"Новый кошмар приближался: казалось, будто вот-вот беспощадная колесница войны с самим хаосом у поводьев раздавит очередную сотню людей вместе с их прошлым и настоящим, перечеркнув будущее. На самом деле, до прибытия неприятеля оставалось еще несколько дней, но каждый момент хотелось жадно схватить и не отпускать, не позволить наступить следующему, ведущему свой путь к еще одному почти такому же, но чуть более опасному моменту.
И тут, в осознании количества оставшегося времени и появлении некого, пусть и небольшого, ощущения привычности к ситуации, мой разум подсказал мне, что нужно сделать. Я давно не писал стихи, а тогда понял, что пора. Думал над этим целый час, но, похоже, моё сознание было слишком спутано, чтобы творить о своих мыслях. И как всё же поступить: вдохновение вроде есть, но просто не про что писать. Ответ был тривиален: вокруг меня достаточно людей, которые тоже чувствуют, боятся и ... хотят, наверное, увековечить свои ощущения.
Да, в первую очередь ваш покорный слуга подумал о новом знакомом, поэтому и рассказал ему о своей идее, но тот наотрез отказался, сказав, что я и так достаточно ему помогаю, а больше любезности от меня он принять не может. Получив отказ, я решил побродить по нашему оборонному сооружению, и долго искать не пришлось: где-то недалеко был слышен плач. Я пошел на звук и вскоре увидел молодого человека в не очень гордом одиночестве лежавшего на полу в позе зародыша."

— Очередной нытик, — прервала рассказ комментарием "тюремщица".
Мужчина в маске зевнул уже не первый раз. Эдж сдержался от очередного приступа смеха и продолжил: "Немного подойдя к плачущему солдату, я настолько, насколько мог, спокойно и уверенно, но при этом мягко сказал, что хочу ему помочь. Услышав мой голос, лежащий на полу сквозь слезы пробормотал: — Зачем? Всё равно нас всех убьют... А я настолько ничтожен, что никому и жалко меня не будет, кроме...
Он замолчал. А я ответил: — Да, может и убьют, но разве это значит, что стоит прекращать жизнь еще до смерти? Слушай, если хочешь, я оставлю тебя в покое, но могу и выслушать, а еще ... подарить стихотворение.
Сразу после этих слов солдат повернул голову в мою сторону; смотря удивленным взглядом, сказал: — С-с... стихотворение? А можешь ... не для меня? Для дорогого мне человека...
Я кивнул утвердительно, но сказал, что для написания труда поэзии придется кое-что рассказать.
Мужчина представился Крисом, медленно подполз к стене, прислонился к ней, вытер слезы и неловко начал рассказывать. Как выяснилось, он прошёл уже не один бой: за несколько месяцев до встречи со мной новопосвященный солдат, тогда еще совсем наивный, познакомился с двумя братьями по оружию: мужественными и полными воинской мощи героями. Они всегда шли впереди, бросались под пули и вместе расправлялись с толпами неприятеля — играя, выживали даже в самых непростых ситуациях; беспеременно находились в хорошем настроении и подбадривали других. Рядом с ними война была будто книгой, в которой Крис уже подсмотрел счастливый конец.
Но как-то раз одного из этого дуэта поймали. Не убили сразу, ведь достаточно знали о его подвигах. Несчастного солдата пытали и унижали самым пренеприятнейшим образом. Когда за ним пришли, единственная помощь, которую предствлялось возможным оказать, — это провести достойное захоронение. Второй выдающийся воин, увидев труп первого, сначала не верил: говорил, что его разыгрывают, и смеялся, когда все вокруг стояли молча с изуродованными ужасом лицами. Через некоторое время выяснилось, что оставшийся в живых недавний герой, когда его отправили в принудительную отставку, на мирной территории напал на человека, который был чем-то похож на одного из уже мертвых истязателей, и пытал того за страдания друга, вырезая на его теле фразы, связанные с потерянным товарищем. Очень печально было наблюдать весь этот процесс: то, как великий духом человек превратился в жалкую тень прежнего себя. Когда Крис пришел навестить некогда выдающегося солдата, тот выглядел как бешеный зверь: заросший и лохматый, с вечной ненавистью в глазах и будто бы даже зияющей сквозь тюремную робу пустотой в сердце. Некоторое время спустя стало известно, что заключенного застрелили при его попытке побега, хоть беглец и успел унести невероятное количество человеческих жизней, многие из которых прежде спасал.
После падения двух кумиров солдат потерял уверенность в победе над врагом внешним — людьми, а также внутренним — собственными сомнениями и страхами. На душе у Криса огромными валунами лежали страх, тоска и боль, но мысли о возлюбленной снабжали новыми силами, пусть это работало и не всегда. Именно про свою любовь Крис и попросил написать, а я, конечно, не стал этому противиться. Получив дополнительное вдохновение от свежей истории и успокоив солдата тем, что настоящих героев он еще, вероятно, успеет встретить, я приступил к делу.

Любимая моя,
пишу тебе из ада.
Здесь скоро все сгорят,
до одного солдата.

Иду сейчас в последний бой,
нет, увы, не в крайний.
Но осталась нам с тобой
минутка на прощание.

Каждый выстрел, каждый труп,
на части рвется сердце.
Как бы не был нрав твой крут,
а характер - дерзок.

Каждый час и каждый миг,
каждую секунду,
увидеть можешь смерти лик,
и не случится чудо.

Как до сих пор в строю,
уже и сам не знаю.
Но знаю, что люблю,
и вечно вспоминаю.

Уверен, ты жива,
ведь жив еще мой разум.
Хотя бы до утра
забрать тебя не дам им.

Несмотря на адресованность этого труда другой персоне, для меня стих частично обрёл свой смысл: вместо "любимая моя" можно было подставить "мои старые лучшие деньки". Несмотря на чересчур пессимистичный настрой стихотворения, заданный в основном Крисом, я всё еще почему-то надеялся, что не умру и услышу радостные крики других выживших.
Солдат сказал, что немного приободрился, и поблагодарил меня."