Сегодня трудно представить себе развитие не только философии, социологии, но и историографии без работ Макса Вебера (1864 - 1920). К сожалению, советские читатели (в том числе и многие историки-профессионалы) долгое время знали его концепцию лишь понаслышке, как правило, в тенденциозном изложении "критиков буржуазной философии". Но сегодня невозможно без знания этих концепций говорить о современной западной историографии (и прежде всего, социальной истории, в том числе о "символической антропологии").
Согласно Веберу, всем людям присущи: 1) "осознание" окружающего их мира в виде определенных исторически изменяющихся "систем значений", 2) связанная с этим внутренняя необходимость определить свое отношение к миру через эти "системы значений", которые проявляются в сфере культуры как общественные системы ценностей. Люди, по мнению Вебера, как бы реконструируют в своем сознании (порой в неотрефлектированной форме) окружающую их реальность, и воображаемые модели этой реальности, своеобразные "картины мира" определяют их поведение. Вебер противопоставляет вульгарно-экономическому редукционизму концепцию этоса (своеобразного стиля жизни, общей направленности культуры, иерархии ценностей различных социальных групп), который отражает - опосредствованно, через мировоспитание, мироощущение людей - экономические реалии. Таким образом, Вебер во многом предвосхищает историко-антропологические интерпретации менталитета- мировидения и теоретические методы французских социальных историков школы "Анналов"1 .
Поскольку религия составляла основу мировидения всех докапиталистических обществ, Вебер пытается выявить в первую очередь "те созданные религиозной верой и практикой религиозной жизни психологические стимулы, которые давали определенное направление всему жизненному строю и заставляли индивидуума строго держаться его". При этом Вебер отнюдь не абсолютизирует роль религиозных идей: "Несмотря на то, что современный человек при всем желании обычно неспособен представить себе всю степень того влияния, которое религиозные идеи оказывают на образ жизни людей, их культуру и национальный характер, - пишет он, - это, конечно, отнюдь не означает, что мы намерены заменить одностороннюю "материалистическую" интерпретацию каузальных связей в области культуры и истории столь же односторонней спиритуалистической каузальной интерпретацией"2 . В противовес "всеобщему экономическому импульсу" либеральных теорий или "производительным силам" исторического материализма Вебер в центр внимания исследователя-историка поставил человека. Культура в его видении - это система символов, посредством которых человек придает значение ("полагает смысл") своему собственному опыту (как бы "легитимирует" его, обращаясь к общепринятым в данном обществе ценностям).
Жук Сергей Иванович - кандидат исторических наук, преподаватель кафедры всеобщей истории Днепропетровского государственного университета.
стр. 172
Как эволюционист Вебер строит свои рассуждения на основе концепции "прорыва", то есть морально-психологического перехода от низшего к более высокому, прогрессивному этапу общественного развития. Одним из динамичных элементов этого "прорыва" является религия. Религии со стабильным культом, строгим и систематическим упорядочением жизни противопоставляется магия как традиционная система языческих верований. С вышеназванной дихотомией (магия - религия) связаны у Вебера соответствующие типы нормативного общественного порядка: табу и религиозная этика. Религиозная этика усиливает общую ориентацию поведения и концептуализируется на более высоком уровне обобщения, чем система табу. Она универсальнее табу, ее соблюдение требует большей ответственности и нарушение ее нельзя исправить магическими контрдействиями.
Возникновение различных этических систем создает основу для рационализации общества, в условиях которой единственно возможно его движение вперед, то есть "прорыв". Рационализация, по Веберу, - это такой идейно-психологический механизм, посредством которого культура общества определяет свою религиозную ситуацию. Это процесс интеллектуальной систематизации, очищения идей, которые составляют телеологический смысл представлений человека о себе и своем месте в мироздании; идей, которые легитимируют ориентацию человека в мире.
Но "прорыв" невозможен без пророка, обладающего харизмой (у Вебера - способностью личности взять на себя ответственность объявить разрыв с прежним нормативным общественным порядком и провозгласить этот разрыв законным с моральной точки зрения, тем самым противопоставляя себя установившемуся образу жизни). Пророк (харизматическая личность) выступает посредником в процессе прорыва к высшему (более рационализированному и систематизированному) этапу развития культуры, к более высокому уровню религиозной этики, по которой можно судить, в свою очередь, о природе общества, в котором этот новый этап развития институализируется.
Вебер противопоставляет пророчество, призывающее к простому подражанию поведению пророка, - этическому пророчеству. В первом случае пророк служит образцом для подражания, воплощая в себе высший уровень личной добродетели; во втором - необходимо следовать не столько примеру пророка, сколько его предписаниям и советам; стремиться вести себя в полном соответствии с деперсонифицированными этическими нормами; в первом случае пророк стремится определить себя как сосуд божьей благодати, непосредственно связанный с божеством, во втором - рассматривает себя лишь как инструмент божественной милости, устремленный к тому, чтобы создать условия для максимального проявления божественной воли.
Отсюда у Вебера возникают два понятия божества: "пророк-образец" представляет божества, имманентные мирозданию, а сам он как бы участвует в житии сверхъестественных существ и приглашает других присоединяться к нему; "этический" же пророк стремится легитимировать свое учение ссылкой на идею трансцендентного Бога, находящегося вне мира человека. Крайним воплощением первой концепции служит религиозная философия Индии; второй - иудаизм, христианство и ислам.
Самыми восприимчивыми к пророчеству являются те социальные группы, которые испытывают наибольшее отчуждение в обществе. Уже в силу этого они потенциально противостоят традиционализму. Вебер рассматривает пророческие движения не как проявления классовой борьбы, экономического протеста, а как стремление средних слоев легитимировать свой социальный статус. Эти экономически обеспеченные группы (такие, как торговцы и ремесленники) благодаря своим профессиональным занятиям, которые вносили элементы рационализации в привычный образ жизни, или из-за постоянных миграций утрачивали связи с традиционными ценностями традиционного общества.
Типично традиционной группой, по мнению Вебера, является крестьянство, в котором живучи языческие верования, магия и т. п. "Чем больше развитие культуры, - пишет Вебер, - ориентировано на крестьянство,.. тем сильнее этот слой населения влияет на создание традиционных представлений и тем меньшей этической рационализации достигает религия, во всяком случае, религия масс"3 . Этическая рационализация тесно связана с рационализацией восприятия времени, что обусловлено развитием города. Все пророческие религиозные движения сосредоточивались в городах, население которых всегда менее традиционно, нежели в сельских общинах.
Чем сильнее харизматические лидеры и их последователи рационализировали общество, в котором они жили, тем больше ощущали противоречие между своими представлениями о мире и реальной практикой. Существование этих противоречий стимулирует инте-
стр. 173
рес верующих к выяснению смысла своего существования, своего предназначения в обществе. Вебер выделяет два способа рационализации смысла существования верующего: 1) стремление "примерных" пророков к высшему уровню участия в божественном бытии, к "перерождению"; 2) попытки "этических" пророков утвердить миропорядок, соответствующий предписаниям религиозной этики. Потребность в спасении души возникает у верующего как необходимость личной легитимации в смысле определения своего отношения к миру. Можно уйти от мирских конфликтов (в мистику или монастырь) или же активно преобразовать мир в соответствии с нормативными требованиями радикальной религиозной ЭТИКИ.
Из всех рассматриваемых Вебером ориентации верующего по отношению к миру наиболее действенной для эволюции общества, его "прорыва" является "мирской аскетизм". Для становления западноевропейской капиталистической цивилизации, формирования ее буржуазных предпринимательских ценностей, рационализации ("расколдовывания") всей жизни таким средством "прорыва" от традиционализма к современности стал, как считал Вебер, аскетический христианский протестантизм кальвинистского толка, наиболее полно проявившийся в англо-американском пуританизме (Вебер называет историческими носителями аскетического протестантизма также пиетизм, методизм и вышедшие из анабаптистского движения секты).
Чтобы частнопредпринимательская деятельность, связанная с извлечением прибыли, получила массовое распространение, необходимо было разрушить традиционалистские представления, тип восприятия и стиль жизни, в основе которых лежало осуждение торгово-ростовщической деятельности и накопления денежного богатства. Еще в античном обществе отрицательное отношение к денежному хозяйству нашло свое выражение в том различии, которое проводил Аристотель между "экономикой" и "хрематистикой", между естественной хозяйственной деятельностью, производством необходимых для жизни продуктов, в рамках которого обмен осуществляется для удовлетворения личных потребностей и имеет справедливый характер, и противоестественным, достойным осуждения и социально, опасным накоплением богатств ради извлечения прибыли. Католицизм осуждал хрематистику.
Первым шагом к разрыву с этой традицией стало появление лютеровской идеи призвания, согласно которой выполнение долга в рамках мирской профессии рассматривалось как наивысшая задача нравственной жизни человека. В отличие от католической точки зрения, моральное значение мирского профессионального труда и религиозное воздаяние за него чрезвычайно возросли. Дальнейшее практическое развитие концепции профессионального призвания связано с аскетическим протестантизмом кальвинистского толка, прежде всего пуританством.
Аскетический стиль жизни пуритан сводился к ориентированному на божественную волю рациональному преобразованию всего существования (рационализация жизни в миру). Но этот стиль жизни складывался теперь не вне мира - в монашеских организациях, а внутри мирского устройства. Идее универсальной благодати и ее главного института, церкви, как учреждения по ее дарованию пуритане противопоставили секту - добровольное объединение лишь достойных в религиозно-этическом отношении людей, вступивших в него ввиду доказанной их религиозной избранности. Борьба этих двух структурных принципов (церкви и секты) проходит через всю историю протестантизма. По мнению Вебера, отказ от веры в спасение души только с помощью церкви и таинств стал той решающей идеей, которая отличала кальвинизм от католицизма. В этом, считал он, находит свое завершение тот великий историко-религиозный процесс расколдования мира, начало которого относится ко времени древнеиудейских пророков и который в сочетании с эллинским научным мышлением уничтожил все магические средства спасения, объявив их неверием и кощунством.
Вебер подчеркивал историческое значение мирской аскезы протестантизма, которая отвергала непосредственное наслаждение богатством и стремилась сократить потребление, особенно когда оно превращалось в излишества. Вместе с тем она освобождала приобретательство от психологического гнета традиционалистской этики, разрывала оковы, ограничивавшие стремление к наживе, превращая его не только в законное, но и угодное Богу занятие. Аскеза требовала от богатых людей на умерщвления плоти, а такого употребления богатства, которое служило бы необходимым и практически полезным целям.
Не этическое учение религии, а то этическое отношение к жизни, которое поощряется в зависимости от характера и обусловленности средств к спасению, предлагаемых данной
стр. 174
религией, является ее специфическим "этосом" в социологическом значении этого слова. В пуританстве таковым была определенная методически-рациональная система жизненного поведения, которая, при известных условиях, прокладывала путь "духу" современного капитализма. Образование аскетических общин и сект с их радикальным отказом от патриархальных пут, с их толкованием заповеди повиноваться более Богу, чем людям, послужило одной из важнейших предпосылок современного "индивидуализма"4 .
Главная идея, которая пронизывает труды Вебера, - необходимость комплексного подхода к социальной истории и изучению социокультурного универсума в единстве человек - культура как непременного условия адекватного понимания прошлого. Но наследие Вебера не исчерпывается методологическими замечаниями о необходимости изучения общества в тесной связи с его культурой, интерпретируемой как система символов и коллективный опыт. Многие идеи Вебера, высказанные по конкретным проблемам истории, служат и сегодня своеобразными концептуальными парадигмами.
Большое влияние в становлении западной "новой", социальной истории в 60 - 80-е годы сыграли методы и подходы современных социологии и антропологии. Именно эти науки позволяли историкам исследовать историю человека через призму его мировосприятия и посредством анализа тех социальных структур, в которых он существовал. Традиционные нарративные методы накопления фактов уже не удовлетворяли исследователей "человеческой" истории, тем более, что леворадикальные движения молодежи, "цветных" и т. п. стимулировали поиск новых приемов исследования, демократизировали гуманитарную науку, делали ее более современной.
Западная социальная история в 70-е годы испытала воздействие британской социальной антропологии, "антропологической социологии", или, как еще ее называют, антропологии социальной организации и социальных структур, начало которой положила образованная еще в 1964 г. Кембриджская группа по изучению истории народонаселения и социальных структур (Э. Ригли, Р. Скофилд, П. Ласлетт и др.). Такой социоструктурный, историко- демографический метод исследования получил распространение и в США. Благодаря работам кембриджских и принстонских исследователей социальных структур были уточнены многие исторические данные (размеры семьи и церковного прихода в тюдоровской Англии, параметры естественного прироста и иммиграции накануне промышленного переворота и т. п.).
Но этим социальным историкам не хватало исследования внутреннего мира человека прошлого, воссоздания связи между его мировидением и поведением (что уже пытались делать во Франции Ж. Дюби, Ф. Ариес, Ж. Ле Гофф и др.). Выход из положения подсказала так называемая культурная ("символическая") антропология. Американский антрополог К. Гиртц предложил в 70-х годах, основываясь на теории Вебера, рассматривать культуру как "полагание смысла", как совокупность значащих для человека общественных символов. Именно благодаря символической антропологии интерес исследователей постепенно акцентрируется на менталитете, этосе людей прошлого, на иерархии их духовных ценностей и моральных норм5 . "Символическая" антропология К. Гиртца обострила внимание социальных историков к теоретическому наследию Вебера, ставшему актуальным после блестящих переводов и интерпретаций его трудов Т. Парсонсом еще в 30 - 60-е годы.
В исследовании системы ценностей Вебер, по мнению Дж, Эпплби (США), создал модель для изучения создания и связал через иерархию ценностей культуру и поведение людей. Общество нельзя исследовать в отрыве от его культуры. Следуя Веберу, англоамериканские социальные историки, те же Эпплби, Г. Нэш, М. Зукерман, Т. Брин, Дж. Хенретта, Р. Айзек, акцентируют внимание на том, что человеческое существо - это "системообразующее и символопроизводящее создание"6 . Они исследуют реальное развитие социальных, значащих для их носителей, систем, изучают, как символы и ценности взаимодействуют с обычаями и институтами общества. В подобной интерпретации прошлое исследуется как иная культура, а чтобы изучить это общество, нужно понять средства выражения, используемые его представителями.
Иногда такой "символический" (семиотический) подход в американской историографии называют "австралийской школой" исторической антропологии (так как наиболее известные ее представители Р. Айзек, Г. Дэннинг и др. - живут и работают в Австралии). Последним ярким примером такого исследования стала работа Д. Мервик о взаимодействии голландской и английской культур в колонии Нью-Йорк на рубеже XVII- XVIII веков. Исследуя культуру как систему символов, Мервик противопоставляет голландский этос, ориентированный на ремесло, торговлю и городской образ жизни, и этос британских коло-
стр. 175
нистов, связанный с обязательным землевладением и преимущественно фермерским образом жизни. Взаимоотношения этих символических систем, выражавшихся в ритуализированных политических действиях их носителей, определяли развитие общества Олбани, столицы будущего штата Нью-Йорк7 .
Особенно заметной веберовская традиция, как в постановке проблемы, так и в методах интерпретации, становится при изучении религиозной историографии США. Среди американских исследователей религии и церкви в истории США нет ни одного (начиная с П. Бономи), оставшегося вне влияния веберовской социологии религии. Весьма показательна для этой традиции интерпретация Айзеком социокультурного развития Виргинии второй половины XVIII в., как противостояния английской культуры "писанного слова" местных аристократов и баптистской культуры "сказанного слова" простонародья8 . Через веберовскую традицию в "социальную историю" приходят понятия и подходы "понимающей" социологии и структурного функционализма. Т. Парсонс принес в американскую историографию представление о культуре как скрытой, но разделяемой всеми, матрице отношений и интенций, определяющих поведение людей в обществе.
Тем не менее привнесение методов социологии (в том числе и веберовской) в социальную историю может приводить к схематизации и упрощению исторического процесса. По мнению Д. Лэндза и Ч. Тилли, характерными чертами "социологизации" истории являются: 1) связь фиксированного опыта больших групп населения с образцами коллективного поведения; 2) объяснение коллективного поведения при помощи теоретических концепций; 3) систематическое сравнение социальных структур и систем прошлого9 . Главная беда, которая подстерегает многих социальных историков, - это зависимость их интерпретаций прошлого от жесткого нормативного функционализма современной социологии. Восприятие духовных ценностей в качестве единственной главной связывающей силы в обществе приводит к искажению многообразия исторического процесса. Только духовные ценности в этом случае поддерживают культурную преемственность в обществе. У той же Мервик в исследовании общества культурные символы вытесняют порой самих людей, творящих эти символы. Ее работа - яркое свидетельство давления и искажающего воздействия метода на материал исследования. Такая чрезмерная "постмодернистская" специализация автора приводит к отрыву анализа от традиционных нарративных методов изучения прошлого, что вызывает естественный протест у читающей аудитории.
Но на рубеже 80 - 90-х годов в западной (в том числе и англо-американской) историографии наметились новые тенденции: "синтез" междисциплинарных и традиционных методов исследования, стремление к хорошему литературному языку и широким обобщениям, нарративу (по словам Д. Х. Фишера, к сочетанию "интерпретационных парусов" "старой" истории с "эмпирическими якорями" "новой")10 .
Добросовестные историки сегодня стремятся избегать всяких универсальных схем социального развития, не важно каких по происхождению: марксистских или веберовских. Претензии на всеобщую закономерность, телеологию событий, которые заложены во многих социологических теориях, приводят к нивелировке исторических событий, подгонке их под априорные схемы. Вебер, наверное, очень бы удивился, узнав, что в конце XX в. стал "модным" методологом исторической науки. Веберовский ренессанс, начавшийся на Западе в 70-е годы и достигший нас в 90-е годы, не должен превратиться в очередную идеологическую моду, как это произошло несколько лет назад со школой "Анналов" в советской историографии. Слепое следование любой социологической теории опасно как для теории, так и для практики исследования. Но "ценностный" подход Вебера в сочетании с бихевиористскими методами, например Э. Фромма, или "микросистемными" методами И. Валлерстайна по-прежнему может содействовать поиску исторической истины.
стр. 176
Примечания
1. См. Одиссей. Человек в истории. 1989. М. 1989; ГУРЕВИЧ А. Я. Социальная история и историческая наука. - Вопросы философии, 1990, N 4; его же. О кризисе исторической науки. - Вопросы истории, 1991, N 2 - 3; и др.
2. ВЕБЕР М. Избранные произведения. М. 1990, с. 138, 208.
3. Работы М. Вебера по социологии религии и идеологии. М. 1985, с. 154.
4. ВЕБЕР М. Ук. соч., с. 143,183,193,197, 198, 277, 290.
5. GEERTZ C. The Interpretation of Cultures. N. Y. 1973.
6. APPLEBY J. Value and Society. - Colonial British America. Essays in the New History of the Early Modern Era. Baltimore. 1984, pp. 292 - 294.
7. MERWICK D. Possessing Albany, 1630 - 1720. The Dutch and English Experiences. Cambridge (Mass.). 1990; RICHTER D. The Semiotics of Colonial Albany. - Reviews in American History, 1991, Vol. 19, N 2.
8. ISAAC R. The Transformation of Virginia, 1740 - 1790. Chapel Hill. 1982.
9. LANDES D., TILLY Ch. History as Social Science. Englewood Cliffs. 1971, pp. 71 - 73.
10. Лучшие примеры "синтетических" социокультурных исследований в американской историографии: FISCHER D. H. Albion's Seed: Four British Folkways in America. N. Y. 1989; GREENE J. P. Pursuits of Happiness. Chapel Hill. 1988; BUTLER J. Awash in a Sea of Faith: Christianizing the American People Cambridge (Mass.). 1990.
New publications: |
Popular with readers: |
News from other countries: |
Editorial Contacts | |
About · News · For Advertisers |
Biblioteka.by - Belarusian digital library, repository, and archive ® All rights reserved.
2006-2024, BIBLIOTEKA.BY is a part of Libmonster, international library network (open map) Keeping the heritage of Belarus |