Среди актуальных проблем истории международной торговли большой интерес представляет вопрос, касающийся ее цивилизационных особенностей, а в более широком контексте - различия экономических систем. Широко распространенное утверждение о бесспорной прогрессивности и оптимальности экономической модели, сложившейся в Западной Европе в XV-XVIII вв., нуждается в дополнительном рассмотрении и анализе в рамках цивилизационного дискурса, важнейшей задачей которого является объяснение вариативного характера исторического развития, многообразия и уникальности человеческой истории, разрушение европоцентристских стандартов и приоритетов, постулирование принципиальной возможности иного мироустройства. На фоне экономических успехов, которые демонстрируют страны Восточной Азии в настоящее время, традиционный тезис о "передовом " Западе и "отсталом " Востоке нуждается в существенной корректировке и делает актуальным изучение проблем традиций и новаций в экономике. Страны Востока, которые издавна считались оплотом традиционности и противопоставлялись западной динамике, в настоящее время дают многочисленные примеры инноваций, реализующихся в высоких темпах экономического развития, и по ряду показателей превосходят аналогичные показатели стран Запада.

Ключевые слова: Цинская империя, традиции предпринимательства в старом Китае, конфуцианская этика, мировые экономические связи.

Для адекватного понимания экономических процессов, протекавших в различных уголках мира в тот или иной исторический период, большую помощь может оказать интеграционный подход, который учитывает поступательно-стадиальный прогрессивный характер общественного развития во времени и в то же время позволяет оценить многомерность, сложность, уникальность отдельных культур и цивилизаций, развитие человеческого общества в пространстве. В рамках интеграционного подхода исторический процесс предстает во всем многообразии его характеристик, вариативности исторического развития, в направленности на плюралистический диалог культур и обосновании перспектив цивилизационного развития.

Масштабы и темпы экономического развития современного Китая и других государств Восточной Азии заставляют по-новому взглянуть на проблему генезиса рыночного хозяйства и капиталистических отношений в этом регионе и критически проанализировать теоретические воззрения об отсутствии на Востоке эндогенных предпосылок развития рыночного хозяйства, которые в свое время были сформулированы М. Вебером и до недавнего времени в разных вариациях воспроизводились как западноевропейскими, так и отечественными исследователями. Рассуждая о причинах быстрого экономического развития Западной Европы, М. Вебер писал: "Резюмируя...

отмеченные нами выше особенности западного капитализма и причины его возникновения, получаем следующие отличительные черты. Лишь он создал покоящуюся на расчете рациональную организацию труда (курсив мой. - А. С.), которой раньше никогда не встречалось". Поясняя свое утверждение, он далее замечал: "В конце концов, создателями капитализма были: рациональное постоянное предприятие, рациональная бухгалтерия, рациональная техника, рациональное право; но даже и не они одни: мы должны отнести сюда рациональный образ мысли, рационализирование образа жизни, рациональную хозяйственную этику" (курсив мой. - А. С.) [Вебер, 2001, с. 285, 320].

По мнению исследователей, европоцентризм М. Вебера был обусловлен самим объектом исследования - Западной Европой, и он в принципе не отрицал наличия определенной системы хозяйственной рациональности в других регионах мира. "Из теории Вебера в целом, - подчеркивает Н. Н. Зарубина, - его сравнительной социологии религии и анализа хозяйственной этики мировых религий не вытекает необходимость следования всех цивилизаций по западному пути - здесь просто показана специфика западной культуры и выявлены наиболее существенные отличия от нее других, восточных культур, развитие которых вполне можно представить как самостоятельные направления рационализации" [Зарубина, 1998(1), с. 120].

Тем не менее такое заключение авторитетного ученого, внесшего большой вклад в исследование процесса генезиса капитализма, на фоне сегодняшних успехов Китая заставляет вновь обратиться к изучению исторического опыта предпринимательской деятельности в этой стране, акцентировав особое внимание на его культурно-цивилизационной составляющей. Прежде всего речь идет об изучении методов хозяйствования и закономерностях экономического поведения населения, которые обусловливались мировоззренческими, религиозными и прочими неэкономическими факторами.

В отечественной науке необходимость учета неэкономических факторов при оценке предпринимательской деятельности считалась само собой разумеющейся. По мнению исследователей, говорить об изученности торговли можно лишь тогда, "...когда эволюция торговли рассматривается в связи с эволюцией других общественных отношений. При этом невозможно ограничиваться фактами исключительно экономического порядка, ибо на торговлю оказывает влияние целый ряд других, неэкономических условий" [Энциклопедический словарь..., 1901, с. 548]. Поэтому, рассуждая о торговле в Китае, ее характере и той роли, которую она играла в становлении и развитии рыночных отношений и капитализма, необходимо учитывать весь комплекс условий ее существования, в том числе стереотипы экономического поведения населения, деловую этику и т.д.

Многие современники и исследователи китайской торговли в XIX - начале XX в. отмечали, что ее успехи были обусловлены коммерческим талантом китайцев и их глубокой приверженностью к традициям, существовавшим в деловом мире с незапамятных времен. "Китайская раса в высокой степени одарена способностью к торговле, - писал известный российский дипломат И. Я. Коростовец. - Китаец - купец по природе. Он пропитан духом оборотливости, наживы и гешефтмахерства". По его мнению, именно коммерческие способности явились "важным фактором ассимиляции и сплочения китайского народа и серьезным средством воздействия на соседние менее цивилизованные племена" [Коростовец, 1898, с. 217-218].

"Природная склонность" китайцев к коммерции во многом обусловливалась их мировоззренческими установками, которые отличались сугубым прагматизмом, граничившим с утилитаризмом. По мнению известного российского китаеведа В. В. Малявина, отношение китайцев к жизни и их смысложизненные установки не имеют аналогов на Западе. "Для них жизнь есть естественный прообраз торговли, меновой стоимости или, говоря по-другому, китайцы не различают полезную и меновую стоимость вещей... Для китайцев деньги без жизни - ничто, но и жизнь без денег лишена ценности. Более того, деньги в китайском обществе являются главным выражением и мерилом любви и чувства солидарности в рамках той же семьи, где первостепенное значение прида-

ется материальным интересам" [Малявин, 2005, с. 28-29]. Говоря иными словами, для жизненного уклада и менталитета китайцев свойственен устойчивый баланс денежной экономики, трудового процесса и переживания жизни как таковой.

Аргументы в пользу таких выводов имеются во многих исторических трудах, посвященных описаниям китайских торговцев и их деятельности. Г. М. Осокин, характеризуя китайских коммерсантов в пограничной Кяхте - Маймачене - в конце XIX в., подчеркивал, что "торговля, жажда наживы совершенно убила в местных китайцах какой-либо интерес к чему-либо другому... Цель жизни он видит лишь в одной наживе, а все остальное считает совершенно лишним, исполнять которое заставляет лишь только обычай старины". По его оценкам, "жизнь здешнего китайца является для него единственной целью нажить лишний рубль, скопить небольшое сбережение и уехать навсегда на свою родину, где у каждого есть свой клочок земли, который и дает средства к существованию" [Осокин, 1906, с. 36, 42].

Такая жизненная стратегия определяла приемы коммерческой практики и делового поведения китайцев, влияла на взаимоотношения с клиентами и партнерами и даже на характер общения и образ мыслей. Проживший много лет в Китае, английский миссионер Д. Макгован считал, что "склад их ума и морали совершенно иной, нежели у европейцев... Вместо логики и последовательности, которых требует ум европейца, в мышлении китайца постоянно замечается странная манера идти какими-то непонятными, извилистыми путями". К числу отрицательных качеств китайского характера он относил лживость, вследствие чего "вам приходится взвешивать каждое слово вашего собеседника, чтобы решить, какая доля в нем правды" [Макгован, 2003, с. 168-169, 170-171]. О неискренности китайцев, которая присутствовала "во всех сферах частной и официальной жизни", писал и И. Я. Коростовец [Коростовец, 1898, с. 17].

Однако эти утверждения следует принимать с известными оговорками. Как известно, отношение китайцев к европейцам было далеко не дружелюбным, учитывая историю западной экспансии в Китай, применение военной силы, роль западных политиков и предпринимателей в распространении опиума и т.д. Отмечая существование между китайцами и иностранцами "взаимной неприязни и недоверия с примесью пренебрежения", И. Я. Коростовец писал: "Причины китайско-европейского антагонизма довольно разнообразны и коренятся в контрастах - расовом и социальном, во влиянии мандаринского сословия и в легковерии и невежестве огромной массы китайского населения. Мотивы, руководящие нами в наших действиях, ускользают от понимания китайцев, незнакомых ни с воззрениями и понятиями Запада, ни с принципами христианства, но результаты этих действий им видны, также как слабости и непоследовательности нашего характера. Данных этих для китайца слишком достаточно, чтобы составить о европейце мнение как о существе странном и неразумном. Такое мнение не покажется преувеличенным, если принять во внимание, что все обычаи, нравы и привычки европейца, все что он говорит или делает, самая наружность его - резко отличаются от всего виденного и знакомого китайцу. Поэтому сравнение, которое китаец делает между собою и иностранцем, приводит его к заключению, что если последний и человек, то, во всяком случае, человек низшей расы. На этого человека низшей расы китаец взирает с пренебрежением вместе с жалостью, приблизительно так, как мы смотрим на акробата, удивляясь его ловкости, но не думая приравнивать его себе. За европейцами китаец признает практическую смекалку и техническое превосходство, он готов пользоваться его услугами, но не желает им подражать" [Коростовец, 1898, с. 6].

Даже во второй половине XIX в. иностранцев в Китае называли не иначе как "ян-гуй-цзы" ("черт"), причем, как писал в своем путевом дневнике бийский купец А. Д. Васенев, это делалось не для того, чтобы оскорбить чужеземца, а потому что "кроме этого названия они (китайцы. - А. С.) от рода не слыхали и не знают другого имени для иностранца" [Васенев, 1890, с. 15-16]. Разумеется, китайские коммерсанты, особенно те из них, которые торговали с иностранцами, не были так наивны в оценках

чужеземцев и строили свои деловые и личные отношения с ними не на мифах и предрассудках, а на основе конъюнктуры и выгоды, причем отстаивали свои деловые интересы весьма эффективно. Это, в свою очередь, не мешало им сохранять привычную для них систему ведения дела и организации предприятия.

По утверждению М. Вебера, в XIX в. в Китае материальная структура (ресурсы, рабочая сила, накопление богатства, централизованное управление, рынок), а также институциональные предпосылки для формирования капитализма вполне созрели, но отсутствовал рациональный экономический менталитет и не имелось социальных сил, способных рационализировать всю структуру общества и создать новый тип мотивации, присущий капиталистическому хозяйствованию. Он отмечал, что в Китае "не ставилось объективных пределов стремлению к наживе, кроме норм, установившихся внутри рода, в котором хозяйство велось на коммунистических или общинных началах. Несмотря на это, там не развился современный капитализм" [Вебер, 2001, с. 322]. Отсюда он делал вывод о необходимости анализа других факторов, влиявших на этот процесс, среди которых был и фактор конфессиональный.

Анализируя с этих позиций протестантизм, определявший духовную жизнь Западной Европы, и конфуцианство, являвшееся основой морали в Китае, М. Вебер подчеркивал, что в протестантизме занятие бизнесом, стремление к прибыли и т.д. были возведены в абсолют как единственный способ служения Богу. Протестантская этика рационализировала образ жизни верующих в целом, подчиняла единым нормам и ориентировала на единые цели. С точки зрения протестанта, Бог создал мир по своей воле и способен вмешиваться в земные дела по своей воле, изменять их течение и произвольно определять судьбы людей. Главным показателем "Божьей благодати" и признанием "избранничества" здесь являлся успех в хозяйственной деятельности, постоянном приумножении капитала. Эта позиция обосновывалась концепцией предопределения, в соответствии с которой Бог, являющийся демиургом всего сущего, изначально определяет меру земного и потустороннего воздаяния каждому человеку. Узнать о том, кто же является Божьим избранником, можно по тем деяниям, которые совершает человек в земной жизни. Если усилия человека вознаграждаются земными благами, значит, он избран Богом и предопределен к спасению, тот же, кто не добился успеха в этом мире, предопределен к вечным мукам в мире потустороннем. При этом человеку не дано понять оснований и критериев Божьего определения добра и зла, а потому не имеет значения, каким способом человек достиг успеха в земной жизни. Даже если в глазах других людей он считается преступником, в глазах Бога это не имеет значения, поскольку его видение превосходит какие бы то ни было человеческие мнения, по сути своей ограниченные и завистливые.

Таким образом, протестантизм освобождал человека от угрызений совести в процессе реальной хозяйственной практики, определив в качестве критерия добра конечный результат, выражавшийся в богатстве и процветании. В то же время протестантизм осуждал праздное времяпрепровождение, причем аргументом против этого служили не столько отвлеченные рассуждения о благотворности труда как такового, сколько сугубо утилитарные соображения. Время, потраченное на отдых и развлечения, безвозвратно потеряно для труда и получения прибыли, а именно последнее являлось показателем "Божьего избранничества" и открывало путь к спасению. Богатство же, по словам М. Вебера, "порицается лишь постольку, поскольку оно таит в себе искушение предаться лени, бездеятельности и грешным мирским наслаждениям, а стремление к богатству - лишь в том случае, если оно вызвано надеждой на беззаботную и веселую жизнь" [Вебер, 1990, с. 191].

Уникальность протестантизма заключалась в том, что в процессе его распространения и утверждения в западноеврейских странах произошла трансформация потусторонней аскезы в посюстороннюю, или мирскую аскезу, в которой деятельность в миру рассматривалась как обязанность, возложенная на верующего, который обязан был

во славу Божию преодолевать его несовершенство. А поскольку прославление Бога и переустройство несовершенного мира в принципе не имеют пределов, то профессиональная деятельность протестанта также не может иметь завершенности и приобретает характер религиозно-этически обусловленного бесконечного расширения производства, основанного на рациональной калькуляции. Через деятельность, направленную на преобразование посюстороннего мира человек получал осознание своей избранности и "спасенности", а "...успех же в этой деятельности, т.е. доход, являлся зримым выражением благословения Богом трудов верующего и тем самым богоугодности его экономической деятельности" [Зарубина, 1998(2), с. 81].

Такое отношение к богатству и способам его накопления привело к тому, что в Западной Европе и Северной Америке деньги были даже помещены в один ассоциативный ряд с такими основополагающими философскими категориями, как время и пространство. Достаточно вспомнить крылатое выражение "время-деньги" Бенджамина Франклина, которого известный польский исследователь буржуазной морали М. Оссовская называла не иначе как "великий наставник юного капитализма Соединенных Штатов", "первый буржуа", а его этику считала классической моделью буржуазной морали [Оссовская, 1987, с. 234-235].

В основе хозяйственной этики китайского общества лежали другие подходы, сформировавшиеся на основе принципов конфуцианства и отчасти буддизма.

Что касается буддизма, то он вряд ли годился для формирования капиталистического мировоззрения. Являясь мироотвергающей религией, он выработал собственные хозяйственно-этические представления, которые основывались на идеале срединности - избегании крайностей и чрезмерности. Умеренное благосостояние, отсутствие привязанности к собственности, страстной жажды богатства и азарта конкурентной борьбы, а также избегание нищеты, заставляющей сосредоточивать все силы на пропитании, - все это входит в буддийское понятие "срединного пути" [Зарубина, 1998(1), с. 97-105].

Об особенностях буддийских представлений подробно писал бывший французский консул Ж. Симон, считая европейские суждения о буддизме как национальной религии китайцев заблуждением. "Громадное большинство китайского народа, начиная с богдыхана и кончая простым крестьянином, действительно исповедует буддизм, - писал он, - но для каждого китайца религия эта является, так сказать, делом личного усмотрения, не состоящим ни в какой связи с национальными учреждениями. Эта религия отречения и воздержания, которая со своей верой в личное спасение или в последовательное поглощение душ блаженством небытия никогда не могла бы создать идею той полной солидарности, которая воплощается уже в китайской семье и которой суждено впоследствии выразиться с еще большей полнотой и определенностью" [Симон, 1886, с. 65-66].

Эти особенности буддизма привели в свое время М. Вебера к выводам о невозможности возникновения на Востоке капиталистического мировоззрения и соответствующего хозяйственного поведения. Многие современные исследователи буддизма также подчеркивают, что его теоретические постулаты фиксируют "архаический тип мышления" [Основы..., 1994, с. 61, 63], а некоторые полагают, что в буддийских ценностях вообще отсутствуют модернизирующие элементы, которые содержатся в христианстве [Старостина, 1985, с. 25-52]. Как считает В. А. Зарин, здесь "не осуществлялось целенаправленной технической и экономической политики роста, которая бы свидетельствовала об автономном зарождении капиталистического уклада или способствовала его имитации" [Зарин, 1991, с. 223].

Что касается конфуцианства, то здесь дело обстоит сложнее. В конфуцианском Китае традиции рационального управления экономикой складывались веками, а литература по вопросам управления хозяйством появилась даже раньше, чем в Западной Европе. Целый ряд высказываний, касающихся богатства, предприимчивости и т.д., мы находим у самого Конфуция, его учеников и последователей. Однако мыслитель рассматривал эти вопросы в контексте формирования в человеке качеств "благородно-

го" или "совершенного" мужа. В главе 4 трактата "Луньюй", входящего в знаменитое "Четверокнижие", Конфуций утверждал: "Совершенный муж заботится о своих благих потенциях, тогда как маленький человек заботится [лишь] о земле... Совершенный муж понимает свой долг, тогда как низкий человек понимает [только свою] выгоду... Тот, кто действует [главным образом] ради выгоды, вызывает большое недовольство..." [http://www.lingvochina.ru/library/43].

Судя по этим и многим другим высказываниям, общественное настроение и моральный климат китайского общества коренным образом отличались от западноевропейских, и китайским предпринимателям, действовавшим в этой атмосфере, необходимо было руководствоваться иной мотивацией, поскольку "совершенный муж" - это мудрец, "ученый-чиновник". Элиту империи составляли "совершенномудрые" (шэн), способные водворить гармонию и благоденствие в целом свете. Ступенькой ниже стояли "достойные мужи" (сянъ), которые могли быть помощниками совершенномудрых. Помимо служилых людей китайцы традиционно различали еще три "класса народа": земледельцев (нун), ремесленников (гун) и торговцев (шан).

Торговцы в ряду "четырех классов народа" занимали низшую ступень. В древности они подвергались разного рода унизительным ограничениям - от запрета ездить в колясках до запрета поступать на службу. Купцы всегда находились под подозрением двора как люди, наживающиеся на труде простых людей, но все же они не считались вовсе бесполезными для общества, поскольку способствовали "обращению товаров в Поднебесной". Постепенно положение китайского купечества и отношение к нему менялось. В начале XVI в. влиятельный конфуцианский мыслитель Ван Янминь говорил, что "четыре класса народа" в Китае "имеют разные знания, но единый путь". "Служилые люди и земледельцы досконально претворяют правду сердца в своих усилиях по воспитанию и совершенствованию себя, а полезные орудия и товары становятся их достоянием, - писал он. - Ремесленники и купцы досконально претворяют правду сердца, занимаясь полезными орудиями и товарами, и усилия по воспитанию и совершенствованию себя становятся их достоянием". Ему вторил богатый купец из Шаньси Ван Сянь, утверждавший в своих наставлениях, что "у купца и ученого разные занятия, но одно и то же сердце" [Малявин, 2005, с. 114-115].

Очевидно, что повышение статуса предпринимателей было вызвано не только их значением в народном хозяйстве страны, но и изменившейся ролью экономики в китайском обществе в целом, особенно в условиях постепенного вовлечения Цинской империи в мировые экономические связи. Однако данная ситуация не оказала существенного влияния на внутреннюю структуру китайских торговых корпораций и организацию их деятельности, которые продолжали сохранять вполне архаический характер. Как сообщал X. Трусевич, начиная с XIV-XV вв. все китайские купцы делились на три группы (купцы областного города, купцы губернского города и купцы уездного города), но "различие степеней заключалось не только в различии капиталов, айв правах и преимуществах" [Трусевич, 1882, с. 301]. Иными словами, деятельность китайских предпринимателей воспроизводила ценности не модернизирующегося, а традиционного общества, что вполне сочеталось с вековыми конфуцианскими истинами, а "к хозяйственной деятельности образованный конфуцианец относился с позиций чиновника, а не предпринимателя" (курсив мой. - А. С.) [Зарубина, 1998(1), с. 108].

После "открытия" Китая для западного капитала в середине XIX в. характер китайского предпринимательства должен был измениться, поскольку страны Запада несли в страну не только новые товары, но и новое видение и цели экономической деятельности. Вовлечение Цинской империи в международные экономические отношения, являвшиеся элементом передовой западной технологии, по словам А. Тойнби, подтачивало "исконную культурную традицию" и завоевывало "все новые и новые пространства для пришлой культуры, которая продвигается шаг за шагом, проникнув через щелку, пробитую клином техники" [Тойнби, 1995, с. 177-178].

Однако изменения характера экономики Китая происходили очень медленно, несмотря на то что наиболее дальновидные китайские политические деятели сознавали необходимость перемен. Так, в книге известного китайского публициста и реформатора Лян Цичао, посвященной "китайскому Бисмарку" - Ли Хунчжану, говорится о том, что важным элементом проводимой им политики "через моря" были такие "мероприятия, относящиеся к торговым сношениям, как железные дороги, морские акционерные компании, компании прядильных фабрик, телеграф, оборудование кайпинских каменноугольных копей и мохэских золотых приисков и т.д." [Лян Цичао, 1905, с. 122]. Однако на этом поприще ему не удалось достигнуть сколько-нибудь заметных успехов. "Из мероприятий Ли Хунчжана для развития торговли и промышленности, - писал Лян Цичао, - ни одно не дало благоприятных результатов только потому, что все дело тормозил один принцип - "чиновники наблюдают, участники предприятия действуют"". Другая причина неудач, по мнению автора, была связана с мировоззрением самого сановника: "Он не понял, почему в далеких западных государствах сумели отрешиться от косных взглядов, от старых привычек; откуда там явились новые формы правления, богатства и могущества" [Лян Цичао, 1905, с. 126, 134-135].

Если изменить свои взгляды не могли даже передовые деятели китайского общества, то для обычных граждан это представлялось еще более проблематичным. Причина заключалась в стимулировавшемся конфуцианством консерватизме, который, по словам И. Я. Коростовца, вел к "горделивой уверенности китайского гражданина в своем превосходстве, уверенности, препятствующей ему знакомиться со всем заграничным" [Коростовец, 1898, с. 1]. Этот консерватизм был характерен и для китайских предпринимателей, несмотря на то что, по мнению исследователей, изучавших предпринимательство и предпринимателей, именно они несут в себе новаторское, творческое начало в экономической жизни, являются инициаторами "непреднамеренных социальных изобретений" [Козлова, 1988, с. 42], пилотной группой, апробирующей новые, передовые способы и приемы организации экономической жизни и коммерческого мышления.

Говорить о новаторстве китайского купечества следует с известными оговорками, поскольку в своей деятельности оно опиралось в первую очередь на ценности, присущие традиционному обществу, в котором доминирующим типом социальности являлись межличностные связи, а экономические отношения по поводу производства, обмена и распределения были обусловлены личными или групповыми интересами их участников. Характерной чертой этих отношений была тесная связь группы и индивида, которая для последнего являлась решающим фактором осознания себя через участие в этой группе. Иными словами, индивид (торговец) осуществлял свою деятельность, ориентируясь на цели, способы, идеалы, присущие всей группе и сформированные в рамках конфуцианской парадигмы, определявшей хозяйственное развитие и экономические отношения с точки зрения государственных интересов и базирующейся в первую очередь на стабильности и незыблемости традиций.

Для китайских купцов следование традициям и складывавшимся веками торговым обычаям имело решающее значение в организации своей деятельности. Как писал в своей книге российский консул в Урумчи Н. В. Богоявленский, "с давних времен у китайцев сложились многие обычаи, которые в торговой среде так же обязательны, как у нас писаный закон, а намеренное или сознательное несоблюдение тем или иным купцом этих обычаев равносильно на практике исключению купца из торгового сообщества" [Богоявленский, 1906, с. 215]. "Традиция для китайского малообразованного купца священна, - отмечал знаток китайского быта И. Г. Баранов, - и он безоговорочно следует старым обычаям. Так как обычаи имеют свое основание в общем укладе жизни китайского населения, то, руководствуясь ими, купец наивыгодным образом достигает своих целей - увеличения оборота и прибыли" [Баранов, 1999, с. 68].

Сами китайцы в общении с иностранными предпринимателями советовали им для успешной деятельности в Китае следовать устоявшимся правилам. В частности, ки-

тайский посланник Лу Чжэнсян, принимавший участие в 1911 г. в одном из заседаний Российской экспортной палаты, не советовал русским купцам давать название фирмы по имени владельца. Иностранцы в Китае, подчеркивал посланник, для пользы своего дела должны составлять название компании из иероглифов "с хорошим смыслом", что позволяло сделать фирму популярной и создать эффективную рекламу, могущую привлечь внимание и доверие покупателей.

Для открытия нового магазина необходимо было, прежде всего, выбрать удачный день по китайскому календарю, который определялся сочетанием "счастливых звезд", а также временем действия в этот день добрых или злых духов. Кроме этого, требовалось сочетание в этот день так называемых циклических знаков - иероглифов, употребляемых для обозначения времени: "Небесных пней" (тяньгань) и "Зеленых ветвей" (дичжи) [Баранов, 1999, с. 71]. Обычаи регламентировали благоприятные дни для совершения сделок, размер комиссионных, ритуал общения с покупателем, принципы коммерческой рекламы и т.д.

Что касается официальной регламентации коммерческой деятельности, то она была весьма несовершенна, а имевшиеся законоположения были сравнительно немногочисленны и носили расплывчатый или двусмысленный характер. "Конечно, недоразумения бывают и среди китайцев, - писал Н. В. Богоявленский, - но к правительственному суду в таких случаях они не прибегают, а судятся у своих торговых старшин, которые разбирают дело по обычаю. Только человек, потерявший кредит в торговом мире, добровольно пойдет судиться к китайскому чиновнику" [Богоявленский, 1906, с. 215].

Несмотря на утверждение конфуцианских идеологов о том, что и чиновник, и купец "имеют одно сердце", в социальной структуре и в общественном сознании китайского общества чиновник всегда стоял выше купца, а в реальной хозяйственной практике был наделен в отношении последнего наблюдательными и контрольными функциями. Так, в китайском Маймачене на границе с Кяхтой надзор за русско-китайским товарообменом осуществлял дзаргучей, присылавшийся сюда из Пекина каждые три года. "Власть его и обязанности равняются градоначальнику, - сообщал Г. М. Осокин, - хотя прав, как и вообще у всех китайских чиновников, далеко больше и не так они ограничены" [Осокин, 1906, с. 55]. И. Я. Коростовец определял взаимоотношения между чиновниками и торговцами хорошо известным на Руси термином "кормление". "Так как казенные оклады недостаточны для безбедного существования, - писал он, - то чиновники смотрят на жалованье как на нечто второстепенное, настоящим же вознаграждением считают косвенные доходы - поборы и пожертвования, узаконенные обычаем и традициями" [Коростовец, 1898, с. 99]. Недаром, по свидетельству Г. М. Осокина, "...редкий дзаргучей не увозит по окончанию своего трехлетнего служения несколько десятков тысяч рублей, считая на русские деньги" [Осокин, 1906, с. 56].

Мздоимство чиновников и его способы, как в прошлом, так и в настоящем, хорошо известны и, как с иронией писал И. Я. Коростовец, "в этом отношении китайцам нечему учиться" [Коростовец, 1898, с. 100]. Тем не менее и здесь имелась некоторая специфика. Купец А. Д. Васенев, доставив караван с чаем из Кобдо в Чугучак осенью 1882 г., писал в дневнике о том, что местный губернатор, не получив необходимое количество серебра из Пекина для расплаты с солдатами и местными торговцами, выпустил некое подобие векселей "за его подписью и приложением печати" и заставил торговцев продавать на них товары. "Они сдавали выменянные векселя в китайское казначейство под расписку до известного срока, но указанный срок проходил, а платежа не производилось, назначался новый срок, а серебра в приходе нет. Теперь даже становится сомнительным, будут ли эти бумажки оплачены серебром, хотя когда либо" [Васенев, 1883, с. 312].

Не имея возможности противостоять чиновничьему произволу на законных основаниях, китайское купечество вынуждено было защищать свои интересы и капиталы иными способами, среди которых были доносы вышестоящему начальству, взятки, обман и другие действия, которые наблюдатели и путешественники трактовали как

пороки, якобы органически присущие китайским коммерсантам. Однако более внимательные исследователи обращали внимание на то, что негативная сторона деятельности китайских купцов была обусловлена объективными причинами, такими как конфуцианское мировоззрение, институциональные, национальные особенности, особенности этических представлений и т.д. Например, в конфуцианстве, отличающемся рациональным и всеобщим мирским характером, отсутствовало понятия греха в том смысле, как это трактовалось христианским вероучением. Все попытки христианских миссионеров разбудить у китайцев чувство "греховности" (в западном смысле) были безуспешными, поскольку конфуцианство принимает мир, а в нем понятие абстрактного зла отсутствует, следовательно, человек не грешит, а совершает ошибку в ритуале. Под "грехом" китайская конфуцианская культура понимала проявление неуважения к авторитетам - родителям, предкам, вышестоящему чиновнику, традициям и т.д. Как отмечают исследователи, "в китайской культуре выражение "я согрешил" тождественно западному "извините, пожалуйста"" [Зарубина, 1998(1), с. 108-109].

С этой точки зрения интерес представляют высказывания иностранцев о природной хитрости и лживости китайцев. В описаниях китайских торговцев общим местом являются утверждения об их склонности к обману. Еще М. Чулков в своем известном труде по истории российской коммерции писал, что китайские купцы "...то себе за честь представляют и тем превозносят свое благоразумие, а напротив того глупости тех, которые ими обмануты будут, насмехаются" [Чулков, 1785, с. 116]. Х. Трусевич в описании русско-китайской торговли в Кяхте, приводил многочисленные приемы обмана с обеих сторон, подчеркивая при этом, что "китайцы, впрочем, всегда превосходили в этом отношении русских" [Трусевич, 1882, с. 230]. Г. М. Осокин, характеризуя торговцев в Маймачене, писал: "Честностью они особенной, конечно, не отличаются, так как и благосостояние свое обыкновенно получают не столько честной, сколько "ловкой" продажей покупателю, в особенности из приезжих. Не без основания среди местных жителей они и известны под кличкой "тянутая шельма"" [Осокин, 1906, с. 39]. Об умении китайских купцов торговаться, а также обвешивать и обмеривать покупателя подробно писал И. М. Майский во время своего путешествия по Монголии [Майский, 1960, с. 177-178].

О том, что китайские торговцы считали подобные приемы оправданными и не испытывали при этом угрызений совести, сообщал купец А. Д. Васенев. Когда осенью 1888 г. он возвращался из деловой поездки с китайским караваном, купцы сообщили ему, что селение Мань-вань, где находилась внутренняя таможня, они будут проезжать ночью, чтобы избежать уплаты внутренней пошлины - лицзина. "Вечером я предложил собравшимся за чаем компаньонам пройти опасное место днем, - писал он в дневнике, - но торговцы Ма и Ше возражали мне и настаивали, что в этой таможне поставлен новый, незнакомый им чиновник и они опасаются, что он остановит караван и прикажет ради взятки распаковывать вьюки и подробно осматривать товары, на что потребуется много времени". "Тем более, - заметил я, смеясь, - если товары окажутся совершенно не те, какие показаны в билете". "Нет, этого у нас делать нельзя", - также смеясь, возразили торговцы и принялись рассказывать, чему они подвергаются за такие преступления: они могут лишиться своих товаров, которые будут отобраны в казну. "Теперь же, - говорили они, - если нас откроют и задержат, мы рискуем только заплатить двойную пошлину, тем дело и кончится. К тому же стражи тут почти нет, чиновник курит опиум и перед утром уснет крепко, а со стражниками, в случае, если они нас заметят, можно сговориться, и они нас пропустят" [Васенев, 1890, с. 121-122]. Любопытно отметить, что ехавший с А. Д. Васеневым китайский чиновник Ван-лао-е не только не возражал против такого нарушения закона, но и подавал советы, как лучше устроить дело.

Вместе с тем следует подчеркнуть, что большинство негативных характеристик относилось прежде всего к мелким торговцам. Что касается крупных дельцов, то, на-

против, современники подчеркивали их честность и щепетильность в совершении торговых сделок. "Китайские купцы предприимчивы, трудолюбивы, расчетливы, аккуратны и сметливы, - писал И. Я. Коростовец. - Мелкие торгаши довольно беззастенчивы и часто руководствуются правилом "не надуешь - не продашь", но крупные коммерсанты придерживаются более благородных принципов и выказывают большую солидность" [Коростовец, 1898, с. 218]. О том, что "на слово китайского купца положиться можно", писал и Н. В. Богоявленский, добавляя при этом, что "многовековой опыт научил китайца, что в торговом деле честность выгоднее обмана" [Богоявленский, 1906, с. 215].

Институциональная среда и конфессионально-этические доминанты, в рамках которых действовали китайские коммерсанты, не только определяли отношения с властью и обществом, но и оказывали влияние на внутреннюю структуру китайских торговых предприятий, подготовку персонала, представления о деловом успехе и т.д.

В организации торговых компаний ярко проявилась характерная черта китайского мировоззрения, которую можно вписать в принятое в современной науке понятие "холизм". Она состоит в том, что человек приучается не ставить свое "я" на первое место и открыто заявлять о своих интересах и желаниях. Данное качество в сочетании с присущим китайцам прагматизмом в организации торговли обусловило приоритет коллективного начала. "Китайцы имеют особую склонность к действию сообща, к кооперации во всех видах, - писал консул Н. В. Богоявленский. - Я не могу сказать, чтобы китайцы отличались особенным развитием братских, товарищеских чувств, напротив, китаец - большой эгоист и очень черствый по натуре человек. Но китаец в высшей степени человек расчетливый и благоразумный". Все это нашло выражение в создании многочисленных торговых компаний, распространивших свою деятельность и влияние на огромные регионы, что дало основание автору утверждать, что "в Китае мы имеем уже готовый образец современных американских трестов" [Богоявленский, 1906, с. 213-214].

Очевидно, что подобные аналогии строились на основе анализа структуры и внутренней организации китайских торговых фирм, где все служащие в той или иной степени являлись совладельцами компании. По сведениям Г. М. Осокина, в маймаченских лавках каждый из приказчиков, в зависимости от срока службы и способностей, помимо жалованья (как правило, весьма скромного) получал процент от чистого дохода компании за операционный год. Через определенное количество лет размер этого процента увеличивался, и служащий превращался в компаньона, который был не только хорошо осведомлен о состоянии дел предприятия, но и принимал участие в распределении его доходов в соответствии с размерами своего пая. Таким образом, служащие фирмы совместно с ее хозяином-распорядителем ("серебро-хозяином", по существовавшей терминологии) имели возможность принимать участие в управлении компаний, хотя, разумеется, степень этого участия была несопоставима с хозяйской. Служащие бесплатно проживали в лавках, а в некоторых компаниях им также бесплатно выдавалось верхнее платье. Кроме того, раз в три года служащие, прежде всего семейные, получали годовой отпуск для отъезда на родину, причем в зависимости от заслуг за ними сохранялось его жалованье или его часть. Обратной стороной относительно стабильного положения таких "служащих-компаньонов" являлось их беспрекословное подчинение хозяину и невозможность выбирать для себя занятие. "Иногда занятие, - писал Г. М. Осокин, - которое должен выполнять такой служащий, далеко для последнего не симпатичное, так, например, чистка, укупорка товаров, чистка лавки, а в некоторых случаях чистка двора и караул ночью товарных амбаров" [Осокин, 1906, с. 40-42]. То есть доходы служащего не зависели от характера работы и ее производительности, а оценка его труда аккумулировалась в конечном результате работы всего предприятия. Такая организация китайских торговых предприятий отличалась стабильностью и устойчивостью, хотя у автора возникало впечатление, что "жизнь китайского населения как бы застыла на одной точке. Как было полсотни лет тому назад, так осталось по сейчас" [Осокин, 1906, с. 57].

По-особенному в Китае велась и подготовка к торгово-промышленной деятельности. Специальных школ для подготовки торговцев не имелось. Традиционно считалось, что для занятий торговлей важнее знаний счетов, правил торговли, бухгалтерии было обладание "внутренней почтительностью", которая, в соответствии с учением Конфуция, позволяла быть свободным от страстей, суеты мира и требовала непрестанного пестования нравственной воли. В альманахах, предназначенных для торговцев, особое внимание обращалось на усвоение правил поведения, учивших сдержанности и умению владеть собой. От ученика в лавке требовалось "не смотреть по сторонам, не бегать, размахивая руками, и не выглядеть дурачком". Среди других требований было: стоять всегда прямо, не облокачиваясь на стену; нельзя было с жадностью набрасываться на еду, спать полагалось лежа на боку, согнув колени и т.д. [Малявин, 2005, с. 135].

Нетрудно заметить, что требования, предъявляемые к будущим торговцам, в общем совпадали с традиционным набором конфуцианских добродетелей. В классическом альманахе для торгового сословия У Чжунфу в качестве важнейших качеств торговца называл человечность, справедливость, ритуал, мудрость, искренность. В других пособиях отмечалось послушание, память, бережливость, честность и т.д.

Таким образом, основной упор при подготовке коммерсантов делался на соблюдение нравственных норм; именно они, по мнению авторов, составляли основу коммерческого успеха. Результатом такой выучки был специфический тип делового человека, который во многом олицетворял идеал конфуцианского "благородного мужа". "Торговлю нужно носить в своем сердце и не позволять мыслям блуждать беспорядочно, - говорилось в руководстве, составленном Ван Бинъюанем. - Даже если тебя преследуют заботы и тревоги, их нужно изгнать из своего сердца... Если твой ум будет занят другими делами, ты не сможешь успешно трудиться..." [Малявин, 2005, с. 139].

Несмотря на такой, казалось бы, неопределенный, с европейской точки зрения, характер обучения торговых людей, современники отмечали рациональность и порядок в непосредственном ведении дел: "Аккуратно ведутся торговые книги, которые, по китайскому обычаю, считаются доказательством того, что в них записано, в случае правильного их ведения. Торговля более или менее крупная ведется по преимуществу в кредит, причем если в том или другом случае специального срока платежа не установлено, то по обычаю, равносильному для китайского купца закону, платеж производится перед одним их четырех годовых китайских праздников... Перед Новым годом полагается очищать все счета, и это довольно строго соблюдается" [Богоявленский, 1906, с. 214-215].

Конечно, ведение дел в Китае, по сравнению с западноевропейской практикой, имело свою специфику. "Долговые документы так, как они существуют у нас, у китайцев не получили права гражданства, - сообщал Н. В. Богоявленский, - Основанием всех расчетов служат торговые книги, да иногда торговые письма. Векселей совсем нет. В последнее время, с развитием сношений с иностранцами, начинают входить в употребление расписки, но только в сношениях с иностранцами. Между китайцами это не прививается, да и иностранцам они выдают расписки крайне неохотно. Китаец смотрит на дело так, что если ему верят, так пусть вполне верят, а то иначе он не будет заключать и сделки" [Богоявленский, 1906, с. 215].

Подводя некоторые итоги рассмотрения культурно-цивилизационных особенностей деловой жизни цинского Китая, следует отметить, что ее теория и практика были направлены и вполне соответствовали основополагающим канонам конфуцианского учения, целью которого было поставить торговлю на службу сложившимся общественным институтам. Однако акцент на социальном мире и гармонии в условиях активной экономической экспансии Запада и вовлечении Цинской империи в орбиту мировых экономических связей ставил под сомнение устойчивость экономической и политической конструкции китайского общества, которое, по терминологии А. Дж. Тойнби, на предложенный "вызов" должно был найти адекватный "ответ".

История показала, что в рассматриваемый период такого "ответа" Китай дать не смог, что явилось для него в начале XX в. источником серьезных экономических и социально-политических потрясений. Тем не менее сформулированная конфуцианским и буддийским идеалами связь между экономикой и моралью, традицией и новацией стала не только отличительной, но и одной из самых жизнеспособных черт китайской цивилизации, которая сохранилась до настоящего времени. Как отмечается в трудах современных китайских ученых, в Китае традиции воспринимаются не как нечто отжившее, консервативное, мешающее установлению либеральных порядков. "Традиции, - подчеркивает китайский исследователь Е. Тань, - непременно представляют собой продолжение в "настоящее" вещей и явлений "прошлого", тем самым для настоящего и будущего они могут иметь эпохальную ограниченность и отсталость, а перед лицом новых потребностей могут видоизменяться" [Тань, 1994, с. 142].

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

Баранов И. Г. Верования и обычаи китайцев. М.: Муравей-Гайд, 1999.

Богоявленский Н. В. Западный Застенный Китай: его прошлое, настоящее состояние и положение в нем русских подданных. СПб.: Тип. А. С. Суворина, 1906.

Большой энциклопедический словарь. В 2-х т. Т. 2. М.: Советская энциклопедия, 1991.

Васенев А. Дневник, веденный на пути от Ланьчжоу-фу и до Сиань-фу и Хань-чжун-фу и обратно (28 июля - 4 октября 1888 г.) // Записки ВСОРГО по общей географии. Т. 1. Вып. 1: Труды русских торговых людей в Монголии и Китае. Иркутск: Тип. К. И. Витковской, 1890.

Васенев А. От Кобдо до Чугучака (маршрут купеческого каравана) // Известия ИРГО. Т. XIX. Вып. 4. СПб., 1883.

Вебер М. Избранные произведения / Пер с нем. М.: Наука, 1990.

Вебер М. История хозяйства. Город / Пер. с нем. М.: КАНОН-пресс-Ц; Кучково поле, 2001.

Зарин В. А. Запад и Восток в мировой истории XIV-XIX вв. (Западные концепции общественного развития и становления мирового рынка). М.: Наука, 1991.

Зарубина Н. Н. Социально-культурные основы хозяйства и предпринимательства. М.: ИЧП Изд-во "Магистр", 1998.

Зарубина Н. Н. Социокультурные факторы хозяйственного развития: М. Вебер и современные теории модернизации. СПб.: РХГИ, 1998.

Козлова Н. Н. Социально-историческая антропология. М.: Ключ-С, 1988.

Коростовец И. Китайцы и их цивилизация. 2-е изд. СПб.: Изд. кн. склада Аскарханова, 1898.

Лян Цичао. Ли Хунчжан или политическая история Китая за последние 40 лет / Пер. с кит. СПб.: Комиссионер воен.-учебн. заведений, 1905.

Майский И. М. Монголия накануне революции. 2-е изд., перераб. М.: Изд-во АН СССР, 1960.

Макгован Д. Китайцы у себя дома // Жизнь и нравы старого Китая. "Срединная империя" XIX века глазами очевидцев. Смоленск: Русич, 2003.

Малявин В. В. Китай управляемый. Старый добрый менеджмент. М.: Европа, 2005.

Основы буддийского мировоззрения (Индия, Китай) / Ред. В. И. Рудой, Е. П. Островская, А. Б. Островский и др. М.: Наука, 1994.

Осокин Г. М. На границе Монголии. Очерки и материалы к этнографии Юго-западного Забайкалья. СПб.: Тип. А. С. Суворина, 1906.

Оссовская М. Рыцарь и буржуа: исследование по истории морали / Пер. с польск. М.: Прогресс, 1987.

Симон Ж. Срединное царство. Основы китайской цивилизации / Пер. с франц. СПб.: Изд. Л. Ф. Пантелеева, 1886.

Старостина Ю. П. Современный буддизм и проблемы социально-экономического развития в Южной и Юго-Восточной Азии. М.: Наука, 1985.

Старцев А. В. Русская торговля в Монголии (вторая половина XIX - начало XX в.). Барнаул: Изд. Алтайск. ун-та, 2003.

Тань Е. Китайская традиционная культура и модернизация // Вопросы экономики. 1994. N 7.

Тойнби А. Дж. Цивилизация перед судом истории / Пер. с англ. М.: Прогресс; СПб.: Ювента, 1995.

Энциклопедический словарь Ф. А. Брокгауза и И. А. Ефрона. Т. 66. СПб., 1901.

Трусевич Х. Посольские и торговые сношения России с Китаем (до XIX в.). М.: Тип. Т. Малинского, 1882.

Чулков М. Историческое описание российской коммерции. Т. III. Кн. I. М.: Университетская тип., 1785.

http://www.lingvochina.ru/library/43.

Permanent link to this publication: