26-28 ноября 2012 г. в Институте востоковедения РАН прошла проблемно-методологическая конференция "Текстология Востока: опыт интерпретации и перевода источников". По замыслу ее организатора, Отдела памятников письменности народов Востока, конференция была призвана придать новый импульс творческому сотрудничеству исследователей, посвятивших себя самым разным направлениям так называемого классического востоковедения и при этом остро нуждающихся в площадке для обсуждения широкого круга проблем, связанных с изучаемыми источниками и не ограничиваемых страноведческими или научно-дисциплинар-

ными рамками. Впервые конференция сходной тематики была организована Отделом памятников письменности в 2011 г. и теперь стала ежегодной. В нынешнем году она была приурочена к 90-летию старейшей сотрудницы отдела, выдающегося ученого, доктора исторических наук Е.А. Давидович. Было заслушано 25 докладов, в том числе - сообщения исследователей из Ирана, Грузии и Франции.

Открывавший конференцию доклад Н.Ю. Чаписовой "Персидская классическая поэзия: к проблеме понимания" был посвящен смысловой многомерности газели Хафиза и такому компоненту хафизовской стратегии неоднозначности, как искусство "состязания с традицией". В докладе этот вопрос был рассмотрен на примере газели № 101 (по Дивану в редакции М. Казвини и К. Гани) - "Питие и веселье тайком". Исследовательница предложила описание и анализ использованных в газели приемов (прямое и скрытое цитирование, парафраз, аллюзия, упоминание общеизвестного), устанавливающих ее связи с претекстами разного типа и уровня (авторский образ, топос жанра, конкретное произведение, миф, традиционная мудрость), и показала, что Хафиз, использующий в немногих строках газели столь сложную интертекстуальную технику, очерчивает литературное пространство, в котором его собственные поэтические находки соотнесены с идеями его предшественников - Фирдоуси, Хаййама, 'Аттара, Низами. Тем самым поэт не только привносит дополнительный смысл в каждую строку, но и наделяет газель в целом добавочным метапоэтическим измерением.

Опыт работы исследователя в Институте перевода Библии был обобщен в докладе А.С. Десницкого (ИВ РАН) "Реалии и концепты в современном библейском переводе". Отмечая, что самой первой и ответственной стадией работы переводчика с лексикой является выбор ключевых слов, докладчик выделил такие две главные их группы, как реалии и концепты. Подход к переводу слов из этих двух групп принципиально разный. Как отметил автор доклада, при переводе реалий (слов, обозначающих людей, предметы и явления, которым можно дать четкие определения) переводчики обычно стремятся к последовательности, тогда как концепты переводятся скорее по своему контекстуальному значению. В докладе на конкретных примерах было показано, каковы разнообразные факторы, касающиеся и оригинала, и языка перевода, которые переводчику приходится учитывать в своей работе.

Сходные вопросы поднимались и в сообщении Л.Г. Лахути (ИВ РАН) «"Тело", "Душа" и "Мир" в поэмах Фарид ад-Дина 'Аттара: к проблеме переводимости». Исследовательница сосредоточила внимание на сложностях, возникающих при переводе текстов, принадлежащих иному времени и иной культуре. На примере поэм-маснави персидского поэта Фарид ад-Дина 'Аттара (XII XIII вв.) автор показала, что многие концепты при переводе неизбежно отсылают читателя к иной картине мира, нежели та, что присутствует в оригинале. Это в большой степени относится к представлениям о человеке, Вселенной и их взаимосвязи: о явном, материальном мире, к которому принадлежит материальная часть человека - тело, созданное из земли, и о мире скрытом, не определяемом категориями времени и места, к которому принадлежит и невидимая часть человека - душа. Эта метафизическая картина часто становится у 'Аттара основой поэтической образности; обращение к ней позволяет полнее понять многие аллюзии, сравнения и метафоры в его произведениях.

Творчеству того же автора был посвящен и доклад Т.А. Счётчиковой (ИВ РАН) "Тазкират ал-аулийа Фарид ад-Дина 'Аттара. Проблемы перевода". Характеризуя антологию 'Аттара как одно из основополагающих сочинений суфизма, ставшее образцом для подражания для всей последующей суфийской литературы на персидском языке, исследовательница объясняет это, в частности, мастерством автора, соединившего в одно целое доктринальный язык суфиев и поэтическую образность. Отразить это сочетание поэтичности, метафоричности текста, порождающее многозначность, со строгим терминологическим рядом, требующим однозначной интерпретации, - главная задача переводчика. Трудность, стоящая перед ним, заключается в необходимости предельно возможной однозначной передачи суфийской терминологии. В противном случае можно утратить интертекстуальные связи, существующие как между разными текстами одного автора (что релевантно для 'Аттара), так и между текстами других суфийских авторов.

В докладе И.В. Каладзе (Грузия) «Переводчик - интерпретатор художественного текста (на примере древнегрузинского перевода поэмы Горгани "Вис и Рамин")» внимание автора было сосредоточено на проблеме "неточностей" и "искажений" оригинального текста в грузинском переводе персидской поэмы, позволяющих выявить эстетические принципы переводчика и его идейные позиции в их отличии от идейных позиций Горгани. Как показала исследовательница, в большинстве случаев в подобных неточностях проявилось "сотрудничество" переводчика с авто-

ром: некоторые виды вмешательства в подстрочник (добавления, разъяснения и т.п.) способствовали углублению авторской концепции. Анализ глосс переводчика позволил И.В. Каладзе осветить те нюансы литературной эстетики, которые раньше не замечались или неверно толковались поздними комментаторами. Полемизируя с Е.Э. Бертельсом и И.С. Брагинским, она опровергла тезис о разоблачительной и сатирической направленности поэмы, подчеркивая психологизм, гуманизм и реализм романа персидского поэта и присущую ему высокую художественную правду. Самые на первый взгляд скандальные и неожиданные поступки героев у Горгани призваны, по мнению автора доклада, показать сложность натуры человека, выявить внутренние импульсы, движущие его поступками, а тем самым и оправдать их. Исследовательница подчеркнула, что грузинский переводчик не упустил из виду тех деталей, которые важны для определения его идейной концепции. Переводя с тщательностью эти детали, переводчик нередко акцентировал и дополнял их, способствуя лучшему выражению авторской идеи.

В докладе И.И. Пригариной и А.С. Шелаева (оба ИВ РАН) "Три текста персидской поэзии XIV в." затрагивался вопрос об интертекстуальных связях как характерной особенности персидской литературы, о системе перекличек между различными авторами и их текстами, складывающейся в своего рода жанр. В качестве примера докладчиками был использован бейт-рефрен: "Мир - один отблеск от ланит Друга // Все сущее его тень". Высказанная ранее 'Аттаром ("Вся красота, что есть повсюду в мире, // Отблеск твоего прекрасного (букв, украшающего мир) лица") и подхваченная Хафизом ("Любовь в обители и кабаке одна и та же // Всюду, где [она] есть, есть отблеск лика Возлюбленного") эта мысль стала основой объемных поэтических сочинений тарджи 'бондов Насира Бухараи и Шаха Ни'матуллаха Вали. Хафизу достаточно было одного бейта, тогда как его современники развили эту идею в объемных сочинениях. О связи последних между собой свидетельствует сравнение лексики, терминологии (истилахат), образности, композиции строф (бaндов), показывающее, что тарджи 'банд Шаха Ни'матуллаха Вали служит "ответом" Насиру Бухараи.

Продолжением темы, звучавшей в последнем докладе, явилось сообщение Ф. Машхадирафи (Иран) «О персидском источнике стихотворения Николая Гумилева "Пьяный дервиш"». Это стихотворение, вошедшее в последний прижизненный сборник Гумилева "Огненный столп", обнаруживает значительное сходство и по форме, и по содержанию с жанром персидского мистического тарджи 'банда. Однако исследовательница оспаривает мнение М.Л. Рейснер, считавшей первоисточником гумилевского стихотворения тарджи 'банд Насира Хусрава (XI в.), так как в Диване последнего подобного тарджи 'банда нет. Докладчику удалось показать, что непосредственным источником заимствования основных мотивов "Пьяного дервиша" стал тарджи 'банд из Дивана поэта XIV в. Насира Бухараи.

Тема доклада С.В. Лахути (РГГУ) "Опосредованное общение и эпистолярный обмен в тексте Шахнаме Фирдоуси" связана с таким сегментом эпического повествования, как общение героев с помощью устных и письменных посланий, занимающее, по подсчетам исследовательницы, около 10% всей поэмы. Как было показано, все они возводятся к единому сценарию независимо от конкретной ситуации. Помимо собственно отправителей и получателей в нем участвуют посредники, благодаря которым обмен сообщениями и осуществляется: пиcцы-дабиры и гонцы, безымянные представители знати, наделенные необходимыми качествами, или же герои участники событий. По наблюдению автора, для каждой части общего сценария опосредованной коммуникации характерен определенный набор слов-индикаторов, выделяющий такие коммуникативные ситуации из общего текста поэмы.

Доклад А.А. Петровой (ИВ РАН) "Проблемы интерпретации текстов из древнеегипетских вельможеских гробниц эпохи Древнего царства (XXVII-XXII вв. до н.э.)" был посвящен текстам эпохи, в которую оформились многие характерные черты древнеегипетской культуры. Между тем, подчеркнула исследовательница, ряд категорий, занимающих центральное место в исследуемых текстах, до сих пор остаются малопонятными, а вопросы их перевода и интерпретации служат предметом множества научных дискуссий (например, по поводу их датировки, типологии и даже цели создания). Различные типы текстов - жертвенные формулы, (авто)биографии, "угрожающие формулы", "обращения к живым", подписи к изображениям - в реальности существуют в едином пространстве гробницы. В них начинают выражаться и развиваются этические представления древних египтян, тесно связанные с прижизненным статусом покойного. По мнению докладчика, основное назначение (авто)биографий - продемонстрировать, что усопший действительно достоин гробницы и гробничного культа, причем жертвенные формулы удостоверяют, что все необходимое было (и будет) получено от царя и богов.

Об устойчивости фольклорного мировидения как способа восприятия событий современной жизни говорилось в докладе Л.А. Чвырь (ИВ РАН) "Признаки устной традиции в книге воспоминаний Г. Кармышевой (1888-1971)". Будучи по сути своей мемуарами татарской женщины об истории ее семьи, это сочинение роднит с фольклором глубокая содержательная ориентация автора на традицию (в данном случае - простонародно-мусульманскую). Несмотря на отсутствие присущих устной традиции устойчивых формул (клише), книга близка фольклору прежде всего многократно повторяющимися описаниями стереотипных форм традиционной жизни (календарных и религиозных праздников и обрядов, свадеб, похорон и пр.). По мнению исследовательницы, в сознании многих современных людей, еще недавно принадлежавших традиционному (традиционалистскому) обществу, эти стереотипные формы жизни и сейчас воспринимаются как магические гаранты сохранения и воспроизведения жизни вообще.

В сообщении Е.Л. Никитенко (РГГУ) "Удивительные события Зайн ад-Дина Васифи (XVI в.) и автобиографический нарратив в персоязычной культуре" рассматривалось мемуарное сочинение поэта и секретаря эпохи конца владычества Тимуридов и начала правления династий Сефевидов и Шейбанидов. Его структура достаточно необычна: первая часть описывает бегство автора из завоеванного шиитами Герата и его жизнь в Средней Азии до 1517-1518 гг., а вторая содержит различные, не связанные между собой рассказы. Васифи обратился к жанру мемуаров, а не пошел по простому и привычному пути, объединив свои стихотворения в "Диван", а письма - в собрание писем. По мнению докладчика, Васифи в этот период нуждался в покровителе, но имел за душой лишь небольшое количество образцов своего творчества, талант и амбиции. По-видимому, Васифи, стремясь заявить о себе как о профессионале высокого класса, умело использовал в своей книге различные типы автобиографического нарратива, существовавшие в арабской и персидской литературной традиции.

Теме "Мотивы Науруза в персидской касыде XI XII вв.: опыт интерпретации" посвятили свои сообщения две докладчицы - М.Л. Рейснер (ИСАА) и Л.Р. Додыхудоева (Ин-т языкозн. РАН). М.Л. Рейснер рассказала о стандартных зачинах персидской придворной касыды Х-ХП вв., посвященной Наурузу, и об особом ее типе, связанном с этим праздником. Автор отмечает, что перенесение доисламской песенной тематики в касыду оказалось плодотворным и способствовало укоренению на иранской почве заимствованной у арабов поэтической формы. Так, один из стандартных зачинов, касыд-наурузийа, связан с древней обрядовой стороной Науруза и содержит рудименты ритуала, открывавшего праздник в доисламскую эпоху. Второй тип зачина, в котором перечисляются цветущие растения и поющие птицы, видимо, опосредованно восходит к доисламской песенной традиции, поскольку содержит устойчивый слой сезонной лексики. В древней иранской картине мира начало календарного года служило напоминанием о начале мира, его сотворении. С приходом ислама Науруз утрачивает свой космогонический смысл и переходит в сферу поэтического сознания иранцев как инструмент осмысления новых религиозных реалий.

Л.Р. Додыхудоева рассмотрела вопрос о формировании связанного с Наурузом аллегорического языка в касыдах Насира Хусрава. Особенностью его творчества, по ее мнению, являлось построение новой художественной системы с опорой на традиционные жанровые элементы придворной поэзии. В качестве основного принципа работы с поэтическим словом Насир Хусрав избрал метод аллегорического комментария, который сформировался в сфере коранической экзегезы и получил название та 'вил (букв. "возвращение к началу"). В касыдах Насира Хусрава описание Науруза имеет несколько интерпретаций, связанных с представлениями о созидательной энергии Творца, гармонии мира в момент его сотворения или ее восстановления после Судного дня. В более общем смысле наступление Науруза трактуется как победа добра над злом, истинной веры над неверием. Таким образом, описание Науруза с характерным набором сезонных слов (названия цветов и цветущих деревьев, певчих птиц и т.д.) в касыдах Насира Хусрава служит основой для различных аллегорических построений, не обладая при этом устойчивой коннотацией. Лишь в творчестве поэтов XI в. (таких, как Санаи и Хакани) картина Науруза приобретает устойчивое и однозначное толкование как аллегория сотворения мира.

Доклад М.В. Станюкович (ИЭА РАН) "Проблемы перевода и издания ритуальных эпических сказаний филиппинских горцев" был посвящен наиболее насущным проблемам исследования филиппинского эпоса и вопросам документации современных живых ритуальных традиций архипелага. Указав на отсутствие на Филиппинах древних письменных источников, автор доклада показала, что этот факт породил в науке ошибочные представления об эпической традиции Филиппин. Свою роль в этом сыграла и неоднократная смена графики и языка письменной

культуры, смена языка обучения. Ранние эпические сказания, носившие ритуальный характер и тесно связанные с "языческими" верованиями, были утрачены в процессе стремительной христианизации архипелага. Отмечая, что Филиппины и поныне остаются сокровищницей устного эпоса, сохранившегося в непокоренных испанцами районах архипелага, автор дала общую картину исследования эпоса у этих малых этнических групп и рассказала о проблемах, с которыми столкнулась в ходе своей многолетней полевой работы по исследованию, записи, расшифровке и переводу эпических сказаний горцев Северного Лусона. В докладе подчеркивалось, что в настоящее время документирование бесценной устной эпической традиции происходит одновременно с исчезновением традиционной культуры и языков, деритуализации еще существующих традиций горцев под натиском "филиппинизации", христианизации и распространения современной городской культуры.

Выступившая с докладом на тему «Проблемы текстологии маснави Рушнаи-нама ("Книга просветления") Насира Хусрава» М.А. Шакарбекова (ИВ РАН) поставила перед собой задачу сравнить два основных издания Дивана великого поэта в той его части, которая содержит философское маснави Рушнаи-нама. Сопоставляя тегеранское и душанбинское издания, исследовательница проанализировала различные типы разночтений между изданиями: перестановки букв, слов и отрезков текста, изменения лексики, синтаксиса и т.д. Для этого ею был выполнен перевод текста отдельных бейтов и показано, где именно отражены вышеупомянутые разночтения. Докладчица отметила, что в Средней Азии, где, как правило, создание копии рукописи было делом рук одного человека, копиист, осмысливая неясный для себя текст, нередко вносил в него собственные коррективы. Особенно страдали слова, неизвестные переписчику, например топонимы или архаизмы. По ее мнению, тегеранское издание маснави более адекватно воспроизводит текст Рушнаи-нама и содержащиеся в нем мысли Насира Хусрава.

Творчеству японской писательницы ХIII в. был посвящен доклад А.С. Оськиной (Высшая школа экономики) "Дневники Абуцу-ни как материал для ее биографии". В нем шла речь о двух дневниках монахини Абуцу: первый Утатанэ-но ки "Прерывистый сон", а также Идзаеи никки, название которого переводят как "Дневник полнолуния", "Дневник шестнадцатой ночи" или "Дневник убывающей луны"; оба из них еще не переведены целиком на русский язык. Сочинения разделяет почти сорокалетний временной промежуток, и из них можно почерпнуть информацию о молодых и преклонных годах Абуцу. Задавшись вопросом о достоверности информации, содержащейся в дневниках, автор доклада провела анализ текста, который показал, что дневники монахини Абуцу скорее сродни художественным произведениям, нежели документальным хроникам. По этой причине нельзя полностью доверять дневникам, если факты, описанные в них, не подтверждены другими источниками. По мнению исследователей, описанное в дневниках отражает личный опыт автора, поэтому при отсутствии других источников составление биографии Абуцу на основе ее дневников в некоторой степени оправдано.

В докладе Д.В. Микульского (ИВ РАН) "Ибн Халдун о нашествии на Северную Африку арабских племен бану хилал и бану сулайм и об эпосе, повествующем об этом нашествии" речь шла о важнейшем событии средневековой истории ал-Магриба, происшедшем в XI в. и существенно изменившем этнокультурный облик региона. Весьма полные сведения о нашествии содержатся в двух главных исторических сочинениях великого североафриканского мыслителя Ибн Халдуна (1332-1406) ал-Мукаддима ("Пролегомены") и Тарих ("История"). По словам Ибн Халдуна, среди хилалийцев в его время бытовали "известия" (ахбар) о походе их пращуров в ал-Магриб. В числе образцов современного ему бедуинского поэтического творчества Ибн Халдун приводит также стихотворные отрывки, приписываемые персонажам предания, стилистически весьма похожие на поэтические пассажи, содержащиеся в сохранившихся доныне рукописных и печатных текстах эпопеи о подвигах бану хилал (Сират бани хилал; Тагрибат бани хилал), печатные издания которой до сих пор доступны на многих арабских книжных рынках. По-видимому, упомянутая Ибн Халдуном устная версия эпоса продолжала и далее бытовать в среде бедуинов региона и их потомков. Как отмечает исследователь, нынешние ее версии зафиксированы фольклористами в Верхнем Египте, Ливии, Тунисе и Алжире.

В своем докладе "Проблемы атрибуции малых исторических текстов позднего древнехеттского периода" В.Ю. Шелестин (Гос. акад. ун-та гуманит. наук) рассказал о своем опыте работы над источниками из хеттских архивов. Атрибуция исторических текстов XVI-XV вв. до н.э. позволяет пролить свет как на хронологический контекст, так и на историческую интерпретацию этих источников, однако препятствием на пути исследователя является их крайне фрагментарное состояние, в результате чего даже при первоначальном наличии на табличке колофона, содержа-

щего соответствующую информацию, он зачастую оказывается утрачен. Как отметил докладчик, однозначную атрибуцию среди древнехеттских летописей имеют далеко не все дошедшие до нас тексты. Подспорьем для исследователя в этом случае может служить совокупность исторических, стилистических, географических и просопографических аргументов, палеографические особенности и упоминаемые в текстах исторические реалии.

Задачей исследования, представленного в докладе М.Ю. Ульянова (ИСАА) "Данные Чуньцю Цзочжуань (Комментарий Цзо к Чуньцю) об истории становления древнекитайского летописания", стало выявление и описание особенностей структуры текста Чуньцю Цзочжуань - уникального памятника, который хотя и считается комментарием к произведению хроникального характера, включенного в конфуцианский канон, тем не менее остается важнейшим источником по истории периода Чуньцю (771-453 гг. до н.э.). Исследователь рассмотрел количественные характеристики реализаций основных элементов структуры его текста в первых пяти из двенадцати глав памятника, переведенных на русский язык, и установил, что для Чуньцю характерно значительное преобладание элементов, связанных с историописанием, над элементами, связанными с каноноведением как таковым. Это позволило докладчику поставить вопрос о влиянии, оказанном памятником на традицию историописания периода Чжаньго (453-221 гг. до н.э.). Дальнейший анализ текста Чуньцю и других письменных источников покажет, по его мнению, каким образом осуществлялся переход от первичной фиксации событий (ведения "анналов" и составления "хроник") к их концептуальному осмыслению и описанию на этапе складывания первичных (естественных) "летописей" вплоть до создания империи Цинь (221-207 г. до н.э.), ознаменовавшего завершение этого процесса.

В докладе В.В. Ремарчука (ИСАА) "Китайский чиновник Чжоу Цюй-фэй (1178 г.) и вьетнамский католический священник Филифе Бинь (1822 г.): долгое эхо переклички текстов во времени и пространстве" проводилось сравнение двух на первый взгляд хронологически, территориально и культурно несопоставимых текстов: сочинения Чжоу Цюй-фея "За хребтами. Вместо ответов" (1178) и "Книги записей разных дел" (1822) Филифе Биня. Внимательное прочтение этих сочинений позволило докладчику обнаружить своего рода "перекличку текстов". Так, в докладе сравниваются контрастно противопоставленные сюжеты: "Варвары дань" (Чжоу Цюй-фэй) и "О воспитании детей у европейцев" (Филифе Бинь).

Проблеме интерпретации религиозных преобразований в Иудее начала эпохи Маккавеев был посвящен доклад А.С. Анохина (МГУ) "Один первоисточник - две истории: ветхозаветная традиция о религиозных преследованиях в Иудее в 60-х гг. II в. до н.э.". Как отметил исследователь, в основе двух источников - Первой и Второй Маккавейских книг - лежит общий первоисточник, так называемая биография Иуды Маккавея - человека, возглавившего борьбу за возвращение иудейского богослужения. Тексты были созданы в разной среде, что предопределило их различные подходы к описанию одних и тех же событий. 1 Макк. - официальная история ранних Хасмонеев, скомпилированная в Иерусалиме и делающая акцент на технических сторонах нововведений и их негативных последствиях. 2 Макк. - назидательный текст, возникший в недрах александрийской диаспоры, суть которого - обосновать недопустимость размывания диаспоры и укрепить нормы повседневного благочестия. В повествование вводятся новые факты или дополнительно подчеркиваются те, которые призваны полемизировать с эллинистическими культами, распространенными в египетской столице, и сделать происходящее в Палестине понятным для александрийской публики. По мнению докладчика, современная историография подчас не принимает во внимание эти различия, пытаясь объединить сообщения обоих источников, в результате чего исчезает возможность составить адекватное представление о существе религиозной реформы, предпринятой в Иерусалиме в 168-163 гг. до н.э.

В сообщении «Одно прочтение "Восьми райских садов" Амира Хусрава Дехлави» М. Нерсесян (Франция) рассказал о своем опыте работы над переводом творения великого индо-персидского поэта. Докладчик подчеркнул, что парадокс упорного труда переводчика заключается в том, что сам он отнюдь не пытается соорудить монумент, который станет свидетельством его бессмертного таланта, и перевод иноязычного текста лишь тогда можно считать успешным, когда в нем нельзя обнаружить следов присутствия переводчика.

Доклад Е.С. Лепеховой (ИВ РАН) "Буддийская эсхатология в японских ритуальных текстах косики" был посвящен эсхатологической доктрине "сангоку маппо" в японском буддизме периодов Хэйан и Камакура (1185-1333). В качестве образца для исследования рассматривалось сочинение Мондзю косики ("Ритуалы Манджушри") буддийского монаха Эйдзона (1201-1290) - ритуальный текст, относящийся к началу периода Камакура. Как принято считать, жанр косики

зародился в X в. с образованием сообщества "Нидзюго дзаммай сики", на собраниях которого его участники занимались духовными практиками подготовки сознания к смерти и перерождению в Чистой Земле Будды Амиды. Для укрепления кармических связей между верующими и Буддой Амидой на этих собраниях каждый месяц проводились ритуальные чтения текстов косики, посвященных Амиде. В Мондзю косики описываются деяния Бодхисаттвы Манджушри в качестве преемника Будды Шакьямуни в трех основных странах буддийского мира ("сангоку"): Индии, Китае и Японии. Докладчица отметила, что сочинение Эйдзона заслуживает особого внимания в качестве образца эсхатологической доктрины японского буддизма. Поскольку об Эйдзоне известно, что он пытался объединить эзотерический буддизм школы Сингон и Винаю, а также принимал участие во многих буддийских церемониях, главным образом связанных с Манджушри, то, возможно, создание текста Мондзю косики было попыткой объединить буддийский ритуал и доктрину сутры. Подобные попытки предпринимались и ранее, но особенно актуальными они стали для всех школ японского буддизма в период Камакура.

В сообщении «Елена Абрамовна Давидович об отбелке фельсов (К вопросу о происхождении русского слова "мышьяк")» Н.И. Сериков (ИВ РАН) рассказал о цепи обстоятельств, приведших исследователя к поискам этимологии этого слова. В биобиблиографическом труде арабского автора ХIII в. Ибн Аби Усайбии он натолкнулся на совет известного врача Йуханны б. Масавайха его ученику Хунайну сменить профессию врача на профессию торговца отбеленными (т.е. фальшивыми) медными монетами - фельсами, которые выглядели как серебряные. Для отбелки фельсов Йуханна б. Масавайх предложил Хунайну использовать мышьяк, т.е. хрупкий полуметалл стального цвета. В арабском оригинале он назван персидским словом "аз-зарних", от которого, в частности, происходит и греческое слово "арсеник" -  Этимологию русского слова "мышьяк" и поныне принято возводить к слову "мышь", так как мышьяк якобы в основном использовали для травли мышей. Однако, по предположению Е.А. Давидович, истоки этого русского слова надлежит искать в арабском. Работая над словарем греческих заимствований в арабском языке, автор сообщения исследовал арабские алхимические коды (например, вместо слова "золото" арабские алхимики использовали слово "солнце", а вместо слова "серебро" - слово "луна"). В алхимическом трактате Абу Бакра Мухаммада ар-Рази (ум. 925) "Тайна тайн" арсеник, или мышьяк, описан кодовым словом "мушаккак", т.е. "вселяющий сомнение", чему есть и логическое подтверждение: арабские алхимики путали окись мышьяка (As₂O₃) и собственно минерал (As₂S₃). Таким образом, по мнению автора, кодовое слово "мушаккак", встречающееся у ар-Рази, впоследствии проникло в русский язык, где оно превратилось в "мышьяк", т.е. окись мышьяка - сильнодействующий яд. Дополнительных арабских контекстов для подтверждения этой гипотезы пока найти не удалось, но не исключено, что ответ следует искать в персидских и турецких алхимических сочинениях.

Нумизматическую тему продолжил доклад В.Н. Настича (ИВ РАН) "Язык монетных легенд в мусульманском чекане Средней Азии". Как отметил исследователь, после арабского завоевания (середина VIII в.) в надписях на среднеазиатских монетах, выполнявшихся ранее на иранских языках, реже на тюркских, а также китайском, стал безусловно преобладать арабский язык. Даже на монетах Саманидов (IX-X вв.) персидская лексика практически не встречается. Однако на монетах Караханидов (конец X - первая четверть XIII в.) появляются имена и титулы тюркского происхождения, затем первые развернутые надписи на фарси, а со времени монгольского завоевания наличие таких элементов становится едва ли не нормой. По наблюдению исследователя, именно в XIV-XV вв. в монетном деле Средней Азии происходит сознательный "отрыв" от арабского языка и активный поворот к более живому и общепонятному персидскому. Еще дальше отошли от арабо-мусульманских традиций Шейбаниды и Джаниды (XVI-середина XVIII в.). Наряду с традиционным арабским символом веры и сословными титулами их монеты все чаще содержат персидские термины и благочестивые изречения; встречаются и медные монеты, все надписи на которых выполнены по-тюркски. Легенды среднеазиатских монет XVIII начала XX в., по традиции оформленные арабским письмом, были составлены на языке фарси (точнее, таджикском), даже при наличии в них лексики арабского корня; исключение составляют только выпуски Хивинского ханства 1918-1920 гг. и обеих советских республик (БНСР и ХНСР), оформленные хотя и в арабской графике, но на узбекском языке.

В докладе С.П. Виноградовой (Ин-т языкозн. РАН) "К вопросу об относительной хронологии авестийских Гат (опыт сравнительной текстологии)" был поставлен вопрос о датировке этих приписываемых Заратуштре текстов Авесты и о времени жизни пророка. Отметив неоспоримость авторского характера Гат и историчность самой личности Заратуштры, автор доклада

наметил верхнюю (рубеж 2-го и 1 -го тыс. до н.э.) и нижнюю (эпоха Аристотеля и восточной кампании Александра Македонского) границы датировки этих текстов. Анализ расхождений в области концептуальной лексики или функционирования мифологических фигур, принадлежащих к общему индоиранскому наследию, позволил автору показать, что в Гатах Заратуштра выступает оппонентом Индры, приписывая все его достоинства Ахура-Мазде. В этом можно усмотреть отголосок спора о первенстве, начатого в эпоху сосуществования различных культов индоиранских божеств. Соперничество Варуны и Индры на востоке ареала протекает как бы параллельно процессу противостояния иранских ахур и даэвов, завершение которого и отражают Гаты. По признаку противостояния даэве Индре Ахура-Мазда Заратуштры - это Варуна. Этот своеобразный параллелизм формы и содержания заратуштровских Гат и текстов Ригведы позволяет, по мнению исследовательницы, сделать еще одну отметку на оси предполагаемой относительной хронологии появления Гат Заратуштры.

Подводя итоги конференции, ее организаторы отметили возросшее участие в этом событии исследователей (текстологов, источниковедов и переводчиков), работающих не только в Институте востоковедения РАН, но и в других научных и учебных центрах - МГУ, РГГУ, Институте языкознания и других учреждениях. Число докладчиков по сравнению с предыдущей конференцией увеличилось вдвое - в основном за счет молодежи: научных сотрудников и аспирантов. Возросла и аудитория конференции. С тезисами прозвучавших на ней докладов, а также сообщений, заслушанных на заседаниях семинара "Текстология и источниковедение Востока", можно ознакомиться на интернет-сайте ИВ РАН www.ivran.ru.

Permanent link to this publication: