М. Изд-во "Культура". 1993. 761 с.

Круг научных интересов профессора Санкт-Петербургского университета А. Л. Шапиро, отличался значительной широтой. Его труды оставили заметный след в изучении аграрной эволюции России, внешней политики на рубеже XVIII - XIX вв., истории крестьянства. Рецензируемый труд- итог многолетней преподавательской деятельности ученого. Вышедшие ранее курсы лекций по русской историографии с древнейших времен до XVIII в. и историографии конца XIX - начала XX вв. дополнены лекциями о развитии исторической науки и исторической мысли XIX века ¹ .

Работа над книгой завершалась во второй половине 80-х годов и это отразилось в подходе автора к исторической мысли и исторической науке. Пособие наглядно показывает, что историографический анализ не сводим только к классовой, партийной маркировке теоретических взглядов и концепций отдельных историков, научных школ и направлений. Это в какой-то мере чувствовал и автор, который не мог игнорировать индивидуальность историков, взгляды которых он старался осмыслить в труде.

Пособие отличается большим объемом фактического материала. Русская историография рассматривается как органическая часть европейской философской, социально-политической мысли и исторической науки. Проблема усвоения европейских влияний, поставленная в свое время Н. Л. Рубинштейном, получила в книге обстоятельную разработку. Заметное место заняла позитивистская историография. Серьезное внимание уделяет Шапиро методологическим исканиям П. Г. Виноградова, Р. Ю. Виппера, Н. И. Кареева.

Пособие широко используется в вузовской практике. В этой связи правомерно порассуждать о тех требованиях, которым должно удовлетворять подобное издание в наши дни. Представляется необходимым предпослать изложению фактического материала специальное введение, в котором бы были поставлены и посильно осмыслены важнейшие теоретические проблемы, относящиеся к историографии, к истории исторической науки, уточнено содержание основных историографических понятий, описана процедура историографического анализа и т. д. Хотелось бы, чтобы создатели следующего подобного пособия начали изложение все-таки с раскрытия смысла понятий "историческое сознание", "историческая мысль", "историческая наука", "течение", "школа" и "направление", раскрыли особенности историографического факта и историографического источника, предложили современное решение вопроса о соотношении в историографии истории исторической науки и исторической мысли, дали представление о принципах и логике историографического анализа, критериях периодизации истории исторической науки.

В основу курса отечественной историографии должна быть положена определенная периодизационная схема, учитывающая, очевидно, наиболее важные, качественные сдвиги в развитии исторической мысли и исторической науки в России. Нельзя обойти вниманием отмеченный еще В. О. Ключевским факт, что зарождение "исторического мышления" в России произошло под влиянием Смутного времени ² . Специального внимания требует и эволюция принципа историзма в российском обществознании.

Понятно стремление автора отойти в лекции о H. M. Карамзине от привычных оценочных клише ("представитель дворянской историографии" и пр.) и выбрать в качестве основной "методологическую" характеристику. Метод и даже "политическую идеологию" Карамзина Шапиро называет сентиме-

стр. 160

нтализмом. Кстати, о сентиментализме Карамзина-историка немало сказано в "Главных течениях русской исторической мысли" П. Н. Милюкова. Однако это определение не может быть исчерпывающим при характеристике историко-политических взглядов и стиля Карамзина. Можно только сожалеть, что автор прошел мимо пушкинского наблюдения о Карамзине как "последнем летописце". Карамзин-историк исповедовал культ государственной дисциплины, настаивал на приоритете государственной дисциплины, настаивал на приоритете государственных задач, ставил их несравненно выше интересов отдельной личности.

Нового подхода требует и характеристика основных направлений в русской дореволюционной историографии, например, государственной школы, ее представителей, эволюции их общественно-политических, методологических и исторических взглядов.

В характеристике революционно-демократической исторической мысли XVIII - XIX вв. также необходимы новые подходы: большая дифференциация, более глубокая и объективная характеристика воззрений и концепций представителей этого направления.

В пособии историческая мысль XIX в. представлена не только революционным (демократическим) течением. Шапиро отмечает - уже применительно к 40 - 60-м гг. XIX в .- существование консервативного и либерального направлений в историографии. Подразумевается при этом, что либерализм как идеологию и политическую программу взяли на вооружение профессора-государственники. Вопрос же о консерватизме в русской историографии XIX в. не получил в пособии надлежащей разработки. Между тем именно раннее славянофильство наиболее полно воплощало в себе российский вариант романтического консерватизма и именно оно в значительной степени определило характер консервативного мышления в пореформенный период.

Стремление Шапиро напрямую и жестоко подверстать все богатство исторических воззрений в России XIX в. к основным течениям общественной мысли и общественного движения не могло не обернуться схематизацией и огрублением действительного развития исторической науки и исторической мысли. По-видимому, не случайно, что в пособии не нашлось места историософии П. Я. Чаадаева, которая явно не вписывалась в принятую автором систему идеологических координат. Не потому ли автору пришлось дважды обращаться к научному наследию А. П. Щапова. В первом случае он выступает вместе с Н. Г. Чернышевским и Н. А. Добролюбовым как "демократ", а во втором, когда говорится об утрате Щаповым оптимистического взгляда на народ, он соседствует уже с Н. И. Костомаровым. Совершенно очевидно, что группировка объектов историографического исследования по идеологическому признаку ведет к неоправданному растворению исторической науки в общественной мысли.

Лекции по истории исторической науки начала XX в. повторяют известное пособие автора, подвергшееся определенной редакционной переработке. Она свелась, главным образом, к некоторому смягчению весьма жестких идеологизированных формулировок. В рецензируемом издании сохранилась и прежняя структура, и критика ограниченности немарксистских воззрений ряда историков. Тем неожиданнее звучит заключение автора: "Тезис о кризисе буржуазной историографии начала XX в., который на протяжении десятилетий проводили в своих работах советские исследователи, вряд ли соответствует современному пониманию и осмыслению развития в России исторической науки. От этого устаревшего, неверного о существу тезиса следует отказаться" (с. 686). Однако вопрос о кризисе исторической науки на рубеже веков не может быть решен столь однозначно. Разумеется, его не было в том смысле, в каком понятие кризиса употреблялось в советской историографии. Если же иметь в виду, что историческая наука начала XX в., в отличие от историографии кануна великих реформ, не смогла, справиться со своими прогностическими функциями, а мировая война и последовавшая за ней революция поставили под сомнение возможность плавного, эволюционного перехода от самодержавия к демократическому правовому государству, то кризис науки налицо. Признание этого можно найти в историософских сочинениях Н. А. Бердяева, теоретико-методологических работах Р. Ю. Виппера, в исторической публицистике Е. В. Тарле. Вопрос о формах и содержании кризиса исторической науки может быть решен только на основе специальных историографических исследований.

Шапиро не заметил первых признаков реабилитации государственной школы, появившихся уже во второй половине 80-х годов.

Российская высшая школа остро нуждается в современном пособии по отечественной историографии. И об этом с большой силой напоминает книга А. Л. Шапиро.

Примечания

1. См. ШАПИРО А. Л. Русская историография в период империализма. Л. 1962; его же. Историография с древнейших времен по XVIII век. Л. 1982.

2. КЛЮЧЕВСКИЙ В. О. Соч. Т. VII. М. 1989, с. 155.

Постоянный адрес данной публикации: