Как известно, первая публикация "Сказки о Георгии Храбром и о волке" (Библиотека для чтения. 1836. Т. 14. Отд. 1. С. 133- 144) весьма существенно отличается от ее второй публикации (Были и небылицы Казака Луганского. СПб., 1839. Кн. 4. С. 101-121). В частности, здесь

стр. 102

появляется многозначительное примечание к заглавию: "Сказка эта рассказана мне А.С. Пушкиным, когда он был в Оренбурге и мы вместе поехали в Бердскую станицу, местопребывание Пугачева во время осады Оренбурга. В. Даль". Понятно, само привлечение пушкинского имени потребовало более тщательной художественной доводки произведения. Однако, на наш взгляд, имелись и другие причины для дополнительной переработки текста.

В Отделе редкой книги Государственной публичной исторической библиотеки России хранится журнальный оттиск сказки, правленный Далем и подписанный цензором четвертой книжки "Былей и небылиц" П.А. Корсаковым, на что уже давно указал В.И. Порудоминский (Прометей. 1968. Т. 5. С. 61). К сожалению, при этом почему-то было опущено другое немаловажное обстоятельство: оттиск входит в состав переплетенного авторского конволюта (сборника) различных статей и брошюр. На корешке переплета золотом вытеснено содержание по начальным буквам ключевых слов в названиях произведений. Перечислим их, оставляя в стороне находящиеся на страницах сборника маргиналии и опуская подробный библиографический комментарий: "Подолянка"; "Сказка о Георгии Храбром и о волке"; "Etwas liber die Baschkiren"; "Bemerkungen uberL. Zimmerman's Entwurfdes Kriegstheaters Russlands gegen Chiwa, und die beigefugte Geographische Analyse ets." Оренбург, 1840; "О карте зауральских степей, изданной в Берлине";

"Об омеопатии (Письмо князю В.Ф. Одоевскому)"; "Памятная книжка для нижних чинов императорских казачьих войск". СПб., 1837; "Описание моста, наведенного на реке Висле для перехода отряда генерал-лейтенанта Ридигера". СПб., 1833; докторская диссертация по медицине, защищенная Далем в 1829 году в Дерпте. Из приведенных выборочно дат очевидно, что конволют был составлен не ранее начала 1840-х годов. Вводимый в научный оборот, он, несомненно, включает в себя незабываемые в том или ином отношении для Даля материалы и представляет особую ценность для будущего академического собрания сочинений писателя. Такое издание является, по нашему мнению, насущной задачей современной науки. Думается, вне постижения творческого наследия Казака Луганского, 200-летие со дня рождения которого мы ныне отмечаем, невозможно углубленное понимание актуальнейших вопросов, в том числе сохранения национальной самобытности и путей реформирования России.

Что касается далевской правки в журнальном оттиске, то она произведена на свободных полях листов, а также на трех вклейках между стр. 134-135, 138-139, 142-143. Правка имеет два слоя: карандашный (более ранний) и чернильный (более поздний), ибо записи пером всегда наносятся поверх карандаша. Одни исправления устраняют явные опечатки и различные мелкие орфографические и пунктуационные недочеты, другие - изменяют стилистические и смысловые акценты. Уточ-

стр. 103

нения второй группы в количестве 16 пронумерованы рукою Даля на полях карандашом. Причем цифры 2, 3, 4, 6, 11 отсутствуют вовсе, хотя подразумеваемые под ними позиции без труда обнаруживаются в тексте. Поверх цифры 10 чернилами нанесена обозначенная ею вставка. Цифры 5, 12, 16 перечеркнуты пером. Вероятно, перечеркивания вызваны колебаниями в определении значимости того или иного исправления для всей художественной структуры сказки.

Воспроизведем пронумерованную правку целиком. Перечеркнутое в оригинале заключено у нас в квадратные скобки, вновь привносимое автором набрано курсивом, а предположительно восстанавливаемая нами нумерация показана в угловых скобках.

С. 134 (1.) "... однако, до поры до времени, [поколе смерть сама на меня не наткнется, не хочу быть дураком] надо изворачиваться своим умом, своим хвостом, раскидывать по кляпцам (то есть капканам, ловушкам - см. Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. М., 1989. Т. II. С. 117, 123-124) да смекать по пальцам".

(2.) "... и стал для забавы и от безделья, щелкать зубами, [делать наблюдения над своей шубой] шарить по шубе".

С. 135. (3.) "... по встретившимся [непредвиде] нечаянным, препятствиям...".

(4.) "... кто захочет [хва] водить и миловать..."

С. 137. (5.) "... [будь баранина, или говядина] говядина ль, баранина ль..."

С. 138 (6.) "... об утолении законного волчьего голода [его]".

(7.) "Обругав мошенниками и быка и всех воевод Георгия, - [разумеется не вслух] да только про себя, - пошел он...".

(8.) "Видно [было законное препятствие] не умел ты и попросить по-людски, продолжал Георгий Храбрый:

(9.) видно [не так подвели справку] и там только ершился да бодрился!"

С. 139. (10.) "Все люди как люди, один ты шайтан; [все подаешь нам прошения, да требуешь законного решения] лезет как оса в глаза..."

(11.) "Поди к старости барану, да попроси из чести, чтобы накормил тебя, да и отвяжись от меня; [не то велю объявить тебя ябедником и взять с тебя подписку, что вперед не будешь домогаться удовлетворения ни по какому делу] слышал аль нет?"

С. 142. (12.) "Я знаю, что вы [умом своим да знанием законов] умом-разумом своим, да козырным художеством всегда сыты бываете..."

С. 143. (13.) "... а сказывают, [что был-де волк кроток, смирен и добр зело, и все его жаловали, и в гости к себе звали, и членом разных благотворительных комитетов назначали] что был он с виду страшный, лютый зверь, не собаке чета, не чекалу брат; а кроток и смирен был норовом потому, что ждал и чаял суда и расправы от Георгия,

стр. 104

по начальству. И так шубу свою серый наш прогулял, выменял поршни на лапти, поправился с лавки под лавку".

(14.) "Теперь ни [какой плут] кой шут тебя не станет чуждаться..."

(15.) "Ныне [у статских] все пошли шить кафтаны на такой фасон..."

С. 144. (16.) "... а ему, в чужих [сапогах] шароварах да в чужом камзоле, плохая забава..."

Все привносимые изменения сориентированы на фольклорные паремии и просторечие, что особенно заметно в позициях 1-5, 7. В позициях 14-16 проясняется затемненный смысл: шуту, а не плуту сподручнее общаться с "переодетым", - но не в сапоги, а именно в шаровары и камзол - волком; все, а не только статские хотят одеваться красиво. В позициях 8-13 последовательно устраняются избыточные обозначения государственно-бюрократических реалий: законное препятствие, подвести справку, подать прошение, законное решение, велеть объявить, взять подписку, домогаться удовлетворения по делу, знание законов, член благотворительных комитетов. В результате подобных изъятий укрупняется позиция 7, ибо только волчий голод признается по сути законным. Трудно даже предположить, что непревзойденный знаток русского языка Даль изначально допустил такое количество перифрастических оборотов и канцеляризмов в совсем небольшом по объему произведении.

В "Былях и небылицах" эта правка самым радикальным образом переосмысляется. Изымаются позиции 3, 7, 8, 9, 12. Позиции 2, 10, 11, 13, 14, 15, 16 подвергаются изменениям (искать по шубе своей - 105; пристает с ножом к горлу - 113, не приставай что больной к подлекарю - 113; а сказывают, что был страшный - 119; теперь никто тебя не станет бояться - 119; ныне вишь пошла мода на такой фасон - 199; а ему в чужих шароварах, плохая расправа - 120). Уместно говорить только об относительной сохранности позиции 4, где изменилось лишь ближайшее словесное окружение (кто холить да миловать - 107), и 5, где все ограничилось перестановкой имен существительных (баранина ль, говядина ль - 110-111). При столь фронтальном несовпадении трудно рассматривать правленый оттиск как промежуточную редакцию произведения.

На наш взгляд, далевская правка на отдельном оттиске восстанавливает первоначальный текст сказки, представленный в "Библиотеку для чтения", но переделанный редактором журнала О.И. Сенковским. Позднее в письме к М.П. Погодину от 19 ноября 1840 года Даль сообщал о том, что отказался от сотрудничества в "Библиотеке" из-за постоянного искажения своих произведений (Переписка В.И. Даля и М.П. Погодина. Часть 1 / Публ. А.А. Ильина - Томича // Лица. М. - СПб., 1993. Вып. 2. С. 295).

Гораздо сложнее судить о причинах появления этой правки. По всей видимости, правленый оттиск предназначался для показа Пушкину.

стр. 105

Дело в том, что содержащееся в "библиотечном" варианте упоминание о царе Салтане и прозрачные параллели со "Сказкой о рыбаке и рыбке", о чем нам приходилось уже говорить (Русская речь. 1999. N 2. С. 40, 45), однозначно связывали общий замысел далевского произведения со сказочным творчеством Пушкина. Навязчивые намеки на современные социальные отношения граничили с открытым вызовом власть имущим. У отказавшегося от сотрудничества в "Библиотеке" еще весной 1835 года (после публикации "Сказки о рыбаке и рыбке") Пушкина могло сложиться превратное представление о Дале, который, напомним, в сентябре 1833 года по-дружески помогал ему собирать материалы для "Истории Пугачева" в Оренбуржье. Отсюда стремление вернуть тексту первоначальный вид и пронумеровать наиболее значимые исправления. Поэтому совершенно конкретный смысл приобретают приводившиеся нами строки из завершенной Далем в Оренбурге 16 октября 1836 года и присланной в пушкинский "Современник" статьи "Во всеуслышание": "Каким образом статья, которую я напишу, в которую вылью свои мысли, понятия, чувства, (...) каким образом статья эта является за моею подписью в таком виде, что содержит намеки и обороты, коих я с намерением чуждался, что проникнута таким духом, в каком я не писал и не стану писать никогда..." (Там же. С. 40-41). Кстати, чуть ниже Даль прямо осудил публичную похвальбу Сенковского в неустанном "улучшении" авторских рукописей: "И вот, братья мои благосклонные, выходит книга семнадцатая Библиотеки, и не таится уже, не инословит, (...) сама с себя снимает личину и говорит так: Редактор Библиотеки есть настоящий редактор, то есть он переделывает все статьи сотрудников на свой лад. (...) Неужели найдется в обширном царстве нашем хотя один читатель, который бы ни кинул книгу от высшей степени негодования..." (Русский архив. 1880. Кн. 3. С. 475- 476).

В контексте наших рассуждений становится понятным, почему кто-то, обладающий для Пушкина непререкаемым авторитетом, должен был удостоверить истинность правки. Именно поэтому и принял участие в восстановлении первоначальной редакции сказки Корсаков. Еще в 1817 году он опубликовал в "Северном наблюдателе" стих Пушкина, а в конце 1836 - начале 1837 годов находился с ним в доверительных деловых отношениях. В свою очередь, Пушкин чрезвычайно высоко оценивал профессионализм Корсакова- цензора и литератора (см.: Вацуро В.Э., Гиллельсон М.И. Сквозь "умственные плотины". М., 1986. С. 333-348). Его подписи находятся, как справедливо отметил В.И. Порудоминский, на вклейках и в конце текста, а также, дополним, в разнообразных вариациях - Корс, Цен, П - на каждом правом поле нечетной страницы. Перед нами явное свидетельство очень тщательной перепроверки далевской правки. Отцензуровав впоследствии и книжку "Былей и небылиц", Корсаков тем самым, по сути, подтвердил правдивость сообщенных в далевском примечании сведений.

стр. 106

Первоначальный сказочный текст - и об этом можно говорить почти утвердительно - был восстановлен вскоре после написания статьи "Во всеуслышание". Вероятно, это произошло во время приезда Даля из Оренбурга в Петербург по служебным делам в начале 1837 года. В противном случае полемика с "Библиотекой" да и сам факт напечатания сказки отодвигались в слишком отдаленное прошлое и теряли свою актуальность.

Однако очевидно и то, что при редактировании сказки Сенковский не преследовал исключительно злого умысла. Надо полагать, он всего-навсего реализовал на практике свою эклектическую теорию разговорной речи, вызвавшую возражения и Даля и Пушкина (см.: Даль В.И. Повести. Рассказы. Очерки. Сказки. М.-Л., 1961. С. 32, 447). Иначе Даль попросту не возобновил бы сотрудничества в "Библиотеке" и не напечатал здесь в 1843 году роман "Вакх Сидоров Чайкин".

И хотя редактура Сенковского была в целом отвергнута Далем, частично он все же воспроизвел ее. С небольшим уточнением в "Былях и небылицах" восстановлена перечеркнутая было строка в позиции 1 (поколе Господь терпит грехам моим, поколе смерть сама на меня не нашатнулась, быть дураком не хочу - 104-105), а в позиции 6 снято вставленное было слово волчьего (107). Даль, несомненно, глубоко проанализировал первоначальный вариант сказки и не мог не признать того, что Сенковский лишь до примитивности прямолинейно усилил присущие тексту глобальные параллели: вымысел (прошлое) - действительность (современность), животный мир - человеческое общество. Но в итоге авторская установка на обобщение изображаемого раздробилась на ряд аллегорий и олицетворений. Притча в значительной мере превратилась в басню. Поэтому в "Былях и небылицах" Даль создает, в сущности, новую версию сказки.

Если в "Библиотеке" Георгий называл своих подопечных по их должностям: тур гнедой - воевода, тарпан - окольничий, баран - староста, свинья - десятская, то во втором варианте тур гнедой "разжалован" до сотника, а чины остальных животных опущены. Впрочем, каждый читатель вправе сам домыслить всевозможные титулы и ранги. Тем более что в тексте вводится пассаж о Георгии, который наладил "кой-какой распорядок, указал расправу, расписал и порядил заплечных мастеров, волостных голов, писарей, сотских и десятских, словом, сделал все, как быть следно и должно" (109), а затем и бессмертный комментарий к сказанному: "... не было еще ни настоящего устройства, ни порядка, хоть были уже разные чиновники, сотские, тысяцкие и волостные..." (115). И тут же появляется отсутствующее в "Библиотеке" провидческое размышление волка, своеобразный взгляд из будущего: "Еще и грамоты не знают, - подумал серый про себя, - и переписка не завелась, а какие крючки да проволочки по словесной расправе выкидывают! Ну, а чтобы еще было, кабы далося им это письмо?".

стр. 107

Кстати, в тексте осталось едва ли не единственное место с ярко выраженным канцеляритом: "Он (то есть волк. - Ю. Ф. ) подошел к быку туриному и просил, по словесному приказанию Георгия Храброго, сделать какой там следовать будет распорядок, как говорится в приказной строке, об утолении законного голода его" (111).

Сатирическое звучание произведения не ослабевает, а усиливается. Даль ограничивает агрессивность волка только необходимостью есть скоромное, гораздо пространнее описывает его страдания от жестоких расправ, подчеркивает его смиренность при выполнении благих наставлений Георгия. В обманутом и преданном всеми, зашитом в собачью шкуру кривым Тараской, "истом мученике первобытных и первородных времен" злые собаки безошибочно чуют самозванца. Слово это, мимоходом намекающее на знаковую роль самозванства в крестьянских восстаниях XVII- XVIII веков, не случайно, конечно же, вносится в книжный текст. Ведь новоявленный самозванец говорит и думает по- татарски, по-калмыцки, по-русски, как бы воплощая в себе надежды многонациональных социальных низов России на лучшую долю.

Повествование ведется одновременно о прошлом, настоящем, будущем и возводится к доисторическим "первородным временам". Используя заложенный в сюжете мифологический потенциал, Даль предлагает всеобъемлющее объяснение государственных предписаний, "кому кого душить и кого бояться; кому ходить со шкурой, кому без шкуры, кому быть сытым, а кому голодным". В создаваемой целостной картине мира природа и общество не отделены друг от друга, анималистические и антропологические штрихи взаимопрослаиваются.

Мирская сходка, созванная Георгием для наведения порядка, о чем говорится в экспозиции сказки, и последующее развитие событий подчеркнуто соотносятся с основными положениями трактата Ж.-Ж. Руссо "Об Общественном договоре". Все повествование подтверждает, в частности, следующую мысль философа: "На деле законы всегда приносят пользу имущим и причиняют вред тем, у кого нет ничего..." (Руссо Ж.-Ж. Трактаты. М., 1969. С. 167). Но ни о каком исконном нравственном совершенстве "новозданцев", "новичков мира нашего" не может быть и речи хотя бы потому, что о законодательном "вече", "табуне", "стаде" волк узнает от бегущей мимо "с цыпленком в зубах лисы". Свободно промышляющая скоромным лисица и добивающийся правды голодный волк резко противопоставлены согласно фольклорным паремиям: Лисичка всегда сытей волка бывает (или: живет); Волк-голодай, лиса-лакомка, (см.: Даль В.И. Пословицы русского народа: В 2 т. М., 1989. Т. 2. С. 155). Кстати, и вся событийная канва сказки восходит к бродячему фольклорному сюжету о "волчьем пастыре" (см.: Азадовский М.К. Сказка, рассказанная Пушкиным Далю // Пушкин. Временник Пушкинской комиссии. М.-Л. 1939. Т. 4-5. С. 488).

Из непосредственных реминисценций следует прежде всего отме-

стр. 108

тить перефразировку басни И.А. Крылова "Волк на псарне": "Волк попал не на псарню и не в овчарню; он просто затесался в казармы, (...) забежал прямо в швальню" (Ср. в оригинале: "Волк ночью, думая залезть в овчарню, Попал на псарню" - Крылов И.А. Соч.: В 2 т. М., 1984. Т. 2. С. 491). Иначе говоря, в текст вовлекаются различные культурные и исторические пласты, что обогащает повествование огромным количеством дополнительных ассоциаций.

Миф о справедливом устройстве намечается в разумных как будто советах Георгия и смиренной повадливости волка, но каждый раз разрушается при столкновении с действительностью. Серый и рад бы подчиниться новым постановлениям, но это означает для него верную голодную смерть. Исподволь набирает силу другой, поистине пророческий миф о превращении законопослушного волка в негодующего от лицемерия и произвола властей хищника. Возникающий в итоге образ манифестирует непреодолимое противоречие между кучкой угнетателей и обездоленными массами, становится зловещей эмблемой исторического развития России.

И если обращаясь к Георгию сначала, волк наклонял "униженно неповоротливую да покорную шею свою" (в "Библиотеке" было неповоротливую шею ), то по мере очередных горьких уроков он готов съесть и самого Георгия, ибо теряет "всякую веру в начальственную расправу" (в "Библиотеке" было в правду и расправу ). Поэтому и появляется в "Былях и небылицах" новая концовка: "С этой-то поры, с этого случаю, у нашего серого, сказывают, и шея стала кол колом; не гнется и не ворочается, оттого что затянута в чужой воротник". Именно такой, социально острой, одновременно итоговой и пророческой, предстает сказка, рассказанная Далю Пушкиным.

Permanent link to this publication: