Libmonster ID: BY-1875


(ВОЕННАЯ ПРОЗА: СЕГОДНЯ И ЗАВТРА)

Наверное, как и каждый активно работающий писатель, я получаю немало читательских писем. Волнующее и поучительное это занятие - чтение таких писем. Разные они, очень разные: и отзыв о твоих сочинениях, и пожелание написать то-то и то-то, и подробнейшие описания житейских случаев, могущих тебе пригодиться, и исповеди, которые проникнуты почти детской наивностью: уж кто-кто, а писатель во всем разберется и даст единственно правильный ответ.

Почти на все письма я отвечаю. Почти - потому что в читательской почте попадаются и письма пустопорожние, совершенно не по делу. Но во многих письмах - это даже удивительно - спрашивали: что думаю о современной так называемой военной литературе (преимущественно о прозе), каковы ее перспективы и дальнейшая судьба? Я кратко отвечал по существу, а потом решил ответить, так сказать, всем сразу и несколько раз публично высказывался по этому поводу. Но, видимо, не совсем удовлетворил читателей, ибо вопросы продолжают задавать. Поэтому я снова хочу

стр. 15

вернуться к поднятым темам и пообстоятельнее выступить на журнальных страницах, быть может, кое-что повторив из ранее сформулированного.

Вообще-то вести подобный разговор больше бы пристало критику, писатель должен заниматься своим - писать книги. Но коль скоро читатели обращаются ко мне, я и постараюсь ответить им, оговорив при том, что суждения основаны на моем личном писательском и читательском опыте и, значит, достаточно субъективны.

И еще оговорю вот что. Речь пойдет о современной военно-художественной, или по-иному - военно-патриотической литературе. И то и другое определение условно (мы же не говорим: деревенско-художественная, производственно-патриотическая литература и т. д.). Да, сугубо условно, ибо деление литературы по "производственному" либо "местожительскому" принципу, мягко скажем, огрубляет и упрощает ее. Если мы употребляем выражения "военная проза", "деревенская повесть" или же "городской роман", то лишь для удобства нашей критики, из-за лености мысли не разработавшей этот не столько терминологический, сколько литературоведческий вопрос. Впрочем, оставим в покое теорию и вернемся к практике. Повторим: литература неделима по тем признакам, о которых я упоминал. Создаваемая на самом различном материале - в том числе и на материале минувшей войны, - она неизменно поднимает общие для человечества, глобальные проблемы, особенно проблемы войны и мира. Литература едина, но художественный уровень ее разновысок. Есть литература хорошая и есть плохая.

О Великой Отечественной, о второй мировой создано изобильное количество романов, повестей, пьес, поэм, стихотворений, и среди них - тоже в изобилии - посредственные и слабые. Которые просто-напросто компрометируют священную для нас тему. Канули в прошлое времена, когда, не задумываясь, делали скидку на актуальность, на важность темы. Теперь, кажется, уразумели: чем ответственней тематика, тем выше должен быть художественный уровень произведения. То есть реализуется столь часто декларируемое правило: форма соответствует содержанию.

Уразуметь-то уразумели, но как много до сей поры появляется на свет божий книг бесталанных, поверх-

стр. 16

ностных, облегченных, иллюстративных! Конечно, бороться с потоком серости нелегко, однако должно. И это обязаны делать мы все - писатели, критики, редакторы, издатели. А что бывает? А бывает, такие вот, я бы сказал, антихудожественные произведения похваливают в печати, венчают лавровыми венками. Подчас это совершается явно вопреки общественному мнению.

Не будем закрывать глаза на деформации в литературном процессе и в его оценках. Но будем помнить и о том, что состояние и возможности литературы, в конечном счете, определяются ее вершинными достижениями: в литературе никогда не играло решающей роли количество книг, но всегда - качество. А здесь нам - при всех накладках - есть чем гордиться. Советская военная литература, и, прежде всего, проза, вышла на первые роли.

У нее славные традиции, неумирающие корни. Давайте взглянем на вещи пошире: не от лермонтовского ли "Героя нашего времени", не от толстовской ли "Войны и мира" ведет отсчет наша с вами военная проза? Не через школу ли шолоховского "Тихого Дона" прошла она и пришла к Великой Отечественной? И не в годы ли Великой Отечественной начался ее новый, современный этап развития, который продолжается и поныне?

Упоенные действительно впечатляющими успехами современной военной прозы, мы подчас выводим за пределы наших интересов то, что было создано во время Великой Отечественной войны. И это непростительно. Ведь "Взятие Великошумска" Леонида Леонова, "Наука ненависти" Михаила Шолохова, "Волоколамское шоссе" Александра Бека, "Дни и ночи" Константина Симонова, рассказы Андрея Платонова и Леонида Соболева, очерки Александра Твардовского, Василия Гроссмана и Бориса Полевого, публицистические статьи Ильи Эренбурга, Константина Федина, Всеволода Иванова, Алексея Толстого, Бориса Горбатова не утратили художественной ценности и посейчас. Я уж не говорю о бессмертном примере из области поэзии - "Василий Теркин". А фронтовая лирика советских поэтов?

Эта литература должна быть с нами, мы с ней в кровном родстве. И, кстати, переиздавать ее надо почаще.

стр. 17

Народ, совершивший великий подвиг, не мог не породить великую литературу. Советская военная проза продолжала развиваться в послевоенный период, и подлинный расцвет ее наступил где-то на рубеже 50 - 60-х годов. И до сегодняшнего дня она не сдает своих позиций, хотя кое-что в ее тенденциях и заботит. Но об этом я скажу ниже.

Чем покорила читателей военная проза? Если кратко - правдивостью и художественностью. Со смущенной улыбкой, как о грехах молодости, можно вспомнить годы, когда война открыто романтизировалась. Но очевидно, стоит сказать иначе: с краской стыда, как о художнической глухоте, можно вспомнить годы, когда война изображалась неким безопасным занятием по добыванию орденов.

Было, было, не станем отпираться. Уроки прошлого полезны для настоящего. Не запамятуем указующих перстов: не пишите о 41-м, пишите о 45-м, не пишите о крови, страданиях, смертях, позоре отступлений, пишите о силе и мощи Советской Армии, о радости и сладости, блеске и сиянии наших побед.

Позволительно было спросить: эти рекомендации имеют хоть отдаленное отношение к подлинной реальности, к правде истории? Вопрос риторический, однако, еще сравнительно недавно он звучал отнюдь не праздно. Припоминаю факт своей биографии. Написал я некое произведение. Один из крупнейших писателей оценил его очень высоко, второй - писатель средний, но занимавший руководящий пост, - отозвался в таком духе: "Это даже не дегероизация, это мерзавизация литературы". Как бы то ни было, роману выпала нелегкая судьба, хотя потом все встало на свои места. Я не хочу задним числом щегольнуть мнением Мастера - это не в моих правилах, и не хочу укорить чиновника - укоры тут не помогут. Занимает меня совсем другое: чтоб окончательно исчезла атмосфера, когда попытка писателя сказать о прошедшей войне без прикрас, попытка представить героев живыми, земными, а не голубыми либо розовыми, воспринималась бы как очернительство, как дегероизация (мерзавизация!).

К счастью, и тогда литература - в большей своей части - осталась верна и правде исторической, и правде художественной. Тем более сейчас, когда партия решительно и принципиально оздоровляет нравствен-

стр. 18

ный климат в обществе, призывает к открытости и правдивости, нам, писателям, должно быть чуждо обсыпать персонажей сахарной пудрой, творя из них умозрительных, худосочных, мертворожденных "идеальных героев". Которых в природе не существует.

Извиняюсь за прямолинейность суждений, но советская военная литература - литература неизменно героическая, воспевающая всенародный подвиг в Великую Отечественную, призывающая к будущим подвигам во имя Родины. Да, война - противоестественное для человека состояние, однако историческая память удостоверяет, кто развязал войну, кто вынудил нас взяться за оружие. Спасая Отечество, мы не щадили себя. Не щадили, разумеется, и врагов, напавших подло, вероломно, грозивших истреблением советскому народу. Мы отстаивали свободу и независимость и остальных народов, придя на помощь в смертельно опасный для них час.

Чтобы "отломить" Великую Отечественную, вторую мировую, надо было явить небывалое мужество, стойкость, преданность воинскому долгу. И мы их явили! Как же литературе не воспеть это?

Но, воспевая, она призвана не обходить и трагичность войны. Подчеркну: с годами военная проза становилась все трагедийней, глубже, искренней, максимально приближаясь к жизненной правде. Нарастание трагических мотивов и сделало ее остросовременной, обнажив гуманистическую, антимилитаристскую сущность. Именно так, наша военная проза - поистине антивоенная, всем своим идейным и художественным строем взывающая к разуму и сердцу читателей: не предавайте забвению ужасов войны, не допустите третьей мировой, еще более ужасной по последствиям!

Убежден: это одна из причин, по которым советская военная проза завоевала уважение и признательность далеко за пределами нашей страны.

Литературе вредны крайности. Неприемлем облегченный и, стало быть, заданный, неправдивый подход к войне. Как неприемлемо и нагнетание ужасов, смакование натуралистических подробностей, - это тоже однобокий, необъективный подход. А война требует суровой объективности - только так. Не отсюда ли и тональность наших лучших книг о Великой Отечественной: правдивость, суровость, мужественность.

стр. 19

Недавно человечество отметило 40-летие разгрома гитлеровской Германии и милитаристской Японии. Волею судьбы мне довелось участвовать и в войне на Западе, и в войне на Востоке. Так что мои однополчане отпраздновали как бы два финала одной и той же тяжкой, кровавой страды. Как отпраздновали? За столом, побеседовали-повспоминали, попели фронтовые песни, попили - минеральной воды: былая водочка вытеснена не столько соответствующими указаниями и приказами, сколько нашими собственными ранами, годами и хворями.

Да, на войне было тяжко, кроваво, но мы были молоды, и этим многое сказано. Люди, однако, по-разному пережили военное лихолетье. Кто оставил свою молодость в окопах, кто навсегда остался молод - и не одни лишь мертвые, но и живые - душой своей. Кого-то война надломила, кого-то закалила на всю оставшуюся жизнь. Одних возвысила нравственно, других - втоптала в грязь. Словом, война была разнолика, и люди были на ней и вышли из нее разноликими. Вот отчего для военной литературы негожи категорические предписания, рецепты, выписанные кем бы то ни было из самых лучших побуждений. Каждый подлинный писатель воссоздает свою войну, а вместе взятое - это художественная летопись Великой Отечественной и второй мировой. Или, если хотите, своими скромными дарованиями в совокупности пытаемся создать что-то вроде "Войны и мира".

В нашей стране 40-летие Победы было озарено какой-то особой трогательностью. День 9 мая 85-го я провел на улицах Москвы и воочию видел, с какой теплотой молодежь чествовала ветеранов, как юноши и девушки дарили им букеты - и слезы блестели и у седовласых, и у юных. Этот день словно наново всколыхнул в памяти народной то, что было со страной в 41 - 45-м, беспощадно напомнил о цене, плаченной за нынешнее наше бытие: страшная цифра - 20 миллионов погибших сограждан - будто витала над нами горьким и неотвратимым напоминанием.

Спустя месяц я был в Ленинграде. Купив цветов, поехал на Пискаревское кладбище. Ходил меж бесчисленных могильных рядов, где похоронены сотни тысяч погибших ленинградцев, и у меня было странное, гнетущее ощущение, что я хожу по их косточкам. Но так ли уж странное? Не на косточках ли павших

стр. 20

соотечественников покоится наша сегодняшняя жизнь, прекрасная уже хотя бы потому, что на земле - мир? Сорок лет мир, мир - за это и воевали мы когда-то.

Но мир этот зыбок. На планете всегда сыскивались буйные головы. Вот и сейчас грозят поджечь фитиль к бочке - да не к пороховой, как встарь, а к термоядерной. Что же, жизнь на земле пресечется? Нет! Мы оптимисты и все-таки верим: мир на вечные времена. Потому что и Победа наша - на вечные времена.

40-летие Победы - незабываемая, пронзительная дата - еще сильней сплотило народ. Люди снова и снова оглядывались на недавнее прошлое, снова и снова всматривались в настоящее, снова и снова загадывали на будущее. Мы жили как бы в трех временных измерениях, и, быть может, главным при том было осознание общности, слитности всех поколений. А это что-нибудь значит!

Не знаю, как коллеги, а я в те праздничные, радостно-горестные дни невольно соотносил то, что сделала военная литература, с тем, что было на войне. И, признавая значительность, художественную весомость сделанного нашей и впрямь замечательной прозой, не мог отделаться от мысли: а должок-то братьями-писателями еще не оплачен. О, сколько граней войны не освещено, сколько книг написано не так, как надо бы! И тобой, и твоими товарищами по перу...

Неудовлетворенность созданным - это не заслуга писателя, это нормальное состояние души творческого человека. Ненормален писательский эгоцентризм. Не позволяющий взглянуть на дела с трезвой отстраненностью. Видящий любую запятую гениальной. Утрирую? Да как сказать...

Конечно, конечно, не с пустыми руками пришла военная проза к 40-летию Победы. У всех на слуху книги и их авторы из той самой блестящей плеяды писателей-фронтовиков (поэтому и нет смысла перечислять привычную "обойму"). Их усилиями создавалась да и продолжает создаваться проза, за которую, в общем-то, не приходится краснеть.

К этой группе примыкает большой отряд писателей, не избалованных вниманием критики и не попадающих в "поминальники". А их творческий труд, между прочим, заслуживает заинтересованного и бережного отношения. Не скажу, что читаю все о Великой Отечественной, но очень многое - безусловно. Та-

стр. 21

ким образом, мой читательский кругозор дает основания заявить: военная проза постоянно пополняется новыми книгами.

Из новинок последних лет я бы назвал романы: Артема Анфиногенова - "Мгновение - вечность", Евгения Войскунского - "Кронштадт", Владимира Даненбурга - "Голос солдата", Анатолия Марченко - "Возвращение", Владимира Михайлова - "В свой смертный час", Соломона Смоляницкого - "Какая на земле погода". Назову повести: Юрий Абдашев - "Далеко от войны", Юрий Додолев - "Долгое, долгое эхо", Евгений Зиборов - "Три дня одного лета", Павел Ермаков - "Настанет час", Виктор Камянов - "После затишья", Яков Липкович - "Только пять дней", Виталий Мелентьев - "Одни сутки войны", Иван Падерин - "Ожоги сердца", Елена Ржевская - "Ворошеный жар"...

Ну вот - помимо воли и у меня вышел "поминальник". Но внушителен он, не правда ли? Что привлекает в этой прозе? Во-первых, она вводит "в оборот" преимущественно новый материал, малоисследованные нравственные проблемы, драматические коллизии на фронте и в тылу. Во-вторых, идет от правды факта, правды документа, что, естественно, усиливает доверие читателя. И, наконец, она зиждется на личном, на выстраданном опыте писателя - опыте, который не заменишь никаким мастерством.

Мне говорят: эта проза - не откровение, уже было, да и слабовато в сравнении с тем, что написано прежде. Не круто ли берем: "уже было", "слабовато"? Да, есть в иных из перечисленных произведений художнические просчеты - растянутость в одном, перенаселенность действующими лицами в другом, "непроявленность" конфликта в третьем. Допускаю: что-то их авторы и повторяют из пройденного. Но в целом-то эти романы и повести художественно состоятельны, в целом-то бесспорно собственное авторское видение. Что же до романов-откровений, до повестей-откровений, то подобные события происходят в литературе не каждый месяц и даже не каждый год. Возникает и дополнительное соображение. В идеале новому содержанию, незнакомому доселе материалу должна соответствовать совершенная художественная форма - тогда-то и рождается произведение, становящееся событием. История военной прозы знает достаточно примеров.

Но случается и так: вроде бы нечто читанное рань-

стр. 22

ше, а написано правдивей, глубже, ярче книги-предшественницы, и эта предшественница забывается, в память же западает книга, "повторившая" пройденное. Да, по сути, она уже и не повторение, дело здесь в масштабе таланта: малый оттесняется большим. Ситуация суровая, но неотменимая.

Как же в итоге оценить военную прозу? Не люблю цитат, однако в данном случае сошлюсь на авторитет Анатолия Бочарова, автора напечатанной в "Октябре" статьи "Движение эпоса". Он так заканчивает превосходную по глубине анализа и широте охвата литературы статью:

"В многолетнем поступательном движении наша военная проза охватила самые разные сферы народного бытия на страшных сквозняках истории, обрела поистине полифоническое звучание - тут и гимн, и реквием, и раздумье, и свидетельство, и предостережение, и трудные уроки.

И с законным чувством гордости можно признать, что благодаря своему идейному и художественному богатству наша многонациональная литература о войне стала заметным явлением всего мирового искусства, мирового нравственного и исторического опыта".

Полностью разделяю эту высокую (не завышенную!) оценку. Но как же быть с той неудовлетворенностью, которую я высказал? Противоречие в моей позиции определенно есть. Потому что противоречиво состояние, скачкообразно развитие сегодняшней военной прозы. И опять-таки возьму в союзники Анатолия Бочарова: несколько лет назад он толковал об "усталости" военной прозы. Ну, пускай не "усталость", можно б подыскать и более точное определение, но ведь прав был критик: в какой-то момент наступил известный спад в военной прозе. Я тогда довольно пылко возразил Бочарову: нет, эта проза никогда не "устанет". Теперь былой пылкости у меня нету, ибо пришло понимание всех сложностей и противоречий в развитии нашей военной прозы.

Что из этого следует? Работать и работать - и спаду придет на смену подъем. Не довольствоваться достигнутым, покорять новые высоты. Банальные истины? Вероятно, банальные, но от этого они не перестают быть истинами. Итак, продолжим разговор...

Пока живы писатели-фронтовики, все-таки не резон тревожиться о судьбе военной прозы. Но уже нет

стр. 23

с нами Михаила Шолохова, Константина Симонова, Сергея Смирнова, Михаила Бубеннова, Константина Воробьева, Владимира Тендрякова, - скорбный перечень можно и продолжить. После их ухода мы смыкаем солдатский и писательский строй, однако бреши по-прежнему зияют, ибо такие потери невосполнимы.

А чего лишилась литература со смертью Александра Трифоновича Твардовского? Не побоюсь этого слова: она осиротела.

А с другого боку: сколько еще отпущено лет живущим и покуда плодотворно работающим? Нешибко много. Не отвернемся от истины: недалек прощальный час фронтового поколения. И что же станется с военной прозой? Будет ли она вообще? И если да, то каков окажется ее уровень? Что может она после романов и повестей писателей, прошедших Великую Отечественную?

Можно лишь строить предположения, основанные, впрочем, на нынешних литературных реалиях. Ну, во-первых, и наша песенка не спета: фронтовики, подпольщики, партизаны, знающие о войне не понаслышке, покамест живы, черт возьми, и ряды авторов военной прозы пополняются теми, кто по разным причинам не успел сказать своего слова о пережитом. Их не столь уж много, но они по-настоящему талантливы. И в почтенном возрасте можно дебютировать в литературе, и еще как! Молодой - свойство не возраста писателя, а скорее малого литературного опыта. Опыт же, известно, дело наживное. Чем больше будешь трудиться, тем быстрее его приобретешь.

Эти "припозднившиеся" и по-настоящему трудолюбивы. И потому их произведения в последние годы заняли достойное место в литературе. Об этих авторах я писал не раз. Не буду повторяться. Но об одном из них скажу, поскольку хотелось бы остановиться на примечательном выпуске "Роман-газеты", приуроченном к 40-летию Победы. В нем представлены пять авторов неодинаковых по художественным достоинствам произведений, на правом фланге - Анатолий Генатулин; его повесть "Атака" и открывает выпуск.

Написанная от первого лица, в доверительной, неспешной манере, она предельно достоверна, насыщена непридуманными подробностями пехотной "житухи". Читаешь "Атаку" - и на ум приходит собственный опыт солдата, сержанта, офицера: так точно пе-

стр. 24

редан несладкий быт матушки-пехоты (она же царица полей). В доскональном, скрупулезном воспроизведении дней и ночей бессмертной пехоты и заключается главное достоинство "Атаки". А еще в том, что в центр повествования помещен своеобычный характер башкирского паренька, в котором проступают черты самого автора.

Конечно, Анатолию Генатулину, как и прочим авторам третьей, что ли, волны в военной прозе, трудно было избежать частичного повторения того, что уже написали его предшественники. Возможно, не до конца преодолено прямое воздействие уже состоявшихся, крупных писателей.

В послесловии к выпуску "Роман-газеты" Семен Борзунов пишет, что чем дальше отодвигаются от нас грозные годы Великой Отечественной войны, тем большую ценность приобретают свидетельства непосредственных участников минувших боев. Справедливо! Именно под таким углом зрения и воспринимается повесть Николая Никольского "Ночь на Днепре". Фронтовику, начальнику политотдела, а затем комиссару бригады и гвардейской дивизии, тяжело раненному, удостоенному за форсирование Днепра звания Героя Советского Союза, есть, что поведать читателю. И он не обманывает наших ожиданий, рассказывая о войне и о людях войны как участник и очевидец событий. Мы принимаем то, чем делится с нами автор. На мой взгляд, наиболее впечатляют страницы, посвященные непосредственно битве за Днепр.

Произведение Николая Никольского построено на выверенной документальной основе и тем сильно. И напрасно автор, будто не доверяя своему материалу, "тянул на повесть" - чтоб было, так сказать, художественно. Следствием явилась не художественность, а литературщина, кое-где подпортившая "Ночь на Днепре". Мешая воспринимать действительно важное и нужное, что сообщает нам автор, литературные банальности заставляют буквально спотыкаться: "Осень все больше входила в свои права. Реже показывалось солнце. Над землей нависали лохматые облака. Часто шел нудный мелкий дождик. Деревья в саду пригорюнились и расставались со своим пожелтевшим нарядом", "Не выполнил приказа" - эта мысль гвоздем засела в голове лейтенанта Белова", "Он был бледен, густая щетина покрывала его впалые щеки, но во

стр. 25

взгляде, прямом и ясном, горел живой огонек", "Немец заревел, точно медведь, выхватил нож и уже занес его", "Тихий шепот реки усыпляет даже не уставшего человека. Девушка по-детски сладко потянулась, несколько раз вдохнула всей грудью свежий днепровский воздух", "Тишина, чуть-чуть нарушаемая равномерными всплесками воды у берега, действовала умиротворяюще и нагоняла приятные грезы" и т. д. Ясно ведь: сдержанный, лишенный красивостей и сантиментов тон повествования больше бы подошел жизненным коллизиям, на которых создана "Ночь на Днепре".

Убедительней в литературном отношении повесть Александра Беляева "Приказано сохранить" - о заключительном этапе Великой Отечественной, о совместной боевой операции советских десантников и польских партизан. Острый сюжет не помешал автору психологически, обосновать поступки и мысли героев. А то ведь что бывает? "Остросюжетность" так увлечет иного писателя, что он вопреки намерениям сбивается на лихой детектив. С Александром Беляевым этого не произошло. Но я бы упрекнул его в некоторой непроработанности языка, подвергающегося атакам - и небезуспешным - газетных штампов.

Писать на материале Великой Отечественной пробуют и люди невоевавшие. И что же? Там, где "впрямую" о фронте, подполье или партизанстве, - чаще всего вторично, заимствованно. А литература не может пробавляться чужим, заемным. Представляю себе положение молодых авторов, пишущих о войне. Личных наблюдений у них нет, воспоминания ветеранов все использованы, - вот литературная молодежь вольно или невольно и обращается к нашим романам и повестям, черпая из книг то, чего им недостает.

Иное дело, когда пишут о своем военном детстве, - тут и достоверность, и искренность, и боль - свои, выношенные. Сошлюсь хотя бы на повести Анатолия Алексина, Чингиза Айтматова, Владимира Еременко, Анатолия Приставкина, Ивана Чигринова. Верно, молодыми их никак не назовешь: под и за пятьдесят.

По возрасту близок к этим писателям и Михаил Шевченко, повесть которого "Дорога через руины" также опубликована в выпуске "Роман-газеты", посвященном 40-летию Победы. Это повесть не о войне и в то же время - о войне. Лирическое по тональности, произведение ненавязчиво, тактично, с непоказ-

стр. 26

ным драматизмом напоминает: хотя воина кончилась, она еще не год будет ломать и калечить людские судьбы. Отмечу психологизм, выразительность деталей, экономность в слове, свойственные Михаилу Шевченко.

Коль я задел эту струну - военное детство, воспоминания о нем повзрослевших героев, - выскажусь о повести Виктора Будакова "Осокоревый круг". По мыслям и настроению она напоминает повесть Михаила Шевченко. Добротные страницы перемежаются, увы, литературщиной, о которой я уже упоминал. Тут и "бесенята в глазах", и "Ольга еще больше похорошела и вдруг погрустнела", и "тень мгновенной досады, прошлась по ее лицу", и многое другое. Думается, слабости "Осокоревого круга" в немалой степени обусловлены тем, что главный персонаж его - художник. Фигура слишком уж примелькавшаяся. И вообще в нашей прозе стало модно делать главным героем человека необычной, экзотической профессии: художник, режиссер, писатель, артист, а особливо - суперменистый разведчик с его роскошным заграничным времяпрепровождением: женщины, бары, лимузины, сейфы, перестрелка и прочая бутафория расхожей беллетристики. Я раздражен? А вы как думали. В литературе, тем паче военной, герой все же видится более демократичным - во всех смыслах.

И вновь обращусь к юбилейному выпуску "Роман-газеты", где среди бывалых авторов выступает и молодая Светлана Алексиевич. С чем? Ее произведение называется так: "У войны - не женское лицо". В журнале я уже читал эту художественную публицистику" И - перечитал заново! Это редко со мной бывает - перечитывать современную прозу. А здесь перечитал не отрываясь и был взволнован, как и при первом чтении.

Светлана Алексиевич как будто не совершила ничего из ряда вон выходящего: сделала литературную запись рассказов женщин, переживших войну. Вдумчиво, талантливо отобранные ею воспоминания женщин, участвовавших в войне, производят неизгладимое впечатление. Воистину у войны не женское лицо, но наши женщины сражались за Родину в одном строю с мужчинами, не уступая им в мужестве и стойкости"

Можно сказать, что у войны и не детское лицо. А вот поди ж: война безжалостно, наотмашь била по

стр. 27

самому слабому, самому незащищенному - по детям. Передо мной новая книга Алексиевич "Последние свидетели". Пожалуй, она не уступает предыдущей работе. Алексиевич по частицам, по крупицам собирала воспоминания тех, кто в войну был ребенком. Ныне это взрослые люди, нашедшие себя в жизни, но так и оставшиеся с потревоженной, израненной душой. Потому что пережить такое ребенком - значит взвалить на плечи чудовищный груз, который и не всякому взрослому по силе.

Представляю, какого напряжения стоило молодой женщине, дочери фронтовика, бередить зарубцевавшиеся вроде бы раны, выпытывая у отнюдь не склонных к излияниям людей о немыслимых испытаниях, выпавших на их долю, - Светлана Алексиевич проявила тут подлинную безбоязненность и крепость своего собственного духа. Возможно, этому не надо удивляться: именно многострадальная Белоруссия дала образцы правдивой документальной прозы, среди которой выделим книгу Алеся Адамовича, Янки Брыля и Владимира Колесника "Я из огненной деревни". Светлана Алексиевич продолжает дело старших товарищей по литературе.

Конечно, записывать подобные рассказы тяжело. Однако и читателям знакомиться с ними нелегко. Это не развлекательное чтиво, это серьезная литература. Светлана Алексиевич не щадит нашего духовного комфорта, в полный голос напоминая об ужасах войны. Мы, ее участники, изведали это на своей шкуре.

И "бывшие дети" изведали все ужасы звериного, садистского фашизма. Им было страшно, когда рвались бомбы, горели дома, гибли близкие. Но дети не сломались, они остались людьми в самых невероятных обстоятельствах и по мере своих сил и возможностей боролись с врагом - в партизанском ли отряде, работая в поле или у станка, выхаживая совсем уж малышню. Голодали, холодали, болели, но держались до последнего. Дети, достойные своей страны!

Развивая мысль, следует сказать также, что у войны и не мужское лицо, у нее - лицо нечеловеческое. Мертвая маска, страшная харя. Но подчеркну: книги Алексиевич свободны от пацифизма, в них непреодолимый водораздел между гитлеровскими захватчиками и советским народом, четкое понимание, во имя чего мы воевали. Да иначе и быть не может!

стр. 28

Книги Светланы Алексиевич вряд ли кого оставили равнодушным. Критика отметила их. Но две реплики: не резон объявлять их повестями - они такой нагрузки не выдерживают, ибо с художественной литературы спрос особый. И далее: не резон оповещать о рождении нового литературного жанра - я имею в виду суждения Алеся Адамовича. Литературная запись живет-поживает десятки лет, суть ее не изменилась, изменились ее технические возможности: некогда рассказы записывали карандашом либо авторучкой, затем начали стенографировать, затем в ход пошли диктофоны и магнитофоны. Другой разговор, что в этом жанре достигнуты весомые результаты. Ну, хотя бы та же "Блокадная книга" Алеся Адамовича и Даниила Гранина. Книга, стоящая многих романов и повестей...

Вообще то, что делает в литературе Алесь Адамович - один или в соавторстве, - заслуживает особого разговора. Рамки статьи позволяют лишь коротко сказать: это и крупный писатель, и крупный литературовед, критик, публицист, к слову которого уважительно прислушивается писательская общественность. Его критико-публицистические выступления последних лет пронизаны болью и страстью: люди, до конца осознайте нависшую над вами глобальную ядерную угрозу, отведите ее, от вас это зависит! И от писателей зависит, - не устает повторять Адамович. Отсюда его призыв: давайте сверхлитературу! Иначе говоря, литературу, способную повлиять на дела в мире, удержать человечество на краю пропасти.

Имеющий уши да услышит! И странно, и досадно узнавать, что кто-то эти страстные слова в защиту мира и жизни человека истолковывает как "пацифизм", как "запугивание". Да не запугивание, а честное предупреждение о грозной опасности, которую все видят, но от которой иные норовят отгородиться повседневной суетой или нежеланием нарушить душевное равновесие. На планете смертельно тревожно, и Алесь Адамович зовет нас не отворачиваться, смотреть правде в глаза: если разразится третья мировая - термоядерная, о ней уже никто не напишет. И в этом смысле с ним напрямую перекликается Светлана Алексиевич. Значит, и молодые поколения ощущают те же токи неслыханного напряжения, что и мы, воевавшие.

Почему я столько внимания уделил работе Светланы Алексиевич? Да потому, что ее книги - одно из

стр. 29

вероятных направлении, в котором могут двинуться молодые литераторы, пишущие либо собирающиеся писать о войне. Литературная запись - честный хлеб, хотя, не исключено, и черный и черствый. В том толковании, что писательскую молодежь увлекает изящная словесность: если не роман, то повесть или пьеса, - на меньшее не согласны. Но признаем: есть тут и удачи.

Белорусская литература - явление по-своему уникальное: мощный отряд блестящих мастеров - авторов военной прозы, к которому впору присоседить молодых, вступающих на эту стезю. Тяга литературной молодежи к теме войны и мира в Белоруссии ощутима, как нигде.

На днях я прочел роман Валерия Высоцкого "Битва при Сиверсте" - о том, какой ценой отвоевывался у гитлеровцев городок Сиверст, рядовой городок, но один из тех, где находились рубежи знаменитых "Витебских ворот". И о том, как люди оплачивали эту цену.

В обстоятельной, хроникальной манере рассказывает автор о драматизме начального периода Великой Отечественной. Роман написан жестко, характеры резко очерчены, обстановка ранней весной 42-го года на этом участке фронта обрисована с впечатляющей скрупулезностью. Не знай я Валерия Высоцкого, подумал бы: писал фронтовик. А писал человек, не нюхавший войны, однако ж перелопативший уйму историко-мемуарной литературы, дневников, писем, выросший в армейской среде, впитавший все то, что составляет будни и праздники армии. Где вышел роман? Да в Минске же! Историческая хроника - кредо Валерия Высоцкого...

Приглядимся и к Алексею Дудареву. Он и прозаик, и драматург. Как раз во втором качестве стал известен за пределами республики. Если взять на заметку, что пьесы не только играются, но и читаются, я бы поразмышлял о пьесе Алексея Дударева "Рядовые". Он тоже сын фронтовика, и военная тема ему отнюдь не Чужда. Литературный дебют его был более-менее плодотворным, хотя в рассказах, например, невооруженным глазом виделся образец - Василий Шукшин со своими "чудиками". И вот рывок - пьеса, увенчанная Государственной премией СССР. Это приятно, это подоспело к 40-летию Победы. Хорошо!

стр. 30

Но что все ж таки беспокоит, что вызывает желание высказать автору не одно одобрение? Закономерно, что Дударев не оробел перед темой, которую до него "разрабатывали" крупные таланты. Достиг ли он конечного творческого успеха? Не думаю. Пьесе крепко вредит театральность, излишний пафос, переходящий в мелодекламацию (постановщики лишь усугубили этот недостаток). И вредит вторичность, знакомость, заемность.

Алексей Дударев с простодушием начинающего автора поделился творческими секретами на страницах "Литературной газеты". Из этого интервью вытекает, что он прилежно изучал романы и повести уважаемых авторов военной прозы, а чтение "Василия Теркина" подсказало и название: "Рядовые". Уважать мастеров нужно, но нужно также учитывать, что их влияние - не косвенное, а прямое - палка о двух концах. Эдак можно не устоять и перед подражанием.

Говорю не к тому, чтобы "одернуть" Алексея Дударева. Упаси боже! Человек он одаренный и одержимый в работе. Но надо потрезвей глядеть на выходящее из-под пера, вот в чем штука. Все мы - немолодые и молодые - ровня в литературе. И все же...

Не обольщаться бы внезапно вспыхнувшей популярностью: она - величина непостоянная. Постоянная величина - это талант, строго с себя спрашивающий, стремящийся подняться над самим собой. И чем крупней талант, тем он щепетильней: он не кинется очертя голову "беллетризовать" то, что плохо или недостаточно знает, не будет повторять то, что уже сказали.

Работы Алексея Дударева - третий возможный подход молодежи к военной теме. Преодолеть давление прочитанной литературы, прорваться сквозь "наработанный" материал к чему-то своему, пробиться к самостоятельности сквозь накатанность фразы, сквозь умение писать - сложно. Очевидно, этот третий подход - труднейший для литературной молодежи.

Разумеется, есть и иные пути-дороги к постижению военной темы, приобщению к ней. Этот разговор не окончен. Да и то, что я говорил, - дискуссионно уже хотя бы оттого, что изложено с достаточной схематичностью. С которой я не совладал...

Так или иначе, смена писательских поколений и их преемственность немаловажны для литературы, и осмыслить их - наш прямой долг. Мастер, воспитай

стр. 31

ученика, - не пустая фраза. Молодым надо твердо встать на ноги. Не поддаваться "звездной болезни", которую лечить можно, если не запущена, не тушеваться, смело идти на риск! Будут не одни пироги и пышки, но и синяки и шишки? Будут. Так ведь за битого двух небитых дают - народная мудрость не подкачает...

Тема войны и мира (сегодня точнее: войны или мира) - вечна. Рано или поздно на смену ветеранам приходят новобранцы литературы, которые напишут романы и повести по книгам фронтовиков, мемуарам, документам, письмам. И думается, тогда-то привкуса вторичности не возникнет, оттого что и читателями будут те, кто не ведал войны. Предполагаю, та военная проза будет сильно отличаться от нынешней, а оценку ей дадут грядущие поколения. К этому идет дело. Победное шествие прозы невоевавших - не за горами, но покамест нам команда: "С вещами, на выход!" - не подана, еще несколько мыслей о советской военной прозе. В ней, нынешней, помимо того, что я уже излагал, явственны две тенденции в изображении войны. Первая: писать о войне, словно находясь в том времени. Вторая: говоря о современности, вкраплять главы или куски о военном прошлом действующих лиц, отыскать фронтовые источники их сегодняшнего бытия. Обе тенденции жизненны, к тому же их роднит то обстоятельство, что авторы относятся к событиям и героям с высоты прожитых лет. Это двойное зрение представляется обещающим.

Военная проза теперь насыщена политикой, социальностью. И это естественно и перспективно: в подлунном мире сейчас все пронизано социальностью. Даже незатейливая история, как Мария Ивановна ушла от Петра Петровича к Сидору Сидоровичу, - насквозь социальна. Что уж тогда говорить о военной прозе, чей предмет исследования - мировые катаклизмы?

Военная проза значительно шире и глубже воспроизводит теперь фронтовой быт, хотя и раньше не обходила его. Война немыслима без быта. И потому не соглашаюсь с проповедниками тезиса: не быт, но бытие. Помилуйте, вся жизнь человеческая, в том числе и на войне, в том числе и высочайшие подвиги, вершится не в безвоздушном пространстве. Быт окружает нас, пропитывает нас, не оставляет ни на минуту.

стр. 32

И поэтому, не верней ли не противопоставлять быт бытию, а сказать: и быт, и бытие - они нерасторжимы. Военная проза это давным-давно уяснила.

Признаться, малость удивил Виктор Астафьев. Рассказывая о своем пишущемся романе (делится этим не каждый, кто-то помалкивает в тряпочку, не поставив последней точки), он заявляет в статье "Там, в окопах" следующее: "Мне хотелось бы в романе более и ближе всего коснуться окопного быта, очень мало и пока приблизительно у нас изображаемого". Далее, назвав книги некоторых военных писателей, продолжает: "Но и в них, в этих правдивых книгах, "житуха" - иначе назвать существование в окопах рука не поднимается - изображена все же мимоходом, фрагментарно, как что-то второстепенное. Но пока человек жив, стало быть, главное для него все же - жизнь его. Или я отстал? Мыслю не так? Перекос существует в моем мировосприятии, в том числе и войны?.."

Насчет перекоса повременим, а вот о поверхностном знании богатейшей военно-художественной литературы - скажем. Потому, как и в названных Астафьевым, и еще больше в неназванных книгах быт не "что-то второстепенное", и описан он - дай бог. Но быт - не самоцель художника. Если же самоцель, тогда действительно уместно употребить слово "перекос".

С "бытом" стыкуется "окопная жизнь". Опять об "окопной правде", о "правде генеральской"? Каюсь: думал, страсти эти отшумели-отгорели, миром мы разобрались, что к чему. Выходит, не отшумели, не отгорели, коль Виктор Петрович шевелит прутиком угли в загасшем как будто костре.

Сам пишущий об "окопной житухе", исповедую, однако: не имеет решающего значения, о ком и о чем написано - о генерале или солдате, о сражении за большой город или бое за безымянную высотку. Важно другое - насколько правдиво, талантливо произведение, Поэтому споры о "генеральской" и "солдатской" литературе, о "панорамности" или "камерности" авторского взгляда неизменно отдавали схоластикой. Каждый пишет о том, что лучше знает. Корреспондент центральной газеты Константин Симонов писал, конечно, и о солдатах, но больше о "верхах" - он лучше знал эту жизнь. Олесь Гончар - больше о "низах", поскольку войну протопал в пехоте, минометчиком.

стр. 33

Не понимаю авторов, которые с умиляющей (или пугающей?) категоричностью предписывают брать для натуры только "окопную житуху". Либо, наоборот, только деятельность высоких штабов. Замечание первое: не переносите свой личный опыт на всю литературу. Второе: таких авторов частенько подстерегают в собственных произведениях заданность, иллюстративность - заклятые враги искусства. Короче: не надо навязывать свою точку зрения, время рассудит, кто написал художественно значимое, а кто дальше деклараций не ушел...

И приходит на ум высказывание Константина Михайловича Симонова, что всю правду о войне знает лишь народ. Именно так! Каждый из нас, пишущих о Великой Отечественной, о второй мировой, не может претендовать на всеохватное знание войны: он пишет свою войну. Но из таких книг, наверное, и сложится в итоге предельная художественная правда о пережитом. А не исключено - и запредельная. То есть правда, которая нам пока что недоступна по объективным и субъективным причинам...

Продолжая размышлять, что же это такое - солдатский, окопный быт, Виктор Астафьев пишет: "Я как увижу в современном театре или военном кино артистов с гривами, девиц с косами, разодетых в хромовые сапожки, под музыку вальса и танго танцующих или с ранением в живот исполняющих романс: "Ах, не любил он, нет, не любил он...", так мне хочется взять утюг и шарахнуть им в телевизор. И ведь эта красивая, "киношная" война сделалась куда привычней и понятней для сердца и глаза, чем та, которая была на самом деле и о которой сняты серьезные фильмы. А вот "комедия о войне"... Хоть бы вслушались в дикость этих слов! Хоть бы почувствовали кощунство и глумливость их, если не сердцем, то умом".

Мне созвучны размышления Астафьева, хотя свои эмоции выразил бы с меньшим темпераментом и не порывался бы шарахать в телевизор утюгом: первый стоит денег, а второй - из разряда дефицита. Но если всерьез, то и впрямь "красивая", "изячная" война, "киношная" война в стиле вульгарного ретро - тошнотворна. И "комедия о войне" - кощунство. Это во французском кино незазорно снимать какую-нибудь вздорную, пошлую ленту типа "Бабетта идет на войну". А мы-то знаем, как выглядит война в натуре...

стр. 34

Отчего происходят эти накладки в кино и на телевидении, отчего так напористо ремесленные поделки теснят всамделишное искусство? Сдается, в кино, на телевидении, а подчас и в театре потакают дурному обывательскому вкусу. "Ах, опять про войну! Надоело! Сделайте мне красиво!" И делают мещанину "красиво": или снимают низкопробные развлекательные картинки, или - коль уж берутся - выхолащивают из военных лент все, что можно выхолостить: тяжесть, конфликты, боль фронтовой "житухи", кровь, страдания, смерть на переднем крае. "Фильм о войне? Ладно. Но чтоб ничего не было", - сказал однажды деятель, имевший касательство к производству фильмов. "Что значит - ничего?" - ошарашенно спросил я. "Ну, этой вашей... правды-матки". - "Но эту правду-матку литература уже сказала!" - "Сказала... Сколько людей прочтет книгу? Сорок тысяч? Сто тысяч? Полмиллиона? А у нас - массовая аудитория... понимаете - массовый зритель?" - "Ну и что - массовый?" - "А то! У нас на телевидении за вечер фильм смотрит много миллионов. Им не нужна и десятая часть вашей правды". - "Почему? Отчего?" - "Повторяю: массовый зритель..."

"Массовый зритель" - это в устах бюрократа от искусства звучало как "простонародье". Неуважение, недоверие к зрителю, боязнь острого, конфликтного, с одной стороны, с другой - засилье ремесленников, холоднокровных закройщиков, прикрывающихся пресловутой спецификой кино как щитом. А ведь основа для любых видов искусства - не в последнюю очередь для кинематографа, телевидения, театра - это литература. Конечно, они обращаются к классической и советской прозе, но, делай сие почаще, наверняка бы люди почаще в кино, в театр ходили и телевизор бы не выключали.

Комедия о войне - недоумие. Но необходимо уточнение: зубоскальство не следует смешивать с юмором, который может - и должен - присутствовать и в самой высокой трагедии. Если идти от жизни, а не от заданных схем, то непредубежденный увидит: наитяжелое, наигорестное соседствует с веселым, улыбчивым. Так в жизни, так, следовательно, и в литературе. Правда, дар юмора относительно редок, и потому столь мощны писатели трагедийного таланта, но владеющие и юмором. Контрастное чередование драма-

стр. 35

тизма, трагизма с комическим, с шуткой воздействует на читателя с большей силой, чем однотонное повествование. Вспомним, к примеру, трагический "Тихий Дон": насколько бы уменьшилась его притягательность, не будь в нем страниц, брызжущих юмором!

Статья Виктора Астафьева "Там, в окопах" - своевременная, честная, откровенная. Ее пафос - правда в литературе, неудовлетворенность сделанным, жажда работать лучше - нельзя не разделить. Тем паче, что писал эту статью автор признанных народом книг о Великой Отечественной. Ну, а по частностям ему можно возразить...

Факт, как говорится, налицо: писатели занимаются тем, чем сподручней заниматься наследникам Белинского. Мы ждем от литературных критиков всестороннего освещения, осмысления, анализа военно-художественной литературы, ее тенденций и перспектив. Писательское мнение - не лишнее, однако голос критика прозвучит весомей. И надо засвидетельствовать: все послевоенные годы фронтовая проза развивалась при непосредственном участии в литературном процессе виднейших критиков. Они не только доброжелательно и требовательно анализировали произведения, но и пропагандировали наиболее талантливые из них. Кроме безошибочного вкуса, заинтересованности, принципиальности, трудолюбия, эти критики обладали ценнейшим преимуществом: они могли сверять литературу с "первоисточником" - с жизнью. Ибо они были фронтовиками.

К великому сожалению, таких критиков осталось мало. Это уже упоминавшийся Анатолий Бочаров, Лазарь Лазарев. Иван Козлов, Александр Коган, Владимир Пискунов, Андрей Турков... Кто еще? Да вроде бы и все. За ними следуют более молодые Игорь Дедков, Игорь Золотусский, затем еще более молодой Владимир Коробов. Военная проза не на стрежне их творческих интересов, но когда они пишут о ней, это неизменно ярко, талантливо, полезно для писателя.

О военной прозе пытаются писать и вовсе молодые критики. Можно было бы это приветствовать, если б юные дарования относились к делу серьезно. Поупражняться в остроумии, в парадоксах, в нотациях на книгах военной прозы - не весьма уважаемо. Резвость и лихость в оценках, в выводах не может заменить выработанного вкуса, знания предмета разговора и,

стр. 36

главное, ответственного отношения к своим выступлениям. Скажите на милость, будет ли писатель прислушиваться к мнению критика, ежели тот толком не прочитал произведения? Щегольнуть словечком, "вычленить" - еще не значит разобраться в романе или повести. Возможно, этим энергичным ребятам не следует торопиться с публикациями. Военная проза не терпит дилетантского с собой обращения.

Едва Виктор Камянов заикнулся, что участникам войны виднее, как писать военную прозу, - неокрепшими басками критики дружно грянули: охранная грамота, индульгенция!

Мы не о том, чтобы выводить военную прозу из-под критики. Мы о том, чтобы критика была достойна военной прозы. Нет уверенности, что молодые, начинающие критики - энергичные и напористые - услышат эти слова средь поднятого ими шума.

Не называю имен этих критиков: они молоды, все еще у них может заладиться. При непременном условии: если поймут, что критика не та область, где поступаются принципиальностью и профессионализмом. В противном случае шустрость не спасет от провала.

Отдельно скажу о Борисе Леонове. Парадоксально, но факт: это единственный критик, единственный член Союза писателей на весь его девятитысячный отряд, кто всерьез, целеустремленно, каждодневно занимается нашей прозой о современных Вооруженных Силах. Эта проза - младшая сестра прозы фронтовой, и надо бы с младшей поаккуратней. Ее нетрудно укорить, даже унизить высочайшим авторитетом военной угрозы. Но зачем? Что это даст?

Не слепые - уровень литературы о современной армии и флоте не радует: множество посредственных, а то и просто бесталанных книг, - верно! Однако возмущенно ругаться - что проку: криком не поможешь. Помочь можно и нужно - помимо прочих средств - постоянным критическим вниманием, квалифицированным разбором, умной рекомендацией.

Борис Леонов перечитывает море разливанное такой прозы, издающейся в Москве и в провинции, регулярно выступает о ней в журналах и газетах. Но будь он и семи пядей во лбу - он же один! Ему даже поспорить не с кем! Не первый год мы дискутируем об этой литературе и об этой критике. А польза? Где дела? Где реальные результаты? Туман, туман...

стр. 37

Как тянет покоптить белый свет еще, написать свою Главную книгу, постараться помочь людям в борьбе со злом, за утверждение добра! Пока руки держат перо, стоит работать. Снаряды все гуще ложатся вокруг моего поколения, и то один, то другой сверстник падает, сраженный невидимым, беззвучным осколком, - так падали на передовой мои однополчане от вполне реальных осколков. Погоревав, предав их земле, мы покидали холмики с фанерными пирамидками и шли дальше с боями. И теперь, пережив потерю, возвращаемся с похорон, сознавая: пусть разрывы ближе и ближе, надо работать, надо. И за себя, и за ушедших на вечное братское кладбище друзей...

Многое хотелось бы завершить! Завершим, если будем живы. Завершим, если не позволим сытости, самодовольству, житейской суете спеленать нас. Завершим, если в душе не угаснут совестливость, память и боль прошедшей войны. Не читаю мораль другим, эти слова в первую очередь отношу к самому себе.

А закончу свои заметки я вот чем. Публикация в "Новом мире" романа западногерманского писателя Бёля "Групповой портрет с дамой" свела меня с ним однажды в долгой московской беседе. Мне был симпатичен этот незаурядный литератор и незаурядный человек. Мы толковали об откликах на "Групповой портрет" в нашей прессе, о предстоящем издании моего романа в ГДР и еще о всякой всячине - литературной, политической, социальной. В принципе мы находили общий язык, люди единого поколения, когда-то воевавшие по разные стороны фронта, ныне поумневшие, тертые и битые жизнью, немолодые, усталые.

Посреди беседы Бёль вдруг спросил: а выпадают ли у тебя сейчас минуты подлинного счастья? Помешкав, я ответил: да, выпадают, - это когда я иду по утреннему лесу с внучкой, держу ее руку в своей руке, под ногами у нас постреливают сучки, на плечи падают первые желтые листья берез и предосеннее небо ничем не грозит, кроме дождя. Бёль посмотрел мне прямо в глаза и промолчал. Кажется, он меня понял. Остается добавить: не так давно Генрих Бёль умер...

стр. 38


© biblioteka.by

Permanent link to this publication:

https://biblioteka.by/m/articles/view/НЕУМИРАЮЩИЕ-КОРНИ

Similar publications: LBelarus LWorld Y G


Publisher:

Беларусь АнлайнContacts and other materials (articles, photo, files etc)

Author's official page at Libmonster: https://biblioteka.by/Libmonster

Find other author's materials at: Libmonster (all the World)GoogleYandex

Permanent link for scientific papers (for citations):

Олег СМИРНОВ, НЕУМИРАЮЩИЕ КОРНИ // Minsk: Belarusian Electronic Library (BIBLIOTEKA.BY). Updated: 03.12.2022. URL: https://biblioteka.by/m/articles/view/НЕУМИРАЮЩИЕ-КОРНИ (date of access: 05.12.2024).

Found source (search robot):


Publication author(s) - Олег СМИРНОВ:

Олег СМИРНОВ → other publications, search: Libmonster BelarusLibmonster WorldGoogleYandex

Comments:



Reviews of professional authors
Order by: 
Per page: 
 
  • There are no comments yet
Related topics
Publisher
Rating
0 votes
Related Articles
ВИТРИНА ЯПОНСКОЙ КОЛОНИАЛЬНОЙ ПОЛИТИКИ: ТАЙВАНЬ В ЗАПИСКАХ АМЕРИКАНСКИХ ПУТЕШЕСТВЕННИКОВ 1920-х гг.
9 hours ago · From Елена Федорова
КРЫЛАТЫЙ СЕТ И ЕГО СВЯЗЬ С СОЛНЕЧНЫМ БОЖЕСТВОМ
10 hours ago · From Елена Федорова
НОВЫЕ ТЕНДЕНЦИИ ПОЛИТИКИ США В ВОСТОЧНОЙ, ЮГО-ВОСТОЧНОЙ АЗИИ И ЮЖНО-ТИХООКЕАНСКОМ РЕГИОНЕ
18 hours ago · From Елена Федорова
ТРИАЛОГ ИНДУИЗМА, ИСЛАМА И ХРИСТИАНСТВА В СОЗНАНИИ МЫСЛИТЕЛЕЙ БЕНГАЛЬСКОГО РЕНЕССАНСА: ПРОЦЕСС И РЕЗУЛЬТАТЫ
19 hours ago · From Елена Федорова
КОЛДОВСТВО И МАГИЯ В ЖИЗНИ КОЛОНИСТОВ СИБИРИ XVII ВЕКА
2 days ago · From Елена Федорова
КОСМОГОНИЧЕСКИЕ СЮЖЕТЫ "НЫРЯЛЬЩИК ЗА ЗЕМЛЕЙ" И "ВЫХОД ЛЮДЕЙ ИЗ ЗЕМЛИ" (О гетерогенном происхождении американских индейцев)
2 days ago · From Елена Федорова
ПОЛЫЕ ИЗОБРАЖЕНИЯ ЖИВОТНЫХ (По материалам верхнеобской культуры Новосибирского Приобья)
2 days ago · From Елена Федорова
К ВОПРОСУ ОБ "ИСКУССТВОВЕДЧЕСКОМ" И "АРХЕОЛОГИЧЕСКОМ" ПОДХОДАХ К ИНТЕРПРЕТАЦИИ ИЗОБРАЗИТЕЛЬНЫХ ПАМЯТНИКОВ
2 days ago · From Елена Федорова
ОКУНЕВСКАЯ КУЛЬТУРНАЯ ТРАДИЦИЯ В СТРАТИГРАФИЧЕСКОМ АСПЕКТЕ
2 days ago · From Елена Федорова

New publications:

Popular with readers:

News from other countries:

BIBLIOTEKA.BY - Belarusian digital library, repository, and archive

Create your author's collection of articles, books, author's works, biographies, photographic documents, files. Save forever your author's legacy in digital form. Click here to register as an author.
Library Partners

НЕУМИРАЮЩИЕ КОРНИ
 

Editorial Contacts
Chat for Authors: BY LIVE: We are in social networks:

About · News · For Advertisers

Biblioteka.by - Belarusian digital library, repository, and archive ® All rights reserved.
2006-2024, BIBLIOTEKA.BY is a part of Libmonster, international library network (open map)
Keeping the heritage of Belarus


LIBMONSTER NETWORK ONE WORLD - ONE LIBRARY

US-Great Britain Sweden Serbia
Russia Belarus Ukraine Kazakhstan Moldova Tajikistan Estonia Russia-2 Belarus-2

Create and store your author's collection at Libmonster: articles, books, studies. Libmonster will spread your heritage all over the world (through a network of affiliates, partner libraries, search engines, social networks). You will be able to share a link to your profile with colleagues, students, readers and other interested parties, in order to acquaint them with your copyright heritage. Once you register, you have more than 100 tools at your disposal to build your own author collection. It's free: it was, it is, and it always will be.

Download app for Android