ВОСПОМИНАНИЯ ДЕТСТВА МУХАММЕДА БЕН СЕЙФА АР-РАХБИ

М. НИКОЛАЕВА, Кандидат филологических наук

Не будет преувеличением утверждение о том, что .современный литературный процесс в государстве Султанат Оман не может не вызвать интереса у искушенного российского читателя. Несомненные пробелы в наших познаниях о состоянии изящной словесности этого уголка Арабского мира, до наших дней сумевшего сохранить свои заветные тайны от посторонних глаз и ушей, поможет восполнить только что опубликованная в издательстве Российского университета дружбы народов повесть Мухаммеда Бен Сейфа ар-Рахби "Откровение Сельмы" с интригующим подзаголовком "история места". Фотография автора на обороте книги сопровождается краткой биографической справкой. Родился в 1967 г. в деревне Сурур в Омане. Магистр арабского языка в Каирском институте арабских исследований. Главный редактор газеты "Оман", где долгие годы возглавляет отдел культуры. Автор сборников рассказов "Двери города" (1994), "О чем говорил ветер" (1999), "Варианты" (статьи и эссе, 2001), романа "Путешествие Абу Зейда аль-Омани" (2001) и двух театральных пьес. Скупые сведения словно бы нарочито официальны, но в глазах еще молодого, полного жизненных и творческих сил автора на фотографии сквозит затаенная печаль... И стоит лишь открыть первую страницу книги, как невольно попадаешь под неуловимое очарование его поэтического повествования, которое не отпускает нас до самого конца этой небольшой повести-воспоминания.

"Память открывает хитросплетения минувшего, пока его контуры еще не растворились в тумане, и прежде чем разорвутся в клочья паруса, увлекающие нас к записям о том, что было. Полное мучительной радости время застало нас росистым утром, накануне восхода солнца, и мы были свидетелями событий, о которых не знает младшее поколение. То было время перелома, и я пишу о нем, ибо речь идет, скорее, об истории места, чем истории отдельного человека. Пусть пока еще крепка память, мои слова пустятся в странствие. Либо их развеет ветер, либо они принесут наслаждение, как того пожелает судьба".

Автор деликатно и бережно вводит постороннего читателя в свой внутренний мир уже первыми словами посвящения:

  
  
 "Моей малой родине Сурур  
 и моей супруге -  
 опоре и свету моей жизни". 
  
 

И мы словно бы начинаем смотреть на этот далекий незнакомый мир глазами близкого нам человека, для которого каждое прожитое в нем мгновение неповторимо и драгоценно как вздох души в бесконечном пространстве хрупкого исчезающего мира.

Вся книга, на первый взгляд столь безыскусная, как безыскусны мемуары молодых еще людей, пронизана влекущим далее и далее мотивом движения - мысли, времени, пространства. Вместе с тем, мы не можем не ощутить здесь и той особой имманентной слитности человека и природы, присущей традиционным обществам и культурам, становящимся все более эфемерными в наш век дегуманизированного прогресса.

Передаваемые этим арабским автором ощущения единения мира человека и природы той самой когда-то счастливой Аравии - Arabia felix - принадлежат к лучшим образцам современной лирической прозы:

"Мы спешили за детством, бежали к нему, надеясь возродить те добрые чувства, что испытывали в те далекие годы... Природа была с нами. Мы проходили ее азы. Она учила нас, как пересекать границы, что разделяют пространства, и соединяла сердца. Рабы пространства, мы нигде не знали покоя. Природа была открытой книгой. Она не уставала призывать нас писать новые слова на ее страницах. Природа целовала нас каждое утро. Мы вместе начинали строить жизнь. Помню пальмы, окружающие то место, куда мы уходили спать с наступлением ночи. Выросшим в простоте, нам понадобятся десятилетия, чтобы беспристрастными глазами прочитать книгу тех дней..."

Писатель передает нам ощущение цикличности времени - в круговороте природных циклов, смены сезонов и исторических эпох. В начале нашего третьего тысячелетия чем объяснить эту необоримую потребность оглянуться назад, в еще недавнее, но уже столь безвозвратно далекое прошлое 60-х - 70-х гг. XX в.? Память детства еще застала последние отголоски межплеменной вражды, усобиц, в которых гибли родственники, близкие и незнакомые люди, отголоски военных действий в Дофаре между правительственными войсками и революционерами. Для писателя движение человеческой истории нераздельно от процессов, происходящих в живой природе, и гибель людей неотделима от страданий живых существ, уничтожаемых в пожарах войн деревьев, растений, сгорающих птиц, иссыхающих рек и источников.

Все повествование пронизано ощущением непрерывно меняющейся жизни, взросления человека и страны: "Мы жили в безвременье между двумя веками и двумя эпохами". Этот мотив движения во времени и пространстве передают постоянно присутствующие в повествовании образы: вьючные ослы, бредущие по каменистым тропам, сменяются велосипедами, первые автомобили, на древних дорогах через ущелья перебрасываются современные мосты, связывающие прежде столь отдаленные районы страны, растущей словно бы вместе с ребенком, с его детским мировосприятием.

Автор запечатлевает для нас эту связь времен, естественно перетекающих одно в другое, где прошлое через мгновение настоящего уходит в будущее, словно впервые увиденный вертолет, похожий на сказочную летающую крепость, словно первый телевизор на старом рыбном рынке, зрители которого с упоением смотрят сериал из жизни древнеарабских витязей, признавая, что их образ жизни столь схож с сегодняшним, а огни праздничного фейерверка лишь напоминают об огнедышащих джиннах и драконах из сказок старого дедушки. Удивительнее всего, однако, то, что бывают ведь и светские детские книги, и пишущая машинка с копиркой занимает свое место рядом со средневековыми рукописными свитками Корана и тафсиров (комментариев), и в мире есть люди, не верующие в Бога, атеисты, коммунисты!

При всей поэтичности текста в нем нет ничего нарочитого, ни искусственного приукрашивания, ни плоского реализма. Волшебный мир детства - это и недоедание, и бедность, граничащая с нищетой, и страх, постоянно господствующий в сознании ребенка и взрослых, - страх наказания, голода, болезни, страданий и смерти. Эти ощущения детства писатель передает с мастерством психолога, бесстрастно описывая трагические результаты невежества местных знахарей и колдунов, заговоров "от страха", чудодейственных снадобий и прижиганий, отправлявших на тот свет немало страждущих исцеления. Однако острота страданий и горя бедняков, больных и умирающих, причитания безутешных женщин, оплакивающих своих безвременно погибших близких, словно бы приглушена опосредованным взглядом автора уже из другой эпохи - ведь это все остается лишь в его прошлом. И трагическое откровение Сельмы это - лишь воспоминание о людях, оставленных в этом жестоком мире.

Ностальгия детства преображается в своеобразную, мрачную жизненную философию автора, лишенного благостных иллюзий. Кто он - пессимист или все же оптимист в свои сорок лет?

"Боюсь, что конец мой наступит прежде, чем закончатся воспоминания, или же воспоминания подойдут к концу прежде, чем уйду я. Многие мечтают оставить о себе память на этом свете, пока они еще живы".

Невеселые признания.

Люди уходят из нашей жизни. Вся книга исполнена горечи невозвратных потерь. И это ощущение горечи делает воспоминания мозаичными и обрывистыми, когда взгляд памяти переносится с одного объекта на другой, с одной мысли на другую, словно коллаж или спонтанный монтаж без видимого продуманного плана в стремлении лишь успеть запечатлеть это безвозвратно исчезающее, уходящее от нас навсегда. Такая структура держит читателя в постоянном напряжении, не давая возможности предвидеть, предугадать последовательность событий. Отдельные сцены, образы, картины словно бы выхвачены из мрака небытия внезапным озарением памяти. Ярко вспыхнув, они вновь исчезают во тьме забвения.

Но - остается сопереживание читателя, обостренное внезапностью, неожиданностью встречи с этим безыскусным и бесценным опытом Другого. Образы и картины чужой, прежде незнакомой нам жизни продолжают жить в нашем сознании. Так исполняется затаенная цель автора - оставить миру историю места.

Память старается восстановить хитросплетения минувшего...

Поэтический рефрен, объединяющий воедино разрозненные картины прошлого, всплывающие в сознании, делает текст повести похожим на поэму, и в этом, безусловно, видна заслуга переводчика книги - В. Волосатова, сумевшего с подлинным мастерством передать все стилистические особенности оригинального текста.

Permanent link to this publication: