150-летие со дня рождения Дмитрия Николаевича Овсянико-Куликовского - не только повод напомнить читателям его труды и заслуги в науке, но и вновь обратиться к личности филолога, столь неоднозначно воспринимавшегося при жизни, ценимого своими учениками и коллегами и почти забытого нашими современниками. Его работы, в частности, по языкознанию, до сих пор не переизданы, а научное наследие Д. Н. Овсянико-Куликовского в течение многих лет не было широко представлено в нашей лингвистической науке и учебной практике. Отчасти этому можно найти такое объяснение: ученого знали в основном как крупного литературоведа, биографа, исследователя-историка русской интеллигенции.

Д. Н. Овсянико-Куликовский родился в Малороссии в с. Каховка Таврической губернии (ныне Херсонская обл. Украины) в дворянской семье. Обучался он в Ришельевской гимназии в Одессе и в Симферопольской гимназии. Затем - на историко-филологических факультетах Петербургского и Новороссийского университетов. Он получил степень кандидата в 1876 г. за сочинение "О языке Повести временных лет" и готовился к профессорскому званию по кафедре сравнительного языкознания и санскрита. В течение жизни Д. Н. Овсянико-Куликовский сменил несколько мест учебы и работы: Петербург - Казань - Харьков - вновь Петербург - Одесса. Он преподавал также

стр. 73

на Высших женских курсах, где читал лекции по психологии художественного творчества. В 1907 г. его избрали действительным членом Академии наук.

Из языковедческих трудов, вошедших в свое время в научный оборот, были известны, в основном, его учебные курсы и пособия по грамматике: "Синтаксис русского языка" (1-е изд. СПб., 1902) - удостоен Московским университетом премии имени Поливанова, "Грамматика русского языка" (2-е изд. М., 1908), "Руководство к изучению синтаксиса русского языка" (2-е изд. М., 1909), "Практический курс синтаксиса русского языка. Для 3-го (4-го) класса среднеучебных заведений" (СПб., 1912; совместно с П. Н. Сакулиным). Д. Н. Овсянико-Куликовского особенно привлекали синтаксические "штудии". В этом вопросе он был учеником и последователем признанного филолога-классика А. А. Потебни и, естественно, находился под влиянием его психологических идей. В. Предисловии к самому известному труду "Синтаксис русского языка" Овсянико- Куликовский так определил назначение своей работы и роль его учителя в формировании лингвистического мировоззрения автора: "Предлагаемая книга представляет собою попытку общедоступного изображения научного синтаксиса русского языка.

В основу изложения положена система Потебни. Автор разделяет точку зрения, научные принципы и большую часть выводов этого ученого.

Нелишне отметить здесь следующее правило Потебни, последовательно проведенное в этом труде: синтаксические формы современного языка следует понимать и определять их по современному синтаксическому значению, а не на основании их прежнего значения или их морфологического происхождения. Поэтому инфинитив признается глаголом, а не отглагольным существительным; форма, напр., "стола" в выражении "два стола" принимается за то, чем является она ныне в грамматическом сознании говорящих, т.е. за особую разновидность родительного падежа ед. ч., а не за то, чем она была когда-то (имен.-вин.двойств.); глагольные формы вроде только что употребленных "признается", "принимается" отнесены к страдательному залогу и т.д." (Овсянико-Куликовский Д. Н. Синтаксис русского языка. 2-е изд., испр. и доп. СПб., 1912. С. V).

Стоит заметить, что ученый не был лишь теоретиком синтаксиса, он был и практиком, так как стремился донести высокие научные истины прежде всего ученикам и студентам. И вообще, надо сказать, что Д. Н. Овсянико-Куликовский не стоял в стороне от общественной деятельности в науке. Одним из ярких свидетельств тому является приложение "К реформе школьной грамматики русского языка" к названной книге, где он подверг критическому разбору позиции современников относительно преподавания и трактовки ряда языковедческих проблем.

стр. 74

Менее известны, но для специалистов-востоковедов весьма ценны исследования Д. Н. Овсянико-Куликовского в области санскритологии. С этого началась его учебная и научная деятельность. В 1880-е годы в Новороссийском университете он читал курс лекций по санскриту и сравнительной грамматике индоевропейских языков. А в 1887 г. защитил диссертацию на соискание докторской степени, которая называлась "К истории культа огня у индусов в эпоху Вед" (подробнее об этой стороне научного наследия см.: Ольденбург С. Ф. Д. Н. Овсянико-Куликовский, санскритист и лингвист // Начала. 1922. N 2. С. 7 - 11).

О другом увлечении ученого начали говорить только в наши дни, когда вновь возрос интерес к психологии творчества (в том числе и филологического). Можно сказать, что вслед за А. А. Потебней из языковедов Д. Н. Овсянико-Куликовский был едва ли не самым интересным специалистом и оригинальным мыслителем в этой области. В 1895 г. он выпустил отдельную книгу "Язык и искусство" в санкт-петербургской серии "Русская библиотека", где довольно подробно рассматривались сложные вопросы взаимоотношения науки и творчества. Книга открывалась такой, не потерявшей смысла и сейчас, фразой: "Художественное творчество и так называемое эстетическое наслаждение принадлежат к числу высших и наиболее сложных явлений нашей психии (так у автора. - О. Н.). Их исследование представляет большие трудности и до сих пор еще, не взирая на усилия многих выдающихся исследователей, тайны искусства, поэзии, творчества продолжают оставаться тайнами" (С. 3). Показательно, что первоисточником искусства Д. Н. Овсянико-Куликовский считает язык (С. 4), а знаменитая книга А. А. Потебни "Мысль и язык", указавшая на связь искусства с некоторыми явлениями словесного творчества, стала для ученого отправной точкой в его рассуждениях по данному вопросу.

Отмеченное исследование выглядит скорее как размышления над проблемой, своего рода "пролегомены" к тому, чем будет заниматься наука XX столетия, сделавшая, как известно, основные открытия в этой области. Но все же мы не удержимся от того, чтобы не процитировать некоторые мысли ученого. Вот, например, что он говорит о понятиях: "Понятия суть обобщенные образы, в которых собраны общие и существенные признаки соответственной группы представлений. Но из этого еще не следует, чтобы признаки частные и несущественные для понятия были совсем устранены из его схемы: они только отодвинуты на второй план. Усилиями сознательной мысли понятия очищаются от этой примеси, т.е. мы на почве рационального мышления воспитываем в своем уме привычку мыслить по возможности чистые понятия, - приучаемся сосредоточивать внимание на одних общих и необходимых признаках и не останавливаться на признаках частных и второстепенных. (...)

стр. 75

Итак, мы мыслим не чистые понятия, а воплощенные, - и в этом виде они могут по праву рассматриваться, как образы художественные, как художественные произведения в миниатюре, ибо в них мы находим то соединение абстрактного с конкретным, которое образует душу искусства. С этой точки зрения каждый отдельный акт мышления понятий есть как бы акт маленького художественного творчества" (С. 8 - 9).

Еще одна работа, с другой стороны освещающая подобные проблемы, - "О значении научного языкознания для психологии мысли", - представляет собой речь, прочитанную ученым на торжественном акте Харьковского университета 17 января 1901 г. Некоторые тезисы доклада кажутся небезынтересными. Так, Д. Н. Овсянико-Куликовский спрашивает, что такое слово, и делает следующее пояснение: "Есть одно весьма распространенное недоразумение, встречавшееся даже в ученых трудах: это именно тот взгляд, в силу которого язык, противупоставляемый (так у автора. - О. Н.) мысли, понимается исключительно как средство передачи, как орудие общения. По этому ошибочному воззрению, слово есть только внешняя, звуковая оболочка представления и понятия; оно - не более, как знак или символ, служащий для выражения и передачи другим того, что происходит в уме человека. (...)

Коренная ошибка этого воззрения состоит в том, что оно отождествляет слово с теми членораздельными звуками, которые образуют лишь часть слова, именно - его внешнюю, звуковую форму. Здесь, следовательно, часть берется вместо целого, но только не для обозначения целого (...), а для того, чтобы, забыв о других частях, ошибочно выдавать избранную часть за целое. Для наглядности, - пишет далее он, - приведу, как пример, ошибочное понимание какого-нибудь выражения типа pars pro toto (часть вместо целого), хотя бы такой: слово голова употребляется для обозначения целого животного, напр., 100 голов рогатого скота и т.п. Так вот представим себе, что кто-нибудь вообразил, будто тут голова противопоставляется остальному туловищу, и что дело идет о 100 головах, отделенных от туловища. Вот именно в подобную ошибку впадают те, которые под словом понимают только звуковую форму, отделяя ее от других частей слова и противупоставляя слово его части, т.е. тому представлению и понятию, которое образует его неотъемлемую часть и называется лексическим значением" (Цит. по изд.: Записки Имп. Харьковского университета за 1901 г., кн. 2. Отд. оттиск. С. 2 - 3).

Как представитель психологического направления, его пропагандист и тонкий мыслитель Д. Н. Овсянко-Куликовский и слово рассматривает по-особому - как явление "психическое". Возможно, что методологические установки такого подхода теперь уже в чем-то устарели, но сама идея является продуктивной и сейчас и заставляет уже

стр. 76

нынешнее поколение ученых искать и находить новые горизонты лингвистических исследований, причем опираясь (даже если они этого не знают) на поучительный опыт почтенного ученого. Обратимся к предложенной им трактовке понятия "слово" и еще раз убедимся в том, насколько педантично, оригинально, по- своему, но в рамках научного мировоззрения он представляет себе данный феномен. "Слово, - говорится далее, - есть сложный психический процесс, принадлежащий к тому отделу психики, который называется мыслью, и сводящийся к известным процессам ассоциации и апперцепции. Фонограф этих процессов, конечно, не имеет, ибо не имеет психики, и потому слова, им произносимые, не суть слова - у него; но они превращаются в настоящие слова у человека, который слышит их, и у которого звуки фонографа вызывают соответственные процессы ассоциации и апперцепции. У попугая нет слова потому, что, по условиям его психики, все дело ограничивается у него артикуляционно-звуковой ассоциацией, которая ... сама по себе еще не составляет слова" (Там же. С. 4 - 5).

Итак, Д. Н. Овсянико-Куликовский, пожалуй, один из немногих ученых того времени, которого интересовали, притом не поверхностно, очень разнообразные и непростые проблемы: от грамматических изысканий и синтаксиса до санскритологии, теории и истории литературы. О последней его страсти более всего известно: психологическое направление в русском литературоведении входит в программу вузовских курсов. Но все же позволим себе сказать несколько слов и об этом, ведь филологический облик ученого невозможно понять, познакомившись только с одной стороной его деятельности. А именно Д. Н. Овсянико-Куликовский как виднейший литературовед-психолог и стал известен научному миру, создав подлинные шедевры художественного творчества - монографии и книги "Н. В. Гоголь", "А. С. Пушкин", "И. С. Тургенев", "Этюды о творчестве А. П. Чехова", статьи по теории литературы, в которых с присущим ему психологизмом "допытывался" того, что обычными, традиционными методами понять было невозможно. Вот некоторые тезисы из трудов ученого в этой области. Его интересовали "наблюдательный и экспериментальный методы в искусстве", "идея бесконечного в положительной науке и в реальном искусстве", "душевная драма" Н. В. Гоголя, Гоголь как "моралист и мистик", "психология злых страстей" у А. С. Пушкина и его художественные "мистификации" и многое другое.

Д. Н. Овсянико-Куликовский был не только "обычным" литературоведом-исследователем, но еще и бытописателем, даже биографом своей эпохи, ее характеров, стремлений и свойств. Этому посвящен капитальный труд "История русской интеллигенции", где даны черты психологических типов XIX века: от Чацкого и Печорина до обломовщины и политической сатиры М. Е. Салтыкова-Щедрина.

стр. 77

Наконец, весьма ценны и познавательны "Воспоминания" ученого -очень откровенные и живые, написанные прекрасным русским языком. В них видны истоки его научного творчества и "интерес к аномальному", в них обозначено то, что было душевной страстью всей его жизни, - "культ науки и гуманности" (так называлась одна из глав его "Воспоминаний"). Там же, кроме биографических деталей, даны и содержательные очерки об ученых. Среди них с особой трогательностью написана статья об Александре Афанасьевиче Потебне. Кажется, что слова, высказанные в адрес обожаемого учителя, можно отнести и к его талантливому и преданному науке ученику: "Когда тот или иной поборник науки выступал на ее защиту, не замечая, что одному кумиру он противопоставляет другой, Потебня к таким выступлениям относился отрицательно и саркастически. "Некоторые из молодых ученых, - говорил он, - считают долгом заступаться за науку, точно она им невеста, жена или теща...", "Защищайте не науку, а свободу - и сами будьте внутренно свободны"" (курсив в подлиннике; цит. по изд.: Овсянико-Куликовский Д. Н. Литературно-критические работы. В 2-х т. Т. 2. М., 1989. С. 483).

Подобно своему учителю, Д. Н. Овсянико-Куликовский и в своей жизненной позиции, и в ученых трудах стремился к свободе и жил ощущением подлинного творчества. Его филологическое наследие, думается, нуждается сейчас в новом прочтении и осмыслении, а богатый научный опыт, изысканный стиль, исключительная эрудиция помогут и нынешнему поколению исследователей и читателей лучше понять философию человека редкого дарования и оригинального психологического мышления - Дмитрия Николаевича Овсянико-Куликовского.

Permanent link to this publication: