М.: Институт востоковедения РАН, 2013. 472 с.

Не устаешь поражаться продуктивности научной работы замечательных коллег. Леонид Борисович Алаев за последние несколько лет издал две новые, различные по жанру объемистые книги [Алаев, Вигасин, Сафронова, 2010; Алаев, 2011], подготовил третье издание пользующегося популярностью учебного пособия по истории Востока [Алаев, 2014], написал несколько глубоких статей и полных полемичности рецензий (см., например: [Алаев, 2013]). Если учесть, что первая его научная монография увидела свет в 1964 г., а первые публикации относятся к 1955 г., то можно представить себе, какой протяженности путь им пройден. За без малого 60 лет творческой жизни Л.Б. Алаев опубликовал два десятка книг и сотни статей по ключевым проблемам истории Индии и стран Востока, внеся весьма заметный вклад в историческую науку.

Характерно, что рецензируемая монография не подводит итоги, а открывает новые возможности перед автором и читателями. Хотя со времени распада СССР и глубокого кризиса марксистско-ленинской идеологии прошло почти четверть века, в нашей науке не появилась новая комплексная теория исторического анализа и научно-исторического мировоззрения. В то же время ей не удалось достаточно успешно "влиться" в основной поток мировой исторической науки. При этом неясно, есть ли объективная необходимость создания иной, несоветской парадигмы теоретического исторического знания, а также то, насколько заслуживает зарубежная наука попыток присоединиться к основным ее направлениям. Иными словами, не находится ли мировая наука в столь же незавидном положении, что и отечественная, постсоветская, пребывая в состоянии постмодернистской "расслабленности".

Надо сказать, что автор рецензируемой книги нигде не ставит такие вопросы, но, ознакомившись с ней, задаешься ими в силу заостренности Л.Б. Алаева на теории, в целом негативном его отношении к основам марксистской, в том числе советской, историографии [Теории..., 2014], критике им как главных, так и боковых ветвей на древе изучения истории с классовых позиций, причем не только у нас, но и за рубежом, прежде всего в Индии. Показательно при этом, что и иные подходы к теоретическому постижению истории, в частности цивилизационный, тоже не нравятся автору "Историографии", хотя в ней он не подвергает его суровой критике, ограничиваясь констатацией узких возможностей такой методологии (с. 429-430).

Несмотря на неоднозначное восприятие ряда суждений и оценок Алаева, нельзя не ощутить удовольствия от стройности и ясности изложения автором своих взглядов и отправных точек зрения. Этому способствует сам стиль сочинения, узнаваемо "алаевский". (Примечательно, что работа, опубликованная в авторской редакции, имеет минимальное количество опечаток и помарок¹.) Вспоминается впечатление, которое производила популярная не только среди специалистов и востоковедов журналистско-очерковая, полезная в то же время и для понимания политической обстановки в стране книга Л.Б. Алаева "Такой я видел Индию" (1971). Несмотря на общую позитивную оценку увиденного в тогдашней Индии, автору удалось передать свое критическое, а местами и слегка ироничное отношение к некоторым сторонам ее социальных и политических реалий [Алаев, 1971].

¹ Совсем обойтись без них автору вес же не удалось. Так, в прим. на с. 111 речь идет, видимо, об Индской, а не Индусской цивилизации; имя английского историка Hardy транслитерируется и как Харди (с. 18), и как Гарди (с. 111).

Это известное дистанцирование от индийского, сочетающееся с активным неприятием традиционалистского националистического духа, весьма сильного в Индии, отразилось и на страницах данной специальной монографии, написанной 40 лет спустя. И опять же речь не идет о критике всего, что написано и сделано индийскими учеными, но о нежелании принимать крайне одиозные проявления национализма в индийской исторической науке.

Структура работы проста и логична. Автор рассматривает эволюцию во времени трех историографических школ: британской, считая, что именно в ее рамках начала складываться подлинная историография истории Индии; индийской, которая зародилась и долгое время развивалась в "коконе" колониального подхода; советской, опиравшейся на марксистские приемы анализа. Первая глава посвящена изучению истории Индии в XIX в. Во второй главе рассматривается историография между мировыми войнами XX столетия. В третьей, едва ли не самой интересной, рассказывается о советской историографии после окончания Второй мировой войны. Четвертая глава посвящена основным направлениям исторической науки независимой Индии и Пакистана. В последней главе речь идет о постсоветской историографии и об изучении Индии в странах Запада, включая Японию. Кроме того, Алаев затрагивает важный вопрос о судьбе истории в современной Индии. Он не рассматривает работы по древней индийской истории, стремясь оставаться, как он замечает, "в пределах своей компетенции" и ссылаясь на историографическую работу А.А. Вигасина [Вигасин, 2002].

Здесь следует сказать еще об одной особенности авторского подхода. Книга написана в биографо-историографическом жанре, как история не только идей, но и людей². Характеризуя вклад того или иного видного специалиста в науку, автор дает краткую биографическую справку о нем. Иногда эти данные читаются с большим интересом и во многом объясняют направление научного поиска, идейные и теоретические взгляды, характер полученных результатов, иногда (особенно когда речь заходит об индийских ученых второй половины XX в.) они носят в какой-то мере формальный характер.

Обращаясь к содержательной стороне книги, нельзя обойтись без некоторых важных для понимания авторской позиции цитат. В первую очередь это касается самого предмета работы. Подходя к истории как к науке, Л.Б. Алаев отмечает, что смена подходов в ней не всегда основывается на объективных факторах, таких как накопление новых фактов и данных, заставляющих менять угол зрения и концепции (парадигмы), ибо большую роль играет "социальный заказ", факторы политические и идеологические. «История, замечает он, не точная наука. Здесь нельзя что-то доказать с такой степенью уверенности, чтобы можно было окончательно расстаться с противоположным мнением. Все идеи... остаются жить - несмотря на их опровержения, и время от времени реанимируются и восстают из пепла в "неповрежденном" виде, когда их опровержения забываются» (с. 5). В этом пассаже из введения к книге главным мне представляется неявное разделение предмета истории на внутренний и внешний аспекты. Внутренний аспект исторической науки зависит от накопления новых фактов и открытий, а также новизны в их интерпретации; внешний аспект истории находится под влиянием политики и идеологии, а также человеческих эмоций, которые сопровождают идейно-политическую борьбу. Автора интересует, как представляется, более всего внешний аспект истории, тесно связанный с жизнью и социальной практикой. При этом он исключительно высоко ценит "объективность" и рациональные объяснения в противовес иррациональным, сверхъестественным³.

Именно эти особенности колониальной британской историографии заставляют Л.Б. Алаева оценивать ее достаточно высоко. При этом он выделяет несколько школ среди британских индологов: просветителей (носителей идей Просвещения), утилитаристов и романтиковориенталистов (с. 16). Все они, замечает автор, исходили из "неоспоримого превосходства"

² Это, разумеется, не первый опыт сочетания биографического и историографического материалов. Достаточно указать на книгу Л.А. Вигасина "Изучение Индии в России (очерки и материалы)" [Вигасин, 20081. Впрочем, в этой книге без такого сочетания никак нельзя было обойтись. В отечественной индологии между тем уже, пожалуй, сложилась прочная традиция сочетания биографического, историографического и исторического жанров во многом благодаря усилиям того же Л.Б. Алаева см. книгу под его редакцией «"В России надо жить долго". Памяти К.А. Антоновой (1910-2007)» ["В России надо жить долго"..., 2010], а также другой сборник статей [Разговор..., 2010].

³ Недостатком ему кажется и характерный для значительной части индийской науки националистический патриотизм. "Патриотизм и наука, замечает он, сетуя на забвение принципов одного из критически настроенных к возвеличиванию национальных героев - историка Дж. Саркара, - никак не могут разъединиться в Индии" (с. 122).

Англии над Индией и расходились главным образом в том, стоит ли реформировать индийское общество или сохранить его в неизменном виде. Эта коллизия пронизывает не только историографические работы британцев, но и их практическую деятельность. От романтической идеи оставить все как есть англичане отказались в 1830-х гг. Вместе с тем они заложили основы научного знания, создали классическую индологию (У. Джонс) и написали первые труды по истории Индии (Дж. Милль и др.). Л.Б. Алаев отметил рано наметившуюся разницу в трактовке "индусского" ("домусульманского") периода - пренебрежительное у одних и уважительное у других авторов. Примером отношения со знаком плюс служит Дж.Р. Глейг, утверждавший, что "индусы имели свою довольно развитую цивилизацию", которая не уступала средневековой европейской. Индусская цивилизованность пришла в упадок после вторжений мусульман (с. 26).

В поле зрения автора попадают не только первые "классические" труды по истории всей Индии, написанные в основном в XIX в., но и работы последующих историографических периодов. Он отмечает расширение тематики исследований, возникновение историографического феномена "индийской сельской общины", роль этнологии и полевых исследований, развитие археологии и эпиграфики. Отдельный раздел посвящен региональным исследованиям, где главное внимание автора привлекли работы англичан по югу Индии, Бенгалии, Раджастхану и существенно меньшее - труды по северо-западу колонии.

Особенно не повезло панджабской школе британской историографии, о которой нет даже упоминания. Между тем такая неформальная школа сложилась, причем в тесной связи со своеобразной панджабской системой управления [Dungen, 1972]. Представлена она была, правда, не столько собственно историческими работами, сколько исследованиями по этнологии, кастам, общинам, сельской экономике С. Торберна, Д. Иббетсона, X. Калверта, М. Дарлинга, X. Треваскиса и др. В сущности, дать исчерпывающее представление о британской историографии всей Индии в рамках относительно короткого очерка заведомо невозможно. Автор, например, едва коснулся весьма острой и для британских администраторов, и для тогдашних исследователей (зачастую, как справедливо им подчеркивается, это были одни те же люди) проблемы мусульманского меньшинства в Индии. Характеризуя жизнедеятельность и труды У.У. Хантера (с. 60-61), он, к сожалению, не акцентировал внимание на том резонансе, который в контексте колониальной стратегии вызвали работы этого колониального чиновника о плачевном положении мусульман в Индии и необходимости принять меры к улучшению их состояния, не только в Бенгалии, но и в других частях колонии [Hunter, 1876]. Повторю, что для обозрения всей английской историографии потребовалось бы куда более обширное место. Заслуга автора в том, что он выделил основные этапы и направления ее развития и подчеркнул, насколько тесно научные работы вытекали из практики колониальной политики, реагировали на нужды и потребности британских властей.

Отдельный раздел посвящен влиянию К. Маркса на интерпретацию истории Индии. Верный своему правилу не "тушеваться" перед авторитетами, Л.Б. Алаев напоминает читателю, что Маркс "не был индологом, и его высказывания на индийские темы вторичны" (с. 78). К тому же некоторые широко впоследствии цитированные работы Маркса были статьями, написанными им в 1850-х гг. для американской газеты "New York Daily Tribune". В целом критически оценивая интерпретацию, которую К. Маркс давал индийской общине и всему общественному строю Индии как близкому к первобытности, Л.Б. Алаев все же отмечает значение, которое его анализ имел для индийской историографии (с. 88). Что касается историографии марксистской, прежде всего советской, то с распространением учения марксизма "все замечания Маркса и Энгельса стали рассматриваться как классические и директивные" (с. 96). При этом Л.Б. Алаев оттеняет хорошо известный двойственный подход классиков марксизма к колониализму, с одной стороны, они видели "прогрессивные" результаты британского правления, а с другой - осуждали беспощадные методы колониального правления. По мнению автора, их оценки методов иногда были "необоснованно жесткими" (с. 92). Известная жесткость самого Л.Б. Алаева в отношении взглядов К. Маркса объясняется неприятием им точки зрения на индийский доколониальный строй как на "азиатский", соответствующий "последней стадии первобытной формации"⁴.

⁴ "Итак, Маркс относился к Индии как к обществу последней стадии первобытной формации. При этом своеобычная индийская община... была воспринята им как типичная позднепервобытная форма, долженствующая быть во всех странах" (с. 85).

К вопросу о восточном феодализме и "азиатском способе производства" я еще вернусь, но сначала отмечу насыщенный интересным материалом очерк развития британской, индийской и советской историографии между двумя мировыми войнами. Полная картина двух первых историографических школ на самом деле, очевидно, шире той, что представлена в монографии. Более подробным является анализ советской историографии. Она в тот период, естественно, только зарождалась, питаясь из двух источников. С одной стороны, из весьма развитой, как отмечает автор, индологии царского времени (труды С.Ф. Ольденбурга, Ф.И. Щербатского, А.Е. Снесарева и др.), а с другой из идеологически заряженных работ авторов первого советского поколения (М.П. Павловича, В.А. Гурко-Княжина и др.). Интересно рассказывает автор о судьбе видного индолога и партийного идеолога Р.А. Ульяновского (с. 161-164). Собранные вместе и умело препарированные факты его жизни, так же как и жизни, взглядов и трудов другого корифея отечественной индологии, И.М. Рейснера (с. 182-187), позволяют ярче представить истоки отечественной советско-марксистской исторической науки. К тому же сведения о них, как и обо всем, о чем пишет Л.Б. Алаев в книге, "помещены" в исторический контекст, не перегруженный деталями, но достаточный, чтобы воссоздать дух эпохи. Дух, впрочем, весьма тяжелый, связанный с трагическими судьбами репрессированных востоковедов, подвизавшихся на ниве индологии.

Более легкое впечатление оставляет подробный рассказ об индологах и индологии послевоенного времени. Здесь автор во многом опирается на свой личный опыт, личное участие в создании позднесоветской историографии индийской истории. Впрочем, начальный послевоенный период (еще сталинский) отмечен коллизиями, похожими на те, что существовали в межвоенное время. Партийно-политическое руководство востоковедной наукой приводило к конъюнктурной переоценке роли и значения индийских лидеров (Махатмы Ганди, Дж. Неру), сопровождалось злоключениями того же И.М. Рейснера⁵ и ряда других индологов.

Показательна история "покаяния" A.M. Дьякова, которой Л.Б. Алаев касается в двух местах в связи с трактовкой в советской индологии первых послевоенных лет проблем национальноосвободительного движения и национальной буржуазии (с. 198 и 214). В 1948 г., в период, когда, как отмечает автор, «несколько ослабло негативное отношение к "буржуазному" движению», A.M. Дьяков смог внести вклад в понимание национального вопроса в Индии, показал, что ее история не сводится к национально-освободительному, а также рабочему и крестьянскому движениям [Дьяков, 1948]. Как раз с года издания книги идеологический "маятник" качнулся в другую сторону, и работу A.M. Дьякова (вместе с его статьями) коллеги-индологи и неиндологи подвергли "принципиальной" критике. Поэтому в весьма содержательной новой книге, вышедшей спустя четыре года [Дьяков, 1952], Дьяков был вынужден признать свои ошибки, скрупулезно перечислив их в предисловии. Но и эта книга появилась в переломный момент, и "ошибки" перестали быть таковыми после смерти Сталина.

Анализируя советскую историографию нового периода, генетически связанную с наукой предшествующего этапа, Л.Б. Алаев выделяет помимо уже названных вопросы оценки колониальной политики и экономических отношений метрополии и колонии, изучение духовных процессов, политического процесса в независимой Индии, ее экономического развития, а также собственно исторические темы изучение средневекового времени, уровня развития Индии в раннее новое время, проблемы сельской общины и собственности на землю. Из всех перечисленных наиболее близки и знакомы автору именно исторические сюжеты, особенно проблематика сельской общины, в исследование которых он сам внес большой вклад⁶. Нельзя не порадоваться той тщательности и скрупулезности, с которой Л.Б. Алаев выстраивает рассказ о "баталиях", которые велись между советскими индологами, тем, как он встраивает эти сюжеты в биографии людей, отмечая изменения или, наоборот, отсутствие таковых во взглядах и подходах. В то же время именно в этих разделах его историографический анализ становится местами менее сбалансированным и содержит жесткие оценки (с. 283, 347-348, 266). В принципе критический

⁵ Впрочем, немалую роль в перипетиях судьбы И.М. Рейснера играли, судя но всему, и личные его качества, стремление "перехитрить" всех. Об этом, хотя в целом сочувственно по отношению к нему, написала в недавно опубликованных, читающихся с неподдельным интересом мемуарах К.А. Антонова ["B России надо жить долго..", 2010, с. 71-74]. О ней, кстати, как об еще одном ведущем индологе послевоенного периода, ее принципиальности и "прозорливости" в вопросе об оценке уровня капиталистических отношений в доколониальный период (см.: с. 250-252, 280 и др.).

⁶ Не случайно, по-видимому, в начале 2014 г. издательство URSS выпустило 2-е, исправленное и дополненное, издание книги Л.Б. Алаева "Сельская община в Северной Индии" (1-е издание вышло в издательстве "Наука" в 1981 г.).

подход Л.Б. Алаева к работам своих коллег и друзей не может не вызывать уважение - слишком часто историографические обзоры в книгах и диссертациях носят сплошь описательный и комплиментарный характер. Но излишне строгие суждения нужно, видимо, воспринимать с осторожностью.

Можно в целом согласиться с оценкой отмеченных автором тенденций в индийской историографии последних десятилетий, но специалисты, наверное, отметят явную неполноту привлеченного им для анализа корпуса изданных работ. Особенно это касается книг и статей последних десятилетий. Показательно, что небольшая историография работ пакистанских историков не идет дальше произведений авторов поколения 1950-1960-х гг.

Известным исключением предстает разбор популярной с 1980-х гг. "школы субалтернов" (нижних чинов). Подходы этой школы, как замечает Л.Б. Алаев, попали со временем под огонь критики, а влияние школы на индийскую историографию в целом "не оказалось сильным" (с. 389). Это заключение, хотя и совпадает с оценками в некоторых других известных мне работах [Rahman, 2012, р. 99], представляется все же излишне категоричным.

Анализ постсоветской историографии индийской истории выполнен, как мне кажется, весьма тщательно и дает достаточно полное, хотя, видимо, и не исчерпывающее представление о немалом объеме исследовательской работы, проделанной за истекшие после развала СССР почти четверть века. Исследования индологов, которые ведутся не только в Москве (хотя Центр индийских исследований ИВ РАН остается стержнем отечественной индологии), но и в регионах, в частности в Липецке, где благодаря А.В. Райкову сложилась неплохая школа индологов, а также в ближнем зарубежье (Казахстане), углубляют понимание ряда исторических явлений.

В короткой рецензии невозможно охватить все сюжеты, затронутые автором. Я не коснулся подробно раскрытой автором дискуссии об уровне развития индийской экономики в доколониальный период, хотя этот вопрос играет ключевую роль в продолжающемся до сих пор в зарубежной, особенно индийской, историографии противостоянии апологетической и разоблачительной тенденций в отношении колониализма, не отметил живые зарисовки, связанные с идеологической близостью и творческой "несовместимостью" советских и индийских историков-марксистов⁷. Остались неупомянутыми и многие другие интересные авторские оценки и рассмотренные им вопросы.

Два слова о феодализме и "азиатском способе производства". Автор несколько раз касается этой темы, констатируя, что среди индологов ни во время первой дискуссии об АСП (на рубеже 1920-1930-х гг.), ни в период второй (1960 - начало 1970-х), по сути, не было ее сторонников. Однако среди востоковедов более широкого профиля, в частности китаистов, "азиатская" теория находила определенную поддержку. Хотя Л.Б. Алаев декларирует верность теории восточного феодализма, он использует в ряде случаев термин "азиатское общество" и характеризует специфическое для такого общества "сочетание частных и государственных, натуральных и товарных начал". Употребляется им и термин "восточный деспотизм" (с. 277, 279). Все это, быть может, свидетельствует о сближении в представлениях автора концепций восточного феодализма и "азиатского способа производства", понимаемого как достаточно исторически зрелого (а не близкого к завершающим фазам первобытности) варианта эволюции в особых азиатских условиях. Надо заметить, что в немалой степени схожая трактовка - с предпочтением терминов "азиатское общество", "колониально-азиатский синтез", "азиатский капитализм" - встречается в работах современных марксистских авторов из Южной Азии⁸.

В заключение хотелось бы подчеркнуть значение самого жанра книги. Историография дает нам ключи к пониманию подходов к изучению истории, помещает нас в атмосферу, в которой создавались "истории". Они не являются выдумкой, но и не лишены субъективизма. Исторические представления, как говорят современные конструктивисты, "интерсубъектны", социальны в том смысле, что разделяются группой людей, проходя через индивидуальное сознание.

⁷ Не могу вес же удержаться от приведения одной "итоговой" цитаты. Рассказывая о контактах, порой весьма близких и продолжавшихся долгое время между историками-марксистами двух стран, Л.Б. Алаев пишет: "Но действенного сотрудничества между советскими и индийскими марксистами так и не установилось... Советская и индийская исторические школы были различны по подходам, по фразеологии и по менталитету" (с. 352).

⁸ См. мою рецензию на книгу пакистанского марксиста Т. Рахмана [Белокреницкий, 2014]. Нужно добавить, что некоторые отечественные специалисты "новой волны", в частности лингвист и историк А.И. Коган, развивая подходы школы социоестественной истории (СЭИ) Э.С. Кульпина, стремится использовать элементы теории АСП для характеристики исторической эволюции Кашмира (см.: [Коган, 2011, с. 114-127]).

Мне кажется, книга Л.Б. Алаева, как, впрочем, и многие другие современные историографические работы, делает наше знание об исторической науке более глубоким и объемным. Они несут в себе науковедческий заряд и позволяют оценить современное состояние предмета исследования, с тем чтобы лучше представить пройденный путь и в какой-то мере увидеть перспективы предстоящего. Было бы крайне желательно, чтобы книга Л.Б. Алаева открыла собой серию историографических работ по истории других стран и регионов Востока, а также по специальным историческим специальностям востоковедного профиля.

СПИСОК ЛИТНРАТУРЫ

Алаев Л.Ь. Такой я видел Индию. М., 1971.

Алаев Л.Б. Южная Индия. Общинно-политический строй VI XIII веков. М.: ИВ РАН, 2011.

Алаев Л.Б. Станет ли цивилизационный подход научным методом? // Восток (Oriens). 2013. № 3.

Алаев Л.Б. История Востока с древнейших времен до начала XX века. М.: URSS, 2014.

Алаев Л.Б., Вигасин А.А., Сафронова АЛ. История Индии. М.: Дрофа, 2010.

Бслокрсницкий В.Я. Рсц. на: Т. Rahman. Class Structure in Pakistan // Восток (Oriens). 2014. № 1.

"В России надо жить долго... ". Памяти К.А. Антоновой (1910-2007) / Сост. и отв. ред. Л.Б. Алаев, Т.Н. Загородникова. М., 2010.

Вигасин А.А. Историография истории Древней Индии // Историография истории Древнего Востока. СПб.: Алстсйя, 2002. Гл. III.

Вигасин А.А. Изучение Индии в России (очерки и материалы). М.: ИСАА МГУ, 2008.

Дьяков A.M. Национальный вопрос и английский империализм в Индии. М., 1948.

Дьяков A.M. Индия во время и после окончания второй мировой войны. М., 1952.

Коган А.И. Трансформация культуры и технология основного хозяйственного процесса в Кашмирской долине в VIII XIX вн. // История и современность. 2011. № 1.

Разговор с Мариной и Олегом Плешовыми: политические символы и реалии Южной Азии / Отв. ред. Е.Ю. Ванина, С.К. Сидорова, А.В. Устснко. М., 2010.

Теории и методология истории. Волгоград: Учитель, 2014.

Dungcn van dcr Р.Н.М. The Punjab Tradition. L., 1972.

Hunter W.W. The Indian Musulmans. 3^rd Ed. L., 1876.

Rahman T. The Class Structure of Pakistan. Karachi, 2012.

Permanent link to this publication: