чем может быть философия или метафизика рядом со специальными науками?

Иными словами, проблема в том, могут ли философия и метафизика быть наукой?

- Нет, не то. Философия, а значит, и метафизика может быть только научной, она не смеет никогда и ни в чем расходиться с научным познанием. Если я говорю проблема, то имею в виду - цель; цель ясна, но решение - трудное; тут никогда не будет сказано последнего слова, так же как не будет сказано последнего слова в человеческом познании.

стр. 114


Я ответил бы вам так: моя философия, моя ноэтика и метафизика - имплицитно содержатся как в моих литературных трудах, так и в том, что я делал, каким способом я это делал.

То есть они содержатся в своем практическом, используемом виде. Тут вы, пан президент, вероятно, выступаете в некотором роде прагматиком.

- Прагаматиком - нет-нет. Но ведь и прагматизм существует в нескольких видах; если бы мы говорили о Пирсе или об Уильямс Джеймсе - то эти двое исходят из Канта, и уже поэтому мне чужды. Я никогда не придавал слишком большого значения утилитаризму, и даже в религиозном отношении я тут занимаю особую позицию. Джеймс написал, что прагматизм - это лишь новое название для старых методов мышления - я не люблю по-новому называть старые вещи.

Это правда, прагматизмов несколько; но я бы сказал, что существует еще и прагматизм чешский. Например, такие типично чешские мыслители как Каменский, Палацкий, Гавличек, - ведь Гавличек тоже философ. Я понимаю, их нельзя засунуть в один мешок; но сразу бросается в глаза, что эти трое постоянно обращаются мыслью к практическим делам жизни, к жизненным проблемам народа. Все трое - политики. Типично чешская философия, собственно, вся пронизана политикой - наверное, потому, что небольшой народ не может позволить себе роскошь мыслить ради мысли. Это я назвал бы чешским прагматизмом или практической традицией чешской философии; в эту традицию я включаю и вас.

- Это правда, на этих троих вы можете сослаться: они не только учили, но и практически вели народ; а их политика - это попытка возродить народ через образование и гуманизм, попытка освободить народ политически и духовно. Примечательно, что у всех троих была своя концепция мира. Вот Коменский - типичный чех, а дух уже вполне современный; он был человек верующий, религиозный, религию исповедовал и как воспитатель, и как политик. Апостол гуманности, проповедник гармонии всюду и во всем; он трудился ради народа, работал на благо всего мира и весь мир исходил вдоль и поперек. Стал признанным наставником народов - настоящий и знающий паневропеец.

Палацкий - погрузился в историю нашего народа и оставил нам аргументированную философию нашей истории; из нее черпал он основы нашей политики и в этой же политике деятельно участвовал. На нем прекрасно подтверждается, что древняя история - vitae magistra 2 .

И Гавличек - дух модерный, энергичный, но всегда осторожный, критический, сознающий свою ответственность за всю нацию; словом, образец демократического журналиста. Он продолжал дело Палацкого, какое-то время тоже был депутатом парламента и тем самым дал живой пример тому, насколько связаны между собой журналистика и политика. Вы правы, говоря, что он и философ, - все-таки философы - не обязательно только профессора. У всякого мыслящего человека есть своя определенная философия, метафизика, система постижения смысла жизни и мира. А у Гавличка - любое слово, любая газетная заметка - выражение целостного взгляда на мир.

Вы говорите о нашей философской традиции. Я не знаю, ее не очень признают, но могу сказать, что у этих трех я нашел свою собственную и нашу национальную программу, именно на них я неустанно проверял свои взгляды. Вы подчеркиваете практичность моей философии. Пусть так. Я всегда любил работать и старался быть практичным, обращался к практике и проверял все на практике; но ведь без теории практики не существует. Теорию нельзя формулировать ради теории, достаточно, если она обосновывает и направляет практику.

Итак, теория служит практике...

- Да, но и практика служит теории. Теория имеет ценность, даже если не может сию минуту послужить практике. Познавать - столь же важно, как и совершать поступки. Совершая поступки, мы познаем, так же как, познавая, подготавливаем правильные поступки. Если существует иногда противоречие между теорией и практикой - значит, где-то допущена ошибка, возможно, не годна теория или скверна практика, а часто - и то, и другое. При всей своей практичности - я всегда за теорию, за теоретическое научное и философское познание. Я - противник пустого спекулирования, против игры словами, я против дурной практики и против работы ради работы - так же как может быть бесплодной теория, столь же бесплодной может быть и практика. Труд и польза не являются смыслом жизни - черт куда как

стр. 115


трудится, копошится днем и ночью, а все-таки он глупый. По крайней мере, наш черт, чешский и словацкий. Я - за вечность, за познание конкретных вещей. Не прагматизм, а конкретизм - вот что было бы моим лозунгом.

Таким образом, мы снова пришли почти к тому, откуда начали. Вместо дуализма теории и практики вы выдвигаете дуализм познания абстрактного и конкретного.

- Нет, противопоставление познания абстрактного и конкретного - чисто логическое. Познание предмета, частностей, познание конкретное основывается на познании абстрактном. Пример: существует психология абстрактная, которая говорит о душе и сознании, о представлениях, суждениях, чувствах, воле, воображении, памяти. Да, но все эти категории не существуют все-таки сами по себе, они - плод "абстрагирования"; в деятельности живого человека все эти категории соединены воедино. Каждый человек - целый мир, микрокосм, и не существует двух одинаковых людей; какое разнообразие характеров, дарований, темпераментов, половых, возрастных, профессиональных, национальных и расовых различий! У нас теперь есть "конкретная психология" - скажем, психология детства, гениальности, искусства и религии, психология личности и так далее. Но сперва должно было явиться абстрактное познание, чтобы мы могли классифицировать и методически проработать эту конкретную реальность психологических категорий. Эволюционно и логически познание абстрактное предшествует познанию конкретному.

По крайней мере там, где речь идет о познании научном.

- Да; но любое истинное систематическое знание есть научное или по меньшей мере - приближающееся к научному. Нет противоречия между познанием конкретным и абстрактным, меж ними существует чисто логическое и методическое соотношение; и тот, и другой вид науки определяется изучением предметов, то есть конкретных вещей.

Взять хотя бы такой пример: в природе существует не жизнь, а живые индивидуальности; существуют люди, звери, растения. Согласно этим классам мы имеем антропологию, зоологию и ботанику; однако, наряду с этими науками и логически перед ними образовалась биология, абстрактная наука о жизни. Вы немножко садовод и знаете, сколько красоты и понимания природы ускользнуло бы от вас, если бы вы не имели хотя бы приблизительного представления об абстрактной биологии растений, не имели понятия об их строении, размножении, химическом составе и т. п. Если бы мы не прошли путем абстрактного знания, мы стояли бы как слепые перед светом конкретных особей.

Собственно предмет познания есть мир особей, индивидуумов, индивидуальностей, живых и неживых, но этого познания мы достигли кружным путем, через абстрактные науки. Познавать - это значит как можно точнее, полнее знать конкретную реальность, именно поэтому прежде всего необходимо пройти путь абстрагирования, теоретически сконструировать и ввести в научную систему составные элементы и общие законы вещей и всяческих событий - но не забывать, что настоящим предметом и целью познания является мир единичных существ и вещей, который один только и дан нам.

Который дан нам - зачем? Для нашего познания или для наших поступков?

- И для того, и для другого - и для действий, и для познания; нельзя действовать без познания. Познание - это тоже активность, мышление и познание - это деятельность, часто деятельность невероятно энергическая или, как бы мы выразились, творческая. Теперь говорят о веке техники, говорят, что нынешний тип человека - это техник, а не мыслитель; но где была бы техника без предшествующей огромной теоретической работы?

Идти за познанием, сударь, - это значит жить чрезвычайно деятельно. Произнеся слово "наука", вы обозначите тем самым такие неимоверные усилия, терпение, упорство, жертвенность, честность - то есть, те же самые требования, что и к жизни деятельной, и к жизни нравственной.

Тем самым вы подчиняете науку этике?

- Я бы сказал: не науку, а ученого. Этике подчиняется любой человек целиком - все, что он переживает и совершает, - а, значит, и познание. Познание - это нравственный долг, так же как любовь и помощь ближнему, как любая из нравственных заповедей. В ученых и философах мы ценим не их талант, но их великие усилия найти истину - а это действие нравственное. Поэтому и использование

стр. 116


науки во зло мы ощущаем как грех, это грех против духа святого. Нравственность и польза науки в том, что она строго и неуклонно устремляется только за одной лишь истиной; но каждая истина есть или станет когда-нибудь полезной и для жизни.

Да, но все наверное зависит от того, как с этой истиной обращаются?

- Вы хотите сказать, что науку и познание иногда используют во зло, используют неправильно. Да. Конечно. И все-таки я сказал бы: прежде всего - истина, истина всегда и всюду. Она никогда не бывает в противоречии с нравственностью, никакая ложь или неправда долго не продержатся, даже так называемая ложь fraus pia 3 . Нам даны жизнь, взгляды, убеждения, а наши общественные отношения опутаны ложью, к тому же - еще и ненужной. Ложь - труслива; она - оружие слабых, довольно часто- и насильников, - не сильных людей. Истина, честная истина, истинное познание никогда не может никому повредить.

А наука, которая служит войне?

- К войне приводит не наука, а люди, людское несовершенство, люди, недостаточно разбирающиеся в науках; если бы мир больше руководствовался познанием и истиной, войн было бы меньше, а может, не было бы и вообще. Для обороны науку используют справедливо и с полным правом; но пестовать науку ради насилия, для того, чтобы использовать в агрессивной войне - это преступление. В конце концов мы обязаны различать право и насилие, истину и ложь, подлинность и фикцию, мы обязаны искать истину даже в тех случаях, когда прежде хватались за оружие. По-моему, последняя война в полной мере доказала ненужность, вред и бессмысленность военного противостояния.

Разумеется, наше познание мира и людей до сих пор очень несовершенно, но именно поэтому необходимо твердо и честно добиваться знания, истины. А истина победит.

Примечания

1. Для внутреннего пользования (лат.).

2. Наставница жизни (лат.).

3. Святая ложь, ложь во спасение (лат.).

Что есть истина?

Мне представляется, что от поэтики мы перешли к этике.

- Не вполне, но мы на пути к этому. Вы начали с прагматизма, а прагматизм строит свою теорию познания на потребностях деятельной жизни. Так мы перешли к отношениям между теорией и практикой. Я не признаю этого дуализма, для меня человек не делится пополам - на половину познающую и половину действующую; действуя, он познает, а само познание- это деятельность и действие, и какое могучее действие, сударь! Ноэтика ставит вопрос - что такое познание, что есть истина. Этика обязана спрашивать, служим ли мы истине так достойно и цельно, как должны.

Ну хорошо, а что есть истина?

- А-га, вопрос Пилата. Скажите, что это там за птицы в парке?

Сороки, пан президент.

- Зрение у вас получше моего. А это не голуби?

Нет, сороки.

- Вы в этом уверены?

Уверен. Я разглядываю их уже некоторое время. И внимательно. Голуби летают иначе.

- Вот видите, вы высказали признаки истины: вы уверены, потому что вы внимательно наблюдали, а я свои познания проверил благодаря вам. Если уж вам угодно во что бы то ни стало получить определение истины, я выразился бы так: истина- это то, что мы твердо и критически знаем, это осознанная реальность. В этом и суть: то, что мы знаем, знать твердо и с уверенностью, по крайней мере, с той степенью уверенности, которая достижима в данное время. Как это сказано

стр. 117


у Аристотеля - человек по природе своей стремится к познанию; да, он стремится именно к истинному, безошибочному познанию. Необходимость уверенности, необходимость убежденности и истины, в этом и только в этом основа и смысл всей ноэтики, ничего более.

Вы сказали, что в моих сочинениях не нашли стройной критики и теории познания, никакой моей ноэтики. Я мог бы сказать так: она там есть; чтобы вам не искать ее, я сам обозначу ее, разумеется, пунктирно. Наверное, мне уже больше не придется подниматься на кафедру и ex cathedra 1 учить проблематике и систематизации ноэтики. Вспомните, я вырос из Платона, пробился сквозь скепсис Юма, субъективизм Канта, Милля, Брентано и многих других - сколько же здесь но- этических вопросов, которые я должен был разрешить!

И все-таки совсем кратко: к любому отдельному опыту, к познанию вообще, к истине мы приходим благодаря мышлению. Человек - помимо того, что он обладает волей и чувствами, мыслящее существо.

Мышление - это восприятие и представление о предметах как материальных, так и нематериальных через чувства или благодаря памяти и воображению - во-первых, а во-вторых, - это суждение об увиденных или представляемых вещах. Вы увидели что-то черное и белое, движущееся - решили, что это сороки, и это уже ваше суждение. Истина в суждении, а не в представлениях. Мы обсуждаем представленные вещи, составляем о них свое мнение, свое убеждение. Это тот дополнительный плюс, который из чистого представления вырабатывает знание.

Итак, знание есть суждение плюс убеждение.

- Или так: знание - это осмысленное суждение, которое сознательно стремится к истине, к уверенности и убежденности. Суждением мы объявляем, что мы верим и во что именно, что мы в чем-то убеждены. Убеждение - это аргументированная вера, мы говорим - мы убеждены в том-то и в том-то, мы совершенно убеждены, что наше знание достоверно. Одним словом - это истина.

Стремиться к истине - значит хорошо проследить за тем, о чем мы должны вынести суждение, это значит быть наблюдательным, быть критичным. Познание - это критическое осознание. Думать, познавать, знать - это значит хорошо осознать то, что мы знаем и чего не знаем, что мы узнали, чего мы просто не знаем, а чего познать и не можем. Критичность не означает нерешительности, недоверчивости или скептицизма. Быть критичным - это значит исследовать, испытывать, контролировать, проверять свои знания. Во всяком случае - это один из критериев истины: истина - это суждение, которое выстояло в испытательном огне критики.

И не только нашей критики. Любое научное познание постоянно подвергается контролю и критике бесчисленного множества людей. Оно может быть и постоянно бывает проверяемо, корректируемо и подтверждаемо. Растет не только объем знаний, но и набор критических методов. Вы только посудите, сколько производится нынче экспериментов и измерений! Критика со стороны и критика постоянная - это большое содействие в поисках истины и одна из гарантий нашего познания. Мы не можем считать, что нам уже достаточно знаний и самой истины; но мы можем быть уверены - а это тоже непреложная поэтическая истина - что с движением веков мы будем все более и более приближаться к истине.

Примечания

1. С кафедры (лат.).

О мифе

Повторяю: критичность - не значит скептицизм. Сомнение - не начало мышления, как считают некоторые.

Уже потому не начало, что скептицизм эволюиионно возник позднее.

- Ну, конечно. Человек от природы доверчив, я бы сказал, склонен верить. Он верит своим ощущениям, воображению и памяти, верит разуму, чувствам, желаниям и воле, верит не только себе, но и другим; верит слепо, по-детски, наивно. Знаете, насколько некритично люди могут верить даже сегодня? Просто как их примитив-

стр. 118


ные первобытные предки! Такой примитив не делает различий между реальностью и плодами своей фантазии, своих мечтаний, видений, фикций, догадок, аналогий; он бесконтрольно себя ведет и столь же некритично думает. Его толкование мира и жизни - это смесь сведений и знаний с некритическим вымыслом и унаследованными традициями. Это, я сказал бы, душевное состояние абсолютизма; первобытный человек политически слепо подчиняется вождю, духовно - священникам. Это поэтическое состояние я называю мифологическим - именно в мифологии примитивов оно проявляется для нас со всей очевидностью.

Метод мифологии - аналогия. Примитивный человек объясняет мир по своему образу и подобию, сообразно своему сознанию и отправлениям своего тела, соответственно своему ближайшему окружению, своему племени, вообще сообразно своему опыту. Мифологически настроенный человек - наивный эгоцентрист и эгоист, он и сам для себя не составляет тайны, не загадка для него и весь мир.

Эгоист, который не наблюдает, собственно, даже за самим собой.

- Именно. Примитив совершенно погружен в свое окружение, он совершенный объективист; в глубь себя человек начинает вглядываться значительно позже. Деревенский житель и по сей день более объективен, чем городской, рабочий - более, чем интеллектуал; ребенок погружен в вещи настолько, что долго не осознает сам себя. Только в достаточно зрелом возрасте человек, так сказать, начинает вглядываться уже и в глубь себя, а не только в свое окружение. Сначала он проецирует свое "я" на окружение, делает это спонтанно, некритично и ненамеренно, совершенно наивно. В окружающей жизни и в изменении вещей примитивный человек ищет силы, подобные тем, которые движут им самим; по аналогии со своим "я" он представляет живые и деятельные сущности, духов, божков и богов или ставит их над миром как распорядителей и хозяев. Упорядочение этих представлений в мифологическую систему- это уже следующая ступень мышления. Легко подсчитать, что для этого примитиву понадобились тысячелетия, эволюция тут проходила более длительно, чем в науке, - поэтому не удивительно, что столько мифического удержалось и в наших понятиях, и в наших представлениях. Если мне не изменяет память, греки и римляне имели более тридцати тысяч всевозможных сверхчеловеческих, трансцендентных богов и полубогов. Примитива тоже интересует целый мир; но ему еще не дано спросить, откуда мир взялся и что с ним станет, он размышляет о себе и о своей судьбе, откуда взялся он, как родился, на чем держится жизнь, что значит смерть; у него должен быть какой-то взгляд на общество, в котором и с которым он живет- словом, человек с незапамятных времен вырабатывает свои воззрения на мир и жизнь, обладает своей философией. Примитивной, мифологической...

и древней как кремневые орудия...

- Разумеется, сударь, эта философия никуда не делась, она зарыта и в нас, точно так же, как кремневые ножи, стрелы и топоры в земле. И когда мы получше узнаем современного человека, то обнаружим в нем нечто из его первобытной мифологической сущности. В нас еще хватает этого наивного эгоцентризма, этой веры в божков и страшилищ; хотите доказательств - мы обнаружим это очень легко, хотя бы в политике.

Знание и миф

Пойдем дальше: вместе с этим мифическим настроением и вопреки ему в человеке развивается познание - уже можно сказать критическое, научное. Как мы знаем, существование примитивного человека было трудным, никак не похожим на рай, это вовсе не был золотой век Сатурна; человеку пришлось обрести привычку к наблюдению, осторожности и рассуждению, короче - к мысли; он должен был нечто производить, совершенствовать свои орудия, чтобы защитить свою жизнь и жизнь своих близких. И эти примитивнейшие орудия - уже начало механики и физики, охотничества, скотоводчества, земледельчества, это уже начало зоологии, ботаники, астрономии и всего чего угодно. С самого начала человек вынужден был бороться за существование - и трудиться, а это значит - учиться, экспериментировать, изобретать и превосходить себя самого и свое окружение. Точное мышление родилось в соседстве с вещами повседневными и практическими; лишь позже преодолевается миф о вещах более отдаленных, небудничных и воображаемых.

стр. 119


Можно сказать, что конфликт критического мышления и наивного верования, знания и веры, науки и мифа так же древен, как и человек, как человечество.

Возможно, что уже в первобытные времена существовал конфликт прогрессивного и консервативного.

- Разумеется, был. Как взгляд на жизнь и на мир, как попытка истолкования мира и жизни - миф эволюционно - в индивидууме и в обществе - первичнее, древнее, изначальное, чем критика и наука, верования укоренились в людях крепче, чем критическое мышление; поэтому в историческом обострении этого конфликта миф представляется позитивным, критическая наука - негативной, поскольку корректирует и de facto отрицает и сокрушает те либо иные примитивные мифологические воззрения. Довольно приличное понимание противоположности науки и мифа вы найдете уже у Викб, когда он определяет три стадии развития: поэтическое, героическое и человеческое; эти стадии принимали Тюрго и Сен-Симон. После них у Конта мы находим мысль, что человеческая культура вообще проходит три стадии: теоретическую - эволюционируя от фетишизма, политеизма к монотеизму; метафизическую, которая вместо божества предлагает абстрактные понятия, и наконец - позитивную, научную, которая вместо поисков первопричин устанавливает факты, их порядки и закономерности.

Кстати о Конте: он начал критику мифа, а пришел к тому, что сам придумал целую позитивистскую мифологию. По нему видно, насколько сильно в человеке укоренен миф.

Как литератор, я бы заметил - слава Богу. Мы, литераторы, без мифологии тоже не могли бы обойтись.

- Сударь, даже мы, философы, не обойдемся. Поэт отличается от ученого и философа, хотя философия довольно удачно была названа романом понятий; поэт, художник мыслит образами, ученый и философ - понятиями. Но ни один ученый не может обойтись без воображения или, по термионологии Гете, без "тщательной фантазии". Духовное развитие индивидуума и общества состоит именно в том, что они исподволь расстаются с легковерным фактом и принимают познание критическое. Мифологичность уступает место науке, но в науке сохраняются следы прежних мифов и создаются мифы новые - что вы хотите, человек мифолюб; мифологичность и научность не разделены в нем строго, они проявляются вперемежку. Философия более мифологична, чем наука, потому что наука ограничивается своей специализацией, в то время как философия охватывает все специальности, всю жизнь и мир. Человек примитивный в своей теории, в объяснении мира и жизни ощущает себя великим, куда там! Человек научный, критичный становится куда как более скромным, он знает, как мало он знает. Такое же смешение - и в общественной жизни. Если вы понаблюдаете за современным обществом, то найдете там в одном ряду самые разнообразные степени и виды мифологичности и научности, найдете и совершенный примитивизм...

Как сказал не помню уж кто: между нами живет и прачеловек, и средневековый человек...

- Да, живет и ветхозаветный человек, живет и Сократ, Платон, Аристотель, но и не только они; в современном человеке живет не только прошлое, но и будущее. Эволюция в природе и в человеке - это не только постоянные перемены, но и, при сохранении старого, создание нового, будущего.

Не забывайте: миф творился тысячи и тысячи лет - поэтому он коллективен, традиционен; создаваясь, он легко делался достоянием всего общества. Напротив - критичность, научность, как явления новые - индивидуальны, рождаются личным талантом и личным опытом, поэтому на высшей ступени образования общественный консенсус возникает далеко не столь легко. Наука - не коллективна, наука кооперативна, а вы знаете, кооперация всегда, в мышлении, так же как и в практике, более трудна, чем спонтанный консенсус масс. Конфликт критического знания и мистической веры во всех историях проявляется как конфликт между индивидуумами и меньшинством с одной стороны, и большинством - с другой.

Стоит лишь заглянуть в историю философии начиная с греков, и можно увидеть, как через короткое время после Гомера и Гесиода, после творцов и распространителей мифов возникает философия, которая объясняет мир уже без помощи богов и божков, а пытается его выводить из одного эмпирически данного принципа - из воды, воздуха, т. е. некоей праматерии; вот вам Фалес, Анаксимен, Анакси-

стр. 120


мандр или пифагорейцы - вот вам опять новые мифы. Nota bene - уже в этих началах вы видите ту абстрактность, о которой мы говорили. Позже для объяснения мира берется множество принципов: Эмпедокл, Анаксагор и Демокрит уже складывают вселенную из элементов, из атомов; становится пригоден и упорядочивающий разум, дух - Нус - у Анаксагора; это уже начала философского учения о целесообразности миропорядка, начало теизма и монотеизма. Существенно, что эти первые философы и все остальные после них, прямо или между строк высказывались против мифологии, против более или менее застывшей теологии народной религии. Отсюда - сопротивление церковников, которые слишком часто брали на себя роль официальных мифологов, выступая против философии и науки - в Анаксагоре, Сократе мы видим первые жертвы конфликта знания и слепого верования. И понятно, что в их так называемой софистике уже заявляет о себе скептицизм, индивидуализм, а в определенной мере и субъективизм. Сперва философы занимались внешним миром и только позднее - миром внутренним; Сократ, как было сказано, спустил философию с небес на землю; изначально человек был радикальным объективистом, лишь позднее он обращает свое внимание также и на субъект, на свое собственное нутро.

Одновременно с философией развиваются науки специальные - медицина и прежде всего - математика - это не случайно, сударь, что от греков позднейшие времена унаследовали один учебник, арифметику и геометрию Эвклида. В этом мы снова видим пример абстрактного познания. А специальные науки боролись с мифами еще упорнее, чем философия.

Да будет так. Но то, что вы говорите, это скорее история познания, чем его теория.

- Не нахожу. Проследить историю познания - это значит понять и пути познания. Да, это история познания, но история вечная, которая творится постоянно и последовательно. Конфликт верования и критичности, мифа и знания задан нашим человеческим естеством; само познание характеризуется и определяется тем, как преодолевается мифологичность.

Познание! Да ведь это столь же абстрактное слово как природа или жизнь. То, что мы сегодня называем познанием, наукой, - это бесчисленные знания отдельных людей - и наверное больше всего тех, чьи имена даже не сохранились. Наше познание, наша культура состоит из суммы бесчисленных индивидуальных свершений и открытий оставшихся неизвестными умов, неизвестных гениев; мы лишь продолжаем начатое ими дело. Я часто вспоминаю этих неизвестных мыслителей древности и всех эпох - сколько же нужно было продумать и сотворить, чтобы, скажем, мы двое могли теперь с таким удобством философствовать!

Эволюция человеческого познания постоянно происходила и происходит до сих пор в этом противостоянии научного познания и мифологичности; наука - консенсус мыслящих людей, мыслящих строго и критично; любое знание переходит из головы в голову, от человека к человеку, от века к веку, чтобы вновь подвергнуться испытанию, корректировке и дальнейшему распространению. В знании нет ничего окончательного, завершенного, это - живое, незавершенное творение, это - непрерывное познание. Теперь нам известно больше и точнее, чем сто или тысячу лет назад; кто может сказать, что люди еще познают и поймут за сто, за тысячу, за сто тысяч лет? Мы не должны забывать, что эволюция строгости познания находится лишь в самом зародыше. Ученые и философы часто перечисляют проблемы, которых будто бы человеческая мысль не разрешит никогда, которые - за пределами возможностей нашего разума. Но все-таки, где конечная граница познания? Что какая-нибудь граница возникнет - это наверное; но столь же очевидно, что пока человек будет в состоянии мыслить, - он будет отодвигать ее все дальше и дальше. Самое развитие мышления и зрелость мышления дают нам одну поэтическую гарантию: веру в более совершенное познание будущих веков.

(Продолжение следует)


© biblioteka.by

Постоянный адрес данной публикации:

https://biblioteka.by/m/articles/view/БЕСЕДЫ-С-Т-Г-МАСАРИКОМ

Похожие публикации: LБеларусь LWorld Y G


Публикатор:

Беларусь АнлайнКонтакты и другие материалы (статьи, фото, файлы и пр.)

Официальная страница автора на Либмонстре: https://biblioteka.by/Libmonster

Искать материалы публикатора в системах: Либмонстр (весь мир)GoogleYandex

Постоянная ссылка для научных работ (для цитирования):

Карел Чапек, БЕСЕДЫ С Т. Г. МАСАРИКОМ // Минск: Белорусская электронная библиотека (BIBLIOTEKA.BY). Дата обновления: 17.05.2021. URL: https://biblioteka.by/m/articles/view/БЕСЕДЫ-С-Т-Г-МАСАРИКОМ (дата обращения: 29.03.2024).

Автор(ы) публикации - Карел Чапек:

Карел Чапек → другие работы, поиск: Либмонстр - БеларусьЛибмонстр - мирGoogleYandex

Комментарии:



Рецензии авторов-профессионалов
Сортировка: 
Показывать по: 
 
  • Комментариев пока нет
Похожие темы
Публикатор
Беларусь Анлайн
Минск, Беларусь
267 просмотров рейтинг
17.05.2021 (1047 дней(я) назад)
0 подписчиков
Рейтинг
0 голос(а,ов)
Похожие статьи
Белорусы несут цветы и лампады к посольству России в Минске
Каталог: Разное 
6 дней(я) назад · от Беларусь Анлайн
ОТ ЯУЗЫ ДО БОСФОРА
Каталог: Военное дело 
8 дней(я) назад · от Yanina Selouk
ИЗРАИЛЬ - ТУРЦИЯ: ПРОТИВОРЕЧИВОЕ ПАРТНЕРСТВО
Каталог: Политология 
8 дней(я) назад · от Yanina Selouk
Международная научно-методическая конференция "Отечественная война 1812 г. и Украина: взгляд сквозь века"
Каталог: Вопросы науки 
8 дней(я) назад · от Yanina Selouk
МИРОВАЯ ПОЛИТИКА В КОНТЕКСТЕ ГЛОБАЛИЗАЦИИ
Каталог: Политология 
9 дней(я) назад · от Yanina Selouk
NON-WESTERN SOCIETIES: THE ESSENCE OF POWER, THE PHENOMENON OF VIOLENCE
Каталог: Социология 
11 дней(я) назад · от Yanina Selouk
УЯЗВИМЫЕ СЛОИ НАСЕЛЕНИЯ И БЕДНОСТЬ
Каталог: Социология 
11 дней(я) назад · от Беларусь Анлайн
EGYPT AFTER THE REVOLUTIONS: TWO YEARS OF EL-SISI'S PRESIDENCY
Каталог: Разное 
21 дней(я) назад · от Yanina Selouk
ВОЗВРАЩАТЬСЯ. НО КАК?
Каталог: География 
21 дней(я) назад · от Yanina Selouk
АФРИКА НА ПЕРЕКРЕСТКЕ ЯЗЫКОВ И КУЛЬТУР
Каталог: Культурология 
21 дней(я) назад · от Yanina Selouk

Новые публикации:

Популярные у читателей:

Новинки из других стран:

BIBLIOTEKA.BY - электронная библиотека, репозиторий и архив

Создайте свою авторскую коллекцию статей, книг, авторских работ, биографий, фотодокументов, файлов. Сохраните навсегда своё авторское Наследие в цифровом виде. Нажмите сюда, чтобы зарегистрироваться в качестве автора.
Партнёры Библиотеки

БЕСЕДЫ С Т. Г. МАСАРИКОМ
 

Контакты редакции
Чат авторов: BY LIVE: Мы в соцсетях:

О проекте · Новости · Реклама

Biblioteka.by - электронная библиотека Беларуси, репозиторий и архив © Все права защищены
2006-2024, BIBLIOTEKA.BY - составная часть международной библиотечной сети Либмонстр (открыть карту)
Сохраняя наследие Беларуси


LIBMONSTER NETWORK ОДИН МИР - ОДНА БИБЛИОТЕКА

Россия Беларусь Украина Казахстан Молдова Таджикистан Эстония Россия-2 Беларусь-2
США-Великобритания Швеция Сербия

Создавайте и храните на Либмонстре свою авторскую коллекцию: статьи, книги, исследования. Либмонстр распространит Ваши труды по всему миру (через сеть филиалов, библиотеки-партнеры, поисковики, соцсети). Вы сможете делиться ссылкой на свой профиль с коллегами, учениками, читателями и другими заинтересованными лицами, чтобы ознакомить их со своим авторским наследием. После регистрации в Вашем распоряжении - более 100 инструментов для создания собственной авторской коллекции. Это бесплатно: так было, так есть и так будет всегда.

Скачать приложение для Android