М. Изд-во Московского университета. 1978. 340 с.

История гуситского движения неизменно привлекает внимание мировой историографии¹ . Немалый вклад в ее изучение внесли и русские ученые. Хотя в советской литературе уже предпринимались попытки раскрыть значение этого вклада² , до последнего времени русская дореволюционная историография гуситского движения не была предметом монографического исследования. Этот пробел восполняется книгой профессора Исторического факультета МГУ доктора исторических наук Л. П. Лаптевой.

Достоинством книги является попытка воссоздания на основе забытых публикаций и архивных материалов (послужные списки, документы о защите диссертаций, переписка) творческих биографий авторов, причастных к изучению гуситской проблематики. Если в одних случаях в биографических экскурсах преобладает просто информация, то в других автору удается выявить черты личной и творческой неповторимости известных и малоизвестных ученых и публицистов, что содействует более точному определению их взглядов на гуситское движение.

В книге дается периодизация изучения гуситского движения в России и классификация трудов русских ученых по направлениям и течениям, чему способствует соотнесение конкретных взглядов на гуситскую эпоху с общей мировоззренческой основой этих взглядов, социальной и политической обстановкой в России в каждый данный период. По мнению автора, первый период русской гуситологии открывается спорами западников и славянофилов о путях развития России и других славянских народов, в ходе которых рождается славянофильская концепция гуситского движения. Известно, что славянофилы видели в феодальной Чехии

¹ См. Zeman J. K. The Hussite Movement and Reformation in Bohemia, Moravia and Slovakia (1350 - 1650). A Bibliographical Study. Michigan Slavic Publications, 1977, XXXV, 390 p.

² Очерки истории исторической науки в СССР. Т. I. М. 1955, с. 325 - 331; т. 2. М. 1960, с. 495 - 501; Липатникова Г. И. К изучению гуситского движения в русской дореволюционной историографии. - Вопросы истории славян. Вып. I. Воронеж. 1963; Иванов Ю. Ф. Гуситское движение в русской историографии. - Вопросы истории, 1973, N 9.

стр. 149

хранительницу враждебных западному католицизму кирилло-мефодиевских традиций, а в гуситах - борцов за сохранение православных начал, якобы соответствующих демократическому духу славян. Философский колпак гегельянцев и искренние симпатии к славянским народам не спасли славянофилов от тенденциозного толкования характера гуситского движения.

В результате тщательного изучения уже введенных в научный оборот источников (труды В. А. Елагина, Е. П. Новикова, А. С. Клеванова, А. Ф. Гильфердинга и др.) и забытых славянофильских сочинений автор прослеживает развитие славянофильской концепции гуситского движения от ее создателей до эпигонов. При этом выявлены как черты преемственности и заимствований (с. 70 - 71), так и различия в понимании славянофилами православной традиции - от догматического ее толкования (Елагин) до отрицания прямой связи между гуситской идеологией и православием ("славянофил без крайностей" - Гильфердинг). Л. П. Лаптева подчеркивает, что предвзятость славянофильской концепции нанесла русской гуситологии большой ущерб (с. 99 - 100). Вместе с тем книга содержит интересные соображения по поводу изучения отдельными славянофильскими учеными конкретных проблем гуситского движения: у Гильфердинга она находит известное понимание социального характера таборитской программы и отрицание активного германофобства Яна Гуса (с. 320, 323), у А. Вертлевского - наиболее подробную в русской литературе характеристику "сирот" и признание радикальных вождей таборитов "замечательными личностями" (с. 81), у В. И. Ламанского - интерес к военному искусству таборитов и попытки изучить международное значение гуситского движения (с. 88 - 90).

Несмотря на господство славянофильских воззрений, восприятие гуситского движения в 60-х - начале 70-х годов XIX в. было, по мнению автора, достаточно разнообразным. Л. П. Лаптева выделяет здесь критическое направление, представители которого, не будучи специалистами по истории Чехии, выступили против славянофильских взглядов с позиций либеральной и ранней народнической идеологии (А. Н. Пыпин, В. Д. Спасович, П. А. Ровинский, К. К. Арсеньев). Заслугой представителей критического направления она считает понимание ими многоплановости гуситского движения, акцентирование того, что оно было "не только религиозным и национальным, но и социальным и политическим" (с. 135).

Специальная глава книги посвящена разбору докторской диссертации московского лингвиста и историка А. Л. Дювернуа "Станислав Зноемский и Ян Гус". В отличие от славянофилов, относившихся к Яну Гусу с истовым, почти религиозным поклонением, Дювернуа писал о нем с ненавистью, достойной отцов Констанцского собора. Отрицательное отношение Дювернуа к Гусу Л. П. Лаптева объясняет его субъективными взглядами и недостаточной подготовленностью к разработке сложного исторического сюжета (с. 147). Думается, что при возможном влиянии субъективного момента случай Дювернуа находит объяснение в другом. Дювернуа и славянофилов при всем несходстве их взглядов объединяет свойственное консервативным кругам русской интеллигенции того времени неприятие гуситского движения как социального явления. Если славянофилы переводили классовый конфликт в сферу религиозной жизни, то Дювернуа - в психологическую сферу, рассматривая борьбу Гуса с его идейными врагами как столкновение характеров.

Второй период русской историография гуситского движения, по мнению автора, охватывает время с середины 70-х годов XIX в. до 1917 года. Он отмечен кризисом славянофильской концепции и разветвлением русской гуситологии на различные направления и течения. Эти изменения Л. П. Лаптева связывает с дальнейшим развитием в России буржуазной идеологии, с позитивистскими методами исследования, с влиянием народнических воззрений и с проникновением в Россию марксизма. Представляет интерес впервые приводимый материал об использовании эпигонами славянофилов славянофильских взглядов на гуситское движение в пропагандистских целях (популярные брошюры, листки для народного чтения - с. 153 - 155, 161 - 163). В одной из глав разбираются взгляды работавшего в Варшавском университете чешского ученого И. И. Первольфа и словака Я. Р. Квачалы, труды которых, написанные с позиций славянской взаимности, способствовали распространению в русском обществе сведений о национальном аспекте гуситского движения и славянских связях в гуситскую эпоху. Весьма детально рассмотрены автором труды русских историков церкви (религиозно- критическое направление), которые, признавая гуситское движение религиозно- национальным, отрицали (с

стр. 150

некоторыми оговорками) его православный характер и сыграли большую роль в критике славянофильских позиций. Удачна характеристика взглядов И. С. Пальмова, сопоставившего гуситское учение не только с учением Д. Виклефа, но и с ересями, с пантеистским мистицизмом магистра Экхарта, концепцией И. Таулера и пр.

Заслуживает внимания выделение автором большой группы русских ученых, которые пытались подойти к изучению гуситского движения с позиций позитивизма. Автор находит их среди специалистов по всеобщей истории (Н. И. Кареев, В. И. Герье), известных славистов (Ю. С. Анненков, Н. В. Ястребов), среди ученых, занимавшихся историей феодальной Чехии ("по совместительству" - Х. П. Яшуржинский, Н. И. Аммон, Н. И. Серебрянский). В монографии подчеркнуто, что перечисленные ученые увидели в гуситском движении элементы "социальной революции", правильно поняли соотношение в нем религиозных и социальных факторов, осознали сословно-имущественные причины разделения гуситов на радикальную и умеренную партии, признали народный характер таборитства, учли общие интересы городской и деревенской бедноты и сложность социального состава таборитов, впервые осознали социальный смысл учения адамитов и пикартов. Правда, приведенная оценка может относиться в полной мере лишь к книге Н. И. Кареева "История Западной Европы в новое время" (ср. с. 243 - 248 и 275 - 276).

В монографии уделяется большое внимание осмыслению гуситского движения с близких к народничеству позиций, в духе характерного для народнической литературы конфликта нравственного идеала и действительности. Если статьи известного историка литературы С. А. Венгерова, возвеличившего нравственный подвиг Гуса и показавшего русскому обществу таборитов как борцов за победу "вечных" этических принципов, уже рассматривались в нашей литературе, то книга М. М. Филиппова "Гус, его жизнь и реформатская деятельность" (1891), не привлекала еще внимания исследователей.

Таким образом, Л. П. Лаптева проделала большую работу, которая заслуживает одобрения уже потому, что она дает весьма полное представление о динамичном и противоречивом процессе постижения гуситской эпохи в России. Автору удалось показать определенную закономерность появления и смены различных концепций в русской историографии гуситского движения, установить их зависимость от времени, философских, социальных и политических позиций авторов. То обстоятельство, что в круг исследуемых материалов вовлечена и популярная литература, позволяет проследить развитие этого процесса на разных уровнях.

В то же время бросается в глаза недостаточно обоснованное членение книги по направлениям и течениям. Представляется спорным, можно ли говорить, например, о целом направлении в изучении гуситского движения, если оно представлено только статьями С. А. Венгерова и небольшой популярной книгой М. М. Филиппова (этическое направление). Еще меньше оснований, как нам кажется, говорить о марксистском направлении русской дореволюционной историографии гуситского движения (с. 322). Ведь речь идет, по существу, о популярном изложении взглядов К. Каутского. Вызывают замечания и попытки автора проанализировать источниковую базу сочинений русских ученых, установить характерную для каждого направления конкретную методику изучения источников и приемов их истолкования. Эти попытки относятся главным образом к интерпретации славянофилами и другими русскими историками материалов Констанцского процесса Иеронима Пражского (с. 80, 88, 95, 145, 176). Но источниковая база славянофильских сочинений была гораздо обширнее. Во введении ко второму разделу (с. 151) Л. П. Лаптева пишет об учете русскими гуситологами материалов, опубликованных учеными школы Ф. Палацкого. Но в дальнейшем изложении эта мысль не конкретизируется. Например, о Пальмове автор просто замечает, что он знал источники (с. 206), о Серебрянском - что, "по всей видимости, историк успел с присущей ему тщательностью изучить трактаты Гуса" (с. 268 - 269). Остается неясным, в какой мере использовал С. А. Венгеров (см. с. 283) при изучении истории таборитов подлинные источники³ . Эти упущения приводят к тому, что в отдельных случаях в книге стирается грань между оригинальными и компилятивными сочинениями.

³ Ю. Ф. Иванов, например, полагает, что Венгеров хорошо знал "Гуситскую хронику" Лаврентия из Бржезовой и что его критика этого источника не утратила своего значения до сих пор (Иванов Ю. Ф. Ук. соч., с. 59).

Permanent link to this publication: