Среди зарубежных антропологов специалистов по России немного. Еще меньше тех, кто занимается изучением собственно русских. Административные сложности с проведением долговременных полевых исследований в советское время, усиленные традиционным этнографическим интересом к "экзотическому", привели к тому, что объектом устойчивого внимания зарубежных антропологов в России продолжают во многом оставаться малочисленные народы и народности, компактно проживающие в удаленных районах Европейского Севера, Сибири и Дальнего Востока. Еще одним результатом ограниченности доступа к непосредственному изучению русских стала маргинализация самого этнографического знания: изначальная невозможность длительных включенных наблюдений была со временем компенсирована в общественных науках либо социологическими экспресс-методами (опросы и фокус-группы), либо анализом опубликованных и архивных документов.

И хотя эта ситуация продолжает сохраняться - "русское поле" в западном обществоведении преимущественно "колонизировано" политологами, историками и филологами - в последние 7 - 10 лет наметилась устойчивая тенденция "реабилитации" и этнографического наблюдения, как метода сбора исследовательского материала, и антропологического обобщения, как способа интерпретации символических структур и практик иной культуры. "Русские разговоры" Н. Рис, ярко обозначившие начало этой тенденции, были удачно продолжены серией текстов, в которых пристальное внимание к деталям "повседневной жизни" и особенностям "обыденного разума" в России сопровождались концептуальным анализом политических, социальных, экономических, культурных условий, благодаря которым и эта "жизнь", и этот "разум" обрели свой статус "обыденных" и "повседневных", т.е. воспринимаемых и воспроизводимых "по привычке", машинально, не задумываясь (см., напр.: Pesmen 2000; Humphrey 2002; Paxson 2005).

Адресованные прежде всего англоязычной аудитории, которая либо совсем не знакома с российскими реалиями, либо знакома с ними очень поверхностно, эти тексты, тем не менее, смогли уйти от традиционного изображения "среднеарифметической" России ("холод, голод, разруха"). Перевод чужой культуры на язык знакомых метафор и клише в данном случае строится с помощью иной арифметической операции:

Сергей Александрович Ушакин - кандидат политических наук (СПбГУ), профессор кафедры славянских языков и литературы, Пристонский университет (США); e-mail: oushakine@columbia.edu

стр. 3

"усредненность" изображения и восприятия иной культуры преодолевается благодаря стремлению найти наименьшие "общие знаменатели" двух разных культур - будь то "разговоры" у Н. Рис или, допустим, "потребление" у Каролайн Хамфри.

Простота подобного интеллектуального проекта, разумеется, обманчива. Поиск общих мест-знаменателей - это не цель, а способ установки контакта с той аудиторией, которой адресован конечный текст, способ, позволяющий преодолеть изначальное сопротивление читателя в восприятии незнакомой культуры. Нагружаясь в процессе антропологического анализа дополнительными смыслами и ассоциациями, "разговор" или "потребление" из общедоступных и универсальных моделей повседневной деятельности превращаются у этих исследователей в специфические культурные практики, в многомерные метафоры русской (или российской) жизни.

Выход в свет русского перевода книги Н. Рис - событие важное по многим причинам. Написанная на базе полевых исследований в России в 1989 - 1990 гг., книга была опубликована в США в 1997 г. и до сих пор является базовым текстом для разнообразных лекционных курсов по новейшей истории российского общества в американских университетах. Собственно, именно на основе этой книги у большинства американских студентов и складывается представление о жизни в России времен перестройки.

"Русские разговоры" Н. Рис стали одной из самых первых американских работ (если не самой первой), в которой был обозначен решительный разрыв с традиционным советологическим противопоставлением кремлевских элит и диссидентствующих правозащитников. И хотя внимание Рис было сфокусировано (в основном) на столичной интеллигенции, т.е. группе, наиболее представленной в зарубежных исследованиях российского общества, принципиальным для американского антрополога стали формы поведения ("разговоры"), которые вряд ли являются специфически интеллигентскими. Беседы "за жизнь", повседневное общение - все то, что можно было бы определить как речевое бытование или, в иной формулировке, как словесный габитус - присущи в равной степени и научной интеллигенции, и рабочим (см., напр.: Мещеркина 2002).

Акцент Рис на рутинности этих разговоров и связанное с этим акцентом выведение проблематики государственной власти за скобки исследования дали возможность увидеть жизнь людей вне рамок традиционных бинарных оппозиций типа "публичное/частное", "официальное/неофициальное", "внешнее/внутреннее" и т.п. Оппозиции, казавшиеся столь фундаментальными для понимания советского и постсоветского опыта, в работе Рис отошли на задний план, обнажив целый пласт иных, несовпадающих, но не менее важных структурно-символических конструкций и приемов. Тема власти при этом, разумеется, не утратила своего значения; изменился характер ее восприятия: вместо анализа политических институтов ключевым стал анализ микрополитики, т.е. исследование того, как усвоенные культурные ограничения воспроизводятся людьми в их повседневной деятельности. В итоге "разговор" приобрел статус "структурирующей структуры", своеобразного социального механизма, имеющего собственное внутреннее устройство и логику развития - "жанры", которые и определяют характер символических обменов между людьми.

В рамках данного круглого стола, организованного при поддержке Сергея Абашина ("Этнографическое обозрение") и издательства "Новое литературное обозрение", представители разных дисциплин, разных образовательных традиций и разных поколений попытались обозначить несколько узловых тем, вызванных публикацией "Русских разговоров" в России. Исходной целью этого заочного обсуждения было стремление осознать влияние, которое исследования подобного рода могут оказать на развитие отечественных общественных наук.

стр. 4

Давая российскому читателю непосредственную возможность узнать, как Россия воспринимается со стороны, "Русские разговоры" по-русски заставляют задуматься и о том, как сходный процесс восприятия иных культур формируется в самой России. На основе какого опыта и из каких источников складываются представления отечественного читателя, скажем, о повседневной жизни современных интеллектуалов Нью-Йорка, предпринимателей Лондона или компьютерщиков Бангалора? Насколько принципиальным в нашем восприятии незнакомых культур является стремление видеть в чужом бытовом поведении продолжение сложившихся жанровых, символических и/или теоретических традиций, а не психобиологические особенности "менталитета"? Наконец, насколько приложимы к отечественным исследованиям зарубежных - да и внутренних - культур традиционные упреки в наивности, неосознавании контекста, невладении информацией, непонимании ключевых культурных моментов и т.п., раздающиеся в адрес иностранных исследователей России?

Работа Рис позволяет задуматься и еще об одной академической традиции. Междисциплинарность исследования, сочетание разнообразных методов сбора материала и его анализа объединены в "Русских разговорах" с осознанным стремлением к ясности языка и доступности теоретических выводов. Успех исследования видится не в отстаивании "чистоты" антропологического жанра, а в попытке донести собранные материалы и полученные выводы до максимально большего числа читателей. Озабоченность тем, как текст может быть прочитан и понят другими, становится составной частью этнографического проекта. Видимо, именно поэтому "Русские разговоры" продолжают переиздаваться до сих пор и - помимо антропологии - включены в программу семинаров по истории, политологии, литературе, языку и исследованиям культуры.

Можно сожалеть (и жаловаться) о том, что книга, написанная почти 10 лет назад, становится доступной русскоязычному читателю только сегодня. А можно - следуя фундаментальному оптимистическому запалу Рис - попытаться изменить ситуацию к лучшему, сделав профессиональное обсуждение значимых зарубежных и отечественных текстов еще одним жанром повседневных разговоров в России.

Литература

Мещеркина 2002 - Мещеркина Е. Бытие мужского сознания: опыт реконструкции маскулинной идентичности среднего и рабочего класса // О муже(N)ственности: Сб. ст. // Сост. С. Ушакин. М., 2002. С. 268 - 287.

Humphrey 2002 - Humphrey C. The Unmaking of Soviet Life: Everyday Economies After Socialism. Ithaca, 2002.

Paxson 2005 - Paxson M. Solovyovo: The Story of Memory in a Russian Village. Bloomington, 2005.

Pesmen 2000 - Pesmen D. Russia and Soul: An Exploration. Ithaca, 2000.

Permanent link to this publication: