Основной пафос обсуждаемой статьи состоит в стремлении доказать теоретическую и практическую несостоятельность неолиберального мейнстрима в условиях современной мировой экономики, в том числе путем противопоставления ему более эффектив-

⁴⁵ Данная статья подготовлена при поддержке РГНФ по проекту 11 - 21 - 09002a/Vie

ной, с точки зрения авторов, китайской модели развития. Если утверждение тезиса о провалах мейнстрима не составило большой трудности в силу его очевидности, то выдвижение китайской модели в качестве альтернативы оказалось для авторов, к сожалению, делом неподъемным. Виной тому то, что китайская модель рассматривается с чисто идеологических, антилиберальных позиций, без основательного анализа ее действительных плюсов, минусов и динамики. Поэтому в данной публикации мы сосредоточимся именно на последних моментах.

Противостояние китайской модели развития, с одной стороны, и теории и практики глобального либерализма - с другой, привлекает за последние годы широкое внимание мирового экспертного и журналистского сообщества. Такое внимание вполне оправдано, ибо вытекает из естественного стремления понять истоки разительно отличной экономической и социальной эффективности двух моделей, в том числе и особенно в условиях глобальных кризисов.

Согласно подсчетам известного китайского публициста Ма Личэна, за последнее время в Китае и за рубежом вышло не меньше сотни книг, посвященных китайской модели. Их авторы не подвергают сомнению ее специфичность, но по-разному определяют главные характерные черты исследуемого феномена.

Одним из первых западных аналитиков, заявивших о становлении особой китайской модели и давших толчок последующим ее обсуждениям, был Дж. Рамо, консультант крупнейшей американской инвестиционной компании Голдман Сакс и профессор престижного китайского университета Цинхуа [Ramo, 2004, р. 79]. Он назвал китайскую модель "пекинским консенсусом" в противовес неолиберальному "вашингтонскому консенсусу", дискредитировавшему себя в 90-х годах прошлого века при попытках приспособить экономику развивающихся и переходных стран к экспансии западного капитала. Рамо не пытался выявить движущие силы эволюции по китайской модели, но исходил из ее наиболее характерного, с его точки зрения, признака: ориентированности на инновации, на устойчивое, сбалансированное и качественное развитие, на равенство и самоопределение.

Появившиеся впоследствии публикации западных и китайских ученых отражают разные трактовки современной китайской модели и разную ее оценку - как преимущественно позитивную, так и негативную. Последняя нередко исходит не только справа, от либералов, но и слева, от защитников социализма маоистского толка. Но и позитивное восприятие диктуется разными мотивами - в зависимости от того или иного толкования степени близости или, напротив, противоположности китайской и либеральной моделей, их специфичности или, наоборот, универсальности. Дискуссия вокруг китайской модели развития и ее соотношения с моделью западной, либеральной, равно как и собственные взгляды на этот предмет, отражены в ряде отечественных публикаций (см., например [Бергер, 2009, с. 40 - 66; Борох, Ломанов, 2005, с. 20 - 39, Карнеев, 2007, с. 47 - 65 и др.]).

Обсуждаемая работа, как уже сказано, также исходит из противоположности китайской и неолиберальной моделей, но ее авторы, игнорируя своих предшественников - китайских, западных, отечественных - предлагают воспринимать свои суждения как бы ab ovo. Это обстоятельство не только не способствует решению поставленной задачи, но и во многих случаях уводит в сторону от понимания ее сущности.

Авторы не предлагают сколько-нибудь исчерпывающего определения китайской модели. Пожалуй, то немногое, что можно в данном отношении извлечь из текста статьи, это квалификация ее как инвестиционной. "Став "мастерской мира" и крупнейшим мировым кредитором, говорится здесь, Китай имплицитно утвердил инвестиционную модель развития, принципиально отличающуюся от "мейнстрима"". Против такой характеристики в принципе трудно было бы возразить, если бы при этом имелось в виду, что она, во-первых, далеко не полна и, во-вторых, исторически ограниченна и преходяща. Иными словами указанное определение недостаточно, статично и лишено перспективы.

Наращивание инвестиционной составляющей экономического роста в Китае началось в 1990-х гг. и приобрело особенно внушительные, беспрецедентные масштабы в начале века нынешнего. Но затем все более очевидной становилась ущербность такой ориентации.

По мере увеличения влияния инвестиций на рост ВВП стала падать эффективность использования ресурсов. Упор на капиталоемкие отрасли сокращал возможности для решения других важных задач развития, таких как обеспечение оптимальной трудовой занятости населения и ограничение роста энергопотребления. К тому же наращивание избыточных производственных мощностей в промышленности вело к увеличению складских запасов и снижению прибыльности предприятий.

Но, самое главное, инвестиции фактически стали вытеснять потребление, что обычно происходит в условиях ограниченных ресурсов при достижении определенных масштабов наращивания капиталовложений. Как отмечает проректор Пекинского университета, известный китайский экономист Лю Вэй, в приросте мировой экономики на 10 процентных пунктов обычно 3 процентных пункта обеспечивают инвестиции, а 7- потребительский спрос. В Китае же соотношение обратное [Лю Вэй, 2011]. В КНР, по расчетам Лю Вэя, при темпах увеличения инвестиций в основной капитал до 23.5% на каждый процент увеличения инвестиционного спроса прирост потребительского спроса замедляется примерно на 0.6 процентных пункта. При дальнейшем увеличении динамики прироста инвестиций в основной капитал на 1% темпы увеличения потребительского спроса сокращаются примерно на 0.9%, т.е. приблизительно в той же пропорции. А прирост спроса на инвестиции в основной капитал более чем на 30% ведет уже не просто к замедлению темпов прироста потребительского спроса, а к его абсолютному отрицательному росту.

Восприятие китайской модели как инвестиционной вызывает, по меньшей мере, еще два вопроса. Во-первых, непонятно, почему пальма первенства в утверждении такой модели отдается Китаю. Инвестициям принадлежала роль основной движущей силы экономического роста на Западе в период между двумя промышленными революциями, с конца XVIII по конец XIX в. Не говоря уже о Советском Союзе времен 1-й пятилетки.

Авторы также не упоминают о том, что в Китае на деле руководствуются идеей "трех колесниц " ("есть цзя мачэ"), призывающей к сбалансированности трех движущих сил экономического роста - инвестиций, чистого экспорта и внутреннего потребления - и восходящей, таким образом, своими корнями к кейнсианству. Нынешнюю китайскую модель можно было бы назвать с тем же успехом и экспорториентированной. Но и в этом случае Китай не выступал бы первопроходцем, а лишь следовал бы в фарватере Японии и "четырех малых драконов Азии". Понятно, что если вести речь об автохтонности китайской модели, то основы ее надо искать в чем-то ином.

В статье приводятся, хотя столь же мимолетно, некоторые иные характеристики, которые можно воспринять как попытку охарактеризовать своеобразие китайской модели. Констатация некоторых из них в принципе отчасти правомерна. Другие же порождают серьезные сомнения и недоумения.

Не вызывает возражений, например, тезис о "гетерогенности и многоукладности хозяйства при ведущей роли госсектора и центра". Но трудно согласиться с панегириком в адрес некоего "крестьянского взгляда на экономическое развитие", преподносимого в качестве "одного из секретов успехов стратегии Пекина". Нельзя понять, как с таким взглядом сопрягаются "стремление к планированию и расчету, к относительной стабильности цен и коллективный подход к решению крупных проблем". Крестьянский взгляд на мир провозглашается универсальным, в противоположность узкопрофессиональному - городскому. Более того, с ним связываются надежды на будущую трансформацию планеты в "рационально-экономный и потому экологичный мир".

Вряд ли нужно доказывать, что подобное отношение к крестьянскому мировосприятию далеко от реальности, утопично и анахронично. Можно отослать авторов к многочисленным работам по крестьяноведению, где достаточно последовательно дока-

зывается вывод о том, что крестьянская психология и идеология являются препятствием на пути модернизации. Если же вести речь о современном Китае, то большинство китайских исследователей склоняются к тому, что патриархальность мелких производителей способствует иерархичности и партикуляризму, порождающим злободневные проблемы бюрократии [Liu, 1981, р. 296 ].

Главное же, что вызывает неудовлетворенность, это лоскутность, дробность представлений о китайской модели, не складывающихся в единую картину, обладающую историчностью.

Китайская модель, обеспечившая гигантские позитивные результаты экономического развития на протяжении трех последних десятилетий, базируется на двух главных основах. Это, во-первых, поддержание и использование сильной государственной власти и, во-вторых, поступательное расширение и углубление рыночных отношений в экономике. Прототипом такой модели можно считать политику НЭП, но если в Советском Союзе в результате тотальной этатизации быстро пришли к экономике дефицита (по Корнаи), то в Китае, напротив, после долгого засилья государства вернулись к тому, что именуется начальным этапом социализма и сопрягается с определенным ограничением роли государства в экономике и поступательным расширением рыночного регулирования.

Симбиоз двух разнородных и разнонаправленных начал в одной сложной системе имеет как свои несомненные плюсы, так и определенные слабости. Последние определяются тем, что каждое из этих начал тяготеет к беспредельной экспансии за счет другого. Сильная и легитимная власть способна определить долгосрочные национальные цели социально-экономического, политического и культурного развития, мобилизовать общество на их достижение, обеспечить внутреннюю стабильность и благоприятные внешние условия для реализации стратегических задач. Вместе с тем такая власть и стоящие за ней силы, как правило, стремятся сосредоточить в своих руках не только необходимые и достаточные, но и подчас избыточные ресурсы, пытаются избежать какого-либо общественного контроля и имманентно чреваты бюрократизмом и коррупцией. Наличие достаточно мощных негосударственных секторов экономики, движимых рыночными механизмами, оптимизирует использование производительных сил, всех факторов производства, способствует внешней открытости экономики и общества. Вместе с тем рыночные силы объективно и субъективно стремятся подмять под себя всю социальную сферу, жизненно важные для национального суверенитета области экономики и собственно государственную власть. Поэтому тонкая настройка баланса между властью и рынком на каждом этапе представляет собой первейшее условие успеха.

Таким образом, китайскую модель следует рассматривать как модель динамическую, постоянно совершенствующуюся. Это чрезвычайно важное обстоятельство. Не случайно некоторые видные китайские экономисты (например, Ли Инин) вообще отказываются использовать понятие модели, воспринимая ее как некую устоявшуюся, статичную конструкцию, и предпочитают пользоваться понятием путь. Так или иначе, суть дела в том, что с течением времени на разных этапах меняются некоторые важные характеристики модели, включая и ведущие механизмы развития, притом что базовые ее структуры, такие как государственный строй (в Китае чаще говорят о правительстве) и рыночные принципы функционирования экономики, трансформируются медленнее. Но именно от соотношения двух главных системообразующих факторов зависят все прочие перемены.

Государство взаимодействует с рынком на двух разных уровнях и соответственно в двух различных ипостасях. Центральное правительство выступает как макрорегулятор рыночных отношений и как собственник ограниченного числа крупных компаний и предприятий, составляющих костяк китайской экономики. Региональные и местные власти нередко идут значительно дальше, становясь субъектами далеко не равноправной конкуренции на рынке. Более того, можно даже сказать, что экономические успехи страны, особенно ее восточных и южных районов, на раннем этапе реформистского

курса были в очень большой степени обеспечены конкуренцией местных властей, в том числе и в первую очередь по привлечению инвестиций. При этом если экономические функции центральной власти встречают критику со стороны внешнего и внутреннего мейнстрима, главным образом в связи с избыточным засильем государственных монополий, то предпринимательская активность местных органов власти неприемлема для него в принципе, как таковая.

На ранних стадиях реформаторского курса, при отходе от всевластия государства в пользу усиления рыночного регулирования основную динамику роста обеспечивали, как уже сказано, инвестиции и экспорт. Такой экономический механизм играл определяющую роль в формировании социальных отношений. Соответственно в системе распределения доходов была завышена доля капитала и занижена доля труда. Высокая занятость обеспечивалась благодаря низкой заработной плате. Накопление намного преобладало над потреблением. Высокие темпы роста достигались вследствие экономии расходов на социальные нужды. Ранняя стадия модели характеризовалась также высоким внешнеторговым профицитом, большими золотовалютными резервами, избыточным потреблением ресурсов и сильным загрязнением окружающей среды. В результате внутренний рынок был значительнее менее развит, и внутреннее потребление играло в качестве локомотива роста значительно меньшую роль, чем во многих других, более развитых странах.

Использование модели, предполагающей затягивание поясов, до определенного момента было вынужденным, необходимым для количественного накопления факторов роста. Но еще в 90-х гг. прошлого века китайское руководство признало необходимость обновления модели развития. Впоследствии направление желаемой трансформации уточнялось по мере появления и обострения тех или иных проблем. Сначала речь шла о переходе с экстенсивного пути экономического роста на интенсивный. Затем этот тезис был дополнен акцентом на инновационность. Тем самым большее значение придавалось повышению производительности труда, научно-техническому прогрессу. Наконец, удар глобального финансового кризиса по емкости внешних рынков для китайских товаров обострил необходимость ослабить экспортную зависимость экономики принятием курса на развитие внутреннего потребления. Ситуация, при которой инфляция съедает накопленные огромным трудом валютные резервы, сделала становление новой модели развития особенно актуальным. Эта задача и поставлена во главу угла 12-й пятилетки (2011 - 2015).

Несмотря на некоторое возрастание роли внутреннего потребления как движущей силы экономического роста, особенно вследствие стимулирующих мер антикризисной правительственной программы, она все еще далеко не достаточна. В структуре совокупного спроса по-прежнему доминируют инвестиции и чистый экспорт.

Вопреки прогрессирующему увеличению стоимости рабочей силы и старению своего населения Китай намерен еще, как минимум, в течение 10 - 15 лет удерживать те позиции в международном разделении труда, которых он добился за время проведения курса на реформы и открытость внешнему миру. Речь идет прежде всего об удержании роли "мировой фабрики".

Курс на расширение емкости внутреннего рынка в Китае имеет далеко идущие геоэкономические и геополитические последствия, устраняя глобальный дисбаланс потребления и накопления, на который некоторые западные эксперты иной раз склонны возлагать даже ответственность за кризисные процессы в мировой экономике. Китай фактически стремится быть не только мировой фабрикой, но и крупнейшим потребителем глобального производства товаров и услуг. Потенциально самый емкий в мире рынок должен стать таковым и в реальности. К 2015 г. его удельный вес вырастет с 5.4 до 15.6%, и он станет вторым в мире после американского.

Отход от установки на количественный рост ВВП в пользу улучшения его качественных характеристик - задача отнюдь не только экономическая, но, в первую очередь, социальная и политическая. Процесс обновления модели развития займет не

менее 10 лет. Как говорят в Китае, это одновременно и решительный штурм, и длительная позиционная война. Оптимизация модели развития может быть достигнута не отдельными модификациями экономической политики, но лишь системными, взаимно увязанными решениями, глубокими реформами, охватывающими экономику.

В "Докладе о плане реформ в 12-й пятилетке", подготовленном хайнаньским Институтом реформ и развития по поручению Госсовета КНР, отмечено, что главным направлением преобразований станет изменение модели развития, на что будет направлено реформирование структур экономики, общества и администрирования. Его важнейшая задача - сгладить слишком большие перепады в амплитуде социально-экономического и политического развития и обеспечить, по возможности, его долговременный и более плавный ход, что особенно актуально в условиях глобального кризиса.

Требуется, в частности, дальнейшая оптимизация функций государства и рынка, которая должна повысить роль последнего в распределении ресурсов. Нередко органы власти, особенно местные, по-прежнему стремятся управлять экономикой административными методами, вмешиваются в хозяйственную деятельность предприятий: выступают поручителями при получении кредитов, безвозмездно наделяют земельными участками, произвольно освобождают от налогообложения, претендуют на роль арбитра в хозяйственных спорах и даже выступают в качестве ведущих инвесторов в сферах, открытых для рыночной конкуренции и закрытых или полузакрытых для частных предпринимателей. В этих условиях многие государственные предприятия, чрезмерно опираясь на поддержку властей, не становятся полноценными субъектами рыночных отношений.

Наряду с этим существует немало прорех в макрорегулирующей деятельности государства: в налоговой, кредитно-финансовой, бюджетной, природоохранной, инвестиционной политике, в социальном обеспечении. Эти прорехи обнаруживают себя в растущей поляризации общества, в наличии "пузырей" на рынке недвижимости, в высокой инфляции, в волнах социальных протестов и неукротимой коррупции.

Некоторые видные китайские экономисты либерально-рыночной ориентации (например, У Цзиньлянь) полагают, что основательное преобразование модели развития невозможно без отказа от государственной монополии в жизненно важных для страны отраслях. Данный подход граничит уже с полным отказом от регулирующей роли государства в экономике и переходом на позиции мейнстрима.

Конечное торжество китайской модели далеко еще нельзя считать предопределенным. Вполне вероятно, что постоянное ее совершенствование в итоге позволит Китаю выйти в мировые лидеры не только по объему ВВП, но и по уровню и качеству жизни населения, по инновациям, по воздействию на формирование глобальных ценностей и стандартов поведения. Вместе с тем не исключено, что свершившееся в 2010 г. вступление КНР в ряды государств со средневысокими доходами замкнет ее, подобно целому ряду других стран, в этом порочном круге. Об опасности такой "ловушки средних доходов" предупреждают целый ряд видных китайских экономистов, включая тех, кто вообще отрицает существование специфической китайской модели развития.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

Бергер Я. М. Экономическая стратегия Китая. М., 2009.

Борох О., Ломанов А. Нсосоциализм Ху Цзиньтао и современная идеология КНР // Pro et contra. Т. 3. М., 2005.

Карнсев А. Н. Китай и глобализация через призму дискуссий китайских ученых. Подъем Китая: значение для глобальной и региональной безопасности // Сб. статей международной научной конференции. М. 2007.

Лю Вэй. Цзэян индуй "шиэръу" цзянь цзинцзи фачжань мяньлин ды тяочжань [Как ответить на вызовы, с которыми сталкивается экономическое развитие в период 12-й пятилетки] // Бэйцзин жибао. 9.05.2011.

Liu K.C. World View and Peasant Rebellion: Reflection on Post-Мао Historiography // The Journal of Asian Studies. Vol.40, No 2. February 1981.

Permanent link to this publication: