Л. Н. Будагова. Давно назревшая у литературоведов Института славяноведения РАН потребность осмыслить особенности развития науки о литературе у западных и южных славян в постсоциалистический период, а также познакомить друг друга с некоторыми работами зарубежных ученых и критиков частично реализовалась 10 июня 2003 г. на "круглом столе", посвященном Дням славянской культуры и письменности и организованном Центром истории славянских литератур до 1945 г. Об интересе к мероприятию свидетельствовало участие в нем сотрудников как всего Отдела истории славянских литератур (в том числе и работающих в Центре по изучению современных литератур Центральной и Юго-Восточной Европы), так и Отдела истории культуры славянских народов. Организаторы и участники "круглого стола" не ставили своей целью давать максимально полную информацию о литературной жизни, литературоведении и критике в славянских странах "дальнего зарубежья" с обзором и анализом наиболее примечательных работ в этой области. Для этого нужно было бы подготовить специальный сборник и провести крупномасштабную конференцию, для чего нет еще, к сожалению, подходящих условий. Выступления на "круглом столе" 10 июня 2003 г. были своего рода "попутной песней" для его участников, специалистов по разным литературам. Каждый из них работает в своей области, имеет свое "амплуа" и свой круг чтения. Учитывая это обстоятельство, а также недоступность многих зарубежных изданий и роль случая в обеспечении ими, было решено исходить в подготовке выступлений из собственных интересов и возможностей, не стремясь к полноте картины и не стесняясь субъективности информации.
На заседании были названы многие имена и работы зарубежных коллег, но еще больше имен и трудов остались неназванными, что никак не связано с их значением и местом в национальной (и европейской) науке о литературе. Одни доклады тяготели к общему освещению литературной жизни в стране, другие - к анализу отдельных произведений, но все они существенно расширяли кругозор участников, показывая - несмотря на субъективную выборочность материала - некоторые объективные и общие тенденции, проявившиеся в современном литературоведении (и критике) разных славянских стран. В результате из комплекса выступлений сложилась, пусть не полная, но наглядная картина зарубежного славистического литературоведения последнего десятилетия, на которую полезно взглянуть и читателям журнала. Очередность
стр. 93
докладов и сообщений отвечала принятому в некоторых наших трудах "географическому" принципу освещения материала: от западных - к литературам южных славян.
В. В. Мочалова. Польское литературоведение исключительно богато, это обусловлено мощной академической традицией, сочетающейся с известным литературоцентризмом польской культуры.
Дать хотя бы краткий обзор новейшей научной литературы весьма затруднительно, настолько она разнообразна и обширна 1 . Поэтому мы остановимся лишь на некоторых изданиях последних лет, которые так или иначе оказались в поле зрения, стали доступными благодаря командировкам в Польшу и щедрости коллег (им за нее - сердечная благодарность).
Бережное внимание к культуре, систематизм, планомерность и последовательность в ее изучении, неслучайность исследований - характерные признаки польской литературоведческой школы. Это бросается в глаза и при знакомстве с такими масштабными серийными изданиями, как энциклопедические словари, посвященные отдельным литературным эпохам (см., например, такие серийные выпуски: [1]), с биобиблиографическим справочником польских писателей - от начала письменности до рубежа XIX-XX вв. [2] или библиографией неподцензурных публикаций [3], выходящими наряду с публикуемым с 1963 г. многотомным библиографическим словарем "Новый Корбут" [4], который, в свою очередь, продолжает масштабный труд "Польская литература" Г. Корбута [5]. Институт литературных исследований ПАН издал многотомный труд, посвященный спорным фигурам современной литературы [6].
Поражает своим размахом программа научного издания текстов. Наряду с известной серией "Национальная Библиотека", непрерывно публикующейся уже более 80 лет, с 1991 г. выходит серия "Польская Библиотека", а с 1995 г. Институтом литературных исследований ПАН издается "Библиотека старопольских писателей", успевшая уже выпустить 20 томов под общей редакцией А. Карпиньского и К. Мровцевича, с 2000 г. - "Библиотека писателей польского Просвещения".
Систематизм в изучении литературного процесса прошлого и настоящего выражается, в частности, в том, что постоянно выходят обобщающие труды, посвященные истории польской литературы в целом, ее отдельным хронологическим периодам [7], тем или иным эстетическим эпохам (в частности, широко было отмечено столетие литературы Молодой Польши, см.: [8]).
Представляется, что особое место среди этих исследований традиционно занимает романтизм, важнейшая и самая долгая эпоха в польском литературном - и не только - процессе (см., например, [9]). О неслабнущем интересе к программным идеям польских романтиков свидетельствует, в частности, новое дополненное издание соответствующей антологии в серии "Национальная Библиотека" (см.: [10].) Даже сейчас, когда крупнейший знаток этой эпохи М. Янион заявила о конце парадигмы романтической культуры, это, по ее мнению, не означает "конца романтизма" [11. S. 257]. Романтическая литература прочитывается по-новому, подвергается переосмыслению, как свидетельствует ряд новых работ (см.: [12]), например, выпущенный Инсти-
1 Благодарю Виктора Александровича Хорева за ценные дополнения данного обзора, касающиеся исследований литературы XX в.
стр. 94
тутом литературных исследований ПАН сборник "Тринадцать романтических шедевров" [13], отразивший попытки нового прочтения классики (Мицкевича, Словацкого, Норвида, Фредро, Крашевского), ее восприятие в контексте современности, а также представления о сегодняшнем каноне обязательного чтения (ср. также: [14]).
Стимулирующим поводом для публикации новых работ, посвященных этой эпохе, стали юбилейные даты, связанные с ее выдающимися фигурами -200-летие Адама Мицкевича (см. посвященную ему капитальную энциклопедию [15]), 190-летие Юлиуша Словацкого [16] и 150-летие его смерти. Мицкевич предстает в новых публикациях не в юбилейном глянце, а в перспективе уже 200-летней традиции восприятия его творчества, его мысли, становясь неким камертоном в диалоге сменяющихся поколений об универсальном и национальном, о личности и сообществе, искусстве и науке, действии и созерцании [17]. Несмотря на то, что труды о Мицкевиче могли бы составить целую библиотеку, парадоксальным образом его жизнь и творчество все еще таят в себе некую притягательную загадочность, и слово "тайны" присутствует как в названии сборника материалов приуроченной к юбилею конференции, так и в заголовках и содержании вошедших в него исследований [18].
Новое прочтение декларируется участниками юбилейной конференции, посвященной другому романтическому "поэту-пророку": сборник ее материалов озаглавлен "Современный Словацкий" [19]. (Эта тенденция к новому прочтению заметна и в исследованиях творчества других романтиков; ср., например [20].) Каждый из авторов избирает свой аспект интерпретации поэзии и прозы Словацкого - ориентализм, ирония, наркотики, постмодернизм, интертекстуальность (ср. также посвященную этому аспекту монографию [21]), экспрессионизм, европеизм [22], театральность и т.д., - побуждая усомниться в возможности как-то гармонизировать эти столь различные направления, найти их общий знаменатель. "Современный" Словацкий, по признанию редактора сборника, предстает во всей своей ироничной неоднозначности, в ошеломляющем разнообразии, что делает его живое присутствие в эпохе деконструкции и постмодернизма вполне естественным. Исследователи отмечают, что Словацкий, трагически непонятая фигура в своем времени, смог стать провозвестником многих явлений в польской культуре последующих эпох. Во времена модернизма в нем видели недвусмысленного представителя "искусства для искусства", сегодня европейского читателя (и писателя) в нем привлекают, в частности, открытая форма, отсутствие финала, наличие нескольких вступлений, интертекстуальность.
О неослабевающем интересе польских исследователей к Словацкому свидетельствуют работы как монографического характера [23], так и посвященные отдельным проблемам его творчества [24], а ставший классическим труд Ст. Треугутта о поэме "Беневский" вышел вторым изданием [25].
Вообще можно отметить тенденцию к переизданию наиболее значительных литературоведческих трудов - помимо уже указанных, следует упомянуть и серию "Классики современной польской гуманитарной мысли", выходящую при поддержке Министерства национального образования под общей редакцией А. Новаковского. Так, событием стал выход в свет двух первых томов избранных трудов М. Янион, одного из ведущих исследователей польской литературы и культуры (достаточно упомянуть такие ее книжные публикации последних лет, как [26]), истории идей [27]. Первый том [28] вклю-
стр. 95
чает новую редакцию известных книг исследователя, вышедших три десятилетия назад - "Романтизм, революция, марксизм" и "Романтическая лихорадка" [29], причем по замыслу издателей различия прежнего и нового вариантов могут послужить читателю дополнительным материалом для понимания судеб польской гуманитарной науки последних десятилетий и ее связей с мировой мыслью. Во второй том - "Трагизм, история, приватность" [30] вошли работы, также известные по более ранним изданиям [31] и посвященные проблемам трагизма как особой категории отношения к миру ("Конрад Валленрод" Мицкевича, трагизм польской истории, фаустовский миф как антропологическая трагедия), философии истории, в значительной степени анализируемой на материале творчества З. Красиньского, а также различным отражениям в слове (переписка, дневник, автобиография, эссе) приватной экзистенции, взаимодействию "философии жизни" и "теории литературы".
Интерес к "приватности", субъективности, к бытию и переживанию (истории, литературы) частного человека, будь то романтический поэт или его современный исследователь, вообще представляется в современном польском литературоведении заметной тенденцией. Так, известная исследовательница польского романтизма проф. А. Витковская посвятила свою книгу "Честь и скандалы" описанию эмиграции как образа жизни, неизбежно придающего иное измерение самому переживанию существования [32]. М. Янион и М. Жмигродская в своем недавно вышедшем исследовании "Одиссея воспитания. Гетевское видение человека в "Годах учения и странствий Вильгельма Мейстера"" [33], открывающемся словами: "Человека должен более всего интересовать человек", стремятся объединить прочтение романа, "врастание в него" - с "вырастанием за пределы себя", с гуманистической трансценденцией. Именно Гете положил начало процессу эмансипации суверенной личности, творящей современную духовность, которая "освящает" все человеческое, и потому он смог стать опорой во времена кризисов, отрицающих человеческие ценности и достоинство. Поэтому роман Гете оказался и объектом размышлений авторов этой достойной внимания книги, в основу которой легли материалы проводимых ими в 1990-е годы семинаров (включая и тексты их слушателей) в Польской Академии наук, в Варшавском и Ягеллонском университетах.
Одно из проявлений этой тенденции к "приватизации" литературы можно усмотреть и в попытке выдающегося польского поэта, нобелевского лауреата Ч. Милоша (упомянем хотя бы некоторые посвященные ему исследования: [34]) дать собственную картину развития польской литературы [35], и в его постулате "приватных обязательств по отношению к польской литературе", весьма яркой и последовательной реализацией которого представляется творчество известного исследователя, а также поэта М. Барановской. От антологического жанра, позволяющего путем отбора текстов представить свой собственный выбор и взгляд на поэзию, которую она любит [36], М. Барановская переходит к непосредственному высказыванию, издав книгу о нобелевском лауреате В. Шимборской [37] (Шимборской посвящены и другие исследования [38]), где тонкий анализ сочетается с очень личным прочтением ее стихов, а затем публикует свою собственную "Приватную историю поэзии" [39], где интерпретация текстов подчинена субъективности дневникового жанра, что создает неповторимо индивидуальный симбиоз жизни и литературы, точнее -бытия в литературе.
стр. 96
Возможно, и заметный в польском литературоведении интерес к интердисциплинарным исследованиям, особенно к психологической перспективе рассмотрения литературного текста, допустимо связать с данной тенденцией [40].
Значимость и своеобразие личности исследователя могут быть подчеркнуты и благодаря давней академической традиции издавать сборники статей, посвященные юбилеям видных ученых. Два недавно вышедших значительных труда обогатили исследования польского романтизма, интерпретации соотношения "поэзии" и "правды", литературы и истории. Один из них - "Зеркала истории" - коллеги из Института литературных исследований ПАН посвятили 50-летию научной деятельности профессора М. Жмигродской [41], открыв его изысканным историко-литературным эссе М. Венчика с подчеркнуто личной адресацией - "Шесть тостов для Пани Профессора". (В 2002 г. в память М. Жмигродской Институт литературных исследований издал ее книгу: [42].) Другой труд - "Романтизм. Поэзия. История" [43] посвящен 55-летию научной работы проф. З. Стефановской. М. Гловиньский в предисловии пишет о ней: "Воплощение столь необычных и рискованных идей может себе позволить лишь мастер. Тому, кто знает З. Стефановскую лично, конечно, известно, что она обладает даром использовать необычные идеи и в устной беседе, что в самых разных ситуациях она способна найти элегантную форму, часто окрашенную иронией, но проникающую в сущность вещей" [43. S. 9].
Юбилею исследователя литературы и культуры XX в. А. Бродской посвящен сборник, также выпущенный Институтом литературных исследований [44].
Говоря об исследованиях литературы и культуры романтизма, нельзя не упомянуть серьезные работы Э. Кисляк ("Царь-труп и Король-Дух. Россия в творчестве Словацкого") [45], А. Новака ("Между царем и революцией. Исследование политических представлений и позиций Великой Эмиграции по отношению к России. 1831 - 1849") [46], М. Зелиньской ("Поляки, русские, романтизм") [47], представляющие собой новое осмысление далеких от однозначности и имеющих долгую историческую и исследовательскую традицию межкультурных взаимоотношений.
Если обратиться к более поздним временам, следует упомянуть о неугасающем интересе к трем великим именам прошлого века - Б. Шульцу [48], С. Виткевичу [49], В. Гомбровичу [50], к творчеству видных польских поэтов (см., например [51]), к теоретическим построениям на историко-литературном материале [52]. Осветить польские работы по теории литературы здесь не представляется возможным, так как это вообще масштабная тема, заслуживающая специального обзора. Помимо упоминавшихся выше в разных контекстах трудов, следует отметить книги Г. Маркевича [53], чье собрание сочинений также сейчас издается.
Завершая этот по необходимости беглый обзор, хотелось бы отметить и ощутимое стремление польских ученых к объемному и цельному осмыслению национальной культуры, к преодолению разрывов и белых пятен, что побуждает патриархов польской гуманитарной науки беспокоиться о книгах, которые могли бы выйти, но по тем или иным обстоятельствам отсутствуют на карте культуры. Об этом думал К. Выка, о не вышедших (планировавшихся на 1940 г.) книгах писал Г. Маркевич в своем эссе "Литературный сезон, которого не было" [54], этому посвятил недавно свою статью профессор Я. Тазбир [55.
стр. 97
S. 338 - 348] (первый том избранных трудов которого недавно вышел в Кракове в серии "Классики современной польской гуманитарной мысли" [56]).
Это беспокойство по поводу несостоявшегося в неменьшей степени свидетельствует о глубоком внимании к национальной культуре, служит обеспечению сохранности ее ценностей, чем бегло обрисованные здесь системность и последовательность в ее изучении, "состоятельность" польской науки о литературе.
С. А. Шерлаимова. Чешская словесность обладает богатыми традициями как в собственно художественной области, так и в области литературной теории и критики. Проблемы назначения и роли литературы глубоко волновали Т. Г. Масарика при осмыслении отечественной и мировой истории и конкретных политических целей. Можно назвать целый ряд имен выдающихся чешских теоретиков литературы и критиков, таких, например, как Ф. Кс. Шальда. Пражский структурализм (Я. Мукаржовский) во многом предвосхитил более известный в международном масштабе структурализм французский. Любопытен и тот факт, что большинство крупных чешских писателей активно выступали как критики и теоретики искусства. В XX в. это можно сказать и о К. Чапеке, и о В. Незвале, ближе к сегодняшним дням - о М. Кундере. Вместе с тем эстетическая теория и критика переживали, как и литература, периоды серьезных кризисов, сомнений, "кризисов критериев".
После поражения реформаторского движения "Пражской весны", когда литература и литературная печать играли исключительно важную роль в плане формирования общественного сознания, наступило двадцатилетие так называемой нормализации и "расколотой литературы" (официальная, самиздат, литература эмиграции), что особенно тяжело отразилось именно на критике. В стране, издавна славившейся разветвленностью литературной прессы, выходил единственный чешский литературный журнал "Literarni mesicnik" с ограниченным числом авторов (Г. Грзалова, Ш. Влашин, М. Благинка, В. Рзоунек и др.), да и те находились под бдительным партийным контролем, который распространялся и на скудные культурные рубрики общественно-политических журналов и газет. Цензура в Чехии была в те годы гораздо более жесткой, чем, к примеру, в соседней Польше. К. Хватик, выступая в 1981 г. на одном из семинаров литераторов- эмигрантов, справедливо констатировал: "Если бы сегодня кто-нибудь в Праге захотел написать в "Literarni mesicnik" (а другого литературного журнала во всей Чехии сегодня не существует) доброе слово о последней книге Кундеры или Шкворецкого, о сборнике стихов Скацела или пьесе Гавела, он оказался бы в тюрьме или сумасшедшем доме. Но стоит поехать в недалекий Краков, город страны того же "лагеря", как там в книгах и учебных пособиях, написанных польскими богемистами, мы увидим положительные оценки творчества тех самых авторов, даже имена которых на их собственной родине запрещено упоминать" [57. S. 36]. (Напомню, что такие же запреты на упоминание имен чешских авторов существовали и в СССР.)
Чешская литературная критика весьма успешно развивалась тогда в эмиграции, в эмигрантских периодических изданиях, например журналах "Svedectvi" в Париже, "Listy" в Риме и др. Среди критиков, пишущих прежде всего о современной литературе, следует выделить К. Хватика (Германия), Г. Коскову (Швеция), П. Тренского (США), С. Рихтерову (Италия). Историю чешской литературы XIX-XX вв. написал А. Мештян (немецкая версия - ФРГ,
стр. 98
1984; чешская версия - "Чешская литература 1785 - 1985" - Торонто, 1987). Постепенно формировалась и самиздатовская критика. Здесь можно отметить, например, М. Юнгманна, бывшего редактора еженедельника "Literarni noviny", который внимательно следил и весьма объективно оценивал произведения не только альтернативной, но и официальной литературы. И. Брабец с коллективом подготовил изданный в 1982 г. в Торонто "Словарь чешских писателей" (с подзаголовком "Попытка реконструкции истории чешской литературы 1945 - 1979", в который вошли авторы, запрещенные в "нормализованной" Чехословакии.
"Бархатная революция" ноября 1989 г. и крах социалистического строя в Чехословакии круто изменили положение в чешской литературе и критике. Была отменена цензура, вышел из подполья самиздат, возникло множество литературных журналов, возвращались на родину авторы-эмигранты. Многие из них остались на постоянном жительстве за границей, но их книги выходили на родине, они участвовали в конференциях и дискуссиях, печатались в журналах. Своеобразное исключение представлял М. Кундера, перешедший в своем творчестве на французский язык, не разрешавший переиздавать некоторые свои прежние книги, в том числе созданный в эмиграции и принесший ему всемирную известность роман "Невыносимая легкость бытия", вообще демонстративно сторонившийся чешской литературной жизни.
Чешская литература, чешская критика обрели свободу слова. На прилавках книжных магазинов вновь появились работы таких видных, ранее запрещенных, исследователей, как М. Янкович, М. Червенка, К. Хватик, М. Юнгманн и др. Но и официальные критики предыдущего периода не были лишены возможности печататься: Г. Грзалова, Ш. Влашин, М. Благинка публиковали свои работы в коммунистических и левых изданиях, хотя, конечно же, они оказались теперь на обочине литературного процесса и их влияние свелось к минимуму.
В стране создались благоприятные условия для развития критики. Было много сделано для восстановления объективной картины чешской литературной истории послевоенного времени. Критическому пересмотру подверглась эпоха социалистического реализма с ее идеологическим диктатом и эстетической нормативностью. Не обошлось и без некоторых перегибов, но не столь резких, как это наблюдалось еще недавно в нашей критике по отношению к советской литературе и крупным советским писателям. Разумеется, и здесь действовали политические предпочтения и память об имевших место несправедливостях, старые симпатии и антипатии. Мне представляется, что это сказывается сегодня, к примеру, на известной недооценке поэтического наследия В. Незвала или некоторых относительно молодых поэтов и писателей периода "нормализации" (К. Сыс, И. Жачек, З. Заплетал и др.) Но главное заключается в том, что вновь утверждено значение таких действительно выдающихся авторов, как Й. Шкворецкий, Л. Вацулик, тот же М. Кундера, В. Гавел, П. Когоут, поэты журнала " Kveten" (за исключением М. Флориана, поэта вполне аполитичного, но принадлежавшего к официальной литературе), была реабилитирована католическая литература и т.д. Изменился сам критический стиль -назову хотя бы блестящие остроумные эссе В. Мацуры. Появились новые версии истории чешской литературы ("Панорама чешской литературы: литературная история от истоков до современности" - Оломоуц, 1994), новые учебники для гимназий, вышел двухтомный "Словарь чешских писателей после
стр. 99
1945 года" (1995, 1998), подготовленный коллективом Института чешской литературы ЧАН под руководством П. Яноушека, в этом же институте идет работа над академической "Историей чешской литературы после 1945 года". Выходят книги о литературе эмиграции и самиздата. Очень ценными следует признать публикации в двухнедельнике "Tvar" архивных материалов Союза чехословацких писателей, которые готовит молодой исследователь из Чешских Будеевиц М. Бауэр. За современным литературным процессом под историко-литературным углом зрения внимательно следят, активно выступая в печати, А. Гаман из Пльзни, Л. Махала из Оломоуца (назову хотя бы последнюю монографию Махалы "Литературный лабиринт. Баланс посленоябрьской прозы", изданную в Праге в 2001 г). Оживились исследования по истории и теории чешского структурализма, по развитию его традиций (фундаментальные работы М. Червенки о чешском стихе, "Структуральная эстетика" К. Хватика и т.д.). Интенсивно работают над новыми трудами такие известные теоретики, как З. Матхаузер и Д. Годрова.
Вместе с тем современная критика, как и литература в целом, оказалась в состоянии своего рода кризиса с точки зрения поиска новых путей, выработки программы, понимания назначения и роли литературы в современном обществе. В очередной раз подтвердилась иллюзорность излюбленного многими теоретиками и критиками тезиса о том, что к расцвету ведет полное освобождение искусства от всех внеэстетических задач и обязательств. Тысячи раз преданая анафеме идеология в том или ином варианте обнаруживалась практически во всех произведениях, кроме разве что бездумно- развлекательной массовой продукции. Такой же иллюзией оказался постулат о воссоединении после "бархатной революции" всех трех ветвей расколотой литературы в нечто единое. В статье 1993 г. П. Яноушек, сетуя, что "у нас нет ярких литературных событий", писал: "Наша литературная жизнь черезчур раздроблена... Если до недавнего времени чешская литература была насильно расчленена на три ветви-течения, сегодня она распадается на множество отдельных групп. Это не проблема - организовать новую группу, но это значит, что мы, как и все прочие, будем играться только на своем песочке. Мы, которые разговариваем друг с другом, конечно, имеем свои убеждения, своих святых и своих проклятых, но какое нам дело до всех остальных? Зачем идти на конфронтацию с ними? Вообще зачем с ними как-то общаться? Зачем их читать... все равно ведь все не охватишь. Убедительное доказательство этого - наши журналы: по большей части их читают только те, кто в них печатается" [58. S. 97].
Яноушек несколько преувеличивал разъединенность современной чешской литературы и невнимание критиков к мнениям своих собратьев по профессии, но все же полнокровная литературная жизнь, подобная ситуации межвоенного периода, если и вызревает, то очень медленно. Однако это не значит, что вообще нет литературных споров. Уже в самом начале 1990-х годов обозначились разные оценки, например, таких наиболее характерных для современной прозы направлений, как автобиографизм нового типа или постмодернизм. Надо заметить, что, хотя элементы постмодернизма отчетливо проявились в отдельных прозведениях всех ветвей чешской прозы предыдущего периода, критики и теоретики относились к этой проблематике с меньшим интересом и энтузиазмом, чем в ряде других постсоциалистических стран. Самым рьяным проповедником (и практиком) постмодернизма выступил И. Кратох-
стр. 100
вил, который горячо приветствовал "обновление хаоса в чешской литературе". В статье 1992 г. он писал: "Хаос - это понятие, которое из языка чешской публицистики известно нам в значении сумятицы и беспорядка. Но в своем самом первичном смысле оно обозначает также начало, пространство, в котором начинается нечто, пусть в ту минуту еще не ясно (нераспознаваемо), что именно начинается и в каком направлении оно будет развиваться" [59. S. 83]. Как самое плодотворное направление Кратохвил воспринял постмодернизм: "Это литература хаоса, т.е. начала. И сегодня это единственное действительно живое течение" [59. S. 84]. Но с Кратохвилом не соглашался Юнгманн, который был склонен в хаосе видеть именно хаос, указывал на расхлябанность критериев современной критики: "То, что одному кажется наступлением безответственной болтовни, другой воспринимает как художественный прорыв, как отважный поиск новой красоты, неких сегодняшних "цветов зла"" [60. S. 124].
Постепенно в чешской критике возникают все более оживленные полемики по проблемам того же постмодернизма, который все больше утрачивает популярность не только среди читателей, но и среди самих писателей. Идут споры между отдельными изданиями, например между журналом "Tvar" и весьма задиристым "Критическим приложением" к журналу "Revolver Revue", сталкиваются мнения разных критиков по поводу одного и того же произведения. Так формируется нормальный "литературный быт", способный стать основой плодотворного развития и литературной критики, и самой литературы.
Л. Н. Будагова. Время, наступившее в литературоведении Чехословакии после "бархатной революции" 1989 г., можно условно охарактеризовать как время "возвращений".
Включаются в научную жизнь страны, в легальное творчество, литературоведы, не прошедшие партийных чисток периода "нормализации" и лишенные права заниматься своей профессией. Сотрудниками Института чешской и мировой литературы ЧАН (позже он преобразуется в Институт чешской литературы), директором которого в начале 1990-х годов избирается З. Пешат, крупный специалист по чешской поэзии XX в., вновь становятся бывшие изгои, талантливые ученые М. Червенка, М. Янкович, И. Брабец, Е. Штросова и другие ученики и последователи Я. Мукаржовского и Ф. Водички, основоположников литературоведческого структурализма.
Одновременно происходит возвращение в активный фонд национальной культуры, в сферу исследований запрещенных или полузапрещенных прежде писателей, эмигрировавших после февраля 1948 г. (Я. Чеп, М. Соучкова и др.), августа 1968 г. (И. Шкворецкий, М. Кундера, П. Когоут и др.) или не помышлявших об эмиграции, но просто чем-то не угодивших режиму (писатели-католики Я. Заградничек, Я. Дурих, Б. Фучик, "руралисты" Й. Кнап, Й. Кршелина, ученый и критик В. Черный, один из лидеров чешского антифашистского Сопротивления, не поддержавший послевоенной культурной ориентации на Восток, и т.д.). Стараниями литературоведа И. Травничека впервые выходит собрание сочинений и двухтомная корреспонденция Я. Заградничека (1905 - 1969), крупнейшего поэта католического направления, который просидел в тюрьме с 1951 по 1960 г. и был под запретом с 1969 г. Вышла серия сборников "Блуждание во времени и пространстве - Ярослав Дурих, знакомый и незнакомый" (Градец Кралове, 1997), "Конференция о творчестве Яна Чепа" (Оло-
стр. 101
моуц, 1998) и другие книги, способствующие освоению творчества замалчивавшихся писателей. Настоящим открытием стало творчество М. Соучковой (1899 - 1974), мастера чешской прозы и блестящих литературных пародий. Получив известность еще в конце 1930 - начале 1940-х годов, после войны она практически не упоминалась в литературных словарях, даже в таком основательном и демократичном, как "Словарь чешских писателей" (1964). Сейчас публикуется собрание ее сочинений, а Институт чешской литературы выпустил книгу "Милада Соучкова - незнакомый человек" (Прага, 2001). Частота употребления слова "незнакомый" в литературоведении отражает стремление ликвидировать белые пятна в чешской литературе, познакомиться с незнакомым, открыть неизвестное в известном. Здесь показателен сборник "Незнакомые (авторы) - незнакомые (тексты)" (Градец Кралове, 1999), концентрированно отразивший эти тенденции. Вот темы некоторых статей: И. Славик "Белые пятна в истории чешской литературы", К. Билек "Забытые и забываемые в Старых Градах" (там расположен архив Музея чешской письменности), А. Гаман "Забытый роман Св. Чеха "Икар"", А. Феттерс "Сигизмунд Боушка (поэт католической модерны. - Л. Б. ) глазами корреспонденции", М. Травничек "Скрытая жизнь творчества Яна Чепа".
Наблюдается плюрализм в методах анализа литературы. Широко используется опыт структурализма и постструктурализма, чему способствует, в частности, основание серии "Библиотека структурализма". Но не предаются забвению и традиции других школ - биографической, психологической, социологической и т.д. Симптоматично в этой связи издание (2001) рукописи известного слависта и компаративиста К. Крейчи (1904 - 1979) "Социология литературы" (1944), способствующей утверждению комплексных подходов к предмету исследований. Это подчеркивается и во вступительной статье И. Поспишила и М. Зеленки "Закономерности социологического метода и компаративистские импульсы К. Крейчи межвоенного периода: между социологией и структурной эстетикой".
Обновленные концепции и картины (в сторону большей полноты и объективности) национального литературного процесса находят отражение в новых "Историях" чешской литературы, энциклопедиях и словарях. Литературоведы как бы стремятся поскорее обобщить и сделать всеобщим достоянием результаты идеологического раскрепощения гуманитарных наук, сказавшегося на переоценке ценностей, переосмыслении целых эпох, направлений, отдельных писателей.
Среди книг, где обобщены новые и более полные представления о чешской литературе, стоило бы помимо упомянутых выше назвать "Словарь запрещенных авторов" [61] и "Чешская литература от начала до сегодняшнего дня" [62] - иллюстрированное издание, одинаково интересное и специалистам, и широкому читателю.
Несмотря на официальную ориентацию страны на Запад, не слабеет русистика, традиционно сильное в чешской науке о литературе направление. Один из малых примеров тому - переизданные в 2001 г. "Эссе и статьи о древнечешской литературе" непопулярного в ЧССР исследователя барокко Й. Вашицы (1884 - 1968), где затрагиваются и русские сюжеты - "Значение св. Бориса и Глеба в святовацлавской традиции", "Эпизод из истории католицизма в Москве конца XVII в." и т.д.
стр. 102
Среди последних публикаций в области русистики - книги О. Рыхтарека "Диалог культур. О чешско-русских культурных связях" (1999), где, в частности, речь идет о переводах и интерпретации Чехова, Есенина, Ахматовой, и В. Сватоня "С другого берега. Статьи и эссе о русской литературе" (2002). В ней собраны работы последних двух десятилетий, объединенные стремлением "понять и определить специфику русского духовного развития и связанные с этим особенности русской литературы, в первую очередь романа". Констатируя критическое отношение многих русских мыслителей к Западной Европе, достигшей больших успехов в техническом развитии, но не воодушевленной великими культурно-гуманистическими целями, автор считает эти "эсхатологические наклонности важной чертой русской духовности, но никак не показателем состояния русского общества, значительная часть которого тяготеет к западному образу жизни больше, чем сам Запад". Понимая русскую культуру как одну из сторон европейской культуры, автор видит в ней "критический (самокритический) взгляд Европы на собственные порывы и стремления".
Преимущественно на материале русской литературы и литературоведения написана книга И. Поспишила "Генология и метаморфозы литературы" [63], где литературный жанр - этот способ бытования литературы - выступает как призма рассмотрения ее развития. Большую роль играют чешские русисты и в освоении и популяризации наследия русской послереволюционной эмиграции в Чехословакии.
Отмечая то "новое", что подтверждает необходимость продолжать некоторые старые исследования, нельзя обойти вниманием книгу словака П. Винчера, живущего в Вене, но принимающего активное участие в жизни чешской культуры, "Связи во времени и пространстве. Поэтический авангард, его преодоление и наследие (Чехия, Словакия, Польша)" [64]. Многие положения работы близки взглядам автора этих строк. Например, разделение эпох модернизма и авангарда вместо их слияния в одно понятие "эпоха модернизма", которое нивелирует специфику модернистских и авангардных течений. Хотя между ними и есть преемственная связь, но представители последних находились в оппозиции к символизму и декадансу. Винчер, как и многие, видит в авангардизме способ (сферу) приспособления искусства начала XX в. к бурным переменам в жизни, обществе, общественном и художественном сознании, способ радикальный, с решительным отрицанием культурного наследия и укоренившихся в творчестве условностей и штампов, и это вполне справедливо. Только здесь не хватает оговорки, что радикальный антитрадиционализм на славянской почве больше проявлялся в программах, чем на практике. Резкий на словах, он смягчался на деле, уступая место разумным компромиссам между "новым" и "старым". Некоторые мысли Винчера негласно вторгаются в наши дискуссии начала 1990-х годов - об ответственности авангарда за пропаганду революционной идеологии и инспирацию соцреализма. Винчер относится к тем, кто снимает с него эту ответственность. Он отрицает тезис о фатальной "связи художественного авангарда с социальной революционностью, коммунистической идеологией и левачеством", отмечая, что подобная связь отличала разве что Чехию, где многие интеллектуалы симпатизировали коммунизму. Применительно же к международному авангарду, он говорит лишь о его "антибуржуазной позиции и социальном нонконформизме" [64. S. 10]. Добавим от себя, что и в Чехии, несмотря на левую ориента-
стр. 103
цию виднейших представителей авангарда (Я. Сейферта, В. Незвала, К. Библа, К. Тейге, В. Ванчуры и т.д.), авангард и соцреализм были в полемических отношениях как два разных типа искусства: авангард отстаивал свободу творчества от служебных функций, соцреализм сознательно ставил себя на службу марксизму. Весьма интересно установленное Винчером различие между авангардом - явлением истории культуры и авангардом - явлением истории литературы, конкретно - поэзии. В первом случае он охватывает все сферы искусства, занимается выработкой программ, самоутверждением, привлечением к себе сторонников. Как феномен истории культуры первой трети XX в., он несет на себе печать времени, во многом определяет его атмосферу и уходит вместе с ним. Но как явление истории поэзии он, определяя новизну приемов и средств, не проходит с годами, ассимилируется ею, играет "ключевую роль" в формировании ее современного облика, "ставит на нее свою печать" [64. S. 12]. Считая свой труд, представляющий расширенный и углубленный вариант книги "Поэтика поэтических направлений" (1974), не воспоминанием о прошлых работах, а вкладом в дискуссию о том, чем и как заниматься сегодня, автор подчеркивает актуальность исследований авангарда.
22 августа 2003 г. исполняется 100 лет со дня рождения Р. Веллека (Уэллека), американского ученого чешского происхождения, что определяет злободневность изданной в 1996 г. книги И. Поспишила и М. Зеленки "Рене Веллек и межвоенная Чехословакия. К корням структуральной эстетики" 2 .
В заключение хотелось бы остановиться на истинно современном, подсказанном веком компьютерных технологий начинании Института чешской литературы ЧАН, опередившего здесь всю "континентальную Европу". По инициативе В. Мацуры (1945 - 1999) и сменившего его на посту директора П. Яноушека там ведется большая работа по созданию электронной библиотеки чешской поэзии. Непосредственный руководитель проекта - Б. Сватбова. 3 декабря 2002 г. в Праге состоялась торжественная презентация первого компакт-диска - "Поэзия XIX столетия: от таммовцев - к люмировцам", где собрано 600 произведений (с вариантами) чешских поэтов с полными выходными данными и обширным критическим аппаратом. Это самое полное собрание чешской поэзии позапрошлого века, какого нет ни в одном книгохранилище. Готовится электронный "сборник" чешской поэзии рубежа XIX-XX вв. Можно сказать, что чешские литературоведы начали строить библиотеку будущего, которая не потребует ни помещений, ни стеллажей, но откуда исчезнет и чарующий запах старых книг.
А. А. Тюрина. Мое выступление посвящено обзору вышедших в Чехии за последние несколько лет работ по структурализму и теории литературы. Современная чешская общефилологическая база строится на принципах, традициях и методах научных исследований, заложенных и разработанных в 1930 - 1940-е годы членами Пражского лингвистического кружка. Если говорить о литературоведении, то самым видным и фактически единственным ученым в Пражской школе, перенесшим структуралистические принципы, разработанные изначально лингвистами, на анализ явлений литературы, искусства и на общие вопросы эстетики, был Я. Мукаржовский. Фактически
2 Первой и пока единственной книге чешских литературоведов о своем знаменитом соотечественнике посвящается - по случаю юбилея ученого - специальная статья в этом же номере журнала.
стр. 104
все крупные чешские литературоведы и критики, работающие сегодня - М. Червенка, К. Хватик, М. Григар, З. Пешат и многие другие - ученики и последователи Мукаржовского. В связи с изменившейся в начале 1990-х годов обстановкой стали возможными публикации разноплановых работ чешских и зарубежных авторов о структурализме и по общим вопросам теории литературы. На наш взгляд, наиболее продуктивным и интересным изданием стали здесь книги серии "Библиотека структурализма" (Strukturalisticka knihovna). Это плод совместного труда брненского издательства "Host", нескольких гуманитарных факультетов чешских университетов и министерства культуры Чешской Республики, которое открыло и частично финансирует новую программу поддержки науки и образования в стране.
Первая книга "Библиотеки структурализма" вышла в 1999 г. С тех пор под этим грифом издано 13 книг, которые условно можно разделить на четыре группы.
Одна посвящена Я. Мукаржовскому. К ней относится новый двухтомник его трудов. В первом томе собраны наиболее известные статьи 1930 - 1940-х годов общетеоретического плана по вопросам эстетики, об искусстве, кино, театре [65]. Второй том [66] адресует читателя к вопросам теории литературы и поэтики, а также и анализу художественных текстов чешских авторов.
К той же группе следует отнести книгу М. Григара "Словарь терминов чешского структурализма (общие понятия эстетики и теории искусства)" [67]. М. Григар, выпускник философского факультета Карлова Университета, где он изучал эстетику и богемистику, свой научный путь начинал в Институте чешской и мировой литературы ЧСАН. В 1968 г. он организовал в Риме симпозиум, посвященный проблемам структурного метода, с 1969 по 1993 г. читал лекции о структурализме и чешской литературе в Амстердамском университете. Его книга является первой попыткой обобщения системы понятий Мукаржовского. "Словарь" строится так: Григар выбирает наиболее характерные цитаты из работ Мукаржовского, раскрывающие смысл основных категорий, которыми оперировал ученый (структурализм, структура, эстетическая функция, знак и т.д.), а потом дает свой краткий резюмирующий комментарий. Это одно из наиболее полных и интересных изданий, раскрывающих взгляды чешского ученого.
Вторая группа публикаций - теоретические работы чешских и западных литературоведов о структурализме. Среди них "Структуральная эстетика" К. Хватика [68], представляющая собой обзор и анализ - с позиций структурализма - основных проблем эстетики и искусства. Предложив свое определение эстетики, Хватик исследует это понятие с помощью трех основных категорий Мукаржовского: эстетическая функция, норма и ценность. Далее автор касается семантики термина "художественное произведение", его возможных интерпретаций, рассуждает о специфике искусства и его общественных и исторических аспектах. "Структуральная эстетика" выходит во втором, переработанном издании. Хватик добавил ряд глав, которые отсутствовали в издании 1994 г., расширил библиографию.
Определеный интерес представляет перевод книги английского литературоведа Т. Хоукса "Структурализм и семиотика" [69], вышедшей в Великобритании в 1977 г. и несколько раз переизданной. Книга посвящена истории зарождения и эволюции структуралистического метода от теории Ф. де Соссюра, работ К. Леви-Стросса через русскую формальную школу и француз-
стр. 105
скии структурализм до науки о знаках и англо-американской "новой критики". Автор показывает особенности структурализма как научного метода, новый взгляд на объект, который несет этот метод, и его практическое применение. Это своего рода учебник по структурализму, систематизирующий знания читателя, хорошо знакомого с концепцией структурализма, и просвещающий непросвещенных. Сам автор - профессор Уэльского университета, специалист по творчеству Шекспира, и данная книга - самое большое его сочинение теоретического характера. В чешское издание книги включено подготовленное И. Осольсобе и И. Травничеком приложение работ чешских и словацких последователей структурализма.
Книга американской исследовательницы С. Риммон-Кенон "Поэтика повествования" [70] представляет собой систематизированный взгляд на нарратологическую теорию XX в. Автор подробно останавливается на русском формализме, французском структурализме, англо-американской "новой критике", Тель-Авивской школе и феноменологии чтения. Риммон-Кенон исследует данную проблематику не хронологически, а через анализ нарративных составляющих, таких, как время, событие, фокализация, характеризация, повествование, текст, чтение и т.п.
Еще одно издание, на котором следует остановиться, принадлежит перу Л. Долежела, чешского ученого, который живет и работает в Канаде. "Главы из истории структуральной поэтики" [71] - это попытка подробно исследовать ход развития различных методологий, показать, как менялось восприятие литературного текста в эпохи, о которых сейчас говорят как об этапах формирования основных проблем поэтики, определивших специфику западного структурального мышления. Охватывая огромный исторический период - от Аристотеля до Пражского лингвистического кружка, автор пытается реконструировать ту почву, в которой можно найти зародыши современных методов анализа литературы и ее теоретических осмыслений. Книгу также можно рассматривать как своего рода "теоретический путеводитель" для поисков потенциально возможных подходов к исследованию современной поэтики.
Если сравнивать упомянутые выше издания чешских авторов и их западных коллег, то легко заметить разницу в восприятии ими истории развития структурализма. Западные исследователи выделяют, в основном, три глобальные стадии эволюции данного метода: Женевскую школу лингвистики -русский формализм - французский структурализм, а Пражский лингвистический кружок рассматривается лишь как переходный период между теорией ОПОЯЗа и французским структурализмом. Чешские же литературоведы считают деятельность ПЛК ключевым моментом в эволюции методологии структурализма, а идеи французских ученых 1960 - 1970-х годов трактуют не как вершину, а как второй, равный по достижениям этап развития структурализма в гуманитарных науках. Фактически все издания чешских литературоведов, посвященные Пражской школе, кроме научных подспудно имеют еще и идеологическую задачу - возродить в сознании современного научного сообщества ту роль, которую сыграли работы ученых ПЛК в становлении структурализма как научного метода.
К третьей группе изданий серии "Библиотека структурализма" относятся антологии, представляющие разные литературоведческие школы. Во-первых, это издание "Знак, структура, повествование. Избранные работы по французскому структурализму" [72], включающее в себя программные статьи самых
стр. 106
известных парижских ученых 1960 - 1970-х годов - Р. Барта, А.-Ж. Греймаса, К. Бремона, Ц. Тодорова, Ж. Женетта и многих других. Во-вторых, книга "От поэтики к дискурсу - избранные работы по польской литературной теории 70 - 90-х годов XX века" [73], где представлены исследования по структурализму и семиотике 12 польских авторов (Е. Барцежана, Е. Чаплеевича, М. Гловиньского, В. Калаги, Е. Кузьмы, Г. Маркевича и др.). В-третьих, сборник статей "Читатель как призыв. Избранные статьи констанцской школы рецептивной эстетики" [74], который содержит канонические работы классиков немецкой рецептивной школы Г. Р. Яусса, В. Изера, Р. Варнинга, Р. Лахман, Ю. Штридтера и К. Штирле. К изданию готовятся сборники работ по семиотике словацких авторов и статей представителей тартуской школы.
Последнюю группу изданий составляют монографические работы на разные темы современных чешских литературоведов и критиков. Здесь можно назвать двухтомное сочинение М. Червенки "История чешского свободного стиха" [75]. Автор прослеживает эволюцию чешского верлибра, начиная с символизма рубежа XIX-XX в. и вплоть до современности. В конце книги автор констатирует кризис вольного стиха в современной поэзии и рассуждает о дальнейшем развитии чешской поэтической традиции.
Книга И. Вельтруского "Драма как поэтическое произведение" [76] впервые увидела свет в 1942 г., но из-за цензуры была во многих местах урезана. Теперь она опубликована в полном варианте. Вельтруский применяет структурный метод своего учителя Я. Мукаржовского к материалу чешской и мировой драматургии и исследует драму как часть словесного искусства. Книга снабжена подробным комментарием И. Осольсобе, по которому можно судить о развитии теоретических взглядов автора в дальнейший период его жизни уже за границей.
Краткий обзор данной серии показывает, что в последние годы чехи пытаются восполнить пробел, возникший в чешском литературоведении после Второй мировой войны, когда структурализм был объявлен "буржуазной наукой", работы о нем печатались в урезанном виде или не издавались вовсе. Серия "Библиотека структурализма" помогает понять, какие проблемы интересуют чешских ученых, на какой методологической базе основываются многие исследования, а также ознакомиться с достижениями зарубежных коллег и увидеть проблематику структурализма в более широкой перспективе.
Ю. В. Богданов. В 1984 г. вышел из печати объемистый том "Истории словацкой литературы (1918 - 1945)", подготовленный усилиями ведущих сотрудников Института литературоведения Словацкой АН. Тем самым был завершен главный магистральный проект, который с 1953 г. (года основания Института) находился в центре его научно- исследовательской деятельности. Пятитомный синтетический труд, не имевший аналогов в национальной культуре, вобрал в себя результаты многолетних конкретных исследований и был заслуженно признан важнейшим достижением словацкого литературоведения. Правда, надо сказать, что по первоначальному замыслу издание предполагалось увенчать шестым томом, посвященным литературе социалистического периода. Об этом еще в 1965 г. в предисловии к третьему тому ("Литература второй половины XIX столетия") сообщал один из основных авторов "Истории" и в ту пору директор Института И. Кусы (1921 - 2000). Но уже к моменту неимоверно затянувшегося выхода четвертого тома "Литература на рубеже XIX-XX вв." (1975), написанного двумя авторами - И. Кусы и
стр. 107
С. Шматлаком (р. 1926), Институт отказался от идеи создания "социалистического" тома. "...Следующий, пятый том, в котором будет представлена литература 1918 - 1948 гг. и которым завершится проект академической истории словацкой литературы, выйдет не позже 1978 г., ибо рукопись находится уже в стадии редактуры", - говорилось в рецензии на четвертый том одного из авторов пятого тома "Истории", сотрудника Института Ю. Ноге [77. S. 88]. А между тем заключительный том появился лишь спустя девять лет и был доведен только до 1945 г.
За всеми этими перипетиями отчетливо угадываются обстоятельства далеко не научного порядка. После августа 1968 г., в обстановке так называемой нормализации, все академические учреждения были подвергнуты не только кадровой чистке - под жесткий идеологический контроль, особенно в сфере общественных наук, были поставлены и основные направления исследовательской работы. Чем ближе к современности оказывались проблематика и объекты исследований, тем неумолимее действовали ножницы идеологической селекции, цензурные запреты даже на упоминание "нежелательных" фактов, событий, имен. От ученых требовалась вполне определенная дисциплина мышления, выстраивание схоластических конструкций, призванных обосновывать очередную "правоту" партийной линии. В атмосфере "самодовольного презентизма" (С. Шматлак, 1996) объективное, сколько-нибудь масштабное, целостное исследование современных процессов, происходивших в обществе, культуре, литературе, становилось попросту невозможным.
После 1989 г. именно задача пересмотра основных тенденций литературного развития в XX в. была признана наиболее актуальной. В предшествующей литературоведческой практике весь литературный процесс XX в. было принято рассматривать с приоритетным выделением творчества писателей социалистической ориентации, представлявших социалистический реализм в словацкой литературе. Эта линия признавалась определяющей и наиболее перспективной, от нее шел отсчет всех прочих, менее значимых или заведомо ущербных направлений. "Историю литературы XX в. и в особенности после 1945 г., - подчеркивал новый директор Института словацкой литературы САН П. Заяц, - недостаточно будет лишь дополнить некоторыми, ранее вычеркнутыми из нее именами или ограничиться переоценкой тех или иных произведений, необходимо изменить саму концепцию подхода к литературе. Нужно видеть историю в ее естественном плюрализме... или, говоря о периоде после 1948 г., как историю, в которой этот естественный плюрализм был редуцирован, минимизирован либо попросту исключен. Мы должны вернуться к истории словацкой литературы, к конкретному материалу и заниматься им неидеологически" [78. S. 15].
На протяжении последнего десятилетия в периодическом органе Института, журнале "Slovenska literatura", публикуются исследовательские статьи по отдельным проблемам литературного процесса после 1945 г., свидетельствующие о подготовке к написанию будущего труда. Но путь этот долог, а потребность в обновленном освещении словацкой литературы второй половины XX в. ощущается все острее, особенно в преподавательской практике. В связи с этим в Институте была составлена трехтомная антология литературных произведений - своего рода выборка из наиболее характерных прозаических, поэтических, драматургических и эссеистско-критических текстов, созданных в 1939 - 1997 гг. и снабженных современным литературовед-
стр. 108
ческим комментарием. Антология "Читаем словацкую литературу" (т. I, II -1997, т. III - 1998), предназначенная прежде всего для учителей-словесников, призвана помочь сформировать у широкого круга читателей "новое, неидеологическое представление о словацкой литературе на базе элементарной ориентации в ее подлинных и - соответственно - мнимых ценностях" [79. S. 248]. Целям восполнения и популяризации художественных ценностей современной литературы служит и специальная подготовленная сотрудниками Института серия книг - монографических портретов ведущих писателей, творчество которых не получало ранее достойной интерпретации и оценки. В этой серии уже вышли из печати книги, посвященные творчеству П. Груза, Л. Фелдека, Д. Митаны, Р. Слободы, И. Кадлечика, Д. Душека, объявлены к изданию Д. Татарка, П. Виликовский, Я. Ондруш, Я. Йоганидес и др.
Заметным событием в сфере академического литературоведения Словакии был выход в свет в 1988 г. фундаментальной "Истории словацкой литературы от средневековья по современность", написанной одним из ведущих сотрудников Института С. Шматлаком. Автору, по общему мнению рецензентов, удалось сделать то, что не удавалось в полной мере осуществить его предшественникам: развенчать комплекс исторической "молодости" словацкой литературы, показать и доказать на основе существующих текстов относительную непрерывность ее существования и развития - в разных языковых обличиях - от эпохи старославянской письменности, связанной со свято-апостольской миссией Кирилла и Мефодия в Великой Мораве, до начала национального возрождения и первых попыток конституирования словацкого литературного языка в конце XVIII в. Высоко расценивались и разделы, посвященные литературе XIX - начала XX в. На общем фоне яркого развернутого изложения литературной истории (около 500 страниц текста) скупым, формальным привеском выглядели лишь заключительные разделы по межвоенному и социалистическому периодам. И это было тем более удивительно, поскольку Шматлак много и продуктивно работал как раз по литературе XX в.
Десять лет спустя эта "История словацкой литературы" была переиздана в двух томах. И если первый том (1997), посвященный эпохе средневековья, практически не претерпел изменений, то второй том (2001), включивший в себя XIX-XX вв., оказался доведен лишь до 1948 г., причем раздел 1918 - 1948 гг. был фактически заново - с обновленных методологических позиций - написан автором (вместо 50 - 200 страниц текста). С. Шматлак назвал своим "прегрешением" перед читателями включение последней главы под названием "Литература в эпоху строительства социализма" в первое издание книги и в постскриптуме ко второму изданию откровенно объяснил свою позицию: "Автор отказывается от амбиций систематического изложения литературного процесса второй половины XX в., и это не самооправдывающая резиньяция, а выражение смиренного осознания собственной историографической некомпетентности по отношению к данному периоду. Автор сам был на протяжении 40 лет более или менее активным участником процесса... и потому не чувствует себя вправе взять на себя роль его объективного историографа" [80. S. 534]. Доскональное изучение и историко-литературная систематизация периода 1940 - 1980-х годов закономерно ложится на плечи следующих поколений словацких литературоведов.
стр. 109
Наряду с национальноориентированным литературоведением в Словакии успешно развиваются компаративистские исследования. Функцию систематического изучения инонационального литературного контекста выполняет Институт мировой литературы Словацкой АН (после расформирования на волне "нормализации" в 1973 г. предшествующего Института мировой литературы и языков он был восстановлен в 1991 г.). Широкое международное признание получила в 1990-е годы теория межлитературности, разработанная в Институте коллективом ученых под руководством Д. Дюришина (1929 - 1997). Шеститомная серия трудов "Особые межлитературные общности", подготовленная в содружестве с учеными целого ряда стран, ввела в обиход словацкого литературоведения не только малоизвестный богатый материал, но и сумму новых представлений о взаимосвязи между отдельным и всеобщим в мировой литературе. Один из томов серии "Специфика литературных отношений. Проблемы изучения общности славянских литератур" явился плодом сотрудничества между Институтом славяноведения и балканистики РАН и словацким Институтом мировой литературы. В предисловии к этому труду Д. Дюришин с законной гордостью писал: "Мы испытываем чувство удовлетворения от сознания того, что именно в Братиславе зародилась сама идея дефиниции межлитературной общности как определенного исторического и теоретического единства на путях исследовательского восхождения от национальной или иной отдельной литературы к высшему целому - мировой литературе" [81. С. 3].
Поистине огромная работа ведется в Институте (директор Я. Кошка) в области теории и истории переводческого дела в Словакии. Шесть томов постоянной серии "Краткая история художественного перевода в Словакии", вышедших на протяжении 1994 - 2002 гг., дают динамичную и во многом неожиданную в своей многослойности картину восприятия русской, румынской, венгерской, хорватской, итальянской литератур в словацкой культуре XIX-XX вв. Как перечисленные, так и многие другие исследования, ведущиеся в Институте, объективно способствуют преодолению реликтов изоляционизма, корректируют характерную для традиционного - национальноориентированного - литературоведения оппозицию национального (особенного) и межлитературного (общего).
Л. Ф. Широкова. Общественно-политические перемены в Словакии рубежа 1980 - 1990-х годов непосредственно связаны со сферой культуры и науки: с одной стороны, они были во многом подготовлены их внутренними процессами, усилиями их представителей, а с другой - открыли новые возможности и перспективы для реализации творческого потенциала нации, осмысления опыта недавнего прошлого. Свобода от идеологических тисков времен "реального социализма" стала главным позитивным моментом культурного развития Словакии последних лет. Новые явления и тенденции, рожденные этим ощущением расширившегося пространства, проявились не только в художественной литературе, но и в области литературоведения и литературной критики. Примеры тому можно найти, в частности, на страницах трех наиболее представительных, имеющих свою историю и традиции литературных журналов. Это "Slovenske pohl'ady", старейший словацкий литературный и литературно-критический журнал, основанный в 1881 г., "Romboid" (издается с 1966 г.), ориентированный на современную поэзию, прозу, эссеистику и теорию лите-
стр. 110
ратуры, и академический литературоведческий журнал "Slovenska literatura" (издается с 1954 г. Словацкой Академией наук).
В начале 1990-х, в первые годы после "бархатной революции", одной из самых острых и актуальных тем публикаций стал пересмотр принятой в недавние годы системы ценностей, коррекция угла зрения на определенные явления и фигуры, своего рода восстановление "белых пятен" в литературе. Вместе с тем звучали и предостережения от излишней запальчивости, огульности в переоценках. Так, известный литературовед Ю. Ноге призывал "не заменять одни белые пятна другими, одни сконструированные концепции другими, столь же сконструированными", поскольку "...литература обладает собственной памятью, не подверженной склерозу, - она-то и помогает связать заново порванные нити" ("Slovenske pohl'ady". 1991. N 1). "Связать нити" помогали и журнальные публикации, нередко - блоки статей, посвященные тому или иному писателю, чье имя и творчество ранее по политическим причинам замалчивалось или подвергалось деструктивной критике. Так, появился ряд статей и эссе, целостно освещающих личность и произведения писателя-диссидента Д. Татарки ("Slovenske pohl'ady". 1990. N 3; "Slovenska literatura". 1993. N 2, 3). К 100-летию со дня рождения Й. Цигера-Гронского, одного из крупнейших писателей, вышли многочисленные исследования (в том числе блок статей в журнале "Slovenske pohlady". N 2), представившие с разных точек зрения, а следовательно более объективно, эту яркую и сложную фигуру. Можно упомянуть и ряд статей о драматурге-эмигранте Л. Лаголе ("Slovenske pohl'ady". 1993. N 3), и серию публицистических "реабилитаций" деятелей литературы-диссидентов, в том числе и Д. Татарки, в журнале "Romboid" (1991. N 5), и др.
Стремление восполнить пустовавшие страницы истории литературы, осмыслить возможности более многоцветной художественной палитры, характерное для литературоведения 1990-х годов, выразилось и в более пристальном внимании к современным западным течениям, которые еще недавно могли быть предметом не столько изучения, сколько критического осуждения. Теперь же, например, проблематике постмодернизма посвящаются как отдельные статьи (Т. Жилка в журнале "Romboid". 1990, N 11 и др.), так и целый блок из шести аналитических исследований ("Slovenska literatura". 1990. N 6). Постмодернизм рассматривается их авторами в историко- литературном аспекте (В. Марчок), с точки зрения его философии и теории (Д. Гайко), жанровых трансформаций (Й. Гвищ), специфики выражения авторской позиции в полифоничности текста (Д. Слободник) и др.
Еще одним важным направлением исследований, появившихся в 1990-е годы, стали попытки осмысления на новых идейных позициях и с учетом расширившейся познавательной базы предшествующего этапа в истории словацкой литературы, а именно - литературы послевоенного периода. Разрабатываемая в Институте словацкой литературы САН проблематика нашла отражение в отдельных публикациях его сотрудников - Р. Билика ("Литературная жизнь в Словакии в 1956 - 1989 гг."), Е. Паштековой ("Словацкая проза 1945 - 1962"), З. Прушковой ("Словацкая проза 1960 - 1980-х гг.") в журнале "Slovenska literatura" (1994. N 1 - 3 и др.). П. Заяц в большой статье "Словацкая послевоенная литература между интеграцией и дезинтеграцией" ("Slovenska literatura". 1993. N 4) дает оценку литературного процесса 1945 - 1989 гг. с точки зрения его противоречий и драматизма, столкновения "естественного плюрализма и ди-
стр. 111
алогичности литературы межвоенного периода с дезинтеграцией и идеологическим монополизмом эпохи социализма.
Текущий литературный процесс представлен в журнальных публикациях весьма полно и многообразно. Это и рецензии, в том числе и проблемные, рассматривающие то или иное произведение в контексте более общих координат и тенденций. Такой характер носят, например, рецензии Ю. Ноге на книгу Р. Слободы "Рубато" ("Romboid". 1991. N 5), Ш. Моравчика на книгу П. Виликовского "Неумолимый машинист" ("Slovenske pohl'ady". 1996. N 7) и др. Появляются порой и бывшие некогда регулярными обзорные статьи, авторы которых подводят литературные итоги года, например, И. Сулик, Л. Чузы, Б. Бодац "Обзор словацкой прозы 1994 г." ("Slovenske pohl'ady". 1995. N 5). Книги последних лет все чаще становятся объектом не только литературной критики, но и литературоведческих исследований - статьи З. Прушковой "Самоубийство. Повторяемость мотива в творчестве Р. Слободы", Э. Крчмериовой "Ситуация субъекта в прозе Баллы" и др. в журнале "Slovenska literatura"(2001. N 1; 2002. N 5).
Р. Ф. Доронина. Несмотря на драматические события 1990-х годов (распад Югославии, чудовищные бомбардировки НАТО мирных городов, с таким мужеством перенесенные народом, трагедия Косова), научная жизнь в Сербии не прервалась. При всех материальных трудностях выходят новые книги, журналы, проводятся научные встречи, в том числе так называемые "Вуковы дни" (дни Вука Караджича) - одно из самых авторитетных международных научных собраний славистов (проходит ежегодно с 1971 г.).
К 1990-м годам сербская литературоведческая наука, в развитии которой заметную роль сыграли современные течения в европейском литературоведении, подошла с рядом существенных трудов, авторами которых стали ведущие ученые. Вот лишь некоторые из них: "История сербской литературы барокко" М. Павича (1970), трехтомная "История сербской литературы. Романтизм" М. Поповича (1968 - 1972), "Послевоенная сербская литература. 1945 - 1970" П. Палавестры (1972), наконец, "История сербской литературы" Й. Деретича (1983), двумя годами раньше выпустившего монографию "Сербский роман. 1800 - 1950". "История сербской литературы" впервые представила глобальную картину развития сербской литературы начиная с древних времен и средневековья до 70-х годов XX в. Не обойден и фольклор как одна из самых ярких страниц национальной культуры. В книге рассмотрены основные направления и тенденции в литературном процессе, дается жанрово-стилистическая характеристика поэзии и прозы, представлены творческие портреты ведущих писателей, выявлена эстетическая сущность литературных произведений, их поэтика (поэтика - одна из тех областей, которой уделяется все большее внимание исследователями).
Одно из главных направлений современного сербского литературоведения - изучение национальной литературы в ее межнациональных контактах. Сербская литература рассматривается как часть общеевропейского культурного, духовного пространства. "Европейские рамки сербской литературы" -под таким названием вышло пять книг (1994) видного историка и теоретика литературы Д. Живковича. Это многолетний труд ученого, в котором на основании новых фактов внимательно прослеживаются художественные изменения, происходившие в национальной литературе (главным образом XVIII - начало XX в.) в контексте ее взаимодействий с другими литературами. Своего
стр. 112
рода вершиной компаративистских исследований Д. Живковича стала его книга "Лаза Костич - поэт XX века" (1991) о выдающемся сербском романтике XIX в., знаменовавшем своим творчеством философско-личностное начало в сербском романтизме, предтече модерна.
Среди многогранных связей сербской литературы с другими литературами русская словесность рассматривается учеными как один из важных факторов в ее развитии на самых разных этапах. Эта проблематика достойно представлена в трудах ученых- русистов, известных своим высоким профессионализмом и преданностью русской теме, - В. Вулетича, М. Стойнич, М. Сибиновича, М. Бабовича, М. Бошков, М. Йовановича, Б. Косановича, С. Пенчича, З. Божовича. Вот некоторые труды, вышедшие в 1990-х годах. Среди последних книг В. Вулетича - "Встречи русских и сербов" (1995). Книга строится на материале 60 - 80-х годов XIX в. Сложная проблематика в сербо-русских отношениях этого времени рассматривается автором в контексте социально-политической, духовной, идейной жизни российского, сербского и - шире - европейского общества, что является, как отмечают рецензенты, характерной чертой работ В. Вулетича. Особый интерес в книге представляет глава "Восточный вопрос в "Дневнике писателя" Достоевского", а также "Лаза Костич и Россия", в которой заново прочитанные факты жизни и творчества сербского поэта освещают роль этой сложной личности в становлении сербской эстетической мысли.
Ряд общих вопросов о современном восприятии идеи славянской взаимности, о путях дальнейшего развития славистики и значимости славистической науки ставит в своих работах М. Сибинович, в частности во вводной части книги "Славянские импульсы в сербской литературе и культуре" (1995). Автор многих работ по русско-сербской проблематике (прежде всего вспоминается его монография "Лермонтов в сербской литературе", 1971), теории литературы и художественному переводу, сам прекрасный переводчик русской поэзии, М. Сибинович рассматривает перевод как один из самых значительных посредников в обмене литературными ценностями. Переводы русской литературы, отмечает автор, помогали выходу сербской литературы на магистральные пути развития европейской и мировой культуры. Своего рода художественными ориентирами стали для сербских поэтов XX в. произведения Брюсова, Блока, Маяковского, Мандельштама, Пастернака. Нельзя не вспомнить о подвижническом труде сербских переводчиков по изданию русской поэзии XX в., - начиная с антологии "Русская современная поэзия" (1961) и завершая многотомными собраниями сочинений на сербском языке Есенина, Маяковского, Пастернака, Цветаевой. Лучшей переводной книгой в Сербии в 1971 г. был признан сборник стихов Бродского.
Русскому авангарду посвящены две книги, вышедшие в 1995 г. - "Русский авангардный роман" М. Стойнич и "Исследования русского авангарда" Б. Косановича. В монографии Стойнич представлены девять русских писателей, романы которых вошли в классику жанра XX в. - Розанов, Мережковский, Белый, Замятин, Пильняк, Сологуб, Хлебников, Вяч. Иванов, Пастернак. Живо, нетрадиционно написанные портреты писателей органически связаны с философской и эстетической мыслью XX в. Несомненную ценность представляет вводный очерк "Вокруг теории романа", освещающий основные концепции развития романа в русской науке, - рассматриваются позиции Шкловского, Томашевского, Бахтина, Лотмана, Успенского, Мелетинского. (Напомним,
стр. 113
что с русской литературоведческой наукой сербский читатель смог познакомиться по сборнику "Поэтика русского формализма", изданному в 1969 г. на сербском языке с предисловием и комментариями А. Петрова, литературоведа и поэта.)
В книге Б. Косановича собраны работы о поэтике ряда литературных групп и школ (Серапионовы братья, имажинисты), о теории комического В. Я. Проппа и о мифопоэтике А. Ф. Лосева, о Шолохове, которым много занимался автор ("Ранний Шолохов и авангард", "О прозе рано ушедшего из жизни и мало известного прозаика Андрея Николева").
При всем различии этих двух книг о русском авангарде их объединяет серьезный характер исследований, основанный на глубоких знаниях, богатый материал, современный метод анализа художественного текста.
Наконец, сербские ученые принимают самое деятельное участие в совместном проекте Института славяноведения РАН и Матицы Сербской, посвященном сербско-русским литературным и культурным связям, в рамках которого вышли, начиная с 1975 г., четыре книги и подготовлена к изданию пятая. Работу в совместной редколлегии начинали М. Стойнич, историки литературы и культуры Ж. Милисавац и Ж. Бошков, продолжают М. Сибинович и М. Бошков, специалисты по древней литературе.
Г. Я. Ильина. В 1995 г. в Загребе вышла книга под знаменательным названием - "Преемственность и различия. Прочтение современной хорватской теории". Ее составители В. Бити, Н. Ивич, Й. Ужаревич ставили перед собой задачу обобщить достижения отечественной науки о литературе, которая, по их мнению, "будучи одним из наиболее значительных сегментов новой хорватской культуры, в то же время оказалась наименее изученой" [82. S. 7]. В своем труде они не только наметили важнейшие проблемы современной литературной теории в Хорватии и ее отношение к европейским и американским течениям в литературоведении (теория интерпретации, интертекстуальности и автореференциальности, институцианализация семиотики), но также оценили научный вклад видных хорватских ученых (Р. Катичича, В. Жмегача, М. Солара, Д. Сувина, Г. Пелеша, С. Ласича и др.). Особую ценность этой книге придает тщательно составленная библиография литературно-теоретических работ, опубликованных в хорватских журналах с 1950 по 1993 г. или вышедших отдельными изданиями в 1950 - 1994 гг. Названная книга привлекает внимание еще и тем, что в ней отразилось одно из главных направлений хорватского литературоведения первого десятилетия после образования Хорватской республики. Это было время смены приоритетов во всех сферах общественной и культурной жизни, время расставания (причем не всегда мирного) с одними национально-культурными мифами и не менее интенсивного созидания новых мифов. Этот процесс, начавшись после смерти Тито (1980), и активизировавшись в 1980-е годы, в 1990-е достигает критической массы и подобно лавине обрушивается на общественное сознание. В такой ситуации проблема отношения к наследию и в художественной литературе, и в науке о литературе приобретает особое звучание. Правда, слом устоявшихся критериев заметнее сказывался в сфере идеологии, чем эстетики (здесь присутствовала большая терпимость). Свидетельством тому было активное сотрудничество разных поколений ученых, представлявших разные методологические школы.
Связующим звеном в 1990-е годы, как и в прежние десятилетия, была деятельность основоположников (И. Франгеш, А. Флакер) и продолжателей
стр. 114
(В. Жмегач, М. Солар) известной Загребской стилистической школы 3 . Эти ученые - метры хорватского литературоведения и учителя (в буквальном смысле этого слова) почти всех современных специалистов - продолжают работать в начатых ими направлениях. И. Франгеш выпускает первую и последнюю в социалистической Югославии "Историю хорватской литературы" [83], систематизирующую все ее многовековое существование. В ней он как бы подводит итог развития послевоенного академического хорватского литературоведения социалистического периода, отразив то время и его идеологические и научные установки. Одновременно она стала своеобразным мостом в следующий этап в истории своей страны и ее культуры. А. Флакер, уделяя много сил типологическому изучению русской и хорватской литератур и их связям (см. [84]), совместно с Д. Угрешич подготовил несколько новых томов фундаментального труда "Понятийный аппарат русского авангарда" (первый том вышел в 1984 г.). Монографией "Литература и философия истории" В. Жмегач продолжает исследование в области исторической поэтики романа и общественного назначения искусства [86]. А М. Солар не оставляет изучение теории прозы, взаимоотношения романа и мифа, идеологии литературы - мифологии, "легкой и трудной" литературы (см. [87]).
Последующие поколения историков и теоретиков литературы включились в критическое рассмотрение вопросов методологии, терминологии, восприятия европейских эстетических концепций и их ассимиляции на национальной почве, типологии жанров и направлений. Назовем лишь некоторые из их работ: Г. Слабинац "Соблазнение иронией", В. Бити "Современная теория повествования", "Вовлечение непроизносимого. Литература. История. Теория"; Д. Ораич-Толич "Теория цитатности"; Ц. Миланя "Родимые пятна постмодернизма", "Хорватский роман 1945 - 1990. Очерк возможной типологии хорватской романной практики"; К. Немец "Пути традиции" [88].
Вновь внимание ученых привлекает история модернистских и авангардистских течений и их развитие на отечественной почве. Импрессионизму, экспрессионизму, футуризму, а также их продолжателю-сопернику - постмодернизму посвящаются не только статьи, но и серьезные монографии (см. [89]).
Но, безусловно, на протяжении всего последнего десятилетия XX в. наибольший общественный резонанс вызывали статьи и книги, посвященные реабилитации творчества писателей, подвергавшихся репрессиям, лишавшихся на многие годы права публиковаться (Л. Маракович, В. Ремета), эмигрировавших после Второй мировой войны и потому исключенных из истории родной литературы (В. Вид, А. Бонифачич, В. Николич). Пересматривается отношение не только к произведениям идеолога усташского движения, талантливого писателя М. Будака (1889 - 1945) - хотя споры о его политической роли в 1941 - 1945 гг. и художественной ценности его произведений продолжаются, - но извлекается из небытия литературная продукция А. Павелича, в частности его роман "Прекрасная блондинка" (1935), романтизирующий террористическую борьбу как самопожертвование во имя хорватства
3 Загребская стилистическая школа сложилась в середине 1950-х годов как реакция на вульгарно-социологический марксизм в литературоведении. В центр своих исследований ее последователи ставили интерпретацию произведений на основе стиля автора, направления или отдельных эпох. Традиции этой школы, в той или иной мере, в сочетании с другими методами сохраняются до сих пор.
стр. 115
(правда, Б. Донат в статье "Миф вышибается мифом" использует его для типологического анализа идеологического романа). Переоценке подвергаются и целые периоды истории хорватской литературы, например время НГХ (Независимое государство Хорватия, 1941 - 1945) в "Истории хорватской литературы" (1997) Д. Елчича. Причем, восстанавливая в правах ранее запрещенных в социалистической Югославии писателей, официально действовавших в профашистском государстве, автор не менее рьяно низвергает литературу антифашистского сопротивления, ранее занимавшую непропорционально большое место в истории литературы данного периода. Конечно, это не было случайностью или прихотью литературоведа. Утверждение независимой государственности было связано в Хорватии с активизацией национального самосознания, усиленного военной обстановкой первой половины 1990-х годов 4 , способствующей возрождению и националистических мифов. А это, в свою очередь, вело к переоценке трудов и таких общепризнанных литературных мэтров, как, например, И. Андрич и М. Крлежа.
Оценки личности и творчества этих классиков сербской и хорватской литератур были знаковыми на протяжении всей их жизни, они остались таковыми и после их смерти. В отношении к И. Андричу - боснийцу по месту жительства и тематике большинства произведений, католика по вероисповеданию, писателя, чей литературный путь начался в Хорватии, но в основном пришелся на Сербию - ведется яростный спор о его литературной принадлежности между тремя национальными литературами - хорватской, боснийской и сербской. Зигзаги в переосмыслении значения личности и творчества М. Крлежи вызываются другими причинами, очень напоминающими изменения в отношении к М. Горькому в нашей стране. Став символом революционной литературы 1920 - 1930-х годов, Крлежа олицетворял образ откровенно тенденциозного писателя социалистической ориентации, но при этом не признающего над собой и искусством никакого давления, кроме внутреннего диктата художника. Эта позиция в межвоенные годы привела его к конфликту с представителями социальной литературы и поддерживавшим их руководством КПЮ. После Второй мировой войны при личном содействии Тито Крлежа был превращен в культовую фигуру, не подлежащую никакой критике. Ситуация резко изменилась после смерти Тито (1980) и Крлежи (1981). На протяжении 1980-х годов оценки общественной деятельности, публицистики и художественного творчества писателя подчас менялись на прямо противоположные даже у тех критиков и литературоведов, которые еще недавно писали о нем в официально хвалебном или, в лучшем случае, нейтрально академическом тоне. Подчас они становились откровенно цинично несправедливыми. Достаточно назвать книги хорватского критика И. Мандича "С богом, дорогой Крлежа!" [90] и сербского писателя Б. Чосича "Доктор Крлежа. Роман воспитания" [91]. Правда, и тогда появлялись работы, противостоящие нигилистическому отношению к творчеству писателя и призывавшие к объективному его рассмотрению. В 1990-е годы начали появляться исследования, в которых присутствует очевидное стремление разобраться в столь характерной и за-
4 1991 - 1992 гг. - война за независимость с Югославской народной армией, названная в Хорватии Отечественной войной; 1992 - 1995 гг. - участие в боснийском конфликте; 1995 г. - "наведение конституционного порядка" на территории самопровозглашенной Республики Сербская Крайна, в результате чего она прекратила свое существование.
стр. 116
частую трагической судьбе левой интеллигенции XX в., принявшей социалистические идеи, встретившей их победу в своей стране и воочию столкнувшейся с их реализацией. В 1993 г. к столетию со дня рождения писателя выходит первый том "Крлежианы", к этому же году завершается публикация шеститомного труда С. Ласича "Крлежеведение или история критической мысли о Мирославе Крлеже" [92]. В своем выводе С. Ласич был прав: осыпанный орденами, удостоенный личной дружбой с Вождем Крлежа не был счастлив и оставался очень одиноким. Всегда свойственное ему трагическое восприятие жизни, в последний период его жизни усилилось еще больше.
Хотелось бы обратить внимание еще на два направления в хорватском литературоведении. Продолжается серьезная работа по подготовке и изданию энциклопедий. К ним относится "Лексикон хорватской литературы" [93], восполнивший пробел в хорватской энциклопедической традиции - до сих пор не было энциклопедии национальной литературы. Кроме статей о видных хорватских писателях, направлениях и жанрах, "Лексикон" включает обзор ста важнейших хорватских литературных журналов, избранную библиографию о хорватской литературе, современных (1990-х годов) изданиях произведений хорватских писателей и годы их жизни.
Приятно отметить, что свои позиции сохраняет хорватская русистика. Выходят монография Й. Ужаревича о поэзии О. Мандельштама и Б. Пастернака [94], сборник В. Бити "Бахтин и другие" (1992), коллективная работа "Симультанизм", построенная на анализе произведений русского авангарда и постмодернизма (Белый, Булгаков, Пастернак, Замятин, Ерофеев, Нарбикова, Соколов) [95]. Чрезвычайно полезна проделанная И. Лукшич и Й. Ужаревичем работа по обобщению публикаций переводов русской литературы и статей, заметок и рецензий о литературе нашей страны, помещенных в хорватской литературной периодике с 1945 по 1977 гг. Ими же был издан двуязычный сборник "Хорватия / Россия" [96].
Т. И. Чепелевская. В своем сообщении хотелось бы уделить внимание новой литературе о творчестве крупнейшего словенского писателя И. Цанкара, а также проекту, осуществленному литературно-художественным журналом "Sodobnost", который выразился в серии статей М. Хладника по истории словенской прозы XIX - первой половины XX в.
В 2001 г. вышли две работы о Цанкаре: большая статья М. Коса "Цанкар и Ницше" в журнале "Primerjalna knjizevnost" и книга словенского психиатра М. Кошичека "Женщины и любовь в глазах И. Цанкара" [97]. Первая посвящена исследованию философских взглядов словенского писателя и влиянию на него и других представителей словенской модерны философии ницшеанства. Книга М. Кошичека, вызвавшая большой читательский интерес в Словении, заставляет по-новому взглянуть не только на личность самого Цанкара, но и на все его творчество.
Во вступлении к книге автор отмечает, что практически все произведения Цанкара можно рассматривать как развернутую автобиографию, где "мы обнаружим более точный портрет этого человека", поскольку "в художественном произведении он вольно или невольно поведает о себе многое из того, о чем умолчит в жизнеописании" [97. S. 8]. Из этой многоплановой художественной автобиографии автор книги выбирает для анализа проблематику, близкую своим профессиональным интересам. Среди вопросов, волнующих Кошичека: отношение писателя к матери, к любви и к женщине, проблема
стр. 117
взаимоотношения полов. Будучи хорошо знакомым с текстами произведений Цанкара, он свободно цитирует как художественные тексты, так и письма, написанные в разное время разным адресатам, чтобы убедить читателя в своих умозаключениях. А они выражают достаточно нетрадиционный взгляд Кошичека и на самого писателя, и на его героев, многие из которых рассматриваются в книге как своеобразные художественные двойники Цанкара. Опираясь на известные факты биографии словенского писателя, автор книги пытается раскрыть перед читателем явные признаки его слабой коммуникативности (социобильности), эротофобии, психосексуальной диссоциации, гамофобии и других видов фобий, а подтверждения этому выявляет в характерах его художественных героев- двойников. Подводя итоги этого необычного для цанкароведения исследования, Кошичек отмечает, что "причину неспособности писателя к истинной половой любви необходимо искать в его личностных качествах. В своих произведениях он часто описывал свою слабую коммуникативность, неспособность приспосабливаться к людям, порой даже нетерпимость по отношению к ним, чувство отчужденности" [97. S. 265]. Вот почему трагедия жизни Цанкара, по мысли автора, заключалась во внутреннем противоречии между огромной устремленностью к любви и невозможностью ее удовлетворить [97. S. 266].
Книга М. Кошичека действительно заставляет по-иному взглянуть на многие проблемы, связанные с творчеством известного писателя. Однако думается, что намеренное утрирование идеи о полной идентичности художественных героев и самого художника ослабляет некоторые из его выводов.
Интересным, на наш взгляд, явилась и серия статей д-ра М. Хладника в журнале "Sodobnost" за 2002 г. Автор, профессор Люблянского университета, представил (в достаточно популярном изложении) историю словенской прозы XIX - первой половины XX в. в широком историко-культурном контексте, выделяя при этом важнейшие общественные и политические доминанты, во многом определявшие и направлявшие жизнь словенского общества того времени. Первая ("Sodobnost". N 2) посвящена одному из центральных героев словенской литературы XIX в. - Мартину Крпану, герою повести Ф. Левстика "Мартин Крпан с Врха". Этого известного каждому словенцу героя он ставит в ряд главных мифологических и фольклорных персонажей, уже давно снискавших себе заслуженную славу.
По мнению исследователя, это произведение являлось не только типичным примером реалистической литературы своего времени, стремящейся быть зеркалом времени и общественных условий, но одновременно и своеобразной моделью, рецептом поведения формирующейся нации, была метафорой, аллегорией и символом национальных чаяний и возможностей. И в этом качестве - произведения, которое "метафорически артикулирует и направляет национальную судьбу", оно рассматривается ученым как одно из базовых текстов национальной литературы.
Вместе с тем, для автора статьи появление произведения Ф. Левстика именно в это время - своеобразный ответ на проявляющиеся литературные тенденции: устремления некоторых авторов направить словенскую прозу по пути удовлетворения вкусов лишь образованной читательской публики. Верный своей литературной программе, глава движения младословенцев Ф. Левстик дает образец литературы иного типа - для народа и о народе.
стр. 118
Во второй статье ("Sodobnost". N 3) цикла Хладник обращается к текстам того же периода - середины XIX в. и анализирует весьма популярную, но практически забытую историческую повесть Ф. Кочевара "Млинарьев Янез".
Он напоминает современному читателю содержание повести, ее актуальность для своего времени, анализирует язык произведения, который отражал убежденность автора в необходимости сближения словенского языка с сербскохорватским (Кочевар отвергал крайний радикализм общеславянской идеи о едином славянском языке, но в то же время, вслед за С. Вразом, выступал за идею двойного литературного языка - для народа и для интеллигенции).
Хладник рассматривает проблему своеобразного соревнования двух весьма популярных в свое время произведений: "Мартина Крпана" и "Млинарьева Янеза", в результате которого победило первое: и как отражающее общесловенскую историю, и как выдвигающее героя, родом из центральной словенской провинции - Крайны, а не Штирии.
Наряду с этой проблемой, важной для любого исследователя, - как историка литературы, так и культуролога - Хладник достаточно внимания посвящает и другим текстам этого и более поздних периодов - историческим, авантюрным, сатирическим, юмористическим произведениям, которые рассматриваются им как важные источники будущих крупных произведений, вошедших в разряд классических. Иными словами, он обращается к истории литературы второго плана.
Дань гендерной проблеме словенский ученый отдает в следующей статье цикла ("Sodobnost". N 4), посвящая ее полностью писательницам и героиням крестьянской словенской прозы XIX в. В центре внимания - творчество первых авторов женских романов на словенском языке - Л. Песьяковой (1828- 1887), автора известного в свое время романа "Дневник Беаты", и П. Пайковой (1854 - 1901), автора шести романов, а также новелл и повестей. Признавая зависимость прозы этого направления от немецких образцов, в первую очередь романов Е. Марлитт (1825 - 1887), Хладник в то же время выделяет некоторые национальные особенности жанра: намеренную морализацию и необычное разрешение любовного треугольника. Наряду с традиционно центральным типом женской прозы - образом матери-мученицы, хранительницы семьи и рода автор выделяет достаточно широко представленный (правда, во второстепенных текстах эпохи, в основном в исторических текстах) тип девушки (женщины)-воительницы. Выступая часто рядом с мужчиной, а иногда и вместо него, такие героини, по мысли ученого, становились носительницами еще не исполненных, но уже сформировавшихся национальных политических амбиций (ср. образ девицы-воина Марьетицы в повести "Млинарьев Янез" Ф. Кочевара).
В следующей статье Хладник переходит к раскрытию оппозиции свой / чужой ("Sodobnost". N 5). И здесь размышления автора о способности и желании словенского общества через литературу знакомиться и познавать иноязычное и инородное дает прекрасный материал для развития темы о культурном типе общества, связанного с открытостью или его замкнутостью в себе. По мнению Хладника, огромный читательский успех первой словенской повести Я. Циглера "Счастье в несчастье", действие которой происходит в большей степени за пределами словенских земель, уже стал показателем важной тенденции. "Развивающееся словенское общество, - отмечает ученый, -выдвигало два требования: необходимость подтверждения собственной идеи-
стр. 119
тичности, утверждения собственной узнаваемости и одновременно, вместе с осознанием, что замкнутость в себе грозит опасностью изоляции, требование открытости, восприимчивости к чужим влияниям и побуждениям". Эта мысль, высказанная в работе и подтвержденная рядом примеров, нам представляется весьма значимой, поскольку словенская литература, особенно XIX в., чаще демонстрировала закрытую модель общества. Лишь в произведениях И. Цанкара и О. Жупанчича впервые (после Ф. Прешерна) идея устремленности вовне, необходимости прорыва в общеевропейское культурное пространство обрела программный характер. В этой статье Хладник выстраивает целый ряд произведений XIX - первой половины XX в., в которых в центре внимания оказывается именно тема познания своего через чужое. В этот ряд попадают как хорошо известные тексты ("Крещение у Савицы" Ф. Прешерна), так и малоизвестные произведения (повесть в стихах "Семь сыновей" Й. Жемле, роман А. Кодера "Марьетица", роман В. Бартола "Аламут" и др.)
Одну из частей своего литературного проекта Хладник полностью посвящает словенскому писателю М. Маловрху (1861 - 1922), автору более 20 повестей и романов, появившихся в начале XX в., некоторые из которых в свое время имели большой успех.
Последняя из статей цикла, но уверена, что не последняя по замыслу, ("Sodobnost". N 7/8) посвящена повести "Выскочки" (1893) Я. Керсника, одного из крупнейших словенских прозаиков. Этому произведению уделяли большое внимание словенские историки литературы, но Хладник буквально на глазах переворачивает представление о хорошо знакомом тексте. Он вводит его в культурный контекст эпохи, вскрывает малоизвестные страницы биографии писателя (роман в письмах между Я. Керсником и молодой писательницей из Триеста Марицей Надлишек), которые, по его убеждению, находят отражение в сюжете и расстановке главных героев и персонажей повести.
Н. Н. Старикова. В 2001 г. в Госиздате Словении вышла в свет третья книга "Словенской литературы", завершающая проект исследования национального литературного процесса в XX в. Это коллективный труд, в работе над которым приняли участие представители академической (САНИ) и университетской (Любляна, Марибор) литературоведческой науки. В нем впервые после двухтомной "Словенская литературы 1945 - 1965" (1967) сделана попытка комплексно проанализировать развитие национальной словесности с 1945 по 2000 г. включительно. Книга состоит из введения, четырех глав, посвященных конкретным литературным "отраслям": "Лирика", "Проза", "Драматургия", "Литература для детей и юношества", специальной главы "Литература эмиграции и зарубежья" и трех вспомогательных разделов о периодике, литературной теории и критике, переводной литературе, а также включает именной указатель. Во введении академик Ф. Задравец, один из соавторов упомянутого двухтомника конца 1960- х годов, как бы передавая эстафету новому поколению исследователей, дает краткий обзор исторического и политического контекста периода, подчеркивая ведущую роль национальной литературы в обретении в 1991 г. словенцами независимости.
Первая глава "Лирика", рассматривающая основные тенденции развития поэзии, написана двумя авторами. Ее первая часть стала последним аналитическим исследованием крупнейшего словенского литературоведа, академика Й. Погачника (1933 - 2002). Наряду с размышлениями о путях развития лирической поэзии в целом и национальной поэтике и семантике в частности она
стр. 120
содержит краткий анализ творчества двадцати пяти поэтов от О. Жупанчича до М. Крамбергера, поэзия которых, на взгляд автора, "наиболее точно уловила образ современности" (С. 39). Автор второго раздела главы профессор Академии театра, радио и кино, литературовед и театральный критик Д. Пониж придерживается хронологического принципа, группируя материал по десятилетиям и делая акцент как на важнейших направлениях, так и на персоналиях: 1960-е годы - модернисты (Т. Шаламун, Н. Графенауэр, Э. Фритц), визуалисты (И. Гайстер-Пламен), "лингвисты" (А. Брвар, М. Деклева, М. Есих); 1970-е - первые постмодернисты (И. Осойник, И. Загоричник), новые формалисты (Борис А. Новак, М. Клеч); 1980-е - молодая поэзия (А. Ихан, А. Дебеляк); 1990-е - новые постмодернисты (У. Зупан, А. Штегер). В заключительном резюме Пониж, подчеркивая разнообразие творческих манер поэтов и высокий уровень национальной поэзии в целом, говорит о нецелесообразности схематичного подхода к типологии современной национальной поэзии.
Вторая глава "Проза" принадлежит перу профессора Мариборского университета С. Боровник и содержит конспективный обзор творчества 41 прозаика, начиная с Э. Коцбека (1904 - 1981) и заканчивая Ф. Лаиншчеком (р. 1959). Информация о писателях носит скорее справочный, нежели научно-исследовательский характер, в прозе каждого автор выделяет ключевые произведения, делая акцент на романах, называет основные тенденции творческой эволюции и иногда особенности художественного метода.
Глава "Драматургия" Д. Понижа представляет подробнейший (по пятилетиям: 1945 - 1950, 1950 - 1955; 1955 - 1960 и т.д.) анализ основных художественных направлений сценического искусства и типов пьес рассматриваемого периода. Сорок семь драматургов представлены не по персональному, а по типологическому принципу, поэтому к творчеству одного и того же автора, но в разные периоды исследователь зачастую обращается несколько раз в разных подразделах (М. Бор, Т. Партлич, Д. Смоле). В то же время это самое подробное за последние десять лет исследование словенской драматургии, включающее произведения конца 1990-х годов.
Раздел, посвященный литературе для детей и юношества, написан доцентом Люблянского университета И. Саксидой и содержит жанрово-типологический анализ всей послевоенной литературной продукции для детей, включая пьесы для кукольного театра, радио- и телепьесы. При этом многие из уже названных в других главах "взрослых" прозаиков, поэтов и драматургов вновь оказываются объектом исследования (В. Зупан, К. Кович, Д. Зайц и др.).
В главе "Литература зарубежья и эмиграции" Й. Погачник рассматривает два основных потока художественных текстов, существующих за пределами современной Словении, но являющихся неотъемлемой частью литературного процесса: эмиграционный и так называемый зарубежный. Две исторически сложившиеся диаспоры словенцев - в австрийской Каринтии и итальянском Триесте благодаря благоприятной историко- культурной ситуации последних лет дали новые имена. Критик анализирует специфику творчества крупнейших прозаиков и поэтов, живущих на исконно словенских территориях, оказавшихся под юрисдикцией других государств. К крупнейшим "каринтийским" авторам он относит А. Кокота и Ц. Липуша, к "триестским" -Б. Пахора, А. Ребулу, М. Кравоса и М. Кошуту. Связанная с политической эмиграцией 1945 г. аргентинская "ветвь" национальной культуры с центром в Буэнос-Айресе стала, по его мнению, питательной средой для возникнове-
стр. 121
ния литературы словенских переселенцев. В настоящее время в Словении известны имена прозаика З. Симчича, драматурга Ф. Папежа, поэта Т. Дебеляка, их произведения выходят в свет большими тиражами, т.е. литература эмиграции вернулась на родину.
Роль литературных журналов, как центральных, так и региональных, и их издательской политики отражена в разделе "Литературные журналы и программы", написанном профессором Мариборского университета М. Штухецем. Литературоведение и критика исследованы Д. Долинаром, директором Института словенской литературы и литературоведческих наук НИЦ САНИ. В своем обзоре он, касаясь работ практически всех поколений словенских литературоведов и критиков второй половины XX в., представляет краткую историю университетского и академического литературоведения и важнейших теоретико-методологических направлений и школ Словении. Особо отмечены зарубежные центры литературоведческой словенистики, в том числе и в России.
Научный сотрудник Института словенской литературы и литературоведческих наук НИЦ САНИ М. Становник в небольшой главе "Переводная литература" дает общее представление о приоритетных направлениях переводческой деятельности в Словении, о наиболее востребованных мировых авторах и о лучших словенских переводчиках. Среди ведущих современных переводчиков русской поэзии и прозы названы соответственно Т. Павчек (переводы Маяковского, Блока, Есенина, Ахматовой, Пастернака, Цветаевой, Заболоцкого) и Я. Модер (Достоевский, Пастернак).
Нет нужды говорить о том, что осмысление полувекового пути литературы, устремленного в современность, всегда сопряжено с трудностями и при этом всегда актуально, поэтому книга представляет интерес как для специалистов - филологов- славистов, культурологов, историков литературы, так и для более широкого круга читателей. Работа словенских ученых привлекает энциклопедичностью, широтой охвата генерационного среза авторов, подчеркнутым, хотя зачастую и субъективным, демократизмом отбора, интересом к текущим процессам. Пониманию национальной литературной ситуации, созданию ее целостной картины способствует и предложенный обзор институтов, "обслуживающих" художественное слово, - литературной теории, критики и периодики. Вместе с тем досадно, что авторскому коллективу не удалось выработать общую концепцию и критерии подхода, сохранить жанровое единообразие - отсюда досадные диспропорции в подаче материала (например, глава о прозе по объему в три раза меньше главы о драматургии), многочисленные повторы, эклектичность композиции, затрудняющая восприятие.
Ю. А. Созина. В 1997 г. вышла книга "Словенский роман XX века" Ф. Задравеца, автора целого ряда монографий, среди которых: "Ирония Цанкара" (1991), "Словенская экспрессионистская литература" (1993), "Поэт Алойз Градник" (1999), "Словенская литература II" (1999), и др. Задравец анализирует 62 романа, вышедшие в свет с 1902 по 1995 г. В книгу вошли и уже ранее публиковавшиеся статьи, она разделена на восемь частей, содержание которых автор определяет следующим образом: классический роман до Второй мировой войны, поколенческий роман, роман со "странным" героем, в том числе и автобиографическим, роман на тему оккупации и народно-освободительной борьбы, роман об изгнании и национальном расколе, роман о духовности, морали и социальных вопросах, любовный роман и роман-
стр. 122
встреча с чужой (азиатской или американской) культурой и цивилизацией. Такое деление носит условный характер. Тем не менее попытка исследователя классифицировать типы словенского романа в целом можно считать удачной, хотя есть и некоторые вопросы, например: что является основным критерием классического роман до начала Второй мировой войны. И еще несколько заметок на полях: параллели, взаимосвязи, динамика развития того или иного явления в словенском романе в отдельных разделах даны не всегда явственно, в большинстве случаев перед нами разрозненные картины. Думается, что вводная статья и заключение с подведением итогов только бы украсили глубокий по содержанию, основательный труд Задравеца. В 2002 г. вышло продолжение "Словенского романа XX века" - "Вторая аналитическая часть и несколько обобщений".
Тот факт, что современная проза многогранна и разнообразна, видимо, повлиял на желание или, скорее, нежелание многих словенских исследователей давать свою классификацию, периодизацию или любую иную систематизацию современной литературы. Хотя следует заметить, что ранее такие попытки предпринимались и были весьма успешными. В 1994 г. М. Юван в журнале "Jezik in slovstvo" опубликовал статью "Из 80-х в 90-е годы: словенская литература, постмодернизм, посткоммунизм и национальное государство", где отразил свое представление об основных направлениях в новейшей словенской литературе и выделил их главные черты. В книге "Отечественный Парнас в кавычках: пародия и словенская литература" (1997) ученый рассматривает пародию в ключе интертекстуальности, ее роль, закономерности развития в национальной культуре и исследует, каким образом пародия из периферии перешла в основной корпус произведений современной литературы.
В 2000 г. появились книги В. Матайц "Освещения" и М. Коса "Критики и рефлексии", являющиеся фактически сборниками отдельных, ничем не связанных друг с другом "презентаций" произведений современных писателей, данных в хронологической последовательности. В них нет единого композиционного стержня. Статьи небольшие (3 - 5 страниц), их авторы лишь представляют романы, бегло "освещая" их, хотя многие мысли самобытны и интересны.
Монография Т. Вирка "Страх перед наивностью" (2000) посвящена развитию постмодернизма, в частности, и на словенской почве. В ней исследователь дает свою обобщающую схему процесса приживления и преломления поэтики постмодернизма в произведениях словенских писателей.
Разработке и внедрению новой методологии в современную отечественную науку (в том числе в исследование словенского романа) посвящена книга М. Штухеца "Нарратология: между теорией и практикой" (2000). Для ученого важно, как именно культурные, политические, исторические, моральные, национальные и другие "микроситуации" влияют на вполне конкретную ситуацию, воплощенную в литературном произведении. В этом ему помогает нарратология. Половина глав книги носит общетеоретический характер. В них раскрывается история вопроса, объясняются категория повествователя, типы повествования, фокализации и т.д., оригинально развивается и дополняется категория нарративной системы А. Ж. Греймаса и М. Баля. В других главах на конкретном словенском материале доказывается целесообразность нарратологического подхода к литературе. Автор привлекает и авторов современных
стр. 123
романов - П. Зидара (две главы о нем частично повторяют, а частично предлагают новые решения вопросов, поставленных в монографии Штухеца о поэтике романов Зидара, 1996), К. Ковича, П. Божича и Ф. Лаиншчека.
Нельзя пройти мимо книги Х. Глушич "Словенская проза во второй половины XX в." [98]. Автор, смело предлагавшая в работах 1970 - 1980-х годов свою типологию новейших явлений в словенском романе, констатирует расцвет словенской прозы, открытые возможности для всех жанров, стилей, тем и идей и делает такой вывод: "Поэтому исключительно тяжело переходить от чтения к классификации явлений, к периодизации, к оценке ... мастерства писателей" [98. S. 11]. В этой книге, как замечает Глушич, представлен лишь один из возможных подходов к изучению современной словенской прозы. Исследовательница принципиально не отделяет произведения словенского зарубежья и эмиграции от национального литературного процесса. Она придерживается хронологического принципа представления материала. Отдельные главы посвящены наследию конкретных писателей (Прежихова Воранца, Ц. Космача, Э. Коцбека, В. Зупана, А. Хинга и др.). В пределах одной творческой биографии автор показывает развитие разных идей и стилей, прослеживает процесс становления личности художника, его кратковременные или постоянные симпатии к какому-либо методу или жанру. Предваряет монографию, пусть и небольшая - всего семь страниц, обзорная статья, где названы важнейшие течения и направления послевоенной словенской прозы, перечислены их основные авторы, что повышает ценность монографии в целом. В книге представлены 32 персоналии. Писатели выбраны не без влияния личных симпатий автора. Глушич не останавливается на тех авторах, чьи произведения, вероятно, кажутся ей сейчас либо неактуальными, устаревшими, поскольку они отвечают идеологическим реалиям своего времени, либо являются подчеркнуто не традиционными, шокирующими, выходящими в известной степени за рамки привычной морали. Последняя книга Глушич, как и ее биографический справочник "Сто словенских прозаиков" (1996), является чрезвычайно полезной и в научном, и в информативном плане, поскольку в ней собран богатый фактический материал.
В заключение следует отметить такие общие для словенских монографий о современном отечественном романе черты, как мозаичность, отсутствие концепции, прикладной характер исследований. Все это роднит литературоведческие книги со справочниками и словарями высочайшего уровня, где авторам и их произведениям посвящены отдельные статьи, сведения о них даны в хронологической последовательности. И надо отметить, что такого рода книги нужны специалистам-литературоведам и читателям. Возможно, данная тенденция, а именно отказ от систематизации и упорядочивания современной словенской прозы, стремление сохранить в неприкосновенности ее неиерархизированную разноликость, - своего рода проявление постмодернизма в литературоведении. А может быть, дело в том, что анализируется в основном новый, не отстоявшийся в литературоведческом сознании материал. Однако нам известно, что сейчас существуют в стадии разработки труды, в которых словенские литературоведы стремятся обобщить разноплановые новейшие достижения словенского романа и предложить свою картину его развития и, возможно, его классификацию. Видимо, должно пройти время, чтобы исследователи могли отстраниться от актуальной действительности, в которой живут, вырваться из нее и оценить на расстоянии.
стр. 124
Н. Н. Пономарева. Некоторые существенные процессы в болгарской литературе после слома партийно-государственной системы в стране в конце 1980-х годов во многом напоминают ситуацию, сложившуюся в первое послевоенное десятилетие. Тогда болгарская литературная (в основном партийная) критика рьяно взялась за отказ от так называемого буржуазного наследия - символизма, экспрессионизма и другой литературы, не отвечавшей новым художественным и идеологическим требованиям, в том числе и методу социалистического реализма, который стремительно завоевывал позиции. Теперь же "с парохода современности" стали сбрасываться произведения с антифашистской тематикой и такие, в которых хоть как-то просматривались социалистические идеи. Более того, под видом "нового прочтения" некоторые критики (в основном молодые) отрицали художественные достижения всей литературы, начиная со второй половины 40-х годов XX в.
Такое беззастенчивое "оплевывание" болгарского литературного достояния встретило решительный отпор в обществе. Видный болгарский литературовед Т. Жечев в своем популярном и авторитетном журнале "Летопис" назвал эту позорную акцию преступной и новой конъюнктурщиной.
Правда, яростный поначалу напор радикалов (как в свое время и догматиков от социалистического реализма) постепенно терял силу. И поистине, невозможно было зачеркнуть, выкинуть из литературы творчество таких известных и признанных не только в Болгарии писателей, как Э. Багряна, В. Петров, П. Вежинов, Э. Станев, Й. Радичков, С. Стратиев и многих других, которые, кстати, и к социалистическому реализму имели весьма косвенное отношение или же не имели его вовсе. Проблема утратила остроту, но не исчезла совсем. И до сих пор ее отголоски дают о себе знать.
На современную (после 1989 г.) ситуацию в болгарской критике и литературоведении безусловно оказал отрицательное воздействие тот факт, что старшее, наиболее опытное поколение авторов (Т. Жечев, К. Куюмджиев, 3. Петров, Б. Ничев и др.) ушло из жизни, не успев сказать свое слово в новой общественно-культурной обстановке в стране, повлиять на формирование новой волны критиков и литературоведов. Молодое поколение, в большинстве все же отказавшееся от своих экстремистских жестов первых лет, теперь во многом сосредоточило внимание на постмодернистской литературе. Однако очевидно, что постмодернизм в Болгарии не получил достаточно весомого влияния, не приобрел популярности у читателей и большого признания в широких литературных кругах. Искусственное приобщение к нему творчества таких писателей, как Й. Радичков, С. Стратиев, С. Игов не встречает понимания. Более того, все чаще высказываются мнения о его художественной исчерпанности на болгарской почве.
Неблагополучие в болгарской критике в большой мере обусловлено затяжным кризисом в художественной литературе данного периода, которая после значительных качественных достижений 1960 - 1980-х годов все еще не может адаптироваться к новой общественно- политической и культурной ситуации в стране. Это заметно в новых произведениях даже таких видных прозаиков, как И. Петров или Й. Радичков. В то же время книжный рынок заполоняют книги, где авторы делают акцент исключительно на теневых сторонах болгарской действительности (коррупция, преступность, проституция и пр.), причем в подчеркнуто натуралистической и концентрированной форме (романы Х. Калчева, А. Томова). Кстати, такого рода произведения,
стр. 125
часто по сути скандальные, у многих читателей пользуются неизменным успехом. Поэзия оказалась более жизнеспособной в неустоявшемся постсоциалистическом мире.
И все же, несмотря на очевидные неудачи в болгарской литературе в целом, в сегодняшней критике можно назвать ряд ярких и интересных авторов, которые, используя современные западные методологии, опираясь на российское литературоведение (Бахтин, Лотман, Мелетинский и др.) и в то же время учитывая национальный опыт и болгарскую литературную специфику, предлагают свои оригинальные подходы и решения.
С. Беляева (1943 - 1993), серьезный литературовед и тонкий критик, рано ушла из жизни, но успела оставить заметный след в национальной науке о литературе. Ей принадлежит ряд исследований, посвященных современной (после 1944 г.) болгарской литературе, а также теоретических работ в области анализа художественных средств и форм в мировой литературе второй половины XX в. (мифотворчество, пространство и время, формы художественной конфликтности и пр.). Последний ее большой труд - "Время, литература, человек. Наблюдения о современной болгарской прозе" (1986) - останется в болгарском литературоведении как образец объективного глубокого и нестандартного анализа на высоком уровне современных научных и художественных идей. Результаты этого анализа отразились и в исключительно ценном сегодня коллективном труде болгарских литературоведов - "Словаре новой болгарской литературы. 1878 - 1992" (1994). С. Беляева была в нем членом редколлегии и автором многих статей.
Составителям при подборе имен в словаре были равно чужды как пренебрежение, которое проявлялось в недавнем прошлом по отношению к некоторым авторам, так и антинаучная конъюнктурность. По-новому в "Словаре" освещается творчество ряда писателей, которое в прошлом толковалось тенденциозно или сознательно замалчивалось.
Особое место в болгарской литературе сегодня занимает С. Игов (р. 1945). В последние годы его своеобразный талант проявляется в поэзии, прозе и даже драматургии. Однако наибольшую известность и признание он получил как литературовед. Жизненный путь С. Игова был нелегок. Ему не раз пришлось сталкиваться не только с завистью и несправедливостью по отношению к его творчеству, но и с прямыми политическими репрессиями. Однако он и в неблагополучные для свободного творчества годы написал и смог издать много талантливых исследований - монографий, сборников статей и пр. В 2001 г. вышел его фундаментальный труд - "История болгарской литературы". В этой громадной по объему книге (около 900 страниц) автор охватывает материал от "золотого века" национальной литературы до 1989 г. и предлагает ряд оригинальных подходов к ее анализу. Так, периодизацию болгарской литературы он выстраивает, основываясь на принципе имманентности, ее "самодвижения". Подготовка к этому обобщающему труду длилась много лет. Власти всячески сопротивлялись изданию двух других его книг ("История на българската литература. 1878 - 1944" и "Кратка история на българската литература"), созданных задолго до общественно-политического переворота в стране, но увидевших свет лишь в 1990-е годы. Есть основания ждать и нового дополненного издания последней "Истории", поскольку литературе периода 1944 - 1989 гг. в ней уделено сравнительно скромное место, а 1990-е годы отсутствуют пока вовсе.
стр. 126
Исследования С. Игова и некоторых других болгарских литературоведов показывают, что время пристрастных оценок и поспешных суждений, которыми грешили некоторые авторы после 1989 г., прошло. Пришла пора спокойного квалифицированного литературно-исторического анализа с позиций свободного творчества.
М. Г. Смольянинова. В конце XX - начале XXI в. болгарские литературоведы уделяют большое внимание выпуску энциклопедий и словарей. Весомым вкладом в науку является издание "Кирилло-Мефодиевской энциклопедии" в трех томах, вышедшей в издательстве Болгарской Академии наук (София, 1985. Т. I; 1995. Т. II; Т. III - в печати). В настоящее время находится в печати энциклопедия "Болгарская литература эпохи Возрождения", созданная сотрудниками секции болгарской литературы эпохи Возрождения Института литературы БАН. Эта же секция выпустила в свет интересное исследование "Возрожденческий текст" в честь 70-летия крупного ученого Д. Лекова (София, 1998). Непреходящую ценность имеют труды проф. Д. Лекова "Болгарская возрожденческая литература. Проблемы, жанры, творцы", т. I-II, (София, 1988) и "Болгарские литературные и культурные центры за рубежом" (София, 1999). Развитию болгарской литературы эпохи Возрождения посвящены также книги талантливого исследователя Н. Аретова "Переводная беллетристика первой половины XIX века" (София, 1999) и "Васил Попович. Жизнь и творчество" (София, 2000). Книга Х. Маналакиева "Между образом и чтением. Русская переводная беллетристика в болгарском Возрождении" (София, 1996) посвящена русско-болгарским литературным связям XIX в. Вышел труд "Литература малых народов в Болгарии после Освобождения" (София, 1999), изданный по материалам научной конференции "Литература этнических групп в Болгарии от Освобождения до наших дней", проведенной в декабре 1998 г. секцией сравнительного литературоведения Института литературы БАН. В 1997 г. увидело свет историко- социологическое исследование К. Даскаловой "Болгарский учитель в эпоху Возрождения" (София). В фундаментальном труде одного из самых ярких, незаурядных ученых Болгарии С. Игова "Краткая история болгарской литературы" (София, 1996) исследуется специфика болгарского литературного процесса IX-XX вв. Это одно из самых значительных исследований последнего десятилетия. С грустью надо констатировать, что регулярного книгообмена между Болгарией и Россией сегодня не существует. Возможно, поэтому данный обзор новейших литературоведческих исследований не отличается полнотой.
В августе 2000 г. мне довелось принять участие в международной конференции, посвященной 150-летию со дня рождения И. Вазова и З. Стоянова, проводившейся в рамках общеболгарского собора "Рожен-2000" под патронатом президента. На конференции прозвучало много содержательных докладов ученых разных стран. Но один из докладчиков, австрийский ученый О. Кронштайнер, высказал, на мой взгляд, нелепое пожелание. Он предложил болгарам отказаться от кириллицы и перейти на латиницу, дабы отдалиться от России и приблизиться к Европе. "В Европе, - сказал он, - кириллица имеет плохую репутацию. Многие думают, что это коммунистический шрифт и что болгары в сущности русские. Это очень плохо для репутации болгар и их политики. Меня часто спрашивают, говорят ли болгары только на русском или у них есть и свой язык. ... Кириллица виновата в разделении Европы. Мы связываем кириллицу с коммунистами". Если Кронштайнер ориентируется на
стр. 127
неких европейских дремучих невежд, то это его проблемы, а никак не проблемы болгар и болгарской культуры, одной из древнейших в Европе.
Л. Н. Будагова. Вместо заключения. Общность условий, в которых оказались славянские страны в постсоциалистический период, ставший периодом серьезных перемен в их экономике, политике и культуре, определил и наличие некоторых общих тенденций в зарубежном славистическом литературоведении. Они просматриваются в разнообразных по содержанию (материалу, подходам), выступлениях участников "круглого стола", и коротко эти тенденции можно свести к следующему. Происходит интенсивная - далеко не всегда безболезненная и справедливая (как в случае с И. Андричем, М. Крлежи, В. Незвалом и др.) переоценка ценностей, ликвидация белых пятен в истории национальных литератур, а в некоторых странах - и интенсивная "ротация" научных кадров, вызванная как естественной сменой поколений, так и сменой политических режимов, возвращением к легальной деятельности репрессированных ученых. Активно осваивается и включается в "живой" фонд национальной культуры, находит дорогу к читателю, становится объектом научного анализа творчество эмигрантов, диссидентов, религиозных писателей или представителей каких-то других, недавно еще "реакционных" направлений. Стремление зафиксировать и отразить более полные, чем прежде, представления о разросшемся литературном процессе, его новых направлениях, активизировало в ряде стран создание обновленных литературных энциклопедий, словарей, "Историй" национальных литератур. Несмотря на политическую переориентацию славянских государств с Востока на Запад, во многих из них не угасает интерес к русской литературе, активно развиваются русистика и научные связи с нашей страной.
Во время подготовки и в ходе проведения этого "круглого стола" говорилось о том, что хорошо бы проводить заседания с освещением работ зарубежных ученых периодически, по примеру прежних научных семинаров, оставивших о себе добрую память. (Отдельные энтузиасты даже выражали готовность публично делиться впечатлениями о каждом прочитанном труде иностранных коллег.) И хочется надеяться, что эти "души прекрасные порывы" не угаснут в текучке повседневных дел, и подобные "круглые столы" станут в нашем коллективе регулярными. Заседание 10 июня 2003 г. носило, в основном, обзорно- ознакомительный характер. Возможно, стоило бы впоследствии категорию "нового в зарубежном славистическом литературоведении" конкретизировать, посвящая "круглые столы" какой-то определенной теме. Интересно было бы ознакомиться с деятельностью литературоведческих институтов и журналов, славистических центров и с современным состоянием русистики за рубежом. Польза таких акций - с отражением их в печати - не только в расширении научного кругозора участников, но и в укреплении научных связей с зарубежными партнерами, в возможности оперативно откликнуться на их труды.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Stownik literatury staropolskiej. Sredniowiecze. Renesans. Barok. Ser. Vademecum Polonisty / Pod. red. T. Michalowskiej. Wroclav; Warszawa; Krakow, 1990, 1998; Slownik literatury polskiej XX wieku. Wroclav; Warszawa; Krakow, 1992; Literatura polska XX wieku. Przewodnik encyklopedyczny. Warszawa, 2000. T. 1 - 2; Slownik literatury polskiej XX wieku / Pod red. M. Pytasa. Katowice, 2001.
стр. 128
2. Dawni pisarze polscy od poczatkow pismiennictwa do Mlodej Polski. Przewodnik biograficzny i bibliograficzny. Warszawa, 2000. T. 1.
3. Bez cenzury 1976 - 1989. Bibliografia / Pod red. J. Kandziory. Warszawa, 1999.
4. Bibliografia literatury polskiej. Nowy Korbut. Warszawa, 1963.
5. Korbut G. Literatura polska od poczatkow do powstania styczniowego. Warszawa, 1919 - 1920. T. 1 - 3; Korbut G. Literatura polska od poczatkow do wojny swiatowej. Warszawa, 1929 - 1931. T. 1 - 4.
6. Sporne postacie polskiej literatury wspolczesnej / Pod red. A. Brodzkiej. Warszawa, 1994 - 1998. Ks. 1 - 4.
7. Literatura polska 1918 - 1975 / Red. A. Brodzka, H. Zaworska, S. Zolkiewski. Warszawa, 1991. T.
1. 1918 - 1932, Warszawa, 1993. T. 2. 1933 - 1944; Nasilowska A. Trzydziestolecie 1914 - 1944. Warszawa, 1995; Swiech J. Literatura polska w latach II wojny swiatowej. Warszawa, 1997.
8. Literatura polska. Mloda Polska / Red. J. Kulczycka-Saloni, I. Maciejewska, A.Z. Makowiecki, R. Taborski. Warszawa, 1991; Boniecki E. Struktura "Nagiej duszy". Studium о Stanislawie Przybyszewskim. Warszawa, 1993; Hutnikiewicz A. Mloda Polska. Warszawa, 1994, 1996; Stulecie Mlodej Polski. Studia / Red. M. Podraza-Kwiatkowska. Krakow, 1995; Podraza-Kwiatkowska M. Literatura Mlodej Polski. Warszawa, 1992; 1997; Wyka M. Swiatopoglady mlodopolskie. Krakow, 1996; Boniecki E. Modernistyczny dramat ciala. Warszawa, 1998; Popiel M. Oblicza wznioslosci. Estetyka powiesci mlodopolskiej. Krakow, 1999.
9. Przybylski R. Slowo i milczenie bohatera Polakow. Warszawa, 1993; Siwicka D. Romantyzm. 1822 - 1863. Warszawa, 1996; Witkowska A., Przybylski R. Romantyzm. Warszawa, 1997.
10. Idee programowe romantykow polskich. Antologia / Opr. A. Kowalczykowa. Wroclaw; Warszawa; Krakow, 2000.
11. Janion M. Do Europy - tak, ale razem z naszymi umarlymi. Warszawa, 2000.
12. Trojanowiczowa Z. Sybir romantykow. Poznan, 1993; Stefanowska Z. Strona romantykow. Studia о Norwidzie. Lublin, 1993; Rzorica W. Norwid poeta pisma. Proba dekonstrukcji dziela. Warszawa, 1995.
13. Trzynascie arcydziel romantycznych / Pod red. E. Kislak i M. Gumkowskiego. Warszawa, 1996.
14. Nasze pojedynki о romantyzm / Pod red. D. Siwickiej, M. Bienczyka. Warszawa, 1995.
15. Mickiewicz. Encyklopedia / Opr. J.M. Rymkiewicz, D. Siwicka, A. Witkowska, M. Zielinska. Warszawa, 2001.
16. Juliusz Slowacki. Zarys bibliograficzny // Bibliografia literatury polskiej. Nowy Korbut / Opr. Н. Gacowa. Wroclaw, 2000. T. 11.
17. Ksiega Mickiewiczowska. Patronowi uczelni w dwusetna. rocznice. urodzin. 1798 - 1998 / Pod red. Z. Trojanowiczowej i Zb. Przychodniaka. Poznan, 1998; Stefanowska Z. Historia i profecja. Wyd. 2. Krakow. 1998; Stefanowska Z. Proba zdrowego rozumu. Studia о Mickiewiczu. (Wyd. 2, zmienione). Warszawa, 2001.
18. Tajemnice Mickiewicza / Pod red. M. Zielinskiej. Warszawa, 1998.
19. Slowacki wspolczesny / Pod red. M. Troszczynskiego. Warszawa, 1999.
20. Norwid z perspektywy poczatku XXI wieku / Pod red. J. Rohozinskiego. Pultusk, 2003.
21. Dabrowski R. Slowackiego dialog z odbiorca.. Krakow, 1996.
22. Juliusz Slowacki - poeta europejski / Pod red. M. Ciesli-Korytowskiej, W. Szturca, A. Ziolowicz. Krakow, 2000.
23. Kowalczykowa A. Slowacki. Warszawa, 1994 (2-е изд. - 1999).
24. Maciejewski J. Powiesci poetyckie Slowackiego. Poznan, 1991; Piwinska M. Juliusz Slowacki od duchow. Warszawa, 1992; Piechota M. Zywiol epopeiczny w tworczosci Juliusza Slowackiego. Katowice, 1993; - Lubieniewska E. Laseczka dandysa i plaszcz proroka. Juliusz Slowacki. Warszawa, 1994; Przybylski R. Rozhukany kon. Esej о mysleniu Juliusza Slowackiego. Warszawa, 1999.
25. Treugutt S. "Bieniowski": Kryzys indywidualizmu romantycznego. Warszawa, 1964 (wyd. 2 -1999).
26. Janion M. Zycie posmiertne Konrada Wallenroda. Warszawa, 1990; Janion M. Czy bedziesz wiedzial, со przezyles. Warszawa, 1996; Janion M. Kobiety i duch innosci. Warszawa, 1997; Janion M. Placz generala. Eseje о wojnie. Warszawa, 1998 и др.
27. Maski. Fragmenty antropologiczne / Wyb., wstep i red. M. Janion i St. Rosiek. Gdansk, 1986. T. I-II.
28. Janion M. Goraczka romantyczna. Prace wybrane / Pod. red. M. Czerminskiej. Krakow, 2000. T 1.
стр. 129
29. Janion M. Romantyzm, rewolucja, marksizm. Gdansk. 1972; Janion M. Goraczka romantyczna. Warszawa, 1975.
30. Janion M. Tragizm, historia, prywatnosc. Prace wybrane / Pod. red. M. Czerminskiej. Krakow, 2000. T. 2.
31. Janion M. Romantyzm. Studia о ideach i stylu. Warszawa, 1969; Janion M. Odnawianie znaczen. Krakow, 1980; Janion M. Wobec zla. Chomotow, 1989; Janion M. Projekt krytyki fantazmatycznej. Warszawa, 1991.
32. Witkowska A. Czesc i skandale. О emigracyjnym doswiadczeniu Polakow. Gdansk, 1997.
33. Janion M., Zmigrodzka M. Odyseja wychowania. Goetheanska wizja czlowieka w Latach nauki i latach wedrowki Wilhelma Meistra. Krakow, 1998.
34. Bloriski J. Milosz jak swiat. Krakow, 1998; Fiut A. Moment wieczny. Poezja Czeslawa Milosza. Krakow, 1998.
35. Milosz Cz. Historia literatury polskiej. Krakow, 1995.
36. Norwid C.K. ...lecz ty spomnisz, wnuku / Wyb. i poslowie M. Baranowskiej. Warszawa, 1985; Ksiega sonetow / Wyb., uklad, wstep M. Baranowska. Krakow, 1997.
37. Baranowska M. Tak lekko bylo nic о tym nie wiedziec... Szymborska i swiat. Wroclaw, 1996.
38. Szymborska. Szkice. Warszawa, 1996; Legezynska A. Wislawa Szymborska. Poznan, 1996; О wierszach Wislawy Szymborskiej. Lodz, 1996; Balbus St. Swiat ze wszystkich stron swiata. О Wislawie Szymborskiej. Krakow, 1997.
39. Baranowska M. Prywatna historia poezji. Warszawa, 1998.
40. Danek D. Sztuka rozumienia. Literature i psychoanaliza. Warszawa, 1997; Speina J. Literatura w perspektywie psychologii. Torun, 1998.
41. Lustra historii. Rozprawy i eseje ofiarowane Prof. Marii Zmigrodzkiej z okazji piecdziesieciolecia pracy naukowej / Pod. red. M. Kalinowskiej i E. Kislak. Warszawa, 1998.
42. Zmigrodzka M. Przez wieki idaca powiesc. Wybor pism о literaturze XIX i XX wieku / Pod red. M. Kalinowskiej i E. Kislak. Warszawa, 2002.
43. Romantyzm. Poezja. Historia. Prace ofiarowane Zofii Stefanowskiej / Pod red. M. Prussak i Z. Trojanowiczowej. Warszawa, 2002.
44. Maski wspolczesnosci. О literaturze i kulturze XX wieku. Warszawa, 2001.
45. Kislak E. Car-trup i Krol-Duch. Rosja w tworczosci Slowackiego. Warszawa, 1991.
46. Nowak A. Miedzy carem a rewolucja. Studium politycznej wyobrazni i postaw Wielkiej Emigracji wobec Rosji. 1831 - 1849. Warszawa, 1994.
47. Zielinska M. Polacy. Rosjanie. Romantyzm. Warszawa, 1998.
48. Stala K. Na marginesach rzeczywistosci. О paradoksch przedstawienia w tworczosci Brunona Schulza. Warszawa, 1995.
49. Micinska A. Witkacy. Warszawa, 1991; Blonski J. Witkacy. Sztukmistrz, Filozof, Estetyk. Krakow, 2000.
50. Glowinski M. "Ferdydurke" Witolda Gombrowicza. Warszawa, 1991; Blonski J. Forma, smiech i rzeczy ostateczne. Studia о Gombrowiczu. Krakow, 1994.
51. Rymkiewicz J.M. Encyklopedia. Warszawa, 2001; Poetyki Lesmiana. Warszawa, 2002.
52. Nycz R. Sylwy wspolczesne. Krakow, 1996; Nycz R. Jezyk modernizmu. Prolegomena historycznoliterackie. Wroclaw, 1997.
53. Markiewicz H. Literatura i historia. Krakow, 1994; Markiewicz H. Dopowiedzenia. Krakow, 2000.
54. Markiewicz H. Zabawy literackie. Krakow, 1992.
55. Tazbir J. Ksiazki, ktore sie nie ukazaly // Romantyzm. Poezja. Historia. Prace ofiarowane Zofii Stefanowskiej. Warszawa, 2002.
56. Tazbir J. Panstwo bez stosow i inne szkice. Prace wybrane / Pod red. St. Grzybowskiego. Krakow, 2000. T. I.
57. Chvatik K. Pohledy na ceskou literatura z ptaci perspektivy. Praha, 1991.
58. Janousek P. Time-out. Praha, 2001.
59. Kratochvil J. Pribehy pribehu. Brno, 1995.
60. Jungmann M. V obkliceni pribehu. Brno, 1997.
61. Slovnik zakazanych autoru. Praha, 1991.
62. Ceska literatura od pocatku к dnesku. Praha, 1998.
63. Pospisil I. Genologie a promeny literarury. Brno, 1998.
стр. 130
64. Winder P. Suvislosti v case a prestore. Basnicka avantgarda, jej prekonavanie a dedictvo (Cechy, Slovensko, Polsko). Bratislava, 2000.
65. Mukarovsky J. Studie. I. Praha, 2000.
66. Mukarovsky J. Studie. II. Praha, 2001.
67. Grygar M. Terminologicky slovnik ceskeho strukturalismu (obecne pojmy estetiky a teorie umeni). Praha, 1999.
68. Chvatik K. Strukturalni estetika. Praha, 2001.
69. Hawkes T. Strukturalismus a semiotika. Praha, 1999.
70. Rimmon-Kenanovd S. Poetika vypraveni. Praha, 2000.
71. Dolezel L. Kapitoly z dejin srtukturalni poetiky. Praha, 2001.
72. Vybor z praci francouzkeho strukturalismu. Znak, struktura, vypraveni. Praha, 2001.
73. Od poetiky к diskursu - vybor z polske literarni teorie 70 - 90 let XX stoleti. Praha, 2002.
74. Ctenar jako vyzva. Vybor z praci kostnicke skoly recepcni estetiky. Praha, 2000.
75. Cervenka M. Dejiny ceskeho volneho verse. Praha, 2001.
76. Veltrusky J. Drama jako basnicke dilo. Praha, 1999.
77. Noge J. Slovenska literatura na prelome storoci // Slovenske pohlady. 1977. С 1.
78. 2 otazky pre dvoch // Romboid. 1996. С 6.
79. Citame slovensku literaturu. Bratislava, 1997. T. I (1939 - 1955).
80. Smatlak S. Dejiny slovenskej literatury. II. Bratislava, 2001.
81. Специфика литературных отношений. Проблемы изучения общности славянских литератур. М., 1994.
82. Trag i razlike. Zagreb, 1995.
83. Franges I. Povjiest hrvatske knjzevnosti. Zagreb, 1987.
84. Flaker A. Knjizevne vedute. Zagreb, 1999.
85. Flaker A., Ugresic D. Pojmovnik ruske avangarde. Zagreb, 1984 - 1990. Sv. I-VIII.
86. Zmegac V. Knjizevnost i filosofija povijesti. Zagreb, 1994.
87. Solar V. Teorija proze. Zagreb, 1989; Solar V. Roman i mit: knjizevnost - ideologija - mitologia. Zagreb, 1988; Solar V. Laka i teska knjizevnost. Zagreb, 1995.
88. Slabinac G. Zavodenje ironijom. Zagreb, 1996; Biti V. Savremena teorija pripovjedanja. Zagreb, 1992; Biti V. Upletanje nerecenog. Knjizevnost. Povjiest. Teorija. Zagreb, 1994; Slabinac G. Upletanje nerecenog. Knjizevnost. Povjiest. Teorija. Zagreb, 1994; Oraic Tolic D. Teorija citatnosti. Zagreb, 1990; Milanja C. Slijepe pege postmoderne. Zagreb, 1996; Milanja С. Hrvatski roman 1995 - 1990. Zagreb, 1996; Nemec K. Tragom tradicije. Ogledi iz novije hrvatske knjizevnosti. Zagreb, 1995; Povijest hrvatskog romana 1900 - 1945. Zagreb, 1998.
89. Slabinac G. Hrvatska knjizevna avangarda. Poetika i zanrovski sistem. Zagreb, 1988; Ivanisin N. Fenomen hrvatskog ekspresionizma. Zagreb, 1990; Z megac V. Duh impresionizma i secesije. Zagreb, 1993; Oraic Tolic D. Paradigme 20 stoljeca. Avangarda i postmoderna. Zagreb, 1996.
90. Mandic I. S bogom, dragi Krleza! Beograd, 1988.
91. Cosic B. Doktor Krleza. Jedan odgojni roman. Beograd, 1988.
92. Krlezijana. Zagreb, 1993. Knj. 1; basic S. Krlezelogija ili povijest kriticke misli о Miroslavu Krlezi. Zagreb, 1989 - 1993. Knj. I-VI.
93. Bogisic V., Cale-Feldman L., Duda D., Maticevic I. Leksikon hrvatske knjizevnosti. Zagreb, 1998.
94. Uzarevic J. Kompozicije lirske pjesme. O. Mandelstam i B. Pasternak. Zagreb, 1991.
95. Simultanizam. Zagreb, 2001.
96. Luksic I., Uzarevic J. Ruska knjizevnost u hrvatskim knjizevnim casopisima 1945 - 1977. Zagreb, 1992; Luksic I., Uzarevic J. Hrvatska/Rusija. Zagreb, 1999.
97. Kosicek M. Zenske in ljubezen v oceh Ivana Cankarja. Ljubljana, 2001.
98. Jusic H. Slovenska proza v druga polovice 20 stoletja. Ljubljana, 2002.
New publications: |
Popular with readers: |
News from other countries: |
Editorial Contacts | |
About · News · For Advertisers |
Biblioteka.by - Belarusian digital library, repository, and archive ® All rights reserved.
2006-2024, BIBLIOTEKA.BY is a part of Libmonster, international library network (open map) Keeping the heritage of Belarus |