Признавая, что в авангарде перестройки идут сейчас литераторы, мы должны самокритично признать также, что историки в отличие от писателей, литературоведов и публицистов пока еще идут в арьергарде перестройки, а те чрезвычайно оптимистические оценки нынешнего положения в исторической науке, которые здесь прозвучали, по своей самоуспокоенности напоминают некоторые прошлые времена.

Стоит ли говорить о том, что у нас уже и перестройка идет хорошо, и мы какими-то ее рубежами овладели? Именно с таких "самоуспокоений" начинали в исторической науке похороны "оттепели" после XX и XXII съездов партии. Тогда осенью 1965 г. последовали статьи в "Правде" сначала за официальной подписью заведующего Отделом науки и учебных заведений ЦК КПСС С. П. Трапезникова³⁶ , затем через некоторое время, в январе 1966 г., за тремя подписями крупных историков, которые в соответствии с указующим перстом Трапезникова объявили, что никакого периода культа личности не было, что это понятие немарксистское, отдает субъективизмом, а стало быть, научно несостоятельно³⁷ . Тем

³⁶ Правда, 8.Х.1965.

³⁷ Там же, 30.I.1966.

стр. 94

самым налагался запрет на изучение природы культа личности, его влияния на историческую науку и на общественную жизнь в целом.

И вот теперь Центральный Комитет партии призывает нас изучить исторический опыт, извлечь из него уроки не только в строительстве социализма в целом, но и в развитии самой исторической науки. Ведь историки оказались совершенно не готовыми хоть в какой-то мере удовлетворить интерес общества к нашей советской истории, вспыхнувший в ходе перестройки. И мы должны выяснить, что тормозило и тормозит развитие нашей науки, какие факторы, влияния, чье давление определили ее нынешнее драматическое состояние. Для исторической науки очень важен рубеж 30-х годов. Его чувствительно обозначили письмо Сталина в редакцию журнала "Пролетарская революция" и одновременно, в том же месяце, произнесенная им речь на совещании хозяйственников. Письмом был наложен запрет на дальнейшую разработку проблем, по которым Сталин имел свои мнения, предписанные в качестве аксиом. Все, что его не устраивало, стало клеймиться с высокой трибуны: здесь было и "шарлатанство", и "жульническое крючкотворство" и для большего практического эффекта - "троцкистская контрабанда".

Была предписана "новая" методика научного исследования. Тот, кто изучал историю по "бумажным документам", зачислялся в "безнадежные бюрократы" или "архивные крысы". Впредь изучать ее надлежало "по делам, по действиям" тех или иных лиц³⁸ . А каких лиц, уже в конце 1929 г. указал К. Е. Ворошилов в статье, посвященной 50-летию Сталина. Одновременно в речи на совещании хозяйственников Сталин обвинил наиболее "квалифицированную часть старой технической интеллигенции" во вредительстве и в "интервенционистских упованиях", провозгласил по отношению к ней "политику разгрома". Уже здесь он объявил, что "вредительское движение... культивировалось... обострением классовой борьбы внутри СССР" ³⁹ . Этот тезис стал потом рефреном всех погромных речей Сталина. Той же самой клевете и "политике разгрома" подверглись и историки.

Науке была преподнесена и соответствующая методология. Достаточно было объявить ту или иную теорию "немарксистской", как ГПУ тут же делало "очевидной" ее связь с "вредительством", как это признала в 1931 г. статистик М. Н. Смит в своей книге⁴⁰ . Позже, после смерти М. Ы. Покровского, условия для разоблачения его "вредных антиленинских концепций" были также подготовлены разгромами "вражеских контрреволюционных гнезд на фронте истории" "нашими славными наркомвнудельцами"⁴¹ , как с восторгом отмечала тогда А. М. Панкратова, а 20 лет спустя та же тень коснулась и ее самой. Не эту ли методологию исповедовал и недавний руководитель Института марксизма-ленинизма, как это продемонстрировал здесь М. Шатров?

Труды историков-марксистов, ставших жертвами репрессий, сжигались. Сохранились лишь единичные их экземпляры в спецхранах крупнейших библиотек страны. Та же участь постигла работы не подвергавшихся репрессиям авторов, если у них были положительно упомянуты политические деятели, попавшие в разряд "врагов народа", или даны ссылки на них. Гигантское аутодафе, охватившее всю страну, с дьявольской беспощадностью уничтожало интеллектуальный потенциал общества, поглотило бессчетное количество творений человеческого разума. Эта безумная политика была закреплена в 1938 г. "Кратким курсом" истории ВКП(б) - этим, по существу, репрессивным кодексом сталиниз-

³⁸ См. Сталин И. В. Соч. Т. 13, с. 89 - 101.

³⁹ Там же, с. 69 - 72.

⁴⁰ См. Смит М. Н. Теория и практика советской статистики. Сб. ст. Изд. 2-е. М. -Л. 1931, с. 5.

⁴¹ Против исторической концепции М. Н. Покровского. Сб. ст. Ч. 1. М. - Л. 1939, с. 9.

стр. 95

ма, где были собраны криминально политические оценки лиц, событий, теорий.

14 ноября 1938 г. специальным постановлением ЦК Сталин объявил "Краткий курс" "единым", "официальным" руководством, не допускающим "никаких произвольных толкований" основных вопросов марксизма-ленинизма и истории партии. Этим постановлением тогда была провозглашена "перестройка", но только в попятном направлении от ленинизма. С издевкой над творческим духом великого учения объявлялся "конец произволу и неразберихе", "обилию различных точек зрения", имевшихся в прежних учебниках⁴² . Были утверждены таким образом незыблемые стереотипы, сковавшие историческую науку и всякую теоретическую мысль на много лет.

Оздоровление духовной атмосферы наступило после XX и XXII съездов КПСС. Однако полученного тогда импульса не хватило для коренного перелома, для преодоления негативных тенденций, вовсю властвовавших в исторической науке. И после "оттепели" середины 50-х - начала 60-х годов снова наступил период застоя. Пагубную роль в развитии советской исторической науки в начале 70-х - первой половине 80-х годов сыграла кампания, возглавленная С. П. Трапезниковым. Угодничавшие перед ним историки, занимая ключевые позиции в академических учреждениях и вузах, практически пресекли "повое направление" в исторической науке, представители которого осмелились взяться во всеоружии передовых методов марксистской науки за исследование актуальных нерешенных проблем дореволюционного развития страны, соотношения в революционно-освободительном движении демократических и социалистических тенденций и других важнейших вопросов ее истории.

Усилия исследователей, работа издательского аппарата все больше ориентировались на обеспечение юбилейных кампаний, подготовку бездискуссионных, компилятивных в основе "обобщающих" трудов с "пышными" редколлегиями, которые должны были прикрыть такие труды от какой бы то ни было критики, а в некоторых случаях обеспечивали составителям, авторам и, конечно, "свадебным генералам" ордена, Государственные, Ленинские премии, как это было, например, с 12-томной "Историей второй мировой войны", о которой говорили здесь писатель В. Астафьев и историк О. Ржешевский. Они только не упомянули, что все эти награды были присуждены тайно, без публикации постановления для всеобщего сведения.

В те времена многие деятели исторической науки избегали изучения марксистских концепций в их сколько-нибудь целостном виде, довольствуясь ограниченным набором цитат для обозначения собственной приверженности к марксистской методологии. Попытки же творческого прочтения классических произведений марксизма-ленинизма в интересах теоретического осмысления исторических процессов были взяты под подозрение, как таящие в себе опасность пересмотра догм. В результате административного вмешательства некомпетентных в науке лиц был положен предел плодотворным поискам исследователей в изучении важнейших проблем, задержано развитие научной теории. Такая практика находила поддержку в разного рода инстанциях, оказывавших свое покровительство рутинерам и демагогам.

Новое направление в исторической науке и новое прочтение теоретического наследства основоположников марксизма-ленинизма были опорочены как якобы "осужденные научной общественностью" и надолго исключены пз нашей научной практики. Несправедливые же разносы, всевозможные акты осуждения этих направлений проводились под видом

⁴² КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. 7-е изд. М. 1951, ч. III, с. 316.

стр. 96

дискуссии, причем подвергавшимся проработке исследователям было отказано в праве защищаться на страницах печати. В результате разгрома творческих направлений монополией в изучении истории СССР, особенно советского периода, завладела трапезниковская группа.

Мы дожили до такого положения, когда в период пробудившегося всеобщего интереса к историческим знаниям именно специальные исторические журналы, находящиеся в ведении Отделения истории, дошли, кажется, до последней черты в смысле тиража и способности распространять действительно научные знания в нашем обществе. В то время, как литературные и общественно- политические журналы, которые сейчас идут впереди перестройки, имеют тиражи, уже перешагнувшие миллион экземпляров, исторические имеют тираж в пределах 15 - 20 тысяч экземпляров. Это на всю-то огромную страну, да при этом надо учесть, что известная часть тиража их идет за рубеж.

Еще один момент. Здесь речь шла об архивах. Сейчас появились сообщения в печати о том, что-де открылись архивы, и беда только в том, что историки не хотят "востребовать" дела, хранящиеся в них. На самом же деле вместо открытия фондов фактически и ныне затрудняется доступ ко многим из них, расширены каналы для произвола со стороны архивных администраторов, т. е. проводится та линия, согласно которой использование "бумажных документов" - дело "архивных крыс".

В. Д. ПОЛИКАРПОВ (Институт истории СССР АН СССР).

Permanent link to this publication: