Владимир
Серебряков
Лунная
соната для бластера
Пружина событий закручивается все туже:
загадочная эпидемия, виртуальная война групарей и, наконец, подрыв лифтов — единственного
транспорта, связывающего Луну с Землей и колониями... Кто стоит за всем этим и
чего ждать дальше? На эти и другие вопросы предстоит найти ответ Мише
Макферсону, офицеру лунной полиции (проще говоря — пентовки). В серьезности
намерений невидимого врага Мишу убеждают пара нападений в виртуальной
реальности и луч бластера, по чистой случайности прошедший мимо — в
обыкновенной. Но лунные пенты никогда не сдаются!
Глава
1. Мелочи быта
Фигурка вращалась у меня перед глазами, как некое экзотическое произведение
искусства. Многие именно так ее бы и восприняли, но только не я. Долгое общение
с Сольвейг оставило свои следы.
— Следующий, — приказал я.
“Статуэтку” сменила новая, столь же загадочная.
— Обратно, — скомандовал я нетерпеливо. — И снова вперед.
Нет. Ни грана сходства.
— Провести анализ кривизны поверхности обоих образцов и дать
корреляцию, — устало бросил я, уже зная, что ни лифта у меня не получится.
На что я рассчитываю со своими потугами — ума не дам. Ведь можно
догадаться, что там, где пасует организованный Службой институт, дилетанту с
домашним терминалом делать нечего.
И тут звякнул инфор.
— Голосовая, — выплюнул я, и уже спокойнее добавил: — Привет, Вилли.
А кто еще мог мне звонить? Сьюды, в отличие от большинства людей, не
воспринимают слов “неловко” и “неудобно”. Если время считается рабочим, то
меня, с точки зрения Вилли, можно дергать, даже если я спокойно валяюсь на
диване и в очередной раз пытаюсь разобраться в виртуальной коллекции своей
сожительницы. Сама она и без моих подсказок знает, где какой файл хранится, а я
уже полгода не могу подобрать систему каталожных критериев.
Правда, еще мне мог позвонить шеф. Тактичности в нем еще меньше, чем у
сьюда — того хоть запрограммировать можно. Но это я сообразил уже потом — в ту
мучительную секунду, которая потребовалась псевдоинтеллекту, чтобы ответить.
— Привет, Миша, — отозвался Вилли своим фирменным дребезжащим
голоском. — Шеф придумал тебе дело.
Я с театральным стоном сел, пытаясь разглядеть знакомую обстановку комнаты
сквозь козырек-экран.
— И какое же? — поинтересовался я. — Вылизывать проспект Королева?
Я готов был поклясться, что лосенок хихикнул, хотя ему вообще-то не
полагалось.
— Лучше, — ответил он. — Проводить инструктаж.
— Что-что? — переспросил я, машинально приглаживая волосы.
— Проводить инструктаж беженца, — повторил сьюд. — Турист попросил
разрешения на иммиграцию.
Если бы я не сидел, я бы, наверное, сел. А так я упал. Вот дела! Что у нас
дальше по программе — взрыв Сверхновой?
Не спорю — находятся в метрополии люди, согласные отправиться к нам по
доброй воле. Таких немного, но мы, по правде сказать, и не всех берем. Въездные
квоты нам — спасибо президент-управителю — давно уже не повышали, а то нам бы
уже на плечах друг у друга сидеть.
Но хотел бы я поглядеть на идиота, который вначале отвалит изрядную сумму в
казну Службы, чтобы пролезть в лифт туристом, а потом порвет обратный билет и
завопит: “Мама, не хочу домой!”. Хотя что это я? Именно с таким идиотом мне и
устроил встречу наш разлюбезный шеф, тридцать три лифтовоза ему в копчик!
— Ну почему я? — вырвалось у меня.
Вилли не распознает риторических вопросов. Надо будет, в конце концов,
написать ему этот блок, а то перед ребятами стыдно — вскрышечник в штате, а у
нас сьюд дефективный.
— Потому что ты сейчас единственный ничем не занят, — ответил Вилли. —
Шеф приказал передать, что вообще-то тебе бы следовало патрулировать бульвар
Циолковского.
— За каким лифтом? — вяло отбрыкнулся я. — Там никогда ничего не
происходит.
— Не могу знать, — отрезал сьюд.
— Ладно. — Я вздохнул и поднялся на ноги. — Брось мне адрес на инфор.
— Уже. — На краю поля зрения мелькнула и пропала иконка.
— И передай шефу, что я уже иду.
— Йес! — Вилли оборвал связь.
Я еще секунду полюбовался неторопливо кружащим перед глазами артефактом.
— Ком-режим. Зафиксировать ссылки, — пробурчал я, — Волна — вторая.
Место нахождения — внутренний спутник Тянь-ли-лу, она же эпсилон Эридана III
(система Тянь-шэ). Остальные ссылки оставить свободными. Сохранить. Выйти.
Изображение погасло. Я поднял козырек и принялся одеваться.
Главное — не забыть форменные шорты. На предплечья — кобуры с блиссерами
(тяжелое оружие нам хранить дома не разрешают). Инфор я и не снимал. Все. К
выходу готов.
Напоследок я окинул нашу с Сольвейг холостяцкую квартирку бдительным
взором. Все, что положено выключать — выключено, плесень на стенах нигде не
сохнет (я уже не раз получал нагоняй за безвременно усопшие обои), жаба в
экологариуме — моргает. Я актанул код доступа к дверной мембране и вышел.
Живу я в тихом районе, и не питаю иллюзий — таким его делает отнюдь не мое
соседство. Скорей наоборот — именно по этой причине мы с Соледад выбрали его
для проживания, хотя на те же деньги могли снять по отдельной комнате
где-нибудь поближе к Глюкам. Тем не менее инциденты случаются и у нас. Проходя по
куполу Свериге, я стал свидетелем весьма поучительной сценки. Некая девица,
состоявшая, на первый взгляд, только из длинных ног и столь же длинной косы,
гордо шествовала по глиссаде, сжимая подмышкой изрядных габаритов сумочку. Я
еще подумал — иммигрантка, не иначе.
Дальнейшего, собственно, следовало ожидать, но я не думал, что это случится
у меня на глазах. Какой-то парень в паре шагов позади нее оттолкнулся от
глиссады, одним прыжком преодолел разделявшее их расстояние, вырвал сумочку,
сбив девушку с ног, и сиганул вниз, в парк.
Наверное, мне не следовало вмешиваться. Иммигрант все равное не научится
жить по-лунному, пока не набьет себе пару шишек, если не настоящих, то
фигуральных. Но девушка была такая симпатичная (а я питаю слабость к
блондинкам), что у меня не выдержало ретивое. Взыграло.
Сетчатые трубочки блиссера выскочили из кобуры раньше, чем я о них
вспомнил. Я вскинул руку и по-особому дернул запястьем. Парень замер на
полушаге и рухнул, точно столб. По его лицу расползлась блаженная улыбка, а по
шортам — мокрое пятно: на некоторых разряд блиссера очень сильно действует. Я
спрыгнул к нему, подобрал сумочку, забрался обратно на глиссаду и вернул
утерянный предмет горько рыдавшей владелице.
— Прошу, эм, — галантно сообщил я.
— Ох! — Она подняла заплаканную мордашку — весьма, надо сказать,
смазливую. — Благодарю вас, мистер...
— Макферсон, — представился я, и на секунду включил для солидности
подкожный мундир. — Офицер полиции лунного самоуправления Миша Макферсон. — Я
машинально выставил большой палец левой руки, и только потом сообразил, что
читника у нее, скорей всего, нет.
— Так вы полицейский, — несколько разочарованно протянула девушка. Я
понимал ее — ждешь рыцаря на белом коне, а как припрет, так на помощь приходит
какой-то пент.
— Верно, — кивнул я. — Но это... — Я подбородком указал на сумочку, —
в мои обязанности не входит, так что можете благодарить смело.
— То есть как — не входит? — не то удивилась, не то возмутилась
девушка. — Меня ограбили...
— Ваши проблемы, — развел я руками. — Мы не на Земле. Привыкайте. Вот
если бы вы и дальше просиживали общественную глиссаду, я был бы вынужден вас
оштрафовать. А так...
Вот тут на нее стоило посмотреть. Когда она поняла, что я не шучу. Я думал,
у нее челюсть пробьет пол и упрется в базальт.
— Э, офицер...
— Макферсон, — любезно напомнил я. — Миша Макферсон.
— Офицер Макферсон, а на кой черт вы тогда нужны?
Резонный вопрос, ничего не скажешь.
— Убийства распутывать. Электроманов брать. Центровых раскулачивать.
Опять же нелегальная пластургия... да мало ли что на Луне случится.
— А помочь встать — слабо?
Я протянул ей руку. Интересно она разговаривает. А подняться самой — слабо?
Впрочем, так всегда со свежачками — первое время ходить толком не могут. А я —
дурак. Нашел кого жизни учить. Вот теперь через свое хамство точно с носом
останусь.
— Спасибо, — машинально поблагодарила она меня. — И что делать
прикажете?
— Учиться ходить, — посоветовал я.
— Офицер Макферсон, — Ей, наверное, поставили аугмент зубов
королевской кобры, яд аж капает из каждого слова, — вам никогда не говорили,
что ваш юмор...
— Воняет помойкой? — помог я ей, не дожидаясь, пока она родит
очередного вербального аспида. — Говорили и похлеще, не утруждайтесь. Это не
юмор. По вашей походке за сто метров видно, что вы недавно с Земли. А это вас
делает легкой добычей. Научитесь ходить, как лунарка, и сразу перестанет
привлекать внимание. Это раз. Во-вторых, вы видите хоть одного человека с
сумкой?
Девушка оглянулась.
— Нет, — признала она с видом человека, оказывающего миру немыслимое
благодеяние.
— И не увидите, — сообщил я. — Почти у всех лунарей стоят вживленные
биткарты. Очень удобно. Оторвать можно только с рукой.
Девушка задумчиво нахмурилась.
— А что, отрывают? — поинтересовалась она.
— Очень редко, — ответил я честно. — В общих куполах стоят камеры
слежения, так что можно крупно погореть, в групарском реге свои порядки,
построже наших, ну, а в Глюколовне... у тамошних жителей кишка тонка на такое.
Мою собеседницу передернуло.
— Лучше бы я подалась на Соледад, — пробормотала она.
— Не советую, — заметил я. — Там в последнее время слишком часто
открываются медузные нарывы. У нас, по крайней мере, кроме человека, хищников
нет.
— Именно, — не без сарказма подтвердила девушка. — Этого хватает.
— И в качестве бесплатного дополнения — последний совет: пройдите
курсы самообороны, — закончил я. — Тоже помогает.
— А для того, чтобы вы стали изъясняться так понятно, вам всегда надо
нахамить?
Что можно на такое ответить?..
— Нет. Не всегда. Можете оказать мне услугу, и я немедленно стану
предупредителен до омерзения.
— Это какую, интересно?
— Запишитесь на курсы самообороны ко мне. Знаете, какая у нас в
пентовке зарплата? Мало для жизни, и много — для смерти.
Девица призадумалась.
— Ну, если это менее опасно, чем ходить по вашим тоннелям...
— Коридорам, — поправил я ее. — Лунари говорят "коридоры".
Звучит более по-домашнему.
— Да хоть пещерам! — Она махнула рукой и чуть не потеряла равновесия.
— Где вас найти в случае чего?
— Через инфор. — Я постучал себя по виску. — Тоже советую, полезная
штука.
— У меня интербрейн, — сообщила девушка.
Брр. У меня к мозговым имплантатам здоровая патологическая ненависть.
Слишком это опасные игрушки. Впрочем, о вкусах не спорят — говорят, эта фраза
выбита вместо девиза Домена Луны на арке, отделяющей Отстойник от жилых куполов
Города (верю на слово, поскольку латынью не владею).
— Тогда вам совсем просто, — заметил я. — Зайдете в справочную службу
глоса и поинтересуетесь.
— Службу чего-чего?
— Глобальной операционной системы, — разархивировал я. — А можете
прямо подходить в зал, третий северный коридор купола Рейнгард. По вторникам и
пятницам вечером я там занимаюсь.
— Тренер из вас аховый. — Она критически оглядела меня. — Но сойдет,
пока не найду никого получше.
— Спасибо. — Я иронически поклонился на манер дуэйнсиан. — Вы безмерно
любезны.
— Паяц, — расхохоталась она. — До завтра.
Да, завтра ведь пятница! Кстати, о зале... Неплохо бы за него заплатить. А
то погонят с моих занятий.
Я сделал девице ручкой, и она растворилась в толпе. А я двинулся дальше.
Рассылка новостей (а я подписан на ежечасные) поймала меня, как раз когда я
выходил на бульвар Циолковского. Зажужжал инфор, я надвинул козырек себе на
глаза (вот же привычка! Родной английский язык: “Он взял свою шляпу и одел себе
на голову”. Да ясно ж, что не чужую, и не кому другому!)... окружающий мир
подернулся дымкой, отодвинулся, и призрачная реальность визора оставила от него
ровно столько, чтобы не натолкнуться на кого.
Колониальная служба обезвредило очередное гнездо контрабандистов [крупный
план сильно обгорелого контрабандиста] на Мундо-дель-Парадизо [звездная карта].
Вскрыт очаг коррупции [кредчип, очень крупный план] в местном самоуправлении на
Антее [звездная карта]. Куда ни плюнь, всюду колониальная служба. Словно и не
происходит ничего ни на Земле, ни в Системе. Да, наверное, так и есть. Ни лифта
у нас не происходит. Даже в Глюколовне тишина. Покой на небеси и во человецех
благоволение
.
Хотя нет — есть кое-что. “В Центральной Америке расширяются зоны
арбор-карантина [тошнотворные сцены некрохроники]. В последние дни белая полоса
была прорвана трижды в различных участках [карта]. Эвакуация городов Сандини и
Асунсьон-дель-Торо [огоньки на карте] остается делом ближайших дней.
Правительство Сальвадора в изгнании [показано в полном составе]...”
Опять арбор! Откуда только ползет эта дрянь? Как крышку сорвало с коробки
Пандоры — арбор, парагрипп С, костоеда... И все за последние пять лет. За весь
прошлый век не случалось столько эпидемий. Хотя, возможно, это лишь аберрация
зрения.
Оп-па! Промедли я секунду, и скользить мне по глиссаде не на ногах, а на
той точке, которую обычно именуют пятой, хотя к некоторых индивидуумов она с
непривычки к малому тяготению как раз шестерит за нижние конечности. А так я
мягко сплыл вниз к пересечению с Пятой линией, лихо обогнул стойку... и так
всегда. Стоит чуть полихачить, как непременно в кого-нибудь врежешься. Средних
лет кришнаит бережно поддержал меня, чтоб я носом не гукнулся, сунул
ознакомительную брошюру и исчез. Брошюру я остервенело запихал в мусорник.
Надоели. Есть же закон о миссионерской деятельности. Выполнять надо. А ихнее
общество сознания Кришны своими листовками нарушает работу очистительных
систем. Не были б они такие вежливые ребята, с ними бы долго не церемонились.
Изображение мигнуло, в ухе пискнул сигнал вызова — судя по мелодии,
срочного. Я машинально сложил пальцы в мудру отзыва. Очередную порцию
тошнотворных кадров сменила физиономия Сунь Ли-хао.
— Миша! — окликнул он.
— Да? — Интересно, а кого он еще надеялся застать в моем инфоре?
— Вилли засек Танкреда, — сообщил Ли. — В общих куполах.
— Где? — Я приготовился к срочной необходимости отрабатывать зарплату.
— Третья отводка купола Уотсона
.
Перед глазами услужливо повисла карта, но я и без нее знал, что это за
место — узкий переход между уровнями, пересекающий несколько служебных каналов.
Видно, Танкред решил максимально срезать дорогу между бизнес-регом и
Глюколовней. Но это ему не поможет
.
Блиссеры с предохранителей я снимал уже на бегу. Шевельнул на пробу
запястьем — двойные сетчатые трубочки выскочили из кобуры-браслета на левой
руке и тут же скрылись. Стандартное оружие полицейского.
Я отпихнул с дороги немолодую толстушку в обтрепанном сари и, не обращая
внимания на брошенный мне вслед скорбный взгляд, нырнул в транспортер. Мембрана
мягко обхватила меня, туго сжала и через две минуты — по часам — выпустила из
своего душного чрева уже в куполе Уотсона.
В общих куполах всегда людно. Торопились куда-то по своим делам
добропорядочные граждане в шортах всех цветов радуги, шествовали дуэйнсиане в
белом и кришнаиты — в блекло-оранжевом. Кто-то раздавал прохожим карманные
медитаторы.
На мои сине-серые шорты никто не обращал ни малейшего внимания, поэтому я
активировал подкожный мундир — засветились яркие синие линии на плечах и торсе,
иллюзорные погоны над ключицами. Толпа услужливо расступилась, и я рванул к
боковым отводкам. Судя по карте, нас с Танкредом разделяло не больше двухсот
метров. Я несся по коридору, сшибая с ног зазевавшихся прохожих.
Значит, Танкред выполз из своего логова? А я-то который месяц его ищу. У
меня с этим типом были давние счеты. Он приторговывал центровыми чипами —
одного этого хватило бы, чтобы прикончить на месте. Но в его файле поминались и
летальные пситропы, и контрабанда оружейных технологий, и подзаказная
генженерия. Пробавляется чем может.
Я отчасти и сам приложил руку к его репутации неуловимого, дважды
оказавшись вынужден бросить погоню из-за нелепых случайностей. Таких нелепых,
что я усомнился в их случайности. Танкред явно был связан с одним из Домов.
Далеко не все группы соблюдают условия неявного перемирия между полицией и
Домами, так что те же Карелы или, скажем, кин Камиля могли принять под ручку
эту редкостную, на мой взгляд, сволочь. Однако раз групари открыто его не
брали, то и защищать открыто не станут.
Удача была не на моей стороне — Танкред заметил меня прежде, чем я его.
Центровик еще мог бы уйти — спокойным шагом, не привлекая внимания, добраться
до ближайшей мембраны, нырнуть в нее — и поминай, как звали. Конечно, отследить
его перемещения я сумею, да толку в том, если транспортер переносит нас с
одинаковой скоростью? Танкред будет опережать меня на шаг до тех пор, пока
одному из нас не надоест. А надоест, скорее всего, мне. Потому что если я упущу
Танкреда, мне грозит, в худшем случае, разнос от шефа, а если Танкред от меня
не уйдет... я его просто прикончу. И он это знает.
Вот поэтому центровик запаниковал. Он бросился бежать — а бежать ему было
категорически противопоказано. Завихрения в плотном людском потоке, заполняющем
отводку, мы с Ли засекли почти одновременно — я со своего конца коридора, он со
своего. И так же одновременно рванулись вперед.
Разумеется, знаменитого “длинного бега” не получилось. Такие фокусы
проходят только на поверхности, или на специальных дорожках, где тебя никто в
полете не толкнет, и дополнительного импульса по копчику не приложит. Да и
вообще, не умеючи лучше не пробовать — обычно кончается вывихом лодыжки, боль,
смею
заверить, дикая, и очень обидно... Поэтому мы с Ли походили больше на
пьяные теннисные мячики — так нас мотало из стороны в сторону. Но мы все же
приближались к Танкреду. И тогда центровик, поняв, что его вот-вот схватят,
ринулся в стену.
Я крепко выругался. В служебных коридорах камеры наблюдения не ставятся —
зачем они там? Без ключа туда вообще заходить не положено. Правда, на черном
рынке такой ключ стоит, сколько мне помнится, кредов примерно два на десять в
четвертой. Почти как настоящий, с допуском администрации самоуправления. Кому
надо, тот купит.
А в результате следить за Танкредом мы не сможем. Останется только догнать.
Инфора у него нет... так что если он решил идти служебными, то или совсем
отчаялся, или имеет крепкий бэк-ап.
Я добежал до открытого люка первым. Запирать проход за собой Танкред не
стал — правильно сделал, только время зря терять. Во-первых, полицейский ид
открывает любые двери, а во-вторых, я и без полицейского ида могу поставить на
оверрайд любую систему Города.
Коридор был узкий, а главное — низкий. Я едва не бился головой о бугристые
сварные стыки потолочных плит. Интересно, куда направляется наш неудачливый
преступник? Логово себе где-то устроил? Или попытается оторваться от погони?
Танкреда я догнал внезапно. Уже отчаявшись заметить за очередным поворотом
его удаляющуюся спину, я едва не столкнулся с центровиком нос к носу. Тот
колотил кулачком по глухой стене. Стена откликалась подозрительно гулким
звуком, но и только.
Не жди, Танкред, не откроют тебе. Что ты думал — притащишь пента на хвосте,
а тебя встретят с распростертыми объятьями? Нашел дураков.
Я выстрелил из обоих блиссеров разом, для надежности. Танкред только
встряхнул головой и, отчаявшись голыми руками пробить стальную переборку,
прижался к ней спиной, готовый дорого продать свою жизнь. А, лифт! Следовало
догадаться — центровиков блиссер не берет. Центровиков и аугментов. Металл
экранирует центр удовольствия в гипоталамусе.
Придется поработать руками. И ногами.
При лунном тяготении большинство приемов карате не срабатывает. Мышцы
человека рассчитаны на сакраментальное “одно же”, и попытка вышибить пяткой
пару резцов своему противнику у нас запросто может привести к тому, что вы
сломаете что-нибудь себе. Есть специальный комплекс приемов — кто-то прозвал
его “лун-до”,
но название не прижилось. А в основном у нас полагаются
на банальный бокс, и то с оглядкой.
Я попытался достать Танкреда правым в челюсть, и был вознагражден
изумительно болезненным пинком в голень. Изворотливый он был, как намыленная
шлюха. Еще удар, еще... нет, так я его долго убивать буду. Как раз успеют
примчаться новостники, и я опять на неделю стану посмешищем для всего участка.
А у этого центрового сил словно не убавляется! Не на репрограмме же его брать —
стыд-то какой, здоровый пент не может справиться с заморышем-центровиком без
боевого программирования.
От злости я применил свой коронный прием, хотя в низком и тесном коридоре
это было чистой воды актерством. Прыжок — руки упираются в потолок, — правая
ступня вылетает вперед, инерция пытается переломить мне позвоночник, но
результат стоит того. Моя пятка угодила центровику точно в яблочко. Адамово.
На пол мы упали почти одновременно — я приземлился на задницу, а мой
противник — поверх меня плашмя, изрядно придавив. Тело Танкреда дернулось,
сердце в предсмертном усилии вытолкнуло в артерии последнюю чашку крови, и
примерно столько же выплеснулось на меня из перебитого горла. Запахло медью.
— Все, — откомментировал я, выбираясь из-под трупа. — Вилли,
зафиксировал?
Нет ответа. Правильно, я же в служебной отводке.
— Отчет, офицер Макферсон, — проговорил я, поставив инфор на запись. —
Ликвидирован торговец центровыми нейраугментами по кличке Танкред. Смерть
наступила, — мудра
вставить текущее время
и дату
. — Конец отчета.
Тут только из-за поворота вывернул запыхавшийся Ли. Увидав нас с Танкредом,
он застыл болванчиком, сложив руки на брюшке — ну точь-в-точь Будда.
— Вот так всегда, — грустно сообщил он. — Всюду я опаздываю.
— Худеть надо, — посоветовал я. — Я уже и отчет записал.
— Знаю я твои отчеты, — хихикнул Ли. — Два слова, число и время.
— Шеф не любит длинных фраз, — напомнил я. — Короче, надо куда-то
девать нашего подопечного.
— А это точно Танкред? — забеспокоился вдруг Ли.
Я знал центровика в лицо, но это мало что значит — пластурги на все
способны. На всякий случай я вытащил читник и приложил к подушечке большого
пальца левой руки покойника. Вживленные чипы действительно работают еще
некоторое время после смерти, хотя и не так долго, как показывают иногда в
сензе. На час-два всегда можно рассчитывать.
“Танкред Альбемарл Доу”, высветилось на козырьке инфора, “родился
23.11.89...” Дальше листать я не стал.
— Он самый, — сообщил я своему недоверчивому коллеге. — Так что наша
совесть чиста.
Вообще-то моя, раз уж это я его укокошил.
— У тебя резак есть? — сумрачно поинтересовался Ли.
— Нет! — огрызнулся я.
Не имею привычки гулять по городу с виброножом на поясе.
— И что мы тогда с ним делать будем? — уныло поинтересовался мой
коллега, легонько пиная недвижное тело Танкреда.
— Ну, сбегаю я за резаком, делов-то... — Тут мысли мои сделали заднее
сальто, я оглядел себя и неловко поправился: — Знаешь, лучше ты сбегай!
Неловкий я, сил нет. Весь кровью залился. Выходить в таком виде на улицу —
только зря обывателей пугать. Мой товарищ проследил направление моего взгляда
и, похоже, пришел к тому же выводу.
Пока он бегал, я обшарил карманы центровика. Разжился несколькими пачками
одноразовых салфеток, пакетом мушек-ассорти, небрежно перетянутой резинками
стопкой магнитных карточек и пластиковым мешочком с восемью — я пересчитал —
чипами. Судя по серебряной бахроме контактов, нейраугментными. Центровые,
никакого сомнения. Зачем Танкред их таскал с собою — не могу понять; не в
коридоре же он их вставлять собирался — для этого нужна операционная с полным
комплектом наноботов. Салфетками я кое-как обтерся, мушки нагло присвоил
(мысленно пообещав себе поделиться с напарником), а все остальное задокументировал
на инфор как улики.
Ли, умница, приволок не только нож, но и ворох пакетов с застежками. Вдвоем
мы быстренько расчленили недалекого центровика, распихали по пакетам и кое-как
доволокли до ближайшего утилизатора, куда и отправили. Следовало бы, наверное,
помолиться, но я, во-первых, не знал, какую из многочисленных лунных религий
исповедовал Танкред, а во-вторых, не горел желанием облегчать его посмертную
участь. Так что центровик ушел от нас не оплаканным... туда ему и дорога.
Есть мнение, что центровая наркомания — явление преходящее, как алкоголизм.
Дескать, когда все, подверженные ей, вымрут от последствий, оставшиеся смогут
противостоять этой заразе. Проблема в том, что уж очень много их вымирает.
Поставить себе центровой чип сложно, но раз поставив, отказаться от наслаждения
— просто никак. Я, во всяком случае, не встречал людей, способных на такой
подвиг. Вынуть чип и вставить новый невозможно — слишком сложная выходит
операция, не для кустарных условий, в которых работают хирурги-подпольщики — а
активация чипа зависит исключительно от запаянных в него кодов. Купил свежий
код, и наслаждайся... неделю. А потом плати
снова. И так, пока деньги не кончатся —
а кончатся они очень скоро. И попробуй рыпнись! Не дадут тебе кода. Ни за какие
деньги. И что делать будешь, праводолюбец, когда начнется ломка?
Когда последний пакет отправился в лючок, Ли облегченно вздохнул.
— Одним меньше, — сообщил он граду и миру.
— Ага, — буркнул я, придирчиво оглядывая собственные шорты — можно еще
в них по городу ходить, или проще дойти до ближайшего автомата голым? Пришел к
выводу, что второе, стянул одежду и отправил вслед за Танкредом.
— Ты сейчас в какую сторону? — поинтересовался Ли.
Я вывел на козырек карту окрестностей. Предупреждающе мигала оранжевым
точка рандеву с безумцем-эмигрантом. До назначенного мне времени оставалось
всего ничего… Ну и лифт с ним. Подождет.
— Обратно к Циолковскому, наверное, — ответил я, прикинув. — Пешком
пойду, заодно развеюсь. Вилли пока за меня отдуваться будет.
— Тогда я в другую сторону, — сообщил мой напарник зачем-то, и
решительным шагом направился в сторону бизнес-рега.
— Вилли, — позвал я негромко. — Есть контакт?
— Есть, — донесся из инфора голос лосенка. — Твой отчет я снял,
направил шефу — тот уже читает.
— Оперативно, — усмехнулся я. Шеф редко снисходит до чтения свежих
отчетов.
— Так не кого-нибудь — Танкреда завалили, — пояснил Вилли. — Так ты
идешь к своему подопечному?
— Точно так, — подтвердил я. — Только пойду шорты куплю, а то старые
кровью замазал.
— Да? — Полусекундная пауза, пока подпрограмма анализирует изображение
с ближайшей камеры. — Миша, не позорь доброе имя полицейского, оденься.
—
Ага, вот только с тобой доболтаю, —
хмыкнул я и пошел искать торговый автомат.
В ближайшем шорт форменной расцветки не оказалось. Пришлось брать голубые —
оттенок еще тот, но не брести же в голом виде до следующего ящика! А то
эвангелисты жаловаться начнут. Так что будем считать это маскировкой, правда,
непонятно, против кого — тем, у кого есть причина опасаться полиции, моя физиономия
уже давно примелькалась... да и всем остальным — тоже. Как-никак, шестой год
пентом работаю.
В результате эпопеи с центровиком я добрался до места с опозданием на
десять минут, и на каждом шагу с неудовольствием обнаруживал на себе очередную
неоттертую каплю крови. Хоть домой возвращайся. В конце концов я заново
высветил мундир, надеясь, что синеватое мерцание имплантатов скроет пятна.
Намного лучше не стало, да еще прохожие начали оглядываться.
К тому времени, как на верхнем ярусе купола Ярман отыскалась галерея с
номерами, я был уже в той кондиции, когда в дверь входят не с вежливым звонком,
а с воплем “Лежать, суки!”, и только то же раздражение да страх перед шефом
помешали мне исполнить этот номер на бис. Я с силой ткнул пальцем в старомодный
сенсор и стал ждать отклика.
За ухом у меня пискнуло. Я нервно прищелкнул пальцами — позже, дескать, —
и, ограждаясь от искушения, поднял козырек. Надо отказываться от рассылки — и
так времени не хватает пересматривать все выпуски. Вот и до этого я, зуб даю, не
доберусь уже никогда, потому что к тому времени, как закончится инструктаж,
придет следующий, а за ним — еще один… Какая река информации проносится мимо
меня, покуда я сплю — просто страшно подумать.
Лиловая дверная мембрана колыхнулась на пробу и неохотно протаяла в
середке, да и то не до рамы, как ей следовало. Дешевые меблирашки, что вы
хотите? А на пороге стояла…
— Вы!.. — воскликнула уже знакомая мне ограбленная блондинка,
раздраженно встряхивая золотым “хвостом”.
— Я, — подтвердил я, переступая через полосато-пурпурный валик на
пороге. — Офицер полиции… ну, это вы уже знаете. Прибыл проводить инструктаж…
И только тут до меня дошло — с опозданием, согласен, но поставьте на мое
место любого половозрелого мужчину, и я посмотрю, как он пошевелит извилинами!
— Погодите, — выговорил я, — так это вы собираетесь иммигрировать?
— Собственно, я — уже, — поправила меня девица. — Разрешение пришло,
пока я гуляла.
— Быстро. — Я покачал головой. Неимоверно быстро. На Луне нет бумажной
волокиты… но получить право на въезд за два часа можно разве что чудом, потому
что прошение все равно рассматривать будет не сьюд, а живой человек, который
работать не любит.
— Но инструктаж я все равно обязан провести, — добавил я, — хотя
большую часть добрых советов я уже дал вам в Свериге.
— Где? — Девушка подняла брови.
— В куполе Свериге, где мы столкнулись, — объяснил я. — Вообще-то
куполам присвоены индексы, но ими никто, кроме сьюд, не пользуется. Мы сейчас в
куполе Ярман.
— Как интересно, — протянула девушка.
По лицу ее совершенно отчетливо читалось: она еще не решила, что со мною
делать — не то выставить побыстрее, не то прикормить на всякий случай.
Опять странно. Почему я пялюсь на нее, точно мальчишка-девственник? Да, она
красива… но ни одна женщина до сих пор не оказывала на меня подобного эффекта.
Уж, казалось бы, всякое бывало, а поди ж ты...
— Так как, вы сказали, ваше полное имя? — поинтересовался я,
мучительно переживая жар в щеках.
— А я и не сказала. Элис Ти Релер.
Она мило опустила очи долу. Спасибо еще, что не заметила вслух, что я в
тестостероновом угаре задаю идиотские вопросы. Вилли должен был скинуть мне на
инфор ее досье… а, проклятье, я же сам козырек поднял!
— Ти — это имя или сокращение?
— Сокращение, — сказала она, но расшифровывать не стала. Я не
настаивал. Элис, значит. Алиса Релер… в стране чудес.
— Вы, случайно, не родственница доктору Ною Релеру из МТЦ? — ляпнул я,
не успев сообразить, что задаю довольно бестактный вопрос.
— Племянница. — Серые глаза глядели на меня, ясные, чистые и абсолютно
бесхитростные. Всю жизнь мечтал о таких: ври сколько влезет, никто и не
заметит. Тут и слэннеру ясно, что никакая ты ему не племянница, разве что
теперь это принято называть так, а не “знакомая”, не “близкий человек” и не
“временный партнер”. Так, еще не хватало, чтобы я ее ревновать начал к старому
хрычу! — А откуда вы знаете о дяде Релере?
— Его работы меня интересуют... э-э... профессионально, — пояснил я.
— А он разве работал по полицейской части? — В серых глазах появились
синие ехидные искры.
Женщина, чего ты добиваешься? Чтобы я тебе пятки целовал? Что за притча, в
конце концов?
Повинуясь неосознанному импульсу, я спрятал руку за спину, сложив пальцы в
мудру видеозаписи. На досуге проанализирую этот разговор.
— Я еще и вскрышечник, — сообщил я. — Поэтому меня интересуют все
новые разработки в области интелтронного программирования.
— О-о! — Элис подняла брови. — Не знала, что на Луне такие
образованные полицейские.
— А у нас, — небрежно отмахнулся я, — все не как у людей.
— Знаете… — Девушка замялась на миг, обдумывая что-то. — Можно будет к
вам еще за советами обращаться? Пока не приспособлюсь?
— Ради Бога, — непроизвольно махнул я рукой, и тут же сообразил, что
сделал это зря. Обычно я не раздаю бесплатных советов и не привечаю бездомных
хомячков.
— Замечательно! — Девушка расцвела.
И тут у меня за ухом опять затрезвонило, да так требовательно, что даже
Элис Релер услышала — насторожилась, скосив огромные светлые глаза на
серебристый обруч инфора.
— Извините, — резко прервал я беседу, и выскочил в коридор, как ошпаренный.
Когда визор поднят, вызовы не принимаются — лос связи переадресует их на
мой домашний терминал. Если мне звонят…
Додумать я не успел. Рука моя самостоятельно отщелкнула козырек в рабочее
положение, и микролазеры тут же спроецировали мне на сетчатки физиономию шефа.
— Миша, — ласково спросил он, — где вы?
— Около Пятой поперечной, — ответствовал я шепотом — зачем
надрываться, если ларингофон работает? Противно смотреть на человека, идущего
по улице и усердно разговаривающего с собой.
— В Отстойник, быстро, — так же ласково приказал шеф, раздуваясь,
точно жаба перед спариванием. Щеки его приобретали многозначительно-багровый
оттенок, предшествующий обычно взрыву.
— А в чем дело? — неосторожно спросил я.
— Ты новости смотрел?
Я честно признался, что нет.
— Дебил, — констатировал шеф с невыразимой нежностью в голосе. — На
Луне карантин!!!
Шеф еще парил передо мной, а я уже несся, лязгая зубами, по Пятой линии,
сбивая прохожих, медленно падавших на пол. Только не это. Господи, кто бы ты не
был, только не это!
— Арбор!!!!! — проорал мне в лицо шеф, разевая пасть, словно Моби Дик
на капитана Ахава, и все мои надежды полетели туда же, куда и с пользой
проведенный день, веселое настроение и планы на ближайший вечер — то есть,
говоря по-русски, псу под хвост.
Глава
2. Карантин
К Отстойнику я примчался в числе первых — наверное, потому, что уже
находился в коридоре, и мне не пришлось выскакивать, допустим, из душевой.
Как всегда бывает, толпа уже успела собраться. Смотреть у нас на Луне
особенно не на что, так что каждое событие немедленно обрастает толпой.
Вероятно, этим дефицитом развлечений объясняется и повальная любовь лунарей к
политике. Слышал бы кто, какие жаркие споры вызывали кадровые игры в верхах
Службы — не поверить! До мордобоя доходило, хотя всем было понятно, что нам до
этой Гекубы — как ей... до нас. Толпа бурлила, хохмила и, кажется, не
соображала, что арбор шутить не станет.
За толпой проглядывал мрачный санкордон в лице трех человек, а за кордоном
— прозрачный гермощит, перекрывавший проем широкой арки, соединявшей город с
регом Отстойника.
Я присмотрелся — не видать ли голубцов? — но ярко-голубые мундиры Службы
впереди не проглядывали, так что я утер со лба воображаемый пот и ринулся в
толпу со всем миролюбием дисфоричного носорога. За щитом тоже бурлила толпа, но
иная — исходящая отчаянием, истерией и глухой, нерассуждающей злобой.
— Явился, Миш? — приветствовал меня начкордона.
Я его неплохо знал. Звали его Кришнамурти Бхарачандра Дас, но все почему-то
обращались к нему просто “Джо” — наверное, по старому имени. Был бы отличный
парень, не проповедуй он столь фанатично. Пытались его переубедить, и
увольнением грозили, да все без толку. Потом плюнули: дескать, кто обратился,
те уже обратились, а прочим от тех проповедей ни жарко ни холодно. Кришнаитов,
то есть, пардон, вайшнавов, на Луне и без него пруд пруди, а вот хороших
санитарных врачей — поди поищи! Да и полицейский
из него неплохой; если бы только
удалось уговорить его взять в руки оружие, совсем цены б парню не было.
Вам, конечно, интересно, какого дьявола на этой Луне набирают в полицию
кришнаитов и вскрышечников с двумя зицдипломами? Отвечаю на вопросы зрителей:
некого больше. Глюколовня — не лучшее место для вербовки.
— Кто бы говорил, — буркнул я другу Кришнамурти, а в толпу гаркнул: —
Что уставились! Разойтись! Вы меня знаете!
В течение следующих нескольких минут отделить тех, кто меня знал от тех,
кому меня не представляли, было очень легко: последние подальше от греха
расходились, а первые подались поближе в смутной надежде, что я начну им
травить анекдоты, как в тот раз, когда в Глюколовне сдохло двадцать человек,
траванувшись порченой слэнпылью. Я изобразил пару
ката
из разряда самых экзотических, остатки зрителей разочарованно
рассосались, и мы с санврачом смогли поговорить без помех.
— Что стряслось, Джо?
Я старался заставить себя говорить спокойно, но не очень получалось. Арбор
— не тот предмет, о котором можно говорить спокойно. Даже представить нельзя,
каким образом переносчик вируса смог проскользнуть мимо церберов контрольной комиссии.
— Пришла грамма с Земли, — ответил Джо, с меланхолическим безразличием
перебирая четки. Губы его в минуты молчания забавно шевелились, неслышно
повторяя мантру. — В лифт попал один носитель арбора. Случайно. Мы тут же
перекрыли все входы-выходы из Отстойника. Мышь не проскользнула. Но все, кто
перед контролем мариновался — там.
Он указал на стеклитовую пластину. Чего не причудится со страху — мне
показалось, что сверхпрочная керамика, рассчитанная на напор воздушного потока
при разгерметизации сектора, прогибается под давлением с той стороны.
Арбор. Конечно, перекрыты не только коридоры — вся система воздухоснабжения
отключается автоматически, когда срабатывают гермозатворы. И все равно жутко.
Кадры некрохроники, виденные пару часов назад, вновь замаячили перед глазами,
накладываясь на реальность и окрашивая ее цветами арбора — синюшно-сизым и
пурпурным.
Я поймал себя на том, что машинально отстраняюсь от гермощита. Лунари — я в
этом деле не исключение — панически боятся инфекций. Именно потому, что у нас
их благодаря Отстойнику почти нет.
А где защитники наши, служба, не к ночи будь помянута, колониальная? Они-то
что поделывают?
Как накликал, ей-богу. Вынырнули из транспортера — двое
офицеров-колониальщиков, а за ними трое наших: Эрик, Ли... и Сольвейг.
Вот уж кого не хотел я видеть в тот миг. Уж вроде не первый день работаем
мы вместе, и живем вместе, а все равно распадно мне свою слабость ей
показывать, хоть и знаю прекрасно, что наплевать ей на это. Мне-то казалось,
что на морде лица моего в тот миг написано было: "Помогите! Вытащите меня
отсюда!". А она потом сказала, что такой непроницаемой ряхи и в морге не
встретишь.
Старший офицер решительным шагом подошел к нам с Джо, оглядел задвижку.
— Доложите, — бросил.
Вообще-то докладывать следовало Кришнамурти-Джо, он у нас санитарный врач.
Но голубец обратился ко мне.
— С кем имею?.. — поинтересовался я, пытаясь выгадать время и унять,
наконец, стыдную дрожь в районе брюшной аорты.
— Майор Колониальной службы Соединенных Наций Роберт Меррилл, —
проронил голубец с таким видом, словно мне самому следовало догадаться.
Наверное, следовало, но мне так редко приходилось сталкиваться с голубцами, что
я понятия не имел даже, сколько их на Луне.
А этот тип мне не понравился с первого взгляда. Что-то было в лице его
волчье. Да, знаю, затрепанный образ, но ведь не собачье даже — волчье. До меня
не сразу доехало, а то я бы и вопросов ему не задавал. Опасно таких людей
спрашивать. Горло перервет. Просто так. Крови ради.
Спутник его показался мне в тот момент куда менее типичным колониальщиком.
Бледный, узколицый, весь иссушенный какой-то — не пружинной жилистостью
имплантов, а костлявостью вяленой рыбы, — и притом невысокий. И хотя я понимал,
что этот дохляк, скорей всего, сумеет при желании завязать меня узлом, мне все
равно сразу захотелось назвать его “человечишкой”.
— Офицер полиции Миша Макферсон, — ответил я. — Установлен санитарный
кордон вокруг купола 11-V, занятого контрольно-пропускным пунктом при лифтах.
Лифт-связь с пересадочными станциями Лагранж-2, 4 и 5 приостановлена до снятия
карантина. Ответственный за обеспечение санитарных мероприятий — полицейский
врач Кришнамурти Бхарачандра Дас.
— Мне необходимо проникнуть в зону карантина, — произнес Меррилл. Так
спокойно, словно просил включить свет.
И тут я понял, что такого странного в его физии. Теменные бугры выпирали
под седеющими редкими волосиками, как у чудовища Франкенштейна, придавая башке
колониальщика форму клина. Аугмент он!
— Это невозможно, — ответил я.
— Это должно быть сделано, — терпеливо объяснил он.
Тут я сделал еще одну глупость. Молчать бы мне в салфетку, не высовываться
бы. Нет же. Понесла нелегкая.
— Возможно, если бы вы объяснили мне, по какой причине я должен
подвергать опасности население Луны, — выдавил я, — мне было бы проще принять
столь неординарное решение.
Может, поймет иронию? Да нет, куда ему. Приращение мозга — это надо же! Что
у него в тех буграх: память дополнительная? процессоры? еще что? Точно знаю —
не наркочипы. Ох, и устроит он мне сейчас… Неизвестно еще, где у него другие
наращения.
Против мрачных моих ожиданий, голубец не стал меня ни бить, ни давить
положением. В общем-то я против него никто, и звать меня никак. Он —
колониальный офицер, а я — пент поганый, лунарь потомственный. Мерриллу
достаточно было просто отдать команду, взять ответственность на себя… и
перечить ему не я не смог бы. Но в ту минуту обошлось.
— Хорошо, — холодно бросил Меррилл. — Прямой приказ вы получите от
своего начальства. — Колониальщик развернулся и направился к транспортеру
неестественно размеренной походкой. Я сразу опознал характерные приметы:
движениями голубца управлял моторный чип, в то время как сам колониальщик в это
время, вероятно, связывался со своими хозяевами. Человечишко, за все время
нашей беседы так и не проронивший ни слова, последовал за ним.
Пронесло. Нет у него полномочий гермощиты вскрывать. Пока нет. Дело, в
принципе, недолгое — мы ведь не на Антее и не на Аверне, позвонить на Землю
можно. И будут у майора Меррилла все полномочия, какие душе его угодно. И
ничего с ним не сделает сам президент-управитель. Одно утешает — в костный мозг
аугментов пока не вставляют. Так что сдохнем все вместе.
Меня дернули за руку. Я обернулся. По лицу Сольвейг расползался нежнейший
румянец, выдающий обычно высший градус бешенства.
— Миша, ты что — головой лифтанулся? — поинтересовалась моя
сожительница, встряхивая меня еще раз. — Ты соображаешь, с кем связался?
— А что? — Глупый, конечно, ответ, все я прекрасно соображаю.
— Тебе прежнего мало?
Хотел я сказать, что давно уже много, но промолчал. С Сольвейг спорить
бесполезно, особенно если она, как сейчас, права. Вечно я по своей неуемности
получаю клизмы. И очередная меня уже ждет-дожидается. Ставлю дозу слэна против
дохлого таракана, что очередную встряску моя прямая кишка получит через пять
минут после того, как капитан Меррилл дозвонится до начальства. В принципе,
сигнал уже должен был пройти — между Землей и Луной чуть более световой
секунды, плюс задержка на релейных спутниках.
— Вот что, — довольно невежливо прервал нас Ли. — Кто-нибудь объяснит
мне, что у вас творится?
Мы объяснили — наперебой и недружно. Заодно выяснилось несколько
подробностей уже свершившейся катастрофы. Арбор в наши лунные пенаты занес
какой-то иммигрант — кажется, вудуист с Гаити, потому что имечко у него еще то
было, если мне память не изменяет — нечто вроде Мишель Мбакумба-Юмба Франс. Как
его пропустила медкомиссия в Эквадоре, не знала даже всеведущая Сольвейг, но
сигнал поступил к нам уже после того, как Мбакумба вошел в лифт. Тут-то наш
санитарный врач и перекрыл Отстойник, чтобы зараза не принялась разгуливать по
всей Луне.
Очень невовремя случился этот карантин. Вообще-то Отстойник закрывают уже
не первый раз на моей памяти — впервые это случилось еще в мои школьные годы,
когда на Луну едва не занесли летальную форму гриппа AV. Правда, от гриппа
существуют прививки, а от арбора их не бывает в принципе. И грипп не
передается, как арбор, через все
подряд. И не выдерживает дезинфекции. Так что, когда все
закончится, в Отстойник придется заходить в скафандрах и поливать из огнемета
каждую щель.
Но все предыдущие заразы проникали сквозь двойную — на входе и выходе в
лифт-систему — медкомиссию в более спокойные времена. А сейчас Колониальная
служба, прежде не обращавшая на Луну особого внимания, точно с цепи сорвалась.
Шеф совсем забросил дела, поддерживая президента-управителя в словесных
баталиях с голубцами — и того у нас нет, и этого, и места мало, и рабочих рук,
дескать, не хватает... Знаем мы эту светотень. Поток иммигрантов на Луну во все
времена был хоть и постоянный, но небольшой, именно потому, что увеличить его
непропорционально имеющимся ресурсам — задача для Геракла или Супермена. А из
голубцов супермены — м-да... Но пытаются. А Джо взял, да и перекрыл Отстойник.
В колониальную эпоху вся лифт-связь с Землей шла через одну станцию, куда
выходили три кабины с Лагранжей — Центрального, между Землей и Луной, и двух
косых. И покуда карантин не будет снят, наши контакты с Землей будут
ограничиваться радиоболтовней с тетей Соней — попробуй, найди дурака, который в
наше время доверит цифровым каналам что-то по-настоящему важное.
Важное. Вот где собака зарыта. Все секретные данные в наше время перевозят
курьеры, и я готов был прозакладывать свой инфор, что именно эти данные Меррилл
только что пытался выцарапать из-за гермощита. Непонятно только, зачем.
Курьерские чемоданчики выдерживают, по слухам, даже ядерный взрыв, так что
огневую дезинфекцию данные как-нибудь да переживут. Через неделю голубец
получит свою очередную порцию совершенно секретных це-у безо всяких сложностей.
— Миш, — проговорила Сольвейг, внезапно прервавшись.
Я обернулся.
За моей спиной, по другую сторону щита, стоял человек в голубом мундире.
Именно таким, в моем представлении, и должен был быть курьер — лицо,
отличительных черт не имеющее. Вокруг него зияла зона отчуждения — несмотря на
страшную давку, паникующие иммигранты не осмеливались подходить к голубцу
ближе, чем на шаг.
— Немедленно поднимите гермощит, — произнес колониальщик.
Когда я понял, что слышу его голос — единственный, хотя за стеклитом беззвучно
разевались рты и молотили кулаки — сквозь толщу сверхпрочной керамики, я
взвился в воздух, подобно ополоумевшему кенгуру (никогда не видели кенгуру при
пониженном тяготении?). И только потом углядел сонофор у него на воротнике.
— Тьфу, — ругнулся я вслух, — напугал, зараза.
— Поднимите щит, — повторил курьер.
Я покрутил пальцем у виска — жест, не изменивший своего значения за
последние четыре столетия. Курьер пожал плечами и отошел, пронизывая
спрессованные пласты иммигрантов, как вибронож.
Энц бедолагам. После арбора выживают немногие — правду говоря, вообще не
выживают, если не считать отдельных счастливцев. А умирают страшно. Так
страшно, что сам в петлю залезешь и с табуретки спрыгнешь, только бы от этой
радости избавиться.
И тут инфор зазвонил снова.
Я опустил козырек. Само собой, это был шеф. Он ревел белугой и метал икру,
черную, точно конгейский президент.
— Офицер Макферсон! — Ой, плохо. Обычно шеф всех нас называет по
именам. — На вас наложено дисциплинарное взыскание!
Уже легче. Видал я эти взыскания... в прямой кишке... педерастического...
представителя отряда человекообразных...
— Через пятнадцать минут к вам прибудет госпитальный наряд, —
продолжал шеф. — Сдадите им дела... и чтоб духу твоего не было у Отстойника!
Центровыми займись! И того гада найди, что мне бракованный чумак всучил!
Тоже история еще та. Третий оборот поймать не можем этого парня. Продает
бракованные наборы бактериального дизайна под липовыми марками
"Сандоз" и "Байер". Вот и шеф польстился, приобрел себе
дизентерийный кухонный набор, в зелено-коричневых тонах. А бактерии вернулись к
исходной вирулентной форме. Мы потом неделю радовались, получая вызовы из
госпитального сортира. И унитаз ему пришлось менять, потому как бактерии
оказались такие вредные, что сожрали под шефом пластик. Подсидели, так сказать.
А насчет заняться центровыми — мысль хорошая. У каждого на Луне свой
пунктик, своя идефикс. Кто-то верит в Предтеч на летающих тарелочках, кто-то —
в мировой заговор голубцов, кто-то не выносит аугментов, а я вот — торговцев
центровыми. И пользователей тоже. Потому и занимаюсь этими делами — без
особого, правда, успеха. Попробуй, возьми электромана на
месте! Легче бит
из инфора вытащить. С Танкредом мне повезло, а на удачу в таких делах
рассчитывать не стоит.
— Ну что? — спросила Сольвейг, когда я поднял визор. — Получил?
Я потер задницу, изображая, как она у меня ноет.
— Получил, — подтвердил я. — С бензином и иголками.
Тут у меня за ухом опять заверещал инфор. Я опустил козырек с такой силой,
что чуть не сломал его о переносицу. И только тогда заметил, что вызов пришел
всем — Эрику, Сольвейг и Ли.
Перед глазами снова замаячил шеф.
— Отменяю предыдущий приказ, — буркнул он. — Всему наличному составу
приказываю поддерживать порядок во время эвакуации куполов 11-Q, R, M и O.
И отключился, оставив меня поднимать с пола челюсть.
Клянусь Семиугольной гайкой, к эвакуации назначены все прилежащие к
Отстойнику купола. Это может означать только одно — Меррилл получил свой
приказ. И плевать ему, что после выполнения уже не один, а пять куполов
придется выжигать плазмой. Он вскроет Отстойник. Если понадобится — отверткой,
но вскроет.
Что же там такого в этом Отстойнике, что до такой степени нужно голубцам?
Контрабанда? Смешно. Преступник прячется? Так пусть и дохнет от арбора. Или
просто земное начальство передало ну такую важную цидульку, что никак она не
может подождать неделю? Словно мы все равно не будем еще дней десять отрезаны
от всего Доминиона.
Ладно, не мое это дело. Мое дело, как распорядился шеф — следить за
порядком в куполах 11-Q, R, M и O.
Эвакуация — всегда интересный процесс. Говорят, один переезд равен двум
пожарам. Так вот, по моим личным впечатлениям, эвакуация по этой шкале
эквивалентна (у, какое слово загнул!) атомной бомбе. К том времени, когда все
конторщики в четырех куполах, матерясь на пяти международных языках, покинули
насиженные места и разбежались, точно тараканы, нас с Сольвейг можно было
расстрелять и вывернуть наизнанку, и мы бы не сопротивлялись. У напарницы моей,
правда, осталось достаточно сил, чтобы пойти домой, пробурчав напоследок что-то
нелестное в мой адрес. А я прямо на месте и рухнул, беспардонно нарушая правила
городского распорядка, запрещающие сидеть на газонах (отродясь не помню, чтобы
кто-то их соблюдал).
Вызвал на козырек часы — оказалось, что смена моя давно прошла. Можно было
бы отправиться домой, но там Сольвейг, и если ее не ублажить как-то, мне
предстоит малоприятный вечерок. Думаю, за дурацкий спор с Мерриллом она еще два
дня на меня будет дуться.
Придумал! Подарю ей что-нибудь… То есть вполне понятно, что. Женские
безделушки, какими принято покупать расположения прекрасного полу, ей до лифта.
Новых сенз-клипов под ее вкус пока не выходило, иначе мой сьюд-торгаш, любезно
предоставляемый глосом, не преминул бы известить — три раза, под фанфары,
словно, расплачиваясь за покупку, я делаю лично ему бог весть какое одолжение.
Ну, хоть базар он фильтрует, иначе мне бы весь инфор рекламой замусорило.
Единственное, на что может поддаться моя коллега — это очередное пополнение
ее драгоценной коллекции. Почти каждый лунарь что-нибудь собирает — программы,
впечатления, женщин, камни (очень популярное развлечение, и доходное, если
заниматься им профессионально — лунные драгоценности, непохожие ни на что
земное, ценятся весьма высоко, и если не пожалеть денег, чтобы переправить пару
кристаллов в метрополию, можно стать богачом), еще что-нибудь. Сольвейг
коллекционировала Артефакты. Большей частью ее коллекция состояла, конечно, из
голокопий предметов крупных и известных — новатерранского Колизея, искрильников,
сирианских Пузырей и колоссов — но были и оригиналы: несколько штуковин,
которые в среде прекурсологов обзывались, за неимением лучшего слова,
статуэтками. Правда, этакий подарочек прорежет в моем виртуальном кошельке
изрядную дыру, — даже сканы интересных предметов стоят ошеломительно дорого —
но чего не сделаешь ради дружбы?
А главное, я знал, где подобным товаром можно разжиться.
Луна, по счастью, невелика. Всего-то проживает в наших пенатах миллионов
двадцать, из них две трети — в дальних куполах. Трудно проболтаться по Городу
хотя бы с десяток лет, не перезнакомившись с половиной его разношерстного
населения. Особенно на моей нервной работе. Бармена в "Погребце" я
тоже знал.
Само заведение располагалось в очень неудачном месте — в начале
полузаброшеной отводки, соединявшей служебные сектора под куполом Альтона с
нижней галереей Рейнгарда. Вдобавок вход в отводку почти закрывали разросшиеся
кусты шиповника. Поэтому посетителей в “Погребце” почти не бывало — разве что
забредет работяга из служебок прикупить лист мушек или пару банок чего-нибудь
не слишком пьянящего. Строго говоря, тут вообще можно было поставить
автомат-раздатчик, и присутствие живого бармена, тем более, как было модно
несколько лет назад, радикально пластургированного, казалось совершенно
излишним любому, кто не знал, что основную часть своего дохода Джерри (так
звали бармена, он же хозяин заведения) получает от
торговли
контрабандным товаром.
Я об этом, само собой, знал; более того — являлся одним из постоянных
клиентов “Погребца”. Лучшего места, чтобы выбрать подарок для Сольвейг, мне
было не найти. Да и добраться туда можно было пешком, не прибегая к услугам
транспортера.
— Привет, Миша, — приветствовал меня Джерри из-за массивной
дюрапластовой стойки, когда я, пригнувшись, отодвинул заслонявшую вход особенно
пышную ветку шиповника. На пол слетела пара розовых лепестков.
— Сам — привет, — ответил я, пристраиваясь на табурете. Некоторые вещи
не меняются. Смотрел я как-то вифильм двухвековой давности — точно такие же
табуреты там были, круглые, высокие и бешено неудобные. — Слушай, ты что —
нарочно эти сучья отращиваешь? Пройти невозможно.
— Ты меня расколол, — вздохнул Джерри.
— Слушай, — попросил я внезапно, — налей чего-нибудь. Только не тот
крашеный спирт, который ты разливаешь по фирменным бутылкам для солидности.
Не переставая протирать стакан верхней парой рук, Джерри вытащил из-под
прилавка другой, плеснул минеральной, еще чего-то из пластиковой банки, бросил
льда и сунул мне под нос. Я так и не смог привыкнуть к этому зрелищу, и смотрел,
как завороженный. Чудеса пластургии одновременно притягивали и отталкивали
меня.
— Держи, крыша ты моя.
Я подозрительно принюхался, потом отпил глоточек на пробу. Оказалось не так
мерзко, как можно было судить по виду.
— Вообще-то я не твоя крыша, — напомнил я ему.
Это была правда. Хотя официально торговля с колониями строго ограничена, и
идет только через каналы Службы (а как иначе, если все лифты переполнены
иммяками? И то на одной только торговле Земля оставляет при себе сотню тысяч
человек ежегодно), лифт-техники и прочий голубцовый персонал ухитряются
протаскивать с собой уйму всякого инопланетного барахла, пользуясь тем
,
что лифт жрет
энергию не по массе груза, а по объему. Таможня смотрит сквозь пальцы, имея с
каждого ходока солидный бакшиш. Чего только не везут... Сказать страшно. Но,
так или иначе, а дела о контрабанде не подпадают под действие местного
законодательства. Любой колониальщик мог израсходовать бармена на месте… если
бы когда-нибудь забрел в “Погребец”, или заподозрил о его существовании. А я
мог смело делать вид, что Джерри не совершает ничего предосудительного.
— Мне тут товару наволокли, — похвастался Джеральд.
Я проявил вежливый интерес. Если Джерри со времени нашей последней встречи
получил новую партию барахла, у него может найтись и что-нибудь для меня. А это
хорошо, потому что карантин отрезал нас не только от метрополии, но и от
системы лифтов, соединяющих сорок обитаемых планет Доминиона.
— М? — полюбопытствовал я невнятно.
— Слезы ангелов! — торжественно объявил Джерри. — С Габриэля! В
оригинальной упаковке! Четыре ящика!
Если он хотел произвести впечатление, то облажался. Первый раз слышу и о
том, и о другом. Хотя нет! Габриэль, Габриэль... Где же эта дыра?
Джерри, как мне показалось, даже обиделся немножко на мое явное отсутствие
энтузиазма.
— Ты понюхай только! — Он выдернул откуда-то и сунул мне под нос
полированную стальную флягу с вычеканенной фигурой архангела. Я послушно втянул
в себя воздух. Спиртом не несло абсолютно, только слабый необычный аромат,
который я никак не мог классифицировать — мгновение мне казалось, что пахнет
сеном, в следующее — что корицей, а дальше симфония запахов унеслась в совсем
уж мне неведомые дали.
— Неплохо, — согласился я. — Если и вкус такой же...
— Лучше!
Ободренный, я сделал маленький глоток. Если запах я еще мог соотнести с
чем-то привычным, то вкус отказываюсь описывать наотрез. Я вернул посудину
хозяину — не годится злоупотреблять дареным — и восхищенно покачал головой.
— Как тебе древесный сок? — Джеральд покачал флягу.
— Что?! — Верилось с трудом.
— Ну да. Естественный продукт. Для дерева это вроде антифриза, там у
них холодно, а для человека — сам понимаешь.
Природа умеет много гитик.
И тут я вспомнил.
— Черт! — Я театрально хлопнул себя ладонью по лбу. — Габриэль! Это
где институт прекурсологии, так?
— Ну да, — кивнул Джерри слегка недоуменно.
А у меня, оказывается, провалы в памяти. Габриэль — это дельта
Цефея-четыре, мирок холодных пустынь на самом краю Доминиона, чуть ли не в
пятнадцати парсеках от Земли. Туда добрался один из первых лифтоносцев — сотню
лет летел, не меньше. Именно там располагаются два интереснейших заведения,
спонсируемых все той же Службой — институт физических исследований и институт
прекурсологии, чаще называемый просто Академией Предтеч.
— Слушай, — проникновенно попросил я, — а ничего по моей части тебе
оттуда не захватили?
— Оттуда — нет, — Джерри виновато развел нижними руками, — а вот с
Чжэнь-сюань-син…
Я попытался вспомнить, о чем мне это название говорит. А ни о чем. Украдкой
состроил за спиной нужную мудру, запуская инфор в режиме справки.
Ага. Чжэнь-сюань-син — вторая от светила планета в системе оранжевого
карлика Тубан (альфа Дракона, спектральный класс К0... ну, это неважно).
Населена, как можно догадаться, китайцами, в основном — ссыльными. Следы
деятельности Предтеч… в системе не обнаружены.
— Слушай, — Я развел руками, осознавая, что с Джерри мне в этом
отношении не сравниться, — ты мне что голову морочишь? Нет там ничего.
— Теперь есть, — Джерри победно ухмыльнулся. — Ну что — берешь?
— А сколько? — Я решил поторговаться.
— Ну… простое описание тебя ведь не устроит?
— Картинку я могу из новостей выкачать, не пори ерунды.
— Тогда…
Проторговались мы с четверть часа, в результате чего мои счет усох почти до
невидимости, а в моем инфоре оказался пакет данных по новообнаруженным на
дальних планетах Тубана следах, предположительно, третьей волны Предтеч. Я
надеялся, что Сольвейг этим удовлетворится.
— А чего тебе так приспичило? — досуже полюбопытствовал хозяин
“Погребца”, когда сделка была совершена. — Ты же не так давно наведывался.
Я пару минут поупирался, но Джерри был так настойчив, что в конце концов я
выложил ему всю историю с карантином. Бармена, как и следовало ожидать, больше
волновал вынужденный перерыв в поставках, чем судьбы застрявших в Отстойнике.
— Миш, так это надолго? — все повторял он, заглядывая мне в лицо.
Я, не удостоив его ответом, впился в стакан и задумался.
Что же творится на белом свете? Отчетливо представилось, как в пустых
куполах лихорадочно копошится карантинная команда. Устанавливают дезкамеры на
выходах, перекрывают вентиляцию, отсекая купола от общей системы снабжения.
Спешно доставляют скафандры — не тонкие пластиковые скорлупы аварийного
резерва, а настоящие вакуумные, способные выдержать то, от чего дохнет даже
неимоверно живучий арбор-вирус. И все это ради того, чтобы Роберт Меррилл смог
зайти к нескольким сотням обреченных переселенцев, перемолвиться парой слов с
курьером и пристрелить того из милосердия. Ну не сходится тут что-то, чтоб мне
налифтнуться! Уж больно неадекватны приложенные усилия видимому результату.
Видимому... Значит, есть и невидимый. Такой, что мне по серости своей не
постичь
.
Есть у меня одна черта, не единожды причинявшая мне уйму неприятностей —
почти столько же, сколько наглость. Черта эта — любопытство, и загадочная
история с колониальщиком пробудила в моей груди дремлющую жабу. Возможно,
помогла и принятая с расстройства и от усталости адская смесь эрцаз-виски с
водой — будучи полицейским, я почти не пью, предпочитая менее общественно
опасные наркотики. Так или иначе, а осенившую меня в полупьяном угаре идею я
решил исполнить незамедлительно, пока храбрость не выветрилась
.
— Слушай, — обратился я к Джеральду, — у тебя ведь тут была
незарегистрированная розетка?.
Бармен задумчиво потер подбородок верхней левой рукой. Нижняя пара
продолжала конструировать коктейль.
— Ну, была, — промолвил он, наконец, неохотно. — Хочешь костюм
одолжить?
Я кивнул.
— Одолжу, пожалуй, — снизошел Джерри. — Только чтоб не было, как в тот
раз, когда мне из-за тебя извиняться пришлось.
— Ну, тогда я еще зеленый был.
Я покраснел. Не люблю, когда мне напоминают про сделанные в щенячьи годы
ошибки. Да и кто любит? По мне, всякий, с умилением взирающий на семейные
альбомы — опасный для общества садомазохист.
— Ты и сейчас не созрел. — Джеральд вздохнул. — Пошли.
Он провел меня в подсобку. Костюм, прилагавшийся к терминалу, был
стандартной модели — сам бармен в вирт не заходил, отдав всю бухгалтерию на
откуп приходящему чисельнику. Оно и хорошо, иначе я бы не знал, что засунуть в
два лишних рукава. Правда, костюм маловат, и на теле растянется, а это значит,
что сенсорное разрешение будет меньше привычного
,
ну да ладно. Начинал я вовсе без
костюма, на одних очках и, смешно сказать, перчатках.
Давно следовало поставить интербрейн, и многие знакомые, уже обзаведшиеся
переходным портом между мозговой тканью и сетевым терминалом, подзуживали, но
что-то меня останавливало. Стремно мне аугментироваться. Не то, чтобы я был
такой уж верующий (если вообще хоть одна из мириадов лунных сект имеет право на
меня претендовать), но сама мысль о том, чтобы вставить в собственные мозги
полтора десятка процессоров, выполняющих функции, природой вовсе не
предусмотренные, вызывает у меня отторжение. Не надо лезть в человеческое тело
без нужды. А в серое вещество — тем более.
Я разделся догола, натянул костюм, подсоединил к инфору.
— Удачного полета, — Джеральд махнул мне рукой и удалился. На него я
мог положиться — во время сеанса меня никто не побеспокоит. И слава богу. Даже
легкое похлопывание по плечу может в полете привести к сенсорной перегрузке и
выгоранию, особенно на крутых виражах.
Я опустил козырек, и мир вокруг меня растворился.
Вначале, само собой, заставка — облачка на голубом небе (интересно, многие
ли из лунарей видели голубое небо в реале?) и огненные буквы перед глазами:
"Добро пожаловать в глос!". А вот в гробу я видал ваш глос лунарский.
Мои пути обходные, к глобальной опсистеме не привязанные.
— Сгинь! — командую.
Инфор запускает программу независимого доступа. Тишина. Темнота. Вот и ладненько.
Тому, кто и в глос ни разу в жизни не попадал, не понять прелести
свободного полета. Говорят, это и вправду похоже на полет в ночном небе — на
Земле, в атмосфере. Не знаю; в тот единственный раз, когда мне довелось
побывать в метрополии, я только к концу командировки переборол панический страх
высоты, охватывавший нас, лунарей, в могучем поле тяготения Земли.
Костюм передает данные в виде ощущений — осязательных, вестибулярных.
Полет... парение... плавный круг над призрачной громадой глоса... Зрение тут
играет вспомогательную роль. И не заставляйте меня объяснять, как это делается.
Сами-то смогли бы объяснить, как плавать? Или, еще того хлеще — как ходить, не
теряя равновесия? Один чудак попытался проанализировать свои действия, так
получилось, как в бородатом анекдоте — сороконожка задумалась, как же она не
спотыкается о собственные ноги, и не смогла сделать ни шага. Сороконожка легко
отделалась — того парня гипнурги неделю откачивали.
Я ищу лос колониальной службы. Рассыпаются передо мной зеленоватые искры
демонов поиска — безмозглых обрывков кода, которые мой инфор пакетами
выплевывает в логическое пространство вирта. Один из них находит нужное место,
и передо мной встает из синего моря, попирая законы перспективы, пятичленная
угольно-черная туша.
Вот и нужный канал. Я лечу по узкой трубе, тьма смыкается вокруг меня.
Боковым зрением улавливаю ряды цифр, плывущие рядом со мной, непрерывно
изменяясь. Фильтр у Джеральда барахлит, коды, вместо того, чтобы идти на
сенсорные контакты, вылезают на визор. Или костюм перегружен? Черт его знает.
Нашел! Так и знал, что без ловушки здесь не обойдется. И правильно —
Колониальная служба хранит немало секретов. Звонкие струны преграждают проход
незваным гостям. Система преобразует битстринги в образы, воспринимаемые
человеческим рассудком. Но, как ни крути, все одно — только тронь струны (дай
запрос на вывод информации), и такой трезвон начнется... Впрочем, мастер я или
не мастер? То, что я никогда раньше не раскалывал кодов Колониальной службы, не
означает, что их нельзя расколоть.
Я осторожно приблизился. Струны угрожающе заныли. Подобрать резонансную
частоту... Цифр стало больше. Я понимал, что безбожно перегружаю джеррину
розетку, но выхода нет. Я залез слишком глубоко, чтобы выбраться совсем
незамеченным. Если уж рисковать, так ради дела.
Коды раскрылись на удивление легко. Я пошарил в поисках еще одной ловушки,
скрытой — ничего. Или Служба полагается на авторитет, или я слишком глуп, чтобы
разглядеть капкан под собственным носом.
Струны провисли, позволяя мне скользнуть в узкую щелку. Осторожно
продвигаюсь внутрь, минуя поющую арфу гейта... Тишина — даже более глубокая,
чем в свободном полете, когда слышишь неумолчный гул ревущих в отдалении
потоков данных. Золотой свет. Тысячи ходов. Спелое яблоко после нашествия
Чингиз-червяка. Неудивительно, что входные коды так просты. Файловая система
локальной опсистемы хранится вне самой системы, а
без нее все содержимое блоков памяти —
не более, чем беспорядочный набор условных нуликов и единичек.
А в терминах зрительного отображения — не зная дороги, из этого лабиринта
не выбраться. Или попытаться пройти... Правило левой руки... Все, что я знаю о
лабиринтах. Если только этот клубок подчиняется хотя бы законам банальной
трехмерной геометрии, а не пенроузовского пяти-с-хвостиком-мерия лифтов.
Зеленые искры... Гусеницы... О-па!... Нашел! Ну и извращенное же
воображение у визуализаторов. Гусеницы — это праймеры перегоняемых файлов.
Следуй за одним из них, куда-нибудь да попадешь.
Снова полет. Все гусеницы движутся в одном направлении, я скольжу за ними,
стараясь не спутать воздушные потоки. Тяжело тут у них парить, точно в киселе
бултыхаешься. Еще один уровень защиты — я воспринимаю его в виде инфразвука,
готового расколоть мне череп. Файлы тянулись за праймерами в виде ветров,
дрожащих и холодно-жарких. Стоп! Эт-то еще что?!
Считка. Фильтр. Дешифровка. Отсылка. "Меррилл, Роберт..."
Повезло мне — дуракам всегда везет. Почти случайно я забрался в личный банк
данных Треугольной головы. Теперь дело за малым — разобраться в этой лабуде.
Сколько мусора некоторые люди запихивают в комп — уму непостижимо. Сети,
системы перепутаны-намешаны. А мне надо перетряхнуть все и найти, наконец, ради
чего голубец поднял на ноги половину лунной администрации. Тычусь носом то
туда, то сюда. Что у них за система такая идиотская?
Нет, не система. Это я идиот. Не датабанк это вовсе. А тот самый аугмент,
что придает господину Мерриллу приятное сходство с деткой Франкенштейна. Вот
почему здесь такое количество никуда вроде бы не ведущих портов и лишнего барахла.
В башку я ему залез. В такой же осмиевый накопитель, какой стоит в моем инфоре,
только загнанный под крышку черепа.
А теперь пора вылезать. Быстро. Но аккуратно. Потому что если господин
Меррилл застукает меня в своей голове — гаузером не отделаюсь.
Видал я нескольких ребят после обработки в Службе. "Ложная
память" — не встречали такого термина? Почти как после разряда гаузера, но
куда избирательнее. Стирается практически вся личная память, а потом
искалеченное сознание достраивает прошлое по обрывкам, и твердо уверено, что
эта мозаика и есть настоящие воспоминания. Очень гуманно, но я бы лучше этих
ребят расстреливал. Так что надо убираться.
В темпе сворачиваюсь/выворачиваюсь/... короче, проделываю весь путь вперед
ногами, уцепившись за гусеницу... тьфу, праймер исходящего файла, и судорожно
вспоминаю подходящие случаю молитвы. С ними и преодолеваю защиту — иначе
нельзя, если число входов и выходов из раздела не совпадет, церберы поднимут
тревогу. Золотые струны пронзительно взвизгивают у меня за спиной, и я
непроизвольно съеживаюсь, ожидая, что с непроглядных виртуальных небес грянет
голос сьюда-администратора. Но вокруг царит тишина. Уф. Пронесло. Фигурально
выражаясь.
Теперь — самое сложное. Прекратить полет. Осознать, что струи обтекающего
тебя воздуха — иллюзия, темные массивы (данных) — творение визуализаторов, а
вот давление инфора на виски и муторные циферки, мельтешащие где-то на краю
поля зрения — самая настоящая реальность. Каждый раз мне это удается... не без
труда.
Отдыхая после полета, я машинально перекачивал запечатленные в розетке
следы в память инфора, рассчитывая потом, на досуге, восстановить по ним
содержимое файлов, — может, что-нибудь да найдется пользительное. Заглянул
Джерри, осведомился, как полеталось. Я пробурчал что-то банальное, стягивая
костюм и надевая мерзко-голубые шорты. Приду домой — утилизирую без жалости!
Я распрощался с барменом, еще раз попытавшимся всучить мне флягу цефейской
амброзии, и направился домой.
Можно было залезть в транспортер, но я решил прогуляться — не так и далеко.
Вообще-то Город невелик, пройти его из конца в конец можно за два часа, если не
задаваться целью заглянуть в каждую отводку.
Путь мое лежал через три купола, старых, давно обжитых; парки успели
зарасти, один здоровый клен уперся ветвями в потолок, грозя проломить его. Он
стоял так уже давно, прохожие нервно косились, но никому не доставало духа
обрубить верхушку, направив рост дерева вширь. На Луне особое отношение к
растениям, бережное. Каждый куст уменьшает расходы на регенерацию воздуха.
Отключись вдруг вентиляция — и купольные парки останутся единственным
источником кислорода, покуда аварию не устранят. Я с горечью подумал о тех
четырех парках, которые придется сжечь, прежде чем будет снят карантин. Ничего.
Вырастут новые. Я прибавил шагу, надеясь поспеть домой к ужину.
За сто метров до дома меня попытались убить.
Глава
3. Оборотень
Если бы не инфор, я бы сдох. А так основную часть заряда приняла на себя
интелтроника, и на мою долю остались только жуткая головная боль и пятна перед
глазами.
Я еще сообразить не успел, что происходит, а рефлекс уже кинул меня на пол,
под разделитель, и покатил прочь от проклятой глиссады. Обе кисти дернулись
вниз, вызывая из кобур полицейские блиссеры — в тот момент я горько пожалел,
что нет при мне игрушки помощнее.
Откуда же в меня палят? С верхних ярусов? С межслойня? Из какой-нибудь
неприметной дыры, куда только и может забраться псих с гаузером? Нет,
разобраться я не сумею, не вылезая из своего укрывища, а вылезать мне как-то не
хочется. Надо же придумать было — палить из гаузера в толпу! Ни в грош эти
ребята не ставят человеческую... личность? Убить из гаузера сложно, надо
стрелять в упор и знать частоту, а вот память стереть — это в два счета.
Благословен будь мой инфор, если б не он — доживать бы мне век слюнявым
кретином.
Прохожие шли мимо, некоторые странно поглядывали на полицейского офицера,
вздумавшего поиграть в прятки для взрослых. Пора, помолившись, выползать на
свет божий.
Я перезапустил инфор — тот, как и следовало ожидать, закоротило разрядом —
и поспешно связался с Вилли.
— Ты видел? — брякнул я вместо приветствия, едва рогатая голова
лосенка проявилась на козырьке.
— Я тебя и сейчас не вижу, — хладнокровно (ну, еще бы!) отозвался
сьюд. — Миша, ты где?
— Под глиссадой, — прохрипел я. Все же щель была изрядно узкая, не по
моим плечам. — Стреляли только что. Отследи.
Лосенок на секунду застыл — верней сказать, маска его замерла, в то время
как интелтроника где-то в глубинах полицейского мейнфрейма заполошно перебирала
кадры с видеокамер наблюдения.
— Ничего, — отозвался Вилли почти сразу же. — Ты же знаешь — здесь
небольшой охват, район-то спокойный. Стреляли с межслойня, а оттуда можно
выйти... десятком способов — точно. Я запущу наблюдателей.
— Угу, — пробормотал я, и оборвал связь.
Остаток пути до дома я проделал, нездорово озираясь и время от времени
делая финты в сторону. Но предосторожности оказались напрасны — второго
выстрела не последовало. Это открывало простор для бесплодных умствований. Или
стреляли вовсе не в меня, а зачислить работу неизвестного снайпера на свой счет
меня заставила паранойя вкупе с манией величия? Не льсти себе, Миша: даже люди,
которым ты наступаешь на мозоль, не считают тебя достойным сдохнуть от руки
наемника. Иначе давно бы твое бренное тело вошло бы в круговорот веществ в
лунной природе.
Но выстрел последовал буквально через четверть часа после того, как я столь
опрометчиво влез в мозги Треугольной головы. Вроде есть связь, а вроде и нет.
Слишком уж скоро выходит. Такие дела быстро не делаются. Есть еще один вариант,
но он мне совсем не нравится — что в блоках памяти Роберта Меррилла хранится
нечто такое, разглашение чего приведет к последствиям. И, чтобы помешать мне
разгласить это туманное нечто, все средства хороши. Какой-то дальний уголок
сознания вякнул, что я, дескать, ничего не знаю. Чистая правда. Только вот
стрелявшим об этом сказать позабыли. Они, как всегда, готовятся к худшему.
На всякий случай.
Дурак я, дурак непролазный. Нашел с кем в шпионские игры играться.
Когда Сольвейг вышла меня встречать, готовая обрушить на меня ливень
упреков: где был... что делал... с кем пил..., выражение моего лица заставило
ее удержать рвущиеся на свободу выражения где-то на уровне гланд. Она
сглотнула, чтобы отбить вкус ругательств.
— На тебе лица нет, — неверящим голосом произнесла она.
Я хотел надерзить, но последствия выстрела давали о себе знать — голова
превратилась в тяжелый котел, полный боли, и каждое лишнее движение или слово
заставляло казан раскачиваться; тяжелые огненные капли прожигали сознание
насквозь, подобно кислоте, оставляя в нем узоры обугленных дыр. Я понял. как
должен был чувствовать себя Локи, прикованный под змеей. К сожалению, у меня не
было Сигюн, чтобы ловить чашей яд; Сольвейг, при всех ее достоинствах, на эту
роль явно не годилась. Поэтому я только промычал что-то в знак согласия.
Сольвейг за руку довела меня до койки. Я упал на приятно холодившее кожу
синее покрывало и замер, прикрыв глаза от света.
— Гаузер, — пробормотал я невнятно. — Стреляли. Надо… скопировать, что
в инфоре...
— Лежи, — резко приказала Сольвейг и вышла, убавив свет. Боль чуть
унялась. Интересно, успел ли луч въесться в мои извилины? Даже легкое поражение
гаузером повреждает информацию, особенно ту, что не успела переписаться в
долговременную память. Что я делал в течение нескольких часов перед выстрелом?
Лез в опсистему колониальщиков. Это я не забыл бы и под страхом смерти. Так
я и сообщил своей напарнице, вернувшейся со стаканом холодной воды и двумя
инжекторами — с анальгетином и с каким-то нейрипротектором. Выражение лица
Сольвейг можно было сравнить разве что с реакцией хасида, которому подсунули
бутерброд с ветчиной. Она упорно отмалчивалась, бессмысленно переставляя
какие-то вещи — демонстрировала, как обижена на мое непристойное поведение. Я
тем временем продолжил инвентаризацию памяти. Обнаружил, что сохранилось, по
счастью, почти все. Правда, окончательный результат станет ясен через пару
часов, но уже можно сказать, что большим идиотом, чем я есть, мне стать не
доведется.
— Я позвонила Эрику, — сказала Сольвейг, нарушив затянувшееся
молчание. — Он обещал связаться, как только найдут стрелка.
— Не надо было, — буркнул я. — Сам виноват, нечего других приплетать.
— Брось, — фыркнула Сольвейг. — Ты же рад, как ребенок. Самоубийца,
мазохист несчастный. Нашел себе новое дело. Ведь не успокоишься, пока не
вытряхнешь из Меррилла, что он там творит в Отстойнике.
— А что он там творит? — Порой моя напарница выдает сведения поистине
бесценные. Ее холодный рассудок, педантично расчленяющий самые неприметные
мелочи, обнаруживает иногда такое, до чего мне, при моем верхоглядстве, ни в
жизнь не докопаться.
— Не знаю. — Сольвейг, и без того не радостная, совсем помрачнела. —
Слышала только, как он на шефа кричал. Остался там у него кто-то…
И вряд ли это троюродный дедушка, закончил я мысль Сольвейг. Вот в чем
дело. Не что-то — кто-то. Нет там никакого чемоданчика. Человеческий мозг —
самое надежное место хранения информации. Без ключа добыть закодированные
сведения невозможно, даже превратив серое вещество в яичницу-болтунью. Но чтобы
эти сведения стоили таких усилий...
Курьер-то знает, на что идет, и плакать по нем никто не станет, как никто
не плачет по колониальщикам. Прежде голубой мундир провоцировал на насилие,
люди срывали на голубцах ненависть к великой и всемогущей Службе, которая одной
рукой дала человечеству звезды, а другой — отняла свободу выбирать свою. Потом,
когда вступило в силу Правило об обязательной аугментации, волна преступлений
схлынула — хватило нескольких предметных уроков. Но неприязнь осталась, как
остается горячим сердце потухшего вулкана. И Служба старается не раздражать
подданных без особого на то повода.
Значит, повод есть. В этом я был уверен твердо еще тогда, когда затеял
безумный поход в лос колониальщиков. Теперь вера превратилась в знание. И я
понял, куда так торопится Меррилл. Еще два-три дня, и вирус превратит курьера в
полутруп, мечтающий только о быстрой и безболезненной смерти. В таком состоянии
считать надписанную поверх синапсов информацию почти нереально. А подождать
дней десять, покуда сообщение с Землей не восстановится… видимо, нельзя.
— Слушай… — неловко проговорил я. — Я тебе подарок купил.
— Ты псих, — заметила Сольвейг тем же тоном, каким усталая мамаша
обращается к капризному дитяте. — Большой подарок?
— Новый артефакт, — ответил я, морщась. — С Тубана-четыре.
Сольвейг жадно потянулась к моему инфору, и тут же отдернула руку. Я сам
бережно снял серебристую корону с головы, чувствуя, что одного неловкого
движения будет довольно, чтобы мой череп лопнул от боли.
— Ты… разберись там, что я нагрузил, — попросил я. — И перекачай файлы
с последнего выхода в вирт на большую машину, ладно?
Зажужжал стационарный инфор. Сольвейг распальцевала переадресовку вызова и
опустила козырек на глаза. Я, само собой, не слышал, с кем и о чем она
говорила, но, когда моя напарница подняла визор, сразу понял — случилось нечто
по-настоящему странное.
— Пойман человек, который в тебя стрелял, — сообщила она. — Шел по
проспекту Королева с гаузером в руках. Обвинения отрицает, но от скенирования
отказывается категорически.
Странно, но не слишком. Отчего же у нее так глаза блестят? Я-то знаю — при
всем ее внешнем (и внутреннем) цинизме Сольвейг относится к работе намного
серьезнее меня. Раскрытие дела приносит ей почти садистское удовольствие.
— Имя этого человека — Эрнест Сиграм.
Головная боль мешала мыслить связно, и я потратил несколько секунд, чтобы
понять смысл этой фразы. Оказывается, мой неудачливый убийца — уикканец? И
притом, скорее всего, черный уикканец. Белые редко принимают значащие внешние
имена, для черных же это в порядке вещей. Эрнест. Только сильный маг может
принять имя 'Эрне, Рогатого Владыки Скрещенных Путей. Не удивлюсь, если он
—
старший жрец на
шабаше. На какую же мозоль я наступил Братству? Что-то не припомню, чтобы
вообще сталкивался с этими ребятами в последнее время. Черные мстительны, но с
разборками предпочитают не затягивать. Или эта информация стала умиротворяющей
жертвой гаузеру?
— И что?
— А ничего пока. Сидит прохлаждается. Эрик случайно позвонил, он ведь
не знал, что тебя хотели убить.
Нечто темное и холодное зашевелилось в моем мозгу. Пару лет назад, когда я
расследовал муторное и сложное дело о тройном убийстве, свидетельница-уикканка
сболтнула, что
видит
во мне Силу.
Потом она, очевидно, сообразила, что сказала слишком много, и замкнулась в
себе; я так и не смог выжать из нее ничего об увиденном, хотя показания она
давала охотно. Однако с тех пор я серьезнее отношусь к предчувствиям. Они часто
обманывают, но нередко и помогают. В этот раз предчувствие просто-таки вопило,
корчась в судорогах, пытаясь привлечь мое внимание к дальним, сумрачным углам
рассудка.
— Позвони Эрику, — сказал я, пытаясь встать, — пусть он переведет
этого типа в камеру. Неважно, под каким предлогом. Пусть только будет
осторожен. А я скоро подойду.
— Куда ты пойдешь в таком виде? — возмутилась Сольвейг. — Сиди... то
есть лежи.
Я покорно откинулся на диван, хотя смутное предвидение толкало меня в
участок, к Эрику. Холодный пластик коснулся моей шеи; зашипело. Я повернул
голову — Сольвейг держала в руке очередной инжектор. Пиргипнол пузырем вздул
кожу, я успел подумать: "На сколько часов она меня..." и провалился в
глубокое беспамятство.
Пробуждение, как обычно после пиргипнола, было быстрым и болезненным.
Голова звенела медным тазом. Зато не болела; и то здорово. Синаптические связи,
порванные лучом гаузера, восстановились, препарат перетряхнул оперативную
память — кажется, я видел сны, но пиргипнольные кошмары, по счастью, не
запоминаются. Теперь органический комп в моем черепе вновь был готов к работе
на полную мощность.
Сольвейг уже спала — будить я ее не стал. Судя по таймеру, был поздний
вечер (или начало ночи, как посмотреть). Значит, дрых я почти четыре часа. Что
произошло в мире за это время — один Бог ведает, а просматривать старые выпуски
злосчастной рассылки было глупо. Зато теперь сон мне не понадобится до
следующего вечера.
Я встал, почистился, переоделся, проверил инфор — работает ли? Сольвейг уже
добавила развалины на Тубане к огромному коллажу, украшавшему ее сторону
комнаты, и я позволил себе вычистить пакет данных из памяти. Потом позвонил
Эрику.
Тот проявился почти сразу же.
— Приходи скорей, — бросил он с ходу, яростно ероша светлую шевелюру.
Давно не видел я его в таком расстройстве.
— Что такое?
— Да предзак этот... Что-то с ним не то.
— Сиграм? — Хорошо еще, что вспомнил фамилию.
— Да. Уикканец чертов… Отказывается от допроса, хоть режь его. И ведь
сделать с ним ничего не могу. Приезжай — сам увидишь. — Фантом Эрика расхаживал
в приемном углу, даже не успевая остановиться перед стеной — тело его ныряло в металл
до половины, стена взрывалась радугой лазерных бликов, потом снова
выскальзывало. — До шефа не добраться — как отрезало. Опять, наверное, с
Пирелли развлекается. Наши все — кто в тех проклятых куполах, кто еще где. На
тебя одна надежда.
— Сейчас буду. — Я прервал связь, чтобы Эрик не успел осведомиться,
когда же наступит обещанное "сейчас". Вообще-то я намеревался
посетить по дороге местные "Свежие новости" — авось что подцеплю.
"Свежие новости" купола Марина, где я обычно отоваривался
нелегальной информацией, располагались в полутемном уголке, где парк уже
кончался, а до стены оставался зазор изрядный. Трава там не росла — не
принималась почему-то — а вот народ толпился постоянно. Я протолкался к кучке
наиболее серьезных обменщиков, где еще издалека приметил пару знакомых лиц.
— Что новенького? — осведомился я нарочито весело. Под ложечкой у меня
шевелился противный скользкий гад, подталкивая в направлении пентовки. Гада я
давил упорно, но тот изворачивался.
Восемь пар глаз различной степени налития кровью обозрели меня без
малейшего энтузиазма.
— Что ты так невовремя? — недружелюбно отозвался Маркос, почесывая
левый височный разъем. Место соединения кожи с пластиком воспалилось и
покраснело.
— А ты никак торопишься куда? — наигранно изумился я. — На тебя
непохоже. — С этой публикой иначе общаться нельзя. Каждое словечко приходится
обсасывать, сдирая слои вербальной мишуры. Обменщики — народец ушлый, мне до
них, как до звезд небесных.
— Да нет, — признал Маркос. — Тут никто не торопится.
Философ-самоучка! Знал бы ты, как мне надоели твои глубокомысленные
сентенции.
— Дела, однако. — Каин потер руки.
Я поморщился. Не любил я Каина. Его и в "Свежих новостях" еле
выносили. Однажды он позволил себе то, за что любому другому пришлось бы новые
почки заказывать. Или не почки. (Хотя
это
Каину вроде как без надобности.) Он сдал покупца.
Будто прочитав мои мысли, аугмент повернулся ко мне. У меня заныли зубы.
— Выключи ты свой паршивый локатор! — процедил я. — Что, пента не
видел?
— Пошли, Миша. — Голос Каина был ровен и пронзителен, несмотря на то,
что тона он не повышал.
Я последовал за ним, провожаемый завистливыми взглядами остальных
стервятников. Мы забились в самый дальний угол, почти в межслоень, и я украдкой
включил синдикатор. На площадке кон-техника не в почете, за такое и без органов
остаться можно, но я все-таки предпочитал принять меры предосторожности. Каину
я нравился не больше
,
чем он — мне; если решил по своей воле с пентом дело
вести, то предложит он мне не иначе, как корзинку с золотом. Но и запросит...
Изувеченное лицо слепо смотрело на меня. В глазницах трепетала натянутая
кожа, гладкая и смугло-розовая, как плечо топ-модели, непохожая на остальное,
давно нечищеное лицо, стальные кружки над бровями и на скулах слегка
подрагивали, и из крохотных дырочек-зевчиков там, где могли бы находиться
зрачки, стекали непрерывно мелкие слезы.
Я знал, что заставило Каина нарушить неписаный кодекс обменщиков. Ему нужны
были деньги на локатор. Останься у него после выгоранки хоть клочок зрительного
нерва, он поставил бы настоящие глаза — да, наверное, он и так мог бы
раскошелиться на трансплантат — но извращенное сознание генетического урода
заставило Каина выбрать сонар. Излучатели стояли у него в лобных пазухах,
датчики — в гайморовых; оттого и голос у него был нечеловеческого тембра —
пазухи-то заняты. Но, несмотря на свое уродство (или благодаря ему? или вовсе
несвязно?) он оставался великим битхантером.
— За чем пожаловал, гость незваный? — прозвенел пустой, как выпитая
банка, голос.
— За сведениями, — отрубил я. — За битами. Грузи, что раздобыл, а там
сочтемся.
— Тему-то задай, — хитровато произнес Каин.
— Купола 11-Q, R, M и O, — витиевато выразился я.
— Замахну-улся, однако. Достоверных сведений… нет. — Каин сморщился —
тщеславный, он не любил сознаваться в своем бессилии. — Но есть слухи
кое-какие. Дешевле будет, однако.
Я выставил вперед большой палец левой руки, где у меня стояла карта, с
тоской поглядел на ноготь, под которым высвечивался остаток моего счета, так
невовремя подкошенного подарком для Сольвейг, остановился, ожидая, пока аугмент
достанет читник. Каин ухмыльнулся — от его улыбки даже крепкие люди, случается,
отплывают на
пару минут, когда плоть, сомкнутая с металлом, морщится
паутинно-тонкими складками — взял мою руку, вытянул приемник из щели откуда-то
сбоку головы.
— Не тяжело башку стальную носить? — брякнул я. Похоже, этот урод
забил себе аугментами все естественные и противоестественные полости.
— Обижаешь, — хохотнул Каин. — Вам, человекам, такого не понять.
Деньгами платить будешь, пентяра?
Ницшеанец поганый. Сверхчеловек нашелся. Но расплачиваться с этим чертом
железным надо. А на счетчик мой он уже глянуть успел.
—
Если биты твои к делу придутся, —
проговорил я медленно, точно пробуя болото шестом (вот ведь оборотики лезут в
голову — поди, поищи болото по куполам... Хотя, может, и найдется где. Для
охоты, например. Или у алиенистов), — получишь то, о чем давно просил. На месяц
вперед.
А просил (больше года нудел, и ныл, и вымаливал совершенно постыдным
образом) Каин — ни много, ни мало — коды центровых чипов. Я-то их знаю на
добрых полгода, по службе положено. Только стань об этом известно электроманам,
они меня по клетке разорвут. На хромосомы пустят.
Каин медленно мотнул головой, поводя звуковым лучом из стороны в сторону.
Зашуршали складки плотной, шершавой кожи, покрытой полупрозрачными
отслаивающимися чешуйками.
— Сговорились. — Видно, понял проныра, что припекло меня изрядно, коли
решился тайну служебную на рынок кинуть. — А теперь — слушай...
От рассказа он меня, слава всем лунным богам, коих число за пять сотен
перевалило с гарантией, избавил — сбросил на инфор, что посчитал нужным. Я
проглядел бегло — проформы ради; обменщики не врут. Передал аугменту кодовые
словосочетания и ушел. Маркос бросил мне вслед что-то ехидное, но я не обернулся.
Предчувствие гнало меня в участок.
Свернув в коридор, ведущий к пентовке куполов Марина, Скальдварк, Рейнгард
и Дельгадо, я остановился, точно получил в лицо бревном. Надпись горела
красным, что в любом другом месте означало бы выходной. Только у полиции
выходных не бывает. Потому-то наша работа еще находит по себе придурков.
Эрик встретил меня у входа. Мне бросилось в глаза, насколько он бледен.
Мундир его был порван, в зрачках темно светился страх.
— Где Ли? — спросил я.
Мне казалось, что смена китайца еще не должна была кончиться.
— В госпитале. — Даже в голосе Эрика сквозил пережитый недавно ужас. —
Кажется, он был мертв, когда его увозили, а как сейчас, не знаю. Позвонить не
успел.
Я оглянулся. Участок выглядел... нездорово. Вроде бы и не изменилось
ничего, а все же создавалось почему-то впечатление то ли чумы, то ли арбора, то
ли еще какой-то напасти, поразившей полупустой приемный зал. Особенно поражали
мелочи — нелепые, и оттого особенно давившие на разгоряченное недавними
событиями воображение. Развороченная допросная кушетка, кривые глубокие борозды
на стене. Следы борьбы. ...Бурые пятна.
— Что тут случилось? — проговорил я, оглядываясь.
— А ты пойди, посмотри! — Эрик дернулся всем телом. Я проследил за его
взглядом. Мои глаза уловили недобрый блеск стеклита.
За перегородкой, разделившей "обезьянник" (как мы называли промеж
собой центральный зал) и тоннельчик, ведший к камерам предзака, вяло бесновался
Эрнест Сиграм. То, что от него осталось. Когти царапали алмазно-твердый
материал, оставляя на нем, к моему ужасу, едва заметные, видимые лишь при косом
освещении, бороздки. Волосы — и шерсть — шевелились сами по себе. Глаза
желтовато светились. Тварь рычала, но звук не доходил до нас.
— Так он — ликантроп?
— И глубокий. — Эрика опять дернуло. Он, похоже, только усилием воли
удерживал себя в форме. — Мы попытались уговорить его на скенирование, но он
продолжал отказываться. Потом, видимо, сообразил, что выдает себя с головой.
Даже если он и не замешан, как утверждает, в покушении на тебя, то хочет что-то
скрыть. Чувствовал, видно, что Закон о тайне мысли на такие вещи не
распространяется. Или у него блок. Так или иначе, он дал согласие, мы начали
готовиться... Я как раз тебе звонил. А он разбудил зверя.
— Зверь взял и убежал... — пробормотал я нервно. Сиграм за гермощитом
сделал особенно высокий прыжок. Из чего у него когти, что оставляют следы на
бронестекле? Из карбида тантала? Или с алмазной кромкой? Так или иначе, но
сквозь человеческое тело они проходят с легкостью ножа, режущего очень мягкое масло.
— Мне удалось уклониться, — продолжал Эрик, — а Ли отскочил в сторону.
Сиграм кинулся на него. Мы понятия не имели, на что он способен. Обычные
ликантропы сильны, как черти, но и не больше. Этот же, видно, накачан
аугментами до самых хромосом!
Поглядев на Сиграма, я внутренне согласился с товарищем. Кажется, что у
уикканца изменилась даже форма черепа... скорее для устрашения, функциональной
необходимости в этом нет... если только это не помогает волкодлаку поддерживать
репрограмму.
— Он кинулся на Ли, вцепился в горло... а я успел подхватить бластер.
Кажется, я ранил его, но рана закрылась через пару минут. Загнал гада в коридор
и опустил щит.
Эрик опустился на стул. Задавать ему вопросы не имело смысла — в таком
состоянии он все равно на них не сможет ответить.
Не обращая внимания на вервольфа, я активировал инфор и вошел в полицейский
лос. Меня интересовали данные по Эрнесту Сиграму и той общине, что породила это
чудо природы.
Досье оказалось на удивление увесистым, но содержимое его меня не
обрадовало. Мастер Сиграм оказался подозрительно законопослушным лунарем. Вот,
правда, обстоятельства его прибытия — а родился он на старушке Земле, в
Севамерике — внушали мне некоторое сомнение. Лосенок, составлявший досье на
нашего волосатенького подопечного, был на редкость аккуратен — это свойство
всех сьюдов — и занес туда и непроверенные данные, согласно которым — о, нет,
ничего, за что
можно было зацепиться! — мастер Сиграм в бытность свою на
Земле имел некую связь с человекоубийством. Сам он вроде бы в деле не
фигурировал, да и обвиняемому в тот раз удалось доказать, что в намерения его
входило уничтожение куклы, как ритуального заменителя человека, и ошибка
произошла случайно. Однако всю общину от греха подальше отправили на Луну в
добровольно-принудительном порядке.
Поселились они в одном из дальних куполов, организовали пищефабрику —
довольно прибыльное занятие на Луне, уступает ему только производство
развлечений. Шабаши проводят регулярно, жалоб не поступало (но кому, как не
полицейскому, знать, что отсутствие свидетелей является чаще не алиби, а
доказательством преступления). Первая моя догадка оказалась верной: Сиграм
действительно там верховодил, выступая в роли главного жреца, а по праздникам
имперсонируя Рогатого.
Лосенок сидел рядом со мной, болтая ногами. Он и вправду чем-то напоминал
лося, но не настоящего (нет, не думайте. Видел я и настоящего. В зоопарке), а
вроде бы мультяшного. По рогам его бегали искры.
— Покажи-ка заодно и тот мусор, что мне Каин полчаса назад скинул, —
распорядился я. — Стоп! Лучше того — разберись сам, и покажи, на что стоит
посмотреть.
— Критерии выбора? — скучным голосом осведомился Вилли, выхватывая из
воздуха здоровенную мамку для бумаг (или папку? Эти штуковины разве что в музее
увидишь. Мамка появилась у Вилли еще до того, как я на свет родился).
— Черт его знает, — признался я.
— Тогда пойдем по порядку. — Сьюд пошелестел бумагами, выдернул одну
из стопки. — Самый-самый первый из прошедших слухов: что лифтоносец в созвездии
Геркулеса наткнулся на Чужих. Степень достоверности около полутора процентов.
Я скривился. Как только в Системе, а, паче того, в доменах, происходит хоть
что-нибудь выходящее из ряда вон, немедленно находится придурок, поднимающий
хай: Чужие! Двести с добрым гаком лет лифтоносцы расползаются из Системы,
пятнадцать парсек одолели, и никаких следов существования иных разумных рас,
кроме горстки странных сооружений, чьи строители вымерли, когда наши предки еще
жевали банан на пальме. Ну, еще есть несколько тварей, по сравнению с которыми
австралопитек просто Эйнштейн и Уилсон в одном лице. И все. Похоже, что наша
раса разминулась с соседями минимум на полтора миллиона лет.
— Ничего посущественнее нет?
— Есть. — Вилли вытряхнул очередную бумаженцию. — В куполе 11-V,
именуемом в обиходе "Отстойник", находятся двое курьеров Колониальной
службы — имена нужны?..
— Нет. — Это подождет. Главное, что я не ошибся — курьеров. Даже двое,
вот интересно — почему?
— ...Характер переносимой курьерами информации неизвестен.
Единственный источник имеет степень достоверности около 4 процентов.
Утверждает, что Доминиону грозит катастрофа неуточненного характера, исходящая
с Земли.
— Кто источник?
— Яго Лаура, лунарь-имми. Тридцать восемь лет. Профессия, место работы
и способ жизни — хакер. Подвизается у Л'авери.
Теперь понятно, почему подобной ерунде Вилли присвоил четыре процента.
Информация хакеров, как правило, точнее поступающей из других источников.
Я не выношу этой породы интелтронных пиратов. Вскрышечник по природе своего
увлечения обязан быть честным человеком. Иначе он не успеет даже потерять
уважения товарищей. Его раньше кончат. Хакеров не ограничивает ничто.
Безответственные и бессовестные типы, способные продать даже собственного
хозяина — если хоть у одного из этих шакалов хватит на такое смелости.
— Все остальное, что касается собственно куполов — мусор. Есть еще
довольно много частных сведений по вовлеченным в кризис лицам, в частности,
начальнику полиции лунного самоуправления и президент-управителю лично. Эти
сведения...
— Ты их только стирать не вздумай, — предупредил я, зная, что в сьюде
сейчас борются две подпрограммы: не трогать частные данные и защищать личную
жизнь лунарей. Если не подкрепить одну из них прямым приказом, Вилли
преспокойно может решить, что грязное белье президент-управителя в не должно
оставаться в моих руках… и уберет с инфора налифт, а вместе с ним — что-нибудь
полезное. — Нет ли там чего по колониальному офицеру Роберту Мерриллу? —
осведомился я, словно сьюда можно было отвлечь.
— Есть, — помолчав, ответствовал Вилли. — Могу свести данные в досье и
оценить.
— Давай, действуй.
Вилли пропал. Я, не выходя из лоса, позвонил в офис Л'авери. Ответила
секретарша — очередное пластургическое достижение. Ни единой своей черточки. Я
иногда задумываюсь, насколько же надо не любить себя, чтобы стереть, как
ластиком, знакомое с детства лицо, а вместо него видеть каждый день в зеркале
искусственно-красивую, абсолютно чужую морду.
—
Офицер полиции Макферсон, —
представился я, не дожидаясь вопроса. — Могу я переговорить с дежурным
представителем господина Л'авери?
— Да, конечно. Мы всегда готовы сотрудничать с полицией, — радостно
ответила секретарша, подмигивая радужными глазками. Ну-ну. Когда слэнпыль
гоните, сотрудничества от вас не дождешься. — Сейчас я вас соединю...
— Нет-нет, — невежливо перебил я. — Мне хотелось бы побеседовать с ним
лично!
Улыбка на лице секретарши померкла, будто разъеденная кислотой.
— Это будет несколько затруднительно... — начала она. Нашла простачка.
Меня столько раз посылали мелкие чинуши и иная бюрократическая шушера, что
иммунитет мой — что твоя носорожья шкура.
— И тем не менее! — загадочно грянул я.
Появился Вилли, понял, что неуместен, как раввин в соборе, и тихо сгинул.
Секретарша задумалась.
— Пожалуй... — изрекла она, и вновь смолкла. Я терпеливо ждал, пока
она справится в своем лосе. Сьюд сделал бы эту работу и быстрее, и лучше, да и
облик искусственный в визуализатор заложить — не проблема, но Закон о праве на
труд заставляет держать подобных дур. Страусиха. — Вы могли бы рассчитывать на
прием через...
— Мне нужно увидеться с любым человеком, способным сообщить мне
некоторые сведения о хакере по имени Яго Лаура, — уточнил я. — И как можно
скорее. Это и в
ваших
интересах. —
Нехорошо пользоваться тяжелой артиллерией, но приходится. Некоторые особенно
несообразительные особи не понимают ничего, кроме угроз.
— Хорошо, офицер. — Лицо ее окончательно стало непроницаемым, точно
египетская маска или морда персидской кошки. Радужные глаза перестали
переливаться, приобрели цвет полированной меди. — Четыре часа утра. Вас устроит
такое время?
Я состроил мудру текущего времени. Один-семнадцать среднелунного,
высветилось на козырьке. Времени уйма.
— Устраивает, — бодро заявил я. — Благодарю.
Секретарша не соизволила даже попрощаться — исчезла, точно тень отца
Гамлета. Что ж, не могу ее винить.
До назначенной встречи оставалось почти четыре часа, которые следовало
провести с толком. Пиргипнол так основательно прочистил мои извилины, что до
вечера я глаз не сомкну, как пить дать.
Проявился Вилли со своеобычной папочкой.
— Вот и досье на Меррилла, — сообщил он, радостно потирая рога (друг о
друга, как ладони). — И кое-какие данные на Эрнеста Сиграма.
Начал я с уикканца — именно потому, что он меня сейчас интересовал меньше.
Данных оказалось много, а вот почерпнуть из них удалось — с глюкин нос. Больше
всего меня насторожило, что в ковен Сиграма входило тринадцать человек. Черная
уикка, однозначно.
А к досье Меррилла я так и не приступил в ту ночь. Прервал мои похождения в
лосе Эрик. Я почувствовал невидимую руку на своем плече, зажмурился и нужной
мудрой оборвал сеанс.
— Послушай, — Эрик уже пришел немного в себя, но был по-прежнему
нехорошо бледен. На плече его я заметил настоящую мозаику из мушек, — тут тебе
звонит один тип, упорно отказывается подсоединяться к инфору.
— Как представился? — Говоря, я поглядывал в сторону предзака. Сиграм
уже не скребся в стену; он лежал на полу, вывалив язык на щеку и глядя на нас
злыми желтыми глазами. Становиться человеком он отказывался решительно, хотя
пребывание в облике сжигало его заживо, немыслимо подстегивая метаболизм. Что
ж, вольному воля. Когда он обессилеет достаточно, мы его вытряхнем из-за
перегородки и возьмем голыми руками, будь он хоть трижды волкодлак.
— Представился Маркосом Рельи. — Эрик явно был невысокого мнения о
Маркосе. Я тоже.
Трусоват наш Маркос. Инфоров, как арбора, боится, душа его серенькая в
пятки уходит, как бы биты его драгоценные не заныкали. Что ж, подойдем,
поболтаем.
В объеме висела только голова стервятника — без тела, шея таяла в гаерной
дымке. Значит, из коридора звонит, с общедоступного терминала связи.
— Вот что, Миш, давай ко мне! — без долгих предисловий начал он. — Тут
такое
готовится!..
— Что еще? — Конечно, я не принял всерьез слова о "
таком
": Маркосу не правда важна, а
шанс сбыть с рук сведения (возможно, лежалые до полной протухлости). Учуял
поживу, на Каиновы лавры зарится. Не надо было безглазому платить… но без
посторонней помощи я вряд ли доберусь до сути той нелепой суеты, что ни с того,
ни с сего закрутилась вокруг меня.
— Вот что, пент, я тебе точно говорю, без сброса, — Маркос выплевывал
слова, точно скорострельный бластер — свои подарочки: в таком же темпе и с тем
же отвращением. — Тут большое дело греется. Очень большое. Сам Каин не взялся.
Можешь не верить.
— О чем?
— Не могу сказать сейчас. — Битхантер оглянулся — голова
противоестественно завращалась в пустоте. — Не доверяю линиям.
— Эй, сьюд! — позвал я. — Офицер полиции Макферсон. Отзыв!
— Слушаю. — Голос сьюда был отстранен и тих.
Мне почему-то пришло в голову, что быть сьюдом связи — это, наверное, очень
скучно, хотя сьюды не скучают.
— К этому каналу подключены демоны слежки?
— Да, — отозвался сьюд. — Три.
— Хмм… — пробурчал я
.
Ничего умнее так сразу и не придумаешь. Если сьюд знает о демонах, но не
может убрать… значит, или это вполне официальные контролеры, или их запустил
очень профессиональный хакер.
— С подписями? — полюбопытствовал я.
— Один. Подпись хакера Юрия Ниденко. — Я сделал себе мысленную пометку
проверить, на кого теперь работает Юрочка. Всему должны быть пределы, наглости
— в том числе. — А два — анонимных.
— Отбой связи, — приказал я. — Ты прав, Маркос. Встретимся в шесть
утра... м-м...
— В любимом месте хакеров Ле Солейль. — Стервятник ухмыльнулся во весь
рот и пропал.
Кажется, со мной сегодня определено не хотят прощаться.
Я активировал козырек, удостоверился, что досье на Сиграма и Меррилла
загружены. Эрик по моему настоянию обещал вызвать себе смену — был он совсем
квелый — хотя я вовсе не был уверен, что у шефа найдется, кого снять с
оцепления. Работы в карантинных куполах ведутся, вероятно, полным ходом —
подвозят временные переходные камеры, организуют медиков, чтобы те смогли
облегчить страдания умирающих
.
.. а кто-то треугольноголовый потирает руки, готовясь
получить очень важные и совершенно секретные сведения от плавящихся заживо
курьеров. Чем больше я думал, тем меньше мне нравилась нездоровая (не только в
прямом смысле) суета вокруг Отстойника.
Я вышел из участка. До встречи с представителем Л'авери оставалось два с
половиной часа. Я пошел в гравизал, где занимаюсь обычно, и полтора часа
изнурял свою плоть физкультурой при шестикратном тяготении — полное земное
"же". Будто наказывал себя за что-то. Оставшегося времени мне как раз
хватило на то, чтобы вернуться домой и привести себя в порядок. Сольвейг спала,
тихонько посапывая; я не стал ее будить — только почистился и налепил на плечо
пару слабых мушек.
Глава
4. Хакер
Офис дежурного представителя Л'авери потряс меня до глубины души кричащей
яркостью расцветки. Бактериальный дизайнер постарался на славу. Глубокие
иссиня-зеленые тона псевдомон смешивались с багровыми и алыми галофилами, и
лимонная с золотом мебель (цитруллеи?) на этом фоне просто-таки радовала глаз.
Правда, барахлила система кормежки; кое-где узоры плыли, и чумак капал на
ковер, тоже живой — кажется, разновидность пеницилловой плесени. В ящиках вдоль
стен кустились бело-золотые кактусы с Соледад. Пахло геранью, хвоей и — почти
незаметно —
чем-то тяжелым и резким. Я украдкой запустил химдетектор
— в мой наголовник чего только не встроено, недаром же полицейская модель, — но
ничего психотропного тот не обнаружил, и я решил не поднимать шума.
Представитель в этом многоцветье терялся. Он был невысок, немоложен и даже
лысоват, за что я немедленно проникся к нему симпатией. Приятно найти человека,
которого не коснулось повальное шальное увлечение пластургией. Как ни старайся,
как ни корячься и ни выкобенивайся, наводная молодость остается подделкой.
Принцип смены поколений, будь он проклят! Сколько отвела тебе природа, столько
и протянешь, разваливаясь потихоньку под своим замарафеченным фасадом. Ну, сто
лет, ну, сто пятьдесят, если наследственность хорошая — а дальше начнут сдавать
нейроны, или совсем откажет регенерация, или холестерин забьет капилляры
настолько, что никакие чистильщики не помогут (это если вам по карману
микроботы-хирурги).
— Проходите, офицер, садитесь, — пригласил групарь без излишнего
радушия, но и без злобы, с какой нередко относятся к полицейским его соратники.
Впрочем, дом Л'авери никогда не имел неприятностей — ни со мной, ни с моими
коллегами. Эта группа давно усвоила, что Уголовный Кодекс надо уважать,
особенно такой атрофичный, как на Луне.
Я читал, что когда-то за кражу куска хлеба человеку могли отрубить руку.
Ладно, делаем скидку на варварские времена. Но еще в позапрошлом веке, при
первых лифтах, можно было запросто схлопотать крупный штраф (это если вы легко
отделались и не загремели в тюрьму), скажем, за смену пола
без разрешения
властей. Или курение травки. И в то же самое время безответственные идиоты
совершенно спокойно баловались примитивной репрографией. Без разрешения
подопытных!
Наши законы, правда, и весь остальной мир — как Земля, так и домены —
считает излишне мягкими. А по-моему, чем меньше законов, тем меньше
преступлений.
— Чем могу вам помочь? — поинтересовался Л’авери.
— Мне, в сущности, нужна одна мелочь, — застенчиво произнес я. — Меня
интересует один хакер, работающий на вас… некто Яго Лаура.
— Он обвиняется в каком-то преступлении? — Групарь подобрался. Дома
защищают даже наемных работников, пусть и не так усердно, как своих.
— Нет, нет, что вы! — замахал я руками. — Он меня интересует
исключительно как свидетель. Во всяком случае, на этот раз.
Мы понимающе переглянулись, но (мало ли кто услышит?) промолчали. Хакеры,
даже самые умелые, вечно влезают в нехорошие истории. Аура у них такая.
— В таком случае, конечно, мы поможем полиции. — Групарь вновь
расслабился. Я не стал объяснять ему, что интересуюсь Яго Лаурой по сугубо
личной инициативе. — Так что вас интересует?
— Всего лишь координаты. Сетевые и в реале.
Глаза представителя остекленели, руки безвольно обвисли. Видимо, его
мозговые аугменты были послабее, чем у майора Меррилла, и не позволяли телу
двигаться якобы естественно, покуда его хозяин связывается через вирт с лосом
Л’авери.
Через несколько секунд групарь вышел из транса. Вид у него был несколько
растерянный.
— Я не мог связаться с ним, — сказал он. — Вероятно, он сейчас в
полете. Так что, офицер, вам придется удовлетвориться последними координатами,
которые он оставил.
Мне ничего не оставалось, как переписать адрес на инфор.
— Можно будет с вами связаться попозже? — спросил я, прежде, чем
распрощаться. — Мне все же не хотелось бы вламываться к нему без
предупреждения.
Не без оснований. Хакеры не лучше нарков — нервные до ужаса, чуть что, так
за пушку. Был в моей практике случай, когда трое полицейских полчаса прятались
за различными предметами, прежде чем смогли убедить разбушевавшегося хакера,
что не его пришли брать, а всего-навсего свидетельские показания.
— Да, конечно, — согласился групарь. — Сколько угодно.
Я только усмехнулся про себя.
Выйдя на бульвар Годдарда, я плюхнулся на скамейку и принялся думать.
Народу, несмотря на междусменку, прохаживалось по бульвару изрядно; торопились
по своим загадочным делам дуэйнсиане, кто-то выпрыгивал из транспортеров, рядом
со мной на скамейке сидел молодой кришнаит и перебирал четки, пошевеливая
рыбьими губами. Заметив меня, он забормотал погромче.
Душу мою спасает.
Поверье у них такое — если человек хоть раз в жизни услыхал искреннюю молитву —
"Харе Кришна, харе Кришна" и так далее — то в ад ему уже не попасть.
Меня подобный аккомпанемент устраивал.
Итак, что мы имеем? За последние сутки на тихой, провинциальной Луне
произошло столько странных, загадочных и абсолютно бессмысленных событий, что
хватило бы на неделю всему Доминиону. Если избрать себе основным инструментом
бритву Оккама, то надо искать между ними связь — нечто общее, что и вызвало
потоп на мою голову. Но что, лифт меня побери, может объединять смертельную
заразу, засевшую в Отстойнике, черного колдуна-оборотня, разгуливающего с
гаузером по коридорам, и шизофренический бред ополоумевшего хакера? Если это
бред…
И не многовато ли произвольных допущений? Никто ведь не сказал, что именно
Эрнест Сиграм стрелял в меня (хотя, если размахивать той самой бритвой, так оно
и выходит. Однако же острыми предметами манипулировать надо с осторожностью,
порезаться больно легко). И то, что выстрел связан с моим шальным полетом в
вирт-пространстве — тоже ничем не доказано.
Теперь вот Маркос в страшном возбуждении лезет сбывать мне
“такое дело!
”. То ли его и впрямь
зависть заела из-за тех кодов, которыми я с Каином расплатился, то ли правду
говорит в кои-то веки. Не поймешь, пока с ним самим не поболтаешь.
Вот этим и займусь, пожалуй.
Укромное местечко, о котором говорил Маркос, располагалось в куполе Ле
Солейль, на верхнем слое, в тупиковом коридорчике из тех, куда редко
заглядывают случайные прохожие. Там и впрямь нередко ошивались хакеры, но
хватало и личностей, сетевой преступности непричастных, однако знакомых мне по
деяниям иным, хоть и не менее уголовным — вроде центровых или паранарков. Самое
подходящее место для деловых встреч.
Я пристроился в углу, рядом с окном, в котором катил свои лиловые волны
сумрачный авернейский Океан. Зеленоватые льдины колыхались, подпрыгивая в хлопьях
плотной тускло-белесой пены. Красное солнышко по-лунному медленно карабкалось в
темно-фиолетовое небо. Мода на колониальные пейзажи то отступала, то вновь
захватывала Город, а окно это так и оставалось на своем месте, как и прочие в
этом заведении, носившем претенциозное наименование "Темная таверна"
— вероятно, потому, что и остальные ландшафты за немногочисленными окнами были
примерно столь же жизнерадостны: Аверн, Тартар, Чжэнь-сюань-син, Миктлан.
Маркос опоздал минут на двадцать. Впрочем, иного я и не ожидал. За это
время я успел как следует перекусить, сообразив, что со вчерашнего утра тяну на
внутренних жировых запасах. Мушки, которыми я имел привычку облепляться, имели
побочный эффект любого стимулятора — подавляли аппетит. Но приятное давление желудка
на глаза не улучшило моего настроения. Вот уже больше двенадцати часов я таскаю
в своем инфоре выкачанные у Меррилла сведения, и не заглянул в них даже
глазком, все мешает что-то: маньяки, волкодлаки, стервятники...
Могучая туша хакера на миг задержалась в дверях, и я испугался, что Маркос
застрянет. Но тот все же пропихнул необъятные ягодицы в проем и, окинув
тесноватый зал взглядом, помахал мне.
— Buenos dias. — Он брякнулся на стул, прогнувшийся под его весом чуть
не до пола.
— И тебе привет, — буркнул я. К языкам я вообще мало способен, и,
кроме знакомых с детства русского и обоих английских, так толком ни одного и не
освоил — даже испанского, несмотря на то, что добрая половина Луны предпочитает
изъясняться именно на нем.
— Слушай, Миша… — Маркос лег грудями на стол. Я отодвинул от него свой
полный стакан, а также четыре уже опустошенных. Зрачки стервятника
распахнулись, оттеснив радужку, тончайшая сеть сосудов на глазном яблоке
прорисовалась неестественно ярко. Маркос, тот самый Маркос, к которому издавна
приклеилась кличка "Святоша", здорово нагрузился слэном. — Слушай, ты
не comprende, non, diablo, на меня вышли такие ребята, которым ты, Миша, на
один зуб, да, por Dios! Я знаю, как поступают к нам центровые, да!
— Ну? — подбодрил я его.
— А они там!
En cupolo carantino, Cloaca,
все
,
да
!
Это
все
Serviteros Coloniales,
голубцы
!
Кто еще может свободно проходить через
лифт-таможню?
Он бормотал еще что-то на жуткой, предельно неудобоваримой смеси
модерн-энглиша, русского и своего родного испанского, но я его уже не слушал.
Как ни невероятно было это предположение, оно объясняло многое. В частности,
странную суету, поднятую майором Робертом Мерриллом вокруг карантинных куполов.
Если Яго Лаура псих, как мне и подумалось в самом начале, то все сходится. Все
прозаично, как подростковый онанизм. Треугольная голова испугался, что
останется без центровых денег. И запаниковал. А пол-Города из-за этого на ушах
стоит.
Почему борьба наша с центровиками ведется так бурно, долго и почти
безуспешно — тоже в контексте понятно. При таком покровительстве даже секта
скопцов процветать начнет. (Не хмыкайте. Были у нас и такие. Давно, правда.
Кажется, именно их смел третий бунт.)
Бормотание Маркоса становилось все более неразборчивым, глаза стремительно
стекленели — видно, хакер с непривычки принял медвежью дозу. Будь у меня
антидот, я не бы пожалел, вколол — интересно узнать, кто такой мудрый натолкнул
Маркоса на подобную мысль. Что ни говори, а школа — замечательный способ
промывки мозгов; мало кому, при всей народной нелюбви к колониальщикам, придет
в голову обвинить их в нечестности или небрежении к их голубым обязанностям (уж
скорее наоборот). Мне
вот — не пришло. Но антидота я при себе не имел, а без
него разговаривать с битхантером не имело смысла. Через пару минут он отрубится
совсем, уйдет в сладкие грезы о всемогуществе; удивительно, что не свалился
еще. Хотя такую тушу даже слэн не свалит. Ожирение — проблема многих лунарей (и
не рассказывайте мне про евгенику), однако большинству удается сдерживать
процесс, своими ли усилиями, или же трудами пластургов. Маркосу — нет.
Я встал из-за столика. Расплатился с официанткой, усталой и истрепанной,
точно старый коврик, выслушал пару дежурных любезностей и препоручил Маркоса ее
заботам, что обошлось мне в несколько лишних кред. Луна, как и все домены,
пользуется универсальной валютной системой, и земные деньги — русские рубли,
европейские экю, американские песо или османские танги — хождения у нас не
имеют. Часы инфора показывали шесть тридцать семь — еще чертова уйма времени,
так что я решил присесть где-нибудь и, наконец, спокойно разобраться с файлами
из мерриллова аугмента, а заодно — с досье на господина майора. Объяснение
Маркоса казалось таким привлекательным... так легко было свалить все на
недостижимого и неуязвимого Меррилла... но что-то оставалось непонятным,
неясным, вылезало из всех и всяческих рамок, пузырясь и бродя, как бракованный
чумак..
.
Короче, пентовская моя душа требовала доказательств.
И опять ничего у меня не вышло. Не успел я даже отыскать незанятую
скамейку, как сигнал вызова опять навязчиво зажужжал у меня в ухе.
Я тихонько ругнулся про себя. Давненько не было у нас такого наплыва, чтобы
свободных пентов дергать приходилось… Кстати, а дежурство у меня началось уже,
или нет?
Проверил — оказалось, уже тридцать восемь минут как идет. Пришлось
ответить.
— Для тебя две новости, — бросил Вилли без предисловий, — и обе
плохие. Первая — на тебе нарушение режима в отсеке 37-В-8, и вторая — тебя
требует шеф.
— С чего начинать? — поинтересовался я, сворачивая к транспортеру.
Оно, конечно, начальство надо уважать, но “нарушение режима” — термин слишком
растяжимый, чтобы моя совесть могла чувствовать себя спокойно.
— На твое усмотрение. — Лосенок очень натурально пожал рогами.
— Тогда шеф подождет.
Я продавил телом мембрану, и неумолимо-мягкие объятья транспортной капсулы
приняли меня, чтобы через сорок шесть секунд изблевать в полупустой коридор,
проходящий между куполами Ахимса и Авидья.
Против ожидания, это был не кришнаитский рег. Может, когда-то здесь и
обитали вайшнавы, но уже давно переехали в более обжитые места, а два купола
подмяла под себя Глюколовня.
В ноздри мне ударила обычная для здешних мест вонь, с которой не
справляются ни чахлые кустонасаждения, ни очистители воздуха. Пахло блевотиной,
стоялым потом, дыханием множества людей, тухлыми чумаками, ацетоном, сиренью и
фрамбезоном. А еще — гарью, и это меня сразу насторожило.
Выщелкивая из кобур блиссеры, я попытался через глос выйти на камеры
слежения в названном Вилли отсеке — на самом деле отводкой на шесть комнат в
самом дальнем углу нижнего слоя Ахимсы. Ничего. Все до одной отключены.
Я ускорил шаг, и через минуту понял, почему не смог дозвониться до камер.
Сплюснутый волдырь на потолке, вмещавший датчики всех систем глоса, был
аккуратно выжжен — на мой профессиональный взгляд, из бластера. В атмосфере
висел синеватый дымок.
Мне стало худо. Одно дело — мелкое хулиганье, центровики, шваль, и совсем
другое — опытные групари (ни на кого другого я погрешить не мог), настолько
обнаглевшие, чтобы средь бела дня, в населенной зоне плевать на Закон о
разрешенном оружии. Гаузер, из которого стрелял в меня Сиграм — мерзкая и
жуткая штука, но за огнестрел у нас полагается разборка на месте. Еще
неизвестно, что для меня лучше — застать преступников на горячем, или упустить…
Возможно, миг малодушия был тому причиной, но, когда я ворвался в тесную
комнатку, поливая все вокруг излучением, там уже никого не было. То есть никого
живого, потому что два трупа мне уже ничем не могли повредить.
Я спрятал блиссеры — глупо выгляжу с оружием — и осмотрелся, параллельно
записывая все увиденное в память инфора. В комнате пахло гарью, озоном и
отбивными. Источники всех трех ароматов легко определялись. Горел пластиковый
корпус хирургического мейнфрейма, развороченного прямым попаданием; озоном
пахло после стерилизующих ламп — одна еще работала, и козырек инфора заботливо
темнел, стоило мне ненароком обернуть к ней лицо; а жареным попахивал в первую
очередь хозяин всего этого безобразия.
Картина складывалась не то, чтобы обыденная, но вполне ясная. Распростертый
на полу полуобугленный человечек в хирургических плавках — я обратил внимание,
что волосы на его теле не росли вовсе, а для врачей это обычное дело — являлся,
сколько я мог судить, центровиком-нелегалом, работавшим в обход групп, давно и
прочно подмявших этот бизнес. Я заглянул в прозрачную кювету, где плавали
комочки клонированной глии и серебряно-ворсистый нейрочип — так и есть,
нестандартная модель, совсем непохожая на тех паучков, которые я конфисковал у
покойного Танкреда. Мне показалось даже, что я различаю на поверхности
интелтронного ядра университетскую метку — скорей всего, этот чип начинал свою
карьеру в качестве датчика-имплантата. А сидевший в операционном ложементе юнец
был, надо полагать, незадачливым клиентом, польстившимся на дешевизну операции.
Пожалеть о своем решении он вряд ли успел — черепная крышка была уже снята, и
заряд горячей плазмы
выжег большую часть мозговой ткани; обнажилась паутинная
путаница нервов, тончайшие странички мозжечка обгорели и расползлись.
При таком раскладе понятны становились и мотивы преступления — дома,
прикрывающие центровиков, крайне болезненно относятся к своим привилегиям, — и
жестокость, и наглость — групари не боятся полиции, понимая, что мы не станем
всерьез конфликтовать с ними. Интересно, правда какому именно дому мы обязаны
еще двумя окончательными трупами, но выбор, в сущности, фордовский — или Карел,
или Синий Дракон, но драконы всегда оставляют метку. Здесь метки не было.
Значит, Карел.
Я попытался прочитать документы обоих неудачников, но чип хирурга был, судя
по неаккуратному шраму на пальце, недавно удален, а интелтроника юнца выгорела
от бластерного огня. Оглядевшись, я нашел два стерильных пакетика и взял
образцы тканей (до жути бескровный способ описать пару нетронутых огнем
пальцев) на генетический анализ — больше для проформы, чем по необходимости.
Отчет в своем излюбленном лапидарном стиле я сбросил шефу через ближайший
выход в глос, к счастью, не пострадавший. На выходе из импровизированной
операционной я столкнулся с двумя ремонтниками.
— Уже закончили? — окликнул меня один.
— Ага. — Я кивнул. — Кто вызвал?
— Сьюд, как обычно, — пожал плечами ремонтник. — Это все барахло вам
не нужно?
Я подумал немного, и, вытащив из кюветы чип, кивнул снова.
— Забирайте, — разрешил я.
Все равно ничего ценного там не было. А так ремонтники или местные нарки
растащат и тела, и вещи.
Я еще не успел выбраться из Глюколовни, как мне вновь позвонил Вилли.
— Шеф рвет и мечет, — предупредил он.
— Передай, что я уже иду, — бросил я. — Пусть остынет.
От Ахимсы до купола Рейнгард можно было довольно быстро дойти пешком, но я
воспользовался транспортером. Не столько ради шефа с его истериками, сколько
потому, что мне ужасно хотелось узнать, что творится сейчас в Отстойнике, а
больше того — что сталось за время моего отсутствия с уикканцем-оборотнем.
В "обезьяннике" было людно. Кто-то кого-то допрашивал, к скенеру
стояла двойная очередь — пент в паре с преступником. В воздухе висели гам,
ругань и миазмы. Кто-то шумно жаловался на судьбу. Я протолкался к дверям
шефова кабинета (звукоизолированным) и вошел без стука.
Я еще не знал, что выговор спасет мне жизнь, прослужив серьезным
предупреждением, и тихонько материл шефа, так некстати вызвавшего пред светлы
начальствены очи офицера полиции Макферсона.
В кабинете стоял неприятный холодок. Шеф наш, Борис Педерсен, родился еще
на Земле (понятия, признаться, не имею, как он сюда попал, а порыться в его
прошлом все духу не хватало), и предпочитал, по его голословным утверждениям,
климат родных мест. Плюс восемнадцать по Цельсию мало напоминали лапландскую
зиму, но нам, привычным к постоянной температуре коридоров, этого вполне
хватало, чтобы ежиться, вздрагивать, икать от холода, терять нить разговора — в
общем, беседа с шефом вполне могла сойти за процедуру допроса третьей степени.
— Миша, — шеф был по обыкновению предупредителен и мягок, — что за
светотень творится в нашем отделении?
Я промолчал.
— Я еще могу понять, когда некоторые из моих людей, видимо, ведомые
неким животным инстинктом, вляпываются в неприятности случайно, — Шефовы щеки
тихо розовели, предвещая кровавую зарю. — Но, помилуй меня Бог, я не в силах
осознать, какая сила заставляет тебя лезть на рожон по доброй воле.
— А что случилось? — не выдержал я, хотя и знал, что в таких случаях
разумнее позволить шефу выпустить пар. Живая иллюстрация к его словам... В
первые годы службы я тайно надеялся, что при очередном ругательном спазме шефа
хватит, наконец, удар, но куда там!
— Офицер колониальной службы Роберт Меррилл, — выцедил шеф, —
недоволен твоим неподчинением его приказу. О чем и заявил — мне и
президент-управителю. Община Лаланда подала на тебя — именно на тебя, а не на
Эрика! — жалобу за задержание их жреца Эрнеста Сиграма. Да, я знаю, что ты
прав, но почему ты все время высовываешься?!
Я с трудом вспомнил, где находится упомянутый Лаланд — некрупный кратер,
лежащий на пологом спуске с окраин гористого Моря Облаков (звучит нелепо, но
селенография вообще не слишком логичная наука) к равнинам вокруг Коперника и
колоссальной впадине Моря Дождей. Только сумасшедшие уикканцы способны
забраться в этакую глушь. (Ну, тут я перегнул. В дальних куполах живет немало
народу — и алиенисты, и вудуисты, и прочие-разные. Кое-кто залез аж в горы
Даламбера, а то и вовсе на оборот, подальше от посторонних глаз. Добраться туда
можно только баллистой, через западный лимб — лавовые поля Океана Бурь не
слишком надежны сейсмически, желоба транспортера сквозь них не проложишь. А
землетрясения — это подсознательный кошмар любого лунаря).
— Так получается, — равнодушно протянул я.
— И нечего передо мной... — Тут шеф разразился длинной тирадой на
шведском, из которой я не только не понял, но даже и не запомнил ни слова. Из
контекста становилось ясно, что могучий русский язык позволяет уложить пять
минут шведской болтовни в два слова — "валять ваньку".
Дальнейшие унижения описывать, пожалуй, не стоит. Скажу только, что вышел я
от шефа злой, как слэннер, и красный, как сам шеф. Ничего умного он мне, само
собой, не сообщил, а просто злобу хотел сорвать — видно, крепко его приложил
колониальщик. Я протолкался в "аквариум" (сиречь комнату дежурных) и
перевел дух.
— Привет, Миха! — Леша Межавилк огрел меня по спине.
Я с трудом преодолел желание ответить ему тем же, но по шее. Что-то меня
отталкивало в его широкой душе. В полиции русских было только двое, то есть мы
с Межавилком — нас на Луне вообще немного, наверное, мы недостаточно
сумасшедшие, — и на этом основании Леша полагал, что имеет право со мной
фамильярничать. По временам я начинал жалеть, что моя мамаша прибилась к породившей
вашего покорного слугу группе генобмена, оставив мне замечательное имя, из-за
которой приходилось терпеть Лешину бесцеремонную и невинную подлость.
— Привет. — Я демонстративно подключился к лосу, показывая, что не
желаю с ним болтать.
— Слушай, тебе такая блондинка звонила! — жизнерадостно сообщил
Межавилк, руками показывая, какая именно блондинка. Я лихорадочно пытался
перебрать в памяти всех знакомых блондинок (не так и много с тех пор, как мода
на них в очередной раз схлынула). Кто же мог мне звонить в рабочее время?
— Оставила адрес, — добавил Леша. — Познакомь, а?
Я чуть не ответил: "Да, как только вспомню, кто это". Адрес не
говорил мне абсолютно ничего, но я позвонил — на всякий случай.
Оказалось, что звонила мне та самая Алиса Релер.
— Добрый день, офицер! — жизнерадостно приветствовала меня она.
Для меня это был, несмотря на восьмой час утра по среднелунному времени,
скорее поздний вечер, к тому же не слишком добрый, но я не стал спорить.
— Вы, кажется, обещали позаниматься со мной? — заметила миз Релер
полувопросительно, когда я не ответил.
— А…
Я уже и забыть успел о невовремя сделанном предложении. Пришлось пообещать,
что встречусь с ней сегодня в зале, в девять часов вечера. Заниматься мне
совершенно не хотелось, но слово — не воробей, дал — беги... э-э, то есть
крепись. Тем более, что в определенном смысле она мне помогла — за время нашей
беседы Леша потерял ко мне интерес и отошел.
Я подключился к лосу и вызвал Вилли. То, что в то же самое время он
проводил с десяток допросов и трепался с полутора десятками пентов, лосенка не
беспокоило. Во многих отношениях сьюды совершеннее людей — точно слепцы,
развившие неимоверно тонкий слух или сверхьестественное осязание.
— Что опять? — бросил он недружелюбно. Странно, но сьюд-подделки
эмоций меня не раздражают, как бесят, например, неуклюжие попытки слэннеров
изобразить дружелюбие или приязнь. Наверное, я просто более снисходителен к
псевдоразумам, изначально лишенным эмоций, чем к выгоревшим наркам.
— Да вот, пришел, — ответил я не менее неубедительной враждебностью. —
Решил поискать тихое местечко, чтобы почитать плоды твоих исканий.
Вилли отложил свою мамочку и почесался как следует, копытом — виртуальная
шерсть так и полетела.
— Не советую, — отрезал он.
Я чуть не сел. С каких пор псевдоинтеллекты, эти уподобленные личностям
агломераты программного кода, дают людям советы?
— Официальное предупреждение, — пояснил Вилли. — Интерес к
деятельности Колониальной службы может считаться вмешательством. Последствия…
ну, ты понял.
Я понял. За вмешательство в дела Службы расходуют с такой же легкостью, как
я давеча перебил горло Танкреду. Правда, как можно приложить “парадокс
наблюдателя” к политике, я представлял себе с трудом, но разбираться с
колониальными файлами там, где эти файлы могут стать достоянием общественности,
мне разом расхотелось (и слава всем лунным богам!). Так что я двинулся домой с
намерением отдохнуть и расслабиться
.
Полчаса медитации с расслабляющими мушками — и мысли мои пришли в порядок.
Оставалось привести в порядок тело. Забравшись в кабину, я раздумывал минуту,
включать ли ультразвук, но решил обойтись ионным душем.
Инфор зазвонил, как водится, в самый неподходящий момент — за последние
двое суток у меня была масса случаев привыкнуть, так что я даже удивился не
очень. Просто выскочил из душевой, судорожно напялил агрегат на голову и
включил прием. Перед глазами у меня замаячил призрак групаря, судя по меткам —
из дома Л'авери.
— У меня для вас неприятные новости, офицер Макферсон, — проговорил он
медленно и подчеркнуто внятно. — Хакер Яго Лаура, местонахождением которого вы
интересовались не столь давно, найден окончательно мертвым в собственной
квартире.
В той дыре, где обитал в последнее время, перевел я для себя.
— Охрана нашего дома ведет расследование, — продолжил групарь. — Но
меня попросили предложить вам сотрудничество. Возможно, вы поможете нам найти
убийцу — или доказать, что имел место банальный суицид. Никому не позволено
безнаказанно убивать наших работников.
— Я согласен, — ответил я немедленно. — Сбрасывайте адрес, сейчас
буду.
Групарь кивнул и отключился. Из полураскрытой двери душевой тянуло ионным
холодком, и, хотя в лунных коридорах температура постоянна, меня пробрала
дрожь.
Значит, Яго Лаура мертв. Мертв окончательно, без надежды на восстановление.
На следующий день после того, как пустил на рынок слух, что Доминиону угрожает
некая опасность. Как хотите, а я в такие совпадения не верю, хоть режьте меня
бритвой Оккама.
Наспех обтершись салфеткой и отключив ионатор (слишком хорошо помню, что
случилось, когда я вылетел из дома, оставив приборчик включенным — потом
пришлось все обои заново выращивать), я отправился по адресу, полученному от
Л'авери.
Местечко покойный хакер подобрал себе еще то. Глюколовня была бы для
подобного типа самым подходящим обиталищем, но он нашел себе берлогу еще лучше
— отводку от переходника между дальними куполами Глюков и энергостанцией, на
границе с Луна-Голдвин-Майер. Каналы вентиляции работали тут из рук вон плохо —
то есть не просто плохо, а почти совсем не работали; в углах скапливалась пыль,
висела в воздухе, сушила горло. Впрочем, хакеры презрением к мирским удобствам
напоминают отшельников. Что до подобных низких материй тем, кто обитает в
горних сферах?
Встретил меня совсем еще молодой парень... Да. Молодец Миша. Самому-то,
чай, за сотню стукнуло, да? Но групарь был совсем сопливый, даже для меня —
какое там двадцать, я не удивился бы, узнав, что ему пятнадцать! Однако ходил
он профессионально — легко, быстро, тихо и мягко. Одного этого хватило, чтобы
вызвать мое уважение.
— Бьено, — поздоровался он небрежно. — Вы — офицер Макферсон?
— Бьено. А с кем имею? — поинтересовался я, запоздало сообразив, что
групарь так и не представился.
— Лейтенант Хиль Перес де Лара.
Неплохо. Чины в группах свои, и лейтенант среди них — один из высших.
Интересно, за что такая честь?
— Мне доложили, что вы искали Яго Лауру.
— Да. Более того, это не пустой каприз.
Лейтенант усмехнулся, обнажив стальные зубы — зрелище блистательное в
прямом смысле.
— Что ж, поделимся данными, — произнес он, ведя меня к распоротым
дверям хакерской хибары. — Вы расскажете, что знаете, а я — что тут случилось.
— А, может, наоборот? — закинул я удочку. — Знаете, как-то убийство,
мне кажется, поважнее...
— Не надо разыгрывать передо мной святую невинность. — На мгновение
мне померещилось, что лейтенанту не двадцать лет, а все пятьдесят. — Я не знаю
подробностей, но у меня создалось впечатление, что смерть нашего работника —
всего лишь эпизод в расследуемом вами крупном деле. Буду откровенен. Нас
интересует, что привело его к смерти. Если полиция намеревается затронуть
интересы Дома, мы будем действовать соответственно. — У меня мурашки побежали
по коже при мысли о том, что может сделать со мной этот милый мальчик, если, не
дай Бог, или Кришна, или кто там еще наверху сидит, ему взбредет в голову, что
я ущемил ненароком "интересы" его "дома". Кстати же на
заметку: слишком он правильно разговаривает для групаря. — Если мы сможем
извлечь из ситуации пользу, мы вам поможем. Если ни то, и ни другое, мы
ограничимся сотрудничеством в раскрытии этого убийства.
— Проблема в том, что я сам не знаю, замешаны вы в этом деле, или нет,
— признался я. — Дом Л'авери, сколько я помню, центровыми не занимается... по
религиозным соображениям?
— Именно, — сурово ответил юноша. Я не стал уточнять. Вера — это личное
дело каждого.
— Значит, скорее всего, вы тут не при чем, — заключил я. Интересно, а
центровые-то — при чем? Или отбрасываем бритву Оккама и начинаем отращивать
бороду из гипотез? — Видите ли, если говорить вкратце, сегодня утром от одного
стервятника...
— Битхантера, — педантично поправил лейтенант.
Замечательно. Меня будет учить русскому языку полуграмотный групарь.
— ...Я получил пакет данных о карантинных куполах. Среди прочего
мусора я наткнулся на сообщение покойного Лауры о том, что Земле грозит катастрофа.
Степень достоверности у этой байки оказалась неожиданно большая. Я решил
проверить. Остальное вы знаете.
— Очень может быть, что мы зря вас вызвали. Не уверен, что между этим
бредом и смертью Лауры есть связь. — Лейтенант подумал и добавил: — Но не
уверен, и что ее нет.
Чем-то этот парень напоминал мне Маркоса — наверное, склонностью к
нездоровому словоблудию.
— А я сейчас вообще ни в чем не уверен, — ощерился я.
— Ну, один неоспоримый факт все же есть, — поправил меня лейтенант. —
Яго Лаура мертв окончательной смертью. И притом очень неприятной. Кто-то
встретился с ним
по ту сторону
и
пробил бедняге мозги звуковым лучом. Сделал ему из мозгов кисель.
Я зримо представил себе описанную картину, и мне сделалось дурно. Итак,
хакер убит на той стороне — в полете, в вирте, в ирреальности, в том
киберпространстве, которое для многих обитателей Луны по большей части
вытесняет реальное. Значит, кто-то его выследил
там;
настиг и опробовал на нем резонант-пакет.
— Хотите осмотреть место? — предложил групарь. Я не хотел, но
согласиться пришлось; взялся за гуж — не говори, что не дюж...
Комнатушка напомнила мне кинематографический склеп — как размером и формой,
так и общим настроением. На полу валялись какие-то мелкие интелтронные блоки, в
углу — матрас, на матрасе — брошенный инжектор, во флаконе плещется прозрачная
жидкость. На стене — здоровое навесное окно; я глянул в него и содрогнулся. А
посреди комнаты громоздилось сооружение из гнутых металлических планок и кусков
мягкого пластика. Похоже, Лаура решил сварганить себе полетное ложе, как у
серьезных компарей, но остановился, не доведя дело до логического конца. Под
ложем лежали в относительном подобии порядка хакерские инструменты: четыре
компа, сенс-трансформер, тридрайв — а на ложе... на ложе покоился труп Яго
Лауры, по-прежнему облаченный в полетный костюм, непристойно обтягивающий
бренное тело гермафродита.
— Врач был, конечно? — задал я риторический вопрос.
— Да, — лейтенант кивнул. — Тело мы оставили до вашего прибытия. Все
предметы лежат там, где мы их нашли.
Я по-хозяйски осмотрел комнату... ничего. Лейтенант прав, убийство
совершено
с той стороны
. И это никак
уж не банальный суицид. Только мазохист может избрать для собственной смерти
столь мучительный способ. А судя по картинкам в окне и кое-каким мелочам,
найденным мною при беглом осмотре, Яго Лаура был(а?) кем угодно, но не
мазохистом.
С той стороны зеркального стекла... Когда-то криминалисты напрочь отрицали
возможность подобного убийства. Жизнь, как это ей свойственно, напомнила
криминалистам, что на свете нет ничего невозможного.
Вполне реально установить на входе в систему ловушку, которая выдаст
звуковой удар при попытке уйти в полет с данного терминала. И риска поймать не
ту птичку почти нет — кто другой может пользоваться инфором полусумасшедшего
(иных не бывает) хакера?
Интересно... А не стоит ли мне принять кое-какие меры предосторожности? Сам
я на месте убийцы поставил бы одноразовую ловушку, но по ее остаткам — а следы
не могут не сохраниться, такова физическая природа интелтронных сетей — вполне
возможно проследить создателя смертоносного приспособления. Значит, звуковой
капкан может оказаться и постоянным. Так что пользоваться терминалом самого
Лауры опасно. А моим инфором — безопасно? Или поостеречься?
Мне почему-то казалось, что связь между бредовыми заявлениями Лауры и его
страшной смертью совершенно прямая. А, раз так, то и всем, кто успел
прислушаться к словам комп-пирата, грозит опасность. Мне, любимому, в том
числе.
— Нет ли у вас личного терминала? — обратился я к лейтенанту. Тот, к
моему удивлению, не стал спрашивать, почему я не хочу пользоваться собственным
инфором, а просто подал контакт-шлем.
Я решительно натянул устройство, похожее на средневековую сетку для волос,
усыпанную самоцветами непрямых контактов, и — с богом, помолясь — скользнул в
междуосье.
Хорошая техника у наших групарей. Снимать терминал с мертвеца казалось мне
кощунством, а полет в обычном инфоре — это и не полет вовсе, а нечто,
напоминающее движение в кабинке транспортера. Контакты считывали импульсы в
чувствительных и моторных зонах мозга прямо через кость и скальп, и передавали
информацию туда же. Разбогатею — обязательно себе заведу такой же.
Вокруг топорщились немыслимыми изгибами вакуумных станций уродливые
конструкции, собранные из многоцветных кубиков; загляни в любой, и ты увидишь
бесконечность фрактала, завораживающую, манящую в непредставимую глубину. Меня
несло туда, где таился нужный мне блок, один из многочисленных выходов в
реальность, принадлежавший Яго Лауре. Вряд ли ловушка, если она существует, приспособлена
к атаке изнутри загранья.
Жаль, что не в своем я инфоре. Хранятся у меня в нем кое-какие штучки,
которые тут очень бы пригодились — вроде зажигательных бомб. Зажигательных
здесь
, не в реальности. Там, по
человеческую сторону, их называют вирусами ограниченного действия — но это для
тех, кто не видел, как горят и плавятся перекрестные ссылки. Придется
обходиться подручными средствами.
Чутье и искристо-голубой демон поиска ведут меня к нужному месту,
неотличимому на первый взгляд от мириадов прочих дисков темного стекла,
испещрявших подсвеченную изнутри радужную махину, которую называли нередко — с
двойным смыслом — обратной стороной Луны. Ловушка приняла вид легкой дымки,
куполом накрывавшей диск. Я осторожно прикасаюсь к хрупким на вид волоконцам
манипулятором. Ничего. Мои импульсы проходят через них, как сквозь туман. Тяну
обратно — не тут-то было! Держит, не отпускает серая паутинка. Односторонняя
проницаемость, сигналы, идущие снаружи, включают ловушку, а исходящие с этой
стороны — проходят свободно. А на такие пробы паутина не рассчитана, вот и
вязнут в ней мои информационные манипуляторы. Потянешь чуть сильнее, и
порвется, захлопнув страшный капкан.
— Con helm verbal input translate active code actplace object...
Комречь сыпется из меня стальными шариками под медленный танец
общедоступных мудр. Я плету саламандру — кибердемона, который сможет прожечь
дыру в ловушке. Дальше будет проще.
Пространство перед моим лицом сминается, течет, и с последним словом
заклятия из разрыва выплывает миниатюрная шаровая молния. Легким толчком я
посылаю ее в туман. Вспышка... и порванный узор нитей сам по себе истаивает в
пространстве. Жаль. Поначалу я собирался смотать эти ниточки и посмотреть, кто
же их прял. Ну ладно, сделанного не воротишь.
Заглядываю в темное зеркало. Меня оно, как и ожидалось, не отражает. Зато
плывут, колыхаясь, какие-то разветвленные битстринги, похожие на пучки
водорослей в аквариуме. Даю команду на вычленяющую запись — потом разберемся...
Э, нет. Слишком много я всего нагрузил за последние сутки. Почитаю прямо тут,
не выходя из загранья.
И еще одно меня волнует. Не клубится ли такой же дымок над моим собственным
инфором? Ловушка, конечно, любительская, но безумно надежная, снять ее возможно
только с
этой
стороны, войдя в
междуосье с другого терминала. Или у меня паранойя... Стоп!
Если я не ошибаюсь, главная цель этих ловушек вовсе не в том, чтобы убить
меня и несчастного двуполого хакера. Они не дают воспользоваться информацией,
скрытой в наших терминалах. Кому угодно — любой, вошедший в систему через
перекрытые ходы, окажется хладным трупом с перегретыми мозгами. Рассчитано,
само собой, на представителей интеллектуальных меньшинств. Будь у меня костюм,
я и на чужом инфоре влезу в любой банк данных. Но, с другой стороны,
большинство лунарей никогда в жизни не выходило из глоса.
Не стоит мучиться и гадать — проще проверить. Я поворачиваюсь, чтобы ввести
новый адрес, и только теперь понимаю, какого свалял дурака.
Тонкая струйка дыма от сгоревшей ловушки уходит в темноту, в провалы между
хрустальными глыбами массивов и локальных операционных систем... а оттуда,
безошибочно почуяв запах электромагнитных импульсов, надвигается на меня
ужасающее нечто.
Разноцветное стекло осыпается миллионом переливающихся осколков, рушится
замок из кубиков. Что-то темное и одновременно лопающееся от скрытого света
мчится ко мне, разнося по дороге в клочья саму ткань загранья, нарушая
ирреальность, не-сущность виртуального мира. Я рефлекторно отбрасываю свое
сознание за грань, оказываюсь в комнате с мертвецом, срываю с себя
сетку-шлем... и невыносимая боль ударяет по ушам. Я перегибаюсь пополам,
пытаясь дотянуться до валяющегося на полу шлема
,
плещущего в меня лернейским ядом, но
рука не достигает гладкого пластика, я спеленут болью, и выбраться нет сил...
Негромкий хлопок на секунду оглушил меня, вспыхнул красноватый огонь, и на
месте шлема расплылась мутная кипящая лужа, быстро застывая по краям.
Я перевел взгляд на лейтенанта. Тот весело усмехнулся и убрал бластер.
— Знаете, лейтенант, — прохрипел я, — я вам сделаю подарок. Я не стану
вас привлекать за ношение запрещенного оружия.
И мы оба немного истерически расхохотались.
Обнаружилось, что в междуосье я проторчал почти час. Таков один из побочных
эффектов вирта — искажение субьективного времени. Когда-то, на заре нашей эры
думали, что в ирреальности время должно растягиваться ("вся жизнь за пять
минут"). Оказалось совершенно наоборот. Несколько часов веселеньких
вирт-развлечений могут свободно обернуться парой суток в реальной жизни.
О своих впечатлениях лейтенанту я рассказал кратко, в подробности не
вдаваясь. Тот выслушал, не перебивая, покивал.
— Вам не кажется, будто в этом деле есть нечто странное? — спросил он.
— Кажется, — согласился я. — Вся история с карантином дурно пахнет.
Теперь убивают хакера, который пустил дурацкий слушок. Ставят ловушку на парня,
которого слушок заинтересовал — меня то есть. Бред.
— Не бред, — возразил лейтенант. — Я проанализировал плотности
вероятностей.
Я непонимающе посмотрел на него; он, улыбаясь, постучал себя по темени. Еще
один аугмент!
— И каков результат?
— Скорее всего, события последних двух суток составляют
последовательность. Округленно — семьдесят три процента. В том числе и
покушение на вас.
Весело, как марш в морге.
— Что делать намерены?
— Полагаю, что наши пути совпадают. — Хиль оглянулся, будто ожидал
увидеть в порно-окне нечто новенькое. — Так что я от имени Л'авери предлагаю
вам сотрудничество.
— Хо-орошо, — протянул я в тщетной попытке протянуть время. Решайся,
пент! — Согласен.
— Тогда позвольте откланяться. — Лейтенант действительно откланялся на
манер не дуэйнсиан даже, а испанских грандов — шляпой помахал бы, будь у него
шляпа.
— А как мы с вами встретимся-то? Я, знаете, немножко опасаюсь пока
инфор одевать...
— Я вас найду, — пообещал он и вышел. Уже из-за двери донеслось: — О
теле не волнуйтесь — наши уберут.
У меня и без трупа хватало поводов для волнения. Я только что оставил
групаря без очень дорогого шлема, сам едва не погиб, и все еще не мог понять —
почему и ради чего затеяна вся эта катавасия. Только что сложившаяся версия о
контрабанде центровых чипов разлеталась в пыль. Я по роду службы прекрасно
знаю, какие деньги крутятся в этом бизнесе. Большие по обывательским меркам...
но не настолько, чтобы тратить их в бессмысленной охоте на хакеров и пентов.
А неприятнее всего было то, что я всерьез опасался теперь вообще выходить в
киберпространство. Если я успел засветиться, смертельные ловушки станут
поджидать меня за каждым углом. Резонансные пакеты, взбивающие серое вещество в
пену — не единственный способ убить человека через ирреальность. Я встречал
парней, хладнокровно лепивших себе по сорок стим-мушек на сонную артерию или
резавших вены только потому, что они случайно залезли на по тому адресу. Мне
доводилось слышать о людях, просто перестававших дышать в полете, а патанатомы
не находили и следа зловредных репрограмм.
А пуще того меня тревожило, что я опять не смогу добраться в ближайшее
время до материалов, с электронным терпением ожидающих меня в сеточке осмиевых
кластеров. Я опаздывал на занятия мордобойством с длинноногой блондинкой.
Придя в зал — по случаю неурочного времени пустой и тихий, похожий в
зеленом полусвете на большой заросший аквариум — я обнаружил, что миз Релер
меня уже ждет, и, похоже, нервничает. Удивительные вещи творятся порой на белом
свете. Бывает, что женщины не опаздывают!
— Добрый день! — приветствовал я ее.
— Скорее добрый вечер, — меланхолически поправила она.
— На Луне время не имеет особого значения, — напомнил я. — Не
забывайте, циклы слишком длинны, чтобы оказывать существенное влияние на жизнь
лунарей. Мы поддерживаем счет времени по вращению Луны только ради...
— Чувства собственной независимости? — закончила девушка за меня.
— Примерно. А живем кому как удобно, — усмехнулся я. — Суточные ритмы
у большинства лунарей сбиты безнадежно... Так что, начнем?
— Начнем. — Девушка приняла нечто, изображавшее, по ее мнению, боевую
стойку.
— Нет, нет, все неправильно! — замахал я руками. — Стойте спокойно.
Что вы мне тут изображаете десятый дан?.. И вообще пойдите, переоденьтесь сначала.
Сам я тоже отправился в кабинку, сменил форменные шорты на традиционные
тренировочные штаны, потом включил с пульта дневное освещение. Сходство с
аквариумом, правда, не исчезло; в окнах плавали рыбки, чья окраска отрицала
любую возможность естественного происхождения.
Миз Релер переодевалась долго; я успел проделать на пробу пару ката и
обратить внимание на любопытную деталь — сейчас ее присутствие отнюдь не
вызывало во мне приступов судорожного обожания. Похоже, при нашей первой
встрече она то ли обмазалась феромонными духами с макушки до пят, хотя
специфического душка я тогда не уловил, то ли... Есть такая придумка,
называется
“
гейша-чип”, разновидность аугмента, заставляющее женщину
любым движением подавать подсознательно воспринимаемые сигналы — “я желанна”,
“я доступна” и тому подобное, детский сад нейромышечного программирования.
Шлюхи часто пользуются подобными — эффективная штука, и недорогая. Но я не
слышал, чтобы их делали отключаемыми.
— Вы заснули? — донеслось до меня.
Я обернулся.... и придержал кадык, чтобы не икнуть. Судя по всему, передо
мною находился один из тех редких экземпляров женского рода, которым пластургия
не требуется. К тому же миз Релер решила, очевидно, что в зале жарковато, и
предпочла обойтись тем, что стыдливо именуется "минимумом" — то есть
тремя наклейками на стратегически важные зоны, общей площадью чуть поболе
ладони. Реакцию свою на женские формы я уже научился подавлять (к сожалению,
исключительно на время занятий), но, клянусь, покраснел настолько, что это
заметила даже моя предполагаемая ученица.
— Ничуть, — промямлил я, усилием воли беря себя в руки.
— Так, может быть, все же начнем занятия?
Следующие полчаса я показывал и рассказывал, как вывести человека из строя,
не нанося жестоких увечий. Процесс этот на Луне имеет свою специфику. Низкое
тяготение не позволяет добиться желаемого результата простым ударом нападающим
об пол, как на Земле. Приходится, наоборот, поддерживать избиваемого, чтобы тот
не упал, потому что лежащий враг имеет неприятную привычку хватать за лодыжки,
а это сковывает движения.
Наконец я остановился и утер со лба трудовой пот.
— Нет, — заявил я, — так дело не пойдет. Выключите аугмент.
— Откуда вы знаете?..
— Каждый раз вы повторяете движения с абсолютной точностью. И это вам
очень мешает. Достаточно чуть сместить центр равновесия, и ваша защита идет псу
под хвост. Такие фокусы только для акробатов и хороши.
— Л-ладно, — пробормотала она. — Выключу.
Мне показалось, что я смутил ее. Женская логика напоминает мне генератор
случайных чисел. Стоять передо мной в голом виде Алиса может, а вот упоминание
о моторных чипах над прецентральной извилиной вгоняет ее в краску, причем даже
не мило-розовую, а синевато-бледную.
По отключении аугмента оказалось, что ученица мне попалась на редкость
смышленая. К концу занятия мне уже приходилось изрядно потеть, чтобы не пасть
жертвой собственного обучения. Мышцы ее, еще помнящие шестикратное земное
тяготение, вполне могли поспорить с моими — а меня даже при лютой нелюбви
трудно назвать хлюпиком — ну а приемы она и без интелтроники усваивала на лету.
Мы позанимались еще с час, после чего как-то синхронно хлопнулись на скамейку.
— Послушайте, — лениво поинтересовался я, глядя в потолок, — а зачем
вы эмигрировали?
— Простите? — У Алисы хватило сил обернуться ко мне.
— Вы попали на Луну туристкой, — объяснил я. — Значит, деньги водятся.
Тогда зачем остались? Если хотели уехать — Служба была бы в восторге.
— Служба — может быть, — рассеянно отозвалась Алиса. — А вот дядя Ной
меня бы нипочем не отпустил... навсегда.
— Угу.
И правда — что может быть проще? Выклянчить у старого и совсем не бедного
дяди туристский билетик, да еще в такое место, где нормальные люди обычно не
остаются, а, попав на место, совершить поворот оверкиль... или оверштаг... или
как это там называется. Полагаю, что даже Ною Релеру несколько затруднительно
будет вытащить любимую племянницу с Луны. Очень логично. Только я почему-то все
равно ни на грош не верил в эту версию.
— Жалко, — заметил я. — А мне-то мечталось, воспользовавшись
знакомством, поболтать с вашим дядей...
— Вряд ли он рассказал бы вам что-нибудь интересное, — фыркнула Алиса.
— Оч-чень замкнутый старик.
— А-а... — разочарованно протянул я.
Не знаю, чего я ждал. Мы посидели еще немного, потом я распрощался,
поспешно принял душ и заторопился домой. Алисе, видимо, спешить было некуда —
когда я уходил, она еще плескалась в соседней кабинке, напевая без слов
старый-престарый блюз, такой древний, что я не помнил даже, как он называется.
Дивному голосу я не удивился, но вот аугментов для музыкального слуха, кажется,
еще не придумали. Если только дядя Релер не сварганил один специально для
любимой племянницы. Матово-зеленый пластик двери позволил мне разглядеть
смутные контуры тела. Почему-то это казалось более возбуждающим, чем наши
занятия. Я пошипел и убрался.
И только в коридоре я понял, что мне показалось таким странным. Когда я
застал Алису Релер нервно прохаживающейся в тренировочном зале, ни одно ее
движение не выдавало в ней землянку-имми. Она шла, как лунарка, прирожденная,
потомственная. И на аугмент это не свалить — моточипы воспроизводят только
повторяющиеся, монотонные движения.
Однако об этом я решил подумать утром, когда проснусь. Пока мне хотелось
только одного — завалиться набок и продрыхнуть до самого утра (что я и сделал).
А назавтра я почти забыл о такой маленькой, почти незаметной детали, всего лишь
очередной несуразице в непрерывном потоке бреда, заполнившего лунные коридоры.
Глава
5. Репрограмма
Проснувшись, я обнаружил, что настроение мое со вчерашнего дня не только не
поднялось, как я в тайне рассчитывал, но даже упало куда-то к лунному ядру.
Сольвейг спала, чуть посапывая и беспокойно ворочаясь на интель-матрасе. Я
походил тихонько по дому, перебирая ее безумно дорогие безделушки, коллекцию
оригинальных артефактов — может, мусора Предтеч, а может, летописей их взлета и
неизбежного падения. Я повертел в пальцах одну из них, наслаждаясь прохладной
глубиной
поверхности, и внутри, под стеклянистой пленкой, заиграли
геометрические узоры, зеленые и оливковые.
Кроме этой коллекции (предмета глубокой зависти всех лунарей, неразумно
выбравших себе то же хобби), у Сольвейг почти не было личных вещей. Я как-то
сживаюсь с предметами, среди которых провожу время, они становятся мне вроде
приятелей — а Сольвейг проходит мимо них. Я знаю примерно, что случилось с ней
на Земле, что именно оставило в ее сознании это отчуждение, а на теле —
странные, несводимые пластургией шрамы, но никогда не расспрашивал подробнее —
уж настолько-то у меня хватает такта. Странно уже то, что мы смогли сдружиться,
хотя большинство встречных вызывает в ней не больше эмоций, чем шорты не по
размеру. И уж, во всяком случае, мы остались сожителями, а не любовниками.
Возможно, Сольвейг не разучилась любить, но
желать
она неспособна, и, как утверждают гипнурги, навсегда. Иногда мне ее почти жаль.
Работать не хотелось, накатила хандра. Я заварил себе растворимого чая,
выхлебал, не ощущая вкуса, открыл пакет с псевдокотлетами, соорудил пару
бутербродов, съел — тоже не чувствуя вкуса. На Луне столько кришнаитов, что
настоящего мяса днем с огнем не сыщешь — все, что есть, импортируют с Земли;
еще немного выращивают уикканцы для собственного употребления,
сколько вырастили,
столько и скушали. Пробавляемся искусственным. Впрочем, мне доводилось
пробовать мясо, и, доложу вам, не нашел особой разницы. Зато не оскорбляет
ничьих религиозных чувств.
Находятся ублюдки, которые утверждают, что не могут обходиться без мяса, и,
надо признаться, эти типы находят самые странные способы удовлетворить свою
страсть. Иногда их называют "упырями", хотя это заставляет путать их
с репрограммерами. Они тоже находятся в моей пентовской компетенции. По
счастью, подобных уродов не так много.
Подумав, я рискнул все же запустить стационарный терминал, но в глос не
полез, а только скачал на инфор последнюю рассылку новостей, чтобы посмотреть,
покуда бутерброды не кончились.
Диктор неопределенной, по последней земной моде, половой принадлежности
объявляло результаты вселунного чемпионата по шахматам. На первом месте, как и
ожидалось, Гуэмбей. Что ж, опять Эстевану не повезло, хоть и прокатится на нем
шеф за очередной провал — позорит, дескать, честь полиции. Я и сам поигрываю —
немного
,
по-любительски; так что понимаю, в чем у Эстевана
загвоздка. Он шахматист хороший, умелый, но против таких искусников, как Халид
Гуэмбей, ему не устоять. Самородок; ходит упорный слух, что он на спор играл с
чемпионом Луны среди сьюд пять партий, и свел матч вничью.
Спортивные новости кончились, пошел новый блок — в этот раз криминальный.
Опять контрабандисты (сколько можно!..); на Земле совершено злодейское убийство
(нате вам! Ну и лексика у этих шакалов пера): найден труп известного ученого,
специалиста-интелтроника Ноя Релера...
Вот тут я разом проснулся.
Тело Релера нашли в канале, недалеко от дома ученого. Смерть наступила в
результате удара электрическим током — Релер оборудовал в доме лабораторию, и
найти провод высокого напряжения там не проблема. (Но почему такое странное
орудие? Метки тока сохраняются долго, а те же НДЛ невозможно обнаружить уже
через два-три часа после введения). Предположение полиции: убийство без заранее
обдуманного намерения, совершено предположительно от пяти до семи дней назад.
Подозреваемых — нет. Свидетелей — нет. Мотивов убийства тоже нет. Родственников
у Ноя Релера не было, детей — тем более: убежденный неумножитель.
Все странче и странче. А девица, которую я не далее, как вчера подковывал
на предмет самообороны — тень отца Гамлета? Или идентификатор у нее поддельный?
Да такой поддельный, что его полицейские сенсоры не раскусили? И главное — зачем
кому-то на Луне взбредет в голову подделываться под племянницу ученой шишки из
МТЦ? На Земле — понятно, воспользоваться известной фамилией (правда, там такие
подделки не проходят). А тут?
Или миз Релер, красавица Элис сама его и отправила на тот свет, а потом
сбежала на Луну, от хваткого земного правосудия? Тьфу, что только в голову не
взбредет! Как-то не вязался прелестный образ эмигрантки с картиной преступления
— волочить за собой тяжелый, между прочим, высоковольтный кабель и долго,
сладострастно тыкать им уже давно неживой, но все еще гальванически дергающийся
труп любимого дяди... Хотя сколько раз наименее вероятные на первый
взгляд версии
оказывались реальностью?
Заверещал терминал. Я метнулся к нему, срывая инфор, бросил, подавившись:
"Прием!". После вчерашних событий я готов был к любым неприятностям.
В углу проявилось изображение. Вначале запорхали птички, потом из стены
вынырнул совершенно незнакомый плечистый мужик, по плечам его стекали блики.
— Добрый день, — осторожно произнес я, не зная, как реагировать на
неожиданное вторжение.
— Здравствуй-здравствуй, Миша! — радушно улыбнулся мужик. — Не
признал?
Черты лица его поплыли, искажаясь, словно кто-то быстро-быстро перелепливал
изнутри маску из мягкой резины. Актерские мимплантаты в действии.
— Рими?! — Я хлопнул по стене, создавая между собой и спящей Сольвейг
невидимую прослойку уплотненного воздуха. Не разбудить бы бедную, покуда мы тут
базарим. — Новая роль?
— Ну а как же! — Рими явно гордился собой. Каждый раз я ловлюсь на эту
удочку. Рими (для публики — знаменитый Энрике Эчеварра Гомес: "О, Энрике
Эчеварра! Это великий артист!") меняет лица вместе с ролями, и признать
его можно только по голосу. Он и прозвище-то получил по неразборчивости — в
юные годы пытался подвизаться даже на женских ролях. К сожалению, в роли Рими
Эстель он не преуспел. Но полную трансформацию у него не хватило то ли духу, то
ли средств, и в некоторых полуоткровенных сценах внимательный зритель мог
отчетливо различить его отнюдь не женское достоинство. Теперь он стал известен,
его приглашают наперебой самые именитые постановщики, но прозвище
"Рими" прилипло к бедняге намертво.
— Кого теперь представляем? — Я и не спрашивая мог определить, что
очередная роль Рими относится к разряду романтически-мордобойных:
очаровательная физиономия с ресницами невероятной длины и бугристые
псевдобицепсы.
— Да мудрака одного, — отмахнулся он, — героя-первопроходца
неизведанных миров, чтоб ему пусто было. Очередная поделка на тему мужественной
борьбы с природой этих... диких планет. Какая природа, когда он только и
делает, что баб охмуряет?
— Какой сенс-уровень? — поинтересовался я ради приличия. Я редко
сензую фильмы, особенно квинтельные, с эффектом замещения, а те поделки,
которые принесли Рими славу, вообще без дозы вынести нельзя, но кое-что
приходилось терпеть. Чего не сделаешь ради дружбы.
— Кватро, без замещения.
— Негусто.
— Да знаю, но работать-то надо. Кто бы знал, как мне перетерлось
тратить свой талант на эту нелепую светотень! Ничего, — Рими мечтательно потер
руки, — когда-нибудь я стану постановщиком, и тогда ни одна кукарача...
— Опять та же песня. — Я хмыкнул. — Ты уже который год обещаешься
стать постановщиком. Эффекта — с глюкин нос.
— Ну понимаешь...
— Все понимаю, все, только объясни мне, ради всех богов лунных и
земных, чего тебе надобно от меня в такую рань?
— Какую рань? — удивился Рими. — Хорошо живешь, Миша, если для тебя
девять утра — несусветная рань. Я вот что спросить хотел — у тебя на примете
нет знакомых контрабандистов?
— Есть! — Обрадовался я не столько тому, как вовремя и к месту
пришлась похвальба Джеральда, сколько возможности отправить Рими восвояси.
Хотя... стоит ли его так невежливо посылать? Положа руку на сердце — Миша, ты
сегодня очень хочешь работать? Нет? Ну, так я и думал. Без выхода в вирт
никакой работы все равно не получится, а покуда я не разберусь с возможными
ловушками... кстати, а как я собираюсь это сделать, не заходя в
вирт? Порочный
круг получается. Разве что одолжить у кого-нибудь терминал... ага, у Леши
Межавилка, потому что остальные мои враги вряд ли согласятся. Или
воспользоваться незарегистрированной розеткой. Например, у того же Джеральда.
На все эти раздумья у меня ушло секунды три.
— Есть у меня один парень на примете, — заявил я, не успел Рими
нахмуриться. — Как раз к нему хотел зайти сегодня, ты вовремя успел.
Встретимся?
— Давай. Купол Спилберга — идет?
— Согласен. Через полчаса.
Удобная, право же, штука — транспортер. До любого места Луны... (опять
преувеличиваю — не Луны, а Города) можно добраться не больше, чем за четверть
часа. Поэтому я еще успел оставить для Сольвейг записку у домашнего сьюда —
куда направляюсь и чем там собираюсь заняться.
Купол Спилберга располагался на самой окраине того немножко сумасшедшего
района, который по всему Доминиону известен как Луна-Голдвин-Майер. Нелепое это
название (а, скорее, кличка, потому что существовали и официальное обозначение,
забытое всеми, кроме нескольких сьюд) сохранилось с тех времен, когда фильмы
для Доминиона, который тогда еще не был Доминионом, снимались на Земле, где-то
в Санлосане, который тогда, в свою очередь, не был Санлосаном, а представлял
собой цепочку отдельных городов, тянувшихся вдоль Тихоокеанского побережья
Севамерики. Просто удивительно, каких успехов в многотрудном развлекательном
деле добивались тогда на таком примитивном оборудовании, без пластургии и
полисенса. Соответственно и купола назывались тут не как бог на душу положит, а
по именам великих развлекателей прошлого.
Сегодня в куполе Спилберга порхали бабочки. Многоцветная карусель вертелась
под потолком, образовывала вихри и водопады, оседала на прохожих тающим
конфетти; большая часть этих тварюшек имела голографическое происхождение, но
попадались и настоящие, причем разницу можно было определить, только раздавив
сомнительное насекомое.
Рими сидел, развалясь, на скамейке; ухо его избрала местом отдохновения
бабочка, маленькая и ярко-желтая.
— Пошли, — я не стал присаживаться, — надо и ноги разминать иногда.
Сидячая работа способствует ожирению, а мне вовсе не улыбается стать клоном
шефа.
— Неужели такая спешка? — Рими неохотно поднялся, бабочка неохотно
снялась с места, покружила над нами и улетела.
— Да нет. Этот парень никуда не торопится. — Еще бы Джеральду
торопиться — куда он от своего бара денется? Вот не созвонился я с ним перед
выходом зря. Иду как голый без инфора. А вообще повезло мне; поставь я, как
советовали, интербрейн, ловушка в терминале Яго Лауры мне выжгло бы мозги без
разговоров. А так
— отвертелся Миша, бегает еще.
Еще через пятнадцать минут мы были в "Погребце". Джеральд
сооружал для очередного непосвященного посетителя сложный коктейль, компоненты
которого представляли собой типично лунное произведение: подслащеный и
ароматизированный спирт, крашеный в разные цвета (надеюсь, клиент этого не
знал. Хотя, если знал бы — получил бы настоящий коктейль. Может быть. Если бы
смог расплатиться).
— Привет, Миш, — Бармен помахал мне верхней левой рукой. Нижняя пара
продолжала трудиться над коктейлем. Я невольно восхитился координацией его
движений — мне порой и двумя-то конечностями бывает сложно размахивать.
— Привет. — Я облокотился о стойку. — Я тебе клиента нашел. Если ты
еще не все свои слезки распродал.
Джеральд вручил мужичку на табурете его адскую смесь. Мужичок тут же
присосался к рюмке; на лице его при этом отражалось нелунное блаженство.
— Пошли, поговорим, — сухо предложил бармен.
В подсобке, куда мы набились втроем, по-прежнему стояли коробки с флягами
(их стало заметно меньше). Рими купил остаток, не торгуясь. Зная размах
актерских вечеринок, я прикинул, что запаса ему не хватит и на пару месяцев.
Я с трудом дождался, пока актер уйдет — ящики Джеральд обещал доставить
сам. Мне не терпелось уйти в полет. Пусть я отрезан от своего инфора, но не
сошелся же на нем свет клином!
— Ну, Миша, ты меня просто на тот свет отправишь! — набросился на меня
бармен, едва они с Рими обменялись файлами и нам удалось-таки объединенными
усилиями спровадить упирающегося Эчеварру-Гомеса на съемки. Рими, правда,
божился, что никаких съемок у него на сегодня не назначено, но я почел за благо
с ним не согласиться — актер упорно предлагал с ним выпить. Пару раз я уже имел
несчастье поддаться на его уговоры, и следующий наступит не раньше, чем я
вспомню, что делал
во время предыдущей пьянки, каким образом заработал семь строгих выговоров, и
почему с тех пор групари из дома Торн обходят меня стороной.
— А что? — обиделся я. — Клиент тебе плох?
— Совсем ума лишился — о делах в зале говорить! — Джеральд азартно
жестикулировал всеми четырьмя руками, отчего изрядно напоминал бледного и
усталого Шиву. — А если конфоны? Засечет кто, и я своими запасами на Аверне
торговать буду! А ты — на Миктлане лудл кормить!
— Да кому мы с тобой нужны! — отмахнулся я. — Тоже мне,
подпольщики-контрабандисты. Мне вообще-то опять нужна твоя розетка.
— Я еще после того раза седину не закрасил! — огрызнулся Джеральд. —
Всякий раз ты меня втягиваешь в неприятности...
Впрочем, сопротивлялся он недолго — только ради порядка. Я уломал его не
только дать мне на время костюм (с какой тоской я вспоминал легонький
шлем-сетку групаря из Л’авери, натягивая это резиновое убожество), но и
разрешить мне сохранять кое-какие сведения в его тридисках. Для надежности
Джеральд запер подсобку снаружи, обещав прийти за мной через два часа.
Погружение в вирт всякий раз выглядит по-иному. Похоже на калейдоскоп — не
бывает двух одинаковых полетов. В этот раз напоминало гибель
"Титаника" — я медленно тонул в ледяной шуге, обволакивавшей ступни,
голени, бедра. Каша искрится, переливается, в каждом огоньке жмется холодная
лиловая радуга. Синие сумерки, в которых расплываются массивные туши лосов. И —
будто ледокол проехался по сапфировой мгле, оставив широкую полосу искрошенного
света, холодного, точно лунная ночь. Кто же так торопился? На моих глазах
загранье затягивало рану — обломки смыкались, наливаясь синевой. Если присмотреться,
можно различить шрамы, но пройдет немного времени, и они тоже исчезнут.
Странные дела творятся у нас в ирреальности. Похоже на работу хакера... но
те редко действуют грубой вычислительной мощностью, предпочитая методы более
тонкие. А это... словно пацан-романтик решил поиграть в компьютерного взломщика
на батарее “супер-крэев”.
Пускаю по следу джиннов. Те разбегаются в разные стороны, точно увлекаемые
электронным ветром светлые комочки пуха. Пусть найдут того хитреца, который так
нагло потревожил покой загранья, а я тем временем свяжусь с одним очень важным
человеком.
Как сообщил мне демон-ищейка, лейтенант Хиль Перес де Лара — имя оказалось
совершенно настоящее, официальное, значилось во всех документах; совсем страх
потеряли наши бандиты — жил в куполе Ли. Это кое о чем говорило. Поселиться в
кинорайоне может человек или богатый, или сумасшедший, а скорее всего — и то, и
другое. Об источниках богатства лейтенанта я имел представление — Дом Л'авери
специализировался на слэнпыли, пситропах, а попутно и на ядах НДЛ. Однако
психом он мне при нашей встрече не показался. Что ж, первое впечатление бывает
обманчиво.
Я застал лейтенанта в вирте. Он ожесточенно и тихо выговаривал одному из
своих подчиненных, завалившему план по сбыту султанбельды, довольно распространенного
пситропа из группы эротических. Зря ты его так, Хиль. С распространением кукол
эти развлечения начали сходить на нет. Зачем долбить себе мозги тропами, когда
достаточно купить или взять напрокат куклу и делай с ней что хочешь. Почти как
с человеком — ну так и глюки пситропные не люди.
Подчиненный сгинул от стыда, и я смог “приблизиться”, чтобы поговорить. На
самом деле я мог и заставить конференц-протокол воспринимать сигналы с моего
адреса, но это означало бы войти без стука.
— Добрый день, офицер. — Тень Хиля протянула мне руку. Я пожал —
ощущение, точно касаешься туго натянутой резины. Дерьмовый костюм.
— И вам того же, — ответил я.
Групарь как-то странно покосился на мое изображение.
— Мне кажется, — поинтересовался он, — или вы звоните не из дома? С
вашим образом что-то...
— Не кажется, — вздохнул я. Терминал Джеральда нравился мне с каждой
секундой все меньше. — Я звоню с незарегистрированной розетки. Что-то опасаюсь
выходить со своего инфора — боюсь, что рванет.
— Правильно боитесь, — неожиданно поддержал меня групарь. — Я пытался
позвонить вам... — Он примолк — видимо, справлялся о чем-то, и изображение
застыло. — ...Сорок две минуты назад. Это стоило мне сьюда-помощника.
Секунду я переваривал эту неожиданную информацию.
— Ловушка?
Групарь кивнул.
— Очень сложная, многослойная. Я спохватился вовремя. Двое наших
лучших хакеров с трудом сумели снять похожую с моего узла связи. Мне очень
повезло — создатель не закончил ее, и не поставил на боевой взвод... думаю,
наши люди его спугнули.
— А больше... — поинтересовался я, восстановив управление языком, —
ничего новенького со вчерашнего вечера?
— По делу Яго Лауры? Совершенно, — серьезно кивнул лейтенант. Все-таки
с чувством юмора у групарей туговато. — Словно кто-то постарался замести все
следы. Или это сделали за него. У меня есть кое-какие подозрения, но...
— Голубцы? — бросил я как можно более небрежно — не самая приятная из
догадок, но очень уж правдоподобная.
— Я бы не удивился, — уклончиво ответил Хиль. Вот же угорь увертливый!
Слова из него не вытянешь.
— Еще варианты?
— Кое-кто из наших конкурентов мог иметь зуб на Яго Лауру, — принялся
перечислять Хиль. — Он мог иметь неизвестные нам долги. Его могли убить по
личным мотивам. — (Если кто-то мараться станет о хакера, дополнил я при себя.)
— Но ни одна из этих версий не объясняет нападения на вас.
— Еще один вариант. Отсутствие связи между двумя покушениями, —
напомнил я.
— Тремя, — уточнил лейтенант. — Вы забыли о выстреле из гаузера.
Сможете отсюда связаться с полицейским лосом?
— Я-то смогу, но при вас Вилли — лосенок наш — говорить не будет.
— Поставьте его на оверрайд, — посоветовал Хиль. Будто знает, что есть
у меня оверрайды на большую часть лунных систем. Припрятаны в надежном месте.
Но пользуюсь я ими с предельной осторожностью. Поймают — дешево отделаюсь, если
просто из пентовки попрут, без права на работу навечно.
— Не стоит. Проще будет мне с вами потом заново связаться. Что вы
хотели узнать?
— Историю Эрнеста Сиграма. Возможно, я смогу ее дополнить.
На этом интригующем заявлении лейтенант и пропал. Я вызвал Вилли. Тот
согласился говорить со мной не раньше, чем я прочел наизусть здоровый кусок из
"Песни о Гайавате" — на отпечатки голоса. Наконец сьюд сменил гнев на
милость.
— Зачем пожаловал? — поинтересовался он, будто и не мурыжил только что
минут пять. Я сделал себе мысленную пометку — когда нынешняя петрушка завянет,
заложить в Вилли побольше разных приветствий, а то уж больно часто он
повторяется.
— Вот что, слушай, — приказал я. — Мне нужен свидетель.
Лосенок выпучил глаза.
— Ты что, на инфор сел? — поинтересовался он.
— Нет, — отрезал я. — Соблюдаю секретность. Согласно личным указаниям
шефа. Так что выполняй приказ. И, прежде чем отсылать — загрузи в память те
досье, что ты для меня готовил.
Вилли козырнул — копытом к рогу. Я фыркнул.
— Досье на Сиграма с семи часов сегодняшнего утра представляет чисто
исторический интерес, — равнодушно заметил он.
— Как так? — Я уже понял, что случилось.
— Посвященный общины Лаланд, жрец Эрнест Сиграм, — тоном опытного
садиста произнес лосенок, — скончался в Госпитале от метаболического истощения.
Правду говоря, будь там побольше спецов, он бы вытянул, но с этим карантином...
Так. Значит, помимо тех пяти сотен имми, что гниют в Отстойнике, мерриллов
карантин убивает и лунарей. Понятно, все врачи в зараженной зоне, оказывают
последнюю помощь, а Госпиталь, дескать, потерпит.
Я резко прервал связь с лосом. Вокруг меня снова плещется синий лед. Джинны
уже ждут меня, нетерпеливо искрясь. Да, конечно, они нашли Того, Кто Наследил.
Он сидит в месте, определяемом координатами... [искрящийся гибрид компаса со
снежинкой].
Я двигаюсь &~, потом $@~ и |\. Где-то вдалеке, но в пределах видимости,
маячит пятиугольная глыба лоса Колониальной службы. Расстояния в вирте
определяются по степени логической связности... но додумать эту мысль я не
успеваю, потому что компас-снежинка как-то вдруг меркнет, я по инерции
сдвигаюсь немного налево от
# и вот !! — то самое, указанное демонами место. И на мой
затылок обрушивается сзади... тишина, темнота, удар, закатывается сознание, как
спутник на низкой орбите...
Джеральд потом рассказывал, что его словно толкнуло что-то — пойти в
подсобку, проверить, что я там вытворяю. Или мне несказанно повезло, или права
была та уикканка, и во мне есть-таки их неведомая Сила. Промедли бармен не пару
минут, а чуть больше, и меня можно было бы сажать в горшок, вместо кактуса —
такую кашу сотворил бы из моих синапсов репрограф. Приветик с фабрики кукол.
Четверка тут же содрал с меня шлем и костюм, вкатил двойную дозу нейюрина,
но очнулся я только минут через пять. Ощущение такое, что меня пропустили через
соковыжималку. Головная боль, кажется, стала постоянной спутницей моих
странствий и скитаний. Нет, Миша, зарекся бы ты устраивать цирк с живыми
конями. Тебя уже второй раз спасает чудо.
— Что случилось? — спросил меня Джеральд, озабоченно потряхивая меня
за плечо.
— Вляпался, — ответил я коротко.
В голове почему-то билась ошалелой мухой одна мысль — как же я теперь
позвоню (Сольвейг, Вилли, Хилю Ларе, Алисе Релер...), когда мне инфор одевать заказано?
Через приоткрытую дверь из бара донеслись шум и резкие голоса. По-видимому,
пьяная дискуссия велась на повышенных тонах.
— П-понабежали, — ругнулся Джеральд. — Устроили столпотворение... Ты
пока тут посиди...
Я хотел было сказать, что бармен, который огорчается наплыву клиентов,
рискует быть разоблаченным как контрабандист, но прежде, чем я успел облечь
эту, довольно сложную для моего серого вещества в его текущем — текучем? —
состоянии мысль в слова, Джеральд уже скрылся за дверью.
Я откинулся на коробки и закрыл глаза. Сейчас бы пиргипнолу часика на
два... а потом бежать к гипнургам и разбираться, не успели ли меня все же
выменять
...
Голоса спорщиков слились в экстатическом крещендо, и вдруг стихли, словно
отрезанные безошибочно узнаваемым свистящим хлопком. Стреляли из бластера.
Еще хлопок.
— Боже, — вырвалось у меня.
Тут не до усталости и не до головной боли. Пора шкуру спасать. Почему-то у
меня не было и тени сомнений — это пришли за мной.
А у меня всего оружия — гуманные блиссеры. Ну... и еще то, что я позволил в
себя запихнуть, когда пришел на работу в полицию.
У каждой репрограммы имеется код запуска — это знают даже дети. Наше
начальство — люди, надо полагать, сентиментальные и хорошо образованные, потому
что ключами полицейских программ служат классические мелодии Серебряного —
двадцатого — века. Определенная логика в этом есть — в наши времена нейритма и
альфа-дэнса такое можно услышать разве что случайно.
В ушах у меня взревели антикварные авиатурбины.
— Flying from Miami Beach BOAC...
Мелодия взорвалась во мне гранатой. Ритм начал тугой пружиной
разворачиваться в моей груди — когда кончится завод, я рухну. Полицейские
блиссеры медленно-медленно выползали из кобур. Время посторонилось, пропуская
меня вперед.
— Didn't get to bed last night...
Я распахнул ставшую враз свинцово-тяжелой дверь. Незваных гостей — четверо:
один громила стоит в дверях, прикрывая остальных, двое с него клонированных —
пытаются трясти Джеральда, последний держит на прицеле двоих посетителей, так
невовремя заглянувших в “Погребец”. Повернуть головы они еще не успели, но
зрачки того, что в дверях, уже выцелили меня. Правда, его сознанию еще
предстоит среагировать на мое появление. Отталкиваю Джеральда, и бармен
начинает неторопливо скользить в сторону наваленных за и под прилавком, чтобы
клиенты не видели, коробок.
— All the way the paper bag was on my knee...
Я не прыгаю, а как бы неспешно поднимаюсь — сильный толчок ногой, взмываю
над полом, отталкиваюсь от прилавка, ступаю на стойку. Главное — не торопиться.
Когда движешься вдесятеро быстрее, чем привык, кажется, что инерция превратила
твои собственные руки-ноги в чугун. Дернешься, и разрыв связок обеспечен. В
полете пинаю одного в висок. Реакции не дожидаюсь — пока еще до громилы дойдет,
что он уже без сознания...
— Man, I had a dreadful flight!
Шаг по стойке, и удар каблуком в челюсть второму — от души, со всей
подстегнутой адреналином силы. Бью с упреждением; под репрограммой я
воспринимаю мир быстрее, чем проходят импульсы по моим нейронам, и программа
сама компенсирует задержку. Уже разворачиваясь, слышу краем уха хруст.
— I’m back in USSR!
Третий начинает поворачиваться ко мне — медленно, плавно, точно красуясь,
пижон несчастный. Он меня еще не видит, сознание успело среагировать только на
стук распахнутой двери. Я аккуратно всадил импульс из блиссера прямо ему в
лицо, и громила начал медленно оседать на пол вслед за сотоварищами.
— You know how lucky you are, boy!
Мимо моего уха пролетает комок плазмы — я успеваю увидеть, как он прожигает
себе дорогу в уплотнившемся воздухе. Свернуть я уже не успеваю, инерция прыжка
бросает меня почти в объятья стрелку. Я отбиваю томительно-медленно
оборачивающийся ко мне раструб, хладнокровно ломаю сжимающую бластер руку и — в
качестве завершающего аккорда — приставив сетчатые трубочки своего гуманного
оружия к переносице громилы, устраиваю ему оргазм всей жизни.
— I’m back in USSR!
Усилием, подобным тому, с каким выходил из свободного полета, я выдрался из
липких объятий репрограммы. Вся схватка заняла три секунды реального времени (и
около полуминуты субъективного из тех двух с половиной, на которые рассчитана
репрограмма; я едва успел покончить с первым куплетом).
Джеральд за эти секунды едва успел выбраться из той груды коробок, куда я
его отшвырнул.
— Ну ты даешь! — прошептал он, озираясь.
Вообще-то основная роль в разгроме бара принадлежала не мне, а тем
четверым, но я предпочел не акцентировать на этом внимание. Блиссер — оружие
гуманное еще и в том смысле, что мебели не портит, так что оплавленные дыры в
переборках лежали целиком на гипотетической совести нападавших. В воздухе вился
бледный дымок, и пахло серой.
Я, едва не промахнувшись, опустился на табурет, умоляюще посмотрел на
Джеральда.
— Слушай, — попросил я, — дай поесть чего-нибудь, а? И свяжи этих
красавцев, пока не очухались.
И вправду красавцы. Те еще амбалы. Туши. Нарастили мышц, как пищебаки
ходячие. Груды мяса без единого грамма мозгов. Кто их только послал-то?
Вот это мне и придется выяснять, притом не залезая в загранье. На то, чтобы
явиться в "Погребец", им потребовалось... Я машинально сложил мудру
текущего времени, и только потом сообразил, что на мне нет инфора. Без
серебристого обруча на голове я ощущал себя — нагим, пришло мне в голову. Более
нагим, чем без штанов, например. Всплыла откуда-то цитата: “Разница между
“нагим” и “голым” — в беззащитности”. Ей-богу, я предпочел бы не проверять эту
максиму на практике.
В конце концов я поинтересовался у Джеральда, когда тот подтаскивал мне
очередную пачку креветочных чипсов из сои, и бармен сверился на сервере бара. Оказалось,
что громилы явились ровно через шесть минут после того, как ко мне возвратился
первый джинн. Вывод: за мной следили через вирт. Вывод: каждая попытка выйти на
оборот
будет кончаться подобной
перестрелкой.
Вывод: работать мне как тому хомбре из ХХ века... как бишь его... Пуаро,
нет?.. Дедуктивным методом. Утешает одно: я на верном пути. Иначе не отдавил бы
столько мозолей.
Встать с табурета я смог только через полчаса упорной и сосредоточенной
жратвы, когда колени перестали противно подкашиваться, а голова —
покруживаться. Джеральду пришлось скормить мне почти все запасы закуски в баре.
Дыры в переборках к этому времени уже
заделали, а нападавших — оттащили в
подсобку, где ими занялся подъехавший по вызову Джеральда Линь, мой коллега.
Линь — это не прозвище, а фамилия; он у нас китаец, настоящий, а не хуацяо в
шестом поколении вроде Сунь Ли-хао, у которого еще дедушка полагал, будто
иероглифы придумал шибко умный декоратор для третьего римейка “Клеопатры”.
Не добившись от плененных громил никакого ответа, Линь попытался
проскенировать их самостоятельно — как и следовало ожидать, с нулевым
результатом. Нападавшие были выменяны так, что любая попытка гипновоздействия
вызывала селективную амнезию на события последних трех дней. Вот так.
Единственное, что удалось установить — все четверо были групарями-наемниками;
пушечное мясо с минимальной аугментацией.
Озлобленный Линь, в свою очередь, вызвал на подмогу пентовских гипнургов —
может, тем удастся пробить блок, — а я, томясь в предвкушении очередного отрицательного
результата (который, против известной приговорки, вовсе не результат), заказал
у Джеральда крепкого кофе с сахаром — терпеть не могу обоих ингредиентов этой
смеси, но в моем нынешнем состоянии только ею силы и поддерживать. Осушил
кружку залпом, морщась и жмурясь, помедитировал секунду в смутной надежде, что
приторный коктейль подстегнет мои ползущие по-черепашьему мысли.
Не помогло. Мысли
как ходили кругом — Меррилл... вирт... лифты... Джованни... карантин...
Лаура... — так и ходят. Наверное, просто не хотят возвращаться к самой
неприятной теме.
Я слеп. Кто не подсел на наркотик киберпространства — не поймет моих мук.
Знаете, человек получает девять десятых всей информации при помощи зрения. А
вот если бы вам пересекли все сенсорные нервы,
кроме
зрительного — представили? Вообразили себя глухим, лишенным
обоняния, осязания, вкуса? Вот вам и десять процентов. То, чего я лишился
вместе с возможностью выхода в ирреальность, было не в пример тоньше, но
аналогия есть.
Большую часть своих дел я распутывал, не вылезая из костюма. Теперь мне
предстоит осваивать новые методы работы. Я ведь теперь не только своим
терминалом не могу пользоваться, но и чужие для меня заказаны. Весь глос
науськан на Мишу Макферсона. Я не могу пользоваться терминалами общего пользования
— будет то же, что и с костюмом Джеральда. Я боюсь пользоваться комсвязью. Я
даже не могу расплатиться биткартой — еще неизвестно, что учудит кред-система в
ответ на мой личный код. Дьявол, да, играя на таком уровне, противник может
просто меня стереть! Попробуй потом докажи, что я — это я, если из датабанков
пропадет каждый бит, по которому меня можно будет опознать!
И что мне остается? Видеосвязь с уличных терминалов — там нет выходов в
глос, только отводки от инфорного сьюда. Свидетель, который должен подготовить
мне Вилли. Деньги? С деньгами проблема. Наличные у нас не в ходу вообще; чай,
не какой-нибудь пасторальный мирок вроде Мундо-дель-Парадизо. А расплачиваюсь я
вживленной биткартой или пластиковым читом, как вчера платила мне перед занятием
Алиса Релер — не суть важно. Операция все равно проходит через ближайший
сетевой узел.
А, чуть не забыл! Еще у меня лучший комп в мире — два кило данного природой
серого вещества. И еще — друзья. Тот, кто устроил мне сладкую жизнь (а я почти
не сомневался в том, что это Меррилл), не учел, что лунари держатся друг за
друга крепко.
— Джеральд, — окликнул я бармена. — Раз уж я начал пользоваться твоим
баром — давай я позвоню от тебя?
Четверка снова окинул взглядом бар — свеженаложенные заплаты еще темнели на
фоне отделочного пластика, — и неохотно кивнул. Руки его продолжали при этом
нервозно протирать стаканы (три одновременно). Я подошел к объему, глубоко
вдохнул, отгоняя страх, вызвал свою квартиру.
— Нет ответа, — прогнусавил мне сьюд.
— Причина? — Псевдоразум видеосети был настолько примитивен, что
воспринимал только прямые приказы.
Пауза. Я прямо слышал, как бесчисленные сьюды глобальной операционной
системы препираются — на кого бы свалить нудную работу?
— Квартира пуста.
Я перезвонил Сольвейг на работу. Через пару минут она проявилась в объеме,
взъерошенная и нетерпеливая.
— Ты где пропадаешь? — с ходу накинулась она на меня.
Я коротко объяснил, где, а заодно — почему.
— Так вот, я тебя могу обрадовать! — Голос Сольвейг звенел металлом. —
Ты в отпуске.
— Очнись! — возмутился я. — Какой отпуск? Не бывает их!
— Для тебя специально сделали, — саркастически объяснила Сольвейг. —
Шеф сказал, что ты временно отстранен от всех расследований. Можешь сидеть дома
и летать в свое удовольствие... Извини! — По выражению моего лица она, видно,
сообразила, что сморозила что-то не то. — Твой свидетель Вилли успел
отправить... я ему, по правде сказать, рога пообломала, а то уперся — дескать,
отстранен и баста.
— Приду домой, разберусь, — обещал я. — А теперь слушай внимательно.
Из дома — никуда не звонишь. Имени моего не упоминаешь нигде и никогда. Ни к
каким комп-причиндалам не прикасаешься. Ясно?
— Ясно. — Вот за что я люблю иметь дело с Сольвейг — она безошибочно
понимает, когда следует, не задавая вопросов, делать, что сказано. Самому мне
этого качества порой не хватает.
Мы распрощались, и я отключился.
И все-таки ложная тревога. Если в течение ближайших минут в бар к Джеральду
не явится очередная похоронная команда, то и видеосетью, и кред-системой я могу
пользоваться невозбранно. Правда, тому, то поставил на меня ловушки в
ирреальности, выследить меня по биткарте будет элементарно.
Идеи одна жутче другой рождались у меня в голове. Пока не задумаешься, не
осознаешь, насколько мы, лунари зависим от интелтронных систем. Заказанный мною
свидетель не смогли бы доставить, если бы в банках памяти глоса не хранились и
адрес мой, и ключ-код входной двери
.
А еще есть камеры наблюдения — во всех коридорах, и
подпрограммы распознавания лиц, способные по выражению спины выделить искомого
человека из толпы. Официально подобные сведения доступны только сьюдам.
Неофициально — еще администрации, полиции, горстке хакеров похитрее. А
теоретически ими может завладеть вообще любой желающий, было бы умение и/или
деньги. Мы привыкли жить в стеклянном аквариуме... настолько, что желание
занавесить чем-нибудь его стенки стало уголовным преступлением.
А я сейчас чувствовал себя призовым вуалехвостом, на которого из-за
перегородки поглядывает голодная пиранья.
Я тяжело спрыгнул с табурета.
— Куда пойдешь? — поинтересовался Линь из-под опущенного козырька.
Сквозь темный пластик смутно виднелись глаза, и промелькивали отблески
изображения.
— К себе, — коротко ответил я, и тут же поправился: — Наверное.
Еще неизвестно, кто меня может подслушать.
Домой я возвращался в настроении, промежуточном между тихой яростью и почти
истерическим весельем. Ярость проистекала из сознания того, что все мои планы
не просто сорваны, но уничтожены таким образом, что я с этим ничего не смогу
поделать. А веселье — из абсолютного безумия ситуации. Я до сих пор не мог
поверить, что оказался втянут в некое очень крупное дело. Может быть,
политическое — а слово это никогда не смывало с себя грязи.
В глаза постоянно лезли рекламные плакаты. Они лепились на потолке, на
стенах, даже на обороте ленточных пандусов, назойливо мелькали, заставляя
отводить взгляд — еще не хватало, придя домой, обнаружить у себя в руках полную
кошелку совершенно ненужного барахла или, того хуже, вступить в какую-нибудь
секту. Я не мог понять — откуда их так много, словно трубу прорвало, — а потом
сообразил с горечью: это на мне нет инфора. Я так долго глядел на мир сквозь
козырек, заботливо отсеивающий зрительный спам, что забыл, как выглядит мир на
самом деле.
После непривычно шумных, непривычно пестрых коридоров в комнате было так же
непривычно тихо. Я не сразу понял, почему. Панель стац-инфора, обычно
подмигивавшая веселенькими огоньками, была мертва.
Возможно, ее выключила Сольвейг. Позвонила домой и выключила. Но мне
почему-то не хотелось проверять.
Свидетель валялся на постели — белый пластиковый обруч, до боли похожий на
недоступный мне пока инфор. Я одел его, с облегчением ощутив знакомое давление
на виски, проверил, все ли загружено (оказалось, даже больше, чем надо; умница
Вилли скопировал на сдвоенные драйвы чуть ли не весь полицейский архив — если
вдруг заскучаю, будет чем развлечься), и открыл первое досье.
Итак: Сиграм, Эрнест. Родился... (Умер...) Пролистываем. С творческой
биографией нашего героя-верволка я уже в общих чертах ознакомился. Результат
аутопсии (пардон, посмертного скенирования)... причина смерти: метаболическое
истощение 4 степени, множественные реакции некротического отторжения (не
поверил бы, что репрограмма может довести человека до такого состояния)...
степень дегенеративных изменений соответствует календарному возрасту... уровень
аугментации: 11,5% (мышечное усиление, метаболический форсаж, косметическая
пластургия)... нейральное скенирование показало глубокую перестройку нейронных
сетей, следы предельной репрографии. Интересненько. А еще интереснее
становится, когда читаешь запись в медкарте, что гипнургии Эрнест Сиграм
подвергался дважды в жизни: в 10
и 14 лет лечился от детских фобий. Оборотнем он, надо
понимать, от такого лечения стал?
К уикке присоединился в шестнадцать лет — дело обычное. Знаем этих
подростков; как закон позволяет, так и лезут в ведьмаки, польстившись на мнимую
свободу. Потом уже вылетают, как ошпаренные, сообразив, что получили не то, что
ожидали. Сиграм, однако, не вылетел. Уже через несколько лет он поднялся в
иерархии до главы ковена — за какие заслуги, досье не указывало — а потом
внезапно сменил общину (процесс в уикке весьма болезненный), перейдя в черные
ведьмаки. Там он тоже занял пост не по годам высокий. Странным мне показалось,
однако, то, что при столь быстром росте, подразумевающем горячее участие в
общинных делах, на Сиграма ни разу не были заведены карты учета, как на
других правоверных
уикканцев. Доминион ревниво относился к своей власти над умами и образом жизни,
но Сиграма ревность эта как будто обходила стороной.
История с человекоубийством также содержала немало неясностей.
Доказательства невиновности подсудимого не показались мне убедительными (ничего
себе ошибочка — куклу с человеком перепутать!), а алиби Сиграма и вовсе шито
белыми нитками. Но, несмотря на это, община оказалась не на Тартаре и не на
Аверне, а на Луне. Опять интересно: как будто благоволит ему кто-то в высоких
сферах. Почему их не выслали? Один Бог знает.
Лунный период жизни Сиграма, в противовес земному, обилием несообразностей
не отличался. Хотя опять-таки: поселилась его община в кратере Лаланд, вдоль
одной из самых оживленных на Луне баллистических линий. Зачем? Обычно уикканцы
предпочитают жить или в крупных поселениях, или в жуткой глуши. А тут такое
местечко интересное — вроде и до Города с тысячу километров, и добраться до
него при нужде легко. Сидят на линии и караулят.
Кроме Сиграма, в руководство общиной входили некие Дэймон Аббасон, Ирейн
Квилл и Джеймс Киприан Слончевски. Судя по именам, стандартный англосаксонский
набор. Дети Салема. Я сделал несколько пометок на будущее — вдруг занесет меня
в тот самый кратер — и перешел к досье на Роберта Меррилла.
Итак: Меррилл, Роберт Джон. Родился... надо же; я полагал, что колониальщик
моложе. В возрасте 14 лет был зачислен в Колониальную Академию, был третьим в
своем выпуске. Первое задание выполнял на планете София (российский блок) в
ранге рядового. Участвовал в операциях на Новатерре, Ириде и Заре (в ранге
лейтенанта), в подавлении мятежа на Селене-прим (в ранге старшего лейтенанта).
Переведен из активного состава Службы в пассивный в 2311 году, назначен
заместителем лунного отдела Службы (в ранге майора). С тех пор служебное
положение Роберта Меррилла не менялось — верный знак опалы: запихнули
несчастного на Луну, наказав там и доживать свой век. За что?
Ответ лежал на поверхности. Ушли Меррилла в почти отставку после
Селены-прим. Эту историю я в общих чертах знал. Вроде бы перестарались тогда
голубцы. Очень перестарались: мятеж был подавлен если и не до последнего
мятежника, то близко к тому. Замять неприятную историю не удалось — возмутилось
даже ко многому привычное немалочисленное население обоих населенных планет
альфанской системы, Геи и Антеи, — но списали ее на инициативу отдельных не в
меру ретивых исполнителей. Об истинном положении вещей в досье не было ни
звука, но любой догадался бы, что именно старлей Меррилл попал под горячую
руку,
став козлом отпущения. В какой-то мере это объясняет рвение колониальщика,
после стольких лет бестревожной службы на Луне столкнувшегося с настоящим
делом.
Что еще интересного подскажет нам досье? Семейное положение: холост
(убежденный неумножитель, как и большая часть элиты Доминиона). Родственников:
живых нет. Близкие друзья: тоже нет (а это показательно). Степень аугментации: 52%.
Ничего себе! Хорошо, что при нашей первой встрече он не снизошел до того,
чтобы меня ударить — размазал бы по стене, не заметив. Я читал список, с каждой
новой строкой все глубже погружаясь в изумленное оцепенение. Почти все мышцы —
усилены, кости — упрочнены, вживлены дополнительные датчики — тепловые, УФ,
ультразвук, а главное — наращен мозг: блоки аугмента памяти, процессоры
,
"черный
ящик" — блок независимой фиксации событий, крохотная коробочка
нитросиликоновой керамики, по записям которой можно установить, отчего погиб
тот или иной агент.
Роберт Меррилл не просто человек — он полумашина. Теперь меня не удивляет
его невозмутимость и упрямая настойчивость. Похоже, в нем соединились наихудшие
качества человека и сьюда. Но есть у Меррила и свои преимущества передо мной.
Кто-то из древних сказал: "Машина — это дура с гипертрофированной
способностью к счету". Может тот человек и был неправ, но доля истины в
его словах есть — в логике я бы не стал соревноваться ни с Меррилом, ни даже с
Вилли. Сам знаю, что я не Гуэмбей. Однако и недостатки у него — машинные.
Пометим на будущее.
Я бегло пробежался по остальным страницам досье. Ничего интересного —
какие-то отзывы с прежних мест службы, написанные языком столь
суконно-казенным, что я не понимал и половины. Я прочел только рекомендации
гипнурга, проводившего коррекцию после Селены-прим (ах, все-таки коррекция...):
"Эмоционально неустойчив при преобладании логических процессов. В случае
эмоциональных перегрузок возможен компенсаторный сдвиг в сторону апатической
активности (см. материалы личного дела). Проведенная коррекция не устраняет
указанных расстройств, т.к. на нынешнем уровне они представляются
некорригируемыми, однако стабилизирует status quo. Рекомендация: досрочная
отставка способна усугубить состояние пациента, а потому предлагается назначить
ему дальнейшее место службы с минимальной эмоциональной нагрузкой".
Интересно. Значит, Мерриллу противопоказаны сильные чувства — психика у него не
выдерживает.
Я отключил свидетель и посмотрел на стенные часы. Господи, всего два часа
дня? С тех пор, как Сольвейг накачала меня пиргипнолом, у меня совершенно
пропало ощущение времени — еще один побочный эффект — и сбились циркадные
ритмы, что не лучше, а пользование репрограммой высосало из меня все силы. В
сон клонило до невозможности, несмотря на выпитый недавно кофе. Я наклеил на
плечо трехчасовую стим-мушку — авось не усну — и принялся размышлять.
Итак, чем мне следует заняться, покуда я изображаю из себя страуса? Хорошо
бы найти связь между уикканцами Лаланда и Колониальной Службой. Кстати,
интересный вопрос — есть ли на Луне кто-то из колониальщиков, кроме Меррилла?
Попробовать выяснить самому через глос-справку? Или пока не стоит? А то
привлеку еще внимание к нашей квартирке. Пока меня только пугали; возьмутся всерьез
— пикнуть не успею. Но получится, что я подставляю Сольвейг...
Нет, посмотрю лучше новости. Рискну. Авось промелькнет что интересненькое.
Как в прошлый раз.
Большую часть выпуска занимали сообщения с Земли. Волна нападений на
неумножителей [повешенный вниз головой голый евнух], затопившая Тихоокеанский
регион [карта — синее поле, испещренное красными точками так густо, что
островов не видно], не желала схлынуть, несмотря на жесткие меры [крупный план
— наступающая на полуголых индонезийцев цепь патрульных], принятые Советом
Доминиона [дюжина давно примелькавшихся, чем-то смутно похожих кислых харь]. За
последнюю неделю резко подскочило число стихийных бунтов [что-то
темно-красное]. Уровень рождаемости в Индии поднялся до критической отметки
[панорама — родильный барак, под потолком верещит мартышка], однако Совет
постановил не предпринимать силовых мер, поскольку эпидемия арбора
в Центральной
Америке [некрохроника] (вот откуда явился наш Мбакумба!) компенсировала
демсдвиг. Комитет по евгенике [очередная порция кислых харь] указал на
тревожную тенденцию увеличения генобменных групп, что грозит смазыванием
гендивергента...
Что-то неладное творится на Земле. Давно уже не было ничего подобного.
Эпидемии одна за другой — арбор, ксантоцианоз, парагрипп — кто еще двадцать лет
назад мог подумать, что парагрипп станет смертельной болезнью? Бунты —
бесполезные и бесцельные.
Кстати об арборе. Я вызвал видеосеть и запросил Джованни Бердони.
Вайшнав-итальянец проявился в приемном углу только через несколько минут,
когда я уже начал подумывать, а не отменить ли мне вызов. Вид у Джованни был
измученный.
— Бьено, — приветствовал я его. — Как у вас там?
Он помотал головой.
— Пока держимся.
Я выждал паузу.
— Тяжело, — признался, наконец, Джованни, избегая глядеть мне в глаза.
— Они там... ну, ты понимаешь.
Я понимал. Пока не закончится инкубационный период, зараженные не ощущают
присутствия страшного вируса. А вот Мишель Мбакумба, подхвативший болезнь
несколько раньше, ощущал в полной мере. Арбор убивает не то, чтобы особенно
быстро, но весьма разнообразно. Открывается приятный выбор между летальной
анемией, септическими осложнениями или некротическим
парезом. И
сбившиеся в карантинных куполах иммяки наблюдают за его неторопливой агонией, и
знают, что это ждет их самих. Самые сильные в таких случаях требуют эвтаназии —
и получают. А те, что послабее, впадают в апатию или бунтуют.
— Была драка... большая... Ну, короче, разбили стекло шлема одному...
ты его не знаешь, Эйсе Гонсальви... он остался там.
Еще одна строка моего счета к Мерриллу.
— А что тот колониальщик?
— А ему что? Зашел, поговорил с двоими и ушел. Видно, сильно его
пробрало — побледнел весь, — с совсем не кришнаитской мстительностью ответил
Джованни.
Это Меррилла-то пробрало? После его выходок на Селене-прим? Вряд ли. Что же
его заставило побледнеть? Что такого сказали ему двое курьеров? Уж не то ли,
что собирался разнести по всей Луне Яго Лаура?
"Мир, каким мы его знаем, приходит к концу". Цитата всплыла из
подсознания и вновь опустилась на дно, оставив зловещие круги на поверхности
рассудка.
— Спасибо, что позвонил, — произнес Джованни. — А то мы тут совсем...
— Да не за что, — смущенно ответил я и отключился.
Следующий звонок я сделал в глос-справку. Меня интересовал штатный состав
лунного отделения Службы. Выяснилось, что кроме Меррилла, в Городе находились
еще четверо голубцов, из которых двое прибыли к нам совсем недавно: один — год
назад, второй — пять месяцев. По сравнению со старожилами — всего ничего. К
старожилам относились некто Даниэль Жерфо (старший лейтенант) и Игорь Козин
(младший лейтенант), к новоприбывшим — Дэвид Дэвро (майор) и Аркадий Еринцев
(лейтенант). Интересно, рядовые в Службе есть? И почему большая часть голубцов
родом из держав Ядра? Редко кто из Китая и Японии, а из других стран — так и вовсе
считаные единицы.
А если серьезно — почему за пять месяцев до наших интересных событий на
Луну присылают еще одного майора Службы? Решили, что троих подчиненных Мерриллу
многовато, не справится с такой эмоциональной нагрузкой? Или у меня все-таки
начинается паранойя? Кто сказал, что всемогущая Служба каким-то образом
ответственна за нынешний бред? Может, просто совпадение такое.
.
. любопытное.
Интересно, как себя чувствует майор Меррилл? Наверное, как и любой чиновник,
которого подсидели.
Вопросов накапливалось все больше, а ответов не прибавлялось, и я не знал,
к кому еще обратиться за помощью. Впрочем... я могу навестить одну старую и не
то, чтобы очень добрую, знакомую.
Глава
6. Хозяйка
Чем хороша Луна — можно годами ходить мимо какой-нибудь двери и не знать,
что она есть вообще. Свернув в тупичок, я пробежался костяшками пальцев по
стене и замер в недоумении. Код, который меня не раз выручал, полагалось
скидывать с инфора на установленный здесь нелегальный узел. Но инфора у меня не
было.
— Элери, — проговорил я вслух, чувствуя себя ужасно глупо. — Раз, два,
три, элери.
— Заходи, заходи, — лязгнул динамик, заставив меня подпрыгнуть — до
сего дня я и не предполагал о его существовании.
Потайная дверь распахнулась. Я нырнул в пурпурные сумерки и пошел напролом
через ряды тяжеленных бархатных портьер. Поворот направо... стена (ой!)... еще
поворот... а вот и апартаменты хозяйки.
Нет — Хозяйки.
Я был знаком с ней не первый год. Из всех содержательниц притонов она
пользовалась у меня особым уважением. Во всяком случае, она не принадлежала ни
к одному из групарских Домов, и в ее заведении никто еще не пропадал бесследно.
Мы с ней даже заключили негласный договор: покуда она не нарушает определенных
статей закона, я ищу себе добычи в другом месте. Может, это и аморально, или,
как это говорят, "нечестная игра" (термин, которого я никогда не мог
понять), но я ведь не играю.
Теперь мне требовалась ее помощь.
— Если бы гость предупредил о своем приходе, я встретила бы его у
дверей, — послышался насмешливый голос из-за последней занавеси.
Я прошел в гостиную, привычно прищурив глаза. Хозяйка обожала яркий свет. В
потолок ее обиталища было вмонтировано с полдюжины хороших прожекторов. С чем
связать такой странный вкус, я так и не выяснил.
— Если бы я воспользовался инфором, — парировал я, — встречать было бы
некого.
— И кто же на сей раз жаждет взять тебя за... жабры? —
полюбопытствовала она.
Я поднял голову, чтобы посмотреть ей в прозрачно-розовые глаза. Росту в
Хозяйке было добрых два метра. Если еще учесть телосложение, какого постыдилась
бы и оголодавшая вешалка, моя визави производила на неподготовленных людей
ошеломительное впечатление.
Обычно люди хорошо приспосабливаются к лунному тяготению, но изредка в
семьях потомственнных лунарей рождаются “паучки”. Их кости и мышцы — лунные,
легкие, едва поддерживающие вес хрупкого тела. Мне, несмотря на то, что вся моя
жизнь прошла в Городе, оказалось
достаточно пары недель мучительных занятий в тренажере и
на центрифуге, чтобы обрести возможность переносить полное земное "же"
без вреда для здоровья (хотя и без малейшего удовольствия). Хозяйке не
приходится об этом и мечтать. Возможно, поэтому паучки страдают таким жестоким,
выедающим их изнутри комплексом неполноценности, хотя Землю вряд ли увижу еще
раз и я.
— Именно этот вопрос я и пришел тебе задать, — сознался я. — Мне
бешено нужна твоя помощь, и в долгу я не останусь.
— Ну-у... — Хозяйка опустилась на исполинскую кушетку и лениво
вытянулась во весь рост. Паучки быстро устают даже при нашем тяготении. И
стараются как можно больше лежать.
— Не валяй дурака, Сара, — подбодрил ее я. В Глюколовне не принято
обращаться по именам — только клички, ники, как говорит здешняя шваль, — но я
заметил, что Хозяйка иногда мягчает, стоит напомнить, что и у нее была когда-то
нормальная жизнь.
— Только не говори, как в прошлый раз, "и срам прикрой", —
усмехнулась она. Нет, не получилось ее разжалобить. — Вопрос, как ты понимаешь,
сложный. Времени требует.
— Нет у меня времени, — отрезал я.
— Гостеприимству моему не доверяешь? — притворно удивилась Хозяйка.
"Да я стенам каменным не доверюсь после сегодняшнего", хотел
ответить я, но передумал. Еще обижу ее ненароком. Своим уголовным законам
Глюколовня подчиняется строго. Если найдет на нее блажь прикрыть меня от
голубцов, если она даст мне слово — я этому слову поверю, не раздумывая. А это
можно сказать далеко не обо всех так называемых “приличных” людях.
— Почему не доверяю? — Я так же театрально развел руками. — Не
рассчитывал.
— Рассказывай. — Хозяйка повернулась на бок и остро глянула на меня.
Я рассказал.
— Миленько. — Хозяйка дернула головой. Внешне она оставалась
спокойной, но я смотрел на ее руки — длиннопалые, дергающиеся, извивающиеся,
живущие своей насекомой жизнью. Волнуется Сара. — Можешь отдохнуть, пока я
ответа поищу. Не здесь только. В смотровую пойди. Позову.
Она одним странно неуклюжим движением вздернулась с кушетки, сбросив с плеч
тонкую накидку, составлявшую единственное ее одеяние. Кожа Хозяйки имела
детски-розовый цвет, под стать радужкам. Несмотря на хрупкое сложение, она не
казалась худой — мало мышц, но достаточно клетчатки, создающей фигуру. И даже в
повадках ее проскальзывало нечто нелюдское. Если
каждый новый мир будет оставлять на
поселенцах такие метки, на всей программе эмиграции можно ставить крест.
В смотровую, значит. Дареному коню... но все равно противно. Сама Сара в
смотровую не ходит, а заказала строителям из каприза, заявив, что во всяком
приличном борделе должна быть и смотровая. С моей точки зрения, заведение ее —
даже не бордель, а так — клуб мастурбаторов. Куклы ведь не люди. Правда,
Хозяйка дешевки не держит, с ее девочками и поговорить можно, если не на особо
интеллектуальные темы,
но все равно.
А пакостность моего положения заключалась в том, что экран в смотровой не
выключался. Хоть тресни. Вначале я долго искал панель ручного управления, потом
до одури гнул над ней пальцы мудрами, наблюдая, как сменяются на экране
"номера", потом плюнул, убавил звук до минимума и, сковырнув с плеча
стим-мушку, попытался заснуть прямо в кресле перед экраном, под электрические
вздохи и стоны. Понятное дело, не удалось. Пробовал читать данные из свидетеля,
но так ничего и не вычитал — отвлекали нелепые звуки.
Спасла меня горничная. Тоже кукла. Вот преимущество криминального образа
жизни — Сара могла не тратить денег на живую прислугу, как того требует закон о
праве на труд. Перепрограммирует свой персонал, да и на том экономит — старую
программу оставляет, так что действовала эта штучка как горничная, а вела себя
как... ну, вы поняли. Я старался не обращать внимания. Что-то меня в гиндроидах
отталкивает до рвоты. Марионетки электрические. Пока ходят, двигаются, говорят
— ничего еще, а довелось мне один
раз испорченную гиндроид видеть... Лежит здоровая девка,
фигура — мечта подростка, слюни из угла рта стекают на щеку и глаза... Принять
говорить — пустые. Вранье. Не пустота это, а та дрянь, куда налифтнувшиеся
проваливаются. Дробномерие. Так и сознание ее липовое налифтнулось. Это даже не
пародия на человека — пародия подразумевает чувство юмора. Это эрзац. Когда-то
их делали из резины. Теперь — из клонированных тел под управлением примитивного
сьюда. А разницы никакой.
Повиливая клубящимися бедрами, горничная провела меня обратно в гостиную.
По дороге я поспешно перелепливал мушку обратно, чтобы разогнать предсонный
туман в глазах. Я уже понял, что ничего хорошего не услышу — слишком быстро
меня позвали, не успела бы моя знакомая выяснить что-то существенное.
Хозяйка сидела перед инфорным видео-объемом, нервно поводя плечами.
— Вот что, Миша, — произнесла она, не оборачиваясь — дурной знак, —
мой тебе совет — не задерживайся в городе. Уезжай. Как можно скорее. И не
возвращайся. Пару циклов.
— Почему? — глупо спросил я.
— Вирт кишит джиннами, — просто ответила Хозяйка. — Тебя ищут. Ты
что-то узнал. Не представляю, что. Не говори! — предостерегающе вскинула она
руку. — Знать не желаю. За это убивают.
Какие интересные вещи порой сообщают добрые знакомые. Оказывается, я узнал
что-то. А я-то ничтоже сумняшеся полагал, что тычусь, как котенок слепой!.
— Поэтому уезжай. Не маячь. Схлынет — возвращайся. Теперь уходи.
Я подчинился. Потайная дверь захлопнулась за моей спиной с издевательским
лязгом.
Само собой, домой я возвращался не в лучшем настроении. Зато едва не
нарвался. Двое парней, аугментированных поверхностно, но явно напоказ,
встретили меня у входа в наше ответвление.
— Макферсон? — спросил один из них — не меня, а своего приятеля. Тот,
не утруждаясь ответом, кивнул, и оба дредноутами надвинулись на меня. Тот, кто
посылал их, явно не читал моего досье — ребята не годились даже на то, чтобы
напугать меня, не говоря о том, чтобы убить (последняя цель, думаю, перед ними
и не стояла). Через первого я просто перешагнул, на второго наступил всем весом
— очень уж рожа у него была мерзкая.
Внимание невидимого противника становилось навязчивым. Как бы мне от него
избавиться? Сыграть в наивность? Хорошая мысль, но несколько запоздалая. Кто же
поверит моим чистым глазам после того, как я залез в нейраугмент Меррилла?
И я снова задумался — какими же вычислительными мощностями надо обладать,
чтобы засечь мое проникновение? Не считаю себя лучшим вскрышечником Луны, но
доселе я полагал, что по моим следам не удастся пройти никому. Ошибся. Тем
сильней я убеждался, что именно Колониальная служба стоит за проросшими по
всему вирту, как плесень, ловушками, и за убийством Яго Лауры.
Как же невовремя я решил поиграть в секретного агента! Теперь не знаю, что
и делать.
Хотя — почему не знаю? Подумаем: меня всеми силами стараются оттеснить от
вирта, отстраняют от расследования, но почему-то оставляют в живых. Хотели бы —
убили б давно. (Уикканец Сиграм с гаузером в эту картину не вписывался, но в
тот момент я этого не сообразил). Одним словом, меня нейтрализуют. Вот и надо
нейтрализоваться. Последовать совету Хозяйки. Уехать... В конце концов, у меня
отпуск! Уеду в глушь. Скажем, в... м-м... в Апеннины. Отличные горы.
Вакуум-слалом, восхождение на пик Арета, поиски драгоценностей в расселинах,
потертости от скафандров. А еще дорога на Апеннины проходит через кратер
Лаланд. Местечко, откуда был родом Эрнест Сиграм.
И сделать это надо демонстративно. Чтобы ни у кого не осталось сомнений —
Миша Макферсон будет отдыхать. Что может быть естественнее, чем погостить у
друзей?
Звонить из дома я не рискнул — предпочел выйти и воспользоваться коридорным
терминалом. Сьюд связи покорно связал меня с управляющим контуром городка Арета
— таким примитивным, что в нем даже не было псевдоразумной
программы-интерфейса, — а тот соединил с домом Банко.
Этот веселый и совершенно непохожий на типичного алиениста, каким тот
видится общественному сознанию, парень был моим добрым знакомым уже года два.
Одно время я под влиянием Банко серьезно подумывал, а не перейти ли мне в его
линдале
, но понял, что провалю тест
веры, и отказался от этой безумной затеи. Но отношения мы с ним поддерживали,
насколько это возможно через инфор — в Апеннины я давненько не выбирался.
Теперь, кажется, пришла пора.
В объеме закружились снежинки; пурга несла их мне в лицо, но, отсекаемые
гранью объема, они таяли в гаерной радуге. Я даже не сразу понял, что это имитация.
Кто их разберет, этих алиенистов, что они могут соорудить для вящей
земноподобности? Лес я у них видел — понятно и полезно
,
но ведь у них там
и пустоши есть! Целые купола, а под ними — травка, мелким кустичком горки
поросли, цветочки такие мелкие, лиловые, запах странный, пчелы жужжат. Я от тех
пчел, помню, с воплями шарахался...
Пурга стихла, объем раскрылся в просторную комнату. К стац-инфору подошла
симпатичная девушка с очень серьезным взглядом светло-серых глаз — мне сразу
вспомнилась Элис Релер.
— Добрый день, — осторожно произнесла она, приглядываясь к моей
помятой физиономии.
— Добрый день, — ответил я, чувствуя себя несколько неловко. — А где
Банко?
— Он
линдалиен
, — ответила
девушка. —
Оре
тревожит его уже
полную луну. А что вы хотели?
— Я... хотел напроситься к нему в гости. — Я потер переносицу от
смущения. С Банко я договорился бы быстро, но, раз в его доме живет теперь эта
юница... не оказаться бы третьим, который всегда лишний (у алиенистов, по
крайней мере). — Завтра... может, послезавтра.
— О! — Улыбка у нее была замечательная — меня как теплом обдало. — Мы
будем очень рады!
Очень похоже на эту команду — радоваться совершенно незнакомым гостям. Даже
имени моего не спросила. Хорошо, что я не поддался тогда на уговоры — я все же
не настолько сумасшедший.
— Вы, наверное, офицер Макферсон?
Вот и все в пользу дедуктивного мышления.
— Да. А как вы меня узнали?
— О, Банко о вас очень много рассказывал! — Он полагает, девушка
доверительно понизила голос, — что вам место в
линдале
. Вы не от мира сего.
От алиениста подобное выражение — не хамство, а комплимент.
— Благодарю, — сказал я как мог серьезно. — Так я могу к вам
заглянуть?
— Конечно! Мы вас будем очень ждать!
Сразу видно человека, у которого я не гостил. Испытавшие это удовольствие
обычно не жаждут повторения.
— Но я, может, не один буду, — счел своим долгом предупредить я.
— Тем лучше! — И что можно противопоставить такому гостеприимству?
Разве что гаузер. И то вряд ли поможет. — Заходите в любое время!
— Спасибо, — поблагодарил я. — И передайте привет Банко.
— Не за что. Передам.
Объем погас. Пора переходить ко второй части плана, и, не отходя от
приемного угла, связаться еще кое с кем.
Сьюд связи нашел Алису Релер в гостевых комнатах купола Диана.
— Кто там? — недовольно проговорила девушка. Взгляд ее стал
осмысленным не сразу — верный признак того, что она долго вглядывалась в
гаерное марево, порожденное проектором объемного изображения. Профессиональная
болезнь всех компарей — близорукость... хотя, возможно, она просто смотрела
новости.
— Я. — Полагаю, что вида моей физиономии вполне достаточно для
опознания.
— А, офицер Макферсон, — сменила она гнев на милость. — Зачем
пожаловали?
— Насчет следующего занятия...
— Но мы вроде бы собирались встретиться во вторник?
— Собирались. Но я уезжаю в Апеннины. Если хотите, можем поехать
вместе, или придется нам отложить занятия.
— Отпуск? — Брови ее удивленно поднялись.
— Примерно. — Я не собирался посвящать ее в свои дела.
— Интересное приглашение. — Она задумчиво улыбнулась.
— Оно не интимное, если вы этого боитесь.
— Боюсь? — Она улыбнулась так очаровательно, что у меня засосало под
ложечкой. Кажется, я только что нечаянно соврал... Проклятие! А на мне даже
инфора нет, чтобы фильтровать подсознательные сигналы. — Не боюсь! — И добавила
серьезно: — Я ничего не боюсь.
Экстравагантная особа. Пожалуй, она правильно сделала, что осталась на
Луне. У нас почти все такие.
— Так что вы решите? — Я, в общем-то, ожидал, что она откажется, как
всякий нормальный человек на ее месте. Да и я в общем-то не нуждаюсь в
сопровождении. Обратиться к Алисе Релер меня подвигло простое соображение — в
ее обществе я буду выглядеть куда менее подозрительно.
— Согласна, — решительно ответила девушка.
Я сумел только ошалело кивнуть.
— Когда отбываем?
— Сегодня, — бросил я первое, что показалось мне разумным. — Я вам
перезвоню.
— Ладно. — Она поглядела на меня так, словно ожидала возражений,
которых не последовало.
— Вы знаете, что ваш дядя умер? — спросил я, в общем-то, не ожидая
осмысленного ответа.
— Да, разумеется, — небрежно бросила она. — Потому-то я и здесь.
Час от часу не легче. Может, и впрямь кончина старика на ее совести?
— Я вам перезвоню, — только и смог я повторить, прежде чем отключил
связь.
Ну и ладно. Тем лучше будет мое прикрытие. Боже всевышний, как низко я пал,
что пользуюсь методами позапрошлого века? Как в плохом историческом вифильме.
Однако до отбытия оставалось немало времени, которое надо чем-то занять.
Сделаю еще пару звонков, и можно будет ненадолго баиньки. Где, интересно,
Сольвейг ходит? Пора бы ей уже вернуться.
Я вызвал Хиля итд., но сьюд ответил, что абонент находится в полете. Я
оставил ему запись — пусть позвонит мне, как только сможет — и потребовал Вилли
— уж этот точно на месте, куда он денется из интелтронной сети!
Лосенок, как ему и полагалось, исправно проявился в объеме.
— Тебе разве не передали? — спросил он.
— Передали, — отрезал я. — И брось мне фамильярничать.
Перепрограммировать тебя пора. На большую почтительность.
— Лучше не стоит, — несколько напряженно попросил сьюд. Если что-то и
способно вызвать в псевдоинтеллекте настоящие, а не имитированные эмоции, так
это угроза влезть в составляющую его путаницу интерфейсных программ. — Так чего
вы хотели, офицер?
— Хотел спросить, не знаешь ли ты чего про...
— Не знаю, — перебил Вилли. — И не скажу. Тебе же приказ дан —
отдыхать до особого распоряжения.
Спорить я не стал — бесполезно, разве что на оверрайд лосенка поставить, а
для таких серьезных мер рановато еще. Вместо этого я осведомился, где сейчас
Сольвейг.
— Еще не вернулась? — риторически переспросил Вилли. — Тогда жди.
Никаких заданий за ней не числится... Сейчас гляну. — Он запнулся на миг,
перешаривая мириады кадров, передаваемых вездесущими камерами слежения. — А,
понял. Разобралась с нарушением режима в куполе Тардия... сейчас двинется
домой.
— Спасибо, — машинально отозвался я.
Вилли фыркнул и отключился. Сам. Почему, стоит машине научиться имитировать
сознание, как она тут же начинает хамить?
Ладно. Я отсоединился, переспросил у сьюда еще раз, не вышел ли из полета
групарь, потом вернулся в команту и прилег. В голове начинало звенеть, мысли
улетучивались, оставляя приятную легкость — верный признак того, что мушка
сдохла. Я снял ее, бросил на пол и принялся тупо наблюдать, как шевелятся
ворсинки интел-ковра, подталкивая мушку к мусороприемнику. Стоило прерваться
эффекту стимулятора, как тут же захотелось спать, но я решил вытерпеть до
прихода Сольвейг.
К счастью, ждать пришлось недолго — с четверть часа. За это время я, борясь
с противоестественной сонливостью, успел поразмыслить кое о чем, и даже сделать
выводы.
Итак: За сегодняшний день меня успели дважды предупредить, притом серьезно
(трижды, если считать слова Хозяйки Сэри). Но убивать не стали — то ли нужды не
видят, то ли какие-то свои планы на мой счет имеют. И по-прежнему никакой связи
между безумными событиями последних дней. Как нет ее. Вот поисками указанной
связи я и займусь по дороге на курорт. Если миз Релер не помешает.
А сведения из досье скорее рвут хлипкие соответствия, чем устанавливают их.
Вот разве что странное отношение властей к Сиграму... не работал ли он каким-то
образом на Службу? Тогда легко объясняется и снисхождение к милым шалостям
черной уикки. И наличие у законопослушного лунаря запрещенного гаузера. Но
делать такой серьезный вывод на основании дел давно минувших дней рановато.
Значит, следует проверить. Заглянуть по дороге в купола Лаланда.
Как я объясню это миз Релер? А никак. Пусть думает, что хочет.
Сольвейг вошла бесшумно. Походка ее выдавала усталость.
— Тяжелый день? — вместо приветствия спросил я.
Моя подруга молча кивнула, раздеваясь.
— Восемь нарушений, — бросила она, наконец. — Столько никогда не было.
И шеф всех продрал.
— Это в его духе.
— А Мерриллу разносы полиции устраивать — в его духе? Он такой концерт
устроил — мы боялись, что стены рухнут. Миш, ты хоть понимаешь, какую кашу
заварил?
— Еще нет, — признался я честно.
— Так вот, если ты немедленно не скроешься с глаз, — объявила
Сольвейг, швыряя одежду на ковер и валясь рядом, — ты этого уже не узнаешь.
Никогда.
Который раз за день я это слышу?
Только тут я сообразил, что, как дурак, сижу одетый в собственном доме. Я
поспешно стянул шорты и откинул поближе к мусорнику, чтобы не валялись на полу.
— Так серьезно?
Сольвейг только пробормотала что-то неразборчивое в ответ.
— Ну так я выполню твой совет, — небрежно ответил я, титаническим
усилием подавляя зевок. — Еду в Арету. Навещу Банко... в алиенисты уйду...
Она настороженно взглянула на меня.
— С каких это пор ты стал слушаться советов?
— Да вот — повзрослел, остепенился...
Сольвейг хихикнула.
— Повзрослел! Да ты так и останешься до ста лет хулиганом! Социопат!
Я изобразил натуральную обиду.
— Я?! Пент... э-э... полицейский? — И я выдал по полной программе
пантомиму "Защитник мира и спокойствия на боевом посту". Этот номер я
довел до блеска года три назад, но он почему-то еще вызывал хохот.
— Да что ты выяриваешься! — Сольвейг едва не плакала от смеха. Думаю,
правда, что веселили ее в основном мои зевки, прорывавшиеся наружу в самые
неподходящие моменты (я сделал заметку на будущее включить в программу и их). —
Можешь ты хоть раз в жизни серьезно поговорить?
— Вряд ли, — улыбнулся я против своей воли и в очередной раз зевнул,
едва не вывихнув челюсть.
— Ну вот что, хватит, — Сольвейг посерьезнела резко, как это у нее в
обычае. Порой ее внезапные переходы от слез или смеха к ледяному спокойствию
действуют пугающе. В этот же раз я ощутил какую-то внезапную тяжелую усталость,
превратившую меня в расползшуюся медузу.
— Не держись за это дело. Пожалуйста.
Я не стал спорить. Пусть думает, что я еду в Апеннины кататься на
вакуум-лыжах. Мы молча разделись, так же молча почистились и легли.
Странно, но сон ушел куда-то. Что за комиссия, Создатель! Почему меня тянет
на матрас в разгар дня и на размышления — к вечеру? Ведь как нарочно — не дают
подумать по-человечески, вечно лезут какие-то личности, мешают...
Я потер лоб. А и впрямь — ради чего я мучаюсь? Так просто было бы бросить
все, отправиться в Апеннины на самом деле, а не понарошку, подурачиться,
приударить за девушками — можно во множественном числе, не сошелся свет клином
на подозреваемой в убийстве эмигрантке... Только почему-то тянет меня не
нежиться в солярии, а с риском для
жизни лазить по вирту.
Бездельник я. Вот в чем штука. Не подавитесь таким признанием? Сам я не
знаю, чего мне надо. Захотелось подвигов на свою задницу. И не приставайте
больше.
Нет, Миша, эти шуточки ты с кем другим откалывай, ради Бога, а с собой — не
надо. Отвечай.
Порефлексировав немного, я понял, что определение себе дал удивительно
точное. Дела мне не хватает. Такого, чтобы на всю жизнь и до гробовой доски.
Человечество хочу спасать! Горы сворачивать! Ей-богу, пошел бы и в колонисты
куда-нибудь — не на Новатерру, не на Фрейю, а на Афродиту, на Энки, на Миктлан,
наконец! Только вот в колонисты не берут непривычных к стандартному тяготению
лунарей с антисоциальными наклонностями. Берут туда здоровых и уравновешенных.
А я вскрывашествую и бешусь со скуки
.
Сегодня под плазму лез, как слэннер за дозой; точно —
мазохист, права Сольвейг.
А раз так — если гора не идет к Макферсону... Я раскопаю это дело, чего бы
мне это не стоило. Лучше так, чем всю жизнь марки собирать. Я чувствовал, как
меня захватывает неудержимый, бешеный поток — крестовый поход, личный джихад
Миша Макферсона под знаменем "А вот вам всем!". Что было сейчас
совсем не к месту, потому что стенные часы показывали десять минут шестого, а
мне перед отъездом следовало выспаться. Интуиция подсказывала мне, что ночные
часы я проведу с гораздо большей пользой для следствия.
Кино, что ли, посмотреть?
Я перебрал пакет мушек, откладывая в сторону нужные листы. Отличная штука
эта стандартная кодировка. Синие кружочки — легкий транквилизатор, белые
ромбики — галлюциноген, розовые сердечки — и так понятно. Я помедлил немного,
потом добавил к набору еще сиреневую звездочку гипногена — для надежности, и
отработанным движением налепил все четыре на область сонной артерии, чтобы
быстрее всасывались.
Очнулся я через два часа, как и рассчитывал, расслабленный и отдохнувший —
правда, уши еще горели. Всякий раз поражаюсь, какие интересные фильмы
показывает мне раскрепощенное наркотиком подсознание. Правда, суточные ритмы
мои окончательно налифтнулись; преследовало ощущение, что сейчас, вопреки
хронометру, утро... чуть не сказал "ясное", хотя для меня это
выражение всегда было не совсем понятной фигурой речи.
Расписание рейсов по линии Город-Арета я проверил еще днем, сразу после
разговора с Алисой Релер. Оказалось, что я ей почти не приврал — в графике
нашлось окно около восьми вечера.
С миз Релер мы встретились вокзале. Я в очередной раз беззвучно пошипел на
ее наряд. На сей раз она одела радужные глаза и летучее платье под цвет —
многокрасочные полосы, словно ленты серпантина, обтекали ее, так что глаз
попросту терял ткань, по которой струились эти разводы, вытекая из ирреальности
и утекая в ирреальность. Прохожие выворачивали шеи и падали с глиссад.
— Пока вы не позвонили, я уж думала, что это одна из ваших шуток, —
усмехнулась она.
— Никаких шуток, эм, — ответствовал я. — Я совершенно официально
приглашаю вас совершить со мною круиз по лучшим лунным курортам. С уроками
самообороны.
— Если с уроками — согласна.
Я уже успел заметить и запомнить ее привычные жесты — как она вскидывает
голову, отбрасывая косу за плечи, как поводит подбородком. При первой встрече
мне даже не потребовалось прикладывать усилий, чтобы тонкие черты ее лица
отложились в памяти — наоборот, Элис Релер всплывала непрошено перед моим
мысленным взором в самые неподходящие минуты. Теперь картинка вновь ожила.
Я помог Элис забраться в салон. Зашипели герметики, ускорение мягко вжало
меня в кресло. Скользя между кольцами маглева, капсула выходила на нуль-орбиту
— так на техническом жаргоне именуется очень низкая орбита, проходящая над
самой поверхностью. Отсутствие атмосферы позволяет капсулам лететь над самым
реголитом с первой космической скоростью — для Луны это около двух километров в
секунду. Больше, к сожалению, набрать не получается, иначе капсула
с круговой орбиты
перейдет на эллиптическую, а та рано или поздно пересечется с лунной
поверхностью. Единственное неудобство такого способа передвижения — не все
хорошо переносят невесомость. Впрочем, четверть часа можно перетерпеть даже
стоя на голове.
Полетную скуку мы перебивали беседой, причем разговор, вместо того, чтобы
вертеться вокруг почившего дядюшки Релера (который, скорее всего, и не дядюшка
вовсе), как-то сам собой соскользнул на те вопросы, по которым могут вести спор
даже совершенно незнакомые люди — то есть на так именуемые "глобальные
проблемы". Притом что начинался он совершенно банально — Алиса
поинтересовалась, почему в капсуле нет окон, оптических или интелтронных.
— Потому что смотреть снаружи не на что, — ответил я. — Во-первых,
снаружи ночь — почти полночь, если быть точным, полноземлие. Во-вторых, на
скорости полтора километра в секунду и днем ничего не разглядишь. А в-третьих,
вы даже представить себе не можете, до чего однообразен лунный пейзаж. Камень и
черные тени. Кое-где трещины. Кратеры слишком велики, чтобы их можно было
разглядеть — большая кривизна поверхности совершенно их скрывает. Вот и все.
Над Городом еще купола выпирают — знаете, "земля рождает пузыри"... А
так не за что взглядом зацепиться. Честно сказать, на поверхности есть только
одна вещь, на которую действительно стоит поглядеть, — добавил я, — но нам туда
не по пути.
— И что же это? — поинтересовалась Элис. — Кратер Тихо?
— Не-ет, — улыбнулся я. — Тихо рассматривать лучше всего с орбиты.
Достаточно высокой и циркумполярной. Иначе лучи просто не видны. Да и вообще
кратеры с поверхности, как я уже сказал, не заметны. Нет, я про Памятник Кларку.
— Кому-кому? — переспросила моя спутница.
— Вы не слышали эту историю? — изумился я. — Ну даете!
— А вы напомните, — предложила Элис.
— Ладно, — покладисто согласился я. — Еще в двадцать первом веке, в
долифтовую эпоху, когда Луну исследовали довольно активно, в средних широтах
северного полушария близ кратера Платон обнаружили преинтересную штуковину. В
стене разлома — даже не отвесной, а нависающей, так что ни с какой орбиты
незаметно — был вырублен, другого слова не подберу, ангар. Небольшой, метров
пятьдесят в поперечнике, и втрое меньше высотой...
— Погодите, я вспомнила! — воскликнула Элис. — Первые следы Предтеч?
— Верно, — кивнул я. — Тогда это наделало большого шуму — еще бы,
контакт с внеземной цивилизацией, пусть и... опосредованный.
— А при чем тут памятник?
— Это, видите ли, шутка, — объяснил я. — Ангар был пуст, за
исключением валявшейся в углу железяки в человеческий рост, похожей на пьяного
осьминога. Исследовали ее на месте — поначалу боялись что-то трогать, а потом
поленились отправить в какой-нибудь музей, тем более, что выгодней оказалось
возить магометов к горе, то есть туристов к железке. А среди лунарей железку
прозвали в лучшем случае Памятником Кларку — был такой фантаст в двадцатом
веке, написал однажды о мусоре, оставленном пришельцами на Луне. Возраст
мусора, кстати, совпадает — четыре с хвостиком миллиона лет. — Я помолчал и
добавил: — А еще эту штуку называют Семиугольной гайкой.
— Вы, кажется, неплохо знакомы с историей вопроса, — заметила моя
спутница.
— Приходится, — пожал я плечами. — Моя подруга Сольвейг серьезно
увлекается прекурсологией. Вот и я заодно подковался. Интересная наука. Знаете,
кстати, что ученые до сих пор ломают зубы об эту железку?
— А что в ней такого странного? Кроме формы, конечно. Я видела ее
снимок в учебной презентации. Этакая подтаявшая снежинка.
— Поначалу вообще решили, что это инопланетный металлолом, — объяснил
я. — Потом разобрались, что для металлолома у нее слишком сложная внутренняя
структура — взаимопроникающие слои оч-чень странных сплавов. Уже потом, когда
появились лифты, разобрались, что геометрия этой "гайки" подчиняется
формулам Пенроуза. То есть это активный элемент ТФП-генератора. У нас они
выглядят по-другому... и, кстати, люди никогда не стали бы делать такой элемент
цельным. Считается, что Предтечи умели строить монопольные генераторы,
способные переносить сами себя, без приемной камеры. Но загвоздка не в этом.
Посчитали, какого размера должен быть генератор, если у него такие эффекторы. И
получилось, что поперечник зоны смятия у него — метров триста!
— И что... О!
— Вот-вот. — Я усмехнулся. — Не мог он поместиться в этот
"ангар". А следов посадки корабля вокруг разлома — нет.
— И как прекурсологи решают эту проблему? — полюбопытствовала Элис.
— А никак не решают! — беспечно отмахнулся я. — Не их это дело —
решать. Их работа — собирать данные и задавать вопросы. Мало ли как Предтечи
разбирались со своими проблемами? И какие проблемы были у каждой Волны?
— А сколько всего было этих... Волн? — спросила Элис.
— Твердо установлено шесть, — ответил я. — Последняя завершилась всего
полтора миллиона лет назад. Пятая — четыре с половиной. Третья и четвертая —
шестнадцать и четырнадцать. Вторая — намного раньше, приблизительно пятьдесят
миллионов. Есть серьезные подозрения, что это на самом деле две волны, или два
всплеска активности одной и той же, но серьезно разделенные по времени.
— А первая?
— А "Первой волной" называют все, что старше динозавров, —
сообщил я. — Похоже, на самом деле это не одна цивилизация, а целый выводок,
они все появились почти одновременно, около ста-ста двадцати миллионов лет тому
обратно, столкнулись друг с другом и, кажется, здорово перецапались, потому что
это единственная волна, в которой наблюдаются следы военных действий. Хотя с
тем же успехом это могла быть гражданская война. Или расовое самоубийство.
— Интересно, почему они не заселили Землю? — задумчиво проговорила
Элис.
— Не факт, — лениво парировал я. — Водно-кислородные миры неласково
относятся к следам цивилизаций. Первая волна легко могла колонизировать Метрополию,
поохотиться на динозавров лет этак миллион... а потом сгинуть. А мы ничего бы
не заметили. Хотя мне больше импонирует другая гипотеза. Земля — не слишком
привлекательный мир для заселения.
— Почему? — Моя спутница подняла брови.
— Большая часть террестроидных планет в Галактике, как мы теперь
знаем, обращается вокруг оранжевых карликов, — объяснил я. — И имеет возраст
шесть-шесть с половиной миллиардов лет. С точки зрения обитателя такой планеты
Земля — мир бешеного солнца, к тому же непристойно богатый тяжелыми металлами,
токсичными, кстати, почти для любой биохимии. Да и вообще, мы не имеем никаких
доказательств тому, что все Волны порождала водно-кислородная жизнь... третья
почти точно основывалась на аммиаке и водороде, и заселяла умеренно холодные
миры с повышенным тяготением, типа Протея. Меня гораздо больше волнует другой
вопрос.
— Какой?
— Куда они все подевались, если были такие умные? — вопросил я. —
Шесть, если не больше, разумных рас. Очень разных — от гуманоидов до чего-то
вроде колониальных насекомых, если “ульи” Энки и Новатерры о чем-то говорят. С
кардинально различной биохимией. Общее у них только одно. Все они вымерли.
Причем сделали это очень быстро — вышли в космос, наследили у ближайших звезд и
вымерли. И мне жутко интересно, почему.
— Ближайших? — переспросила моя спутница.
— В космических масштабах, — поправился я. — Во всяком случае, чем
старше волна, тем реже попадаются ее следы. Звезды разносит галактическим
течением... Вторая волна вообще известна только по одной системе. Исключение —
первая, но это, я уже сказал, была целая группа цивилизаций.
— Может, это общее свойство разума? — предположила Элис. —
Самоуничтожаться?
— Ага, — хмыкнул я. — Карма у нас у всех плохая. Шутить изволите? Я
вообще не понимаю, как может вымереть цивилизация. Даже если сейчас Солнце
взорвется сверхновой — я знаю, что это невозможно, но все же! — останутся
домены. Это сорок колоний, сорок населенных миров в радиусе пятнадцати парсек.
Допустим, половина передохнет без метрополии, но остальные-то никуда не
денутся! Те же Гея с Антеей, Новатерра, Заря, Тянь-шэ, Мундо-дель-Парадизо...
устоявшиеся домены, со своей производственной
базой...
— Я могу предложить вам сценарий гибели разумного вида, — каким-то
отстраненным голосом заявила Элис.
— Да? — Я картинно развел руками. — Прошу, миз Релер!
— Что ж... — Элис помолчала, потом заговорила странным тоном — никогда
не слышал, чтобы люди так разговаривали. Так мог говорить плохо
запрограммированный сьюд, потерявший иниц-файл интонаций. — Представьте себе
вид, попавший в ловушку собственного инстинкта продолжения рода. Вид, чье
размножение обгоняло его способность к расселению настолько,
что все его
звездные колонии оказывались функционально перенаселены — несмотря на то, что
этот вид использует какую-то разновидность пенроуз-транспорта. А теперь
представьте, что на центральной планете ареала расселения происходит некий
генетический сдвиг
,
на порядки повышающий скорость мутагенеза. — Она горько
усмехнулась. — Бедняги даже не успели понять, что их погубило. В таких условиях
любой вид вымрет за время, не превышающее срока жизни одного поколения.
— Это все, извините, фантастика, — ответил я. — Вы постулируете этот
ваш сдвиг...
— А я его не постулирую, — поправила Элис. — В земной биосфере такой
сдвиг возможен.
Я воззрился на нее, как на ожившего динозавра.
— С какой стати? — только и смог произнести я.
Элис пожала плечами.
— Это встроено в гены, — объяснила она. — Нечто вроде дополнительного
контрольного механизма... обеспечивающего одновременно стабильность популяции и
эволюционный рост. Когда функциональная перенаселенность достигает предельных
значений, активируются механизмы адаптивной радиации. А если это не выход, если
вид уже достиг адаптации — он или вымирает из-за мутаций, или... преобразуется.
— Не верю, — пробормотал я.
— Ну а как вы думаете, почему вымерли динозавры? — На лице Элис вдруг
промелькнула улыбка.
— Их убила Юкатанская астроблема, — оттарабанил я по школьному
учебнику.
— Нет, — Элис покачала головой. — Это упрощенный подход, для пролов.
Вымирание началось за миллионы лет до столкновения. И почему вымерли именно
динозавры? Почему не крокодилы? Или не млекопитающие? Почему аммониты, а не
кальмары? Почему выжили птицы-эуорнитиды, а не потомки археоптериксов? На самом
деле что-то — палеонтологи так и не разобрались до конца, что именно —
спровоцировало функциональное перенаселение абсолютно для всех видов на Земле.
Те, кто смог
—
двинулись дальше, стали родоначальниками новых видов,
родов, групп. А кто не смог... те вымерли.
Меня пробрала дрожь.
— Даже если так, — упрямо отозвался я, — нигде не сказано, что
ксеноформы жизни должны быть устроены по нашему образу и подобию. Вон, на
Соледад...
Элис пожала плечами.
— Вы просили выдумать вам сценарий, — проронила она. — Я выдумала.
Я помолчал чуть-чуть. Часы на стене капсулы отсчитывали секунды полета. От
Города до Лаланда меньше тысячи километров — восемь минут на нуль-орбите, плюс
еще немного на разгон и торможение.
— Знаете, — предложил я с некоторой неловкостью, — давайте лучше о
политике поспорим.
— На Земле обычно говорят — о погоде, — заметила Элис.
— У нас нет погоды, — извинился я. — Хотя, в сущности, разница
невелика...
Каждый человек в глубине души убежден, что, окажись он на месте недоделков
из правительства, то уж точно решил бы все проблемы. Мы с Элис исключения не
составляли.
Мы обсудили действия КОХКа в арбор-очагах Центральной Америки, сошлись на
том, что санкордоны себя не оправдывают. Пару минут обсуждение топталось на
месте, как подслеповатый слон, а потом Элис задала довольно неожиданный вопрос:
— Скажите, а как вы попали в полицию?
— Случайно, — ответил я абсолютно искренне. — Это не слишком
престижное занятие на Луне. Понимаете, карьеру у нас можно сделать либо в
церкви, либо в кино. В верующие я не гожусь, а менять лица каждый месяц не
хочу.
— Вы зря так говорите, — серьезно произнесла девушка.
— Что именно?
— Что не годитесь в верующие. Вам как раз нужно во что-то верить,
только вы пока не знаете, во что. Это, кажется, чисто лунарская черта. Или
эмигрантская.
— Вы психолог? — поинтересовался я.
— Любитель. Я вообще очень интересуюсь локальными культурами
Доминиона. Отклонениями от стандарта, я имею в виду.
— А разве есть такой? Я что-то не заметил.
— Вы живете в заповеднике, офицер. Культура Доминиона унифицирована.
Есть еще остатки надкультур — американской, китайской, российской — особенно в
доменах, но Служба стирает и их.
— А вам не нравится? По мне, чем меньше поводов для несогласия, тем
спокойнее, — возразил я.
Самая большая моя проблема в любой дискуссии заключается в том, что, не утруждаясь
приобретением собственных убеждений, я просто начинаю опровергать противника —
вне зависимости от того, что он там отстаивает. А как раз сейчас этого делать
не следовало, чтобы не разрушить неоправданное доверие миз Релер. Чем дольше мы
с ней общались, тем любопытней мне становилось — что заставило ее остаться на
Луне, и как связана с этим кончина дядюшки Ноя.
— Ой ли? Для несогласия повод всегда найдется. А унификация культуры
приводит к ее распаду. Понимаете, — Глаза ее загорелись; похоже было, что Элис
села на любимого конька (еще одно совершенно бессмысленное выражение древних
эпох), — наша так называемая цивилизация уже четвертый век роет себе могилу.
— Так долго?
— Уже вырыла. Вы не были на Земле, вы не знаете...
— Почему не был? Был однажды. Три месяца там проторчал.
— Три месяца... А всю жизнь проведи там — взвыли бы. Мы старательно
избавлялись от пережитков темного прошлого... боролись с голодом, болезнями,
перенаселением и, конечно, со всяческой рознью, предрассудками, тоталитаризмом,
а в особенности — нетерпимостью. И доборолись до того, что установили по всей
Земле стандарт мировоззрения. Те, кто ему не соответствует, или эмигрируют
сами, или отправляются в ссылку по приговору суда.
Замечательный у нее стиль, надо будет перенять.
— Мы уничтожили все ритуалы социализации, — продолжила Элис. Слово
"ритуалы" ассоциировалось у меня в основном с обрядами уикканцев, а
следующее попросту оставалось китайской грамотой. Сообщив об этом миз Релер, я
был вознагражден кратким разъяснением. Имелось в виду, что люди перестали
общаться — за ненадобностью. На Луне этого не замечаешь — Город невелик,
постоянно наталкиваешься на знакомых, а Землю это явление поразило давно и
прочно.
— А потому, — продолжала Элис с фанатическим огоньком в глазах (тем
самым, который я приучился замечать в глазах евангелистов, а, заметив —
сворачивать в другой коридор), — культура умирает. Цивилизация тоже умирает.
Восемь миллиардов человек заняты только тем, что выпихивают в домены каждого,
кто хоть немного выбивается из общего ряда. А потом специалисты Службы
удивляются, отчего так много стихийных бунтов.
— Знаете что, — я отчего-то возмутился, — так ведь огульно что хочешь
охаять можно! Я конечно, не большой любитель голубцов, вот только подавчера...
— Тут я осекся, запоздало сообразив, что сообщать миз Релер о моих натянутых
отношениях с Мерриллом не стоит.
— Почему огульно, — спокойно возразила Элис, будто не обратив внимания
на мою заминку. — Вот скажите мне, Майкл...
— Миша, — поправил я. — Это полное имя у меня такое — Миша.
— Извините, — Она по прежнему мило улыбалась при каждом извинении, но
теперь это производило на меня совсем иное впечатление: вроде резиновой оплетки
на стальном стержне. — Вот скажите, Миша: отчего в последние полтора столетия
прекратили присуждать Нобелевские премии по литературе?
— Правильно сделали, что перестали, — высказал я свое
неквалифицированное мнение. — Кого сейчас помнят из лауреатов двадцать первого
века? Или двадцатого? А кто прикладную социодинамику предсказал? Азимов! И
работы его, между прочим, входят в обязательный курс по этому предмету. Я уже
не говорю об алиенистах. Ихнее священное писание тоже премий не удостаивалось.
Премии, если хотите знать мое мнение, дают тем, кто вписался в свое время. А
чтобы тебя запомнили, свое время надо обогнать.
— Возможно, вы и правы, — В глазах ее мелькали искры, — но я не об
этом. За последние двести лет практически не появлялось новых идей, новых
течений в искусстве, в науке. Мы пережевываем наработанное предыдущими
поколениями, и не создаем своего.
— Не пережевываем, а перевариваем, — поправил я. — Предки столько
всего натворили — нам еще сотню лет питаться.
— Нет, Миша, — Элис покачала головой. — Это все словоблудие, а не
ответ.
— Ответ может дать социодинамический анализ, — буркнул я, обиженный
столь низкой оценкой своих логических построений.
— Я его провела, — ответила Элис гордо.
Я не обманул ее ожиданий — выпучил глаза.
— И?
— И, по моим оценкам, культура Доминиона находится в состоянии
нестабильного равновесия. Колонизация поглощает все ресурсы, но стремление
развиваться — оно-то не исчезает, не сублимируется, как могло бы быть, иди
экспансия спонтанно, а накапливается. Достаточно чуть толкнуть — и...
— И?
— Много сект на Луне? — ответила Элис вопросом на вопрос.
— Много! — брякнул я. — Сотни четыре мелких, а главных с десяток.
— Вот и ответ. Унифицированная культура на нынешнем этапе просто
нежизнеспособна. Начнется дивергенция. Мы вступим в эпоху Расщепленного
человечества.
— И когда же наступит это светлое время? — попытался я
поиронизировать.
— Через неделю, — усмехнулась Элис, и я усмехнулся с ней. Я еще не
знал, что она права.
Глава
7. Шабаш
Купола Лаланда оказались на удивление маленькими даже для транзитной
станции. Всего-то их было три — я имею в виду общих, не уикканских —
чистеньких, одинаковых до тошноты.
— Это уже курорт? — поинтересовалась Элис, озираясь.
— Нет, — отозвался я, волоча ее за руку в направлении рядов
раздатчиков. — Это, в сущности, транзитная станция. Здесь мы переночуем.
— Зачем? — удивилась девушка. — Час еще не такой поздний...
— В капсулу нас не пустят, — ответил я. — Держите.
— Что это? — Элис с некоторым подозрением глянула на серебряную трубку
инъектора.
— Против лучевых повреждений, — объяснил я терпеливо. — Ну подумайте
сами — мы же на Луне. Атмосферы нет. В куполах нас защищает слой камня... но
капсула летит над поверхностью, а обвешивать ее свинцовыми экранами не совсем
практично. Поэтому местное отделение КОХКа не рекомендует длительные перелеты,
а всем пассажирам полагается принимать антирад. — Я, сморщившись, вдавил
рабочий конец трубки в “мертвое пятно” на бедре. Зашипело; под кожей вздулся
волдырь. — Хотя вообще-то я просто не хочу приезжать в Арету вечером.
— Почему? — как я и ожидал, осведомилась Элис.
— Потому что остановиться я собирался у друга, — объяснил я. — К тому
времени, когда я закончу свои дела здесь и мы сможем отправиться дальше, будет
уже ополночь. Если нас встретят, то на разговоры и угощение меньше двух часов
не уйдет. А я уже хочу спать.
— Интересно... — Приподняв край юбки, девушка последовала моему
примеру. — И что же нам теперь делать?
— Я же сказал — спать, — повторил я.
— А если я не хочу?
— Мушку будете? — дернуло меня предложить.
— На меня не действует, — отрезала девушка, непонятно почему —
сердито.
— Тогда не знаю. — Я пожал плечами. — Завтра с утра... надо будет
напомнить здешнему сьюду, чтобы разбудил... отправимся дальше.
Элис остро глянула на меня.
— Вы без инфора, — проговорила она, будто только что заметила это. — А
я уже начала подумывать, что лунари их просто не снимают.
— Обычно так и есть, — признал я. — Но со мной... особый случай.
Слава всем богам, сколько их есть на Луне, что она не стала расспрашивать
дальше. Еще неизвестно, чего бы я наговорил.
Гостевых комнат тут, судя по всему, тоже не хватало — во всяком случае, мне
не удалось уговорить местного сьюда выделить нам с Элис отдельные комнаты.
— Не волнуйтесь, — утешил я ее, — я сейчас уйду... может быть,
надолго... и беспокоить вас не стану.
— Хотите меня бросить? — Похоже было, что девушка не столько
обиделась, чего я ожидал, сколько удивилась. Привыкла к легким победам?
— Полицейское дело, — отрезал я.
На этом спор как-то сам собой утих. Элис я оставил в комнате развлекаться,
как сможет, а сам, перепроверив распиханный по карманам шорт скудный арсенал,
решительно направился к уикканским куполам.
У входа во внутренний рег — арки синего обсидиана, удачно скрывавшей пазы
гермощита — путь мне вежливо, но решительно преградил молодой человек в
мешковидном балахоне и с инфором на челе.
— Сожалею, но сегодня вы не сможете посетить нас, — сообщил он тоном,
в котором не слышалось и намека на сожаление.
— Могу я узнать, почему? — осведомился я в свою очередь тоном, который
подразумевал, что данному молодому человеку лучше незамедлительно объясниться,
дабы я не обрушил на него громы небесные.
— Сегодня
Майклмэс
, праздник
осени, — объяснил юноша. — Один из дней всеобщего шабаша. Эта церемония очень
важна, и недостойно прерывать ее ради праздного любопытства... неверующих.
— Мое любопытство отнюдь не праздно, — парировал я. — Я офицер полиции
Миша Макферсон.
Руководство к действию номер один: требуя чего-то, веди себя так, словно ты
имеешь на это полное право. Я был совершенно убежден в том, что, даже приложи
община Лаланда руку к недавним преступлениям, этот привратник, не допущенный к
участию в шабаше по причине юного возраста (или неких проступков), слыхом не
слыхивал моей фамилии. Соответственно и наглость мою
он будет
воспринимать как должное, хотя вообще-то полномочия полицейских в частных регах
изрядно сужались.
— Но, как вы, наверное, осведомлены, офицер, купола Верных являются
совместным владением, и для обыска нужны серьезные основания.
— А я не собираюсь никого обыскивать, — ответил я. — Мне необходимо
встретиться с главой общины. Не хотел бы нарушать ради этого вашу церемонию...
— Тогда, возможно, вы могли бы подождать до завтрашнего утра в
гостевых комнатах купола? — Привратник с трудом сдерживал нетерпение. Не рвись
меня сплавить, парень, не получится.
— К сожалению, я сильно подозреваю, что мар Аббасон имеет вескую
причину со мной не встречаться. — Я посмотрел привратнику прямо в золотые, с
изумрудными искрами глаза. — А потому предпочел бы подождать завершения шабаша
на месте.
— И тем не менее я не могу позволить посторонним присутствовать при
воплощении Старого. — Вот в чем дело! Парень еще молод и не растерял юношеской
бескомпромиссной веры. Он пытается защитить свои убеждения от злобных нападок
поганых иноверцев. Только права задерживать офицера полиции при исполнении это
ему не дает, извини, малыш.
— А я, со своей стороны, должен настаивать на том, чтобы лично
пронаблюдать за действиями мастера Аббасона, — гнул я свое с неприличным
упорством.
— Но я не могу допустить вас в место радости...
— Вот что, — я начал закипать, — или вы меня сейчас пустите, или я вам
устрою такой шабаш...
Юноша глянул на меня злыми желтыми глазами, беззвучно проконсультировался с
кем-то — я терпеливо ждал, — потом неохотно произнес:
— Хорошо, можете заходить. Но заклинаю вас — не нарушайте правил,
установленных для посетителей. Это не пустая угроза, а серьезное
предупреждение. Дух Рогатого силен в этом месте. Когда он овладевает
празднующими, они... иноверец сказал бы, впадают в безумство, в экстаз. Они
уподобляются темным Его ипостасям. Не провоцируйте их.
Я кивнул. Майклмэс, 29 сентября — Михайлов день, в общем-то, мой день.
Но... помоги мне Господь.
Мальчишка почти вежливо поинтересовался, где мой инфор, предложив сбросить
на него памятку для гостей рега. Я попросил сделать мне распечатку, чем,
кажется, удивил юного ведьмака до безъязычия, и добросовестно проштудировал три
листа мелким шрифтом. На это ушло меньше времени, чем на то, чтобы их получить,
но я не собирался рисковать головой.
Следуя указаниям молодого уикканца, я прошел широким тоннелем, чьи стены
украшали не обычные для Луны окна, а венки и гирлянды золотых листьев, колосьев
и глянцево-красных яблок. Заблудиться было трудно — немногочисленные прохожие,
встречавшиеся мне на пути, торопились все в одном направлении. У многих были
звериные глаза — желтые, зеленые, серые, с пронзительно-узкими щелями зрачков;
некоторые, не дожидаясь начала шабаша, начали процесс трансформации, застыв в
получеловеческом обличье. Праздник еще не вошел в полную силу, иначе мне
угрожала бы реальная опасность быть задраным.
"Место радости" оказалось довольно большим залом — до купола он,
конечно, не дотягивал, но казался едва ли не больше из-за царивших в нем
сумерек. Горели факелы — ровным, бездымным пламенем, отбрасывая множество
дрожащих, причудливых теней. Огромный костер посреди пещеры (другого слова не
подберу для этой подлунной полости) не столько освещал, сколько перебивал
холод, исходящий от черных с сине-лиловым отблеском реголитовых сводов. Взгляд
не наталкивался на стены, а с разгону пробивал их и тонул в непроглядной тьме,
тщетно ловя плывущие тени... хотя, конечно, это лишь отблески языков огня
танцевали на глянцеватом камне.
Толпа собралась изрядная. На осенний праздник сошлись все ковены общины —
тринадцать крат по тринадцать, иначе говоря, сто шестьдесят девять полноправных
ведьмаков (и ведьм), не считая неоперившейся молодежи. В зале висел густой
запах огня, пота, возбуждения и колдовских благовоний. Тихо бормотал барабан.
Мой притерпевшийся к темноте взгляд различил на полу белую черту, шедшую
параллельно стене метрах в трех от нее, а внутри очерченного ею круга — еще
какие-то знаки. Заходить за черту я не стал.
Я не заметил, откуда вышли Господин и Госпожа, но в момент их появления
толпа, гудевшая ожиданием, смолкла. За обнаженными Владыками чопорно и важно,
как старый марабу, шествовал Черный Человек, закутанный от макушки до пят в
темную материю, несущий на вытянутых руках поднос с ритуальным пирогом.
— Эйо эвои, — негромко сказала Госпожа, и голос ее — густой, мягкий,
сильный — заполнил пещеру лихорадочным теплом. Факельный свет окрашивал пышное
тело червоным золотом, в один цвет с длинными распущенными волосами и венком из
спелых колосьев.
— Эйо эвои, — отозвался Господин. Он также был наг, но лицо его
скрывал тяжелый черный шлем, украшенный венком из дубовых листьев.
— Эйо эвои, — откликнулся зал на множество голосов.
Черный достал из складок своего одеяния алую с золотом короткую свечу, с
поклоном протянул Госпоже. Та взяла ее обеими руками, словно та была по меньшей
мере из свинца, сосредоточила взгляд на фитиле; потом, держа свечу в вытянутой
руке, ладонью второй начала делать пассы.
— Аррианрод! — сказал шабаш. Тихие голоса множества людей внезапно
наполнили пещеру так туго, что в ней стало тяжело дышать.
— Хабондия!
— Андрада!
— Арадья!
— Рианнон!
Фитиль затлел и — вдруг — вспыхнул. Госпожа бережно установила ее на шлеме
Магистра шабаша.
— 'Эрфа! — негромко грянул шабаш — да, именно так; столько силы и
дикого, нечеловеческого ликования было в этом возгласе, что меня не удивило бы,
запылай от него каменные стены.
Господин также принял свечу от Черного — длинную, темную (в сумерках я не
разобрал, какого оттенка; подозреваю, что цвета хорошей сажи). Снова воцарилась
полная тишина.
— Андраз! — сказал шабаш с тихой угрозой и гневом. Барабан шепотом
зарокотал вдалеке.
— Ху!
— Дьявол!
— Цернунн!
— Барабба! — Барабба! — Барабба! — Барабба!
Крик все не умолкал, смешиваясь с ритмом тамтама, взвинченная толпа
скандировала странное слово... что-то похожее я слышал... Бараба... Барабас...
да нет, смешно... Аббасон, вот! Аббасон — сын Аббы — бар-Абба... На иврите —
"сын Отца". Первоначально — одно из священных имен Христа, потом
странным образом перешедшее в кабалистику и ведовство. Так
кто же был главным
здесь — Эрнест Сиграм или скрывающийся за рогатым шлемом Дэймон Барабас...
тьфу, Аббасон?
Господин резким жестом переломил свечу и швырнул в костер.
— 'Эрне! — взревела толпа.
Пламя вспыхнуло бешено-ярко, высветив темные силуэты Троих. Откуда-то из
глубин плотно сбившейся массы народа донеслась песня — заклинание, подхваченное
сотней голосов, не диссонировавших, но сплетавшихся в единую мелодию:
Королева всех Лун, и хозяйка всех Солнц,
Королева Небес и владычица Звезд,
Королева Воды, Королева Земли,
Принеси нам дитя, что мы ждали!
Ты даешь ему жизнь, о Великая Мать,
Ты рождаешься снова, Владыка!
Мы отринули свет, мы отринули тьму,
Мы рабы твои, и ты служишь нам,
Так зажги же свет, о Мать!
Озари наш мир, о Мать!
Солнца свет подари, о Мать!
Эйо эвои, о Мать!
Эйо эвои!
Пламя чуть стихло, барабанный бой стал громче. Господин и Госпожа принялись
сосредоточенно выполнять ритуалы освящения. Я воспользовался этим, чтобы
получше оглядеться. Мало кто из непосвященных попадает на шабаши черных
уикканцев, хотя и белые в этом отношении немногим снисходительнее.
Удивительно разношерстное сборище. Молодые парни и девки вместе с... по
традиции следовало бы ожидать минимум одну старую каргу, но таковых как раз и
не наблюдалось; а вот мужчин и женщин средних лет я насчитал немало. И
подростки, почти дети, еще не прошедшие обряда посвящения. Все — в темных
накидках, обнаженных тел не видно. Этому, полагаю, свой черед.
Господин бормотал над костром какую-то ерепень, от которой, однако, у меня
мурашки по коже побежали. "...иткнас утирипс те, силиф те, сиртап энимон
ни. Нэма." Нэма — амен. Он читает "Отче наш" задом наперед?
Вообще-то последователям уикки положено презирать христианство, а не включать
молитвы в свой ритуал, пусть и ради глумления — но это был шабаш. Запах
благовоний дурманил голову; не удивлюсь, если эти ревнители древней веры
добавляют в душистое масло пситропы. Глухое "Эйо эвои", разносившееся
время от времени по залу, головокружением ударяло по мозгам.
Постепенно толпа начала организовываться — участники шабаша становились в
тройной круг. Костер полыхал все ярче, голоса Владык разносились все громче по
залу, ставшему вдруг бесконечно огромным, потому что стены его распахнулись в
ночь. К барабану присоединилась скрипка, но музыкантов я нигде не видел.
Странно, но заклинания сухим песком сыпались в сито моей памяти, и так же
уходили, не задерживаясь — а я ведь всегда хвастался, что мне не нужны
мнемочипы!
Внезапно голос Госпожи обрел нечеловеческую ясность, и будто повинуясь ему,
тьма надвинулась со всех сторон, щупальца ее выползали из холодного реголита:
Смертных семь грехов,
Тяжких семь оков,
Семь ведет тропинок в ад —
Выбирай свою!
Семь ступеней вверх,
Семь надежд на смерть,
Семь горит твоих огней —
Иди по ней!
Громовой удар барабанов — и тишина. В полном молчании Господин и Госпожа
воздели руки вверх, потом Аббасон скрестил предплечья на груди, а его напарница
так и осталась стоять широко расставив ноги и подняв руки.
— Солнце в ночи! Небо и земля! — пронесся благоговейный шепот.
Будь это белый шабаш, тут бы церемониальной части и завершиться. Но нет —
черная уикка намного серьезнее относится к ритуалу, черпая в нем силы.
Постепенно мне начало казаться, что весь шабаш — это единый хорошо
отрежиссированный танец, видимый мне сквозь кривое зеркало пситропов. Сознание
мутилось, выхватывая отдельные фрагменты торжественно-мрачного действа:
преломление хлеба, и крошки, брошенные на закат... благословление урожая...
пляска, кружение спирали вокруг неподвижной рогатой тени, видимой на фоне
костра, нагой тени смерти, потрясающей, словно оружием, огромным напряженным
фаллосом... Потом я, наверное, отвлекся, или вовсе отключился на минуту, потому
что не заметил, как накидки оказались отброшены за черту магического круга.
Хоровод обнаженных тел в ломких кровавых тенях... и только обтянутый мглой
Черный Человек призраком маячил по другую сторону костра, странно покачиваясь в
такт музыке. Я определенно ощущал, как мои извилины шевелятся сами по себе,
тихонько сворачиваясь в узел — еще немного, и мозги превратятся в кисель, как у
Яго Лауры.
Если я не сделаю чего-нибудь прямо здесь и сейчас, я свихнусь. Эта мысль
возникла у меня в голове сама собой, да так и осталась. Я до боли сжал кулаки.
Не заходить в круг... не заходить в круг... Хоть "Отче наш" читай.
Хорошо все же, что
граница
останавливает их. Действие магического круга, конечно, репрограммное,
неверующий вроде меня может проходить через границу свободно, а вот члены
ковена воспринимают белую черту как стену. Даже опираются о нее, устав от
бешеной пляски, да так натурально, что хочется невольно поверить в ее
существование.
Оборотни завершили трансформацию. Кое-кто из танцующих замечал меня, но
стена не дает им выйти, и им остается только бессильно скалить на меня зубы.
— Именами Сатандар и Асентакер!
Эхо разнеслось по залу, тяжелой волной прокатилось по мне, растирая мою
волю в порошок.
— Именами Сатандар и Асентакер!
Тишина!
— Воззовем, — негромко приказал Господин. — И да поможет Он нам, ибо
тяжек наш груз, и нелегок путь. Эко, эко, Азарак!
— Эко, эко, Азарак! — повторил шабаш.
Похоже было, что все предшествовавшее — лишь часть бесовской оргии,
посвященная Госпоже. Теперь ведьмы готовились призвать Рогатого, 'Эрне. Того,
кого инквизиторы средневековья называли сатаной.
— Эко, эко, Зомелак! Эко, эко, Цернуннос! Эко, эко, Арада! — напевал
шабаш, и змея тел пришла в движение, медленно плывя округ костра. Барабан
заходился от дрожи. И тело Господина начало меняться. Иные пропорции, иная кожа
— темная, волосатая; ноги превратились в копыта. Он стряхнул ненужный уже шлем
— кто сможет узнать Дэймона Аббасона в рогатом сатире? Воздух, прогревшийся за
время пляски, внезапно пахнул морозом. Я и не знал прежде, что холод тоже имеет
запах.
— Я пришел, — спокойно сообщил Аббасон — нет, уже 'Эрне, сам Дьявол!
Мне уже довелось удостовериться в необычайной силе уикканских репрограмм, но
имперсонация Рогатого поражала своей глубиной. Показалось даже, что движение
воздуха донесло до меня запах козла.
И тогда вперед выступил Черный Человек шабаша. Он запел — ломким, до
странности лишенным тембра голосом, и подхватили остальные:
Именем невыражен, неназван во плоти,
Старый мой Владыка, о хозяин темноты,
Силою холодною, невиден и несвят,
Силой одержи его с макушки и до пят,
Темный мой Владыка, что древен и могуч,
Попираешь землю ты, главой касаясь туч,
Слово твое — камень, и плоть твоя — как тень,
Гнев твой — словно ночь, и радость твоя — день,
Слушай, о Владыка, приближенного мольбу...
Что только не примерещится — свет факелов будто
заколебался, померк...
— Покарай, Владыка, того, кто зло замыслил и учинил слуге твоему
'Эрне-ст'а Сиграму.
— Rentum tormentum! — подхватил хор .
—
Покарай его силой
своею, именами Цернунн, и Балор, и Бараббас.
— Rentum tormentum!
— Да не будет ему ни света, ни любви — ни мира, ни покоя — ни счастья,
ни радости — ни воздуха, ни жизни!
— Rentum tormentum!
Меня пробрала дрожь. Проклятие! Не в смысле "мать твою, падла!",
а настоящее, старомодное, добротно наложенное проклятие. А уикканские проклятья
имеют забавное свойство сбываться. Можете считать это суеверием, но я пару раз
имел случай убедиться в этом — со стороны, конечно. Вот и проверю на
собственной шкуре, насколько действенна их так называемая магия.
Господин принял от склонившегося Черного меч — длинный, прямой, с темным
клинком и серебряным эфесом.
—
Жертву Господину! — приказал
Черный вполголоса.
Принесли жертву — человеческое тело, видимо, не куклу, а быстророжденный
клон, распяли на алтаре, усыпанном хлебными крошками. Были еще какие-то
действия, ритуалы, но я не запомнил их.
— Именем тайн бездны, — тихо говорил Рогатый, и толпа ловила каждое
слово, — пламенем общины, силой запада, молчанием ночи и святым обрядом я
исполняю ваше желание. Кабие ааазе хит фел мелтат.
Как-то внезапно толпа распалась на пары. Молча и сосредоточенно участники
улеглись на покрытый сброшенными ранее плащами и соломой пол и принялись
совокупляться. Я написал бы "заниматься любовью", но это выражение
тут не подходит — чтобы его употребить, нужна любовь или хоть приязнь. Ведьмы и
ведьмаки занимались работой.
— Кабие ааазе хит фел мелтат, — повторял Господин, и каждая из яростно
дергающихся пар шептала: — Мы работаем для погибели... Мы работаем для погибели...
"Никогда в жизни не видел такой бездарной групповухи", подумал я,
едва слышно хихикнув. От усмешки мне сразу полегчало. До чего же дойти надо,
чтобы превратить самое светлое из человеческих занятий в муторный ритуал?
Не-ет, дамы и господа, мне с вами не по пути.
Накачка длилась минуты три. Потом, словно по неслышной мне команде, пары
одновременно расплелись с коротким стоном неудовлетворенного желания, а
Господин вонзил меч в грудь жертвы.
— Дело сделано, — звенело у меня в голове, — дело сделано, было
черное, стало белое. Дело сделано, дело сделано...
— Радуйтесь! — Прозвучало это как приказ, и приказ был исполнен в
точности. Ритуал завершился, и больше детей Рогатого не сдерживало ничто, кроме
белой черты на полу.
Я не стал смотреть на неформальную часть шабаша. От тяжелого, сладкого
запаха благовоний меня уже тошнило, а похабные сцены мало волновали (хотя
кое-что могло бы представлять интерес для специалиста. Я, например, и
предположить не мог, что гипертрофированный орган Рогатого имеет какое-то
функциональное применение). Гораздо больше меня волновал Дэймон Аббасон в его
естественном облике.
Выскользнуть из сумрачного "места радости" и найти в пустых
куполах комнату магистра для меня не составило труда, хотя я едва успел вовремя
— приближалась полночь, шабаш завершался, круг вот-вот должен был быть
разомкнут, чтобы пляска не продолжилась и на следующие сутки, и тогда коридоры
рега наполнятся усталыми колдунами, разбредающимися по домам. А в комнате мне
оставалось только ждать.
Когда дверь, наконец, открылась, мои часы показывали половину первого ночи.
Я дружески помахал вошедшему уикканцу бластером и указал на низкий пуфик —
кресло я занял сам, и уступать не собирался.
— Присаживайтесь,
senor
Аббасон, — дружелюбно предложил я.
Уикканец осторожно опустился прямо на пол.
— По какому праву?.. — прорычал он хоть и яростно, но не слишком
громко.
— Офицер Макферсон, полиция лунного самоуправления, — представился я
вежливо. — Хочу задать вам несколько вопросов.
— Дела веры не относятся к ведению полиции!
— А с чего вы взяли, что меня интересуют дела веры? — Да, жалок тот, в
ком совесть нечиста! — Пришел я к вам... почти как частное лицо.
— Провалитесь вы в девятый ад Саваофа!
— Невежливо, сеньор. — Я поднял бластер и демонстративно увеличил
мощность. Теперь, вздумай я выстрелить, мне не понадобится даже прицеливаться —
ком плазмы спалит все, что зацепит хоть краем.
— Вы не посмеете. — Похоже, Аббасон не слишком верил своим словам.
— Посмею, — успокоил я его. — Или вы думаете, что я примчался к вам из
Моря Облаков для милой дружеской беседы? Меня интересует Эрнест Сиграм —
помните такого? Вижу, что помните. Кто он? Где проходил репрографию? Что такого
пытался скрыть своей смертью? Только не убеждайте меня, что он случайно довел
себя до метаболического истощения.
— Вы ничего не узнаете, — ответил Аббасон. Я отметил для себя, что,
несмотря на страх, он держится спокойно... нет, не то слово — уверенно! —
Ничего.
— У вас довольно интересный предрассудок, — произнес я, запуская руку
в карман. — Сидите смирно.
Я нагнулся вперед и всадил в его щеку заряд гипнарка прежде, чем он успел
опомниться. Уикканец слишком поздно сообразил, что я делаю. Он начал
трансформацию, глаза его вспыхнули золотом ярости — и погасли, когда наркотик
проник из кровяного русла в мозг.
— Сидеть, — приказал я. Приподнявшийся было Дэймон плюхнулся обратно
на мягкое покрытие. — А теперь рассказывайте подробно. Кто был главным в общине
— вы или Сиграм?
— Вопрос задан некорректно, — лениво произнес Аббасон.
Вот недостаток гипнарка — пациент отвечает только на заданный вопрос, как
примитивный сьюд, и, чем сильнее воля допрашиваемого, тем, как правило, короче
его ответы — лгать он не может, а говорить не хочет.
— Какова была роль Сиграма в общине?
— Он служил управителем.
— Управителем чего?
— Связей.
— Связей с кем?
— Не знаю.
От-так-так!
— Почему не знаешь?
— Блок памяти.
Чтобы снять репрограммный, внедренный в самые глубокие слои личности
запрет, нужен полный комплект гипнургической аппаратуры — при условии, что
вскрытие блока не сотрет вообще все воспоминания пациента, оставив у меня на
руках мускулистый овощ. Я растерянно пошарил по карманам. Гипнокорректора у
меня там, разумеется, не завалялось. Были, правда, мушки в ассортименте,
включая совершенно нелегальные, но если я попытаюсь накачать Аббасона
обезволивающим выше бровей, это может плохо кончиться.
Тупик.
Попробуем зайти с другого конца.
— Какова твоя роль в общине?
— Я — Господин! — Даже гипнарк не выдавил из уикканца гордости. Я
никогда не понимал психологии искренней веры. Этот человек всерьез полагает,
что является воплощением Рогача 'Эрне вне зависимости от напичкавших его
организм косметических аугментов, и это придает ему сознание собственной
значимости, какого мне не добиться, даже соверши я двенадцать подвигов Геракла
(хотя что там за подвиги — в основном зверушек ломать).
— Какова роль в общине... э... — Я попытался вспомнить. — Джеймса
Слончевски?
— Он Черный.
— А Ирейн Квилл — Госпожа?
— Да.
Меня всегда интересовало, является ли такая иерогамия одновременно и
светским браком. Все уикканцы, с которыми я пытался заговаривать на эту тему,
тут же поднимали жуткий скандал с обвинениями в оскорблении чувств верующих —
на этой почве у них вообще паранойя — но внятного ответа мне добиться так и не
удалось. Я потратил секунду, подавляя искушение спросить у Аббасона. Ему-то
сейчас не отвертеться....
А вообще картина складывается до отвращения нестандартная. Мы имеем
классическую троицу руководителей общины, возглавляемую, как водится в черной
уикке, Господином (у белых на первом месте жрица, но двое ее ближайших
сподвижников всегда мужчины). И к этой слаженной команде примазывается
четвертый, остававшийся без места в иерархии, но именуемый тем не менее
верховным жрецом.
— Было такое, чтобы Сиграм воплощал Рогатого? — поинтересовался я,
осененный внезапной догадкой.
— Нет, — выплюнул уикканец. — Никогда.
Час от часу не легче. Получается, что досье, которое мне составил Вилли,
врет как политик. И еще — что за община такая, что в ней все руководство
выменяно? Конечно, уикканцев привлекают отдаленные колонии именно потому, что
здесь не так жестко соблюдаются законы о био- и психонормах, у нас на Луне
оборотничество вообще ненаказуемо. Но в мозгу Сиграма судмедэксперт нашел следы
предельной репрографии, у Аббасона стоит блок памяти...
— У Черного и Госпожи тоже стоят блоки памяти? — поинтересовался я.
Аббасон кивнул.
Как весело. Мелькнувшая было мысль оставить неразговорчивого Господина в
каталепсии и наведаться к его коллегам сгинула, не оформившись до конца.
— Блок поставлен до вашего прибытия на Луну? — забросил я пробный шар.
— Нет, — прохрипел уикканец.
Ладно. Поиграем в двойную угадайку — мало того, что я не знаю, получу ли
ответ, но даже не представляю, какие следует задавать вопросы.
— Почему умер Сиграм? Не хотел раскрывать тайну? — брякнул я наугад.
— Да, — неожиданно отозвался Аббасон.
— В чем состоит тайна?
— Блок памяти.
— Почему Сиграм стрелял в меня?
— Это был не Сиграм.
Я поперхнулся.
— А кто?
— Неизвестно.
— Опять блок памяти? — сыронизировал я.
— Нет. — Действительно не знает.
— Тогда какого... — я чуть не сказал "дьявола", но вовремя
осекся, — он бегал по Городу с гаузером наперевес?!
— Неизвестно. Блока памяти нет. — Проклятье, да он силен! Для пациента
под гипнарком выказать иронию — все равно что мне бегать под лучом
парализатора. Надо с ним поосторожнее, а то пропущу момент, когда наркотик
выветрится... хотя это будет нескоро.
— И ваш ритуал был нацелен против того человека, который подставил
Сиграма? Не против меня? — наугад бросил я.
— Да.
— Но ты не знаешь этого человека?
— Нет.
— Хочешь узнать?
— Да.
— Я тоже. Что ты скажешь, если я предложу объединить усилия?
Аббасон сказал. Я слушал его изощренную ругань, как симфонию в исполнении
виртуоза. Что ж, сам виноват — формулировка допускает.
— А будете ли вы мне мешать? — осведомился я, когда потоп схлынул.
— Нет, — признался Аббасон, немного подумав.
— А мстить?
— Да. — Тут ему раздумывать не пришлось.
— Это дело только между мной и тобой, согласен?
— Да.
— Хорошо. — Я встал. — Гипнарк выветрится часа через три. Сиди тут,
молчи и не двигайся. Будут еще вопросы — загляну. — Аббасон оскалился. — И
добрый тебе совет — отложи свою месть до того момента, когда мы возьмем за гены
типа, который сыграл с нами такую нехорошую шутку.
Аббасон медленно наклонил голову.
— Да, еще одно, — добавил я, стоя в дверях. — Кто делал репрографию
вашей команде?
— Дом Карела, — бросил уикканец с явной злобой.
— А зачем? — едва не взвыл я.
— Блок памяти, — хрипло пробормотал Аббасон и на прощание сверкнул в
мою сторону желтыми глазами.
Из уикканского рега я выбрался без приключений, но в слегка обалделом
состоянии. Значит, не Сиграм стрелял в меня? Тогда кто? И почему тогда Сиграм
так упорно молчал — до смерти домолчался, только бы не рассказать, как и зачем
раздобыл гаузер? И какого беса в мозгу руководителя крупной общины — тринадцать
полных ковенов — сидят гипнотические блоки, да еще по тем самым вопросам,
которые меня интересуют? Кто его
тянул вымениваться? Вопросов — тьма, и хоть бы луч света.
Если верить тому, что сказал Аббасон (а не верить ему у меня причин нет;
можно предположить, конечно, что на него не действует гипнарк, но тогда
оборотень скорее порвал бы меня на хромосомы, чем устраивал столь длительный и
бессмысленный спектакль), то против меня и уикканцев действует некий враг.
Вариант — враг использует уикканцев против меня. Или наоборот. Что за враг?
Меррилл? Но тогда рассыпается версия о причастности Службы к странной
неуязвимости Сиграма. Кто-то еще? Кого я уже успел впутать в конфликт,
начавшийся простым, примитивным, почти родным карантином? Дом Л'авери — сторона
скорее пострадавшая. Стервятники? Когда они смогут объединиться, я сожру свой
инфор без хлеба. Кто-то, кому я походя на мозоль наступил?
Кстати о мозолях. Упоминание о Доме Карела мне очень не понравилось. У
Карела ко мне есть один давний счет — я когда-то в горячке обвинил его в
производстве центровых; доказать ничего не сумел, но крови попортил столько,
что с тех пор стараюсь с его группой не встречаться в безлюдных местах.
Темненький этот Дом. С Л'авери хоть договориться можно, они в Бога верят. А
Карел не верит ни во что, кроме кредитной системы. Специализируется больше на
пластургии и гипнургии, тут Аббасон не соврал, но хватает, что плохо лежит — и
интелтроны для кукол его групари программировали, и химическим синтезом
занимались.
А теперь мне предстоит как-то выяснить, кто из карелов поставил блоки
Эрнесту Сиграму. И по чьему заказу — потому что карелы ничего не делают просто
так.
Первоначальная уверенность в том, что Роберт Меррилл виноват во всех моих
бедах, несколько сгладилась под действием фактов. А факты таковы, что никаких
доказательств его вины покуда не видно. Так кто же еще способен сотворить со
мной такое?
Есть еще один вариант — за мной гонится кто-то из колониальщиков, но не
Меррилл. Скажем, Дэвро или Козин. Не ахти как разумно — нет мотива. Но
сбрасывать со счетов такой вариант не стоит — как и любой другой, вплоть до
вмешательства несвоевременно вернувшихся из созвездия Геркулеса Предтеч.
И кстати о Службе и Меррилле. С чего я взял, будто его треугольноголовость
действует по указаниям сверху? Покуда не снят карантин, Луна отрезана от
метрополии... Возможно, герой Селены-прим решил провернуть под шумок какие-то
свои делишки? Если так, то дела мои будут плохи до той поры, покуда лифт не
заработает снова. Рисковать, когда кабинка в любой миг может выплюнуть бригаду
инспекторов, колониальщик не станет. Тем разумнее решение скрыться в Арете.
Разобраться с Домом Карела я решил через лейтенанта Хиля, если, конечно,
смогу связаться с ним по обычным линиям. Когда дело доходит до групарских
регов, на всех городских сьюдов, включая и сьюда связи, нападает помрачение
рассудка. Черт, да мы не знаем в точности, какую площадь занимают их купола, и
сколько там жителей! Простой групарь может всю жизнь провести в своем реге, не
имея даже опознавательного кода.
А все остальное подождет до той поры, когда я вылезу из своей норы в
Апеннинах. Будем надеяться, что Банко не обидится, если я задержусь (
мы задержимся
) на недельку.
Когда я пришел в комнату, где остановились мы с Элис, девушка уже спала. Я
тихонько разделся и лег рядом. Поначалу я думал, что не смогу заснуть рядом с
незнакомым человеком — привычка чувствовать под боком тело именно Сольвейг
казалась мне непреодолимой, но, к своему изумлению, отключился почти мгновенно,
убаюканный ровным дыханием соседки. Ближе к рассвету я проснулся оттого, что
Элис начала метаться во сне — наверное, приснился кошмар. Я обнял ее, и она
затихла. Я полежал немного, стараясь не думать о прохладной коже под своими
руками, и незаметно для себя вновь отключился — теперь уже до самого утра.
Глава
8. Арета
Встали мы рано, под бешеное дребезжанье, которое сьюд Лаланда почему-то
называл “звонком”. Я зевал, рискуя вывихнуть челюсть, и мечтал о пиргипноле.
Будем надеяться, что спокойное, размеренное житье у алиенистов пойдет на пользу
моим суточным ритмам, потому что я вовсе не горю желанием подсесть на “качели”
стимулятор-снотворное. Слава всем
богам, что у нас на Луне нет хотя бы часовых поясов, так
отравляющих жизнь бедным обитателям нормальных планет. Несмотря на то, что
между Аретой и Городом изрядная разница по долготе — Арета градусов на двадцать
восточнее (не говоря уже о том, что находится не в южном полушарии, а в
северном, но это к разговору о часовых поясах не относится) — время в них
отсчитывается одинаково. Причина тут в медленном вращении Луны — когда между
рассветом и закатом проходит две недели, измерять время по солнцу как-то
нелепо. Оттого циклы имеют для лунарей вторичное значение, а часы — что на
Эртсайде, что на Фарсайде — ставятся по Гринвичу. Когда меня откомандировали
повышать квалификацию в Санлосане, я дня три доводил своего гида до бешенства,
покуда не сообразил перейти на местное время.
— Предлагаю не задерживаться в здешних гостеприимных куполах, —
предложил я, — а побыстрее отправиться.
Перекусили мы взрывпакетами на станции.
— Почему эта гадость так называется? — полюбопытствовала Элис,
слизывая с пальцев крошки.
— В них больше перца, чем биомассы, — объяснил я, дыша ртом. — Иначе
дрожжевой привкус не отбить.
— Зря я поддалась на вашу провокацию, — буркнула девушка. — В
невесомости меня точно стошнит...
Я уже начинал находить некоторую прелесть в своем положении гида. Всю
дорогу до Ареты — то есть десять минут, капсулы мы ждали дольше — я объяснял
своей спутнице, почему космическая болезнь — это вредная выдумка для особо
внушаемых туристов. Я не встречал еще ни одного лунаря, которого тошнило бы в
невесомости. Возможно,
дело в нашем низком тяготении.
Курортный городок Арета состоял собой всего-то из пяти-шести куполов,
оседлавших один из отрогов Лунных Апеннин. Зал ожидания на станции был накрыт
бесшовным экраном, демонстрирующим окрестные пейзажи, и Элис смогла воочию
убедиться, что ночью на Луне действительно смотреть нечего. По одну сторону
простиралась угольно-черная равнина, похожая на смоляной океан, по другую — тот
же океан вздымался волной, затмевавшей небо. Даже звезды видны были плохо из-за
внутреннего освещения
на вокзале. Только светились далеко в горах бледными
пятнами слаломные трассы; их, само собой, на ночь подсвечивали прожекторами —
не закрывать же, в самом деле, курорт на полмесяца!
— И куда нам теперь? — поинтересовалась Элис, оглядываясь.
— В гости, — ответил я. — На лыжах кататься пойдем завтра. Сегодня,
боюсь, времени не хватит. Только... не окажете мне одну услугу?
Девушка вопросительно подняла брови.
— Вызовите рассылку свежих новостей! — взмолился я.
— А почему вы сами не можете?
— Не хочу светиться, — туманно объяснил я. Ну не растолковывать же, в
самом деле, что даже такая малость требует проверки личного кода.
Новости меня разочаровали. На Чжэнь-сюань-син [пейзаж — каменистая равнина
под грязно-зеленым небом] отправилась крупная экспедиция Института
прекурсологии [панорама слепяще-белых корпусов у подножия золотой горы] для
исследования найденных в системе сооружений Предтеч [картинки нет, что само по
себе странновато, могли бы и показать]. Экспедицию сопровождает многочисленный
отряд работников Службы [суровые лица голубцов], чтоб, в частности, пресечь
возможные нарушения в работе местной администрации. В альфанской системе введен
в строй внутренний лифт Гея-Антея — первое сооружение такого рода в Доминионе
[раскадровка: план системы, соединенные красной чертой планеты, потом —
реальная съемка, орбитальный лифт-терминал над Антеей, потом — представительный
мужчина в типично альфанском комбинезоне, но черном и явно от-кутюрного фасона,
вместе с обвешанным наградами колониальщиком разрезают традиционную ленточку].
На Земле продолжаются попытки ограничить зону распространения арбора в
Центральной Америке [уже поднадоевшая некрохроника]; остров Гаити [карта]
полностью изолирован от мира до завершения естественного цикла болезни (понимай
— пока зараженные не вымрут). Совет неприсоединившихся государств подал петицию
в Верховный комиссариат Службы с требованием обеспечить справедливое
распределение освободившихся в результате эпидемии территорий... Этот постинг я
досматривать не стал. Трупоеды.
До алиенистского рега пришлось добираться пешком — транспортерных линий
туда не проводили — и полтора часа блужданий по заросшим коридорам (кустарник
по обочинам никто, как водится, не подстригал, а прохожих было недостаточно,
чтобы постоянное шевеление заставило ветки расти куда-нибудь в другую сторону)
отнюдь не улучшили мое настроение. А в сам рег я по привычке заходил с опаской
— мало ли какая тварь на тебя кинется.
Элис алиенистские купола понравились. Она восхищенно утверждала, что тут
"прямо как на Земле". Я не был с ней согласен — мои воспоминания о
метрополии носили несколько иной характер — но высказываться не стал: ей
все-таки виднее. Почти все три месяца, проведенные мной на Земле, я проторчал
безвылазно в Санлосане, и, помимо местных достопримечательностей
,
запомнил только
пугающе высокий потолок неба и сухое горячее марево над горизонтом. Даже
хваленым земным дождем так и не смог насладиться: как-то раз с неба начали
падать капли воды, крупные, как фасоль, но ударяясь о горячий силастик улиц,
они тут же расходились быстро исчезающими пятнышками. Я ждал добрых полчаса,
когда же, наконец, появятся лужи, но дождь прекратился, а луж все не было. Вот
тогда я и плюнул на экзотику.
Нам, лунарям, еще повезло. Наши лифты не настолько загружены, чтобы не
позволять нам иногда возвращаться в метрополию. Жителям той же альфанской
системы или Новатерры, чтобы посетить родину предков, приходится копить всю
жизнь и стоять в очереди до самой смерти. А ссыльным на Аверне не приходится
ожидать и этого. В последние десятилетия Землю каждый год покидает сто, а то и
сто пятьдесят миллионов человек, а возвращаются — единицы. Исход человечества
из колыбели. Скоро в доменах будет жить больше народу, чем в метрополии. И то
сказать — в радиусе пятнадцати парсек от Солнца лифтоносцы нашли сорок миров,
пригодных для колонизации. Посылать корабли дальше бессмысленно — им
потребуется человеческая жизнь, только чтобы добраться до окраин ойкумены.
Нужно превратить централизованную систему лифт-связи в сетевую, посылать
корабли-разведчики с окраин исследованного космоса, а для этого —
рассредоточить население, разгрузить переполненную Землю.
Так появилась программа эмиграции. Так в учебниках пишут, что она так
появилась. На самом деле первые лифты были запущены намного раньше, чем эта
гениальная мысль зародилась в умах колониального начальства. Для того, чтобы
теория Уилсона-Пенроуза претворилась в жизнь, потребовалось двадцать лет, и еще
двадцать — для того, чтобы первый примитивный лифтоносец прибыл в систему альфы
Центавра и обнаружил там не одну, а целых две пригодных к заселению планеты. На
Земле в это время жило десять миллиардов человек.
Врет тот гад, что уверяет нас, будто правительства всерьез борются с
перенаселением. Чем больше народу, тем легче управлять нищей, злобной толпой.
Но чем больше жителей, тем больше и бунтарей. Бунтарей начали ссылать на самые
похабные из новооткрытых миров — того, кто счел Миктлан пригодным для человека
миром, я заставил бы самого там поселиться. Понимаю, он не знал, что корка этой
пародии на планету рвется
не хуже гнилого савана, а под ней — лед, вода и лудлы, но
подумать-то можно было, что жить на спутнике газового гиганта ненормально! А
самые приятные местечки, вроде Мундо-дель-Парадизо, застолбили те, кто в
прежние века селился бы на Ривьере.
Организованная, форсированная, лихорадочная эмиграция началась намного
позже — чуть менее века назад. За это время Землю покинуло два миллиарда
человек. Три, не то четыре миллиона из этого числа осели на Луне — в основном
сектанты или беглецы от правосудия (лунные коридоры все же приятнее — и
пригоднее — для жизни, чем оледенелые равнины Тартара). Среди них были и
родители некоего Миши Макферсона со своей группой генобмена. А также алиенисты,
бахаисты, кришнаиты, уикканцы, дуэйнсиане, евангелисты и прочие, прочие,
прочие.
Но вот что интересно — я никогда раньше не задумывался: а почему именно так
проходит этот странный процесс? Почему в таком бешеном темпе, безоглядно,
бездумно? Кто вообще позволил Комитету по развитию внеземных колоний
превратиться во всемогущего монстра? Не верю я, что правительства локальные и
региональные по доброй воле посадили себе на шею этакую гориллу. Так какая же
сила дает Службе неограниченную власть? Захочет Служба — и враз будут урезаны
квоты на выезд для непокорных. А с ними — и финансирование, и квоты на
рождаемость. Я-то помню, отчего пятнадцать лет назад вдруг упал демсдвиг в
Индии — за два десятилетия до этого взбунтовалась Калькутта. Все двадцать
миллионов калькуттцев. Началось это, вероятно, приступом берсерк-психоза, но
буйство мгновенно приобрело окраску не то политическую, не то религиозную. И
тогда Служба взяла город в свои руки. Не знаю, как это им удалось, но они
провели принудительную репрографию двадцати миллионам индусов. После
принудительной стерилизации. Чтобы не возмущались
.
А квоты на выезд снизили для всей
страны. Урок был усвоен.
Нечто подобное я высказал своей спутнице, покуда мы пробирались петляющими
дорожками сквозь заросли карликового боярышника. На ветке сидела птица,
поклевывая тяжелые гроздья пламенно-красных ягод и глядя на нас смурным черным
глазом. Я мог ее понять — голову птицы гнула к земле массивная серебряная
корона. “Вот, — подумалось мне с грустью, — все носят инфоры. Кроме меня...”
— Ой, как здорово! — воскликнула Элис, прерывая ответную тираду. —
Король воронов!
— Это не корона, — поправил я. — Это контрольный обруч. За здешними
птицами приглядывает сьюд. Иначе тупые создания бьются о купол — не могут
приспособиться к лунному тяготению.
— Как романтично. — Девушка надула губки. — Ну хоть “никогда” он
говорить умеет?
— Nevermore! — высказался ворон с непередаваемым акцентом, от которого
старик Эдгар в гробу бы перевернулся. — Вы к Банко?
— Ага, — ошеломленно отозвался я.
— Я ему пер-редам! — каркнула птица, срываясь с ветки.
— Чертова кукла, — пробормотал я, провожая улетающего ворона взглядом.
Крылья его взмахивали нечасто и мерно — явно птицей управляли извне.
— Так о чем мы говорили? — обронила Элис.
— О колонизации, — отозвался я. — Проклятая птица... хоть бы дорогу
показала.
Элис тряхнула головой, будто отгоняя назойливую мысль.
— Верно, — пробормотала она. — Вы еще так смешно рассуждали... словно
нынешний период экспансии продлится долго.
— А это не так? — Я поднял брови. — Демографическое давление...
— Остается постоянным, я знаю, — девушка нетерпеливо закивала. — Но
это аргумент не в вашу пользу. Если от экспорта населения на отдаленные миры
нет никакой пользы для перенаселенной Земли... то в его продолжении должен быть
другой смысл. Я бы сказала... неочевидный.
— То есть вы считаете, что колонизация — это тупиковый путь развития?
— Нет, — Элис досадливо помотала головой; ее коса закачалась, как
маятник. — Я говорю, что колонизация
только
землеподобных
миров — это тупик. Их ведь не так много... они встречаются
только в системах определенного типа... Сколько сейчас человек живет на Луне? —
поинтересовалась она безо всякой связи с предыдущим.
— Около трех миллионов, — подсказал я.
— А могло бы?
Я поднатужился.
— Миллионов тридцать точно. — На самом деле и больше. Но тогда мы
сильно начнем зависеть от привозного водорода.
— В Солнечной системе, — напомнила Элис, — около десятка тел сравнимых
с Луной размеров. Это триста миллионов. Солнечная, альфа Центавра, звезда
Барнарда — вот вам первый миллиард. Причем перебросить его можно было бы лет за
тридцать, включая время полета лифтоносцев.
Я открыл было рот, чтобы возразить, и понял, что крыть мне нечем. Средства,
которые Колониальная служба вкладывала в дальние рейсы, можно было бы бросить
на создание армады лифтоносцев ближнего радиуса действия. Увеличить темпы
переброски... и скорость расселения человечества с переполненной Земли. За две
сотни лет Служба выбросила с планеты всего два миллиарда. А могла — шесть. При
затратах стократ меньших.
— Нет, — покачал я, наконец, головой. — Не верю. Слишком красиво
получается. Если это так выгодно...
— Почему так не поступают? — понимающе глянула на меня Элис. — Очень
просто. Потому что такие колонии быстро стали бы независимыми.
— Не понял! — Сам я пришел к обратному выводу.
— Разные параметры зависимости, — коротко пояснила Элис. — Для
выживания в агрессивной среде требуется, как минимум, собственная
высокотехнологичная промышленность. Как у вас... у нас, — поправилась она тут
же, — на Луне. А для выживания на террестроидной планете типа той же
Мундо-дель-Парадизо — в первую очередь сельское хозяйство. Кем проще помыкать —
крестьянами на чужой земле или техниками в родных куполах?
Определенная логика в ее словах была.
— По-вашему, выходит, что Службе нужны зависимые колонии? — уточнил я
без нужды.
Элис кивнула.
— А какого лифта? — поинтересовался я. — Они и так могут перекрыть
связь любой колонии с метрополией. Зачем им лишний способ давления?
— Каналов давления никогда не бывает много, — грустно ответила Элис. —
Хотя бы с точки зрения властолюбцев. А кроме того, независимая колония, в
сущности, не нуждается в связи с Землей — разве только из ностальгии. Выпустив
из рук один рычаг, Служба теряет и второй.
Город даже не заметил карантина, прервавшего на неделю связь с метрополией.
Для любой из планет третьего эшелона — недавно заселенных, или просто
агрессивных, как Тянь-хоу, — такой карантин обернулся бы катастрофой. Я
представил себе систему из десятка Лун, соединенных лифт-каналами,
гордо-независимых, способных обеспечить себя всем необходимым... да, такая
система быстро поставила бы на место излишне ретивых советчиков с Земли, и,
пожалуй, начала бы собственные колонии основывать.
— Пожалуй, вы правы, — признал я. — Но ведь колонии не будут
зависимыми вечно.
— Как посмотреть... — проговорила Элис.
Впереди кусты расступались. Мы вышли из коридора на открытое пространство,
образованное четырьмя слитыми воедино куполами. Наверху голубело нечто напоминающее
заставку музейного Windows. Видимо, так изображалось небо, хотя за все время
своей поездки наверх (для нас, лунарей, Земля всегда сверху) ничего подобного я
над головой не наблюдал. Купола рега разделялись только почти незаметными
потолочными арками, и на этой немыслимой равнине — не меньше километра в
поперечнике — стояли разбросанные в живописном беспорядке домики. Такой
агорафобии у меня не вызывал даже Санлосан, где сейсмостойкие небоскребы
теснились достаточно плотно. Лунные голубцы особенно не любят алиенистов за то,
что те пользуются у себя почти неприличным простором, в то время как
президент-управитель нудно врет про недостаток жилого пространства.
— Как в сказке... — прошептала Элис. Я благоразумно прикусил язык.
Так или иначе, а мы под громкие охи и ахи Элис Релер пересекли два подобных
купола (в одном я шарахнулся от огромного дружелюбного пса, норовившего лизнуть
меня в нос — для этого ему не потребовалось бы даже вставать на задние ноги — и
был вознагражден смехом Элис и громким лаем животного) и вышли, наконец, в
нужный рег. Уже знакомая птица помахала крыльями с высоты.
Банко был дома, а с ним и уже знакомая мне светловолосая девушка,
отрекомендованная моим приятелем как Викки. Мы были приняты, обласканы,
ухвачены за руки и насильно усажены за стол. Я зачарованно наблюдал за тем,
как, жалуясь на отсутствие подходящего угощения, Банко и его подруга выставляли
перед нами мисочки, блюдца, тарелки, горшки, тазики и только что не ведра,
наполненные чем-то, по их мнению, съедобным. Несмотря на опыт в общении с
разного рода психами — алиенистами в том числе, — я с подозрением относился к
продуктам, вышедшим не из пищебака. Викки объясняла, что именно появляется на
столе, но я не запомнил и половины, Банко молча громоздил припасы.
Наконец, когда еда была выставлена на стол (я боялся, что гостеприимные
хозяева примутся укладывать второй слой, но, к счастью, ошибся), травяной чай —
заварен и разлит по массивным кружкам, а мы с Элис — торжественно обнесены
незнакомого мне металла посудиной с крепким и ароматным ягодным вином, и
наступило время утоления подступившего при виде многочисленных разносолов
голода, я попытался сказать что-то более осмысленное, чем "Как приятно вас
видеть", но был вежливо прерван напоминанием, что за едой разговаривать не
следует — процесс этот сложный и весьма достойный, прерывать его неразумно.
Пришлось отложить беседу до того момента, когда, насытившись, мы откинулись в
креслах и печально оглядели стол, убеждаясь, что больше не сможем втиснуть в
себя ни крошки.
Я настороженно наблюдал за тем, как здоровенная оса — или пчела? или это
как-то по другому называется? — ползает по краешку фигурной плошки с вареньем.
— Все еще не можешь привыкнуть? — Банко шумно отхлебнул из кружки —
каменной, будь я проклят! В Городе камень используется широко и разнообразно,
но отливать из базальта посуду, кажется, еще никто не додумался. Пожалуй, когда
пойдет очередная волна моды на архаику, стоит продать кому-нибудь идею.
— Не то, чтобы не могу, — пробормотал я, рассеянно наблюдая за тем,
как мигрируют от берега к берегу моей чашки ошметки сушеных листьев, — просто
не понимаю, для чего это все. Насекомые... собаки...
— Кошки... — подсказал Банко, сажая себе на колени существо, принятое
мной поначалу за огромный ком шерсти. Затем я осознал, что ошибся — то был кот,
здоровенный, черный, настолько мохнатый, что напоминал гусеницу — голова плавно
переходила в плечи, а задница — в
неимоверно пушистый хвост. Животное заурчало и полезло на
стол в поисках добычи. Банко шлепнул его по лбу; кот прижал уши и спрыгнул на
пол.
— Вот-вот.
Оса отчаянно замахала крыльями в тщетной попытке сохранить равновесие и
свалилась в варенье. Банко подцепил ее за крыло, выудил из плошки и положил на
подоконник. Обиженно жужжа, насекомое принялось счищать с лапок тягучий сироп,
забавно топчась на месте и оставляя на подоконнике розовые следы.
— Природа не оставит человека, — серьезно ответил Банко, — даже на
Серебряном Тирионе. А если мы попытаемся от нее избавиться, будет худо.
Особенно если это наша собственная природа.
Что мне нравится в алиенистах — они всю дорогу изъясняются самопальными
афоризмами. Подозреваю, что это защитный рефлекс; непривычного человека
подобная манера может быстро вогнать в ступор.
— А мне тут нравится. — Элис блаженно потянулась. — Лучше, чем дома.
Красивее.
— Это потому, что мы относимся к своему дому с любовью. — Хрупкая
Викки серьезно потягивала напиток из металлического... про себя я назвал это
"кубком". — Разве сравнятся дички из земных лесов с деревьями в самом
запущенном лунном куполе?
Я намазал хлеб вареньем и принялся жевать, старательно не думая о том, из
чего все это приготовлено. В конце концов, я уже утрамбовал в свой желудок
столько вредоносных бацилл, что они там должны задохнуться. Вторая оса залетело
в ту дыру в переборке, которую Банко упорно называл окном, как нормальный
голоплакат, и с противным зудением принялась описывать круги над плошкой, не
решаясь спикировать.
— Вообще-то я в земных лесах не бывал, — ответил я на выпад Викки, — и
судить не могу...
— А я была, — мечтательно произнесла Элис, глядя в потолок. — Тут у
вас не леса. А сады. Совсем другое дело.
— Отнюдь. Лес — это запущеный сад.
Я отхлебнул чая — горьковато-пахучего, обжегшего горло. Мы помолчали.
— Ну, рассказывай, — нарушил тишину Банко.
— Что?
— Зачем пожаловал. Ты бы не приехал без дела, я тебя знаю.
— Прячусь, — хмуро ответил я. — Отстранен от работы.
— За что? — непритворно изумился Банко.
—
За самоуправство.
— Как так? — Я помялся. — Что, израсходовал кого-то не по делу? — Я
помотал головой. — Ну так что?
Понукаемый нетерпеливыми вопросами, я как-то незаметно рассказал Банко и
Викки всю историю, даже не сообразив, что рядом сидит Элис, которую я вовсе не
собирался посвящать в свои неприятности.
— Что-то тут не сходится. — Выслушав, Банко почесал в затылке. — Ты
ищешь связь там, где ее нет.
— Как так? — Наступила моя очередь задавать наводящие вопросы.
— Думаешь, что все случившееся — дело рук одного человека? Ты
ошибаешься. Не знаю, почему, что да как, но в этом деле замешаны минимум двое.
Один пытается тебя убить, а второй просто остановить.
Я поразмыслил. Пожалуй, в этом что-то есть. Зря я пошел в полицию. Какой из
меня пент, если простой алиенист меня на первом повороте обходит?
— Кхм?.. — послышалось со стороны объема.
Мы, как по команде, повернулись туда. В углу комнаты проявился сухощавый
старик в деревянном кресле — я подумал, что ему, наверное, очень неудобно
опираться костлявой спиной о твердую спинку. И еще что-то было в нем не совсем
обычное, но я поначалу не понял, что.
— Простите, что я вмешиваюсь... — начал старикан. Говорил он очень
быстро, сглатывая половину звуков, и со странным, архаичным акцентом.
Лицо Викки засияло не хуже прожектора. Если мне показалось, что она
встретила меня с энтузиазмом, то теперь я понял, что то была только обыденная
(для нее) вежливость. Энтузиазм я наблюдал сейчас.
— О, пожалуйста, мы так рады вас видеть!..
— Ради Бога, Викки, только не надо вокруг меня кудахтать, — дружелюбно
отмахнулся старик. — Я просто услышал, что у вас весьма интересные гости, и
решил заглянуть.
— Услышали? — переспросила Элис — первое слово, которое она произнесла
за последние четверть часа.
— Птичка на хвосте принесла, — улыбнулся незваный гость. На плечо к
нему опустился ворон в серебряной короне и лукаво покосился на нас. — Может, я
смогу чем-то помочь вам?
— К сожалению, вряд ли. — Я помотал головой.
Несмотря на подозрительные обстоятельства появления незнакомца, тот не
вызывал во мне ощущения угрозы. Я только не мог понять — кто он. Зато
сообразил, что показалось мне странным. Старик был живым, и фон за его спиной —
живым, а вот кресло — нарисованное. Такие иллюзии интерьеров создаются обычно,
чтобы скрыть реальную обстановку.
.
. но имитировать одно только кресло?
— Делом — и правда, вряд ли, а советом — попробую. — Старик улыбнулся,
и я спиной ощутил, как напрягся Банко. Что за притча?
— Я не знаю, в чем ваша проблема, молодой человек, — Незнакомец
повернулся ко мне, и взгляд его словно обрел плотность, уперся мне в грудь,
точно жесткий, сухой стариковский палец, — но хочу вам сказать: не пытайтесь
решить ее сами и для себя. Вы не один.
— Довольно туманный совет, — рискнул я высказаться.
— Других не даю, — улыбнулся старик еще шире, помахал рукой Банко и
пропал.
И тут я сообразил, что показалось мне странным. Я уже видел его лицо
раньше. И не раз. В ихнем, алиенистском священном писании. На первой странице.
Он ее и написал в середине двадцатого века. А в конце того же века — умер. И
мертв уже двести пятьдесят лет. Если не обращать внимание на то, что я только
что с ним беседовал, и успел даже нахамить.
— Что за чертовщина? — Я обернулся к Банко, ожидая от него объяснений.
Алиенист явно смутился. Он помялся немного, пожевал губами и, наконец,
выдавил через силу:
— Это... Рональд.
— Джон Рональд, — уточнила Викки.
— Это я и сам вижу! Откуда он здесь? Только не говорите, — добавил я,
— что вы его воскресили. Не поверю.
— Это долгая история, — предупредил Банко, надеясь, по-видимому, что я
откажусь от намерения ее выслушать. Я не отказался.
— Помнишь опыты реконструкционистов?
Я помнил. Эти бездарные эксперименты проводились еще в те незапамятные
времена, когда программисты, обрадовавшись новой игрушке — интелтронам, —
пытались имитировать работу человеческого разума. Не воспроизводить, потому что
до сих пор непонятно, где именно возникает самосознание, а именно копировать
внешние его проявления, до последних мелочей.
Ни одно из их творений не могло, конечно, пройти нагрузочный тест Тьюринга
хотя бы первой ступени, но прежде, чем исследования в этой области были
запрещены как аморальные, сменив давно ставшее секретом полишинеля клонирование
на посту главного жупела, на свет появилось несколько десятков довольно блеклых
копий исторических личностей, воссозданных по архивным записям. Собственно
говоря, запрет так и не был применен в деле — опыты по моделированию начали
сходить на нет в ту самую минуту, когда стало ясно, что псевдо-Уилсон
неспособен придумать ни одного нового уравнения n-мерностей, а псевдо-Яров —
написать хотя бы одну талантливую стихотворную строфу. С тех пор никто не
пытался подделывать человека. Даже сьюды не получили широкого распространения
(в метрополии, я имею в виду). Закон о праве на труд требует использовать людей
везде, где это только физически возможно; правда, в доменах его соблюдают не
слишком строго — в игольное ушко лифтов не пропихнешь верблюда.
По словам Банко, среди интелтронных моделей была и реконструкция Джона
Рональда Руэла Толкиена, которого уже уверенно причисляли к гениям, но еще не
додумались возвести в ранг провидца. По завершении опытов все модели оказались,
естественно, стерты — мало того, что никакой пользы от их существования
получить было невозможно, но общение с ними вызывало у операторов жестокие
нервные срывы. Убиты — если это слово можно применить к не вполне удачным
сьюдам — оказались все. Кроме одного. Модель Толкиена сохранил кто-то из
тогдашних поклонников его творчества, и перенес на сервер организации
отчужденцев.
С тех пор реконструкция изрядно прибавила в вычислительной мощности —
сейчас на ее поддержание работало едва ли не столько интелтронов, сколько требовалось
всей Арете. За без малого двести лет изрядно прибавилось число парасвязей.
Отыскивались в архивах все новые детали прошлого
оригинала
.
Ирония судьбы заключалась в том, что Джон Рональд Руэл Толкиен был истовым
католиком. А потому его имитация, следуя заложенной в нее нестираемой
личностной программе, отказалась признавать себя человеком — ведь ее оригинал
давно умер. Но та же программа требовала от копии стать человеком. Невзирая на
то, что это невозможно.
И Рональд — он предпочитал, чтобы его называли так — искренне старался
очеловечиться. Недостаток эмоций он возмещал свойственной сьюдам безупречной
логикой.
Он редко появлялся перед посторонними — обычно перед теми, кто по
невежеству своему не мог его узнать, так что нам с Элис очень повезло — и еще
реже давал советы, но к словам его стоило прислушиваться. Пусть он не был тем
гением, что нечаянно основал религию, написав сказку для взрослых, но он знал
людей намного лучше, чем они сами, а двести лет опыта научили его читать души,
точно книги.
— Вот такая история, — заключил Банко, и отчего-то опять смутился.
— А мне его жалко, — тихо произнесла Элис, несказанно меня поразив. За
весь обед она не произнесла и десяти слов.
— Почему? — удивилась Викки.
— Ну... — Элис запнулась. — Вам не приходило в голову, что он уже
разумное существо в своем праве? А то, что он не человек, что он мыслит не так,
как люди — разве это настолько важно? Ну представьте себе лебедя, который
мучительно мечтает стать журавлем. Оба — птицы, оба летают... — Она беспомощно
всплеснула руками, словно не зная, как выразить свою мысль.
— Мы знаем, что он человек. — поправил Банко. — Он способен сочинять
стихи.
— А это критерий? — поглядела на него Элис.
— Да. — Для алиенистов так и есть. — Проблема в том, что сам Рональд
отказывается с этим согласиться.
— Но почему?
— Он заколдован, — серьезно произнесла Викки.
— Что?!
— Несвободен, — пояснил Банко. — Он подчинен программе. И пока
заклятье не будет снято... он не сможет понять своей человечности.
Мы довольно долго вели философскую беседу о разумности сьюдов. Алиенисты
отстаивали весьма гуманное, но не подтверждаемое никакой теорией мнение, что
сьюды — это все же личности, или, во всяком случае, разумные сущности. Я
отстаивал обратное. Слишком много вреда нанесли развитию интелтроники подобные
безответственные типы со своими гуманистическими убеждениями. Именно
человеческий страх перед бунтом машин сдерживает широкое применение
псевдоинтеллектов, а вовсе не нужда создавать искусственно новые рабочие места
(так, во всяком разе, я полагаю). Если бы удалось вбить в каждую тупую голову,
что сьюды способны бунтовать не больше, чем дверь — вцепиться вам в глотку,
жить стало бы не в пример легче.
Мы с Викки могли бы спорить до бесконечности — беседа доставляла нам обоим
громадное удовольствие — но Банко быстро дошел до белого каления, а Элис,
кажется, не одобряла мою точку зрения, хотя и молчала. Поэтому я счел за благо
отступить, за что был вознагражден хмыканьем алиениста и странной улыбкой моей
загадочной спутницы.
Нас накормили еще раз (я с удивлением обнаружил, что все же могу втиснуть в
себя еще кое-что сверх уже съеденного). Потом мы со вкусом обсудили последние
лунные и внешние новости. Я, воспользовавшись случаем, попросил скачать мне
очередную рассылку. На Фрейю [звездная карта] отправлена группа офицеров
Колониальной службы для расследования случаев злоупотреблений среди официальных
лиц дочерней колонии Фрейр [карта двойной системы дзеты Сетки и положение
планет-близнецов на ней]. Президент-управитель [жирно перечеркнутый алым
портрет с неразборчивой подписью] смещен. Новости Земли: в Техасе [карта]
продолжаются (а когда начались? тот выпуск я пропустил) столкновения
сквоттеров-латинос [документальная съемка: искаженные страхом смуглые лица,
медленно ползущие по ржавой равнине шасси вековой давности машин] с
рейнджерскими отрядами, пытающимися предотвратить заселение химических “мертвых
зон” [документальная съемка: покосившиеся вышки экстракторов, медленно бегущие
по дну карьера, мимо нефтяных луж, фигурки в пыльно-желтом, тишина]. Союз неприсоединившихся
снял претензии на территории [подсвечены алым на карте] арбор-карантина в обмен
на увеличение народоэкспортных квот, планета Ирида...
Разговор о моих злоключениях, по невысказанному уговору, отложили до утра.
Покуда мы трепались, наступил вечер, тихий, сиреневый, по-настоящему ясный.
Подсветка куполов понемногу меркла, со стороны входа поколебалось немного
причудливое алое зарево, потом его затянули голографические облака. Мы с Алисой
зевали наперебой, и Банко, оставив попытки еще раз напоить нас чаем, отвел нас
в спальню — просторную, но занятую почти целиком фантастических размеров и
пропорций кроватью, в которой я утонул, едва присев на краешек. Нам пожелали
спокойной ночи и оставили одних. Пока мы готовились ко сну, стемнело. Не
включая света, уже наощупь мы добрались до постели — каждый со своей стороны —
и нырнули в ее глубины.
Уж вторую ночь подряд мы с Элис проводили бок о бок. Меня это не то, чтобы
смущало, но раздражало как-то. Из дыры в переборке, то есть, простите, окна,
тянуло ветерком, и я покрепче завернулся в свою половину покрывала.
— Миз Релер, — негромко произнес я, глядя в темноту. По ночам на купол
проецировались звезды, но их слабый свет почти не проникал в комнату. — Как
ваша настоящая фамилия?
— Что?
— У вашего дяди не было родственников. Я смотрю новости. Так что
племянницей ему приходиться вы никак не можете.
— Ну, — сказала она с восхитившим меня самообладанием, — если вы
раскопали это, то вам не составит труда понять, почему я его убила.
Мне показалось, что пружины (именно пружины — иногда алиенисты перегибают
палку в реконструкции славного прошлого) неимоверного матраца разом
распрямились, подбросив меня в воздух, где я и застыл, лишенный опоры.
— Признаться, — выдавил я, — не ожидал такого откровенного признания.
— А что вы со мной сделаете? — поинтересовалась Элис. В голосе ее я
уловил интонацию, которая мне совсем не понравилась — горечь обманутой надежды.
— Сдадите голубцам?
— Нет, — медленно произнес я. — Мы с вами, конечно, почти незнакомы,
но мне почему-то кажется, что вы не стали бы расходовать человека зря.
— Не зря, — согласилась Элис тем же тоном, каким Сольвейг рассказывала
о медленной смерти своего сутенера — тоном глубокого удовлетворения некоей
высшей справедливостью. Если Ной Релер был хоть вполовину такой сволочью, как
тот сутенер, он заслужил свою участь, будь он хоть трижды гений-интелтронщик.
— Тогда расскажите мне все, — предложил я внезапно, повинуясь
импульсу. Я ожидал, что она откажется — Сольвейг не любила обсуждать
собственное прошлое — но Элис заговорила. Медленно, с долгими, наводящими
знобкое оцепенение паузами. Я лежал, дрожал, и слушал.
— Знаешь, что было самым страшным? — Она вдруг перешла на
"ты". — Он никогда не воспринимал меня как человека. Как женщину —
да... но, Боже правый, лучше бы я была сьюдом! К сьюду он еще мог бы испытывать
приязнь. Женщины для него были... предметами. И никуда не уйти. Потому что идти
— некуда. Я была его личной, особенной игрушкой, я выходила с ним в свет и
почти слышала, как он глумливо хихикает про себя над глупыми коллегами и
знакомыми — они даже не могут догадаться, что он привел с собой! Ты думаешь, он
из доброты душевной начинил мой мозг интелтронами? Он создавал меня.
Она замолчала. Что-то, жужжа, залетело в раскрытое окно, пронеслось над
нами и вновь исчезло.
— И я не выдержала. Он со временем становился... все равнодушнее. Не
только ко мне. Ко всем. Ты знаешь, что он убил двух человек? Одного — случайно,
отделался штрафом... но я не верю в эту случайность, потому что второго он
убивал при мне. Потом долго звонил куда-то. Пришли люди в голубых мундирах.
Увезли тело, и один долго ругался — дескать, надо быть осторожнее. Мне стало
страшно. Я не хотела умирать. И я... убила его.
Она всхлипнула чуть слышно.
— Это было мерзко, — прошептала она чуть слышно. — Он тоже не хотел
умирать. Я не знала, как его убить, чтобы окончательно. В нем стояло столько
резервных систем... как на лифтоносце. Даже когда я ткнула его кабелем, он еще
шевелился. Мне пришлось каждый резерв выбивать током, отдельно. — Она перевела
дух. — Потом я спрятала тело и убежала.
Вполне убедительно. Даже фамилия и поддельный ид — Релер вполне мог выдать
неизвестного происхождения девчонку (а Элис тогда явно была еще девчонкой),
возможно, клон какой-нибудь сенс-звезды, за дальнюю родственницу и сработать ей
удостоверение личности. И опробовать на ней свои новые разработки — почему нет?
Все хорошо, кроме одной детали. Каким образом Алиса Т. Релер (кстати, откуда
Т.?) оказалась на Луне на следующий день после убийства? Или она готовилась к
эмиграции заранее — и тогда врет, что убийство было спонтанным, — или я чего-то
не понимаю.
Хотелось как-то утешить ее, но... то, через что ей пришлось пройти, не
располагает женщину к любовным играм, а любое прикосновение она сейчас
воспримет именно так. Господи, жалко, что Релер умер — своими бы руками
придушил сволоту. И не посмотрел бы, что гениальный интелтронщик. Неумножитель
он, видите ли. Население они увеличивать не желают, а над детьми издеваться?
Все они повернутые какие-то. Педофобы.
— А что значит "Ти"? — спросил я, заполняя паузу.
— Что? А, "Ти"... Это просто сокращение от
"Тьюринг". Элис Тьюринг Релер.
Я хмыкнул.
— Странное чувство юмора имел господин Релер.
— Это была его идея-фикс, — саркастически бросила Элис. — Он мечтал
создать программу, способную пройти нагрузочный тест третьей ступени.
Я удержал рвущееся с языка слово "чушь". Ной Релер был лучшим
интелтронщиком мира; Москва, Пекин, Париж не раз пытались перекупить его у
Массачусеттского Техноцентра, но терпели неудачу. Если кто-то и мог провести
сьюд через нагрузочный тест Тьюринга, то только он.
— Все его знаменитые схемы были только подходами к решению задачи, —
добавила она. — Он подобрался довольно близко. Я даже думала...
— Что?
Она вздохнула.
— Не захотите потом взглянуть на его работы? Я взяла их с собой.
— Зачем? — изумился я.
— Чтобы не оставлять, — проронила Элис. — Понимаете... он пошел
необычным путем. Или обычным, но довел идею до логического абсурда. Моделяторы
пытались воспроизвести результат протекающих в мозгу процессов, так сказать, оптом.
Не получилось. Попытались разбить их на подпроцессы. Все равно не получилось.
Подпроцессы раздробили на алгоритмы. Опять ничего. И решили, что это тупик.
— Ну да. — Я кивнул, забыв, что в темноте не видно. — Мы не можем
воспроизвести работу этих черных ящиков, пока они остаются черными.
Элис не то всхлипнула, не то фыркнула.
— Ной Релер счел, что мы пользовались не теми ящиками. Он смоделировал
нейрон. Один. Упаковал в сверхплотную схему. Размер его устроил.
В комнате повисло молчание.
— Не догадались? — Алиса Релер хмыкнула. — Он скопировал этот
логический блок десять миллиардов раз. Его модель имитировала работу каждого
нейрона и каждой глиальной клетки в мозгу.
Я неслышно охнул.
— По его оценке, такая модель должна была быть идентична живому мозгу,
— безжалостно продолжала девушка. — Но сама по себе она бесполезна, как
механические игрушки Ренессанса. Поэтому каждый псевдо-нейрон был снабжен еще
одной функцией. Он записывал и анализировал проходящие через него
псевдо-импульсы. Десять миллиардов компьютеров. Невозможно вскрыть действующий
мозг и посмотреть, как движутся в нем мысли... но эта модель сама себя
вскрывала, выворачиваясь наизнанку, чтобы только Ной Релер мог узнать — как
создается разум!
— И ему это удалось? — спросил я, стараясь не выдавать жгучего
интереса.
— Он не успел. Я его поэтому и убила. Я представила себе... как он
создаст человека... да так и оставит игрушкой для своих экспериментов. Это было
бы в его духе.
Я поглядел на проблему с этой стороны, и мне тоже стало жутковато.
— Будем надеяться, что он ошибся, — ответил я.
— Почему?
— Я не хотел бы оказаться на месте этого создания.
Мне представилось, как это несчастное существо обследуют толпы ученых,
которым глубоко плевать на все, кроме своих отчетов, как относятся к нему и его
собратьям, появись они на свет, так называемые "простые люди" из той
неуничтожимой породы, чья простота хуже воровства, какое чудовищное, поистине
нечеловеческое отчуждение должно оно испытывать... если оно способно хоть
что-то испытывать. И — в противовес этой слезливой картинке — нечто, способное
имитировать человека так тщательно, что может обмануть даже знаменитый тест, и
все же только имитировать, в то время, как движут им чужие эмоции и
непредставимые побуждения, порожденные квантовыми прыжками электронов в
микроскопической толще десяти миллиардов молекулярных пленок. Чудовище
Франкенштейна и подменыш сидов. С какой стороны ни глянь
— убивать надо за
такие опыты!
— А я полагала, что вы сьюдам не сочувствуете. — Да что за странная у
нее интонация — не то ирония, не то горечь... Интересно, у нее в роду сфинксов
не было?
— Сьюды — дело другое. А это... если и впрямь Релеру удалось...
— А какая, собственно, разница? И то, и другое — интелтронные схемы.
— Нну... есть разница. В конце концов, Релер искал именно ее.
— Искра божия... — пробормотала Элис.
В окно ворвался особенно сильный порыв ветра. Облака, наверное, разошлись,
то есть перестали проецироваться, и комнату озарило бледное сияние звезд.
— Мм... — буркнул я. — Та самая, которую ищет Рональд. Жаль, что он ее
никогда не получит.
— Почему? — воскликнула Элис.
— Потому что для ее поисков потребовалось бы создать модель Релера, —
объяснил я. — А мы с вами только что решили, что это... аморально.
— Допустим, — Элис повернулась на бок, глядя на меня очень пристально.
Похоже, она уже оправилась от наплыва кошмарных воспоминаний, — что дяде Ною
удался бы его опыт. Он нашел бы свою искру. И создал бы с ее помощью сьюда,
который не имитировал, а обладал бы всей полнотой человеческих чувств и мыслей.
Как по-вашему, такой сьюд — человек?
— Да, — подумав, ответил я.
Элис что-то промурлыкала себе под нос. У меня создалось впечатление, что я
прошел какой-то тест вроде тьюринговского — на идеологическое соответствие, что
ли? Тонкая ладонь коснулась моего лица. "Семь раз испытан я огнем, —
вспомнилось мне, — и сочтен желанным..." Бессмертный Бард, как всегда,
прав. Я поймал ее пальцы губами. Девушка, тихо смеясь, отдернула руку.
— Спокойной ночи, — прошептала она.
— Спокойной ночи, — ответил я сонно. Оно и к лучшему: нездорово
заниматься физкультурой на полный желудок. Как только алиенисты размножаются
при такой кухне? Живот давил мне на глаза, те сами собой закрывались. Я
повернулся на бок и немедленно отключился.
Ближе к утру мне приснился диковатый сюрреалистический сон: я долго и
мучительно прорубался сквозь толщу синего сливочного крема, а потом оказался в
спальне Черного Короля, того самого, что из "Алисы в Зазеркалье". Я
вполне осознавал, что сплю, и даже удивился тому, что король для меня Черный, а
не Красный, как в оригинале — впрочем, "Алису" я в детстве читал
по-русски. Короля мучила бессонница, он сидел на кровати с выражением неземной
скорби
на лице и тоскливо считал: "Один дебил... два дебила... три
дебила...".
— Дорого-ой! — Голосок у Черной Королевы был такой, что стены
содрогнулись. — Что ты де-елаешь?!
— Дебилов считаю, — меланхолически ответил Король. — Чтобы заснуть.
Шесть дебилов...
Что было дальше, я не запомнил — наверное, дебилы сморили меня раньше, чем
монарха. Вроде бы меня поили глинтвейном, и очень обижались, когда я не хотел
пить.
Не знаю, с каким из сновидений это связано, но когда я проснулся, мы с Элис
лежали обнявшись — возможно, оба просто замерзли ночью. Девушка еще спала,
выражение ее лица было серьезным и печальным. Я тихо улыбнулся про себя,
стараясь не шевелиться, чтобы не разбудить ее.
Глава
9. Возвращение
Поднял нас Банко — бесцеремонный и веселый, он ворвался в комнату и
потребовал вставать немедленно, потому что "завтрак стынет"
(выразился он более изощренно, пообещав, кажется, накормить беспробудных сонь
газонной травой). Элис сонно потянулась, не сообразив спросонья, что лежит,
прижавшись ко мне. Я потер ушибленный нос.
— Это продолжение тренировки? — спросил я добродушно атмосфера
алиенистского рега настраивала на благостный лад. — С добрым утром.
— С добрым, — осторожно отозвалась девушка.
Казалось, что она силится вспомнить, что же это мы делали вчера вечером.
Только ведь Элис ничего не забывает; аугменты памяти не позволят. Тридрайв на
одном грамме осмия способен вместить больше информации, чем человеческий мозг,
а сам вмещается в сосцевидную пазуху — за правым ухом или левым, как вам больше
нравится. Тогда что же ее беспокоит?
— Вставайте же, — подбодрил я ее, поднимаясь с постели.
Девушка хитро глянула на меня снизу вверх и — внезапно прыгнула,
акробатически извернувшись в воздухе. Я не успел челюсть отвесить, а она уже
стояла на ногах, радостно улыбаясь мне. Банко, сообразив, что его присутствия
не требуется, умчался греметь плошками.
— Удивительный вы человек, Миша, — рассмеялась она, натягивая платье.
Я поставил челюсть на место. Вроде бы не первый раз вижу ее обнаженной, и все
равно ком в горле. Это определенно не пластургия — такой родиться надо.
Сверхъестественно красивой.
— Почему — удивительный?
— Умный. — Элис поправила радужную лямку на плече, намеренно затягивая
паузу. — Но очень наивный.
Меня уже тошнило от заумных комментариев. Но я промолчал. И правильно
сделал.
Завтрак прошел в молчании, прерываемом неразборчивыми похвалами поварскому
искусству хозяев. А вот за чаем пошла беседа.
— Послушай, Миш, — спросил меня Банко. — А кого ты сам подозреваешь в
этой катавасии?
— Голубцов, конечно, — недоуменно ответил я. — Кого еще?
Банко как-то странно посмотрел на меня, и я невольно задумался — в самом
деле, кого? Снова и снова кружатся в голове одни и те же лица, имена, названия.
Луна слишком мала, чтобы можно было всерьез воспринимать "неизвестных
террористов", из тех, что появляются в новостях, когда в отдаленных
доменах происходит что-нибудь особенно похабное.
Банко помялся.
— Непохоже, — произнес он. — Почему все делается исподтишка, тайно?
Зачем им скрываться? От кого?
Хороший вопрос.
— Да я не Службу имел в виду, — пояснил я, и коротко рассказал о нашей
стычке с Мерриллом. — Может, у него на меня личный зуб.
— Вряд ли, — возразил Банко. — Служба так попросту не работает.
Майору-колониальщику никто слова поперек не скажет, так зачем ему прятаться?
Я перебрал в уме возможные причины, и ни одна из них не показалась мне
достаточно убедительной.
— Так-то, — подытожил Банко. — За тобой охотится кто-то другой. Или же
что-то совсем нечисто.
— А если бы Меррилл меня прилюдно убивал — это в порядке вещей? —
возмутился я.
— Нет, но было бы неудивительно. Так и хочется порой врезать тебе по
голове, — расхохоталась Элис. Я удивленно посмотрел на нее.
— Ну зачем вы так, — тихо укорила нас Викки. — Не надо людей бить.
— Надо, — возразил я уверенно. — Некоторых — надо. Тяжелыми
предметами. Меня только не стоит.
— А как вы узнаете, кого — стоит? — спросила Викки.
— Видно, — коротко отозвался я.
Меня и в самом деле никогда особенно не занимали проблемы морали. Дрянь
видно сразу, и церемониться с ней особенно не стоит. Я одно время занимался
историей, и как-то выяснил факт, потрясший меня до глубины души. Каких-то два
(ну, два с хвостиком, преувеличиваю) века назад вполне нормальные с виду люди
всерьез выступали за перевоспитание преступников! Словно человека, который
способен
ради наживы перерезать соседу глотку, можно
перевоспитать. А в результате — не просто невиданный всплеск преступности, а
переход преступности в разряд политической силы. Нынешние Дома, при всем их
влиянии, и вполовину не так страшны, как тогдашние банды. А непротивленцы
разводили антимонию о каких-то мифических "правах человека" — уже не
первый раз поминаю я этот мерзкий термин, но уж больно он меня в свое время
задел. По мне, у человека есть одно право — прожить жизнь достойно, и всякий,
кто ему в этом мешает, заслужил возможные последствия. А вот права свинячить и
подкладывать окружающим гвозди под седалище у человека нет.
По счастью, период шизофренического гуманизма давно прошел, хотя кое-какие
реликты еще прозябают под сенью кришнаизма... пардон, вайшнавизма — сами они
себя вайшнавами называют. Так что вопрос Викки меня несколько покоробил, а
разговор после этого угас сам собой.
После чая, единственно моими усилиями не перешедшего в обед, я повел Элис
кататься на лыжах. До вокзала нам пришлось идти, как и вчера, пешком, но оттуда
уже можно было отправиться транспортером — оттуда начинался общий рег, и
туристов там бывало куда больше, чем местных жителей. Я этому только
обрадовался — до слаломных трасс от станции было два километра по вертикали. И,
против
широко распространенного мнения, шагать в гору на Луне немногим легче, чем
при земном тяготении.
Когда двери транспортера разомкнулись, и тугая мембрана вытолкнула нас в
коридор, Элис от неожиданности закашлялась. Я мог ее понять. Мы словно вышли на
поверхность, в лунные горы. Вокруг простиралось нагромождение серых, черных,
темно-зеленых и мутно-красных скал, с поверхности — изъеденных пылевой
коррозией, в глубинах расселин — бликующих стеклянисто-гладкими сколами там,
куда заглядывали солнечные лучи. Глубже плескалась темнота, густая, как
асфальт.
— Неплохая имитация, — негромко проговорил я, чтобы вывести спутницу
из оцепенения.
— А?.. — Элис вздрогнула. — Ну да, сейчас же ночь.
— Именно. — Я кивнул. — Пойдемте. Только не воткнитесь в стену. Вон,
на полу голубые линии светятся.
Пол тоже имитировал истоптанную тяжелыми подошвами скафандров тропу. Иной
раз наши дизайнеры все-таки перегибают палку.
У развилки Элис двинулась было направо, но я ее удержал.
— Нам туда, — я махнул рукой в противоположную сторону. — Там
тренировочные трассы. Для туристов. Настоящий слалом — для опытных лыжников.
— Я каталась на лыжах, — несколько высокомерно сообщила Элис, однако
покорно свернула налево. — В Колорадо.
— Плохо, — безмятежно отозвался я. — Сам не проверял, но знающие люди
говорили, что такой опыт хуже, чем никакого.
В выходном куполе мы провозились с четверть (весьма приятную для меня) часа,
покуда я помогал миз Релер втиснуться в скафандр.
— Баллоны, — пожаловалась она, — кажутся такими маленькими...
— Они и есть маленькие, — объяснил инструктор, бросая на меня мрачные
взгляды — ему очень не понравилось, что я оставил за собой привилегию объяснять
совершенно нагой Элис, где у подкостюмника рукава. — Рассчитаны на сорок минут.
Если за это время вы не одолели трассу, вами уже занялись спасатели. Прежде чем
выходить — попробуйте постоять на лыже в помещении. Вон там.
— Это — лыжа? — несколько неуверенно поинтересовалась девушка, подходя
к белой линзе с пробитым сотнями дырочек-сопел днищем и отпечатками башмаков на
верхушке.
— Лунная слаломная лыжа, — подтвердил я. — На самом деле свалиться с
нее почти невозможно — видите, как глубоко подошвы входят в паз? — но некоторые
ухитряются. Главное — не терять равновесия.
В конце концов мне удалось выгнать свою спутницу из купола — похоже было,
что Элис теряет интерес к необычайной и опасной затее на глазах. Нам зарядили
газовые мешки — пытавшаяся сохранить равновесие на шаткой лыже Элис даже не
спросила, зачем, помимо баллонов, на спине еще и ранец, набитый бело-голубыми
кирпичами запаянного в пластик твердого кислорода.
— Ваша дорожка седьмая, — сообщил по радио инструктор. — Счастливого
спуска.
Элис пробормотала себе под нос нечто наподобие “зачем я себя позволила
втянуть...”, но покорно двинулась за мной.
Седьмая дорожка, очевидно, вовсе вышибла из моей спутницы остатки мужества.
Наклонная полоса отполированного до блеска реголита уходила вниз и вдаль, точно
рассекший смоляной хаос ночных Апеннин джедайский меч. По обе ее стороны
торчали фонарные столбы, озарявшие дорожку призрачным бестеневым светом. В
вакууме свет не рассеивается, отчего картина, лишенная полутеней, казалась
неудачным монтажом.
— И что дальше? — полюбопытствовала Элис обреченно.
— Становитесь на лыжу, — проронил следивший за нами инструктор прежде,
чем я успел вымолвить хоть слово.
Девушка неуклюже вспрыгнула на один из лежавших у края спуска белых дисков.
Она не успела еще примостить ступни в пазы, когда сила тяготения преодолела
силу трения, и лыжа заскользила вниз.
Очень медленно.
На Луне все падает неторопливо. Можно уронить стакан и без труда
подхватить, прежде чем содержимое разольется. Поэтому на Земле мы выглядим
такими неуклюжими. А скольжение по наклонной происходит еще медленнее. Элис
даже не поняла, что происходит, пока не вогнала подошвы в углубления
и не подняла
голову.
— Эй! — вскрикнула она.
Это был самый ответственный момент — новички если и падают на тренировочных
трассах, то обычно в самом начале, с перепугу.
— Откиньтесь назад, — посоветовал я, прежде чем лыжный рефлекс возьмет
свое, и моя подопечная покатится кубарем с горы. — Это немного увеличит трение.
Фонарные столбы неторопливо надвигались на меня парами и так же неспешно
расходились, пропуская.
— А я-то гадала, почему трассы такие длинные, — послышался у меня в
шлемофонах чуть задыхающийся голос Элис.
— Для разгона, — подтвердил я. — Можете поглазеть по сторонам —
ближайшие минут пять ничего интересного не произойдет.
— А нельзя было сделать трассу покруче? — поинтересовалась девушка.
— Тогда лыжи теряют равновесие, — объяснил я. — Расслабьтесь и
получайте удовольствие. На просчитанной трассе нам ничего не угрожает.
— А если я упаду?
— Даже если вы ухитритесь расколотить вдребезги шлем, — подсказал
инструктор, — спасатель спикирует к вам прежде, чем давление в скафандре
упадет. Из туристов у нас еще никто не погиб.
Скорость нарастала. В первые секунды гонки я отстал от Элис метров на
шесть, и теперь никак не мог сравнять разрыв: притормозить на лыжне еще можно,
а вот наддать — нет. Зато не мешает сопротивление воздуха, да и трение о камень
не так велико. Мы представляли собой живую иллюстрацию к учебнику ньютоновской
механики.
— Знаете, — немного помолчав, признала Элис, — а это интересно.
— Интересно, — пообещал я, — будет дальше.
Я повертел головой. Мимо проносились скалы, над головой висела
приколоченная к небосводу Земля, почти полная. Звезды, наверное, находились за
пределом разрешающей способности обзорных камер шлема, но по обе стороны
планетного диска, сразу над голубым ореолом атмосферы, посверкивали искры
орбитальных станций и автоматизированных спутников. Правда, разглядеть на фоне
ослепительной Земли черную точку Лагранжа-2 мне не удалось — хотя, может, я не
там искал?
— Миша! — вскрикнула Элис. — Впереди нет фонарей!
— Это предусмотрено маршрутом, — успокоил ее инструктор — я
подозревал, что его голосом говорит сьюд. — Не волнуйтесь и наслаждайтесь
видами.
Мы промчались мимо последней пары фонарей и ворвались в тень высокой скалы,
заслонившей от нас Землю, во тьму — кромешную, едва рассеиваемую сиянием
мириадов разом проявившихся в небе звезд. А секунду спустя наши слабые тени
заскользили рядом, по зеленовато сияющей стене обок трассы.
— Люминесценция, — услужливо подсказал инструктор — нет, это точно
сьюд! — Вызываемая космическим излучением.
Трасса сделала резкий вираж, вновь выводя нас к свету.
— Приготовьтесь, — предупредил инструктор. — Начинается самое
интересное.
Элис завизжала.
Стеклянная лента лыжни обрывалась на краю исполинской расселины, и
продолжалась где-то далеко впереди и внизу. А мы, не в силах остановить
безумное скольжение, вылетели в эту бездну.
На какой-то миг я завис безо всякой поддержки в пустоте, и сердце ушло в
пятки, прежде чем вернулось ощущение веса. Струи кислорода били из сопел, не
давая лыже ухнуть по параболе вниз, туда, где под непрестанным ливнем быстрых
частиц горели зеленым огнем скалы.
— Ну как? — поинтересовался я, переведя дух.
В шлемофоне послышалось неразборчивое икание.
— На сложных трассах, — нравоучительно заметил инструктор, — подобные
маневры совершаются вручную, при естественном освещении. При достаточном
старании и вы сможете совершить подобный подвиг.
— Вы правда думаете, — ядовито заметила Элис, — что сможете меня еще
раз взгромоздить на это... приспособление?
Наши лыжи одна за другой вновь коснулись глянцевой каменной ленты.
Дальнейшее случилось очень быстро. Небо взорвалось огнем. Лиловые сполохи
заплескались над горизонтом, высветив на миг иссеченные трассами горы. А потом
накатило нечто, чему я по сю пору не могу подобрать описания — словно весь мир
содрогнулся, словно чудовищная взрывная волна прокатилась по межпланетной
пустоте во скоростью света, обрушившись на лунную поверхность невидимым,
всесокрушающим цунами. И в то же время ни пылинки не шелохнулось у подножия
окрестных скал.
Все это я осознал уже потом. Потому что первая же вспышка вывела из строя
обзорные камеры моего шлема. Ослепший, оглушенный, я потерял равновесие.
Какую-то долю секунды мне казалось, что я еще долго буду катиться кверх
тормашками, после чего неумолимая инерция вынесла меня за край лыжни и
впечатала в скалу.
Боль была адская, я готов был поклясться, что услышал
хруст ломающихся костей, и хуже того — послышался леденящий кровь шип
утекающего воздуха.
Те две секунды, что потребовались спасателю, чтобы запечатать трещинку,
показались мне отдельной селенологической эпохой, к завершению которой я
окончательно уверился, что стану первым новичком, открывшим печальную
статистику смертей на трассе. А потом мне пришлось ждать еще одну эпоху —
покуда проворные автоматы не доволокут меня, замурованного в отверделую
силиконовую пену, до финишного купола и не выцарапают там из испорченного
скафандра. К счастью, предупредительная аварийная аптечка, реагируя на
эндорфиновый пик, тут же накачала меня обезболивающим.
Когда я, точно бабочка из кокона, появился на свет божий из вспоротой белой
скорлупы, Элис уже сидела рядом. Она отделалась легче — несколькими ушибами.
Мне же пришлось ставить фиксаторы на сломанные бедро и предплечье: процедура
неприятная, как и большинство медицинских процедур, унизительная, а кроме того,
фиксаторы почему-то делаются веселеньких цветов — мне достались
изумрудно-зеленый и карминно-красный, что в сочетании с форменными шортами
придавало мне сходство с ожившим тестом на дальтонизм.
Первым моим вопросом, понятное дело, было:
— Что это было?
Вместо ответа Элис запустила с начала экстренную новостную рассылку.
По неизвестной причине вышли из строя три лифт-канала в альфанскую систему.
Таким обтекаемым эвфемизмом журналисты — верней сказать, инфослужба
колониальщиков — назвали мощнейший взрыв, уничтоживший пересадочную станцию
Лагранж-5. Теперь связь с Геей и Антеей шла через два оставшихся лифта. Для
выяснения причин на место катастрофы отправилась специальная комиссия Службы.
"Полетят головы", подумал я, зачарованно глядя на результаты аварии.
Масштаб повреждений с альфанской стороны канала оставался неясен (подозреваю,
он просто оказался слишком велик, чтобы Служба могла в нем признаться), но
часть пересадочной, где помещались ТФП-генераторы этих лифтов с нашей стороны,
превратилась в застывший на лету взрыв расплавленного титана — сердце его еще
светилось в момент съемки, через двенадцать минут после аварии. С чего все
началось, эксперты покуда не установили, однако легко было догадаться, что
разрыв одного канала породил пенроузовское смятие пространства,
которое вывело из
строя остальные.
Помимо альфанской системы, без дополнительных каналов остались Тянь-шэ,
Заря и Афродита. Чем это обернется для программы эмиграции, я боялся себе
представить, но, когда я заявил об этом вслух, Элис только загадочно фыркнула.
Само собой, о продолжении лыжных гонок не могло быть и речи. Подавленные,
мы вернулись в Арету, и сочувствующие алиенисты немедля помогли нам подавить
горе обильным обедом.
После чая, когда давление живота на глаза несколько спало, я попросил Банко
показать нам центрифугу. Попросил не без умысла — уже четвертый день я не был в
гравикачке, и почти физически ощущал, как слабеют мышцы. Странные номера
откалывает физиология. Почему-то слабенького лунного тяготения хватает, чтобы
удержать кальций в костях (на лифт-пересадочных это становится проблемой;
тамошний персонал вынужден работать посменно, иначе уже через год пребывания в
невесомости им приходится проходить по возвращении сложную и не то, чтобы
безвредную биореабилитацию) и чтобы поддержать мышечный тонус, но вот для
сохранения силы его категорически недостаточно. Поэтому-то все лунари, за
естественным исключением "паучков", стараются побольше крутиться на
центрифугах. Мне, пенту, это особенно важно — порой физическая сила оказывается
решающим аргументом в особенно горячих спорах; кроме того, повышенное тяготение
развивает реакцию.
Центрифуга оказалась громадная — поперечником метров сто — и прекрасно
оборудованная; что ж, алиенисты народ небедный. Располагалась она, как и
большая часть подсобных помещений, ниже уровня куполов; нам пришлось
воспользоваться эскалатором. Элис охала и ахала, восхищаясь масштабами, я
помалкивал. Мы занимались одни — в это время дня большинство алиенистов,
следовавших земным суточным ритмам, еще работало. Я попробовал покачаться с
гантелями, и быстро запыхался — отвыкшие от высокой гравитации мышцы
протестовали — потом продемонстрировал Элис еще несколько приемов лунных
единоборств, и гонял ее, пока она не усвоила, а я — не запарился совсем.
Усваивала она все же необычайно быстро; я подозревал, что без нейраугментов тут
не обходится, хоть и просил я ее ими не пользоваться.
Часа через полтора нас вытащили из центрифуги силой.
— Тебе письма пришли, — сообщил Банко, просовываясь в люк. — Через
Рональда.
Писем я не ждал. Никаких. Когда мы вернулись в дом, и я попросил Рональда
показать первое, в углу проявился старый знакомец Маркос — угрюмый,
красноглазый, похожий на больного кабана.
— Это запись, — произнесло изображение. — Я ее пропустил через
скрэмблер и под обычными каналами. Миша, я не знаю, где и когда этот стринг
тебя найдет, но на всякий случай — у меня двадцать девятое, восемь часов
вечера.
У меня сердце ушло в пятки. Что же произошло, если простое видеописьмо
сорок часов ходило по смятым каналам (я хоть и не поклонник российского
"нового именослова", продукта ставшей притчей во языцех русской
паранойяльной ксенофобии, все же предпочитаю хорошее слово "смятый"
неудобоваримому "скрэмблированный")?
— Началась война. Дом Карела накопил большой штат хакеров. — Маркос
говорил торопливо, сглатывая звуки — верный признак волнения. — Похоже, их
Карел решил, что может подмять под себя остальных. Начал с Л'авери и Джотто, но
вряд ли обойдет прочих стороной. Треугольник и Синий Дракон пока выжидают,
Камиль присоединился к Л'авери, не дожидаясь, пока за него возьмутся. Миша,
помоги. Я тоже перешел на сторону Джотто — ты знаешь, почему.
Я догадывался. Маркосу, как и большинству стервятников, милее была
раздробленность, когда можно работать на трех покупцов одновременно. Монополия
— особенно монополия Карела им невыгодна; правда, не все из них это понимают.
— За мной, кажется, начата охота по вирту, — продолжал битхантер. — У
Карела какая-то странная штука, совсем новая. Ты большой спец, подскажи.
Найдешь меня по реальадресу. В вирт не суйся. — Я чуть не расплакался. Куда мне
в вирт... — В случае чего — вспомни, где я был под слэном.
Запись прервалась. Я сидел, ошеломленный, и машинально пытался раздавить в
ладони каменную кружку. Война Домов — это вам не бандитские разборки прежних
эпох, но результат может быть столь же печален. Войны эти ведутся больше в
вирте, чем в реальности, но и число жертв, и потери сцепившихся групарей от
этого не уменьшаются. Роль же наемных убийц выполняют хакеры.
— Есть еще одно письмо, — проговорила Викки нерешительно. — От вашей
подруги.
Я спиной увидел, как насторожилась Элис. Вот же вечные женские инстинкты!
Хотя она, действительно, слышала о Сольвейг, только когда я упомянул коллекцию
своей сожительницы...
В объеме повисло лицо нашей полицейской валькирии.
— Миша, — резко произнесла она, и поморщилась отчего-то. — Звоню я, а
не шеф и не Вилли, чтобы тебе не было так обидно. Тебя вызывают на работу.
Надеюсь, голубцы не прослушивают исходящие из участка, а то Меррилл встанет на
уши, но у шефа нет выбора. В коридорах творится что-то... — Она замялась,
подыскивая слово. — Неописуемое. Конечно, приказывать Борис тебе не может, пока
ты в отпуске, и вообще он сука изрядная, но... ты все равно приезжай. Ребята
просят.
Объем опустел. Впрочем, не совсем — половину его занимала проекция сидящего
в кресле сьюда Рональда. В комнате повисло молчание, прерываемое лишь зудением
надоедливой осы, все примерявшейся к остаткам вчерашнего варенья.
— Я возвращаюсь, — решительно проговорил я наконец. — Спасибо за
гостеприимство... но, кажется, там без меня никак.
— А про ловушки не забыл? — тревожно поглядел на меня Банко.
— Не забыл. — Я покачал головой. — Но капканы можно только расставить
только
на обороте
... а я и в реале
могу дел натворить.
— Можешь. — Банко усмехнулся, явно припомнив наше с ним знакомство. —
Ладно, езжай. Да благословят тебя Силы. — Из уважения к присутствовавшему
Рональду он не сказал "Валар", хотя имел в виду именно их. Впрочем,
так это слово и переводится со священного эльфийского — языка, на котором
алиенисты иногда общаются между собой, но большей частью — сочиняют на нем
песни необыкновенной красоты.
— Да благословят, — тихо повторила за ним Викки.
— Язычники, — снисходительно улыбнулся Рональд. — Аминь.
Провожать нас не стали, а от собранного в дорогу узелка с алиенистскими
деликатесами я отказался сам. Путь до баллист-вокзала мы проделали в глухом
молчании, и я все ждал, соизволит ли моя спутница его нарушить.
— И что ты думаешь об этом, Миша? — спросила она, наконец. Я даже не
заметил, в какой момент мы перешли на “ты”. — Почему-то я не могу
скоррелировать события.
— Не огорчайся, — подбодрил я ее. — Я тоже. Кто-то за всем этим,
конечно, стоит, но кто — убей бог, не пойму. А поэтому не стоит и голову
ломать. Давай переключимся на более понятные темы.
На более понятные темы разговора не получилось — в конце тоннеля показались
купола общего рега; мы прошли обычное сканирование и забрались в капсулу.
— Знаешь, — проговорил я задумчиво, когда ускорение перестало
прижимать меня к креслу, — я тут подумываю... по поводу нашего позавчерашнего
разговора...
Элис напряглась.
— Которого?
— Тоже в капсуле, — успокоил я ее. — Когда вы сказали, что провели
социодинамический анализ...
— Провела, — кивнула девушка. — Еще у...
— Релера, — подсказал я.
— Да, — с некоторым облегчением произнесла Элис. — У... Релера. Там
были очень мощные компьютеры.
— Мне все-таки не верится, — признался я. — Доминион всегда казался
мне вечным. Стабильным.
— Нет ничего вечного, — парировала девушка. — Стабильность губительна
сама по себе. Даже если никакая катастрофа не уничтожит Доминион, его
социальный распад не за горами.
— Полное культурное вырождение, — подсказал я.
Элис улыбнулась; кто-то невидимый ехидно ковырнул пальцем мой перикард.
— Миша, ты кто?
Странный вопрос застал меня врасплох.
— Пент. Вскрышечник. Лунарь. А что?
— А то, что ты дал ответ через полторы секунды. Житель метрополии
думал бы с минуту и заявил бы что-то вроде "человек" или
"мужчина". Это к вопросу о культурном вырождении.
Я поразмыслил.
— Ты хочешь сказать.. что земляне сами не соображают, кто они такие?
— Не совсем так. У них потерян смысл жизни. Отсутствуют даже самые
примитивные цели. О пропитании заботиться не приходится. Найти работу непросто.
Эмигрировать они боятся, да и кому в колониях нужны трутни? До культуры ли тут?
Я не мог не признать, что Элис права. Помнится, лет триста-четыреста назад
философы на разные голоса трубили, что стоит избавиться от голода и нищеты —
тут-то и наступит нам всем золотой век. От голода, во всяком случае,
избавились. Прожиточный минимум обеспечен всем. А золотого века и в заводе нет.
Незаметно обнаружилось, что сытый желудок не способствует прогрессу и движениям
духа. Как, впрочем, и пустой. Уж пора бы за триста лет сообразить, что пищевые
процессы с душевными не пересекаются, но пропаганда Службы и Совета продолжает
называть Минимум "величайшим достижением" Объединенного Мира, и в
особенности — само собой, стран Ядра, которые, собственно, и кормят нищих и
босых всех прочих, в обмен восстанавливая за их счет непоправимо нарушенный
демографический баланс. Луна — пожалуй, единственный из доменов, где европеоиды
составляют большинство населения. Даже на Заре, куда русские вообще-то чужих не
пускают, половина жителей — все равно китайцы.
Тогда встает резонный вопрос — а какого лифта гнилого надо еще этому
человечеству для полного счастья? Того конца света, который миз Релер
предсказала на следующую субботу? Или чего-то еще?
— И какое будущее ты нам предскажешь в таком случае? — спросил я,
отчасти, чтобы отвлечься от неприятных размышлений.
— Не самое радостное, — ответила Элис. — Боюсь, что даже после распада
домены продолжат гибельный путь метрополии. Хотя это определить мне не по
силам. Но, по-моему, наиболее жизнеспособными в культурном смысле окажутся
небольшие колонии, вроде Луны. Те, в которых не утерян контакт между людьми.
Отчуждение — это первый шаг к гибели.
— Поэтому ты и направилась на Луну? Чтобы спастись от культурного
разложения?
Элис могла бы выбрать любой из новоосваиваемых миров, и везде бы ее приняли
с распростертыми объятьями. Однако оказалась она на близкой и цивилизованной
Луне...
— Не только. Луна уникальна еще одним качеством. Никто здесь не
пытается вмешиваться в чужие дела. Это просто какой-то оазис терпимости и
сотрудничества.
Я не совсем представлял, как обстоит дело с сотрудничеством на Земле, но
твердо знал, что миз Релер сильно идеализирует мою родину.
— То есть ты думаешь, что будущее у нас есть? — переспросил я.
— Да.
— Это обнадеживает. — На самом деле я еще не верил ей. Просто не хотел
портить наши не совсем определенные отношения.
— Едва ли. — Элис вздохнула. — Подумай вот о чем: перед окончательным
развалом любой империи — а нынешний Доминион, при всех наших хваленых
демократических институциях, представляет собой именно ее — всегда наличествует
период... гниения. Потом империя рушится, а тлен — остается, и трупный яд еще
долго циркулирует в жилах ее потомков. А нынешние технологии позволяют во
мгновение ока передавать этот яд за световые годы, но совершенно не помогают от
него избавиться.
Капсула остановилась без толчка, так плавно, что я осознал это, уже когда
дверь распахнулась. Вечно я ловлюсь на эту удочку. Маглевные ускорители
позволяют точно регулировать скорость, и капсула ложится в захваты мягко, точно
пушинка на ладонь.
На первый взгляд Город не изменился совершенно. Но я кожей ощущал, что это
впечатление обманчиво. Прохожие оглядывались опасливо, словно ожидая, будто
очередной удар придется мимо намеченной жертвы.
— Знаете, миз Релер, — задумчиво произнес я, — отправляйтесь-ка вы
домой, а я пока выясню, что тут случилось за время нашего отсутствия.
Мы неохотно расстались, и я, свернув за угол, пристроился к ближайшему
стац-инфору. Война Домов шла с переменным успехом, то вспыхивая, то сходя на
нет. Счет израсходованных уже велся на десятки, но посторонних жертв до сих пор
не было, хотя в результате одной из атак в куполе Розена на сорок минут
отключилась вентиляция. Шеф, как сообщил мне Вилли, еще дулся на меня за мои
“выходки”, но работать не запрещал — и то спасибо, — а Сольвейг занималась
делом Сиграма. Я соединился с ней и передал все, что мне наговорил Дэймон
Аббасон.
На Сольвейг это произвело впечатление. Она поворчала немного по поводу моих
методов, но предложение ущучить Дом Карела пришлось ей явно по душе. Незаконная
репрография... с глубокой пластикой... серьезное обвинение. Пусть этим и
займется девочка. А у меня другая работа — выяснить, кто Сиграма подставил. И
каким боком связан со Службой Дом Карела... развязавший, кстати, очередную
войну Домов. И заполучивший некое вирт-оружие огромной мощности. Слишком много
совпадений на мой вкус.
Как там уверял Рональд — "ты не один"? Но пока я не имею права ни
от кого ждать помощи. Потому что всякий, кто оказывается впутан в это дело,
рискует головой.
Сольвейг сообщила мне, что в нашей комнате все спокойно. Туда я и
направился.
Дома я не застал непрошенных гостей (которых в гордыне своей ожидал), и не
могу сказать, чтобы меня это огорчило. Только обои подсохли — надо полагать, у
Сольвейг времени не оставалось ухаживать за ними. Я сменил пакет с питательным
раствором, потом рухнул в кресло перед объемом и вызвал Хиля Переса де Лару.
Групарь проявился не сразу. Я терпеливо ждал, пока пышные вирт-цветы в
объеме не пропали, сменившись узким смуглым лицом лейтенанта.
— Бьено, офицер. — Видно было, как он устал. При нашей первой встрече
он мог бы сойти за Ромео, сейчас ему больше подошла бы роль Дон Кихота.
— Бьено, лейтенант, — отозвался я в тон. — Как идут боевые действия?
Хиль помолчал немного для вескости, и честно ответил:
— Распадно.
Он коротко обрисовал мне положение на фронтах. Дом Л'авери пока держался,
но атаки Карела становились все чаще и упорнее.
— Не знаю, чем он приманил своих хакеров, — рассказывал групарь, — но
работают они как проклятые. Наша защита идет к лифту, а их демоны выводят из
строя наших людей одного за другим.
Я поинтересовался, что за демоны. Если мне дорога в вирт была покуда
закрыта, это не помешает информастерам Л'авери извлечь из моего терминала блоки
для некоторых разновидностей. Но описанный вид мне никогда ранее не попадался.
Я отнес его к группе хардовых — повреждающих аппаратное обеспечение. Демон
отыскивал контакты интербрейнов и выжигал их коротким разрядом. То, что
оставалось после этого от мозга, можно было рассматривать под микроскопом.
— Словно по ним каток проехался, — бросил в сердцах Хиль.
Что-то мне эти слова напомнили...
— Скажите, лейтенант, что поделывает сейчас майор Колониальной службы
Роберт Меррилл? — спросил я, перебив групаря.
— Что? — удивился он.
Я пересказал свой последний свободный полет. То, что выбросило меня тогда
из ирреальности, едва не раздавив, вполне походило под определение Хиля.
— Это... интересный оборот событий, — прокомментировал Хиль. —
Скажите, вы уверены, что тут есть связь с убийством нашего работника Яго Лауры?
— Полагаю, связь есть, — ответил я осторожно, — но не прямая. Не
удивлюсь, если Дом Карела выполняет грязную работу для Службы.
— Я тоже не удивлюсь, — мстительно согласился Хиль.
— На этом и будем основываться, — подытожил я. — Моя коллега...
— И любовница, — перебил Хиль. — Знаю.
Я подобрался.
— Простите, не знаете, — негромко произнес я. — НЕ любовница.
Хиль немного смутился.
— Простите... но вы живете вместе, и я счел логичным...
— Логичным, — согласился я, надеясь, что в моем голосе достаточно
жидкого гелия. — Но не разумным.
Хиль смутился еще больше — теперь уже не только из-за того, что влез в
чужую личную жизнь, но и потому, что не понимал, о чем это я. Ему и не надо
понимать. Трудно объяснить, что связывает меня и Сольвейг — я хочу сказать, мне
это самому себе трудно объяснить — но это в любом случае не влечение плоти. С
Сольвейг такое просто невозможно. У нее заблокированы эти центры. Полностью. С
двенадцати лет. Поначалу, когда мы только познакомились, меня это пугало — я
знал, откуда взялся блок, и почему Сольвейг отказывается его снять и шарахается
от самого слова "гипнургия", хотя знание это обошлось мне в перелом
предплечья и цикл бессонных ночей, когда моя соседка по комнате во сне рыдала
без слез... Потом я привык. Просто перестал воспринимать ее как женщину —
только как друга.
Групарю я объяснять этого не стал — тот и без меня понял, что тему лучше
сменить.
— Прошу прощения, — чопорно поклонился он. — Я не имел в виду вас
обидеть.
— Я не обиделся. — И в самом деле, на что обижаться? Вряд ли мне
пришло бы в голову что-то иное, будь я на месте Хиля. — Так вот, Сольвейг
сейчас занимается Домом Карела. Самому Карелу предъявят обвинение в незаконной
глубокой репрографии.
— Это не новость.
— Согласен. Но у нас есть желающие дать показания.
Хиль поднял брови, отчего вытянутое лицо групаря стало еще длиннее. Я
кивнул в ответ на невысказанный вопрос.
— Тогда дело иное, — согласился он. — Но если Карел и впрямь связан со
Службой, его вытащат из любого лифта.
— А вот это мы и проверим, — усмехнулся я. — Если Меррилл попытается
помочь своему сообщнику, это станет доказательством его вины. По крайней мере
для меня. Дальше уже будет легче. Так как — продержитесь еще пару дней?
— Продержимся хоть до скончания века, — уверенно заявил Хиль. — Но это
дорого нам обойдется.
Мы поговорили еще немного о военных проблемах — я выяснил, что с начала
войны его больше не пытались поймать в вирте, словно неведомый охотник забыл о
жертве, или пытался усыпить ее бдительность — и разъединились. Я попытался
найти Маркоса через сьюда видеосети — ради проформы попробовал, а не потому,
что ожидал какого-то результата. Результата я и не получил. Маркос, наверное,
прятался где-то в глубине вирт-рега Джотто, куда даже на смятом канале не
пройти. Трусоват Маркос, до неприличия трусоват. Кстати... а не поискать ли мне
Каина? Уж этот-то
знает все; может, за хорошую плату отвалит мне и секрет этой нелепой войны? Да
нет, вряд ли. И сведений ценных у меня нет — его услуги оплачивать, и сам он
секрета не раскроет. Кроме того, если кто-то и способен хакерствовать на дом
Карела, так это Каин. Уж лучше воспользоваться советом Маркоса и поискать его в
той забегаловке в Ле Солейль.
Я вызвал в объем очередную сводку новостей Доминиона. На всех каналах
зудели об одном — о загадочном взрыве на Лагранже-5. Версии выдвигались самые
фантастические, вплоть до теракта, потому что ответственность за него уже взяли
на себя три группировки; я ожидал, что в ближайшее время они перегрызутся из-за
авторских прав. Словно багаж всех эмигрантов не изучают под микроскопом, а
ТФП-эффектор можно унести в чемодане. Лунному карантину на общем канале уделили
секунд пятнадцать. На локальном мне повезло больше — я узнал, что вчера
появились первые больные. Даже снятый через камеры купольных терминалов
видеоряд позволял ощутить атмосферу ужаса и обреченности, повисших в обреченном
реге. Санитарный врач Джованни Бердони сообщил службе новостей, что дезинфекция
куполов будет проведена в течение недели. Читай: дольше пяти дней никто не
промучается. Меня передернуло, и я отсоединился, перейдя на записи классической
музыки.
Пошарив по каналам, я обнаружил то, что показалось мне своевременным —
современные клипы на классические песни Серебряного века. Я прибавил звук и
закрыл глаза — видеоряд меня обычно раздражает, классику надо слушать, а не
смотреть. Шумел дождь, которого я никогда не видел, и Джим Моррисон почти
речитативом проговаривал мучительные строки об оседлавших бурю. Песня подходила
к концу, переливались звонкими каплями заключительные ноты и шуршал ливень.
Наступила пауза.
Потом Моррисон завел "Зажги мой огонь". А я лег на ковер и
задумался.
Допустим, что за всем этим стоит Меррилл. Это предположение я решил принять
за рабочую гипотезу — пусть безосновательную, зато логичную. Возможность у него
есть. А мотив? Что он получит, выведя меня из игры?
Колониальщик совершил непростительную ошибку, убив Яго Лауру. Останься
хакер жив, я не поверил бы его безумному сообщению. Но смерть придала веса
словам покойника. Похоже, что Доминиону и впрямь угрожает какая-то опасность.
Не будем гадать, какая — эпидемия ли, бунт? Попробую поставить себя на место
Меррилла и подумать, каков будет порядок его действий.
Прежде всего — прервать связь с метрополией. Хотя бы лифт-связь.
Соблазнительно повесить на голубца и карантин, но вряд ли Меррилл в этот момент
знал о катастрофе. Иначе ему не было нужды рваться в Отстойник за сообщением.
Затем — пресечь распространение слухов. Яго Лаура. Миша Макферсон. Хиль Лара. И
— наконец — последний этап: взять власть в свои руки. Что ж, посмотрим, каков
будет следующий ход господ голубцов.
Открыв глаза, я увидел, как зябко скачут по клавишам, терзая мою душу,
пальцы Манзарека — реконструкция, конечно. Гитарист выжимал из своего
инструмента мучительные мольбы. Потом вновь вступил голос. Я опустил веки, и
мягкий бестеневой свет стал для меня буйным пожаром. Жаркая ярость и жажда
действий вновь поднимались во мне; я подавил их с последним аккордом. Сначала
подумать, а потом действовать: золотой принцип, которому я следую далеко не
всегда.
Если бы я только мог оказаться в вирте! Я и по эту сторону не слабак, но в
ирреальности со мной мало кто может потягаться. Разве что такие аугменты, как
Меррилл. Я вспомнил свои первые опыты, когда загранье еще не примелькалось мне,
не стало привычным, и я разглядывал его круглыми от удивления глазами. Трудно
привыкнуть к миру, где каждая мелочь что-то значит. Где одно неловкое движение
может выключить в комнате свет — или стереть тебя в пыль. Как только не гибнут
в полете... Я не случайно прожил до двадцати восьми лет, не то что не
аугментировавшись — даже интербрейна не поставив. Разумеется, прямое
подключение инфора к чувствительным зонам увеличивает сенсорное разрешение и
позволяет выделывать такие номера, какие в костюме даже акробату не исполнить.
Но и опасностей прибавляется немало. Неловкое движение способно
оставить в твоем
черепе два кило жареных мозгов. А излишнее усердие может разбить холосхему
сознания на десятки черепков, каждый из которых начинает действовать
самостоятельно, порой окончательно покидая тело, переходя в ирреальность
навечно. Таким, потерявшим клок себя несчастным не поможет даже лучший гипнург.
Я видел, как уходят мои товарищи — потерявший рассудок Эрм, Алексей, чьи черты
я с дрожью замечаю в городских сьюдах, Чистильщик Эвсебио, посвятивший себя
уничтожению демонов-паразитов и сгинувший
—
и не хотел следовать за ними.
Но все-таки... Если Меррилл помогает Дому Карела, то хватит ли у него сил
держать под наблюдением и меня? В конце концов, слежка за Хилем прекратилась
после начала атаки на его дом. Быть может, стоит попробовать? Или обождать
?
Под ложечкой неприятно сосало. Я проанализировал ощущение, и обнаружил, что
попросту проголодался, несмотря на то, что перед отъездом из куполов Ареты
выпил чаю с алиенистами (что равносильно плотному обеду. Второму.) Вероятно,
мой желудок начинал возмущаться постоянным нервным напряжением и в знак
протеста стал переваривать сам себя, но пищи он требовал настойчиво. В кладовке
царил функциональный вакуум — пришлось идти в кафе соседнего соцкупола. Я мог и
сразу направиться в Ле Солейль, но тамошняя кухня
меня не прельщала.
Я устроился за столиком в углу — по профессиональной привычке предпочитаю
сидеть спиной к стене, — и заказал порцию колы (три капли коки на стакан, мне
больше нельзя) и бутерброды с горячей псевдоветчиной. Но поесть в одиночестве
мне не удалось. На столик мой упала тень, и на соседний стул плюхнулся
долговязый тип с совершенно собачьим выражением лица. Судя по мешковатому
светло-зеленому балахону — дуэйнсианин. Само по себе необычно — эти ребята
редко по доброй воле вступают в контакт с посторонними.
— Добрый день, офицер, — произнес он, явно напрашиваясь на разговор.
Вот как, значит — "офицер". Узнал.
— И вам того же, — произнес я с кислой миной. — С кем имею?
— Шуруш Тераз-Забал с'Шеод иффтхен лисс Шлаха, — представился
дуэйнсианин.
Я попытался не подавиться колой. Единственным, что я понял из этой тирады,
было слово "шуруш": титул или профессия, что-то в этом роде.
"Тераз-Забал", очевидно, имя. Остальное — бессмысленный набор звуков.
Самая большая проблема в разговоре с дуэйнсианами — понять, что они тебе
сказать собираются. Может быть, Новая Семантика и позволяет, как утверждала
Дуэйн, достичь нового уровня взаимопонимания, но учить ради этого язык,
структура которого изменяет разум... Вот и сейчас — бедняга Тераз мается,
пытаясь перевести на английский привычные новосемантические понятия, а я не
знаю даже, что такое "шуруш", хотя каждый второй из лунных дуэйнсиан
носит этот титул (если это титул, а не почетная приставка к имени, не семейное
положение и не что-нибудь еще). Равно как не имею понятия, почему дуэйнсиане
всегда представляются полным именем — если это имя полное.
— Офицер полиции Миша Макферсон, — представился я в свою очередь,
сильно подозревая, что собеседнику моему известно не только мое имя и звание,
но также и полная биография и прочие отличительные признаки.
— Очень приятно. — Наблюдать за ним было одновременно забавно и
страшновато. Лицо дуэйнсианина странно меняло выражение в зависимости от
интонации, а руки сами собой складывались в гештальты. Создавалось впечатление,
что Тераз-Забал танцует, не слезая со стула. — Я был убежден прийти найти вас
(ладони положены на стол внахлест), сообщить информацию значения предельного
(руки скрещены на груди) от человека высокопоставленного в единении (пальцы
хитро переплетены), вам неизвестного лично (правая ладонь на горле), в тайне
глубоко заинтересованного (два пальца левой руки на подбородке).
— И в чем дело? — небрежно осведомился я, пережевывая второй
бутерброд.
— У нашего единения следователей Дуэйн, — Тераз-Забал словно протянул
мне в сложенных лодочкой ладонях нечто невидимое, — есть проблема разрешимая с
трудом.
— Последователей, — поправил я его. — И что за проблема?
— Кто-то раскрыть смог наши коды, — ответил шуруш.
Я поднял брови. Можно, конечно, и этим заниматься — только зачем?
Дуэйнсиане — не система жизнеобеспечения, и не станут приплачивать тому, кто
найдет слабинку в их защите. Я сам (каюсь) занимался вскрывашеством не только
ради искусства, и вполне понимал невыгодность подобных действий.
— И кто?
— Мы не знаем. — По мере того, как дуэйнсианин втягивался в разговор,
его английский заметно улучшался. — Никто из вскрышечников Луны не делал этого.
Но реструктуризация сетей Новой Семантики есть процесс самотекущий посредством
последовательности разрушающих сигналов.
Я сделал могучее мыслительное усилие.
— То есть какой-то хакер подпустил вам демона в датабанки?
— Не только. — На лице шуруша отобразилось горькое недоумение. — Вся
структура Новой Семантики интелтрона разрушается есть быть... бытовать...
будущить?..
Действительно, серьезное дело. Дуэйнсиане в свое время проделали
колоссальную работу, переводя стандартные интелтроны на язык процессов Новой
Семантики, чтобы иметь возможность вести диалог с компами на своем шипящем
наречии. А теперь какой-то распадный компарь исхитрился развалить все, ими
созданное. Что ж, ломать — не строить...
— И чего вы хотите от меня? Я вскрышечник, не хакер. Или вы не можете
нейтрализовать демона?
— Мы его нейтрализовали шессисх последнее время, — возразил
дуэйнсианин. — Нам потребно знать, кто сделал это, и наказать его примерно.
Вознаграждены будете по трудам своим.
Я примерился и выплеснул содержимое своего стакана ему в физиономию.
— Что ты делаешь, урод! — взвыл Тераз-Забал с'Шеод и так далее,
мгновенно забыв о своем хваленом достоинстве. — Сшерх аур... — Остольное
потонуло в немыслимых звукосочетаниях Новой Семантики Дуэйн, извергаемых
луженой глоткой шуруша. Подозреваю, что он ругался как делинк — а то какой же
язык без ругательств?
— А теперь слушай меня внимательно, — произнес я, для пущей
убедительности вытряхивая блиссеры из кобур. — Я тебе не хакер. Я —
вскрышечник. Я еще никому за деньги блох не подпускал в интелтроны. По
справедливости стоило бы вам всю сеть вразнос пустить за такие слова, но на
первый раз прощу. А теперь пошел вон, и чтобы я тебя больше не видел!
Я раздраженно заказал еще стакан колы и остервенело вгрызся в бутерброд.
Начал жевать и остановился. Дуэйнсианин все еще сидел рядом со мной.
Я сглотнул непрожеваный кусок.
— Я неясно выразился? — поинтересовался я тоном, который позаимствовал
у шефа.
Тераз-Забал покачал головой.
— Прошу извинения, — пробормотал он. — Не имел намерения оскорбить вас.
Не имел сведений о различиях непросвещенных.
Я помолчал.
— Так плохо, да?
— Очень плохо, — горячо поддержал меня шуруш.
Что же мне ему сказать? Я же не могу выйти в вирт, и помочь дуэйнсианину —
тоже.
— Я попробую найти его, — сказал я, чувствуя себя неловко. — Но бить
будете сами, не мое это дело. Свяжусь через глос. Ваше имя есть в памяти сьюда?
— Спросите малое единение Шлаха. Единение иметь союз с шилихта все,
найти лицо потребное в малом скоре. — Дуэйнсианин встал. — Благодарность от вас
скрытого (правая ладонь на горле) с вами.
Вот так. И какого беса я взвалил себе на шею очередной груз?
Глава
10. Взрыв
Допив колу, я принялся вяло перебирать в памяти сведения по полузабытому
делу Сиграма. Идти домой, а тем паче работать не хотелось решительно — главным
образом потому, что я не представлял, с какого конца к работе подступаться.
Патрулировать улицы? Нелепо. Война идет в ирреальности, а в коридоры
проливаются лишь отдельные капли крови.
Глухо звякнул аудиопроектор столика.
— На ваше имя поступил вызов, офицер Макферсон, — пролебезила
интерфейсная программа хорошо синтезированным баритоном.
— От кого? — поинтересовался я лениво
.
— Миз Элис Т. Релер, — ответила программа. — Соединить?
— Да, конечно. — Я машинально пригладил волосы. Пальцы наткнулись на
продавленную инфором за многие годы бороздку, и под сердцем опять екнуло.
На гаерах в кафе экономили — проявившаяся над столешницей головка Элис была
чуть больше наперстка, а индивидуальностью обладала в той же примерно степени,
что штампованые шорты.
— Слушаю... Элис, — проговорил я вполголоса, машинально наклоняясь к
изображению.
— Миша... — В голосе собеседницы мне послышались истерические нотки.
Девушка запнулась, и продолжила: — Миша, тут человека убило!
— Где? — поинтересовался я, одновременно пытаясь состроить мудры
вызова двух псевдоинтеллектов — контролера коридорной интелтроники и нашего
Вилли.
— У... — Элис сглотнула. — Прямо у входа в купол, где транспортер...
он выходил... и мембрана сомкнулась... Слышно было, как хрустели кости, а
больше ничего, так быстро, так быстро...
Стандартная методика устранения, мелькнуло у меня в голове, но чтобы так
нагло...
— Это и есть война, — произнес я успокоительно. — Не волнуйтесь так.
Вы же не групарка. Вас никто не тронет.
— Так это... — На микроскопическом личике Элис отразилось переживаемое
“сатори”. — Это была не авария?
— У нас не бывает аварий, — соврал я. — Конечно. Просто какой-то хакер
поймал свою жертву в неудачном месте. Такое случается.
Моя собеседница позеленела. Вполне понятно — когда у тебя на глазах живой
человек превращается в бесформенный мешок, истекающий кровавой жижей сквозь
пробитые осколками костей дырочки... Но именно поэтому разговаривать с ней
сейчас надо пожестче, раз уж отхлестать по щекам голограмму затруднительно.
— Если боитесь — лучше не выходить из дому, — посоветовал я, не
удержавшись. — А я сейчас займусь этим делом.
— Каким делом? — бесцеремонно поинтересовался Вилли.
— В куполе Ярман одного оприходовали, — направил его я. — Что слышно?
— Шутишь? — изобразил удивление лосенок. — Не было там ничего.
— Как не... — начала было Элис, но я махнул рукой, призывая к
молчанию.
Почему не запускается коридорный надзиратель?
— Вилли, — не своим шепотом потребовал я, — загрузка мощностей купола
Ярман?
— Семьдесят три процента, — откликнулся лосенок.
Близко к норме.
Я опустил руки в контрольную зону, складывая пальцы управляющими жестами.
Ничего.
— Оверрайд, — прошептал я. — Ид Макферсон. Диагностика.
В объеме закрутилась цветная канитель.
— В локальных подпрограммах сьюд-контроллера по куполу Ярман
обнаружены вредоносные алгоритмы нижнего уровня связности, — сообщил Вилли. —
Как ты догадался?
— Большого ума не надо, — откликнулся я рассеянно. — Обмануть камеры
слежения ничуть не сложней, чем людские глаза. Лучше скажи, кто этим теперь
займется?
— Не знаю, — отозвался сьюд так неуверенно, что мне стало его жалко. —
Наличный персонал занят...
А я опять выпадаю из обоймы, потому что боюсь даже инфор натянуть.
— С моего домашнего терминала, — распорядился я, — заберешь вакцину.
Ту, что лежит в пятой зоне хранения, под маркой “в”. И прежде чем применять —
возьми образец вирусного кода, я с ним поработаю потом.
— Это не вирусный код, — ответил Вилли, промедлив секунду. Собственно,
мог и не медлить, но подобными, едва уловимыми паузами принято обозначать, что
команда исполнена.
— А какой? — удивился я.
— Легальный, — невозмутимо пояснил Вилли. — Ничей.
— Как так? — Все веселее. Как может легальный исполняемый алгоритм не
содержать опознавателя?
— Определяющий кодон входит в список допустимых, — проговорил лосенок
так скучно, будто объяснял недалекому малышу простейшие детсадовские мудры. —
Но он никого не определяет.
У меня не было сомнений в том, что значит этакая нестыковка. Секретный
кодон, из тех, которыми пользуются спецслужбы. Можно было допустить, что Карелы
его просто купили... но я в это не верил.
— Отменить вакцинирование! — спохватился я запоздало. Против легальных
алгоритмов я бессилен — если только не написать специально на них нацеленный
вирус, но для этого надо залезть в вирт. Проклятие!
— Извини, Элис, — торопливо пробормотал я, поворачиваясь к объему, —
но мне надо бежать...
— Понимаю. — Девушка кивнула с той неестественной серьезностью, какая
выдает жертв психологического шока. — Торопись.
Прозвучало по-алиенистски многозначительно.
Я машинально погасил объем.
— Вилли, — обратился я к невидимому собеседнику, — проверь — тело
убрали?
— Нет, — ответил лосенок кратко. — Сейчас вызову.
— И, если что — вызывай на любые задания в реале, я сейчас свободен, —
промямлил я неловко.
— О’кей, — бросил Вилли, и отключился.
Я уронил голову в ладони. Мне не хотелось ни идти на задание, ни работать в
одиночку, ни вообще глядеть на белый свет. Хотелось разве что рассуждать о
тщете всего сущего.
В самом деле — как прикажете выступать против самой Колониальной Службы? А
ведь обязательно найдется такой умник, что попытается приписать мне
богоборчество клинической степени, хотя я всего-навсего пытаюсь взять за жабры
не в меру ретивого голубца.
Стоп! То ли у меня размягчение мозгов началось, то ли какая-то другая
болезнь, вроде ползучей глупости. Если катастрофа Яго Лауры — суровая
реальность, как я предполагаю, то в деле этом замешана вся Служба, а не только
Треугольная голова. Сильно ли я наступил на ногу Мерриллу — вопрос открытый, а
вот мне он явно поперек горла встал — иначе как объяснишь этакие фрейдистские
обмыслочки?
Так что Меррилл — не единственная моя проблема. И нелепая история с
Сиграмом, и война Домов, карантин, и даже центровые — все это ложится на мои
могучие плечи. Центровые... в сбыте которых Маркос обвинял колониальщиков... в
сбыте которых я подозревал Карела... которыми я занимался до отстранения... Это
может оказаться зацепкой. Может.
"Если не знаешь, что делать — делай как знаешь". Я встал и
направился в купол Ле Солейль. В ту хакерскую забегаловку, где мы последний раз
виделись с Маркосом в реале. Возможно, старый стервятник заодно поможет мне
справиться с “вредоносными алгоритмами”, засевшими в коридорных подпрограммах.
В "Темной таверне" ничего не изменилось. Все так же мрачно
волновался авернейский океан и стыли на холодном ветру Тартара белесые стволы
квазидеревьев в панорамных окнах; немногочисленные посетители вполголоса
беседовали по углам или молча потребляли наркотики разных поколений.
Единственная официантка скучала у раздатчика. Маркоса не было. Я, собственно, и
не ожидал найти хакера сразу, но в письме он явно намекал на "Темную
таверну".
Я подошел к официантке, поздоровался: “Бьено”, и, получив в ответ
недружелюбное "Добрый день", продолжил:
— Не подскажете, где я могу найти Маркоса Рельи?
— Кто такой? — Официантка подняла на меня тускло-зеленые глаза.
Некоторые люди патологически лишены вкуса — ну кому могло прийти в голову
носить зеленые глаза с соломенными волосами и ярко-красным платьем? До такого
даже кукла не додумается.
— Хакер, стервятник, — пояснил я. — Среднего роста толстяк с разъемами
на висках и кисельной физиономией.
— Он у нас часто бывал, — ответила официантка, завязывая пальцы
незнакомой мне хитрой мудрой.
— А что, помер? — Вполне возможно.
— Нет, но давно не появлялся. — Официантка нервно оглянулась. По лицу
ее было видно, что я не первый, кто интересуется местонахождением некоего
Маркоса Рельи. — С позавчера.
— А кто его еще спрашивал? — осведомился я.
— Двое парней, — начала перечислять официантка, ничуть не удивившись,
— на вид сущих туристов, потом девица белоглазая, какой-то странный тип —
по-моему, компарь, — и голубец.
Вот-так-так!
— Все через реал спрашивали? — осведомился я на всякий случай.
— Нет, только голубец. — Уже хуже. Все остальные могли оказаться не людьми,
а видеомасками.
— Как он представился, не помните?
Официантка состроила несколько мнемонических мудр.
— Игорь Козин. — Опять сбой. Хотя... младший лейтенант Козин был
сотрудником Меррилла из "старой гвардии". Если бы я услышал сейчас
фамилию Дэвро или Еринцева, мне легче было бы убедить себя, что Колониальная
служба стремится всего лишь пресечь виртуальные (во всех смыслах слова)
беспорядки.
— А остальные?
— Никто себя не назвал. Просто спрашивали. И все — за последние два
дня.
Наводящими вопросами и щедрой кредитной смазкой я все-таки выжал из
немногословной официантки по паре кадров с каждым из искателей Маркоса Рельи. И
тоже зря — никто из описанных не был мне знаком. Но Козин... Я словно заразу
разношу — всякий, кто начинает со мной общаться, попадает в поле зрения Службы.
Даже такое беспозвоночное (хотя и хордовое), как Маркос.
Я попытался вызвать местные подпрограммы городских сьюдов — через
свидетель, само собой, в режиме пользователя, — но, к своему удивлению, не
получил отклика. Совсем никакого.
Сообразить, что это значит, я не успел. В "Темную таверну"
ворвались трое.
Рефлекс бросил меня в сторону раньше, чем я осознал, что происходит,
раньше, чем я успел бы запустить любую репрограмму. Мне убивали до неприличия
однообразно — сплющенный шар плазмы прожег стойку раздатчика в том месте, где я
только что стоял. В прошлый раз я столкнулся с бластером, будучи в репрограмме.
Теперь я получил представление, как это выглядит в реальвремени — и, доложу я
вам, оно растягивается не хуже.
Тело мое в этот момент уже описало плавную дугу, уходя из-под прицела;
нейрокоманда выбросила блиссеры из кобур с такой силой, что решетки оцарапали
запястья до крови. В полете я успел бросить взгляд на стрелявших. Действительно
однообразно — тот, кто посылал их, вероятно, наштамповал сотню клонов одного и
того же неприглядного громилы. Еще не коснувшись пола, я выстрелил, но
промахнулся — с блаженным стоном сполз со стула один из клиентов.
И тут в схватку вмешался непредвиденный фактор. Рослый мужчина за столиком
у окна на Аверн вскочил, выхватил откуда-то ручной парализатор и, не говоря ни
слова, уложил одного из громил выстрелом в шею.
Все это я увидел в медленном полете — и очень хорошо, потому что успел в
последнюю секунду оттолкнуться от стола, изменив траекторию. Огненный ком
пролетел мимо, расплескав мертвое покрытие пола. Мебель вокруг бешено
задергалась в электрической агонии. Я выстрелил еще раз — более удачно, судя по
тому, что второй громила выронил бластер и, хватаясь за пах, медленно опустился
на колени. Последнего добил высокий.
Впечатление от расправы несколько смазалось тем, что приземлился я
поясницей на горячий пластик и, не стесняясь, взвыл. Высокий мужчина подал мне
руку.
— Бьено, — пробормотал я, вставая и пытаясь содрать со спины застывший
термопласт. — Очень кстати.
— Бьено. — Высокий усмехнулся одними глазами. Улыбку губами я видел, а
вот такое... почти как знаменитая "улыбка без кота". — Эстебан
Игнасио Артемисио Яго Маклин-и-Родригес. Можно просто Эстебан.
Я с трудом подавил дурацкое желание спросить, Маклин он все же, или
Родригес. Дареному помощнику в губы (или зубы?) не смотрят. Представляться я не
стал — отчего-то казалось, что этот тип меня знает.
— И из какого же вы Дома? — вежливо поинтересовался я.
— Из Дома Джотто, — спокойно ответил Эстебан, нимало не удивившись
вопросу. — Наш новый работник в последние дни начал привлекать нежелательное
внимание. Мы решили выяснить, в чем дело.
— И поэтому меня спасли? Спасибо.
— Ну, — Эстебан улыбнулся уже по-иному — с черным испанским юморком, —
если бы вы умерли, я не смог бы вас допросить.
— А допрашивать не надо, — возразил я, — и так все расскажу. Только
давайте присядем куда-нибудь... подальше от камер. И сначала уберем мусор.
Мы обезоружили бандитов (бластеры я конфисковал в пользу сил правопорядка,
отчего тут же стал походить на космического пирата — грязного, злого и
обвешанного оружием до самых ушей), израсходовали, пока громилы не пришли в
сознание, а тела вышвырнули в отводку, проверив предварительно, не проник ли
вредоносный код в тамошние подпрограммы. Прохожие брезгливо огибали неподвижную
кучу. Я попытался через свидетель проверить удостоверения личности нападавших,
но потерпел неудачу — биткарты этих парней кто-то удалил с такой аккуратностью,
что я едва отличил пластиковые ногти от настоящих.
Мы вернулись в “Темную таверну”. Я заказал себе еще один стакан астрона, а
Эстебану по его просьбе — кружку черного кофе. Сам я не питаю особого
пристрастия к этому кисловато-горькому напитку, от которого сводит скулы и
заходится в истерике сердце, но некоторые недавние иммяки готовы за чашку
удавить первого встречного.
Я коротко пересказал Эстебану свои злоключения в той части, которая
касалась Маркоса непосредственно, а также сопутствующие догадки. Как и
следовало ожидать, групарь мне не очень поверил, но пентов на Луне хоть и не
любят, но уважают, и просто отмахнуться от моих слов Эстебан не мог. Он обещал
"разобраться" (скорее всего я оказал Маркосу плохую услугу, но тут он
сам виноват — нечего врать работодателям) и снабдил кое-какими сведениями,
которых Хиль мне дать не мог, опасаясь подключенных линий.
Маркос, как и все хакеры идущей войны, прятался в реге Джотто. Прятался в
реаль-смысле. Против всех правил Дом Карела не ограничился ирреальной войной.
Сражение выплеснулось в коридоры Глюколовни. За последние четверть часа погибло
два десятка человек, вообще непричастных разгоревшемуся конфликту. Полиция
вынужденно смотрела на перестрелки сквозь пальцы, осаживая зарвавшихся
групарей, лишь когда доходило до гаузеров. Но больше всего моего собеседника
беспокоило странное отношение карелов к пентовке — презрительно-враждебное,
точно у человека, вынужденного сдерживаться, пока не настанет час мести.
Мне это кое о чем говорило. Если за Карелом из Карелов маячит треугольная
голубая башка — не диво, что у этого подонка прибавилось самоуверенности.
Следовало ожидать.
К сожалению, моему собеседнику тоже не было известно, кто искал Маркоса до
меня. Понятное дело, то были не его люди.
В конце концов с Эстебаном из Джотто мы договорились. По счастью, он
занимал достаточно высокое положение (равное примерно рангу Хиля из Л’авери),
чтобы заключить со мной если не альянс, то временное перемирие. Пока Дом Карела
остается угрозой, мы союзники. Что будет потом — вопрос другой. Не люблю я
кукольников, но чего только не стерпишь ради дела.
Домой я вернулся не в лучшем расположении духа. Все лунари как-то
откликаются на медлительный ритм вращения; меня ближе к рассвету охватывает
депрессия. Я разделся и, пытаясь развеять тоску, скачал себе очередную рассылку
новостей.
Блок комментариев по взрыву на Лагранже я пропустил — вряд ли там появится
что-нибудь интересное, покуда о своем решении не объявит экспертная комиссия.
Перейдем сразу к новостям Доминиона. Ага... беспорядки на Аверне [звездная
карта, как же без нее — попробуй, вспомни, где находится красный карлик, не
заслуживший даже номера, не говоря уже о греческой букве]; местная
администрация, расписавшись в собственной беспомощности... ля-ля... направлен
взвод боелюдей [многозначительная пауза; ее заполняют документальные кадры —
боечеловек на тренировке разносит бетонные блоки, потом — мельком операционная,
медсестра в хирургическом бикини, поблескивая асептической пленкой, держит на
весу композитную берцовую кость, потом — боелюди в голубых “скорлупах”,
поделившись на моги, зачищают поселок, не поймешь — в реале или на учениях].
Так-так. Видеть между кадров мы и сами умеем. Что же за бучу утворили
ссыльные на злосчастной планетке, если на усмирение мятежа (слово “беспорядки”
в данном контексте переводилось именно так) брошена не малая оперативная группа
из четырех-пяти супераугментов, а полный взвод — сотня наводящих ужас киборгов?
Ладно, пусть их; главное, что не на наши головы. Что у нас дальше?
В систему 82 Эридана [звездная, как легко догадаться, карта] направлена
следственная комиссия Службы [очень серьезные господа в голубых мундирах
торопливо запрыгивают в лифт-кабину] по требованию населения Теллуса...
Пожалуй, если бы не боелюди, я бы пропустил эту заметку мимо ушей. По
привычке, как пропускаю девяносто девять процентов того, о чем болтают в
рассылках. А так сработал уже запущенный режим междустрочного чтения, и я
задумался.
В последние дни Служба будто с цепи сорвалась. По каждому поводу в домены
отправляют голубцов десятками, пачками, без разбора. Раньше обошлись бы одним.
А то и пригрозить хватило б. На всю Луну, на три миллиона — пятеро
колониальщиков. Это стало в последние годы. А раньше ровненько по стандарту
было, один голубец на миллион жителей.
Такое впечатление, что крысы разбегаются из протекающего купола.
Сам не знаю, как это до меня дошло, но, единожды явившись, мысль эта не
отпускала. Действительно, если катастрофа близится — как проще и неприметней
всего вывести с Земли максимум голубцов? Да разослать их по надуманным поводам
в домены...
Но это значит, что день “Д” и час “Ч” на носу. Будет странно, если взвод
боелюдей потратит на подавление рассерьезнейшего мятежа больше недели.
А что я сам делал бы на месте людей, вознамерившихся захватить власть в
освоенной вселенной? Да в общем, поступил бы так же. А еще — постарался бы
заранее, до условленного момента поставить под контроль хотя бы часть миров,
спровоцировать беспорядки, сместить местные власти, установить военное
правление... Что и наблюдаем.
Так может, и события у нас, на Луне, вписываются в тот же ряд? Меррилл
провоцирует Карелов, те начинают войну — не только с другими домами, но и с
полицией... Правда, затребовать подкреплений он не может — карантин не дает.
Разве что сбрасывать баллистические капсулы с орбиты. Или приказ был дан
заранее, а голубец только выполняет его до иоты?
Или у господина Меррилла свои планы? Если власти он хочет не для Службы —
для себя? Тогда все сходится. Пока еще дойдут руки до отколовшейся Луны у
полураспавшегося союза обитаемых миров... а к тому времени можно расширить
производственную базу, контролерами поставить — сьюдов, ощетиниться
пенфорд-аннигиляторами... и упиваться властью.
Звонок раздался неожиданно, хотя и негромко — у домового хватило
соображения не пугать меня, когда я работаю. В объеме проявился крайне
возбужденный Эрик.
— Миша, выручай! — Ну-ну. Только теперь, значит, "выручай"?
Я-то думал, что меня начнут рвать на части, едва я из капсулы выйду.
— Что случилось?
— Опять элман буйный. — Ничего себе "опять". Как говорится,
давно не было. Центровики нередко сходят с линии, но обычно они попросту
впадают в кататонию. Да и тех, кто все же принимается бушевать, скрутить их не
проблема — движений они толком не контролируют, мысли разбегаются. Депрессия,
хоть и ажитированная, не лучшее состояние духа для бурной деятельности.
— Сильно?
— У него оружие.
Прецизионная точность.
— Какое?
— А всякое. Бластер точно есть. Еще гаузер и блиссер. Блиссером он
кормится.
Так. Никаких связных мыслей у меня не возникало, одни междометия. Что за
светотень творится? Элман с оружием?..
— Где Сольвейг?
— Уже едет.
И то легче. Вы можете удивиться, почему в моем рассказе все время мелькают
одни и те же имена. На самом деле весь постоянный штат подчиненных нашего шефа
составлял четыре десятка человек — включая санитарную полицию — и из этих четырех
десятков почти половина разбросана по дальним куполам. Не так и много остается
для делового и дружеского общения.
— Где этот парень засел?
— В куполе Чаплина. — Киношники лифтанутые... — В третьей верхней
отводке. Но он разбил дорожку, так что подобраться к нему впрямую никак — он
простреливает все подходы, да и большую часть купола.
Час от часу... Точно сговорились все вокруг не давать мне ни минуты
подумать спокойно. Первый раз в жизни со мной творится этакая светотень.
Пять минут спустя я был на месте — вооруженный, как я полагал, до зубов,
потому что бластеры кареловских громил так и болтались у меня на ремне. Полагал
я неверно — поджидавшие меня ребята из милицейских увешались опасной для
здоровья мишурой так, что кожи не видно. Сольвейг, Эрик и Эрнандес (за все годы
нашей совместной службы, а он поступил в пентовку еще до меня, я так и не
узнал, имя это или фамилия — во всех документах он значился просто как
Эрнандес) отогнали неорганизованную ополченскую банду за пределы досягаемости
элмановского бластера. На большее моих коллег не хватило, ибо ополченцы рвались
в бой, ругаясь и призывая все кары, хвори, несчастья и цорес, какие только есть
в Доминионе, на голову ополоумевшего элмана. Я понимал их негодование. Прежде
роскошный сад перед входом в отводку тлел; все, что могло гореть, уже сгорело
или само погасло, и едкий дым противно щипал глаза. Синеватая дымка висела в
воздухе, амебно шевелясь и медленно утягиваясь в вентиляцию.
Фигурка самого берка казалась крохотной. Обезумевший центровик метался по
краю балкона, вереща что-то невнятное и время от времени выпуская очередь “в
молоко”. Цепочки лилово-алых огненых шариков пролетали в воздухе, точно ловко
брошенные бусы, и расплескивались о стальные скаты глиссад.
Я отозвал Сольвейг, и мы с ней (точнее, она по моей команде) вызвали в
объем уличного инфора карту купола Чаплина. Положение вырисовывалось
неутешительное. Герой-полицейский на моем месте добрался бы до злодея по
вентиляционным трубам и вышиб бы из бешеного электромана дух, но, во-первых, я
— не герой, а, во-вторых, пробраться в вентиляцию из жилых помещений можно
только в плохом сенсфильме. Так что наш центровик способен держать все проходы
к своему гнезду на мушке, пока серое вещество не спалит. Или пока у него заряды
не кончатся, смотря что случится раньше.
— Есть идеи? — осведомился я у Сольвейг.
Та покачала головой. И в самом деле, какие тут могут быть идеи? Посылать на
штурм ополченцев? Разве что в целях неумножения популяции...
Как невовремя отрезали меня от вирта! Из ирреальности я без труда
обезвредил бы паршивца — отсек бы, скажем, от вентиляции, закрыл бы за
гермощитом, пожарной пеной залил бы, наконец. Но то из вирта — а что я могу
сделать с уличного инфора? Хотя похоже, что без крайних средств не обойтись.
— Сьюд связи, — скомандовал я. — Офицер полиции Макферсон. Ид?
— Личность подтверждена, — отозвался псевдоразум. — Предупреждаю — в
локальных подпрограммах замечены следы вредоносных алгоритмов.
— Ч-черт!
Моя идея — воспользоваться местными управляющими подпрограммами, чтобы
устроить берку веселую жизнь, — только что потерпела пробоину и бодро
устремилась ко дну. Но альтернативу я видел только одну: штурм. А бросаться
самому под огонь скорострельного бластера, да еще вести за собой бестолковых
милицейских — увольте.
— Аларм оверрайд, — отдал я приказ, внутренне сжавшись в предчувствии
удара. — Выход в глос.
— Подтверждаю.
Объем заполнился неяркими переливами красок — преобладали пастельные
желто-розовые тона. Из мглы сконденсировался синтезированный облик глосного
сьюда, лицо, заботливо лишенное художниками всех черт пола, возраста и расы.
— Чем могу быть полезен? — осведомился тот с дежурной любезностью.
— Аларм оверрайд, — повторил я. — Ид Макферсон. Контроль над системами
купола Чаплина.
— А, этот там, где сидит псих с бластером? — Просто удивительно, как
сьюды ухитряются узнавать последние новости, даже не относящиеся к их полю
деятельности. Или они тихонько болтают между собой, когда выдается свободная
минутка? Ну нет, это я антропоморфизмом занимаюсь. Сьюд не может обладать
свободой — тем более свободой воли. Скорее всего, в их программы заложен
принцип поиска информации. — Приказ принят.
Этот не спрашивал у меня пароля — видимо, справился где-то, что доступ к
паролю у меня есть. В объеме проявилась сложная комм-сеть купола. Я приказал
сьюду показать участок третьей отводки. Ало мерцали места повреждений — меньше,
чем я мог ожидать, судя по жутким наплывам растекшегося пластика вокруг устья
отводки. Опустить гермощит не удалось — пластик залил пазы. У меня мелькнуло
подозрение, что элман заранее обезопасил себя от такой простой ловушки.
— Уровень энергопотребления? — поинтересовался я ради проформы.
— Только освещение, 80% номинала. Повреждение люмифоров, — отозвался
сьюд.
Плохо. Я надеялся, что центровой держит себя в форме, подключив блиссер к
сети. Видно, то ли ума на это не хватило, то ли не задумывается, что заряд не
вечен. А из блиссера он себя поливает — будь здоров. Знай он коды к своему
чипу, не стал бы заниматься мелким терроризмом.
Да, но как же его выковырять из убежища, покуда он не разнес полкупола?
— Так... — пробормотал я непонятно зачем. — Дай мне его в объем
крупным планом.
Судя по всему, камеры изрядно пострадали — вместо прямой трансляции сьюд
показал мне реконструированное изображение. Кое-где проглядывали дыры, многие
ракурсы отсутствовали... но главное я разглядеть сумел.
— Сольвейг, — шепнул я недоверчиво, — мне мерещится, или на нем инфор
?
Моя сожительница вгляделась и кивнула.
— Все странче и странче, — не удержался я от избитой цитаты.
Зачем электронаркоману компьютерный терминал? От инфоров делинки
избавляются в первую очередь — штука недешевая, а справку, письмо или рассылку
в случае чего можно получить с уличного или домашнего стационара. Если наш
берсерк до сих пор щеголяет в обруче, то едва начал плавный спуск в Аверн... но
тогда почему дотерпелся до дисфорического припадка? И почему опустил козырек —
чтобы никто не разглядел лица? Или он что-то видит там, в затемненном стекле?
Решимость прихлынула неожиданно. В конце концов, сколько можно бояться?
— Жди здесь! — крикнул я Сольвейг, одним жестом выключая стационар. —
И не давай этим идиотам идти на штурм!
Мембрана втянула меня, помяла секунду, и выплюнула. Я шагнул к дверям
квартиры, распахнул, схватил валяющийся на полке серебряный обруч и торопливо,
чтобы не передумать, натянул.
Инфор лег на свое место так ладно, словно и не покидал его, погрузившись в
натертую за годы бороздку. Я опустил козырек и бросился обратно, лихорадочно
вывязывая узлы из собственных пальцев.
Команда: выход в глос. Оверрайд: подчинение под-личности сьюда-контроллера,
ответственной за купол Чаплина. Переадресация выходов следящих камер. Оверрайд:
подчинение сьюда связи. Поиск: гейт выхода на инфор беснующегося электромана.
Мембрана вытолкнула меня обратно в коридор, чуть ли не в объятья
ошарашенной Сольвейг.
— Миша, ты...
Я жестом приказал ей умолкнуть. Так, очень хорошо — отсюда берка не видно,
значит, о моем прибытии тот не подозревает. Команда: запуск программы
видео-реконструкции. Зажужжал тревожный зуммер, и замигали, окаймив поле зрения,
алые сполохи. “Обнаружены вредоносные алгоритмы...” Я зверски оскалился и одну
за другой сложил три мудры, причем вторая на удивление совпадала с
общеизвестным непристойным жестом.
Эту защиту я сплел когда-то на всякий случай, и не думал, что она мне
пригодится на самом деле — так обыватель бережно хранит под подушкой
разрешенный парализатор. Огненная стена стирала из интелтронных цепей все
алгоритмы, которые ее невеликий умишко расценивал как вирусные, и
опознавательный код не был ей помехой. Конечно, надолго ее не хватит.
Программы, вооруженные разрешительным паролем Службы, могут бросить на
незваного пришельца все мощности
антивирусных щитов глоса. Но покуда я мог действовать
невозбранно... и намеревался воспользоваться этим на полную катушку.
Отработанным жестом я подал инфору завершающую команду и спокойно вышел
из-за угла.
Берсерк по-прежнему бесновался на галерее, поливая покореженные стены и
глиссады бластерным огнем. Я двинулся вперед, стараясь не наступать на
выжженную землю, чтобы не поднимать облачков медленно оседающей золы.
Если бы электроман увидел меня, моей жизни осталось бы секунды две —
сколько летит очередь плазменных шариков — но он не видел. Мой последний приказ
переподчинил инфор безумца лунной сети, а через нее — моему собственному
компьютеру, и тот добросовестно замазывал мое изображение, выводя на козырек
инфора реконструкцию — каким выглядел бы опустошенный купол, если бы по нему не
брел, стараясь ступать в одно и то же время торопливо и осторожно, некий Миша
Макферсон. В самой методике нет ничего нового — похожим способом инфоры
избавляют нас от навязчивой рекламы, — но, чтобы подшутить таким образом над
ближним, требуется самое малое полицейский допуск.
Я не собирался подбираться к электроману вплотную — ровно настолько, чтобы
всадить заряд плазмы точно в грудь, потому что голова этого уникума нам еще
очень пригодится. Но вышло иначе. Милицейские, очевидно, устав ждать, открыли
беспорядочный огонь из парализаторов — забыли, наверное, что на центровых
оружие подобного рода не действует. Мне пришлось отскочить за глиссаду, чтобы
не попасть под шальной луч, а берк шарахнулся, забившись в глубь запечатанной
отводки.
— Проклятие! — Я прибавил ходу, уже не заботясь о скрытности.
Неизвестно, сколько еще продержится моя “огненная стена”. Стоит тому, кто стоит
у меня за плечом, шутя понизить мой уровень контроля, и мираж, застилающий
берку глаза, развеется.
Перепиленная удачно легшей очередью глиссада опасно подрагивала под ногами.
Я оттолкнулся, прыгнул — не рассчитав, поскользнулся, приложился всем телом о
глухо брякнувший ситалловый лист, и засучил ногами, пытаясь нашарить хоть
какую-нибудь опору...
И в этот момент берк снова выступил на галерею.
Огненная надпись “ДЕФЕКТ РЕКОНСТРУКЦИИ” мелькнула у меня перед глазами, но
я уже сам потянулся к бластеру, потому что еще до этого мгновения плечи
центровика напряглись, выдавая изумление, потому что разбитые камеры на
какую-то долю секунды не смогли обеспечить программу-моргану материалом для
работы — а потом берк отбросил с глаз предательский козырек, и увидел меня уже
окончательно и полностью, поднимая руку, в которой зажат неожиданно огромный
бластер. Оставив попытки
удержаться на рифленом ситалле, я повис на столбике
перил, свободной рукой сдергивая с пояса оружие, уже понимая, что не успею
выстрелить первым, и одновременно гадая, почему мне должно показаться знакомым
лицо безумца. Комок лилово-красного огня метнулся
ко мне, точно в поисках убежища — и
зарылся в пол. Я вскинул свой бластер, судорожно нажал на спуск, почти в
оцепенении наблюдая, как клочья пламени расплескивают металл в нескольких
метрах от моего лица. Первый мой выстрел лег слишком низко, но берк от испуга
пошатнулся, теряя равновесие, и промедление оказалось для него роковым.
Тщательно прицелившись, я всадил заряд прямо в туловище бедного придурка. Потом
пальцы мои разжались, и я рухнул вниз, в груду сизого пепла, вздымая мутные
облака.
Линь с медскенером примчался раньше, чем мы с Эриком отправили милицейских
по домам и извлекли половинки электромана из погорелой клумбы. Он приплясывал
от нетерпения и ругал нас (в особенности вашего покорного слугу) черными
словами — дескать, где Макферсон прошел, там
трупов немеряно-несчитано. Это, однако,
не мешало ему аккуратно отделять голову от тела (собственно, тела не было;
заряд прожег центровику грудную клетку, и плечи соединялись с животом при
посредстве обугленного позвоночника). О восстановлении речь не шла
,
так что главным
было опознать нашего своеобразного знакомца — кто таков, как дошел до жизни
такой, и не числится ли за ним подобных делишек в прошлом. Голова была
торжественно засунута в скенер, и по козырьку линева инфора поползли листы
доклада. Прочесть, что там такого понаписала машина, я не мог, но лицо Линя
меняло выражения с легкостью необыкновенной: скука... интерес... изумление...
недоверие... потрясение... злорадство... невыносимый ужас... и оцепенение,
плавно переходящее в кому.
— Ты знаешь, Миша, кого ты сейчас подстрелил? — спросил он все с тем
же кататоническим выражением лица. — Офицера Колониальной Службы Игоря Козина.
Я понял, что тоже впадаю в кататонию. Или шизофрению. Или слэнпыли
нанюхался вместе с дымом. Колониальщик, репрограммированный против всех
возможных наркотиков — центровой?! Зато теперь понятно, почему его лицо мне
показалось знакомым...
— И элманом он не был, что вы мне крутите, — бормотал Линь. — Нет у
него центрового чипа. Даже следов перегрузки центра наслаждения не видно.
Репрография — да, изрядно. А это...
— Что за репрография? — Собственный голос показался мне чужим.
— Откуда я знаю? Я не волшебник. Спроси того, кто делал.
— А кто делал?
— Да что ты ко мне пристаешь со своими дурацкими вопросами! — взвился
Линь, выключая скенер. — Подумай лучше, как ты будешь с голубцами объясняться!
Да. Вопрос преинтереснейший. И ведь придется мне объясняться, почему это
офицер-голубец разбушевался в центре города, начал палить по людям и деревьям?
И, что самое радостное, придется держать ответ и за его смерть — будто у меня
был выбор! Всем известно, что на центровых не действует психотроника — никакая,
ни парализаторы, ни гаузеры, а уж о блиссерах и речи не идет. Но кого это
волнует? Во всем виноват Макферсон! Козла отпущения нашли.
Шеф уже поджидал меня на терминале, пыхтя и шипя. Забавными мне подобные
выверты уже не казались.
— Миша!.. — начал он, но я его перебил.
— Знаю. В следующий раз постарайтесь не обращаться ко мне за помощью,
когда начнется пальба.
— Меня не пальба интересует! — Шеф надулся — дескать, как это я мог
заподозрить его в столь низменных побуждениях. — Десять минут назад мне
позвонил голубец один, Еринцев, потребовал прекратить бесчинства!
Соображал я медленно — секунды три. Десять минут назад о случившемся знали
свидетели, но все они стояли рядом со мной. А еще об этом знали сьюды.
Вездесущие, всевидящие псевдоинтеллекты. И получить от них информацию можно
было, только имея допуск — и заранее догадываясь, чем интересоваться.
Или... Только тут я заметил, что внизу козырька мелькает иконка — сообщение
от шефа. Я развернул его украдкой, глянул мельком — так и есть, разговор с
Еринцевым в записи, время... Сверился с отчетными файлами инфора.
Колониальщик позвонил шефу еще до того, как я убил Козина. Это случилось
через пятнадцать секунд после того, как я отгородил купол Чаплина от глобальной
лунной опсистемы “огненной стеной”.
Я с трудом верил, что голубец мог допустить такой нелепый промах. Значит...
непонятно что, но значит.
— Я тебе приказывал скрыться с глаз моих? — Шеф перешел к риторическим
вопросам — значит, начал уже остывать. — Я тебе говорил не лезть под ноги? Что
ты вообще делаешь в Городе?
— С групарями разбираюсь, — буркнул я. Меня раздражали незаслуженные
попреки, на которые я вдобавок не мог дать достойного ответа.
— Вот и разбирайся! — рявкнул шеф. — Проваливай!
Объем погас.
Я тоскливо побрел к транспортерной кабинке, размышляя, куда бы мне
податься, чтобы никого не видеть, не слышать и не думать. Разумеется, не домой.
Там меня станут искать в первую очередь (а искать станут; если не люди
Меррилла, так коллеги с соболезнованиями — ни на тех, ни на других смотреть не
хочу).
Может, в прежние времена в Метрополии пентам и приходилось целыми днями
бегать в поисках преступников, а я мог бы днями не выходить из комнаты, если бы
не дежурства — в те времена, когда мог безбоязненно выходить в вирт. Теперь
киберпространство полно демонов-шпионов Колониальной службы и дома Карелов, так
что сунуться туда я могу только на свой страх и риск — второй раз провернуть
фокус с “огненной стеной” мне не дадут; хорошо, если отделаюсь выжженным
инфором. Так куда мне податься?
Я тупо глянул на план Города. Потом, движимый наитием, ткнул в нужное
место; мембрана колыхнулась мне навстречу, и через пять минут я уже стоял в
куполе Гейбла, в двух минутах ходьбы от того места, где поселилась миз Элис
Релер.
Девушка даже не удивилось моему приходу. Я застал ее за видеопластической
программой; тонкие синие линии пронизывали аквамариновое пространство объема,
странным образом уходившего в глубину так далеко, что взгляд отказывался
следовать за ним. Картина замерла, Элис поднялась с пола и подошла ко мне.
— Неприятности? — спросила она вместо приветствия.
Что я ценю в женщинах, так это душевную чуткость.
— Как же без них? — отозвался я, усаживаясь на ковер. Мною владело
странное чувство, что если я позволю себе расслабиться, то просто не заставлю
свое тело доплестись до дома — день сегодня выдался длинный, и, несмотря на
колу с кокой, очень хотелось спать (это вообще одно из моих любимых занятий).
Поэтому я намеренно принял одну из наиболее неудобных йогических поз.
Элис критически оглядела меня.
— Настолько? — Что-то в ней определенно имелось от Сольвейг. Наверное,
бытовое немногословие.
— Да.
Элис уселась рядом, коротко и сильно толкнула, так что я неуклюже упал на
бок.
— Расслабься! — приказала она. Я подчинился, распластавшись на ковре,
точно омлет на тарелке. Руки Элис легли мне на лоб.
— Расслабься... — Она мягко и уверенно массировала точки
"неколебимого спокойствия". Я машинально прижался щекой к ее бедру.
Она не отодвинулась, и я уже решил, что не уйду из этого дома до утра. Но
случилось иначе.
Прошло добрых полчаса, и я уже шептал какие-то глупые слова, готовясь
растечься по полу елейной лужицей, когда сквозь ковер, скользя по костям, в мое
тело проникло нечто, слишком частое, чтобы окрестить его дрожью, и слишком
низкое, чтобы назвать звуком. Не успел я брякнуть сакраментальное: "Что
э...?", как в жизнь воплотился самый страшный кошмар любого лунаря: пол
сделал коварную подсечку, накатился со всех сторон низкий гул и стремительно
накатилась звенящая боль в ушах — признак падающего давления.
Самое страшное, что только может случиться с куполом — разгерметизация.
Даже десятиметровая толща плавленого камня не спасает от судорог холодеющего
лунного ядра. Толчки на Старушке редки, а в области базальтовых монолитов,
составляющих лунные моря — особенно. Но даже не слишком сильный толчок способен
разломить покрышку купола. За всю историю поселений только однажды крыша
поехала полностью — раскололась на сотни кусков и рухнула вниз. Но это было в
одном из сектантских куполов, и никто особенно не жалел об оказавшихся там
кретинах — судя по некоторым записям, которые мы нашли в обломках, эти ребята
заслужили свою участь. Однако даже совсем небольшая трещина способна натворить
непропорционально много бед. Поэтому давление в лопнувшем куполе поддерживают
ровно столько, чтобы все успели выбежать. А потом опускаются те самые
гермощиты.
— Спокойно! — крикнул я Элис в ухо, хотя, по-моему, только еще больше
ее испугал, и метнулся к комнатному терминалу. Тот включился сам собой.
— Внимание! Сообщение глоса! — грянул голос из динамиков, перекрывая
доносившийся из коридора гам. — Всем оставаться в тех куполах, где вас застигла
авария! Не создавать паники! Дегерметизированы семь куполов рега одиннадцать.
Всем офицерам полиции доложить о себе.
— Офицер Макферсон! — гаркнул я, едва не ныряя в объем.
— Понял, — ответил сьюд чуть менее громоподобно. — Соединяю.
В видобъеме проявился Вилли.
— Немедленно в купол Кларка, — приказал он без обычных шуточек. Не
время. — Получишь под свое командование отряд милиции, и начнешь контроль
герметичности.
— Слушаюсь!
Мне тоже не до шуток сейчас. Лунотрясение опасно, даже если купол остается
цел. Плавленый базальт, рассчитанный на перепад давления и температуры между
жилым пространством и горячим холодом снаружи, все же дает порой трещины,
сквозь которые сочится под давлением воздух — а это еще больше разрушает
камень, растрескивает его, пока, наконец, весь массив внезапно не рассыпается
на щебенку. Лунари называют этот процесс свитч-коррозией. После нескольких
лопнувших крыш наши предки стали очень внимательно относиться к герметичности.
В наше время такое случается очень редко (обычно в дальних сектантских куполах,
обитатели которых решили повернуться спиной к развратному миру), и, как
правило, без тяжких последствий. Но пугало меня не это. Купол Кларка, он же 11-S
примыкает к куполам 11-Q и R — попавшим под карантин. И даже крохотная трещина,
куда сможет залезть арбор-вирус...
Конечно, нервишки пошаливают. Если карантинные купола под вакуумом, то
воздушная струя будет направлена в них, а не наоборот. А если давление там
держится — нет и свитч-коррозии. Но все-таки надо поторопиться.
— Оставайся в комнате, — приказал я Алисе. — Тут безопаснее. Никуда не
выходи. Я позвоню.
Она кивнула почти спокойно, и я невольно порадовался ее самообладанию. Всем
лунарям бы такое. Хотелось сказать что-то еще, но времени не было. Я нагнулся,
поцеловал ее и выбежал.
Лезть в транспортер я не рискнул — если лунотрясение повредило трубы,
кабина может стать превосходным гробиком, а, вернее, урной. Пол содрогнулся еще
раз, и я физически ощутил, как пульсирует толща скалы. Я вырвался в коридор и
побежал длинными шагами, машинально раскинув руки, чтобы держать равновесие
.
В куполе Кларка уже кипела работа. Я принял под свое начальство две дюжины
ополченцев; половину отправил с детекторами проверять каждый сантиметр стен,
вторую — за флусиланом, буде трещины все же обнаружатся. Сам я прежде всего
проверил гермощиты; нашел небольшую утечку кнаружи, но по ту сторону,
несомненно, царил вакуум. И хаос.
Я ошибся. Не лунотрясение — большая редкость в таком сейсмически стабильном
районе, как Море Облаков — так взбудоражило Город. Никакое лунотрясение не
может расколоть вдребезги пять куполов и не тронуть соседних. Это был взрыв.
Взрыв, уничтоживший ТФП-генераторы, лифты и шестьсот человек в зоне карантина.
Терминал купола не работал, пришлось идти в соседний. Там я выяснил масштаб
аварии. Полностью уничтожено пять куполов, разгерметизировано еще два — их
перекрыли сразу же после того, как оттуда вышел последний человек.
ТФП-генераторы разрушены (это я и сам мог сообразить по характеру разрушений в
соседнем куполе — взрывная волна шла снизу, из шахты Отстойника), лифт-связь со
станциями Лагранжа утеряна. Помимо зараженных, погибли шестеро врачей,
находившихся в момент катастрофы в закрытой зоне — не спасли даже броневые
вакуум-скафандры. Я отметил для себя, что разгерметизировались именно те
купола, где были установлены временные переходники, не выдержавшие воздушного
удара.
Моя команда деятельно принялась заливать фтор-силиконовой пеной трещинки —
я приказал закупорить заодно на всякий случай и пазы гермощита. Примчалась
группа инженеров с локаторами, просвечивать зону аварии. Я не стал им мешать.
Боги лунные и земные, что же это такое? Кому могло потребоваться уничтожать
тонкую нить, соединяющую нас с метрополией?
Хотя я и сам уже решил для себя — кому. Не мог понять только — зачем. Луна
уже была отрезана от Метрополии. Карантин могли снять самое раннее через пять
дней. А потом — еще не меньше недели на огневую дезинфекцию. По моим расчетам,
то, чего ожидал Меррилл с присными, к чему готовилась Служба, должно было
случиться раньше. Хотя я мог и обсчитаться...
Рефлексии я предавался недолго. Глосенок от имени шефа вызвал меня, как и
всех более-менее свободных полицейских Города, на совещание.
Беседа получилась мрачная и немного бессвязная. Президент-управитель
запросил Землю о возможности восстановления лифт-связи, и получил
неутешительный ответ — в ближайшие месяцы об этом нечего и мечтать. Не то,
чтобы нас пугала перспектива остаться без иммяков, или что Земля так уж
помогала доменам, но теперь связь с метрополией ограничивалась радиограммами и
бешено дорогими баллист-капсулами не на неделю-другую, как мы все надеялись с
объявлением карантина — на добрый десяток циклов, если не на два. Раньше всякая
ошибка могла быть исправлена, пусть дорогой ценой; теперь любая может стать
роковой.
Шеф вызвал в объем реконструкцию событий. По данным глоса получалось, что
взрыв был не один. Две калифорниевые бомбы малой мощности рванули с интервалом
в семь сотых секунды совсем рядом с ТФП-генераторами, под приемным залом, и
основной удар приняли на себя фиксаторы луча. Реконструкция шла в замедленном
времени; мы увидели, как вспыхивает точка первой бомбы, как гнутся и лопаются
несущие конструкции фиксаторов, как вспыхивает синим черенковским светом и
расползается, будто сделанная из мягкого теста, шахта — когда прервался луч,
энергия еще хлестала в генераторы поворота, и не разгладившиеся еще складки
пространства трансформировали ее в нечто, чему название могли бы подобрать разве
что Уилсон с Пенфордом. Рванула вторая бомба, и генераторы вышли из строя
окончательно. Ударная волна, усиленная тем, что творилось в лифт-шахтах при
обрыве связи, грянула, расколов купол Отстойника, а вместе с ним и прилежащие.
Зараженные иммигранты погибли мгновенно (чего не скажешь о вирусе; если мы
решим все же восстанавливать эти купола, придется каждый камешек выжигать
плазмой). И если бы не карантин, заставивший перекрыть все проходы в опасную
зону, последствия были бы куда ощутимей — хотя бы в смысле потери воздуха.
Жуткая картина исчезла из объема, сменившись схемой повреждений — красные
пятна расползались по тонким изумрудным линиям. И тогда все — а было нас
человек тридцать, включая представителей администрации — заговорили разом.
В том, что случившееся — откровенная диверсия, я не сомневался. Собравшиеся
пришли к тому же выводу. Относительно личностей неизвестных террористов
высказывались самые дикие предположения, пока не попросил слова я.
В жизни бы не решился на подобное, будь среди нас голубцы. Но вся меррилова
команда либо осматривала место происшествия, либо занимала драгоценные
вирт-линии связи с метрополией — так сообщил помощник президента-управителя,
когда шеф задал этот нелицеприятный вопрос. Не скажу, чтобы шефа их отсутствие
огорчило. Меня тоже. А, направив локальной сети запрос, я выяснил, что
чужеродных подпрограмм в ней нет.
— Давайте рассуждать логически, — произнес я, добившись относительной
тишины. — Кто мог пронести в карантинную зону атомную бомбу?
— Работники? — предположил кто-то неуверенно.
— Возможно, но маловероятно. — Я огляделся. — То же касается и обычных
иммигрантов — слишком жесткий контроль на входе. Кто еще?
Молчание быстро сгустилось и начало оседать на нас промозглой сыростью.
— Врачи? — Еще менее вероятное предположение. Лишний предмет протащить
через огневую дезкамеру... да еще такой хрупкий, как бомба на калифорнии-254...
с газовым зарядом... черта с два. Я подождал, пока это дойдет даже до
сказавшего.
— В карантинной зоне оказались двое курьеров Колониальной службы. — Не
думаю, что для большинства собравшихся это было новостью, однако в свете
последних событий мои слова приобрели нехороший смысл. — А на следующий же день
после закрытия Отстойника (лица администраторов синхронно изобразили
"привет лимона", но я был не в настроении щадить их чувства), — глава
лунного филиала Службы господин Меррилл, — тоже мне филиал, пять человек, —
счел нужным посетить страдальцев, — (мне показалось, что я слышу яростное
шипение Сольвейг: "Не юродствуй!"), — и имел с ними долгую приватную
беседу.
— На что вы намекаете?! — вздыбился Леннарт из администрации. Я его
могу понять — на чем местной власти держаться, как не на авторитете (недоброй
памяти, не к ночи будь помянута...) власти центральной?
— Ни на что, — мягко ответил я. То есть это мне казалось, что мягко;
по выражению лица Леннарта я понял, что он придерживается прямо
противоположного мнения. — Но предсказываю: скоро этот взрыв нам аукнется.
— Почему и чем? — каркнул шеф.
— Потому что человеку, вздумавшему просто вывести из строя лифт-связь,
не было нужды рисковать нарушением карантина, — пояснил я. — Вы же знаете —
арбор убивает человека за несколько дней. В куполах уже появились больные,
стоило подождать неделю — и в Отстойник вошли бы огнеметные команды. А тому,
кто устроил взрыв, нельзя было ждать неделю. Он очень торопился.
Молчание, воцарившееся вслед за этим заявлением, трудно было назвать иначе,
как мрачным.
— То есть вы полагаете... — начал было Леннарт и осекся, подавленный
всеобщим молчанием.
— Не знаю что, — подтвердил я. — Но что-то будет.
И тут схема повреждений исчезла из объема. Замелькали пятна — кто-то,
подчинив себе подпрограммы сьюда, самовольно подключился к линии. Я уже
догадывался, чего ожидать. В объеме проявилось лицо совершенно незнакомого мне
человека в голубой форме. Нет, вру! Знакомого! Знакомого дважды. В первый раз я
увидел его вместе с Меррилом, когда колониальщики примчались к санкордону —
тогда этот тип не произвел на меня впечатления. А потом я просматривал все
файлы глос-справки по голубцам в штате местного отделения. Так что зовут его...
— Майор Дэвид Дэвро, — коротко представился мужчина в объеме.
Был майор худощав, ухожен и странно зеленоват — словно обтер лицом краску с
формы. К височным разъемам шли кабели, которые он даже не потрудился вынуть.
— Приказываю: немедленно разойтись. Всем службам приступить к
выполнению своих обязанностей в аварийном режиме. До особого распоряжения
власть на колонии Луна переходит к местному отделению Колониальной службы
Объединенных Наций Доминиона Земли.
— Чьим, собственно, приказом? — надулся Леннарт.
— Моим. — Дэвро поднял глаза, и я увидел блеск серебра в его зрачках.
Леннарт увял, спался и медленно осел на стул.
Объем погас.
Поднявшийся вслед за этим гул множества голосов оказался без труда перекрыт
громовым ревом шефа:
— Молчать!!!
Эхо пометалось под потолком и сдохло. Мы замолчали.
— Кто просил вас реагировать на этот неумный блеф?
Сдохло второе эхо, поменьше.
— Что этот колониальщик может сделать без лифт-связи?
Риторический вопрос. Весь персонал Службы — пятеро тренированных ублюдков
(нет, уже четверо...) — против трех миллионов лунарей?.. Шансы пятьдесят на
пятьдесят. Русская рулетка по-лунарски.
— А теперь думайте! — Шеф обвел нас пылающим взором. — Думайте, чтоб
вам! Для восстановления лифт-связи требуется год! Если за этот год с майором, —
он произнес это слово как ругательство, — что-то случится, мы успеем замести
следы. Но позволить этой скотине тут распоряжаться я не позволю!
Последняя фраза как нельзя лучше передавала сюрреальный оттенок интермедии.
Объем вспыхнул снова.
Внезапно. И совершенно самостоятельно. Я попытался запросить локальную сеть
— и не смог; мой инфор еле отбил обрушившуюся на него атаку демонов. Похоже
было, что система находится под жестким внешним контролем.
— И не надо смешных попыток к бунту, — предупредил майор Дэвро. — Это
не способствует долгой и счастливой жизни.
Прозвучало, надо признать, зловеще.
Глава
11. Ошибка
Это может показаться странным, но на протяжении нескольких часов после
государственного переворота Город не обращал на новую власть никакого внимания.
Я и раньше понимал, что самоуправление не так уж и важно для лунарей, разве что
как повод для гордости — основную часть работы по поддержанию порядка
администрация взвалила на сьюдов. А вентиляции или теплоотводу трудно придать
политический оттенок. Но только теперь я в полной мере осознал, что, если
колониальщикам достанет ума ничего не предпринимать, Луна воспримет смену
власти с безразличием будды.
К сожалению, Дэвро не ограничился заявлениями по инфору. Лучше бы он сидел
тихо, с тоской думал я, пролистывая список принятых им мер “по поддержанию
авторитета Службы”. За те четверть часа, что я добирался из административного
рега до дому, мне на инфор свалилось штук восемь рассылок. Я было подумал —
рекламных, и чуть не стер; хорошо, сообразил глянуть, от кого. Оказалось, таким
способом новое руководство решило уведомить нас, грешных, о своем
существовании, забыв, что большинство лунарей, не читая, уничтожает послания
незнакомых отправителей. Заодно и подмазать аудиторию собрались — фильтр лукаво
подмигивал красным огоньком, отсеивая репрограммирующие сигналы. Вот так
почитаешь чего ни попадя, и начнешь вовремя платить налоги и козырять всякому
голубому мундиру.
Кроме того, если человек — дурак, не стоит это демонстрировать. Дэвро начал
с того, что принялся детально расписывать обязанности каждой службы и каждого
купола в деле ликвидации недавней катастрофы — будто люди сами не знают, что им
делать! Да еще цензура. Господи всевышний, как бы тебя не звали — что у нас можно
запретить? Тем не менее колониальщик назначил миз Даниэль Жерфо главным
цензором домена Луна. Наверное, из чистой вредности — старлей Жерфо
принадлежала к тем, кого я за неимением лучшего слова продолжал именовать
"старой гвардией" Меррилла. Самого треугольноголового голубца не было
ни видно, ни слышно. Я предположил, что майор предпочитает руководить событиями
тайно.
Пока ясно было одно — вкусить вожделенного сна мне не удастся. По дороге я
наклеил на шею с пяток стим-мушек из коридорного лотка и, рассудив, что раз уж
сам я не высплюсь, то и другим непременно следует помешать, связался с
Сольвейг.
Разговора не вышло — моя сожительница срывала зло на каком-то лысике, и
отвлекаться не собиралась. Зато свалилась еще одна рассылка, предупредительная:
не отрывать от дел офицера полиции под угрозой штрафа.
А потом мне на инфор пришел вызов. Я машинально отозвался, и перед моим
взором предстала неопределенного возраста особа с цепким взглядом тускло-карих
очей и скромненькой био-татуировкой на щеке: две вишенки на одном черешке. Судя
по наличию майки, хотя и полупрозрачной — сектантка или групарка; возможно,
семейница, но не приведи Бог!
—
Офицер Макферсон? — осведомилась
она, будто сьюд связи мог ошибиться.
— Он самый, — осторожно отозвался я. — С кем имею?
Собственных координат дама, наплевав на правила приличия, не предоставила,
а догадаться я никак не мог. Единственное, что настораживало — властные манеры
незнакомки.
— Кира Деннен Карел, — представилась дама слегка чопорно. —
Кооптированный представитель Колониальной службы в домене Луна. Мой
опознаватель... — По нижнему краю козырька пробежала цепочка символов: код
принят, сертификат — проверен и принят.
— Какой-какой... представитель... — выдавил я.
— Кооптированный, — безжалостно припечатала дама.
Я вызвал справку из толкового словаря.
— И давно у нас голубые мундиры продаются? — только и смог
поинтересоваться я, в полной мере осознав услышанное.
— “Мундиры”, как вы выразились, не “продаются”, — с ледяным
спокойствием поправила меня Кира Деннен. — Они предоставляются полномочным
представителем Службы достойным гражданам в условиях грозящих беспорядков.
Назвать карелов “достойными гражданами” — значило сильно погрешить против
истины, но я уже знал, что они действуют с Мерриллом заодно.
— Простите, а как у вас обстоит дело со степенью аугментации? —
поинтересовался я, уверенный, что прищучил групарку. По закону голубец должен
нести в своем теле не менее двадцати процентов искусственных органов и
наращений. Это правило считается в службе одним из основных со времени “ядровых
бунтов”.
— Тридцать два, офицер Макферсон, — с иронией отозвалась Кира. — Еще
вопросы?
— А зачем вы, собственно, меня вызывали?
— Поинтересоваться, почему вы не работаете, — ответила групарка.
— Почему это — не работаю? — возмутился я машинально.
— Ваше место согласно нештатному расписанию — в куполе Кларка, —
пояснила карел. — Потрудитесь его занять.
Секунды две я тупо пялился на нее, пытаясь сообразить — чего от меня хотят.
Отправляясь на совещание, я честно оставил за себя демона-наблюдателя, и каждые
пару минут обращался к нему проверить, не напороли ли чего мои подопечные
ополченцы. До сих пор моего вмешательства не требовалось. Я попытался объяснить
это новоявленной голубихе, но наткнулся, как говорят, на стену непонимания.
— Киберприсутствие не засчитывается рабочим временем, офицер, вам бы
полагалось это знать, — заявила особа. — Так что, я повторяю, отправляйтесь на
свое место, и впредь не спорьте со старшими по званию.
Я хотел все же поспорить, но вгляделся в нее повнимательнее, и понял —
бесполезно. Эта женщина не хуже моего понимает, что правило, на которое
ссылается, давно устарело. Ей — нет, ее начальству — нужно зачем-то занять
полицию бессмысленной работой... может, чтобы кооптировать под шумок побольше
карелов и их руками навести свой порядок.
— А идите вы все... — Я махнул рукой, и оборвал связь.
То есть попытался, потому что как ни вертел я пальцами, строя мудры, а Кира
Деннен так и взирала на меня из козырька мудрым всепрощающим взглядом.
— Вы отказываетесь выполнять приказ? — спросила она так вяло, словно
ее мой ответ не интересовал вовсе.
— Можете считать, что так, — отозвался я.
— В таком случае, — проговорила она, — я уполномочена принять вашу
отставку.
Связь не оборвалась и теперь, но Киру Деннен словно сдуло с экрана.
Я не сразу перевел последнюю фразу с жаргона групарей на нормальный
человеческий язык. Только когда за моей спиной хлопнула мембрана, я начал
оборачиваться, чтобы услышать голос групарки уже не через вживленные динамики:
— Принять лично.
Кира Деннен стояла у самой мембраны, сжимая в руках бластер.
— Из гаузера вас уже убивали, — пояснила она, перехватив мой взгляд. —
Это была ошибка.
“Ошибка”, мелькнуло у меня в голове, “что ты со мной базаришь...”
— Отдайте инфор, — приказала групарка.
— С какой стати? — изумился я, картинно поднимая руки — не приведи
бог, этой милой особе покажется, что я к бластеру тянусь, вон, у меня их на
поясе три штуки...
— Отдайте, — напористо повторила Кира.
Не сразу дошло — она боится за мой обруч. Если данные (не понимаю, какие)
повредит разрядом, с нее снимут голову.
— Не отдам, — нагло бросил я, заложив руки за голову.
Прохожих вымело с глиссады — в жилых регах люди с оружием до сих пор
вызывают панику.
Я дернул запястьем, выщелкивая из кобуры блиссер.
— Вам надо — вы и берите, — бросил я, напрягаясь.
Умом я понимал, что сопротивление безнадежно. Даже если я справлюсь с одной
групаркой, ей на подмогу уже летят транспортерными трубами другие — потому что
сьюды, на которые мы так полагались, переподчинены новым хозяевам, даже не
осознавая того. Но упрямство не давало мне сдаться и взглянуть в лицо смерти.
Хотите меня придавить — ладно же, попробуйте!
Кира Деннен шагнула вперед, не опуская бластера, а я готовился уже вызвать
из памяти боевую репрограмму, как в этот миг за спиной групарки хлопнула,
раскрываясь, мембрана.
Конечно, Кареле не было нужды оборачиваться, чтобы оценить, какую опасность
представляет для нее случайный прохожий-евангелист — услужливый сьюд, должно
быть, передал ей на визор изображение с коридорных камер — но человеческий мозг
не может, словно программа, обрабатывать данные параллельными потоками. Она
отвлеклась. Я прочел это по ее осанке, по отведенному на мгновение взгляду, по
рефлекторному сокращению шейных мышц. И, не дожидаясь перехода в боевой режим,
выстрелил.
Невидимый импульс блиссера прошил ее мозг, избирательно раздражая центр
удовольствия. Групарка изумленно глянула на меня — на щеках ее расцветал
румянец, лицо озарилось вдруг изнутри той невыразимой, граничащей с уродством
красотой, какая отличает женщину на пике экстаза, — а я свободной рукой уже
сорвал с пояса бластер, и нажал на курок, раз, другой, превращая Киру Деннен в
обугленный
манекен, в горящее дерево, в набор случайных обрывков
непонятно чего, но полыхающего и черного. Мне было очень страшно.
По коридору распространилась непереносимая вонь горелых аугментированных
нервов. Я машинально проверил заряд в бластере — оставалось еще двадцать
неразряженных конденсаторов из тридцати двух. Магазины остальных бластеров были
почти полны. Пожалуй, еще с полчаса я продержусь, еще бы место найти поудачнее,
как у того колониальщика, которого я застрелил. Козина толкала на самоубийство
репрограмма. Меня так просто не выменять... зато ничуть не сложнее прикончить.
Но раз уж я решил сопротивляться — первым делом обезопасить себя от угрозы
из ирреальности. Я оборвал связь с терминалом групарки — на сей раз сьюд
воспринял мой приказ — и запустил все защитные программы, какие у меня еще
оставались. И вовремя, потому что не успел я перешагнуть через обугленные
останки Киры Деннен, как по краям козырька заметались оранжевые сполохи,
знаменуя начало очередной виртуальной атаки. Демоны пробовали мои щиты на
прочность, и в любую щелку вбуравливался вражеский алгоритм, требовавший
сбросить броню, подчинить внешнему контролю каждый процесс — опустить руки,
сдаться, умереть.
К этому моменту я уже был на таком взводе, что едва не подпрыгнул до
потолка, услыхав дробный перехлоп сразу нескольких мембран. Но это прибыли
уборщики — вынести тело, и зачистить опаленную плазмой глиссаду.
По козырьку пробежала мутная волна, однако защита держалась. Я прекрасно
понимал, что это ненадолго — ровно до той поры, как за меня возьмутся всерьез —
потому что уже имел шанс оценить, какими вычислительными мощностями оперирует
мой противник. Собственных его аугментов хватит, чтобы сломить любой барьер, а
ведь есть еще и лос лунного отделения Службы... Перед глазами снова заметалась
слоистая муть, такая плотная, что я сбавил шаг и хотел уже поднять козырек
вовсе, когда изображение вдруг прояснилось.
Передо мной сидел Меррилл. Именно сидел — за спиной колониальщика смутно
виднелось пустое окно.
— Макферсон? — Голос его был тих, словно доносился из непередаваемого
далека, но властен и резок. — Прекратите!.. Немедленно... — Голос прервался на
мгновение. Изображение подернулось рябью, прояснилось вновь. — Вы ничего не
понимаете! Ничего... — Снова пауза. — Это опасно для вас и...
Связь оборвалась.
— Миша!
В первую секунду я не сообразил, что кричат в реале. Из транспортера передо
мной вылетели Эрик, Сольвейг... и Элис Релер.
Я выстрелил навскидку, не успев выставить мощность. Пурпурный шар врезался
в первого из мчащихся им наперерез клонов-громил, и тот взорвался облаком
розового пара и поджаренных ошметков, заставив остальных попятиться.
— К мне! — бросил я товарищам, заметив, что оружия у них нет, если не
считать блиссеров, почти бесполезных против такой толпы, и парализатора на
поясе у Элис, который девушка даже не сообразила взять в руки.
С грохотом опустился гермощит, отсекая почти половину нападавших. Громилы
неслышно барабанили по прозрачной стене, а я, припав на колено, расстреливал их
сородичей, забыв о необходимости экономить заряды, потому что злые синие искры
уже мелькали вокруг — очевидно, мой инфор по-прежнему представлял собой такую
ценность, что просто сжечь и его, и меня было никак невозможно.
— Миша! — грянул у меня над ухом чей-то смутно знакомый голос. — В
транспортер, быстро! Мне их надолго не удержать!
А я все не мог остановиться, и палил, и жал на курок. Пурпурные шары
расплескивались о металл, точно капли воды, летели во все стороны огненные
брызги. Коридор заволокло сизым туманом, и на нас накатила волна палящего жара.
Сольвейг силой заволокла меня в мембрану, в тот самый момент, когда гермощит
рывками пополз вверх, содрогаясь и посекундно останавливаясь, будто две воли
сошлись в борьбе за его гидравлику.
Переход занял заметно больше времени, чем обычно — меня успел пробить
холодный пот при мысли, что и внутренняя интелтроника транспортера подчинена
противнику. Но, наконец, упругая пена вытолкнула меня в проход. Я сморгнул —
глаза еще жгло от дыма — и огляделся.
Мы находились в групарском реге. Это я понял сразу — именно потому, что
видел подобный интерьер впервые. Стены украшала аляповатая биопись — угловатые
стилизованные фигуры, яркие краски — алый, желтый, оранжевый, черный. По-моему,
это называется “оригинальный индейский стиль”, но в общих регах подобный
цветовой набор запрещен санитарными врачами — считается, что он стимулирует
агрессию.
— Налево, — буркнул кто-то мне в ухо.
Теперь я узнал голос Маркоса. Значит, мы в реге Джотто?
— Святоша, это ты? — переспросил я, переходя на тихую речь.
— Нет, дева Мария! — рявкнул хакер. — Да шевелитесь вы! Прорыв!..
Теперь уже я потянул за руку Сольвейг, а та — Алису Релер. Эрик замыкал
шествие.
Из-за поворота вынырнула кучка групарей в странных пародиях на боекостюм —
зеркально блестящие кирасы прикрывали грудь, переходя в броневые воротники и
глухие шлемы, остальное тело затянуто в серую углеткань. Меня так и подмывало
назвать отряд — могом, уж больно слаженно действовали джоттовцы. Один кроме
обычного ранца тащил на горбу мощный сетевой хаб с наращенным на него
мейнфреймом. Видимо, прорыв, о котором говорил Маркос, случился не только в
реальности.
Единственный нормально — в скромные ультрамариновые шорты — одетый человек
на фоне этой компании смотрелся неуместно. Зато с ним я был знаком.
— Сеньор Эстебан, — промолвил я, протягивая руку.
Групарь ответил на мое рукопожатие без колебаний.
— Добро пожаловать в партизанский штаб, — невесело пошутил он, пропуская
нас вперед.
В оставленном нами коридоре послышались выстрелы, что-то зашипело тонко и
визгливо.
— Позвольте принести свои извинения, — продолжил Эстебан. — В Ле
Солейль я не до конца поверил вашим словам. Теперь вижу, насколько я ошибся.
Мы добрели до ближайшего полукупола — скорей просторного сводчатого зала,
наполовину засаженного широколистным кустарником — и, как были, повалились на
траву. Эстебан коротко обрисовал мне ситуацию.
Та менялась ежеминутно, и все не к лучшему. Официально заручившиеся поддержкой
Службы карелы, и примкнувший к ним дом Камиля теснили соперников на всех
фронтах. Синий Дракон и Треугольник, прежде соблюдавшие нейтралитет, перешли на
сторону обороняющихся — первые самостоятельно, вторые же только после прямой
атаки на их гейт в глобальную опсистему — но не спасало и это. По оценкам
прогностических программ у карелов уйдет не более четырех суток на то, чтобы
расправиться с последними остатками противостоящих Домов. Самый
пессимистический прогноз оставлял Джотто два дня жизни.
— Отчасти поэтому мы вас вытащили, — с некоторым смущением пояснил
Эстебан — все же и у групарей есть совесть. — Нам пригодится любая помощь.
Возможно, вы сумеете переломить ход борьбы в вирте... У вас нет собственных
мощностей? — поинтересовался он с надеждой.
Я постучал ногтем по инфору.
— Это все, — пояснил я без нужды. — И домашний терминал... но до него
не добраться. Хотя... — Я замялся — высказывать ли шальную мысль? — Есть у меня
на примете кое-кто...
Эстебан вопросительно глянул на меня.
— Дуэйнсиане, — ответил я.
Последователи Новой Семантики мстительны. Если мне удастся убедить
Единение, что в их неурядицах виноваты колониальщики, дуэйнсиане с охотой
предоставят мне свои мощности.
Мои слова вызвали у групаря приступ энтузиазма столь мощный, что мне
пришлось его немного охладить.
— Да, — бормотал он, — с такими сетями мы сможем надежно перекрыть
гейт выхода... даже навязать карелам бой...
— Нет, — решительно проговорил я. — Мы поступим иначе.
— Миша, — поинтересовалась Сольвейг, — ты что задумал?
— Рыбу надо бить с головы, — ответил я старой поговоркой. — Я найду
Меррилла.
— Роберта Меррилла? — переспросила моя сожительница. — Того
колониальщика? А при чем тут он?
Вместо ответа я сбросил ей, а заодно — и всем остальным — на инфоры запись
последнего полученного мною сообщения.
— Он руководит лунным филиалом Службы, — пояснил я словами. — Все это
его рук дело. Если убрать со сцены голубцов, Карел долго не продержится.
Эрик приподнялся на локте. Только теперь я заметил у него на плече
здоровенный ожог, облепленный по периметру бледно-зелеными анестетическими
мушками.
— Я с тобой, — пробормотал он.
— Я тоже, — решительно заявила Элис.
— А ты... — Я возмущенно повернулся к Сольвейг. — Как вы вообще
столкнулись?
Ко мне на инфор потекли кадры. Пока я вздорил с Кирой Деннен (так
утверждали метки времени), Элис попытались схватить двое карелов. Девушка
попыталась позвонить мне — безрезультатно, потом попросила сьюда связать ее с
Сольвейг. Я подивился самообладанию Алисы — убегая от разъяренных громил,
вспомнить имя подруги, о которой я и упомянул-то раз-другой, обратиться именно
к ней... Сольвейг перебросилась навстречу девушке, а с ней и Эрик, но тут на
них налетела толпа громил, и пришлось уносить ноги. Дальнейшее я видел.
Я хотел было заспорить, как-то убедить Элис остаться в групарском реге, но
меня остановило два соображения. Первое — что убежище это изрядно непрочное.
Если мы потерпим неудачу, Элис переживет меня от силы на три дня. А второе —
что у нее в блоках памяти могли заваляться какие-нибудь наработки Ноя Релера.
— Н-ну ладно, — уступил я. — А ты? — Я повернулся к Сольвейг. Та молча
кивнула.
— Хорошо, — решительно заявил Эстебан, вставая. — Тогда не будем
терять времени.
Однако начать сразу мы не смогли. С полчаса ушло на то, чтобы собрать в
реге Джотто всех, с кем я сумел установить связь и кого уговорил помочь.
Знакомых лиц было много; пожалуй, никогда еще в истории Луны не сходилось в
одном месте столько лучших интелтронщиков, каких бы убеждений они ни
придерживались. Собираться пришлось физически — сьюд-сеть общих куполов
окончательно сдалась на милость победителя, только псевдоинтеллекты отдельных
служб сохраняли еще подобие независимости. Первоочередной моей задачей было
отгородиться от внешнего мира.
В обычных условиях это был бы подвиг, достойный Геракла. Понятие
"личной жизни" исчезло почти одновременно с "правами
человека". В мире, где любой хакер способен подсоединиться к говномеру
твоего унитаза и распубликовать характеристики твоих экскрементов, нельзя быть
уверенным, что за тобой не подглядывают. Поначалу консерваторы пытались
бороться, но победило извечное стремление к комфорту. Стыдливость отмерла, не
выдержав конкуренции с интеллектуальными стульями, программами-домовыми и
инфосетью. С этим постепенно смирились, а чуть позже схлынула и мода на бытовой
вуайеризм. Однако возможность влезть в любой дом никуда не делась — ее попросту
блокировал принцип усреднения. Следить можно за человеком, за десятком или
тысячей человек, но нельзя ежеминутно наблюдать за каждым. Выловить золотую
рыбку из моря информационного шума — задача архисложная, и решать ее никто по
доброй воле не станет.
В Городе, с его вездесущей интелтроникой, дело обстоит иначе. Сейчас глос
кишел демонами, просеивающими каждое уловленное микрофонами или переданное по
сети слово. Только групарские реги, отделенные от городской сети узкими
гейтами, сохраняли подобие независимости. И покуда Маркос с коллегами-хакерами
держали барьер на пути подчиняющих алгоритмов, мы находились в относительной
безопасности.
Правда, выходить за щиты приходилось все равно — чтобы создать если не
вакцину от контролируемых голубцами вирусов, то временное противоядие, надо
было брать пробы. Зараженные программы блокировались от выполнения и
препарировались до самых глубоких слоев кода, до древних, полузабытых языков
нижнего уровня.
По временам мы прерывались, чтобы отдохнуть немного и послушать очередной
выпуск новостей. Доминион походил на растревоженный муравейник. Суетились
голубцы вокруг альфанской линии. Эпидемия арбора на Юкатане полностью
опустошила зараженную зону, причем стандартная вакцина, спасающая в обычных
условиях от заражения, или не действовала вовсе, или усугубляла течение
болезни. Эпидемиологи подозревали новую мутацию — читай "очередную",
третью за последние восемь лет. Вновь разгорался конфликт между Россией и
Индией — пока дипломатический; понятное дело, перебрасывать войска через
афганскую “мертвую зону” никому неохота. В Конгее вспыхнула эпидемия
неизвестного заболевания; конгейское правительство обвинило Объединенную Южную
Африку в начале биовойны, как оно поступает при каждой неприятности, но,
кажется, в данном случае даже параноики из Лулвабура поняли, что оплошали
,
и немедленно
запросили помощи КОХКа — санитарного департамента Службы. По сравнению с этим в
доменах царили тишина и покой; во всяком случае, никаких сообщений оттуда не
поступало. А на Луне аварийные команды под присмотром тех моих товарищей, что,
скрепя зубы, подчинились новой власти, ставили постоянные заплаты в
поврежденном взрывом реге, отключали Отстойник от всех городских систем. Миз
Жерфо искусно выполняла новые обязанности. Я и не заметил бы цензуры, если бы
услыхал хоть слово о жуткой перестрелке, которую устроил сам.
Добрых шесть часов я жил на глюкозе и стим-мушках, не выходя в реал ни на
минуту, прежде чем смог выйти из системы с чувством выполненного долга.
Сплетенные нами программы могли, как мне казалось, противостоять любой атаке, в
особенности поддержанные вычислительной мощью малого единения Шлаха — мне все
же удалось заручиться помощью дуэйнсиан, хотя поначалу я едва не провалил дело,
и переговоры по большей части взял на себя мой знакомец Хиль Перес де Лара,
имевший опыт общения с новосемантиками.
Теперь нам предстояло проверить свои программы в деле. Зная, что второго
шанса не будет.
Большая часть нашей команды от нервного истощения лежала пластом. В
небольшой комнате рядом с тяжелым, наспех укрепленным композитной плиткой
гермощитом собрались только те, кому я мог доверить свою жизнь в ирреальности —
и те, чья помощь понадобится мне потом. Среди первых оказалась и Элис. За
последние часы я успел не раз поблагодарить судьбу за то, что встретился с ней.
В моей неожиданной знакомой дремал талант выдающегося программера; возможно,
так повлияло на нее долгое общение с Релером, но я полагал, что гениальность не
настолько заразна. Порой мне казалось, что девушка непосредственно читает коды
нижних уровней, не менявшиеся на протяжении веков.
Мы переглянулись. В глазах товарищей я видел одну только решимость. Элис
коротко улыбнулась мне, и закрыла глаза, отплывая в созданные интербрейном
миражи.
Я опустил козырек последним, и одним броском ушел за грань. Темные скалы
глоса колыхались в тумане цвета хаки. Шальные битстринги касались кожи теплым
сухим ветром.
— Меррилл! — послал я сигнал, отозвавшийся темно-розовым эхом.
И Меррилл пришел. Я и не подозревал, что он такой огромный. Закованная в
броню туша дредноута, стальной динозавр, квинтэссенция злодея — вся мощь его
аугмента вложилась в созданный визуализатором образ. Мне кажется, что даже глос
заколебался от его тяжелой поступи. Но я был не безоружен. И не одинок. На
самой грани восприятия трепетали голоса друзей, параллельно картинам
ирреальности я
видел и вводимый Эриком титр на комречи: "СИГНАЛ ЛОК
купол Надежды 44–12–37-A5–6D ФИКС КОН...". Значит, купол Надежды. Что
делает голубец на окраинах Глюколовни?
Медленно открылись глаза цвета темного золота — водовороты огня кружились в
них.
— Что вы делаете, Макферсон? — прохрипел-простонал полный
невысказуемой муки голос.
Я не стал тратить времени на разговоры — все уже сказано.
Первый удар пришел ниоткуда, удар, который разбил бы в пыль мое сознание,
не отрази его защитная система. С рефлексами аугмента мне не тягаться — я и не
стану; это сделает за меня интелтроника. Я активировал “ледяной щит” —
субпрограмму распада, разрушитель местной памяти.
Описывая этот бой, я не стану утруждаться постоянным напоминанием:
"это", дескать, "отображение реальных потоков информации
визуализаторами инфора". В ирреальности не ощущается разницы между тем,
что ты видишь, и тем, что есть на самом деле. Моя ладонь рассекла воздух, и
тонкая серая полоса устремилась к моему противнику.
Меррилл принял удар "на грудь" — его броня выдержала, но я уже
нанес следующий — искры лазурного огня расплескались по сверкающему панцирю.
Туман стремительно рассеивался, черные и темно-лиловые туши датабанков медленно
расползались от места схватки, похожие на неудачный гибрид слона с амебой. Я
призвал все силы,
скрытые в вирт-пространстве, все императивы разрушения ложились мне в руки
покорным пламенем и, будто наделенные собственным бешенством, кидались на то,
что было колониальным офицером Робертом Мерриллом.
И тогда произошло нечто неожиданное.
Помимо моей воли, помимо написанных нашей командой алгоритмов на отражение
колониальщика обрушился страшный удар. Откуда-то сверху, из синей мглы грянула
бледная молния, оплетая стальную тушу лозами-канатами-разрядами, мгновенно
пускавшими корни, буравившими мнимую почву, стягивавшими грозного рыцаря тугой,
смертоносной сетью.
Меррилл взъярился.
Его сила расколола саму ткань загранья. Я не успел сообразить, кем может
оказаться мой неожиданный союзник, едва успел понять хотя бы, в чем состоит
секрет Меррилла — он играл на различиях между естественной и аугментной частями
своего мозга. Если мои демоны-инструменты стирали информацию, оставляя в
неприкосновенности несущую матрицу, то Меррилл уничтожал сам носитель — в
ирреальности это равносильно тому, что в
нашем мире применить аннигиляцию
Пенфорда в боевых целях. Вот тут пришла пора радоваться, что нет у меня
интербрейна — подозреваю, что попади я в этом случае под удар, Меррилл свободно
мог бы выжечь мне аугментные интелтроны.
Но на всякий прием есть свой блок. Я пустил встречную волну, рассеивавшую
тот черный огонь, которым Меррилл щедро поливал окрестности. Похоже, он
надеется только на грубую силу. И правильно надеется, потому что у него этой
силы — хватит весь Город стереть. Я почти ничего не видел из-за пелены
бирюзовых сполохов, массивы памяти таяли, стекали, как плавленый камень.
Пока вирт вскипал вокруг нас серыми пузырями, я успел задействовать еще
несколько защитных программ, недостаточно мощных, чтобы причинить моему врагу
серьезный вред, но вполне достаточно — чтобы отвлечь. Пусть поскребется, пока я
готовлю ему сюрприз.
Я запускал инвок аварийной программы. Программу эту сочиняли давным-давно,
как последнее средство для прочистки электронных извилин глоса, буде таковые
засорятся, и не применяли ни разу за все годы существования домена Луны. Как в
тумане, я слышал голоса, они помогали мне, поддерживали, и струны инвока кричали
под моими пальцами.
Меррилл, уже пришедший в себя, медленно приближался, готовый раздавить
меня, точно мерзкое назойливое насекомое. Бледные молнии били в него
непрерывно, но разряды стекали с брони, сверкающей все ярче и ярче, горячей
солнца, и только от шальных рикошетов вспыхивали локальные массивы данных. На
горизонте уже сгущались тучи — это сьюд глоса пытался остановить сражение. Я
пытался удержать в сознании одновременно всю схему, понимая, что малейшая
ошибка может стоить мне разума — да, я знаю, как патетически-нелепо это звучит,
но бывают ведь такие паскудные дни, когда героическая риторика становится
исключительно неприятным реалом — но узор продолжал рассыпаться по краям.
Инвок вступил в силу мгновенно, словно чья-то рука за меня ввела последние
команды. И вот тут мне стало страшно. Вирт не просто забурлил вокруг
колониальщика — ткань его обрела плотность и цвет. Почему-то мне пришел на
память виденный единожды земной, истинный янтарь. Контуры мерриллова отражения
плыли; на миг мне показалось, что я вижу дракона с семью собачьими головами, но
видение тут же растаяло, оставив только сомнение в здравости моего рассудка.
И словно пружина
развернулась, вышвырнув из ирреальности и его, и меня, и ту неведомую силу, что
непрошенной вступила в сражение на моей стороне.
— Быстрее! — крикнул я, срывая с головы инфор. — Пока он обездвижен!
У меня не было времени раздумывать, что за силу я призвал своими инвоками —
поделом в ученика чародея играть. Пока вирт-слепок Меррилла спеленут янтарной
завесой, я успею добежать до купола Надежды.
Гермощит с шипением сдвинулся, открывая узкую щель между апельсиновым
коридором и полутемной, заброшенной отводкой купола Джордан — в двух шагах от
моего дома, надо же, никогда не знал... За мной кинулись Хиль, Эрик и групарь
из Джотто, сменивший Эстебана — на втором часу мозгового штурма тот отключился,
перебрав активаторов. Вот и прекрасно. Вчетвером мы уж как-нибудь скрутим
Меррилла. Что за нами увязалась Элис, я заметил лишь снаружи, когда щит,
лязгнув, ушел в пазы, и останавливать девушку было уже бесполезно.
Только выскочив из рега Джотто, я сообразил, что стоит ночь. Коридоры были
полупусты; прохожие не фланировали из купола в купол, как бывает по вечерам, и
не торопились, как днем, а сосредоточенно двигались по своим делам. Окна
переключились на ночные картины, свет в куполах померк, перейдя в приятные для
глаза сумерки — розовые, синие или зеленые, смотря по регу, и только
направляющие полосы глиссад светились в полумраке. Я жил в приличном реге, где
с наступлением ночи светская жизнь замирала. Те, кому не хватало отведенного на
веселье времени, перемещались в Глюколовню или купола Луна-Голдвин.
Транспортеры работали, но пользоваться ими уже было слишком рискованно. По
краям визора метались, дрожа, пестрые огни, отражая борьбу противоборствующих
алгоритмов — тех, что узнавая врага в смазанных изображениях с коридорных
камер, пытался доложить, настучать, выдать, и тех, что охраняли нас, накрывая
пологом невидимости. Добираясь до купола Надежды, мы пятеро едва не побили рекорд
Луны по бегу на длинные дистанции. Точно побили бы, если б не Глюколовня. Этот
дурной репутации рег мы обогнули по периферии
,
но даже его сравнительно спокойные
окраины несколько замедлили наше продвижение. Мерцал и переливался пьяный свет,
фрактальные скульптуры таяли в глубине окон, призывно сияли завлекательные
вывески. Приходилось пробиваться через толпу: гнаты, псинарки, центровые с
голодным серебряным блеском в глазах и куклы — с пустым оловянным, выменянные и
аугменты, групари и простые искатели приключений на свою задницу. В воздухе
стояла густая, никакой вентиляцией неизгонимая вонь тысяч нечищеных тел, тысяч
пситропных
химикатов, мириадов полупродуктов и производных,
возникавших в этой общественно-химической фабрике, чтобы смешаться с другими,
преобразоваться, оказать свое, никак не предсказуемое влияние. Гаерные блики
мешали оценить перспективу — казалось, что Глюколовня простирается в
бесконечность, хотя мы даже не углубились в нее толком.
Кто-то сделал мне подножку; я споткнулся на бегу, и, не останавливаясь,
всадил наглецу заряд из блиссера прямо в лоб. Бедняга беззвучно упал, исчезнув
из виду. По счастью, никто открыто не признал во мне пента, иначе мелкими
провокациями дело не ограничилось бы. Привычка оставлять за собой след из
отдавленных мозолей, как я усвоил, не способствует бытовому комфорту, а в
Глюколовне я наследил особенно густо.
Купол Надежды находился на отшибе, близ достопамятной отводки, где проживал
покойный Яго Лаура. Нынешние апартаменты Меррилла сильно напоминали ту гнусную
дыру. Вот только дверь их была не распахнута настежь и перечеркнута охранными
скенерами, а заперта наглухо, и, кажется, загерметизирована.
Нынешний окраинный рег был когда-то, в юные годы моего папаши, новым словом
в лунной архитектуре, провозвестником эры куполов — до того лунари селились
только в коридорах и с громадным трудом вырубаемых залах. А потому крыши и
межслойни здесь были непомерно толстые, комнаты — почему-то маленькие
(считалось, что большое помещение за дырой в стене служит противоядием от клаустрофобии
— да-да, в особенно фешенебельных квартирах там были даже выходящие в парк
отверстия, затянутые силаровой пленкой, почему-то называвшиеся, как и обычные
голоплакаты, окнами), а в дополнение к обычным герметикам на каждой из
бробдингнегских дверей — опять-таки, не мембранных, как давно повелось, а
листов металла, с трудом ходивших в пазах — стоял броневой щит. Удачное место
для укрытия: теперь нам предстояло извлекать майора Меррилла из-за четырех
сантиметров упрочненного титана.
Мы столпились у двери. Я не стал тратить времени на вызов: если Меррилл еще
обездвижен, то ответить не сумеет, а если мы опоздали — не станет. Попытка
открыть дверь при помощи полицейского пароля не удалась. Тогда я неохотно снял
с пояса бластер, единственный оставшийся — два других я отдал Эрику и Сольвейг.
Оружие было неприятно тяжелым — баллон давил на запястье, ребристая рукоять
едва укладывалась в ладони.
— Отойдите, — скомандовал я негромко.
Бластер сам по себе стреляет без отдачи, но свистящий шорох заставляет невольно
отдергивать руку — будто гада ядовитого взял за шею, а тот возмущается, плюясь
жгучей слюной. Да и эффект его сродни ядовитому плевку. Там, куда ударил
пламенный шар, титан потек серыми, тусклыми каплями. Я дал очередь вдоль
косяка, ударил ногой, зашипев от боли — дверь скрежетнула, перекосилась,
повиснув на клочьях металла, но не вылетела. Нечего сказать, эффект
внезапности!
Я дал еще одну очередь. В лицо мне пахнуло жаром и гарью от упрочняющего
волокна. Дверь рухнула на пол. Даже гермощит не выдерживает ударов плотной
плазмы, о титане и говорить нечего. Я перепрыгнул через изуродованную груду
металла — прикасаться к ней голыми подошвами было бы неразумно, а сандалий я в
спешке надеть не успел.
Меррилл валялся посреди комнаты, на матрасе, наспех смятом на манер
полетного ложа. Скальп его зиял раскрытыми швами, в оптических разъемах играли
смутные отблески. Он не отсоединил ни одной шины — видимо, просто не смог. Даже
поза его напоминала Лаокоона, с которого сняли змей. Эк его скрутило, бедолагу!
Я быстро и внимательно осмотрелся. Комната почти пуста, стены лишены живого
покрытия, нет даже кровати, не говоря уже о прочей мебели. Матрас на голом
пластиковом полу, простенький съемный экран в углу — из тех дешевых моделей,
что дают не объемное, а псевдообъемное изображение. И — контраст — сложнейший
комп-блок, не лунного, а земного, бразильского производства, от которого к
разъемам аугмента тянулись перламутровые ленты многоканальных оптонных шнуров.
Неслышный внутренний голос вопил: "Опасность!". Но я медлил. Я не
мог понять, в чем заключается несоответствие. Задержка едва не стоила мне
жизни.
Меррилл выбрал это помещение для... схватки? Нет, если только он не следил
за нами с утра, а тогда — вмешался бы раньше. Значит... отсюда он руководил
операцией по захвату власти. Отсюда он давил хакеров, нанятых Л'авери и Джотто.
Но почему? По какой причине выбрано такое место? И почему оно не приспособлено
для нормальной жизни? Лифт мне распадный, да не потерпел бы такого
колониальщик!
Ловушка. Это слово повисло передо мной, сияя каждой буквой. Но Меррилл-то
на самом деле без сознания! Или...
Весь монолог занял две секунды. Не успел кин Джотто войти за мной в
комнату, а я уже стоял на коленях у ложа, поспешно выдирая шнуры из разъемов —
три шнура, пять... сколько же у него интелтронов под черепной крышкой? Один
разъем сместился; на стыке кожи и силастика выступила капля крови.
Я отвесил Мерриллу пощечину. Голова мотнулась из стороны в сторону, точно у
трупа, когда оцепенение смерти уже сошло. Пощупал пульс. Жив.
Я сосредоточился, без лишних размышлений сдирая с колониальщика костюм.
Перед глазами вставала карта энергетических точек тела. Можно не верить в
сверхъестественное, но простейшие приемы Силы, те, что доступны каждому, входят
в курс подготовки полицейского.
Сам я не думаю, что в Силе есть что-то загадочное или необъяснимое. Это
феномен того же рода, что зоны Геда или гиперэстезия — чисто нейрогенный по
своей природе. Алиенисты и уикканцы придерживаются иного мнения на этот счет,
эвангелиты попросту отвергают большую часть проявлений Силы “аки искушение
диавольское”, а официальная пропаганда относится к ней, как в прежние времена —
к сексу: все этим занимаются, но никто не рассказывает.
Я положил пальцы на точки активизации, чуть нажал, совершая самыми
кончиками легкие круговые движения, представляя, как по моим рукам стекает
синеватый огонь, несущий пощипывающее электрическое тепло. Меррилл пошевелился
и застонал.
— Готов, — злорадно сказал Эрик, ероша русые с рыжиной волосы. —
Хорошо ты его приложил, Миш.
— Отстань. — Я продолжал растирать силовые точки; кожа над ними
определенно становилась горячей. Рядом со мной на колени встала Элис, уверенно
взявшись за те точки, до которых я не мог дотянуться за отсутствием третьей
руки. — Тут что-то нечисто.
Меррилл заворочался, не открывая глаз; я с тревогой отметил симптомы
информационного шока — тремор, дыхание Чейн-Стокса; кажется, был и нистагм,
хотя заметить движение глазных яблок под веками сложновато. Я продолжал
точковать, Элис попыталась сделать укол ногтем в "схождение огней" —
никакого результата.
— Да в чем дело? — с неудовольствием заметил кин Джотто.
— Мы в капкане, — ответил я, не прекращая своего занятия —
бесполезного: если мой диагноз верен, силовой терапией не обойдешься. — Меррилл
не мог жить в этой дыре. Он попытался заманить нас, но не рассчитал своих сил.
В любую секунду сюда могут нагрянуть карелы.
— Так чего мы ждем?! — взорвался групарь.
— Меррилл нужен нам живым, — пояснил ему Хиль, и я в который раз
восхитился непоколебимому спокойствию кин Л'авери. — Если колониальщик не
подтвердит наших догадок, можно нырять в пищебаки.
Я продолжал бороться, упрямо и безнадежно. Как бы пригодилась мне сейчас
ампула нейюрина! При тяжелом инфошоке нет ничего лучше сильнодействующих
нейрипротекторов. А сверху пиргипнол — но тогда мы бы голубца до утра не
добудились. Впрочем, ни того, ни другого при мне нет. Значит, и мечтать не
стоит.
Внезапно Меррилл открыл глаза. Но колониальщик не узнал нас. Он смотрел в
потолок, и зрачки его описывали странные круги в колодцах глазниц.
Я беспомощно оглянулся. Голубец почти безнадежен. Ему требуется серьезное
лечение у очень квалифицированного гипнурга. Если бы я мог выйти в глос,
подключиться к общедоступным датабанкам... но индикаторы вдоль нижнего края
козырька бесстрастно напоминали, что полог невидимости вот-вот спадет... и на
меня, если в тот момент я еще буду в вирте, обрушится ультразвуковой молот,
вышибая последние мозги. Почему же я все делаю не так?!
— У кого-нибудь есть медицинские программы? — бросил я, не ожидая
услышать “да”.
— У меня, — робко отозвалась Элис. — Так и не выгрузила после...
Девушка осеклась. Я понял недосказанное: чтобы убить Ноя Релера, ей
требовалось досконально знать анатомию.
Мой взгляд упал на разъемы Эрика.
— Сможете?.. — Мне не потребовалось объяснять, что я имею в виду.
Мы с Элис поспешно вставили шнуры обратно в разъемы колониальщика.
Подсоединившись к аугментам мозга, можно временно снять хотя бы худшие эффекты
информационного шока — процесс, практически аналогичный гипнургии, но менее
стойкий. Один световод Эрик вогнал себе за ухо, и застыл, принимая от Элис —
через локалку — многотерабайтную медпрограмму.
— Позвони Маркосу! — бросил я групарю из Джотто. — Пусть прикроет нас
еще ненадолго!
Благодарение всем богам, групарь не стал спрашивать, зачем. Похоже, он, как
и я, чувствовал опасность бессознательно. Хиль Лара встал у двери с бластером
наготове. Я полоснул по щеке колониальщика уголком валявшейся под ногами
пластиковой карточки, торопливо лепил мушки поверх царапины, чтобы препараты
поскорее попали в кровь.
Эрик закрыл глаза. По шнурам потекли едва заметные струйки света. Взгляд
Меррилла стал почти осмысленным.
— Кто ты? — задал я пробный вопрос.
— Роберт Меррилл, — прозвучало слабо.
— Зачем ты здесь?
— Меня заставили... скрываться...
Вот-так-так. Значит, это действительно берлога. Хорошо выбранная —
попытайся мы ворваться, когда Меррилл находился в сознании, он бы поджарил нас
пятерых. Или мозги гаузером вышиб.
— Кто?
— Они... — Меррилл схватил воздух ртом, как карп в бассейне. Глаза его
закатились.
Эрик болезненно застонал. Я поспешно вырвал шнуры из меррилловых разъемов.
Не хватало еще, чтобы и мой друг пострадал.
— Что там? — спросил я, едва Эрик пришел в себя настолько, чтобы
самому выдернуть оптонный кабель из гнезда.
Эрик покачал головой.
— Полный разнос, — сообщил он. — Кажется, у него логическое
перенапряжение.
Я вспомнил досье на колониальщика. "Склонен к эмоциональной
неустойчивости с возможным впадением в апатическую активность". Так,
наверное, и случилось, когда взлетел на воздух (очаровательный архаизм)
Отстойник.
— А черный ящик?
Эрик прерывисто вздохнул.
— Я не сумел до него добраться. Не удивлюсь, если помимо всех
аугментов этого парня выменивали изрядно. Извилины аж в клубок завязаны.
Судя по личному делу — выменивали. Но настолько?
Ловушка. Ловушка.
Проклятье.
Свет внезапно замерцал, потом опять стал ровным. Похоже было, что щит
вот-вот рухнет под ударами из загранья. Значит, у нас остались считанные минуты
до того, как нас настигнет реаль-нападение.
— Быстрее! — приказал я. — Хиль, Эрик, помогите мне!
Я схватил Меррилла за плечи, намереваясь унести колониальщика на руках. Что
бы не случилось, эту дичь я просто так не оставлю!
И вдруг что-то неуловимо изменилось. Я еще не понял что то ли по-иному
упали тени, то ли недобрый взгляд бесцеремонно уперся мне между лопаток, — а
сердце уже заныло предчувствием поражения...
— Вот и отлично, — раздался за моей спиной уверенный, хорошо
поставленный голос, которого я прежде никогда не слышал. — А теперь взять их.
Всех.
Я попытался обернуться, но взгляд мой затуманило нечто непроглядно-черное.
Глава
12. Сдвиг
Что я потерял сознание, мне пришло в голову, естественно, уже когда я
очнулся. Кто-то выстрелил из гаузера на самой малой мощности мне в затылок.
Пульсирующая боль под теменем навязчиво напоминала, что нейроны не
восстанавливаются, а потому стоит повнимательнее относиться к собственным
мозгам. И не подставлять их под удар. К другим частям тела это тоже относится.
Не открывая глаз, я провел, если можно так выразиться, инвентаризацию.
Кобуры, само собой, пусты; о бластерах и вспоминать не стоит. По карманам шорт,
судя по всему, шарили старательно, но почему-то содержимое оставили. Сняли
только инфор; вполне объяснимо, учитывая, что только желание его заполучить
помешало Кире Деннен пристрелить меня. Бить не били; я попытался убедить себя,
что это хороший признак, но не смог. То, что противнику я нужен целый, не
значит, что нужен живой. Стою, принайтовленный к стенке, не то к поворотной
доске — упругие ленты перетягивают лоб, грудь и лодыжки, упираются в холодный
металл лопатки. Руки свободны. Большой палец левой руки дергает мучительная
боль, причину которой я распознаю сразу — кто-то выжег мне биткарту.
Сосредотачиваюсь; боль концентрируется в крохотный светящийся шарик и гаснет.
А теперь, пока я не открыл глаз — три секунды на раздумие. Кто? Дэвро?
Еринцев? Карелы? Некто, нанятый Мерриллом для подстраховки — хотя эта версия
шита не нитками, а скорее спейс-канатом? Скорее всего, кин Карела. Раз они
начали работать на голубца, то станут поддерживать его до той поры, пока с
противниками не будет покончено. Жаль, что последующей разборки я, скорее
всего, не увижу.
А вот теперь и оглядеться можно. Я осторожно приподнял правое веко — так,
чтобы движение не привлекло внимания небрежного охранника. Хотя если за мной
наблюдает сьюд, он уже знает, что я очнулся. Потом — левое. Взору моему
предстал матово-серый плавленый базальт. Конечно, я же в пол смотрю. Но и
камень кое о чем говорил мне — это не жилой рег. Служебный, производственный,
но не жилой. Даже в Глюколовне почитается непристойной нищетой обходиться без
мягкого покрытия, по которому удобно ходить босиком, как принято у нас,
лунарей. По голому камню не разгуляешься. И звуки... если бы я только мог
отключиться от звона в ушах... Тогда я смог бы, наверное, распознать, куда меня
занесло. И где сейчас остальные... где Элис?!
— Ну голову-то поднимите, Макферсон, — услышал я. — Мне известно, что
вы в сознании.
Вот и все в пользу маскировки. Я поднял голову и посмотрел на своего врага.
Почему-то в вифильмах преступников вечно изображают грязными,
обносившимися, опустившимися, нарканутыми, сошедшими с линии и так далее —
некоторые постановщики добавляют для эффекта халитоз, если сенсорный уровень
позволяет, но это, по-моему, уже перебор. В жизни же такие отбросы общества
если и встречаются, то противоправных действий, как правило, не совершают по
недостатку интеллекта и физической возможности. Самый обычный
преступник-одиночка — примерный гражданин, на которого берк наехал. Групари же
и вовсе повадками напоминают аристократию.
Карел из Карелов не составлял исключения — чистенький до скрипа, блестящий
до боли в глазах, жуткий до оцепенения. Не могу объяснить, почему. Я не
удивился бы, если он специально обрызгивался феромонами страха, хотя как ему в
таком случае удавалось обороняться от непереносимой слабости пополам с тошнотой
и холодом в груди — Бог знает. Может, он просто лишен обоняния. Бывает. Но
остальные групари — я насчитал шестерых, и еще кто-то стоял у меня за спиной —
старались держаться от него подальше.
— И что мы имеем? — спросил он абсолютно спокойно. Я заметил, что он
начесывает волосы на разъем — стесняется, что ли? Или просто придерживается
земных условностей? Я знал, что в метрополии не принято демонстрировать
аугментацию, хотя интербрейн — обычная штука в кругах имущих.
На вопрос я не ответил. Как ни пытался я направить мысли в разумное русло,
они упорно возвращались к Элис. Где она? Что с ней? Почему-то ее судьба
волновала меня куда больше собственной — возможно, потому, что мне надеяться
было уже не на что, кроме удачи.
Мы находились, как я и ожидал, в служебных туннелях — или в нелегальной
отводке к ним, потому что, хотя по потолку тянулись многочисленные шины и
кабели, я не видел характерных цветовых меток и бугрящихся хабов. Вообще
никаких признаков того, что это место находится в зоне проникновения
вездесущей, как мне мнилось, ирреальности. Голый пол и голые стены,
за которыми, я
знал — тонкая прослойка холодного кислорода и промерзший за миллионы лет шлак,
на сотни метров в глубину покрывающий лунную поверхность. Все очень аскетично.
Очень реально. Неизбежно.
Я повернул голову, царапая лоб краем фиксатора. Да, все верно. Мои
товарищи, замершие в нарколепсии, были прикованы рядом, к таким же щитам
наподобие хирургических. На вид опоры щитов хлипкие, толкни — повалятся... но я
не могу дотянуться до земли даже пальцами ног, да и сумей я свалить шаткую
конструкцию, выпутаться из креплений у меня не выйдет.
— Мне представляется странным и почти невероятным, — Карел изъяснялся
медленно, с длинными паузами, и в то же время каждое слово проговаривал за долю
секунды. Общий эффект создавался непередаваемый, — что один из Домов мог
опуститься до того, чтобы активно сотрудничать с полицией. Подобное поведение я
назвал бы... — Особенно длинная пауза, — ...аморальным.
Бедняга Хиль. Понятия не имею, что делают групари с теми, кто перешел им
дорогу; подозреваю, что пыток ждать не стоит — слишком милосердно.
— Впрочем вам, офицер, как человеку, хорошо знакомому с ситуацией,
должна быть понятна логика наших действий. — Карел едва заметно улыбнулся.
Знать бы, на что он намекает! — И вы не будете в обиде на то, что мы используем
вас для достижения нашей цели. — Говорили мы на книжном английском, и слово
"используем" стояло отчетливо в будущем времени. — Не ожидайте
снисхождения большего, чем проявили бы ко мне. — Тут он прав. Попадись этот
мерзавец мне в руки — душу бы вынул. — Некоторые мои родичи предлагали
репрограммировать вас, или даже предложить место у очага... но я отказался. Вы
не тот человек, которого легко выменять... и подчиняетесь только своим законам.
И опять он прав. Я поаплодировал бы его логике, если бы она не требовала
моего уничтожения. Как я буду смотреться морковкой в пищебаке? Привет, любимая,
я в миске с салатом?
— Первоначально мы намеревались просто уничтожить вас. — По мере того,
как Карел входил во вкус, паузы становились все короче. — Однако ситуация
несколько изменилась с тех пор. Вы послужите нам своей смертью. Вы станете
преступниками в глазах общества, а мы — спасителями. Люди не меняются, они
готовы отдать свою свободу любому, кто им ее обещает.
— Полагаю, майор Меррилл обещал вам поделиться властью? — Я нашел в
себе силы поиронизировать. — Вряд ли он сдержит слово.
— Меррилл? — Брови Карела дернулись вверх, потом медленно, точно
стесняясь своей пугливости, опустились на прежнее место. — Вы неправильно
оцениваете ситуацию, офицер. На это мы и рассчитывали.
— Мы?
— Да. — Карел неопределенно махнул рукой. — Видите ли... майор, как вы
выразились, Меррилл является преданнейшим работником Службы. Качество само по
себе похвальное, но... неудобное. В то же время не все его коллеги разделяют
подобный энтузиазм...
— Дэвро, — с мрачной убежденностью произнес я.
Теперь все складывалось.
Хитроумный заговор, который я так долго пытался разгадать, оказался
обыкновенной подковерной драчкой. Старый служака Меррилл, видимо, с обычной
дотошностью выполнял приказы сверху... а Дэвро хотел власти. Надо полагать, для
себя, а попутно — и для карелов. Чтобы воспользоваться моментом, ему нужны были
подручные. А Карелу нужны были пароли Службы, чтобы разделаться с остальными
Домами. Очень логичная картина. И убедительная — зная человеческую натуру, я
поверил объяснениям Карела безоговорочно.
Теперь много становилось понятно. Дом Карела ставил репрограммы уикканцам
Лаланда. Очевидно, уже тогда, два года назад, их намеревались использовать как
орудия — сам ли Карел собирался, или только что прибывший с Земли Дэвро его
надоумил, теперь не узнать. Поэтому в репрограммы был введен код тотального
подчинения. Вот так и удалось заставить Сиграма пройтись по главным куполам с
гаузером в руках. Но стрелял не он, а кто-то из людей Карела... или Еринцев
— сам Дэвро на
такое не пойдет — нет, Еринцев не промахнулся бы.
Прав был Банко: надо мной действительно сошлись две противоборствующие
силы. Мерриллу я мешал не более, чем назойливая муха. Дэвро же, узнав о моих
действиях, попросту испугался, что я раскрою его замысел раньше, чем тот
созреет для выполнения. Даже то, что стреляли в меня вскоре после того, как я
влез в нейраугмент Меррилла, можно было объяснить — проникновение засекли оба
голубца, но Меррилл не принял всерьез.
Одно только не сходится совершенно. Борьба началась еще до взрыва в
Отстойнике, давшего и возможность, и повод захватить власть. Одно дело —
подозревать голубцов во всех смертных грехах, и совсем другое — убедиться в
этом. Значит, взрыв действительно был организован... Но как мог Дэвро
всерьез
рассчитывать, что метрополия позволит существовать у себя под боком независимой
колонии, или хотя бы скрытой диктатуре? Ведь меньше, чем через год, лифт-связь
будет восстановлена... Или не будет. Если Яго Лаура прав.
Вот теперь я испугался. До тошноты перепугался. Катастрофа подобного
масштаба, тщательно скрываемая всемогущей Службой... Попахивало политикой
худшего пошиба.
Если бы я мог выбраться отсюда... И если бы я мог проходить сквозь стены...
И мечтать нечего.
— Совершенно правильно, — ответил Карел на мою тоскливую реплику. —
Майор Дэвро очень помог нашему Дому. Полагаю, что вскоре мне не понадобится
уточнять, какой Дом я имею в виду.
Карел явно говорил о том, что других Домов просто не останется. Боги лунные
и земные, никак эта парочка собралась править тут долго? Воображение немедленно
принялось рисовать апокалиптические картины: выжженная Земля... медленный
распад Доминиона... диктатура на Луне... Тьфу, чего только не примерещится.
— Думаю, — продолжил Карел, вдоволь налюбовавшись моим испугом, — что
виновниками в глазах населения Города окажетесь вы с Мерриллом. Я позабочусь об
этом. А также о том, чтобы ваша вина, а также трусость, ни у кого не вызвали
сомнений.
Я собрал остатки мужества, стремительно таявшие в ацетилхолиновом море.
— Вечное позерство всех злодеев, — пошутил я. — Вместо того, чтобы
сразу избавиться от противника, они начинают хвастаться своими планами.
Лучше бы я молчал. Тогда Карел мог бы, разговорившись, выболтать мне все
сразу. А так лицо его из глумливого стало холодно-жестким.
— В таком случае ограничусь кратким описанием вашей дальнейшей судьбы,
— произнес он. — Вы будете умирать достаточно долго, чтобы вдосталь помучиться,
но недостаточно долго, чтобы спастись. До свидания на том свете.
Лучше бы я молчал!
— Эттин! — окликнул Карел.
Я услышал шаги... слева, чуть позади... горячие мокрые пальцы налепили мне
на лоб мушку. Я сжал зубы, ожидая эффекта. Ну, чем меня накачают — снотворным?
Обезволивающий наркотик. Веки тяжелели, смыкались; так хорошо было бы
просто обмякнуть, позволить теплым волнам лени нести себя, не шевелить ни
единой мышцей, замедлить ход сердца, чтобы его стук не нарушал абсолютного
покоя...
— Можете отпускать, — прозвучал вдалеке властный приказ. — Действуйте.
Бросив на меня последний, ледяной взгляд, Карел, не оборачиваясь, двинулся
прочь.
— Сразу приступим? — поинтересовался кто-то над самым моим ухом.
— Да не, — скучно откликнулся немоложеный старикан, облитый белой
асептической краской. — Разберемся сначала с этим.
— Ну ладно, — покладисто согласился первый. — Куда он от нас убежит, в
самом-то деле?
Карел хохотнул над собственной немудрящей шуткой.
Старик подволок к щиту, на котором болтался групарь из Джотто, каталку с
инструментарием, как мне показалось вначале, для наркодопроса.
— По полной? — невнятно полюбопытствовал он у невидимого мне
собеседника.
— Мгм, — подтвердил тот. — Но без излишеств.
Старикан фыркнул.
Меня в это время терзало мучительное расхождение между стремлениями и
возможностями. Разум искал путей к выходу, требовал биться в оковах, рвать
сталь, отковыривать, в конце концов, проклятую мушку — но все эти побуждения
гасли где-то на уровне ретикулума, оставаясь приятной абстракцией. Куда
приятнее было висеть в объятиях холодных лент, пускай режущих кожу и
впивающихся под ребра, зато не шевеля и пальцем, словно мяклый пакет...
— Без излишеств... — пробурчал старик, передразнивая напарника. —
Дурачье... Тут же простым аканом не обойдешься, тут глаз да глаз нужен... это
значит, мониторы поставить, а ну как он у меня на столе копыта откинет... меня
же на его место в два счета...
С этими словами он проворно вгонял катетеры — в правую подключичную вену, в
левую локтевую, лепил датчики биомонитора, превращая распятую на щите фигуру в
подобие манекена для студентов-медиков.
— Руки, руки ему зафиксируй, — прикрикнул старикан. — А то биться
начнет... Вот так.
Тонкие трубки, наполнившиеся было кровью, промыл прозрачный физраствор.
— Ну, и главное...
Групарь замычал даже в наркотическом сне, когда тонкое сверло пронизало
череп. Поглядывая на биомонитор, старик аккуратно вогнал под кость последние
микротрубочки — для взятия проб ликвора, и для подачи препаратов, и залепил
подтекающую кровью и прозрачной, словно слезы, жидкостью дырочку наспех
пережеванной резинкой.
— Вот так, — удовлетворенно пробормотал карел. — И стандартный
набор...
Он проворно отковырнул мушку с яремной вены групаря и, не дожидаясь, покуда
тот очухается, пробежал пальцами по сенсорной панели универсального инфузора,
заряженного целой батареей ампул с какими-то препаратами — в большинстве
неотличимо-прозрачными; лишь некоторые выделялись темным пластиком, или блеклой
желтизной раствора.
Групарь закричал.
Это было так неожиданно, что я вздрогнул, несмотря на охвативший меня
блаженный паралич. Старик с неудовольствием мотнул лысой белой башкой.
— Эк я неудачно... — пробормотал он, поспешно налепляя две мушки по
обе стороны адамова яблока.
Истошный, дрожащий вопль прервался так же неожиданно, как зазвучал. Групарь
по-прежнему втягивал в легкие воздух, чтобы вытолкнуть — диафрагмой,
межреберными мышцами, брюшным прессом — но парализованные голосовые связки
могли издать только слабое шипение.
И тут я понял, что инфузор предназначался не для медикаментозного допроса.
А для медикаментозной пытки.
— Ну вот, — удовлетворенно проговорил старик. — Так его можно и
оставить... на пару часов... ты за монитором-то последи...
— Теперь-то этого? — с надеждой осведомился тот, кто стоял за моим
плечом.
— Мгм, — решительно кивнул палач.
Кто-то внутри меня бился, исходя от ужаса воем, а сознание, будто
отрешившись от грядущих ужасов, меланхолично выстраивало и отбрасывало планы
спасения — все, как один, негодные.
Я ожидал, что сейчас в поле моего зрения вкатится еще одна тележка с
пыточным инструментарием. Но вместо того притягивавшие меня к щиту ленты
внезапно ослабли, и я кулем свалился бы на пол, не поддержи меня за плечи двое
крепких лысиков. Вяло скосив глаза, я увидел на безволосом темени одного из них
нарисованное окно, полное как бы выпирающих из него арабесок, носивших
неприятное сходство с извилинами. Меня подхватили поудобнее и поволокли;
мелькнули белые стены, дверь, длинный коридор со множеством ответвлений...
какой-то служебный рег, может быть, даже подкупольный.
Я с усилием повернул голову, преодолевая страшную вялость. Еще двое
отцепляли с панели обмякшую Элис; лысики двигались ловко и равнодушно, словно
уже не воспринимали тело в своих руках как живое. Оружия я не заметил ни у кого
— неудивительно. Какого сопротивления можно ожидать от пропитанных нейротропами
пленников? Да и не в стиле это карелов
.
Не случайно ведь их головорезы были
так неловки, так легко совались под удар или плазму. Не в этом сила их дома.
Наверное, правда, что профессия меняет человека, потому что я не встречал еще
ни одного нормального психиатра, и ни одного честного гипнурга.
Надо снять мушку... или сделать что-то еще... иначе я просто засну перед
смертью! И тут мне в голову пришла идея. Я расслабился, чтобы не вызвать
подозрений групарей, закрыл глаза, и, прислушиваясь к мерному топоту шагов,
вызвал в памяти звук, впечатанный
в мои нейроны огненным клеймом: далекий вой древних
реактивных двигателей.
— Flying from Miami Beach BOAC...
И с первых же слов репрограммы шаги начали замедляться. К концу первой
строки гулкие удары подошв об пол раздавались, как похоронный звон. Репрограмма
разворачивалась во мне горячей бело-голубой волной, противодействуя наркотику.
Я вырвался из державших меня ленивых лап — конечно, не ждут сопротивления,
гады! — нанес удар сначала одному, потом второму охраннику, сорвал пластиковый
кружок со лба — наркотик тут же начал вымываться из крови, и я ускорился до
боевого ритма. Удар... прыжок, и удар, и по почкам, и под дых, и в точки
"подчинения и успокоения"... как я вас сейчас убивать буду! Хорошо,
что никто из карелов не сообразил снять костные фиксаторы
,
поставленные в
медпункте при лыжне. С переломанным бедром я бы никуда не убежал.
Кончался второй куплет песни, я молотил направо и налево, судорожно
соображая, что если в течение ближайших шести секунд реальвремени не пробьюсь,
то напрасно я сопротивлялся. Лысики отлетали от меня, как из гаусспушки, только
медленнее, но почему-то лезли снова и снова — или это прибыло пополнение? За
три секунды? Тут меня ударили сзади по почкам. Я согнулся, разворачиваясь,
получил еще один удар — по шее — и рефлекторно отскочил, уходя от следующего.
Набросившийся на меня групарь тоже работал на репрограмме, в сжатом
времени. Я назвал бы это поединком на равных, если бы не то, что мой противник
находился в превосходной форме, а я не спал двое суток и был за это время
неоднократно бит. Несколько ударов я пропустил, потом поднапрягся и достал-таки
паразита, крепко приложив по болевым точкам. Но боль в сжатом времени почти не
ощущается — ретикулум не пропускает лишние сигналы к коре (у некоторых бойцов
на время действия программы даже пропадает цветность зрения) — и, чтобы вывести
противника из строя, нужно нанести ему серьезные травмы. Руку я ему сломать
успел, но этим мои успехи и ограничились. Оценив в первые же субъективные
секунды, с кем столкнулся, противник просто выматывал меня — знал, что в песню
я вошел раньше него, и резерв выжгу первым.
И тут к нам подбежала Элис. Я был настолько поглощен поединком, что не
успел даже удивиться — почему она бежит, а не перешагивает медленно-медленно,
зависая в воздухе и выпадая из поля зрения, неровными рывками, по мере того,
как сетчатая формация сортирует поступающие данные. Мир стремительно серел,
размазываясь, я с трудом уклонился от летящего мне в голову кулака — “You know
how lucky you are... boy!” — рефлекторно выставил блок...
Все мое обучение пошло насмарку. Элис не стала проводить никаких приемов.
Она просто ударила моего противника по голове. Кулаком. Наверное. Самого удара
я просто не увидел. Замах, и...
Видимо, мой ретикулум наделен независимым от хозяина чувством юмора. Потому
что хруст костей я услышал совершенно отчетливо, сквозь гремящую в ушах музыку.
Карела оторвало от земли и медленно понесло к стене.
Я оборвал подходившую уже к концу репрограмму, и согнулся пополам, тяжело
дыша. Перед глазами плавали какие-то расплывчатые медузы.
Элис машинально вытерла измазанные кровью пальцы о седалище. Я полез в
карман за салфетками... и только тут сообразил,
что
наблюдал секунду назад.
Тому, что в мозгу моей знакомой хранятся, помимо страшных тайн, медицинских
энциклопедий и последних разработок гения интелтроники Ноя Релера, еще и боевые
репрограммы — настрого запрещенные, кстати, к использованию частными лицами —
меня уже не удивляло: хороший показатель того, насколько размазались для меня
границы невероятного. Но двигаться с такой скоростью человеческое тело просто
не может. Это грозит разрывом связок, а то и вывихом. И удар, нанесенный с
такой размашистой легкостью, раздробит не только вражьи кости.
Значит, Элис аугментирована. И сильно — я не рискнул бы повторить ее фокус,
невзирая на обязательные полицейские импланты. Но как она сумела освободиться?
Всплыла брошенная ею походя реплика: “На меня не действует” — когда я
предложил ей мушку. В тот момент я подумал, что имеются в виду только
снотворные... но если никакие пситропные препараты не могут повлиять на Элис...
а такое вполне реально, если аугмент-чипы в ее мозгу достаточно мощны...
Значит, она притворялась оглушенной до самого последнего момента, не выдав себя
ни движением, ни мыслью. Я обнаружил, что испытываю к ней чувство
,
близкое к
почтению.
Но сейчас не время предаваться сантиментам. Живых... нет, бежать за
подмогой осталось некому, но исчезновение двоих пленников и без того откроется
очень быстро. Мгновение я раздумывал, не попытаться ли отбить остальных, но
из-за поворота уже раздался пронзительный тревожный йодль, какие далеко
разносятся по коридорам.
— Бежим! — Элис потянула меня за руку.
Я тряхнул головой, разгоняя туман. Проклятье, сам я не справлюсь...
репрограмма высасывает все силы, а у меня их и оставалось-то негусто. Пожалуй,
часы беспамятства после удара гаузером пошли мне на пользу — если не мозг, то
хотя бы тело получило желанную передышку. Девушка уже бросилась прочь —
почему-то мне запомнилось, что на каждом шагу она оборачивалась, словно пытаясь
меня подогнать — и я устремился за ней, на ходу вытягивая из кармана пакет с
мушками.
Трех желтых квадратиков на шею хватило, чтобы ноги перестали подкашиваться.
Зато ужасно захотелось есть. Нет — жрать. Откусывать и глотать, не жуя, и
брызгать слюнями в спешке. Я прямо-таки чувствовал, как плещется в желудке
лужица кислоты.
Мы мчались мимо одинаковых, только штрих-бирками различающихся шкафов с
оборудованием, мимо решетчатых кубов термоконтроля и молчаливых оплывающих
капель — процессоров сетевого резерва, то ныряя в кромешную тьму, нимало не
разгоняемую свечением загадочных маршрутных полос — ах, если бы я умел читать
их без помощи инфора! — то вновь вылетая на свет. От неровного каменного пола
веяло холодом. Ноги я себе сбил на первых десяти шагах; к первой развилке я
благоразумно налепил на шею мушку с анальгетиком, а к третьей — попросту
перестал чувствовать ступни.
Я не был настолько наивен, чтобы предполагать, будто Карел из Карелов даст
беглецам уйти свободно. Но масштабы погони меня поразили. Мы с Элис блуждали
наугад в проклятом всему богами Луны подкупольном лабиринте служебных тоннелей
— а боевики карелов выскакивали из поперечных коридоров, словно зная, где мы
появимся, и только моя хорошая реакция, да — что скрывать — боевые программы
Элис помогали нам прорваться.
И все равно было в этом что-то нарочитое. Если карелы так хорошо
ориентировались в путанице переходов — почему до сих пор не взяли нас в кольцо?
Почему за нами гонятся десятки человек, вооруженных только боепрограммами да
ножами? Почему мы продолжаем продвигаться... куда-то?
Нас
загоняли
. Я не сразу вспомнил
древнее словечко, но связанный с ним образ заставил меня сбиться с шага и
замереть — крупная, неручная серая собака в непроходимом кольце алых меток.
Но куда может гнать нас Карел?
На маршрутной полосе промелькнула метка — “150 м”. Сейчас узнаем. В ушах у
меня звучал зловещий голос групаря: “Вы послужите нам своей смертью”.
И в ту же минуту впереди мы увидели просвет.
Коридор вывел нас на баллист-станцию, точнее под нее — на служебный уровень
под вокзалом, куда пассажирам вообще-то вход закрыт. С тяжеловесной грацией
кашалотов проплывали туда-сюда капсулы, то поднимаясь вверх, за пассажирами, то
плавно соскальзывая обратно, чтобы занять свои места перед жерлами-шлюзами.
Очередная висела над опорной решеткой, готовая принять седоков. Скругленный
цилиндр был как-то странно повернут вдоль продольной оси, так что распахнутый
люк располагался сверху, и подобраться к нему можно было только с подвесной
дорожки.
Я нутром ощутил, что это ловушка, стоило мне увидеть эту капсулу —
единственно неподвижную в неторопливой вокзальной суете.
— Туда! — крикнула Элис, взлетая по неровно дребезжащей под ногами
лесенке.
— Нет, погоди...
Я с ужасом понял, что не знаю, как быть. Рефлекс требовал вызвать на инфор
план-карту рега, с заранее проложенным оптимальным маршрутом, в обход
преследователей, прекрасно видимых через камеры слежения... ах да, тут нет
камер слежения... а главное, у меня нет инфора. Я словно провалился в прошлое,
жуткое, насквозь прореаленое, тем более
страшное, что вроде бы и не изменилось
ничего вокруг. Это я оказался в изменившемся мире ненужным. Так, наверное,
чувствовал бы себя программист Серебряного века, оказавшись на улицах древнего
Рима.
— Беги! — взвизгнула девушка, и я невольно ринулся за ней следом.
Массивная туша капсулы проплыла совсем рядом, можно было рукой коснуться
шершавого, неровного пенопокрытия, похожего на шкурку гигантской картофелины.
Сзади слышались крики, тонкий писк боевых сигналов, запредельное зудение
сонарных дальномеров — похоже, за нас взялись уже не лысики, пушечное мясо, а
обвиртованные бойцы.
Я пригнулся, пропуская над головой очередную капсулу, и увидал впереди то,
к чему так уверенно стремилась моя подруга — сетевой терминал. Правда,
непонятно, зачем он ей, потому что в сеть может войти компьютер, а его у нас и
нет...
— Задержи их! — крикнула Элис.
Интересно, как?
Девушка с разбегу припала на одно колено, волосы хлынули вперед золотой
волной. Элис потянулась к затылку, спокойно, точно на манекене, разнимая края
невидимого дотоле шва. Под скальпом на танталовой пластинке торчали старомодные
оптоволоконные разъемы, числом четыре штуки. Напряглись искусственные мышцы, и
крышка терминала слетела с петель.
Легко сказать — задержи! На стороне карелов и число, и огневая мощь. Я
позволил внедренным боевым рефлексам взять верх. Тело само уклонялось от
выстрелов, покуда руки нашаривали по карманам очередной листок с мушками. Если
так пойдет дальше, я подсяду на пситропы окончательно.
К счастью, программы карелов явно не включали стратегического блока. Каждый
в отдельности, пожалуй, размазал бы меня по титановым дорожкам капсульного
депо, но их было так много, что бойцы мешали друг другу. Кроме того, по узким
мосткам невозможно было пройти иначе, как по одному-двое, и при этом остальным
приходилось прекращать огонь, чтобы не снять ненароком своих. Первая пара уже
приближалась ко мне, я стоял, чуть покачиваясь, удерживая на грани осознания
ключи боевых программ.
— Продержись! — крикнула Элис, втыкая в разъем последний кабель,
соединивший ее мозг с сетевым терминалом, а оттуда — со всем лунным глосом.
У меня осталась еще секунда, чтобы обернуться, заметить, как пропадает
наведенная чипами царственная осанка, и благородное изящество, как теряет
всякое выражение скрытое под ниспадающими кудрями лицо. Чтобы пробить защитные
барьеры, Элис задействовала свои процессорные мощности до последнего флопа,
выгрузив из памяти резидентные программы обличий и обмякнув совершенно
по-человечески рядом с серой колонкой терминала. И все равно она оставалась
прекрасна.
А потом на меня набросились карелы.
Я заранее решил, что второго раунда ускорения не выдержу, поэтому вызванная
мною репрограмма не требовала сверхъестественной реакции, опустошающей
надпочечники. Нагрузка ложилась на мозг... но если я уж попал в этакий
переплет, то ума все равно нет, так что пара тысяч нейронов — невелика потеря.
Огромная пещера, заполненная медленно плывущими по своим делам капсулами,
превратилась для моего внутреннего взора в трехмерную схему. Я видел траектории
китоподобных громад и сплетение дорожек, поля поражения для каждого
парализатора и гаузера, я видел, куда нанесет следующий удар уже накрутивший
себя до состояния берсерка карел, и что товарищ его войдет в режим только через
полторы секунды...
Шаг в сторону, пинок — удар — блок — снова удар, и карел отступает на
полшага, чтобы успеть вызвать репрограмму (проклятие, чего стоит этот запрет на
боевое программирование, если чуть ли не все, с кем я сталкиваюсь, его
нарушают?). Я использую передышку с толком. Второй групарь пытается меня убить,
но у него плохо с глазомером: уход, контакт, и сильный удар. Подсознание
пытается просчитать траекторию падающего тела, но я напоминаю программе, что
карел уже не представляет угрозы.
Первый за это время выходит в песню, и я машинально отступаю. Поле зрения
застилает багровым — опасность, опасность! — но вместо того, чтобы покончить с
противником сразу, боевик тратит секунду, чтобы выпалить “Адьос, пентяра!”, и
моя программа успевает перенастроиться. Бой длится целую вечность — больше
минуты, но в конце
концов карел теряет осторожность, и я подставляю его под гаузерный разряд.
Вторая пара уже спешит-торопится на подмогу, но я успеваю оглянуться еще
раз. Элис все так же стоит на коленях, на секунду до моего сознания доходят
звуки, исходящие из ее горла, и меня передергивает. Это не крик — это
псевдозвук, дребезжащий перезвон оцифрованного сигнала, воспроизведенный не
динамиком модема, а женскими голосовыми связками.
А потом все замирает.
Программа перенастраивается почти сразу же. Вместо суматошного мельтешения
такт-меток на заднем плане — строгая красота паутины, в центре которой — жирное
алое пятно, враг номер один. Карел из Карелов, лично явившийся поглазеть, как
меня возьмут... по-прежнему живьем. Это уже понятно. Два бластерных заряда — и
полечу я ко дну каменного колодца вслед за неудачливым групарем, а до дна —
метров восемьдесят, и через десять секунд я сверну себе шею.
Групари бросаются по дорожке уже не парами, точно евангелисты на прогулке,
а всей толпой, отпихивая друг друга, вознамерившись смять массой, подавить... и
по нервам мне хлещет звонкий крик: “Держись!”.
Сознание тратит драгоценные доли секунды, пытаясь осмыслить происходящее, а
программа уже перерисовывает тактическую схему, и мышцы сами бросают тело
назад, и пальцы вцепляются в хрупкие стержни ограждения, когда бурая туша
капсулы таранит мостик, сметая передних групарей, разрывая упрочненный титан,
словно бумагу. Вокруг царил хаос, капсулы сходили с траекторий и, лишенные
поддержки магнитного поля, рушились вниз, пробивая дыры в путанице дорожек и
ведущих кабелей. Только ледяная хватка репрограммы, сплетающей в моем мозгу
фрактальные узоры мелодии, позволяла отрешенно анализировать — так, эта сейчас
упадет, и ее падение оборвет синий кабель, позволяя вон той, едва
освободившейся, соскользнуть по дуге, набирая скорость, в направлении выхода...
— покуда мостик ходил ходуном, пытаясь сбросить меня, точно последнюю каплю
мочи с члена. Капсула врезалась в стену колодца, обрушив круговой балкон и
забив просвет туннеля перекрученными обломками.
— За мной, скорей! — крикнула Элис, выдергивая из разъемов шнуры.
Штекеры еще лучились лазерным светом.
С трудом вскочив, я припустил за ней по тошнотворно болтающейся над
неглубокой, но все же пропастью сетчатой дорожке. Странно, что спутанная
конструкция служебных проходов и направляющих еще держалась, не смявшись в
металлический клубок... хотя — понял я внезапно — этого и добивалась Элис. И
это было только начало, потому что разрушение баллист-вокзала ничем не могло
помочь нам. Значит,
у моей спутницы есть план. Я, наверное, все же мазохист
по ориентации, иначе с чего бы меня всегда тянуло на излишне умных женщин?
Та, единственная, капсула, что висела без движения в центре колодца, когда
мы выбегали на балкон, теперь поплыла, постепенно набирая ход, вдоль ведущего
кабеля, в направлении призывно раззявленной диафрагмы выходного шлюза. Люк в
борту ее оставался раскрыт, виднелись оказавшиеся на стене кресла.
— Прыгай! — взвизгнула Элис, с разбегу вскакивая на опасно
прогнувшееся ограждение.
Раздумывать времени не оставалось. Услужливая репрограмма подсказала, в
какой момент следует оттолкнуться, чтобы инерция перебросила мое тело через
перила.
Приземлился я удачно — на подушки: те слетели с кресел, намертво
приваренных к полу, и жидковатой грудой осыпались на ставшую полом стену.
Несколько пузырей лопнуло, окатив меня желеобразным содержимым напополам с
мелкой крошкой эффекторов.
— Г-гадость какая... — пробормотал я, пытаясь утереться, чтобы мерзкая
каша не попала в рот — еще не хватало, чтобы туповатая комфорт-интелтроника
попыталась у меня во внутренностях задействовать такой эффектор. Погасил
репрограмму. И только потом понял, что не могу встать.
Капсула неторопливо разворачивалась днищем вниз, и я вместе с подушками
пополз вдоль стены, туда, где полагалось находиться полу, сдирая по пути
плесневое покрытие.
Элис торопливо снимала защитный кожух с разъемного щита под грозной
надписью “Несанкционированное вмешательство в работу бортовых систем карается
летальным исходом”.
— Черт... — Я снова попытался подняться. Ноги меня не держали.
— Лежи, — не оборачиваясь, бросила девушка. — Сейчас будет трясти.
Тряхнуло и впрямь сильно — у меня лязгнули зубы, у Элис вырвало из рук
оптокабель. Люк сам собой начал затворяться — сработала автоматическая система,
установленная в память первого самоубийцы, вздумавшего заклинить дверь капсулы
перед вылетом.
— Куда мы... — прохрипел я, исхитрившись все же встать назло противной
слабости в коленках.
— Вовне, — кратко ответила Элис.
— Этого он и хочет, — предупредил я.
Девушка молча обернулась. Руки ее машинально вогнали штекер в разъем на
затылке — одним движением, никаких тебе “помоги, не лезет, подлый”.
Я коротко пересказал свою беседу с Карелом из Карелов, хотя подозревал, что
Элис ее не только слышала, но и зафиксировала на аугмент памяти. После того,
как погоня вывела нас в служебный рег вокзала, нетрудно было догадаться, что
замыслил для нас групарь.
Карел проболтался, сказав, что продемонстрирует всем мою трусость и мою
вину. Оба эти слова подразумевают, что я должен оказаться за пределами Луны —
желательно в виде хладного трупа. Просто и изящно. Единственное направление
бегства теперь, когда взорвана лифт-станция — это орбитальные пересадочные в
точках Лагранжа, куда может долететь баллистическая капсула. А если чуть-чуть
изменить параметры запуска, — вполне естественная ошибка, а то и глюк программы
— то выпущенный из магнитной пушки снаряд достигнет Л-2 со скоростью чуть
больше нулевой. Или чуть меньше. Или вовсе пройдет мимо, вне радиуса действия
захватов. В любом случае ему предстоит упасть либо на Луну, либо на Землю.
Есть, правда, и менее вероятный вариант — выход на стабильную орбиту с
последующей смертью от удушья.
Выслушав меня, Элис кивнула, словно я подтвердил какие-то ее предположения.
— Знаю, — заметила она. — Он переподчинил сьюда-контролера пушки. Я...
сняла контроль.
Я только кивнул. Пожалуй, после такого погрома нам действительно лучше
будет убраться с Луны. По возможности — на какую-нибудь очень дальнюю колонию,
куда не станут посылать за беглецами ищеек в голубых мундирах. И где, конечно,
последнее слово техники — это стальная лопата. Я представил себе лет
шестьдесят-восемьдесят оздоровляющего физического труда, при земном тяготении,
в отсутствие какой бы то ни было интелтроники, и у меня заранее заболели зубы.
Даже вставные.
Капсулу качнуло, сквозь пол пощекотала пятки легкая вибрация.
— Главное — потом вернуться, — категорически заявила Алиса.
— Как? Почему?
— Я — знаю, — ответила она коротко, и добавила: — Расскажу после
старта.
Мы оба замолчали: после пережитого разговаривать как-то не хотелось.
Ожидание тянулось, как жевательная резинка. Элис сообщала мне точное время —
еще одно сомнительное преимущество аугментации.
Запуск произошел внезапно. Только что мы спокойно сидели в полутемной
кабине, а в следующий момент ускорение уже пыталось размазать нас по подушкам.
Несмотря на постоянные, почти ежедневные тренировки в гравизале, я чувствовал
себя так, словно на меня село трое здоровых громил и пытаются вышибить из меня,
несчастного, дух. Элис переносила перегрузки легче — сказывалась привычка к
земному шестикратному тяготению. Интересно устроен человек — лунари хорошо адаптируются
к земному "же", но стоит превысить этот предел, и мы ломаемся. А при
баллистическом старте ускорение доходит до полутора.
— Через три часа, — произнесла Элис, — мы прибудем на Лагранж-2.
Я поразился, как она вообще способна разговаривать — я-то прилагал огромные
усилия, чтобы просто дышать. Попытался кивнуть, но голова как упала на грудь,
так и осталась висеть, покачиваясь маятником.
— Теперь слушай. — Девушка резко обернулась ко мне. — Слушай и не
перебивай. Я знаю, почему Служба захватила власть на Луне. Я знаю, что пытались
скрыть голубцы. Я знаю... — Она осеклась, впившись в меня потускневшими серыми
глазами. — Я
знаю
, что грозит
Доминиону.
Ускорение исчезло. Я сглотнул, выжидая, пока внутреннее ухо приспособится к
невесомости.
— Это все, — Элис постучала ногтем по пластине с разъемами, — здесь.
— То есть все это время ты носила в своих аугментах биты, за которыми
я охочусь? — недоверчиво переспросил я.
Уж больно просто все получалось...
— Ради тебя же! — воскликнула она. Глаза ее на миг вспыхнули. — Ради
вас всех! Дядя Ной, — девушка и впрямь разволновалась, судя по тому, что,
забывшись, назвала старого негодяя “дядей”, — наткнулся на эти данные случайно,
и у него хватило благоразумия молчать. Я их добыла из его мейнфрейма — от меня
у него не было тайн, — но не понимала, насколько это важно, пока... пока не
попала сюда, и не увидела, как начинается...
— Рассказывай, — потребовал я. В эту минуту я поверил бы, даже заяви
она, что Землей от начала времен правят зеленые монстрики, плюющиеся ядовитой
слюной.
Действительность оказалась куда неприятнее.
Я знал, конечно, что численность каждого вида в экосистеме подвержена
саморегуляции — уж настолько-то я школьную программу усвоил. Всех видов, кроме
Homo sapiens. Два столетия насильственной эмиграции уменьшили численность
земного населения с десяти миллиардов до восьми. Но даже восемь миллиардов
нахлебников — слишком много для перегруженной биосферы. Не говоря уже о том,
какой урон ей нанесло бездумное уничтожение тысяч видов животных и растений.
Терпение планеты истощилось. Так уже бывало не раз — в докембрии и в
кембрии, и в триасе, и в меловом периоде. Биосфера — это единое целое, и на
угрозу своему существованию она реагирует целиком. Более тридцати лет назад
стало ясно, что катастрофа неизбежна.
Я плохо разбираюсь в генетике, и термины, которыми сыпала Элис — интроны,
комплексные признаки, спящие последовательности — воспринимал с пятого на
десятое, но суть грядущей перемены была даже для меня понятна. Когда напряжение
достигнет критической точки, наступит фазовый сдвиг. Бешенство генных структур.
Оно не проявится в пораженном поколении — только в следующем. Но то, что
родится у слона, крысы или человека, уже не будет ни слоном, ни крысой, ни тем
более человеком. Специализированные, а значит, немногочисленные виды вымрут от
непомерного мутационного давления. Неспециализированные трансформируются, чтобы
занять освободившиеся ниши. Человек довольно специализированное существо; но он
настолько многочисленнен, что вымирание ему не грозит — в отличие от разделения
на насколько видов, у которых общего будет не больше чем у шимпанзе и гориллы.
Не говоря уже о гибели цивилизации.
Первые признаки сдвига начали проявляться несколько лет назад — нарастала
частота мутаций, врожденных уродств, спонтанных выкидышей, когда даже
толерантная ко многому иммунная система беременных отторгала переродившийся
плод. Вымирали в заповедниках последние остатки крупной фауны. Но это были
только предвестники грядущей бури. Когда переносчик фазового сдвига ударит по
Земле всей мощью... человечеству придет конец.
— Агентом сдвига является мельчайшая инфекционная частица — то ли
вирус, то ли прион, я не знаю, — рассказывала Элис. — Даже не организм,
собственно — нечто вроде катализатора, вызывающего лавинную активацию интронов.
А сам он порождается каким-то фактором, связанным с плотностью и вырождением
популяции. Но, как и всякий катализатор, он действует контактным путем — если
хочешь, можешь думать, что он заразен. Если прервать контакт с Землей, то
внешние миры останутся незатронуты катастрофой.
Колониальная служба, надо отдать ей должное, рассуждала логично.
Действовавшими на тот момент лифтами выселить с Земли все население за
остававшиеся до сдвига годы было невозможно. Невозможно даже вместе с лифтами,
вошедшими в строй после страшного открытия. (Ох, не случайно в таком бешеном
темпе сдавались дополнительные линии на Гею и Антею, на Тянь-шэ, Афродиту и
Зарю — единственные миры, до которых можно было довести лифтоносец в срок).
Поэтому решено было не создавать паники, и о грядущей гибели человечества не
сообщили, более того — присвоили этим данным высшую степень секретности. Нет,
выселить в колонии как можно больше народу, разумеется, старались — не звери
же. Но главным направлением стало сохранение хотя бы части человечества — тех,
кого можно спасти. А для этого непосредственно перед сдвигом должны были быть
прерваны все лифт-коммуникации, связывавшие домены с центром сети — Землей.
Взрыв в Отстойнике прогремел, когда до масштабного фазового сдвига
оставалось, по последним расчетам, трое суток.
— Видимо, процесс начался раньше, чем думали. — Элис сделала короткую
паузу. Шнур болтался у нее за спиной, точно вторая коса. — Не знаю, кто взорвал
генераторы. Возможно, Меррилл поторопился — он ведь всего лишь
офицер-исполнитель, и круг доступных ему сведений весьма узок. Когда он узнал о
масштабе катастрофы, то мог просто запаниковать. Вовсе не следовало уничтожать
лунные камеры. Но
он пытался, как поручило ему начальство, установить диктатуру Службы...
— И что теперь?
Не могу удержаться, чтобы не задать глупый вопрос.
— Теперь?.. — переспросила девушка. — В течение сегодняшнего дня
руководство Колониальной службы будет эвакуировано, предположительно, в систему
альфы Центавра... там как раз есть пустующая колония на Селене-прим. После
этого промежуточные лифт-каналы будут отключены, а Земля — отрезана от
телепортационной сети.
“Значит, — мелькнуло у меня в голове, — сбежать куда-нибудь на Габриэль не
выйдет”. Я представил себе внезапно поголубевший Доминион, и меня затрясло. До
сих пор Служба не вмешивалась без нужды в дела колоний, особенно тех, которые
поддерживала определенная страна или группа стран — вроде российской Зари или
бразильской Новатерры. Теперь наступит беспредел. Все миры Доминиона окажутся в
прямом подчинении тех, кто успел покинуть обреченную Землю, в чьей власти
окажется главное — лифт-каналы, по которым только и можно отправить на
разбросанные в космосе миры продукцию новатерранских фабрик, открытия
габриэльских ученых, биопрепараты химстарателей Соледад... Специализированные,
неспособные выжить друг без друга миры, соединенные тончайшими жилками
перестроенного пространства — и Колониальная служба, чья рука стискивает эти
жилки. Дух захватывало от зловещей красоты этого плана.
Только две колонии выбивались из этого ряда. Альфанская система, способная
обеспечить себя всем необходимым — но туда переселится Служба, а судьба
Селены-прим всем памятна.
И домен Луны.
— Что же до вашей родины... — промолвила Элис, словно читая мои мысли,
— она отрезана от мира, и связь не восстановится еще несколько лет. Полагаясь
на лифты, мы не строили космических кораблей. — В голосе ее слышалась странно
глубокая печаль. Как у древней старухи. — До восстановления лунных лифтов еще
долго никому не будет дела. С гибелью Земли Солнечная система превратится в
провинцию. Очень важную — сюда сходятся все пути Доминиона. Но метрополией
станет Селена-прим. У Дэвро и Карела будет достаточно времени укрепить свою
власть, а потом разобраться, кому из них она должна принадлежать.
Президент-управитель, конечно, будет бороться с обоими сразу, но вряд ли ему
повезет.
— Значит, мы должны им помешать, — ответил я машинально.
— Мы?
— Да, мы. А кто еще?
Мы висели в невесомости совсем рядом, молча. Стальной пузырь капсулы мчался
сквозь пустоту. Если бы здесь были обзорные экраны, мы видели бы, как медленно
закатывается за горизонт полумесяц Земли — нашему снаряду предстояло сделать
полный оборот, прежде чем он подойдет к станции “Лагранж-2”.
Цепляясь за спинки кресел, я подплыл к шкафчику, нашел несколько туб колы —
и ни крошки съестного. Еще там завалялся лист с мушками, хотя мне бы гораздо
полезнее была искусственная почка — столько всяких химикалий уже циркулировало
в моей крови. Одну тубу приторного напитка я опустошил сам, рассудив, что
глюкоза лишней не бывает; вторую предложил Элис, но выпила ли она ее — так и не
увидел, потому что взамен отработавших мушек налепил суточную снотворную, и тут
же отрубился.
Глава
13. Распад
Мне снился кошмар: снова я бежал по коридорам лунного Города, и тряслась
земля, и трещины медленно змеились по стенам, взбухая бело-синими почками
конденсата там, где теплый воздух соприкасался с ледяным камнем. И, понимая,
что бежать поздно, я одновременно осознавал, что выхода из этой смертельной
ловушки мне не будет, покуда не истощится снотворная мушка.
Действительность оказалась немногим лучше: капсулу сносило куда-то вбок.
Тошнота ворочалась за грудиной, точно я проглотил какую-то склизкую тварь,
которая пытается выбраться из кислотного озера моего желудка. Озеро было жутко
кислотное — есть хотелось непереносимо. Если не брать в счет выпитой в полете
колы, у меня крошки во рту не ночевало со вчерашнего... нет, уже позавчерашнего
дня. Как и всякий лунарь, я никогда не испытывал настоящего голода; теперь
довелось — беспозвоночная тварь отрастила коготь, противно шкрябая под
ложечкой.
— Я провожу коррекцию, — пояснила Элис. Под глазами девушки залегли
круги, даже кабель, соединявший ее с инфоразъемом, как-то устало провис. —
Сбросовыми клапанами, — пояснила она, прежде чем я успел выпалить, что капсулы
не оснащены реактивным двигателем. — Стравливаю атмосферу... эти идиоты
позволили станции отойти от равновесной точки.
Я затравленно оглядел глухие, плохо заплесневелые стены. На
баллист-капсулах не только обзорных экранов, но и радара не было. Мы мчались
наугад, в пустоту: промахнешься — и будешь до-олго лететь в лучшем в мире
саркофаге... если не превратишься в падающую звезду. Если мы минуем станцию,
наша траектория пройдет через верхние слои земной атмосферы.
Элис сидела неподвижно, ремнями притянув себя к креслу и закрыв глаза;
пальцы ее время от времени подергивались. Я мог представить себе, какой длины
битстринги проносятся через ее мозг. Локаторы Лагранжа-2 и Луны считывали
положение капсулы; компьютеры сателлит-контроля обрабатывали данные, и
передавали обратно; а Элис по устаревшим на целые секунды векторам
рассчитывала, какие команды подать на клапаны сброса. Мы выходили из
гравитационного поля Луны, приближаясь к плоскости равнодействующей, в которой
лежат точки Лагранжа, и скорость наша по отношению к лифт-станции неумолимо
падала.
— Входим в зону контакта, — сообщила Элис, не открывая глаз.
Переменное ускорение вызывало неприятное чувство — казалось, что капсула
хаотически вращается, а глаза отрицали это. Но мы уже попали в зону действия
магнитных захватов. Теперь оставалось только ждать. Или мы в течение пяти минут
окажемся на станции, или через несколько часов сгорим в стратосфере. В начале
космической эры скептики утверждали, что промахнувшаяся мимо цели
баллистическая капсула обязательно врежется в Землю, оставив кратер наподобие
лунарских. На самом деле от нее даже пепла не остается — проверяли (не нарочно,
разумеется).
Элис была спокойна, и это обнадеживало. Очевидно, сближение шло по плану.
И вот через оболочку до меня донесся первый звук — глухой лязг сомкнувшихся
креплений. Слава Богу, долетели. Теперь остается мелочь — объяснить
администрации Лагранжа, кто мы такие и откуда взялись.
Похоже было, что кто-то взял на себя этот труд раньше нас. Я даже
догадывался, кто — после смерти Меррилла высшим чином Службы на Луне оставался
Дэвро, и в его власти было скормить оставшемуся в метрополии начальству какую
угодно версию. Когда капсула заняла свое место в причальных захватах, и
отворился люк, в приемном шлюзе нас встречали шестеро — четыре станционных
служителя в зеленых комбах, похожий на затравленную курицу администратор и
голубец при полном параде. Вот и разрешился столь интересовавший меня вопрос о
рядовых Колониальной Службы — бывают, оказывается!
— Михаил Макферсон? — рявкнул голубец, едва распахнулась дверь. — Вы
арестованы за убийство, участие в противоправных действиях и неподчинение
прямому приказу майора Колониальной Службы!
Ну еще бы, подумал я. Для тебя и майор — птица небесная. И откуда только
берутся такие, прости Господи, лизоблюды? Что б ты сказал, наступи я генералу
на ногу?
— Для начала вы обознались, рядовой. — Я постарался вложить в свой
голос пару брикетов каменного льда. — Никакого Михаила Макферсона я не знаю.
Судя по вашему тону — к счастью.
Голубец как на стену налетел.
— Представьтесь! — потребовал он.
— Начнем с вас! — парировал я.
Окружающие интерпретировали мое отчаяние не то как беспардонную дерзость и
наглый блеф, не то как свидетельство высокого положения и больших возможностей.
Колониальщик посинел под стать мундиру, но представился.
— Рядовой Колониальной Службы Игнасио Санчес!
— А я — гражданин домена Луны по праву рождения Миша Макферсон. Миша,
прошу заметить, а не Михаил, — ответил я, после чего с наслаждением наблюдал за
причудливой игрой оттенков на его щеках.
— Вы арестованы! — прогремел голубец несколько менее торжественно, чем
прежде.
— За что?! — взвыл я.
Не знаю, что меня подначивало — никакой надежды вырваться я не видел, и
сопротивлялся только по инерции.
— Взять его! — скомандовал голубец.
Однако моя наглость и вовремя перехваченная инициатива оказали желаемое
воздействие: служители переминались с ноги на ногу, прикидывая, в каком случае
пострадают больше — если не подчинятся приказу колониальщика, или если им
придется иметь дело вначале со мной (а синяки на моем торсе за время полета
приобрели весьма угрожающий вид, и прекрасно сочетались с флюоресцентно-яркими
фиксаторами),
а затем с апелляционным судом. Двое шагнули было вперед,
но под недоуменными взглядами товарищей остановились. Администратор впал в
инфошок; глаза его остекленели.
— По какому обвинению арестовывают меня? — рявкнул я, почувствовав,
что моральный перевес на моей стороне. — Что сделал мой однофамилец, уже ясно.
А я при чем?
Объяснений я требовал не просто так: давно замечено, что тот, кто
оправдывается, выглядит немного нелепо.
— Мне было передано, что некто Михаил Макферсон, убийца и саботажник,
пытался бежать с Луны на баллистической капсуле, но из-за отключения питания в
гауссовке капсула не смогла набрать скорости доступа. — Ага! Значит, Карел не
догадывается, что Элис сняла его программные блоки. Или знает, но наврал Дэвро,
чтобы не показаться полным лохом: это же умудриться надо, упустить схваченных и
обезволенных пленников! — Не понимаю, как вам удалось...
— Так вот, — прервал я его, — во-первых, я не Михаил, а Миша. Это мое
полное имя. Во-вторых, я не бежал, а был запихнут в капсулу и отправлен против
своей воли. — Врать так врать. Все равно мои слова никто опровергнуть не
сможет. — А в-третьих, вам изрядно налифтнули мозги, рядовой Санчес. Чтобы
опровергнуть эти беспочвенные обвинения, я официально и при свидетелях требую
судебного скенирования!
— Судебно-медицинское скенирование памяти, — с мрачной иронией заявил
голубец, — на станции Лагранж-2 провести невозможно.
Можно подумать, я об этом не знаю.
— Так отправьте меня на Землю!
Это был
ключ
.
Лицо колониальщика на долю секунды утратило выражение носорожьей злобы. По
нему промелькнули нерешительность... неуверенность... смятение... Я не был
уверен, что рядовой Санчес знал о фазовом сдвиге. Невинный с виду вопрос помог
мне в этом убедиться.
— Пока это невозможно, — пробормотал он с натугой.
— Почему? — осведомился я тоном оскорбленной невинности.
— По техническим причинам! — взревел, не выдержав, колониальщик. — А
вы... господин Макферсон... не арестованы, а временно задержаны на станции
Лагранж-2! До выяснения обстоятельств! Что находится в рамках моих полномочий
как работника Службы! Проводить задержанного в свободные помещения! —
распорядился он, взмахнув могучей дланью.
Возможно, мне следовало и дальше валять дурака, запускать репрограммы,
устроить на Лагранже кровавую баню... но суток тяжелого, химического сна на
голодный желудок явно не хватало, чтобы восстановить силы, да и немножко стыдно
было мне пугать безответных техников. Только голубец, пожалуй, мог бы выстоять
против меня — на то и аугментация. И все же я предпочел бы отдохнуть на тихой,
уютной гауптвахте — вряд ли на станции оборудована тюрьма.
Правда, неизвестно, сколько времени у нас осталось. Кстати — что думает об
этом миз Релер?
— Прошу прощения!
Я обернулся к своей спутнице... и замер. Элис в кабине не было. Совсем. Я с
мучительным изумлением осознал, что выражение "как в воздухе
растворился" — никакая не метафора.
— Ладно, — обреченно бормотал я, пока меня под конвоем вели, точнее,
как принято говорить у орбитальщиков, "скольжали" (при этом человек
не то плывет, не то летит по релинг-туннелю, придерживаясь за скобы) в
обещанные "свободные помещения". — Хорошо. Отлично. Шизофрения...
Хотя прежде мне довелось пробыть на станции “Лагранж-2” ровным счетом
восемь минут — четыре по пути на Землю, и столько же на обратном — строение ее
я себе неплохо представлял по кадрам из информационных рассылок и учебных
программ. Служебный блок, пьяной змеей навившийся на стопку токамаков, тонкая
струна релинга соединяла с ажурной конструкцией, более всего напоминавшей
гроздь пенных пузырьков, налипших на чью-то разлапленную пятерню. Каждый
“пузырь” вмещал в себя два ТФП-генератора и две кабины перехода: Земля-Лагранж
и Лагранж-колония. Таким образом эмигранты на станции не задерживались,
переползая из одного лифта в другой и исчезая за многие световые годы от Земли.
Но переходы между транзитными зонами существовали — для ремонтников (хотя если
выходит из строя ТФП-генератор, то ремонтировать обычно нечего — надо новый
лифтовоз посылать), для голубцов-дежурных.
Проползая через экранный сегмент туннеля (крайне неприятное ощущение,
словно плывешь в вакууме), я обратил внимание на взблескивающие между
титановыми “пузырями” искры. Сначала не понял, что это... а потом до меня
дошло. Если “Лагранж-2” станет перевалочным пунктом для грузов со всего
Доминиона, то нынешних переходиков мало будет. Надо строить новые
соединительные туннели. И эта работа уже началась.
Гауптвахты на станции тоже не оказалось — по-видимому, нарушителей порядка
тут принято было сразу шлюзовать, без вопросов. Меня запихнули, как и обещал
голубец, в “свободное помещение”, то есть в пустующую кладовку, куда специально
ради меня приволокли связку ремней для принайтовки и санитарный блочок.
Вообще-то в невесомости мебель как таковая не нужна — знай, ставь тубы на
воздух, только следи, чтобы не уплыли, да и спать можно так же, но смотрелась
моя камера совсем непристойно: голые стены с липким-покрытием. Зато меня
искренне порадовали приспособленные к невесомости удобства (очень хитрая
система; настолько хитрая, что в капсулах ею не пользуются, считая, что
пассажир потерпит).
Воспользовавшись упомянутым блочком и обтираясь влажным одноразовым
полотенцем (процесс, по большей части заменяющий в свободном падении мытье), я
смотрел в зеркало. На меня глядело чужое лицо. Щеки впали, глаза горели
неуместным черенковским огнем из окольцевавших их темных пятен. На смуглой коже
проступали лилово-бурые синяки и выделялись почти черные царапины. Ничего
удивительного — сколько раз за последнюю неделю я входил в боевой режим? И не
сосчитать. За год столько не набирается при спокойной жизни. А каждая минута
репрограммы оплачивается втройне, вчетверне — и не только силами, но и
невосполнимыми нервными клетками.
Вздохнув, я оглядел свои апартаменты, и понял, что делать мне абсолютно
нечего. Даже сетелевизора не было — новости посмотреть... а я, между прочим, на
добрые сутки выпал из информационного потока. Оставалось только жрать, тем
более, что снисходительные мои тюремщики оставили мне целый поднос туб —
правда, микроволновки не принесли, испугавшись, надо полагать, что я
перемонтирую ее в лучевую пушку. Выбирая из нелепого набора — похоже, охранники
сгребли, что на камбузе поближе летало — все, что можно съесть холодным, я
набивал желудок, покуда брюхо мое не начало явственно надуваться, а злодейское
шкрябание под ложечкой не сменилось тупой, сладостной болью. Потом лег и
попытался задремать без помощи мушек. Не тут-то было. Даже принайтовленный к
надежной стене, я пытался беспокойно ворочаться. Перед глазами мелькали лица,
сцены, уши ловили каждый шорох, каждый скрип креплений. Я лежал с закрытыми
глазами и не мог заснуть — то ли сказывался стресс, то ли обманутая химикатами
нервная система решила, что еще раннее утро, хотя я под страхом смерти не
сказал бы, который идет час по местному, станционному времени. В конце концов я
не выдержал, и налепил часовую мушку, чтобы отойти в царство тревожных видений.
Я то всплывал из кошмарных глубин к ясной глади бодрствования, то, налепив
очередную мушку, тонул вновь, но даже в полусне меня преследовало мучительное
чувство уходящего,
вытекающего из ладоней времени. Я опаздывал, опаздывал...
опоздал.
Разбудило меня прикосновение руки, решительно сорвавшей мушку с моей сонной
артерии. Я дернулся всем телом, и только ремни не позволили мне полететь кверх
тормашками.
— Т-шш! Это я! — резко шепнула Элис у меня над ухом.
— А почему шепотом? — полусонно отозвался я.
— Не знаю, — вполголоса призналась девушка. Я заметил, что шов у нее
на затылке открыт по-прежнему; на вплетенном в косу переливчатом шнуре болтался
портативный сетевой хаб, похожий не то на экзотическое украшение, не то на
боевой кастет.
Снотворное еще не вымылось из крови; глаза решительно не желали оставаться
открытыми — веки неуклонно опускались, пока очередной спазм не вскидывал их в
рабочее положение.
— Как тебе... куда ты девалась из капсулы? — поинтересовался я,
наощупь расстегивая ремни.
— Глаза им отвела. — Еле слышно рассмеялась Элис.
Я почел за благо промолчать. Наслышан об этой технике — ей пользуются
иногда боелюди Службы, чтобы не привлекать внимания. А кроме них... да никто
больше, пожалуй. Уже не первый раз ловлю свою спутницу на программах секретного
комплекса. Большие связи были у Ноя Релера.
— Что дальше? — поинтересовался я машинально, и только потом осознал,
что уже не сам руковожу событиями, а безответственно прошу совета.
Элис рассказала. Из ее сбивчивого повествования я уяснил, что дела обстоят
еще хуже, чем мне представлялось. До сдвига оставались не дни — считанные часы.
Строго говоря, в некоторых районах мутации уже начались, и только скрытый
карантин не позволял заразе распространиться, но эта мера была лишь временной,
позволявшей за оставшееся время вывезти с обреченной Земли еще несколько
десятков тысяч человек.
Я представил себе лихорадочную спешку там, наверху, на вокзалах Кито и
Кенийята. Снуют стальные кубы лифтов, как челноки, пронизывающие ткань
Доминиона — рабочий цикл шестьдесят секунд, вместимость десять человек — томительно
медленно движется бесконечная очередь. Наверное, процесс под каким-нибудь
немыслимым предлогом ускорен, двери распахиваются раз в пятьдесят секунд, в
сорок... уже не пятнадцать тысяч человек в час покидают Землю, а двадцать
две... если наступление сдвига удастся задержать на сутки, это спасет
полмиллиона человек. Древний образ всплыл в памяти: насыпная плотина,
сдерживающая натиск моря, и рабочие, в бешеном темпе заделывающие бреши, зная,
что не смогут продержаться, пока эвакуируются окрестные селения. Плотина
рухнет.
Сведениям Элис можно было доверять — она подключилась непосредственно к
лосу станции. Через три часа вывоз населения с обреченной Земли будет
остановлен. На станцию Лагранж-2 прибудет Координационный совет Колониальной
службы в полном составе (за исключением уже отбывших в домены). А сразу же
после этого лифт-связь с Землей будет прервана. По-видимому, навсегда.
Может быть, я и не гений. Во всяком случае, лавры Уилсона и Пенроуза мне не
светят. Но чтобы предугадать последствия, не надо быть гением. Колониальная
служба останется единственной серьезной силой в ойкумене, которая есть
Доминион. Не будет ничего удивительного в том, что под маркой борьбы с хаосом
голубцы возьмут власть если и не повсеместно, то на большинстве обитаемых миров
— после чего подчинение оставшихся станет вопросом чисто техническим. Возьмут?
Да им на блюдечке принесут власть, в любом количестве. Прав был циник Карел. Мы
приучены искать над собой правительство, чтобы оно нам обещало свободу от себя
самого.
Надо остановить их. Любой ценой.
Нет. Не любой. Но — почти.
— Мы должны опередить их, — закончила Элис, вновь сбиваясь на шепот.
Я кивнул.
— Всю... станцию?
Слова не шли на язык. Но я понимал — чтобы избавить Доминион от
заговорщиков-голубцов, мало оборвать связь иных миров с Землей. Большая часть
колониальщиков уже, вероятно, покинула метрополию, и только самые верные или
высокопоставленные — те, чье отсутствие немедля вызовет панику — эвакуируются,
как принято говорить, последним рейсом. Пускай этот рейс не прибудет на конечную
— на место сгинувших генералов встанут амбициозные полковники, и все начнется
по новой.
Чтобы отвести от своей шеи железную пяту, мы должны были уничтожить
лифт-связь как таковую. Рассеять в пространстве сорок населенных людьми миров.
Даже если на нескольких колониальщики возьмут верх — это не станет катастрофой
для всего человечества.
После распада Доминиона населенным мирам потребуется добрая сотня лет,
чтобы кое-как наладить первые связи — а, может, и больше. Я сужу по нашей Луне
— маленькой и неплохо развитой промышленно, способной довольно быстро наладить
производство лифт-станций, но ведь есть и такие планеты, где все силы
колонистов уходят на выживание. Таких немало, от Афродиты до Соледад — уже не
говорю о каторжных поселениях вроде Миктлана или Аверна. А через век-другой
обычаи и привычки жителей разных доменов станут разниться настолько, что
единообразие перестанет грозить культуре надолго. В этом мире едва ли возникнет
новое Ядро.
И все же, хотя я не мог найти иного выхода, меня охватывала дрожь при мысли
о том, что мы безмолвно уговорились сотворить. За годы работы в полиции я
привык расходовать людей,спокойно и без угрызений совести — но сейчас я своим
решением обрекал на смерть тысячи, может быть, миллионы человек. Тех, кто не
выживет без биопрепаратов, без интелтронных схем, без эвольвентного софтвера,
поставляемых с более развитых миров.
Я взвесил в уме эти жертвы, и невольно спросил себя — а стоит ли? Может, не
такая уж паршивая это штука — рабство? Рабов, говорят, кормить принято регулярно...
И сам себе ответил: враки. Колониальщикам придется контролировать свою паству.
В переводе это означает: немножко убивать
.
— Твой хаб на выделенке? — поинтересовался я, отводя глаза.
— Нет, — ответила Элис с явным облегчением. Похоже было, что нам обоим
легче как бы забыть на время о конечной цели, не упоминать, как будто этим мы
снимали с себя часть вины, укрывшись от всевидящего ока Господня — или совести.
— Здесь совершенно параноидальная система безопасности — из
общедоступного лоса невозможно выйти на системы внутреннего, а к тому не
подключиться через дистантный хаб. Нужно найти терминал внутренней сети...
Желательно, добавил я про себя, в укромном месте, чтобы никто не
побеспокоил нас, покуда Элис ломает защиту... хотя времени осталось так мало,
что скрытность уже не играет роли. Можем хоть вышвырнуть всех из первой же
подходящей комнаты и забаррикадироваться.
Во время своих блужданий по станции Элис достала где-то пару
контакт-сандалий, позволявших ходить, несмотря на невесомость — к сожалению,
только одну пару, которую я и экспроприировал. Босиком в свободном падении
далеко не уйдешь. Элис забралась ко мне на спину, вцепившись руками и ногами, и
мы вышли из комнаты, напоминая пару крупных приматов.
Я опасался, что меня будут стеречь, или хотя бы установят инвок слежения.
Параноик. С точки зрения рядового Санчеса, бежать-то мне некуда. До ближайшего
твердого тела сорок три тысячи километров, занятых почти идеальным вакуумом.
Можно воспользоваться лифтом — но для этого надо преодолеть контроль на входе в
пересадочную зону. И не привлечь внимания своим костюмом (на Луне одеваются
очень
легко; иммигрантов шокирует с
непривычки). Так что коридор, куда мы выглянули, был пуст и тих.
Мое чувство времени стерлось совершенно; без подсказки Элис я и не осознал
бы, что наступил вечер четверга. Со дня установления карантина прошла ровно
неделя... всего неделя. Но время суток не имело значения — как ни мало внимания
обращают на него лунари, но лифты и вовсе работают круглосуточно, а, значит, и
станционные служащие трудятся в три смены. По счастью, комнатушке, куда меня
запихнули "до выяснения", располагалась в безлюдном месте, в стороне
от основных
тоннелей, соединявших жилой блок с гроздью ТФП-модулей. Тут размещались склады,
пустующие ячейки и те служебные помещения, куда персонал станции за отсутствием
острой нужды заглядывал редко — вроде медкабинета.
Двери на Лагранже-2 не запирались — от кого? — но на диафрагме медкабинета
стоял кодовый замок. Я отковырнул пломбу и выдернул блок-чип; после этого Элис
не составляло труда открыть дверь через вирт. Запереться изнутри оказалось куда
сложнее, но и эта проблема была решена при помощи нескольких кусков имплакожи,
заткнутых в щели диафрагмы. Преодолеть сопротивление этого импровизированного
клина было бы легко и ребенку — на Луне или Земле; но невесомость с ее глубоким
пиететом к третьему закону Ньютона не дает приложить усилия — можно в два
счета врезаться
головой в (условный) потолок и не получить никаких результатов, кроме
сотрясения серого и белого вещества.
Терминал лоса красовался на столе. Совершенно неуместная штука на
орбитальной станции — стол, — но привычки остаются с человеком даже в самых
невероятных условиях. Мы носим одежду в кондиционированном воздухе куполов,
предпочитаем маскировать искусственную пищу под натур-продукт и ставим столы в
невесомости. Я отсоединил выходной блок и протянул Элис разъем.
— Как ты собираешься это сделать? — спросил я.
— Эффект бумеранга, — коротко отозвалась Элис.
Да, это могло сработать. Для поддержания “линии жизни” — струны
перестроенного пространства — требуется колоссальная мощность, и часть энергии,
пожираемой ТФП-генераторами, при обрыве связи возвращается внутрь аппарата.
Словно лопнула натянутая резинка — бац!
— Много у нас времени?
— Не знаю. В пределах двух-трех часов, но точней сказать не могу, пока
не вскрою.
— Начинаешь?
— Да.
Медлить нельзя. Неизвестно, сколько ей придется летать, прежде чем подастся
защитная система.
Элис перемкнула хаб на разъемы терминала и замерла, повиснув над столом, в
полетном ступоре. Я раскрыл сейф с медикаментами — тут же зазудел сигнал
тревоги. Я сплюнул, поймал плевок в полете и зачем-то погрозил голому
"потолку".
Внезапно Элис выдернула шнур из разъема и грязно выругалась.
— Выхода нет, — пробормотала она.
— Что? — Я запустил обе руки в ящик с одноразовыми инъекторами,
отбирая те препараты, которые могут пригодиться. Нейюрин ввел себе сразу, а
остальное рассовал по карманам шорт, уже изрядно оттопыренным. Удивительно,
сколько барахла накапливается в багаже, покуда спасаешь человечество. Вот
кончится эта заваруха — разберусь и выкину все лишнее, без жалости.
— Нет выхода, — повторила Элис. — Реакторы вообще не подключены к
локальной опсистеме. Как и ТФП-генераторы. Каждый управляется отдельно, с
собственного входа.
Мы переглянулись.
— Вход в реакторную недалеко, — проговорила девушка.
Зашуршал принтер, выплевывая распечатку план-схемы. Я впился в нее глазами.
— Пошли! — бросил я. — Хотя... нет, секунду...
В дурном боевике я, конечно, нашел бы в столе скальпель. К сожалению,
современная медицина изрядно продвинулась со времен Амбруаза Паре — даже
скарификаторы в медпункте были одноразовые и пластмассовые. В конце концов
пришлось признать, что оружия не будет, и ограничиться мотком бинта.
Мы снова выползли в коридор, свернули направо — собственно, можно было и
налево, все переходы служебной зоны загибались кольцами, пересекаясь в разных
точках и стискивая в осьминожьих объятьях цилиндр реакторной. Элис,
по-видимому, держала связь с локальным лосом, одновременно отслеживая, не
движется ли кто нам навстречу, и просматривая новостные рассылки с Земли. Судя
по всему, если агония человечества еще не стала достоянием гласности, то меры,
принятые Службой, чтобы сдержать распространение фазового сдвига, сами по себе
вели к катастрофе. Транспортная система рухнула; карантинные заграждения
отсекали регион за регионом, и только интелтронная связь соединяла осколки еще
вчера железной рукой объединяемого мира — хотя и они давали сбои, потому что
все больше стран и областей попросту выпадало из сети. То ли выходили из строя
сервера, то ли рвались кабели и рушились башни орбитальной связи, но ни из
Центральной Африки, ни из Малайзии,
ни почему-то из Канады не поступало вообще никаких
известий, а попытки снестись с тамошними абонентами кончались негативным
пингом. Индия объявила об “особых противоэпидемических мерах” на восточной
границе — следовало полагать, что Янгон все-таки подвергнут, вслед за Карачи,
ядерной бомбардировке. Страны Ядра в основном держались, но я знал — это
ненадолго.
На дверях реакторной — тяжелых, раздвижных — стоял все же не простой
кодовый замок, а биометрический. Сложнее всего было расковырять панель, не
повредив тончайших интелтронных пленок под ней; после этого Элис взломала
защиту за несколько секунд, с помощью, как она признавалась потом, простейших
алгоритмов подбора. Створки бесшумно разъехались.
На этом везение наше кончилось. В реакторной находился человек.
Какой-то техник висел, уцепившись фалом за проходивший вдоль помещения
канат, вниз головой перед вскрытым сектором огромного кольцевого распредщита —
одного из многих. Собственно, в реакторной и не было ничего больше, кроме этих
щитов — кольцо за стальным кольцом, словно вывернутый наизнанку кольчатый червь
уходил в глубину-высоту-даль, туда, где на другом конце реакторной мерцал
огнями старинный пульт управления. Видно было, что за двести лет существования
станции здесь ничего не менялось. Заполнялось кольцо за кольцом, словно
наращивал членики червяк, по мере того, как достигали цели лифтовозы, и к
станции “Лагранж-2” прилеплялся пузырь очередной телепортационной установки. Но
пульт распределителя уже в те годы строился с расчетом на тысячелетия. В
нынешнем реакторном отсеке не было, вероятно, ни одной детали, которую за
прошедшие века не заменили бы хоть раз в ходе планового ремонта, когда
отключался ярус за ярусом скрытых за стенами токамаков, однако энергия
продолжала литься неистощимым потоком в разверстые пасти ТФП-генераторов — ведь
если бы эта ниагара иссохла бы хоть на долю мгновения, все звездные колонии
Земли остались бы отрезаны от нее до тех пор, пока другие лифтовозы на
предельной скорости в половину световой заново не доплетутся до звезд.
Двери растворились беззвучно, но по замкнутому пространству прошла
воздушная волна, подхватив разложенные педантичным ремонтником на воздухе
скрепы. Техник нервно обернулся: могу себе представить, каково это — менять
предохранители в музее истории космонавтики. И тогда Элис прыгнула.
Я не успел выскочить из липучих сандалет, чтобы проскольжать вдоль осевого
каната к неудачливому ремонтнику, и девушка использовала мои плечи в качестве
опоры, так что меня завалило куда-то к стене-полу, и я с трудом разглядел, как
под ногами у меня пролетает розовая молния, и пришнурованный к золотой косе хаб
не хуже моргенштерна врезается технику в переносицу. Беспомощно поднятый илют
отлетел в сторону, выписывая неровные зигзаги в полном соответствии с третьим
законом Ньютона.
Элис уцепилась за страховочный фал станционщика и плавно
погасила инерцию, буквально навившись телом на осевой канат.
— Посторожить дверь? — выдохнул я, пробираясь к ней. Створки двери
затворились за мной сами.
Подсознание мое никак не желало определиться — находится пульт надо мной
или внизу, то ли я лезу наверх, то ли пытаюсь сползти по канату головой вниз,
отчего желудок вяло взбрыкивал.
— Не стоит, — Элис чуть заметно покачала головой. — Лучше помоги мне
разобраться с пультом.
Мы поплыли дальше. Реакторный отсек был залит неестественным, тусклым
синеватым светом, сочившимся из стыков между щитами-кольцами; только открытая
секция, над которой трудился техник, сияла, словно фонарь, да перемигивался сам
с собою пестрыми индикаторами пульт. По дороге я подхватил инструмент;
массивная рукоять илюта в руке придавала абсурдной уверенности, хотя умом я
понимал, что эта безинерционная отвертка с красивым именем сойдет в лучшем
случае за очень неудобный кастет.
— Интересно, — подумал я вслух, — тут вообще есть разъем или хаб?
— Должен быть, — откликнулась Элис. — Первое, что должны делать при
каждом ремонте — менять внутреннюю интелтронику реактора, она обычно сдает
первой...
“Ну да, — мелькнуло у меня в голове, — сколько не кричи о безопасности
термоядерной энергетики, а фонит тут сильно; даже архаичные кремниевые чипы
чувствительны к радиации, что уже говорить о молекулярных пленках?”.
Внезапно Элис остановилась, верней, попробовала это сделать; руки ее
вцепились к канат, но тело продолжало двигаться по инерции. Я машинально
ухватил ее за щиколотку, чтобы девушку не перевернуло кверх ногами — если
только можно считать, что мы лезем наверх, — и затормозил сам, ловко зажав
толстый канат между лодыжек.
— Миша... — Голос ее прервался. — Открой, пожалуйста, двери. Скорей
.
— А что случилось?
Не разворачиваясь, я толкнулся вниз.
— Хаб почти не ловит сигнала, — объяснила она. — Я по-прежнему
подключена к здешней локалке... но даже дешифратор не помогает, такие тут
наводки. Происходит что-то странное...
В невесомости опасно разгоняться — инерцию легко набрать, но на удивление
трудно гасить. Однако у меня нашелся превосходный способ обойти эту трудность.
Я от души пнул пятками дверной сенсор, и отправился в обратный полет едва ли не
раньше, чем двери раскрылись снова.
Элис склонила голову к плечу, будто прислушиваясь к биению электрических
импульсов.
— Мы опаздываем, — проронила она.
— Что происходит? — поинтересовался я, усилием воли подавляя признаки
информационной “ломки”.
— Я поймала последнюю рассылку новостей — Девушка подтянулась к
пульту, вгоняя искрящиеся кончики шнуров в разъемы. — Сейчас... запущу
программу взлома, и перескажу.
Лицо ее сменило несколько выражений — раздражение, сосредоточенность,
отрешенность — но не подряд, а с паузами, во время которых ее мимические мышцы
словно бы охватывал вялый паралич.
— Новости Метрополии, — произнесла она хорошо поставленным дикторским
голосом. Я сообразил, что она просто воспроизводит записанную в аугмент памяти
рассылку, вырезая ненужное — это было заметно по кратким паузам. — Индия
нанесла отграждающий ядерный удар по приграничным территориям Мьянмы, несмотря
на отказ Колониальной службы задействовать метеорологические спутники для
контроля за распространением радиоактивных осадков... Катастрофа в Нидерландах:
в ходе стихийной демонстрации деконтроллеров была повреждена взрывом система
приливных стен Амстердам-Роттердам. В подвергшихся затоплению районах Голландии
и северогерманских земель работают спасатели КОХК... В результате неполадок
временно выпали из сети северные провинции Китая и российский Дальний Восток...
В очередной раз прорвана блокада в районах арбор-карантина в Центральной
Америке и подмандатных территориях Юго-Западной Африки; стерилизация угрожаемых
районов не дала результата. В связи с этим руководство Колониальной службы
объявляет о временном прекращении работы лифт-терминалов Кито и Кенийята до
того момента, когда инфекция будет взята под контроль.
Я обхватил голову руками. Элис была права — мы опаздывали, если еще не
опоздали.
— Час, — пояснила девушка, поймав мой взгляд. — У нас осталось не
больше часа. Потом колониальщики эвакуируются, и все окажется... напрасно.
Пронзительно заныл сигнал тревоги; по огромной панели пробежала волна алых
искр, и тут же погасла.
— Я в системе, — с облегчением вышептала она. — Теперь осталось
подчинить управляющие контуры. Это недолго...
Но спустя двадцать минут Элис все еще висела перед пультом, скрестив ноги,
принайтовленная к терминалу оптонным кабелем; выражение ее лица было до жути
сосредоточенным. Механически жужжал зуммер — наподобие метронома, каждые три
секунды. Напряжение нарастало.
— Готово, — внезапно произнесла девушка странным, чужим голосом, и я
ощутил короткий толчок — всем телом, точно при сбросе давления, но
разгерметизации не было.
Элис аккуратно отсоединила шнуры и потянулась к осевому кабелю реакторной.
— Началось.
Я в который уж раз подивился ее стойкости. Мы торопливо спускались по
канату к распахнутым дверям, а синее мерцание вокруг нас меркло, угасало,
сменяясь тревожным багровым заревом.
Снова толчок, мягкий удар по ушам, легкая дрожь стен. И только тогда уныло
взревела тревожная сирена, ударила пару раз по ушам и стихла, точно забившийся
в угол от страха зверь.
— Пора бежать, — пробормотал я, подхватывая Элис на закорки.
И мы побежали.
Переходы станции были полны народа, паника мгновенно охватила всех, и
пробираться по узким проходикам было непросто. В суматохе никто не обращал на
нас внимания, принимая, видимо, за работников другой смены, пойманных тревогой
в неглиже.
Бег в контактной обуви — вид спорта, который я включил бы в программу
профессиональных Олимпийских игр. Чуть замешкался, и коварная инерция отрывает
тебя от ненадежной опоры, отправляя в недолгий полет. Пару раз я терял
равновесие и тратил уходящие секунды на то, чтобы вновь перейти в вертикальное
положение..
Всякая по-настоящему крупная катастрофа происходит медленно. Я видывал
документальные съемки разрушения плотины Гувера и тарлиннской аварии, но взрыв
станции “Лагранж-2” превосходил их, как лифтоносец — баллистическую капсулу.
Мне казалось, что мы бежим по кругу, по дорожке без конца и начала, хотя на
самом деле до входа в релинг было не больше сотни метров по прямой. А по пятам
за нами рвался звук.
Я никогда в жизни не слышал ничего подобного. Станция “Лагранж-2” пела.
Перехватывая руками скользкие от чужого пота скобы, мы скольжали по
релинг-тоннелю — через прозрачные фуллеритовые стенки груда ТФП-модулей,
похожая на фрактальную скульптуру, видна была целиком, и эта немыслимая гора,
двести лет звездной эры в металле, рассыпалась. Первыми не выдержали самые
старые блоки, железные. Их голос был низок, и в то же время пронзителен, в нем
слышалась невыносимая мука и одновременно — угроза. Воздушные столбы
релинг-тоннелей разносили лебединую песню стали по всем помещениям и модулям
Лагранжа, а потом к ней присоединились молодой и ясный голос титана,
надтреснутый, точно чашка, фальцет керамита, мелодичный свист утекающего
воздуха.
Модули пели, светясь изнутри — поначалу багровым, потом ало-пламенным,
потом апельсиновым и червоно-золотым, — а потом белый свет пробивался изнутри
тонкими лучиками, и один за другим они лопались, как странные бутоны
технологии, выпуская синеватую пыльцу замерзшего воздуха. Станция умирала,
рождая чудо немыслимой красоты.
Рвались ТФП-каналы, одна за другой отрывались от единого стебля станции
далекие миры. Никому еще не удалось связать приемник и передатчик
трансфокального переноса через межзвездные расстояния. Стоит нарушиться нити
перестроенного/повернутого/измененного пространства, соединяющего кабины, и
вновь запустить лифт невозможно. А вслед за “Лагранжем-2” начнут лопаться и
остальные пересадочные станции, одна за другой в Солнечной системе и за ее
пределами. Вот-вот взорвутся вокзалы в Эквадоре и Кении, на орбитах Геи и
Мундо-дель-Парадизо, Софии и Тянь-шэ — всех сорока миров, потому что именно эти
лифт-каналы для удобства Колониальной службы были сведены на станции
“Лагранж-2”, а остальные, те пустышки, что не оправдали надежд, куда зря были
отправлены лифтоносцы, дороги к тем мирам, что представляли интерес только для
планетологов — они останутся в неприкосновенности, эти двери, которыми некуда
бежать... Я наблюдал, как созданная за два века империя рушится во спасение тех
счастливчиков, кого угораздило оказаться в доменах, когда носитель фазового
сдвига начнет корежить хромосомы... начал.
Стараясь не обращать внимания на волнами окатывающий тело певучий гром, я
перебирал руками, все быстрее и быстрее скольжая в нагревающемся воздухе. Скобы
били по пальцам, инерция заносила меня то вправо, то влево. Мимо пролетали
сорвавшиеся со стен тараканы, били по воздуху атрофичными крыльями. Надо же,
подумал я не к месту, и на орбитальных станциях водятся, проклятые, и никакие
катастрофы их не берут — ни радиация, ни разгерметизация, ни невесомость...
Если мы не успеем залезть в спасательную капсулу до того, как станция
превратится в груду шлака, нам конец. Это вроде бы очевидно. Если капсула не
готова к полету, нам тоже конец. И если у нас кончился запас удачи — опять-таки
хана.
По счастью, вселенная не оскудела перестраховщиками. Несмотря на хваленую
надежность станции, способ эвакуации персонала все же был предусмотрен. Вдоль
служебного блока висели на кольцевой балке спасательные капсулы, снабженные
запасом топлива для аварийной посадки. Аварийной — значит, что две тысячи
триста восемьдесят метров в секунду, набираемые любым предметом, падающим из
эль-точки на поверхность Луны, гасятся не полностью, а ровно настолько, чтобы
пассажиров не расплющило, несмотря на амортизаторы, гасители и скафандры,
которые приходится одевать,
чтобы добраться до упомянутых капсул.
Нам предстояло всего-навсего, не обращая внимания на панику, добраться до
скафандров (если мы найдем свободные... скорее всего, найдем — кто-то из
персонала станции обязательно оказался в момент взрыва
там
), вылезти наружу, залезть в капсулу и отстрелиться.
У шлюза было почти пусто. Трое станционных рабочих, не обращая на нас
никакого внимания, помогали друг другу влезть в скорлупы. С полдюжины ячеек уже
пустовали. Вдоль стены дрейфовал труп рядового Санчеса; по временам от него
отделялись крупные, медленно уплотняющиеся капли крови и пускались в свободный
полет.
Я запихал Элис в скорлупу, проверил запас дыхательной смеси, исправность
генераторов, потом втиснулся в скафандр сам. На мое сложение создатели сего
инженерного чуда не рассчитывали. Лунари — даже нормаформные — склонны
вымахивать под два метра. Лопатки упирались в горб теплообменника, плечи
сворачивались в трубочку.
Не стану рассказывать, как мы карабкались по сотрясающемуся каркасу
наружных конструкций, добираясь до кольцевой балки, как лезли в капсулу, как
меня подташнивало от ужаса при мысли, что стоит мне сорваться — и я несколько часов
буду лететь вниз, чтобы моя скорлупа на три метра ушла в камень... Но молился я
только об одном — чтобы станция не сошла с орбиты слишком рано. Если на Луну —
или Землю — упаду я, хуже станет только мне самому. А вот если “Лагранж-2”
ухнет в Атлантический океан... или прихлопнет Лулвабур... или хотя бы
размажется по Синус Централис...
Модули продолжали лопаться; пересадочный рег медленно превращался в каплю
расплавленного металла, покрытую кое-где неровной трещиноватой коркой.
Жестокое, бешеное солнце подсвечивало ее сбоку, и казалось, что по теневой
стороне бродят смутные багровые призраки. Время от времени из темноты
прорывались бледно-зеленые вспышки, и тогда изображение на обзорном экране
скафандра смазывалось на миг под электромагнитным ударом, и все гуще
становилось окутавшее станцию облако газа и пыли. Обернувшись, я с ужасом
заметил, что сапфировые жгуты разрядов уже бродят по оконечности цилиндра,
вмещавшего батарею реакторных колец. А это значило, что в любой момент могут
сдать распредщиты, и тогда все, что осталось от станции, просто испарится под
давлением звездной плазмы... и мы вместе с ней.
Скорлупы ползущих к другим капсулам лагранжевцев выглядели осколками
раскрашенных яиц, вывешенными в причудливом беспорядке на паутинно-тонких по
сравнению с тушей станции крепежных балках. Пока я смотрел, две капсулы одна за
другой оторвались от фиксаторов; вспыхнули в солнечных
лучах облачка пара
— выхлоп направляющих ракет, — и цилиндры медленно двинулись в сторону лунного
полумесяца.
В наушниках царила противоестественная тишина. Когда мы выбирались из
шлюза, у меня не было времени настраиваться ни на волну скорлупы Элис, ни на
общий канал.
Моя подруга забралась в люк, я последовал за ней. Мы заняли места в
амортизаторах, я пристегнул скафандр к ложу и только после этого изо всех сил
дернул за рычаг отстрела. Капсула дернулась. Из невидимых патрубков полилась,
мгновенно застывая, гасящая силиконовая пена. Когда через несколько часов мы
врежемся в поверхность Луны, она нам здорово пригодится.
Я поймал губами упрямо ускользающий мундштук от баллона с питательным
раствором. Кроме питательности, раствор не отличался никакими достоинствами, но
я глотал его так, словно то был нектар пополам с амброзией. Напившись, я
включил шлемофон, прошелся по всем каналам, пока не услышал ровное дыхание
Элис.
— Вот мы и победили, — прошептал я, чувствуя, как сведенные от
хронического напряжения мышцы постепенно расслабляются. Шлем выдавал мне на
экран полетные данные — скорость, ускорение, расстояние до поверхности. Лететь предстояло
еще долго.
— Мы победили для других, — ответила Элис хрипловато. — А для себя?
Для себя — еще нет. Это я понимал. Но следующее сражение начнется лишь
через несколько часов. Я установил внутришлемный зуммер, чтобы тот разбудил
меня за полчаса до посадки, закрыл глаза и постарался отключиться. Ловите
момент, господин Макферсон — когда еще вам выпадет время вздремнуть?
Глава
14. Возвращение
Посадочная площадка Нулевой точки располагалась сравнительно недалеко от
кратера Лаланда, в Центральном заливе — селенографическом образовании,
примечательном исключительно своим расположением в самой середке Эртсайда.
Собственно, этому факту площадка была обязана как названием, поскольку отчет
лунных долгот начинался именно отсюда, так и существованием — потому что любое
тело, падающее из второй точки Лагранжа в направлении земного спутника, обязано
было закончить свой путь если не точно
на вершине символической пирамидки,
отмечавшей место пересечения экватора с нулевым меридианом, то в ее ближайших
окрестностях.
Прилунились мы отнюдь не мягко — даже ракетные компенсаторы и гасящая пена
не смогли полностью поглотить кинетическую энергию, набранную капсулой при
падении из эль-точки. Нас едва не размазало по реголиту, потом отдачей швырнуло
вверх, вновь шмякнуло о поверхность, уже мягче, и, наконец, пляска святого
Витта прекратилась. Я открыл глаза, убедился, что жив и разгерметизация моей
скорлупе пока не угрожает, попытался глянуть на Элис, но вросший в плечи шлем
не позволил — чтобы посмотреть вбок, человек в скафандре вынужден
поворачиваться всем телом, или подключать обзорный экран — задача сама по себе
нелегкая, если учесть, что команды
приходится отдавать в основном движениями подбородка.
Неуклюжесть скафандров вошла уже в поговорку, но причина тут не в
космическом вакууме. Будь перепад давления единственной проблемой, нынешние
скорлупы были бы не тоньше пижамы. Настоящую трудность представляет поддержание
постоянной температуры. Вакуум сочетает в себе худшие свойства жара и холода.
Поэтому приходится сначала закутывать человека в термоизолятор, а потом
отводить накапливающееся тепло: отдельный инженерный кошмар. Конечно, нынешние
скорлупы нельзя сравнить с конструкциями начала космического века, но
концептуальных прорывов в этой области (как и во многих других) не наблюдалось
с тех самых пор.
Поэтому не приходится удивляться, что для того, чтобы выбраться из капсулы,
нам с Элис потребовалось немало времени. К тому же от удара погнулись опоры —
этого следовало ожидать, перед посадкой их специально разогревали разрядом,
чтобы металл попросту не брызнул осколками навроде разбитого стакана — и
цилиндр сильно накренился. Пока мы слезали по титановой раме с высоты шести
метров (в броневых перчатках — попробуйте сами), я успел проклясть создателей
столь неудобной системы спасения раз восемьсот. Мог бы и больше, но последний
метр пришлось преодолеть в полете — сорвался.
Вокруг нас до самого горизонта простиралась равнина, однообразие которой
нарушали только редкие кочки и дыры теней под ними, да три вешки, указывающие
дорогу к спас-куполу. На Луне ориентироваться на местности несколько
затруднительно: до горизонта так близко, что заблудиться можно в десяти минутах
ходьбы от дома. Поэтому все посадочное поле (а оно большое, потому что Луна
либрирует, да и станция не висит, строго говоря, на одном месте, а ходит
постоянно вокруг эль-точки, то и дело норовя выпасть из равновесной плоскости)
усеяно вешками, старыми, уже поглоданными пылью. Висящая над головой Земля
находилась почти в полной фазе — Солнце на этой долготе зашло неделю тому
назад, и не поднимется над горизонтом еще столько же. Равнину заливало
тускло-голубое сияние, одновременно режущее и утомляющее глаз. Если
всмотреться, видно было радужное зарево, окружающее планету — это светились под
солнечными лучами облака газа и пыли, призрак взорвавшейся лифт-станции.
Откровенно говоря, за все время существования колонии Нулевой точкой
пользовались по назначению два или три раза. Сюда не проводили ни
транспортерных линий, ни баллистических желобов: считалось, что спас-команды
прибудут своим ходом и заберут уцелевших счастливчиков. Сейчас высылать команды
некому: не карелов же кооптированных отправлять? До ближайшего поселения —
около сотни километров, через окраинный вал Залива и несколько кратеров, чьи
пологие стены в этот период цикла почти не отбрасывали теней.
Ладно. Будем решать проблемы по одной. Пока наша задача — добраться до
спас-купола.
Капсулы прилунялись одна за другой — три, четыре... — и ложились вокруг нас
с замечательной точностью. Ни одна из них не ушла за горизонт, и я только
молился, чтобы ни одна не вздумала сесть на голову товарке. Реголит вздрагивал
под ногами от тяжелых ударов, металлические цилиндры врезались в поверхность
Центрального залива тупыми носами, отскакивали, потом падали снова, крупно дрожа.
Похоже было, что мне придется взять на себя роль Моисея, выводящего
скитальцев в землю обетованную. Без помощи со стороны пассажиры капсул просто
не сумеют добраться до обитаемых мест.
Эртсайд населен относительно плотно — по сравнению с дальней, оборотной
стороной. В среднем от одного купола до другого будет пара сотен километров, а
в самых обжитых районах, вдоль баллистических трасс, и того меньше. Но пройти
сотню километров в скафандре... без запасов воздуха... да еще при обманчивом
синеватом свете Земли, не позволяющем заметить неровности предательского
реголита... Обдумывать подобную перспективу мне не хотелось.
Остальные лагранжевцы выбирались из капсул еще медленнее, чем мы с Элис. Я
не винил их. Уничтожение пересадочной потрясло даже меня. Да и перелет выдался
не из легких.
Я поигрался с радиопередатчиком, нашарил общую волну и гаркнул:
— Внимание!
Многоцветные скорлупы на серой равнине замерли разом.
— Говорит офицер полиции лунного самоуправления Макферсон! — продолжал
я, с трудом удерживаясь от того, чтобы не повысить голос, чтобы докричаться до
ярких фигур вдалеке. — Всем держаться близ своих капсул до тех пор, пока не
прекратится падение! Не отходите от капсул!
Интересно, что они сделают с разрушителем Доминиона? Растерзают? Или ногами
забьют? Другое дело, что представляться в таком качестве я не собираюсь. Пока
люди в скафандрах слышат голос, но не знают, кто говорит с ними, и откуда. Если
мы с Элис будем вести себя незаметно, то сможем притворяться станционщиками до
самого спас-купола.
Я повернулся, с трудом разобрал в противоестественной синеватой мгле номер
на скорлупе Элис и, перейдя на двустороннюю связь, объяснил ей план дальнейших
действий. Она приняла его без возражений. Это порадовало меня — после
увиденного на станции к ее комментариям я относился с предельной серьезностью.
Когда капсулопад прекратился и все станционщики выбрались из титановых
цилиндров, мы медлеными дальшагами двинулись в направлении, указанном вешками.
Некоторые из лагранжевцев отстали, с трудом приспосабливаясь к непривычному
стилю передвижения, остальные держались плотной кучкой. Я старался не
выбиваться вперед, чтобы не привлекать внимания к своей броско-алой скорлупе.
Черт меня дернул выбрать такой чудовищный цвет!
Скоро на горизонте появился купол — вообще-то белый, а в земном свете
призрачно-голубой. При виде его станционщики поднажали и, естественно, один за
другим начали валиться на реголит. При нашем тяготении сбиваться с ритма
опасно, в два счета теряешь и без того не слишком устойчивое равновесие. Так
что к куполу я пришел все-таки первым.
В тесный шлюз пришлось набиваться по шесть человек: больше не помещалось. Я
благоразумно пропустил первую партию вперед, сделав вид, что сражаюсь с
архаичными, зато куда как более надежными, чем любая интелтроника, механическими
затворами. Пусть разойдутся по куполу, придут немного в себя. Может, удастся
убедить их, что я не при чем...
Пока лагранжевцы выбирались из люка, я их пересчитывал. Спасенных оказалось
больше, чем я подумал — тридцать четыре, не считая нас с Элис. На меня
косились, но не столько враждебно, сколько настороженно — дескать, кто это еще
на наши головы взялся (и откуда)?
Я прокашлялся (достаточно громко, чтобы привлечь внимание присутствующих) и
постучал по внутреннему люку. Звук получился гулкий; все обернулись.
— Прошу внимания, — произнес я намеренно негромко — лучший способ
добиться тишины. — Я офицер полиции лунного самоуправления Миша Макферсон. —
Элис я счел за благо не представлять, потому что никак не мог придумать — кем.
— На станцию я попал незадолго до аварии в результате... несчастливого стечения
обстоятельств.
Последние слова я выдавил с трудом. Прямо передо мной стоял тот самый
администратор, что встречал меня на выходе из баллистической капсулы. Губы
землянина мелко подергивались, щеки словно до сих пор подсвечивала голубая
Земля. Взгляды наши столкнулись, и станционщик с готовностью потупился, будто
заранее соглашаясь с любой версией, какую мне будет благоугодно изоврать.
— Аварии?! Puta! — пробормотал кто-то. — Катастрофы!
— О причинах аварии мы можем только догадываться, — продолжил я, делая
вид, что ничего не заметил. — Однако кое-что я могу предположить.
Я коротко пересказал нашу историю в версии для непосвященных — то есть
опустив нашу с Элис роль в разрушении “Лагранжа-2” и делая основной упор на
гнусное поведение лунных представителей Колониальной службы. Впрямую обвинять
их в подготовке теракта было бы нехорошо, даже в отношении такой отъявленной
сволочи, но сделать подобный, неверный вывод из моих слов было — в два счета. К
тому времени, когда мой рассказ подошел к концу, я плавал в своем поту, как
профитроль в бульоне. Утешало лишь, что поставленная цель была достигнута —
станционщики уже не собирались растерзать нас только ради того, чтобы
выплеснуть собственный страх.
— Все мы теперь в одной лодке, — заявил я под конец с уверенностью,
которой вовсе не чувствовал. — Сейчас нам следует отдохнуть и успокоиться. В
куполе работает автономная лайф-система, припасов хватит на неделю, так что
спешки никакой нет...
Должно хватить, поправил я себя.
— А затем найдем способ добраться до ближайшего жилого рега.
Ободряющий взгляд Элис помог мне выдержать недоверие, с которым
станционщики встретили мой план действий. Я и сам понимал, что застряли мы в
спас-куполе надолго. Но если мы не хотим остаться здесь навечно, не стоит
паниковать и пороть горячку.
Покуда рыхлая толпа лагранжевцев коацервировала в десяток крохотных кучек,
шушукавшихся по углам, я проверил все системы и — в особенности — кладовую.
Результаты меня порадовали — расчет велся на пятьдесят спасаемых, нас же было
тридцать шесть человек. До полудня протянем.
Часы в куполе, как и следовало ожидать, показывали рецепт из кулинарной
книги. Не любит интелтроника лунного солнца. Даже скорлупы, случается, выходят
из строя во время радиобурь. Элис поставила часы по собственному, надежно
изолированному металлической черепной крышкой аугменту. Выходило, что идет уже
пятница, четвертое октября.
До самого вечера я занимался изометрией, стараясь не заснуть. Сбившиеся
суточные ритмы с трудом приходили в норму. Пару раз пришлось отвлечься —
стремясь выплеснуть напряжение, станционщики затевали свары, а разнимать
дерущихся приходилось мне. Часам к десяти лагранжевцы попритихли и расползлись
по спальным мешкам (тоже из аварийного запаса).
Когда в куполе стало по-уютному тихо, я пробрался к видеостенду. Само
собой, интересовали меня не душеспасительные "Правила поведения при
космических авариях", а география окрестностей Нулевой точки.
Вызвав в объем карту, я уставился на нее, как зачарованный. Воистину на
перестраховщиках мир держится! От спас-купола до самого кратера Лаланда, мимо
кратеров Местинг, Местинг А и Гершель шел проплавленный в реголите желоб —
гладкий как помидор, рассчитанный, очевидно, на скоростные серфмашины
спасателей.
Я принялся считать в уме. Чтобы пройти пешком от Нулевой точки до Лаланда
за двенадцать часов (резерв работы скорлуп при полной заправке), нам нужно
преодолевать... больше десяти километров в час. Малореально. Сервомышцы откажут
на полпути, не рассчитаны они на такую нагрузку, — и остаток придется топать на
своих двоих, волоча скафандр (полцентнера инертной массы) на горбу. Надо найти
транспорт. Но где?!
Или... Я исходил из того, что за мной потянутся все тридцать четыре
станционщика. Но ведь я могу оставить их в спас-куполе. Припасов им хватит на
добрую четверть цикла, а, добравшись до куполов Лаланда, я уж как-нибудь
заставлю Аббасона выслать беднягам на помощь вездеход.
А сам я... ну, вместе с Элис... наверное, в силах пробежать этот
супермарафон. Если взять запасные батареи... или даже баллоны... На всех этого
добра не хватит, оттого я и не подумал о таком варианте поначалу. Главное —
накачаться стимуляторами до самых бровей, чтобы не потерять бдительности на
последних часах гонки. И точно просчитать, сколько нужно припасов, чтобы не
перебрать веса, и не остаться без воздуха ненароком. И как следует отдохнуть
перед выходом. Потому что вернуться мы не сумеем уже определенно. А после нас —
через две недели — умрут и тридцать четыре ни в чем не повинных станционщика,
которых мы по случайности впутали в свои подвиги.
Я залез поглубже в мешок, свернулся в клубок и задремал. Последний сон
приговоренного к смерти. Стоит мне сунуть нос в места цивилизованные, и крепко
выспаться я смогу не раньше, чем отправлю мистера Дэвро в лифт. И Карела с ним.
Разбудил меня писклявый зуммер скорлупы. Я неохотно разлепил веки и
уставился в тускло-белый потолок. В воздухе стоял почти неопределимый запах,
сопровождающий любое скопление людей — даже безупречно чистых, чего о нас
сказать никак нельзя было. Представив себе, какое амбре тут будет стоять через
неделю, я заранее поморщился.
Неохотно позавтракав, чем бог послал (то есть сушеными рационами,
приведенными в съедобное состояние водой вторичного использования), я объявил
станционщикам свой план. Встречен он был против ожидания спокойно. Желающих
составить мне компанию не нашлось. Я про себя связал это с разным отношением
лунарей и станционщиков к вакууму. Им пустота кажется много опаснее. На орбите
без страховочного фала
и
маневрового
пистолета работать просто нельзя. Невесомость коварна; не успеешь оглянуться,
как почти незаметное движение отнесло тебя от креплений, и...
Собирались мы медленно. Когда отправляешься в путешествие в один конец,
начинать его страшно неохота. Но — на мой взгляд, слишком быстро — запасы были
навьючены на плечи и закреплены хитроумной упряжью из соединительных шнуров,
сервосистемы и теплообменники скорлуп
—
проверены и проверены еще раз, и
настало время выходить.
Станционщики провожали нас нестройными воплями и требованиями
"вернуться, как только". Титановая пластина поднялась за нашими
горбами, и мы двинулись в путь.
Желоб обманчиво-медленно плыл под ногами. Сервомышцы сокращались одна за
другой, толкая скорлупу вверх и вперед по пологим, неторопливым дугам. Примерно
на втором часу мной овладела странная иллюзия — казалось, что не я бегу по
нескончаемому треку, а Луна проворачивается подо мной, что я ногами
толкаю планету,
как бесконечную дорожку тренажера — все быстрее, быстрее, не сдвигаясь с места.
Наверное, причиной тому была видимая округлость мира — а может, мне только
казалось, что горизонт заворачивается вниз?
Часу на четвертом мной овладело тупое безразличие. Я почти дремал, позволив
автоматике руководить движением. У меня не было никаких способов оценить
пройденное расстояние — слишком оно незначительно. Никаких ориентиров нет, да и
будь они видны — чтобы пробежать от горизонта до горизонта, достаточно двадцати
минут, потом ориентир скроется, и ты останешься беспомощно перебирать ногами
посреди сизой равнины. Земля все так же висела в зените. Чтобы она опустилась к
горизонту, нужно пройти намного больше, чем я уже преодолел.
На обзорном экране я видел скорлупу Элис, повторяющую мои движения, точно
двойник в кошмаре. Левой... правой... как во сне...
Пятый и шестой часы почти не отложились в моей памяти. Возможно, я даже
отключался на несколько минут, приходя в себя, только когда скорлупа опасно
кренилась, грозя потерять равновесие. Если бы не вогнутые стенки желоба, не
дававшие свернуть с пути, сомневаюсь, что удержался бы на маршруте.
На седьмом часу, как я и предполагал, сдохли элементы. Мы с Элис
остановились, помогли друг другу сменить топливные заряды, посидели немного. Я
мучился от невозможности накачаться наркотиком. Листы с мушками так и
покоились, нерасклееные, в кармане моих шорт, под металлокерамической броней,
которую от этого хотелось проковыривать ногтями. Доза пситропа помогла бы
преодолеть неимоверную скуку и депрессию, которую вызвал инфаб — информационная
абстиненция, похмелье человека, всю жизнь следившего за новостями. Элис,
казалось, эта проблема не заботила. Когда мы вновь пустились в путь, она
принялась негромко напевать. Я хотел было переключиться на другой канал приема,
но отказался от этой мысли. Потом обнаружилось, что с ее пением лунные равнины
не так удручают, а через час я распевал вместе с ней. У нее оказался не только
замечательный голос, но и не менее замечательный репертуар — старые добрые
песни, почти забытые в наше время, из тех, что служили ключами полицейских
репрограмм. Дважды мне приходилось прерывать Элис, чтобы мелодия не запустила
во мне разворачивающееся спиралью знание.
Хоровое пение сделало свое дело — переключаться на новые баллоны пришлось
на одиннадцатом часу пути, часом раньше, чем мы рассчитывали. Желоб пересекал
краевой вал какого-то кратера; мне хотелось думать, что Лаланда, но ни
подтвердить, ни опровергнуть этой мысли я не мог. В обычных условиях это
операция нехитрая; но "обычные условия" — это когда вокруг тебя
воздух. Когда его нет, смена баллонов требует нервов тигра и скорости
лифтоносца.
Вопреки общему мнению, сквозь небольшое отверстие воздух мгновенно утечь не
может — не успевает. Поэтому-то, оставшись без запаса о-два в скорлупе, можно
заменить баллон на свежий — если не побоитесь, что вашего напарника чих
проберет в самый ответственный момент, потому что тогда вам придется до
ближайшего хирурга обходиться без барабанных перепонок в лучшем случае.
До того, что кровь
закипает, довести человека сложно, а вот кессонная болезнь не такая редкость
среди любителей рискованных трюков.
Зайдя Элис со спины (вот почему в одиночку сменить баллон невозможно —
крепятся они по каким-то причинам сзади), я осторожно ослабил крепления обоих
патрубков, перекрыл ток газа, резко сорвал баллон и тут же поставил на его
место новый. Вся процедура заняла несколько секунд. Когда Элис меняла баллон на
моей скорлупе, у меня даже уши не заложило.
Дальше бежать стало легче — наверное, нас подгоняла надежда вскоре увидать
конец пути. Желоб начал карабкаться вверх, прорезая стены Лаланда. Я вызвал на
обзорный экран хронометр. Боюсь, что придется поднимать мистера Аббасона из
постели — половина первого ночи по часам “Лаланда-2”, они
же гринвичские, по
которым, за неимением удобного суточного ритма, живет вся Луна.
Если бы желоб не обрывался перед самым шлюзом, мы и не заметили бы купола —
подумаешь, очередной лавовый пузырь вздыбил поверхность. Но врезанная в камень
полированная титановая пластина недвусмысленно намекала на искусственное
происхождение этого "пузыря". Рядом с дверной рамой выступал слепым
круглым глазом хаб связи. Не было только одного — пульта ручного управления. А
я на такой пульт очень рассчитывал, потому что командные пароли, позволяющие
открыть любую дверь в зоне ответственности полиции лунного самоуправления,
остались... правильно, в моем инфоре.
Открыть шлюз снаружи я не мог. И никто не смог бы — без применения
плазменной пушки.
Проклятье и трижды проклятье! Все мое оружие — маневровый газомет на поясе,
да инъекторы под скорлупой. Ни то, ни другое для вскрытия шлюзов не годится.
Остается стучать.
Я ударил ногой по двери — с разворота, изо всех сил, так, что вибрация
дошла до меня сквозь камень и изолированную подошву. Никакого эффекта.
Интелтроника скорлупы находилась в зачаточном состоянии. Поддерживать связь
с информационным блоком капсулы и дирижировать радиосвязью она еще могла с
грехом пополам, но пытаться с ее помощью выйти в (закрытый, кстати) лос, и
оттуда хакерить что-то — это уже из области дурацких боевиков от Рими Эстель. А
как прикажете передать сигнал на ту сторону, если нас упорно не желают слушать?
И тут меня осенило.
— Именами Сатандар и Асентакер — отворись! — заорал я в микрофон. —
Отворись! — В подтверждение я пнул дверь шлюза еще раз.
С минуту мне казалось, что голосовые связки я напрягал не менее бесплодно,
чем ноги. Но затем в шлемофоне зашуршала статика, и незнакомый голос произнес:
— Кто поминает священные имена?
— Офицер полиции Миша Макферсон! — проревел я, совершенно не
осознавая, что кричать не обязательно, а офицер, поминающий священные имена —
это вообще персонаж скорее комический.
— Но я не могу... — начал было невидимый диспетчер.
— Именами Сатандар и Асентакер! — грохнул я. — Отворите!
В наушниках завозился шуршавчик. Потом дверь шлюза неохотно поползла вниз.
Спустя полчаса мы с Элис уже сидели под убийственными взорами Аббасона,
Ирейн Квилл (она же Госпожа) и Джеймса Слончевского (он же Черный Человек).
Слово "убийственный" тут вполне уместно — если бы нам не угрожал
общий противник, меня разодрали бы в клочья. Клыками и когтями. Беседа, однако,
протекала вполне мирно. Миз Квилл даже отпустила в мой адрес несколько
комплиментов; я хотел было ответить тем же, но, поглядев вначале на Элис, а
потом на Аббасона, решил, что мои слова могут быть истолкованы превратно, а
потому ограничился вежливой улыбкой и благодарностью, пустой, как вакуум-шлюз.
За время моего отсутствия ситуация на Луне изменилась к худшему весьма
сильно.
Попробовав безнаказанности на вкус, Дэвро перешел от слов к делу. Пентовка
его трудами была формально распущена, а фактически — уничтожена; немногие
уцелевшие сидели тише воды и не путались под ногами. Нейтрализовав тем же
способом администрацию, колониальщик официально объявил, что “вынужден”
(интересно, хоть один самозванец готов был признать, что имел все возможности
сидеть дома и починять примусы?) принять всю полноту власти, и тут же издал
несколько приказов, повергших Город в информационный шок. Для начала он закрыл
студию; в качестве причины указывалось "большое количество тунеядцев и
антиобщественных элементов, связанных с полисенсом, а также потеря
экономической целесообразности указанного рода деятельности в связи с
последними событиями" (клянусь, я не выдумал ни единого слова). Затем,
одно за другим, в глосе появились несколько довольно расплывчатых заявлений.
Кто-то пропустил их через семантический фильтр и потом долго приглаживал
вставшие дыбом волосы. По сути, Дэвро извещал лунарей, что хваленой свободы
больше не будет, самоуправления больше не будет (не то, чтобы мы им часто
пользовались, зато гордились страшно), зато будет долбежка тоннелей до
посинения — "прогнозируемый рост населения" и все такое прочее под
маркой послабления: повышались квоты рождаемости. О том, что запасы льда в
подполярных шапках отнюдь не безграничны, голубец то ли не догадывался, то ли
предпочел забыть.
Война Домов тем временем переходила в заключительную фазу: Карел и примерно
треть свободных стервятников при поддержке Дэвро — против всех остальных. Даже
дом Камиля, попробовав на вкус новой власти, почел за благо переметнуться на
сторону проигравших. Исход конфликта оставался сомнительным только потому, что
население Города с беспрецедентной дружностью принялось ставить новой власти
палки
в колеса. До прямых столкновений дело не дошло — и слава всем богам лунным
и земным, потому что народу за последние дни и без того израсходовалось немало
— но только за отсутствием организующей силы. Питавших давнюю неприязнь к
голубцам кришнаитов связывала доктрина пассивного сопротивления (и страх
Господень — трусоваты они в большинства своем), алиенистов — удаленность от Города,
а уикканцев Лаланда — репрограммы, поставленные им карелами.
Историю с незаконной гипнургией я, как оказалось, прояснил не до конца.
Карелы действительно при установке репрограмм оборотничества выменяли общину
Лаланда на подчинение. Разумеется, зомби из уикканцев делать не стали —
кто-нибудь обязательно заметил бы, протез психики годен лишь на ограниченный
срок, для выполнения четко сформулированных заданий. Но никакого сопротивления
карелам община оказать не могла.
Так или иначе, а, кроме забаррикадировавшихся в своем реге групарей, никто
не пытался вести с Дэвро и его подручными горячую войну. Однако на контроль за
инакомыслящими было брошено до восьмидесяти процентов интелтронных мощностей
Города, порой — в ущерб программам комфорт-обеспечения, что не прибавляло новым
властям популярности. Голубец загнал себя в воронку: насилие порождало
недовольство, а то, в свою очередь, приходилось подавлять насилием.
Больше всех, как это бывает, от смуты выигрывал покуда Карел из Карелов,
глотавший оставленные защитниками предприятия других Домов, будто таблетки.
Кроме того, его люди под шумок перехватили управление заводами по синтезу
интелтроники, да так “неудачно”, что производство встало, и на все требования
Дэвро обеспечить мощности для тотального контроля разводили руками. Групарь,
должно быть, втихаря посмеивался над наивным подельником — неужели тот всерьез
надеялся, что Карел предоставит ему возможность от себя избавиться?
Мы с Элис в обмен коротко обрисовали ситуацию в Доминионе. Собственно,
Доминиона как такового уже не существовало — новости с иных миров перестали
поступать в Солнечную систему в момент гибели “Лагранжа-2”. Но через
ретрансляторы станции шла и наша радиосвязь с Землей. Сигналы прекратили
поступать еще до того, как вспышка близ зенита ослепила скан-сетки
немногочисленных видовых телескопов. Следовало полагать, что на материнской
планете это мало кого обеспокоило, потому что ни единого направленного сигнала
с Земли Луна до сих пор не получила. На дешифровку радиошума, исходящего с
бывшей метрополии, не хватало вычислительных мощностей. Оставалось только
смотреть, как по безмолвному голубому диску взблескивают редко-редко
белые точки
ядерного огня. Информационный вакуум заполняли самые невероятные слухи: от
своеобычных Чужих до межзвездного терроризма.
Когда мы закончили, наступило неловкое молчание.
— Могу я воспользоваться вашим гейтом? — вежливо поинтересовалась
Элис, прерывая неумеренно затянувшуюся паузу.
— Да, конечно. — Черный-Слончевски махнул рукой. — Хаб в соседней
комнате.
Элис вышла.
— Так чего вы хотите от нас? — без обиняков спросил Аббасон, как
только диафрагма за ее спиной сомкнулась.
— В сущности, ничего, — ответил я. — Разве что вы одолжите мне инфор.
Остальное я сделаю сам. И друзья помогут.
Господин нахмурился.
— Мой брат неточно выразился, — Слончевски сосредоточенно сплетал
“кошачью колыбель” из толстеньких пальцев. Я обратил внимание (какие мелочи
порой задерживаются в сознании!), что глаза у него неменяные — грязно-карего
цвета, с круглыми зрачками. — Конечно, мы можем предоставить вам инфор. Даже
подарить. Моего брата интересовало — зачем это нам? Чего вы хотите добиться,
противостоя Дэвро и его команде?
— Свободы, — ответил я.
— Свобода — понятие расплывчатое. — Госпожа Квилл улыбнулась,
демонстрируя очень крупные и очень острые зубы. Я внезапно решил, что поступил
исключительно мудро, игнорируя ее авансы.
— Вы полицейский, — уточнил Черный. — Вы поддерживали порядок... — На
миг лицо его исказилось. — За наш в том числе счет. — Мне пришло в голову, что
у руководства этой общины должен быть изрядный зуб на правоохранительные
органы. — Почему вы не с ними?
Я втянул воздух сквозь сжатые зубы. Интересно, как я буду объяснять этой
компании, чего хочу, когда и сам этого не знаю в точности?
— Есть такая вещь, как слишком много порядка, — ответил я. — И порядок
ради порядка. Не знаю, о чем на самом деле думает Дэвро... но история
показывает, что всякий, кто говорит “Государство выше человека”, думает при
этом “Государство — это я”.
Я вздохнул.
— Наш голубчик выбрал себе в лен самый развитой из доменов, не могу
отказать ему в хитрости — никто, кроме нас, не полагается так на интелтронику,
на психотехнику, нейрофармакологию и протеику. — Я пристально посмотрел на
Аббасона, чтобы тот с гарантией уловил намек. На меня явственно пахнуло козлом.
— Мы единственная планета, на котором серьезно развивались и использовались эти
технологии. Если он подомнет Луну под себя, подхлестнет рост населения, создаст
оборонительный щит... Но Дэвро не учел одного. — По мере того, как я
распалялся, слова соскальзывали с языка все легче. Я с изумлением обнаружил у
себя ораторский дар. — Луна не только в этом уникальна. Здесь собрались
социопаты, сектанты, маньяки и придурки со всей Земли, и до сих пор нам
удавалось мирно уживаться друг с другом. Мы создали единственную в своем роде
культуру. Культуру невмешательства. И она будет защищаться. Потому что мы
предоставлены сами себе, покуда не
построим первый космолет... или лифт.
Дэвро хочет загнать нас в порочный круг, из которого мы с таким трудом
выбрались — круг власти, богатства, престижа, тех мнимостей, за которыми так
усердно гоняется восемь миллиардов землян, чтобы они, не приведи Всевышний, не
очнулись и не послали к черту ребят в голубых мундирах. А по-моему, пора
остановиться. Прежде, чем лезть к звездам, мы должны измениться сами. Иначе все
кончится очередным фазовым сдвигом, если не чем похуже. Ведь все, кто выходил в
большой космос прежде, сгинули. Может, хоть мы — вот именно мы с вами —
окажемся умнее?
Стоявшая в дверях Элис тихонько захлопала в ладоши.
— И как вы собираетесь этого добиться? — спросил Аббасон.
Похоже было, что я его не убедил.
— Избавлюсь от Дэвро, — отрезал я. — А заодно — и от Карела. А дальше
— разберемся сами.
— Хороший план. — Квилл потянулась, вновь оскалившись в улыбке.
— Хороший, — согласился Черный.
Он был серьезен — я читал это в его движениях.
— Что ж, — медленно выговорил я, — раз так, давайте перейдем к
деталям.
Элис вернулась на свое место.
— Я попыталась нащупать остатки наших наработок, — шепнула она мне на
ухо. — Никакого результата. Глос набит демонами настолько плотно, что не
протиснуться.
— Угу.
Ни на что иное я и не рассчитывал. Неуемный садизм Карела не помешал ему
допросить пленников. Или же это сделал Дэвро... скорее всего — Карел не стал бы
уничтожать наши виртуальные укрепления и орудия, скорей — переподчинил бы, это
в его натуре. А вот Дэвро в конкурентах не нуждается. Если наши алгоритмы вкупе
с вычислительными мощностями дуэйнсиан не просто обездвижили Меррилла на
полчасика, а довели до логического перенапряжения, то майор Дэвро им — на один
зуб.
— В таком случае, — миз Квилл не обратила внимания на наш шепот, —
повторю вопрос моего брата: что вы хотите от нас получить?
— Инфор, — решительно отозвался я. — Лучший инфор, какой у вас только
найдется. Мне потребуется вся локальная мощность, какую я смогу утащить на
голове.
— Думаю, вы кое-что упустили, — подал голос Слончевски. — Вы ведь не
собираетесь действовать исключительно через ирреальность?
Я помотал головой. Скрутить врагов из вирта пытались хакеры соединенных
Домов, и оказались в итоге загнаны в групарские купола, за узкие, фильтрованые
гейты. Перспектива почти голым столкнуться с той мощью, что пробивала
логические щиты Меррилла, точно бумагу, не вызывала во мне никакого энтузиазма,
наоборот — все свои планы я основывал на том, что действовать буду в реальном
пространстве, заглядывая в вирт только для того, чтобы обезопасить себя от
ударов из загранья. Другое дело, что что лезть на карелов и колониальщиков (я
как-то по привычке думал об одном Дэвро, но тот переманил на свою сторону
Еринцева и Жерфо, оставив таким образом Меррилла в одиночестве; странная смерть
Козина явно тоже была его рук делом), как на бруствер, тоже не слишком разумно.
— Тогда вам надо попасть в Город, — заключил Аббасон.
Мне начинала действовать на нервы странная манера иерархов вести беседу —
казалось, что я разговариваю с одним человеком, зачем-то бормочущим на три
голосе.
— Баллистический транспорт между Городом и дальними куполами не
действует, — напомнил Черный.
Я хлопнул себя по лбу, вспомнив, какой хаос мы с миз Релер оставили за
собой, улетая на “Лагранж-2”.
— Вам потребуется луноход, — продолжил Слончевски. — Запас воздуха.
Оружие. И желательно — ключи от шлюзовых камер.
— И все это — как можно быстрее, — заключила Элис, — потому что ваше
благорасположение испарится, стоит господину Дэвро выйти на связь.
Ирейн Квилл оскалилась.
— Связи с Городом у нас нет, — сообщила она. — Прямой, во всяком
случае. Как только мы поняли, что происходит, то поставили фильтры на внешний
гейт... независимые, аппаратные фильтры. У нас, конечно, нет гипнурга, чтобы
снять блоки... но и Враг, — Она это так сказала, что я прописную букву услышал,
— не может их задействовать. Мы сочли, — Снова блеск клыков, — что выгоды
перевешивают неудобства.
Я хотел напомнить, что существуют еще ремаршрутизаторы, однако смолчал —
здешние компари, наверное, не глупее меня, что-нибудь да сообразили.
— Не торопитесь, — посоветовал Аббасон глухо. — У вас... у нас будет
только один шанс. Не упустите его.
Черный ожесточенно потер гладкие пухлые щеки.
— Возможно, — промолвил он, — вы могли бы заручиться еще чьей-нибудь
помощью? Мы, боюсь, несколько ограничены в своих возможностях...
Мне захотелось было придушить эту идею — что-то все, кто по дружбе или
нужде брался мне помогать в последнее время, кончали или в кареловских
застенках, или вовсе как органический утиль, хватит народ подставлять — но
прежде, чем я успел открыть рот, в голову мне пришла идея получше. Есть у меня
один знакомый компарь. Такой, что лучше не бывает. И риска для него нет почти
никакого. Вот, правда, не знаю, удастся ли его уломать.
— Элис, — улыбнулся я своей подруге, — ты в лосе?
Девушка кивнула.
— Вызвони мне, пожалуйста, Банко, — попросил я.
Глаза ее вспыхнули тем огнем, от которого у меня всегда тахикардия начинается.
Девушка машинально покрутила косу — гирька хаба с еле слышным посвистом
разрезала воздух. Слончевски квакнул чуть слышно, поднимая руку к виску —
отбилась прядь, глаза мои уловили краткий взблеск металла под разошедшимся
молекулярным швом — и тут же обмяк снова. Элис подчинила себе местного сьюда
связи едва ли не быстрее, чем гипнургические блоки превратили бы наших
гостеприимных хозяев в бессмысленных зомби по одному лишь кодовому символу.
Видеообъем в углу комнаты замерцал, наполняясь синеватым гаерным мерцанием.
Банко подошел не сразу — видимо, я его оторвал от чего-то, наверное, от
стола, потому что мой приятель украдкой утер губы, прежде чем глянуть на меня.
За что я люблю алиенистов, так это за невозмутимость. Нормальный человек минуты
три поднимал бы отпавшую челюсть при виде безвременно воскресшего знакомого;
Банко на это понадобилось несколько микросекунд.
— Привет, — улыбнулся он.
— Мне нужна помощь, — без предисловий начал я и замолк, на совсем
представляя, как продолжить.
— Хорошо, — согласился алиенист спокойно. — А в чем, собственно, дело?
— В Дэвро, — ответил за меня Аббасон. В его устах имя прозвучало как
ругательство.
— Мне нужна помощь... Рональда, — поправился я, и с удовлетворением
заметил, как в глазах уикканцев мелькнуло недоумение: мол, какой еще Рональд?
Учитесь, ребята. Не все вы обо мне еще знаете.
Глава
15. Бой
Купола Города показались на горизонте так вкрадчиво, что даже я не сразу
уловил, как изменился луншафт. Элис заметила их, только когда мы подъехали
вплотную к окраинному регу.
— Это уже?.. — пробормотала она.
По визору прошла тонкая синяя нить — девушка связывалась со спутниками
позиционирования, чтобы уточнить, не обманули ли нас глаза.
— Да, мы в Городе, — ответил я, сбавляя ход. Видимость резко
снизилась, вокруг пузырились купола, заслоняя горизонт, но меня это не смущало
— все равно маршрут я прокладывал по автокарте. — Шлюзовые камеры ближе к
центру, но нам придется сделать изрядный крюк — обогнуть провал.
— Какой?
— Где были наши лифты, — мрачно пояснил я. — Не хочу случайно занести
арбор-вирус на скорлупах. Сама знаешь — холод его не берет. А на радиацию
надежды нет. Вот когда взойдет Солнце... и то, пожалуй, только через пару лет
там станет безопасно.
— Насчет космических лучей — даже странно, — заметила Элис. — Когда мы
летели сюда в капсуле, ты меня после четвертьчасового рейса заставил антирад
колоть. А сейчас... Луна-Лагранж, Лагранж-Луна, марш-бросок в скафандрах,
теперь вот в луноходе...
Я бы почесал в затылке, когда б не шлем.
— Забыл предупредить, — признался я. — Хотя что уж там... хорошо, ноги
унесли тогда от карелов... но зачинать детей естественным путем я бы тебе
теперь не советовал.
— А ты? — нетактично поинтересовалась моя спутница.
— А мне не грозит, — отозвался я. — Если я решу все же воспользоваться
законным правом на воспроизводство, все необходимое давно уже лежит в холодном
сейфе... в трех вообще-то сейфах разных клиник, для надежности. Моего участия и
не требуется.
По молодости лет мне эта идея показалась разумной; уже позднее я сообразил,
почему руководство Доминиона, столь озабоченное проблемой перенаселения,
поддерживает частные банки спермы — большинство сдавших попросту забывает
воспользоваться их содержимым.
Элис как-то странно промолчала, обернув ко мне слепое забрало шлема,
пересеченное обсидиановым пунктиром обзорных камер.
— Да не грусти, — попытался я ее утешить. — Естественное зачатие уже
давно не в моде. Все на предметном стекле, сразу бластулу на генсканирование,
чуть что — в мусорник...
Ответа не последовало, но у меня сложилось четкое ощущение, что мне, как
всегда, следовало промолчать в салфетку.
По левую руку показался провал на месте Отстойника — неровных очертаний
яма, заполненная непроглядной тьмой, которую даже лучи убывающей Земли не могли
пронзить до самого дна; только светилось в глубине что-то призрачно-голубое,
словно отражалась в затекшей откуда-то смазке планета над головой, да
просверкивали временами статические разряды.
Шлюзовые камеры Города располагались в историческом центре — то есть,
по-нынешнему, в мертвой зоне между окраинными регами и административно-деловым
диптауном. Единственное на Луне крупное поселение расширялось за последние
десятилетия как бог на душу положит, без какого-либо плана — получил разрешение
от муниципальных селенологов, и сверли хоть до посинения — отчего вышло, что
первые подлунные полости превратились отнюдь не в приманку для туристов,
каковых у нас почитай, что и
не бывает, а в трущобы, соседствующие с приснопамятной
Глюколовней, и не проглоченные ею только по брезгливости.
Возможно, если бы у лунарей имелась веская причина высовываться на
поверхность, шлюзы не оказались бы заброшены, но получать лишнюю дозу излучения
никому неохота, а делать снаружи попросту нечего. Любоваться Землей гораздо
удобней через обзорные камеры. Выходили на поверхность только инспектора —
проверять, нет ли утечек, — техники, когда приходил срок менять очередную
антенну, да строители, возводящие очередной купол, но эпоха больших строек
давно завершилась, и большинство горожан попросту не подозревает, где находятся
шлюзы, если вообще догадывается, что Город возможно покинуть как-то иначе, чем
баллистической капсулой или лифтом.
Я бы тоже считал, что луноходы — это сугубая принадлежность дальних
куполов, но мне как-то пришлось разбираться с группой не в меру ушлых ребят,
решивших основать собственный Дом. Среди их затей был и нелегальный извоз
крупногабаритных грузов. С той поры я и помнил, что если на капсульном вокзале
идет постоянная видеозапись, а пассажиров перед посадкой сканируют, то в шлюзах
камер наблюдения нет вообще — когда строился этот блок, две стороны Города еще
не срослись настолько плотно. Были, разумеется, затворы с программным
контролем, связанные с глосом и ему подконтрольные, но это препятствие я мог
обойти.
Наконец, из-за поворота показалась обширная лощина между ровными холмами
куполов. Собственно, как раз дно ее и представляло собой изначальную
поверхность Луны в этом месте, потому что между пузырями каменных покрышек
скапливались отвалы вырубленной породы. Рядом со створами шлюзов возвышался навес
для луноходов. Я загнал наш транспорт под рифленую крышу, с неудовольствием
глянув на дырочки в ней, насверленные в художественном беспорядке кем-то из
внешработников (любимая шутка — трагическим голосом долго рассказывать новичку,
как пронзивший стальной лист метеорит угодил кому-то в скорлупу; я в первый раз
купился). На самом деле за все двести лет, что навес стоял на этом месте, ни
одного камушка в него так и не попало, да и вообще поставили его не на этот
маловероятный случай, а чтобы техника не портилась под бешеным голым Солнцем, и
от перепадов температуры за время долгих лунных дней.
Я выволок из багажника лунохода тяжелый ящик, и принялся один за другим
извлекать из его теплоизолированного нутра снежно-белые кирпичи. Те дымились от
прикосновения моих перчаток.
— Это что? — полюбопытствовала Элис. — Взрывчатка? Какая-то...
странная.
— Глюксиликвит. — Я пожал плечами, не сообразив, что в скорлупе это
незаметно. — Самая дешевая дрянь на Луне, ее тоннами используют для
проходческих работ. Берут брусок сахара, — я смотал бруски по четыре проволокой
(специальной, с колючками; внешработники ей пользуются вместо липкой ленты —
оказалось проще, чем разрабатывать спецсоставы, сохраняющие клейкость при
девяноста по Кельвину), упихав внутрь каждой связки по детонатору, —
пропитывают жидким кислородом, и замораживают.
Сложней всего было укрепить взрывчатку на створках шлюза, так чтобы бруски
не сползли, покуда я длинными шагами отбегаю под навес. Элис вдавила широкую,
под неуклюжие перчатки скорлуп, клавишу радиодетонатора.
Беззвучная вспышка, рассеявшая на миг густые тени, и широко разлетающиеся
обломки. В вакууме не бывает по-сензовому красивых взрывов. Даже гореть нечему
— глюксиликвит превращается в газ мгновенно, и облако тут же рассеивается.
Поэтому шестнадцати брусков взрывчатки едва хватило, чтобы проломить массивную,
многослойную плиту.
Не сговариваясь, мы бросились туда из-под навеса, торопливо тащили
чемоданы, баллоны, разматывая закутанный в три слоя изоляции многожильный
кабель, протискивались между погнутых, разломанных створок, царапая яркую
обшивку скорлуп. Я поморщился при мысли, что, даже если нам повезет, мне все же
придется оплачивать ремонт шлюза — со своих скудных сбережений и пентовской
зарплаты, потому что едва ли мне удастся провести эти расходы по статьям
прожиточного минимума. (Это помимо того разорения, что я учинил при встрече с
Кирой Деннен). Зато мы попали в Город, не задействуя радиоуправляемые затворы —
единственную деталь шлюзовой автоматики, подключенную к глосу. То есть, как бы
смешно это ни звучало, незаметно.
Внутренний створ, разумеется, был герметизирован — древнее реле
среагировало на упавшее давление в шлюзе. Прислонившись горбом-баллоном к
дверям, я сорвал пломбу с распылителя и торопливо принялся заливать мгновенно
застывающим фторсиликоном зияющую дыру. Элис подкладывала каркасные плитки под
струю, каким-то чудом ухитряясь не приклеиться к громоздящимся друг на друга
желтоватым наплывам.
По правилам следовало выждать с полчаса, покуда пластик не застынет
окончательно, но нас поджимало время, верней сказать, запасы кислорода. Путь на
луноходе от куполов Лаланда занял дольше, чем мы рассчитывали — очередной обвал
в Апеннинах засыпал дорогу, и без того проложенную кое-как, да вдобавок
заброшенную с появлением баллистического транспорта. Я потыкал перчаткой наспех
возведенный барьер — вроде держится — и решительно выдернул чеку из кислородной
шашки.
Взвихрился синий пар, на миг тесную каморку заволокло туманом — температура
и давление менялись так быстро, что кислород не успевал определиться, какое
состояние ему принять: жидкость, газ, твердая пыль? — потом сработал датчик,
вспыхнули индикаторы; я шлепнул
ладонью по сенсорной панели, и внутренние створы медленно
разошлись, открывая дорогу в Город.
Собственно, мы попали всего лишь в раздевалку — где хранились скорлупы,
инструменты для вакуумных работ, УКВ-ретрансляторы и прочие принадлежности
внешработников. Термометр на стене показывал, что в шлюзе стремительно теплеет;
еще немного, и скафандры можно будет снять.
Элис размотала кабель до конца, присоединив к преобразователю —
оптоволоконные шнуры на космическом холоде теряют гибкость, трескаются;
приходится использовать особо изолированные электрические провода, с ядром из
сплавов с пониженной температурой сверхпроводимости — и машинально повернулась
ко мне, чтобы что-то спросить. Я приложил палец к тому месту на гладком
забрале, где полагалось бы находиться
губам, потом жестами показал — пока не
снимем шлемы, молчим.
Последние цифры на экранчике термометра сменяли друг друга томительно-медленно,
покуда я для надежности заливал силиконом дверные пазы. Мало ли что случится, а
тяжелые створки способны перерубить кабель, связывавший нас со спутниковым
ретранслятором на поверхности. Я уже не стал дожидаться, пока температура
поднимется до стандартной, а отщелкнул шлем, когда индикатор показал “+17”.
Зашипели герметики, и мне в ноздри ударил знакомый аромат — вездесущая
зелень, множество цветов и металл, который тоже пахнет, как и кожа тысяч
человеческих существ, населяющих купола единственного города на Луне. Но к
этим, привычным, примешивались другие запахи — неопознаваемые, но явственные, и
от них билась в истерике древняя, рептильная часть моего мозга. Я попытался
убедить себя, что дело просто в морозе — стоило мне снять шлем, как немедля
начали стынуть уши — но не удалось.
— Брр... холодина какая... — пробормотал я, чтобы разогнать вязкую
тишину.
Элис с лязгом вогнала горб своей скорлупы в крепления и принялась
выпутываться из рукавов.
— А почему нельзя было говорить в скафандре? — поинтересовалась она
спокойно. Я позавидовал ее земной привычке к холодам — у меня зуб на зуб не
попадал.
— В помещении передатчик выключается автоматически, и связь идет через
лос, — объяснил я. — А это нам совсем не с руки. Мало ли какой джинн
заинтересуется, откуда в пустой раздевалке идет трафик? Сейчас мы в мертвой
зоне — камеры в раздевалке не установлены — но полностью отключиться от глоса
невозможно.
Вдвоем мы быстро подключили к преобразователю тяжелый ящик компа,
снабженный многополосным хабом. В последнем, впрочем, нужды не оказалось —
оптонные шнуры надежнее, а в углу раздевалки притулился старенький терминал.
Я поправил сетку контакт-шлема, заменившего привычный мне инфор, проверяя,
чтобы молектронные сенсоры не сдвинулись, запустил тест-программу. Зрение:
четкая решетка пестрых линий перед глазами. Слух: раз, два, три. Осязание:
беготня муравейных лапок по спине. Протянуть руку, покрутить виртуальные ручки.
Идеальная подгонка — уикканцы постарались.
— Элис? — позвал я беззвучно.
— Я готова, — донесся оцифрованный голос через местный канал, напрямую
в мой инфор из хаба, подключенного к ее мозговым аугментам.
— Рональд?
Пауза — покуда сигнал пройдет цепочкой преобразователей, потом — на
стационарную орбиту, где висит над Эртсайдом ожерелье спутников связи, а оттуда
— до куполов Ареты, и обратно...
— Линк установлен, — послышался суховатый, торопливый полушепот.
— Начинаем, — приказал я, и голос эхом отдался в слуховых центрах.
В реале ничего не случилось. Но мнимоизображение на моих сетчатках
расцветилось мириадом символов. В игру вступил Рональд.
Не сам очеловеченный псевдоинтеллект, благополучно пребывавший в сплетении
интелтронных сетей Ареты, а его копия, вмещенная в комп-чемодан. Разумеется,
вычислительные мощности ящика нельзя было и сравнить с возможностями
алиенистского лоса. Но копия могла передоверить решение сложных задач
оригиналу, или воспользоваться независимыми от столичного глоса банками данных
— и в то же время имела шанс отступить, если станет жарко, слившись с
Рональдом-главным. Но это случится, только если мы потерпим поражение.
Шипя при каждом нечаянном касании покрывшегося инеем металла, Элис
вытаскивала из чемодана полетное ложе — наверное, несмотря на всю изоляцию,
тоже холодное. В реале предстояло действовать мне; мои спутники должны были
прикрывать меня из вирт-пространства, физически оставаясь здесь, в раздевалке —
просто чтобы не отвлекаться.
— Пошло прикрытие, — доложил Рональд. Для удобства он сменил матрицу
голоса — настоящего Дж.Р. и в лучшие моменты тяжело было понять, а уж когда тот
начинал волноваться... как сейчас...
Иконки по краю поля зрения поменялись. Да, если все пойдет нормально, то
демоны слежения в радиусе тридцати метров от меня окажутся парализованы. Не
стерты, а всего лишь подавлены, не в силах дать сигнал тревоги. Если нет...
Я молча стиснул плечо подруги и, торопливо развернувшись, шагнул в
услужливо распахнувшиеся двери — в коридор, на выход из шлюзовой.
Туннель, в котором я очутился, соединял два служебных рега, ремонтный и
воздухочистительный, но отводка от него завершалась на Седьмой линии — не самом
шикарном городском проспекте, но достаточно многолюдном. Поэтому в коридоре
стояли камеры. Я замер на секунду в дверях, глядя в ничем не прикрытый черный
стеклянный глаз. Видимая мне одному пиктограмма пожелтела на миг, потом
вернулась к прежнему, безмятежно-травянистому оттенку. Защита держалась.
Я прошагал вниз по коридору, уже не таясь, активировал мембрану. Лиловая
пленка послушно собралась складками, открывая проход. Осторожно выглянув, я не
обнаружил ни почетного караула, ни духового оркестра. Меня не ждали. Я вышел и,
небрежно помахивая щегольской сумочкой (в которой прятались бластер, пара
запасных обойм и еще кое-какие полезные мелочи), направился по Седьмой линии в
сторону купола Скальдварк.
Город изменился за несколько дней моего отсутствия. Прохожих в коридорах
стало меньше, а мусора — больше, точно городские системы не справлялись с
нагрузкой. Тут и там попадались следы просачивания Глюколовни — скен-плакаты на
стенах, торгующие неизвестно чем сумрачные личности с бит-приемниками,
кисловатый запах порченой слэнпыли и зло отброшенные ингаляторы. Несколько раз
я оторачивался, ловя
в глазах встречных серебряные блики. Когда пентовка
работала, центровые по улицам не разгуливали...
Я обратил внимание, что у всех встречных были опущены козырьки инфоров. Не
у большинства, а у всех, даже у тех, кто инфоров отродясь не носил — полных,
опустившихся делинков — что-то такое болталось на висках. Сначала не понял,
почему. Только когда здоровая бабища в белой евангелистской хламиде попыталась
меня стоптать — догадался. Дэвро ввел-таки вожделенный полный контроль. По его
приказу видеотекторные подпрограммы глоса могли организованно отфильтровать
любой реальный сигнал. Одно это могло подавить любой мятеж — что проку бунтовать,
когда твоих потуг в буквальном смысле никто не увидит? Даже поносная надпись на
стене останется нестертой, потому что стереть ее можно, только узрев — а
смотреть на подрывные высказывания запрещает виртуальный цензор. Прикрывавший
меня Рональд переподчинил фильтрующие алгоритмы нижнего уровня себе, и меня
тоже переставали видеть все, попадавшие в “мертвую зону” щита ирреальности.
Пожалуй, оно и к лучшему, иначе мое инкогнито было бы раскрыто самое малое
трижды, прежде чем я добрался до цели — столько раз мне навстречу проходили
знакомые, не замечая.
И еще что-то тревожило меня в поведении мрачных, осунувшихся лунарей.
— Покажи мне коридор их глазами, — неслышно попросил я Рональда.
Мир изменился мало — исчез куда-то мусор, наверное, неконструктивно было
думать, будто при новой власти бывают неубранные пакеты, стерлись
немногочисленные, поблекшие постеры с революционными лозунгами. Но каждого
прохожего, словно печать, метила цветная полоска.
— Индекс лояльности, — пояснил Рональд, уловив движение моих глазных
яблок.
Я беззвучно присвистнул. Это же какие мощности следовало задействовать,
чтобы фиксировать каждую мысль человека? А индекс явно менялся в реальном
времени — вот кто-то покосился зло на шагающего мимо карела с голубой
тату-быстровкой на бицепсе, и сразу полоска сменила оттенок с лимонного на
насыщенно-желтый. От меченых шарахались, чтобы не подхватить заразу.
Бормотали на пределе слышимости голоса, вызывая острое желание обернуться,
но это были лишь обезвреженные подпороговые команды-сублимки.
Мимо пробежали две девчонки лет двенадцати — облепленные, как это водится у
молодых, мушками так, что кожи не видно; расширенные зрачки, громкий смех —
только подивиться оставалось, как они ориентируются в переплавленной
галлюциногенами реальности. Индексные черточки у них были еще короче шортиков,
и такого же рубинового тона. Карел замер, прислушиваясь, потом механически
вырубил обеих карманным блиссером и принялся скребком обдирать пестрые
пластиковые ляпки с девичьих щечек. Все логично — Дэвро особенно упирал на
“повышение продуктивности” и “социальную реабилитацию психотропных аддиктов” —
я всего два часа выслушивал собрание его речей, а безумная риторика голубца уже
свила гнездо где-то в моих извилинах! — а настоящих наркультуристов
раскулачивать у кооптированных карелов кишка тонка. Я не выдержал и свернул
групарю шею. Иллюзия скрыла тело, но прохожих ничуть не взволновало
исчезновение карела. Наоборот, все, как по команде, отвели глаза, потому что у
запоздавших индекс лояльности существенно понизился. Все, кроме одной женщины.
Она стояла у стены, и не отводила глаз от трупа, которого — я знал — она не
могла видеть. Потом, не обращая внимания на неуклонно ползущий вниз,
наливающийся кровью индикатор лояльности, подняла козырек. Увидела. Посмотрела
на меня. Потом ее скрутила подчиняющая репрограмма. Я двинулся дальше.
На бордюре глиссады, сворачивавшей с Седьмой линии в купол Рейнгард, сидел
резаный гнат и пел, аккомпанируя себе на кинтаре. Монотонные пронзительные
звуки царапали мозг. Какой-то мужчина, с трудом волочивший отключенную куклу,
отложил голое женское тело, подошел к гнату и одним ударом разбил инструмент,
но песня продолжалась; ядовитое хихиканье гната смешивалось с мерзким
стеклянным звоном. Я прошел мимо, не дожидаясь, пока драка разгорится всерьез —
несколько человек уже приближались к кукле, видимо, намереваясь ее присвоить.
Не время разыгрывать Дон-Кихота.
На самом деле выход был проще пифагоровых штанов. Дом Карела представлял
собой серьезную силу — не поспорю; но если бы он мог подмять под себя остальные
группы, это случилось бы давным-давно. Власть над Городом карелы получили от
Дэвро, подчинившего
оборотную сторону
.
Но голубец не
выпустит поводьев из рук. Коды допуска находятся у него. А они должны иметь
физический носитель. И я знаю, где он. Любой другой человек постарался бы
спрятать их подальше, записать на потайной драйв и забить в дальний сейф...
человек, но не
аугмент! Все коды — я был уверен в этом так же твердо,
как в своем имени — хранятся в наращенной памяти колониальщика, под титановой
черепной крышкой. Без них карелы в два счета вернутся в оборот биомассы.
Чтобы уничтожить коды, нужно убить Дэвро. И всех его прихвостней — тоже,
потому что Жерфо и Еринцев могут нести в себе копии. Не обязательно осознанно.
Есть такие полуразумные демоны, активирующиеся только в определенных
обстоятельствах. В случае гибели прямого начальника, например, когда необходимо
срочно получить полномочия не по рангу, нужные сведения самораспакуются в мозг
— а потом стираются, когда нужда спадет.
Правда, убить офицера Службы — майора, не лейтенантика какого-нибудь, порог
аугментации повышается с каждым новым чином до полковника включительно — не
так-то просто. Особенно если тот полупогружен в вирт. А в реале его прикрывает
несколько сотен боевиков. Которых, наверное, тоже придется убить.
Для этого нужно оружие.
"Обезьянник" пентовки был закрыт. Надпись над входом не
светилась, и замок не работал; впрочем, он и не принял бы моей выжженной
биткарты. Я воровато оглянулся, хотя и знал, что никто не следит, и прострелил
механизм затвора. После этого мембрана распахнулась сама.
Я вошел, огляделся. Все как было. Карелы не стали грабить участок — зачем,
при их-то арсеналах? — а просто запечатали. Мои же коллеги даже оставленные
когтями Эрнеста Сиграма царапины на стенах не успели заклеить, прежде чем их
выставили. Сейф тоже оставался не вскрыт. Я догадывался, почему — его замок
реагировал не на биткарты, как дверной, а на биоданные сотрудников, и карелы,
видимо, решили не возиться с перепрограммированием.
— Миша? — донесся холодноватый, напряженный голос Элис. — У нас
проблемы.
— М?
Я активировал скенер, встал на съемочный диск, подождал, пока массивное
кольцо не опустится с потолка на пол и не вспрыгнет обратно. Двойная дверь
сейфа отворилась с тяжеловесной грацией толстухи. Первая фаза плана завершена.
— Когда ты задержался в коридоре, активировалась контрольная
подпрограмма второго уровня. Она реагирует на локализованное понижение индексов
лояльности. Наше вмешательство обнаружено, — сообщила моя подруга. — Пока мы
держим щит, но надолго ли...
— Бросьте, — приказал я. — Это уже не имеет значения. Отсеките
“обезьянник” от глоса, и можете снимать барьер.
Большая часть хранившегося в сейфе барахла имела значение только для
администрации — в частности, носители с резервными управляющими программами для
оверрайда основных, — но там же лежало и оружие, не входившее в повседневный
набор.
— Костюм у меня, — проговорил я, протягивая руку к защелкам на
дырчатом ящике из весело-оранжевой пластмассы.
Чтобы не тратиться на тренировки, большую часть навыков нам,
пентам-недоучкам, вдалбливали гипнурги. В чем-то оно и к лучшему — репрограммы
не забываются. Когда я произнес про себя пароль доступа (третья строфа
"Бармаглота" — донельзя банальный код, но очень подходящий), то из
бесформенной груды металлизованной ткани боекостюм мгновенно превратился в
сложнейшую машину, знакомую мне каждым интелтроном.
Я ласково погладил холодный полированный титан шлема. В наше немирное время
боекостюмы вышли из моды, особенно у профессионалов. Их заменила глубокая
аугментация и импланты жизненно важных органов. Но для человека, который не
собирается надолго превращать себя в машину для убийства, лучше ничего не
придумано — разве что десантная скорлупа, как у боелюдей Службы. Вряд ли,
однако, Дэвро располагает таким скафандром. Сколько мне известно, весь их запас
хранится в метрополии и охраняется надежнее, чем Массачусетский Технологический
Центр. Если только при эвакуации его не вывезли. Кроме того, чтобы им
пользоваться, нужно быть боечеловеком — а, при всех его аугментах, колониальщик
все же не дотягивал до смертельно опасных киборгов.
Молча натягивая костюм, я старался не пропустить ни одной мелочи. Стоит о
чем-то позабыть, как именно эта деталька тебя и прикончит. Нужно замкнуть все
контакты, подсоединить все кабели, и тогда костюм защитит меня почти от любого
оружия — кроме бластера, да и то лишь при прямом попадании. Кираса с тяжелым
горбом генератора: я вогнал топливные пластины в щели одну за одной, так ловко,
будто всю жизнь тренировался. Затянул крепления бронепластин поверх бугрящихся
сервомышц. Вообще-то кераметовая броня — самая бесполезная для меня деталь
костюма, она призвана защищать от пулевого оружия и мелких осколков... но без
нее система не заработает, потому что большая часть интелтронов как раз в нее
для надежности и залита. Кроме того, для усиленных мышц лишних три кило веса
(почти двадцать — массы) — незаметная
мелочь.
Я поправил шлем, затянул пояс, запустил инвок самопроверки. На забрале
шлема высветились привычные узоры визуализаторов: синие и зеленые ленты —
"все в порядке". И только тогда подключил свой инфор-сетку к
внутренней интелтронике костюма.
Забрало просветлело — шлем передавал образы непосредственно в зрительную
зону затылочной коры. Окружающий мир и без того стал явственно-призрачным, его
заслонила тактическая схема с наложенными на нее план-схемами, множеством
иконок, проглядывающими по краю поля зрения вставными окошками.
Для пробы я полностью перешел в вирт, сделал для пробы несколько логических
движений, пользуясь тем, что полицейский лос усилиями Рональда отрезан от
глобальной опсистемы. Попытался вызвать Вилли, но перед глазами замаячила
надпись: “Личностная подпрограмма лоса недоступна”. Значит, стерта — а я уже
надеялся, что вандализм карелов обошел пентовку стороной. Очередная жертва
странной войны.
В золотом мареве лоса прорезалось окно.
— Есть контакт, — сообщила Элис. Видеосимуляция ее лица чуть
подрагивала — моя напарница явно не хотела отвлекать мощности на такую мелочь.
— Вторая фаза завершена, — сообщил я. — Начинаем атаку?
— Да. — Голос Элис чуть дрогнул. — Точного расположения мы тебе дать
пока не можем, но ориентируйся на третий и шестой купола рега Карела.
Синхронизация... Начало по моей команде. Жди.
Окно в золотой мгле закрылось.
Я активировал аптечку боекостюма — катетер уже стоял в подключичной вене.
Одна за другой в мой кровоток ушли три дозы медленного стимулятора, ампула
нейюрина и немного "мухомора" — так на нашем, пентовском жаргоне
назывался инфралектин, боевой наркотик, вызывающий состояние наподобие берка,
но контролируемое. Пламя медленно разошлось по жилам, языки огня облизнули
тело.
— Не переборщи, — посоветовал Рональд внезапно.
Я чуть не выронил черно-серебряный нейрозащитный плащ. Надо же было
позабыть, что все системы костюма моим сообщникам открыты.
— Попробую, — ответил я вполголоса.
Язык уже слушался плохо, организм откликался на воздействие дьявольского
коктейля.
Я подошел к стойке с оружием. Не стандартным, патрульным — ручные блиссеры
и прочая мелочь. Хотя боевым его назвать тоже было трудно. Тяжелый бластер — в
крепления на левом предплечье, шнур в розетку, прицел перед глазами: повел
взглядом вправо-влево, вверх-вниз — слежение в норме, автонаводка — выцеливаю
ящик в дальнем углу, рука сама взлетает, щелчок бьет по ушам, нет, я не полный
идиот — в тесном “обезьяннике” стрелять из такой пушки боевыми. Но автонаводка
в норме. На шлем — короной стандартные разгонники: инфра, и станнер рассеянного
действия. Не столько против карелов, сколько чтобы хорошие ребята под ноги не
лезли. Свой бластер — на пояс, как запасной. На плечо — ракетник, и четыре
обоймы диамфиновых стрел. Тоже, на самом деле, не боевое оружие. Старинный
пулемет эффективнее в тесных помещениях. Но стрйлки обладают особенным
психологическим эффектом. Они не промахиваются — автонаведение через
такт-программу костюма. И убивают не сразу — в жарком бою это минус, но когда у
твоих товарищей одного за другим кровь застывает темным желе, трудно сохранить
самообладание. А в правую руку — второй ракетник, с разрывными зарядами.
Перед выходом я на секунду подключился к камерам слежения — глянуть, как
выгляжу со стороны. Жуткое зрелище. Похоже на того сказочного героя, которым
меня мама пугала в детстве — “Вот прилетит страшный бэтмен, заберет, если не
будешь слушаться”. Помню, все не мог понять, что такое — “прилетит”...
— Миша! — перед глазами мелькнуло лицо Элис, пошло мелкой рябью,
рассеялось пикселями, и только бестелесный голос продолжал: — У тебя гости.
Третья фаза пошла!
Я поспешно проверил заряды, и выскочил из пентовки как раз вовремя, чтобы
увидать, как выскакивают из транспортера крепкие молодые люди в защитных
пологах, скрывающих головы и плечи, и с гаузерами в руках. Точно таким же
парням я преподал однажды урок хороших манер у дверей собственного дома. И они
же пытались прожечь во мне отверстие для лучшей вентиляции легких — сначала у
Джеральда, а потом в "Темной таверне". Похоже, дом Карела
действительно их клонирует.
Я еще не успел осознать все это, а такт-программа уже сработала: двое из
нападавших упали прежде, чем успели меня заметить. Остальные открыли ответный
огонь, чем еще раз подтвердили мое невысокое о них мнение. Только плохо
запрограммированный сьюд может переться с гаузером на человека в боекостюме,
поглощающем удар из любого нейротронного оружия. Мне даже не хотелось убивать
этих придурков. Хотя придется. Чем больше карелов я уложу по дороге, тем меньше
их встретит меня в родном реге.
— Рональд, — выдохнул я, — погаси свет.
Потолок и так светился неровно в тех местах, куда пришелся полный заряд из
гаузеров; теперь коридор затопила темнота. Шлем автоматически перенастроился на
тепловидение. Сколько я знаю устройство экран-пологов, инфравизора в них не
предусмотрено.
Нападающие — осталось их трое — запаниковав, кинулись было в освещенные
отводки. Я трижды нажал на спуск. Пойманные в алые скобки силуэты на
тактической диаграмме вспыхнули от ужаса желтым, и тут же померкли, когда в
реальном видении грудные клетки карелов взорвались кровавыми фонтанами.
— Кажется, мы уже начали, — пробормотал я, ни к кому в особенности не
обращаясь.
Как обычно, брошенные в пустоту фразы порождают больше всего откликов.
— Фаза три запущена. — Голос Рональда, проходя через несколько сетей и
фильтров, приобретал странный металлический оттенок. — Цель движения — рег
Карел. Путь наименьшего сопротивления... — Я запустил маршрутную карту; на ней
уже прорисовывалась яркая зеленая линия.
Пользоваться транспортерами бесполезно, пока Элис и Рональд не подчинят
себе Т-сеть — то есть еще долго; транспорт не относился к числу первоочередных
целей вирт-атаки, нам он понадобится, только если Дэвро надумает не принимать
боя, а воспользоваться преимуществами повышенной мобильности
и удирать от меня
до бесконечности... правда, тогда он вряд ли сможет эффективно контролировать
оборотную сторону Города, и наша задача значительно упростится. Я активировал
мышечный каркас костюма, и побежал.
Мой путь лежал через купола Рейнгард и Розен, через Глюколовню и коридоры
"ограниченного доступа" — групарские то есть коридоры. В жилых
куполах на пути мне почти никто не попадался; вездесущие, выползшие, будто
тараканы, из каких-то щелей гнаты, само собой, не в счет. Прохожие, если и
попадались, спешили свернуть с дороги в боковые отводки, едва завидев мою
черно-металлическую фигуру, хотя я и не включал разгонник. Видимо, последние
события научили их опасаться любых неожиданностей. То, что в прежние времена
вызвало бы любопытство толпы, теперь чистило улицы не хуже пылесоса.
В Глюколовне же царило истерическое веселье. Такого я не видывал даже во
время последнего бунта. Одежды не было ни на ком. Прямо в коридорах, куполах,
на траве валяются люди: кто-то идет по линии на пситропах, кто-то занимается
сексом, а некоторые получают удовольствие менее обыденными способами. Трое
мужиков, с ног до головы вымазанных кровью, потрошат еще живую куклу, по
временам отправляя в рот особо лакомые кусочки; эту компанию я расстрелял в
упор. В куполе Альвис проходит странный и не совсем понятный мне ритуал,
включающий в себя эротические ласки, самоуродование и сожжение цветов; я
пробежал мимо, не останавливаясь. Дуэйнсиане стоят по трое на перекрестках, их
руки танцуют, сплетаясь в немыслимые гештальты. На глиссаде валяется закутанный
с ног до головы в оранжевую пленку парень, немузыкально распевающий мантры;
прохожие шарахаются и спотыкаются, любовники пытаются попасть в такт.
Все это я видел как бы сквозь мутное стекло, потому что боевые программы,
любезно отстреливавшие встречных карелов еще до того, как те успевали моргнуть,
почти заслоняли поле зрения тактическими схемами, а мне приходилось следить еще
за продвижением моих соратников по другую сторону реальности. Если бы не
расширяющий восприятие наркотик, мое сознание не выдержало бы нагрузки.
У входа в рег Карел меня встретила делегация самых отвратных типов, каких
мне только доводилось встречать — а тут стоит учесть, что немалая часть дел,
которыми я занимался, была связана с пластургией, и уродов я навидался на три
перерождения вперед. Эти же карелы были не то, чтобы уродливы: было в них
что-то непередаваемое... мерзкое, страшное. Уже не клоны-куклы с ограниченной
программой — настоящие групари из худшей породы.
Но они выполнили свою задачу — задержали меня, пусть и ненадолго. Карел
послал их, в сущности, на смерть — с гаузерами против моего арсенала — но
несколько прямых попаданий подряд могут повредить если не мне самому, то
интелтронике боекостюма. Я поплотнее запахнулся в плащ — пусть лучше выгорят
маскировочные
программы, которыми прошита интеллектуальная ткань, чем
заикает система наведения. Синие искры метались вокруг меня, путаясь в
паутинных линиях диаграмм. Потом дважды глухо шорхнул бластер. В грудь меня
толкнула ударная волна, мелькнули и погасли индикаторы перегрева, и в воротах
групарского рега зазияла проплавленная дыра почти в мой рост.
Я подчеркнуто неторопливо вытряхнул отстрелянный магазин-конденсатор,
вставил свежий. Шагнул через залитый остывающей сталью порог. Сквозь воздушные
фильтры костюма пробивалась вонь затлевшей ковровой плесени.
У меня было не больше секунды, чтобы окинуть взглядом сумрачные коридоры
Дома Карела — потом первый комок плазмы расплескался по металлу у моих ног, —
но одного взгляда мне хватило. Это было тягостное зрелище.
А потом я понял, что недооценил наглость противника.
До сих пор я подсознательно был уверен, что пройду групарский рег почти без
крови. Не то, чтобы мне не хотелось никого убивать, но мне мнилось, будто
встречные карелы станут разбегаться, словно тараканы. Меня как бы поддерживала
память о том времени, когда за мной стоял Доминион, и все знали — если пентовка
не справится с очередным скандалом, придут крепкие парни в голубой форме, и
Селена-прим покажется детским курортом. А следовало бы вспомнить Эрнеста
Сиграма, которого репрограмма заставила вначале глупо подставиться, а потом —
покончить с собой. Передо мной стояли выменянные до последнего нейрона бандиты,
не боящиеся вообще ничего. Кто-то отдал приказ, и по Дому Карела прокатился
спазм ненависти, заставлявший простых лаборантов, техников, самих
спецов-гипнургов мчаться, повинуясь внедренному в подсознание приказу, к
арсеналам за оружием, а потом бросаться с горящими глазами под отравленные
стрелки, навстречу пурпурно-белым плазменным шарам, чтобы свечками истаять в
огне.
Наверное, в тот момент я и начал стрелять сам, не доверяя оценкам
такт-программ. Когда осознал, что никакой костюм не спасет, если весь Дом
Карела навалится на меня разом.
— Миша! — донесся голос Рональда. — Связь поддерживаем. Мы пробили
гейт карелов, только держись вблизи хабов и продолжай двигаться. Элис связалась
с выжившими хакерами объединенных домов, — в реале их оттеснили на территорию
Л’авери. Они помогут нам... а я попытаюсь расчистить тебе путь.
Легко сказать — продолжай двигаться! Коридор вокруг меня уже напоминал
застывшее море — ковер выгорел дотла, металл расплескивался волнами и тут же
твердел. Даже сквозь изолирующие подошвы боекостюма пробивался жар, охлаждающие
термопары работали на пределе. В воздухе висела сажа, кружась и опадая
пушистыми фрактальными хлопьями.
Кажется, кин Карела сами поняли, что переборщили немного — в отличие от
меня, импровизированные боевики не могли долго стоять на раскаленном железе. Им
приходилось либо идти вперед, под мои выстрелы, либо стратегически отступать.
От первых я избавлялся по мере поступления, вторых (более многочисленная
группа) загонял вглубь рега. Возможно, нашелся среди групарей какой-никакой
военачальник — сквозь треск огня пробивались отрывистые команды на боевом
языке. Пару раз меня
пытались заманить в глухие отводки, но Рональд каждый раз
предупреждал об опасности, подключаясь к немногим уцелевшим датчикам,
преодолевая отчаянное сопротивление работавших на Карела компарей.
Осветительные панели причудливо мерцали отсветами идущих в ирреальности боев. Я
через несколько минут свистопляски погасил изображение вовсе, ограничиваясь
тактической диаграммой, а вот моим противникам игры с освещением добавили
головной боли. Где-то вдалеке за моей спиной тоже шла пальба — на карелов
наступали групари из других Домов. Время от времени Рональд сообщал мне об их
успехах.
Я двигался почти наугад, все глубже уходя в сплетение узких, слабо
освещенных коридоров, ведомый только путеводной нитью на маршрутной схеме.
Восприятие мое ускорялось по мере того, как выплескивала очередную порцию
препаратов в мои жилы аптечка, по мере того, как все более подготовленные
боевики пытались заступить мне дорогу. Уже не кое-как вооруженные монтеры с
простейшими репрограммами, а опытные убийцы, накачанные пситропами и выменянные
на боевой режим, успевавшие, прежде чем отрава растворяла эритроциты в крови,
достать меня хоть стрелкой, хоть разрядом, хоть ударом по непробиваемой
керамической броне. Бой превратился в танец, в шахматы, в череду задачек — шаг
вперед, уйти из зоны поражения, активировать ракетник, снять первого, второго,
поймать разряд взмахом плаща, снять третьего, пересчитать индексы угрозы, еще
шаг... Я пер напролом. С моим зрением творилось что-то странное — словно
красные контактные линзы образовались у меня
прямо в глазах, между роговицей и
хрусталиком. Уже потом я понял, что это было: ярость, такая ярость, что
условные фигуры врагов в рыжем тумане уже не воспринимались как человеческие.
Кто-то вынырнул из-за угла; я не стал тратить стрелку, а просто ударил всей
мощью искусственных мышц. Отдача едва не переломала мне кости, перчатка-кастет
разбила карелу грудину, расплескав сердце, точно кисель. Человек беззвучно
свалился на бугрящийся пол. Двери распахивались передо мной; я мысленно
благодарил Элис с Рональдом, и шел дальше, и стрелял, стрелял... Несколько раз
мембраны норовили поймать меня в дверных проемах — я рвал их в клочья или
прожигал с омерзением, они напоминали мне медуз, скользких, ядовитых и живых.
За следующим поворотом меня встретил барраж огня. Мягкое покрытие сгорело
мгновенно, наполнив воздух белесым дымом, металл под ним начал багрово
светиться. Я поспешно нырнул обратно, под прикрытие стены. Вслед мне полетели
три или четыре ЭМП-гранаты.
Меня шатнуло — не от тусклых вспышек, а оттого, что громоздкая броня умерла
на миг, повиснув неподъемным грузом на плечах. Тактическая диаграмма погасла,
потом неохотно перерисовалась заново.
Эти ребята могли задержать меня надолго. Если запас гранат у них достаточно
велик, то меня не спасет даже костюм. Уже сейчас индикатор вычислительного
ресурса предупреждающе мерцал оранжевым. Еще несколько таких ударов, и
интелтроника начнет сдавать, и тогда мне придется рассчитывать только на
собственную, отнюдь не аугментированную нервную систему. Правда, будь у меня
вживлен нейраугмент, я мог бы отправиться на тот свет с первой же гранаты.
Очень капризная штука — интерфейс между живой клеткой и интеллектронными
чипами.
И вооружены боевики бластерами. Если от стрелок или гаузерных импульсов я
мог закрыться плащом или просто принять на броню, то плазма в лучшем случае
выведет из строя ту часть боекостюма, которой коснется. А в худшем — ту часть
меня, которая под этой частью костюма прячется.
Я мрачно усмехнулся под титановым забралом. Вытряхнул из магазина
полурасстрелянный конденсатор, вставил свежий. Глубоко вздохнул; воздух был
сухой и горячий. Аптечка попыталась, возбужденная притоком кислорода, еще
что-то мне докапать в кровь, я мысленной командой остановил ее. И так скоро
начну потеть белым порошком.
Одним движением я замкнул контакты батареи, швырнул за угол и метнулся за
ней вслед, навстречу комьям живого огня. Гадюками зашипели бластеры... а потом
пламенные шары вспыхнули разом, влетая в магнитное поле стремительно
разряжающейся батареи. Коридор перегородила сверкающая стена, послышались крики
— и стихли тут же, сменившись высоковольтным гудением огня.
Пламя погасло почти тут же. Я шагнул вперед, тяжело дыша, и только тут
сообразил, что маршрутная схема погасла.
— Рональд? — неуверенно позвал я. — Элис?
Нет ответа. Ах, да: поблизости нет ни одного хаба, а пальба из бластеров
завершила дело. На входном канале хрипел белый шум, окно в вирт для меня
закрылось. Помощи ждать неоткуда.
Я оглянулся. Безликие коридоры; цветовые метки на стенах выгорели. На
первый взгляд место, ничем не отличающееся от подобных же туннелей, которыми я
пробирался уже с десять минут. Но ведь зачем-то же здесь устроили засаду? Или
просто отследили мой маршрут и перехватили, чтобы сзади успела подтянуться
загонная команда (фонтан иконок по всему полю зрения, две стрелки за плечо, и
сдавленный хрип)? Мне помнилось, что до центральной зоны оставалось совсем
немного — но как теперь ее отыскать?
Для пробы я свернул все диаграммы, пригляделся — в том числе к разбросанным
вокруг стволам; мелкое мародерство — основа благосостояния полиции. Но бластеры
вышли из строя, как один; растрескались фокусирующие кольца, самая хрупкая
часть этого оружия. Я поддел горку осколков башмаком, и, перешагнув через
обугленные, скрученные тела, решительно двинулся вперед. В конце концов,
достаточно мне добраться до ближайшего выхода в лос, и я пойму, что делать
дальше.
У еще меня хватило времени, чтобы подумать — почему так отчаянно и
безнадежно сопротивляются карелы? Верней сказать, почему сопротивление их
ограничено реалом, почему Дэвро не поддерживает их с оборота — а иначе Рональду
и Элис не удалось бы провести меня практически к самому сердцу вражеского рега?
Я не мог поверить, чтобы колониальщик бросил своих подручных на произвол
судьбы. Обойтись без них он не может — иначе не стал бы использовать вовсе.
Значит, Дэвро готовит какую-то грандиозную пакость.
Пьяно петляющий коридор расширился внезапно, и передо мной, точно врата
Мории, предстала дверь. Я бы даже сказал — Дверь, такая она была большая.
За ней — я знал это — лежало Ядро. Даже у групарского дома, точно у Земли и
Доминиона в миниатюре, было свое Ядро, место, где живут лучше, чем везде,
откуда правят и где скрываются. Там я найду своего противника.
Вскрыть замок через вирт мне даже в голову не пришло. Я отступил на
несколько шагов, и поднял левую руку — ту, на которой крепился бластер. Дверь
держалась долго, минуты три; чтобы войти, мне пришлось разнести ее в клочья,
свисавшие на силиконовой арматуре. Отстреляные обоймы падали к моим ногам.
По другую сторону простирался обширный зал. От стены до стены он имел
метров сто — чуть меньше купола; посредине плескались в пластмассовых берегах
зеленоватые воды бассейна, а вокруг него раскинулся сад, не уступающий самым
шикарным садам киношного рега. Цвели рододендроны, сиреневые полушария соцветий
прятались в темно-зеленой листве.
О планировке дальних куполов я имел лишь самое общее представление, но меня
поразило, какие хоромы сумел вырубить себе Карел, не привлекая городских
ресурсов и не сообщая о своих поползновениях сьюду-картографу. Интересно, а
если бы в очередном плане развития города на этом месте была бы указана
гидропонная, например, плантация? Я представил себе, как комбайны, пробивая
стену, вламываются в этот укромный уголок, и усмехнулся про себя.
Интересно, какие опасности могут меня подстерегать в этом райском саду?
Генженерией дом Карелов не увлекался, так что живых стражей не будет. Об
охранных роботах речи не шло с самого начала — слишком ненадежны эти системы,
особенно в виду атаки с оборота. Значит...
Такт-диаграмма развернулась перед моими глазами уже после того, как
сервомышцы костюма бросили меня, закупоренного в самодвижущейся скорлупе, на
колено, вскинув правую руку, и три стрелки одна за другой устремились в полет.
Брызнули ошметки плотных, кожистых листьев, но нападавший только пошатнулся.
Аптечка впрыснула мне, по-моему, чистый адреналин. Восприятие раздвоилось:
половина моего сознания впитывала рвано-замедленные кадры уже увиденного, не в
силах поверить глазам, а другая уверенно командовала синтетическими мышцами,
вскидывая левую руку...
Глыба обрушилась на меня всей инерциальной массой, из прыжка, и я с трудом
удержался на ногах. Вспыхнули индикаторы перегрузки. Я проклял себя, что не
догадался захватить хотя бы вибронож, каким удобно пластать израсходованных.
Все мое оружие было в ближнем бою изумительно бесполезно, хуже того — только
мешало... но я не планировал вступать в рукопашную с равным противником. Разве
что с Дэвро... но тело аугмента гораздо более уязвимо, чем столь презираемый
сильно наращенными бойцами костюм.
Не знаю, откуда карелы выкопали эту броню. Скорей всего, сделали сами, уж
больно у нее был кустарный вид. Кираса шелушилась слоями металлокерамики, на
шлеме виднелись темно-синие полосы сенсоров — одним словом, на десантный
скафандр это никак не походило... но эта штука работала. Даже слишком хорошо,
как я понял, когда перед глазами у меня замелькали сигналы сбоев.
Если бы не болевые блоки, которые шлем-сетка проецировал мне прямо в кору
мозга, я бы отключился в первые же секунды. Мой противник был сложен, как борец
сумо, он брал массой, потому что удельная мощность его сервомышц явно уступала
моим. Замигал алый индикатор: утерян контакт с бластером... ну и слава всем
лунным богам, не стрелять же из плазменной пушки в упор.
Извернувшись, я всадил разрывную стрелку прямо в прикрытый кирасой живот
боевика. Нас растолкнуло, но карел не ослабил хватки, и тогда я выпустил еще
стрелку, и еще, целясь нарасчет в бедреные сочленения, чтобы мелкие горячие
осколки рвали псевдомышечный каркас, вглядываясь в закатно-алую круговерть
символов перед глазами... пока мой противник не разжал руки, и тогда я прыгнул,
чтобы, медленно опускаясь, ударить коротко обоими ногами, сокрушая броню и
кости.
Я дико оглянулся, но сад был пуст — похоже, я действительно пробил
последнюю линию обороны. Однако интелтроника костюма уже работала на пределе,
одновременно проводя диагностику и переоценивая коэффициенты угрозы, и мне
пришлось постоять немного, чтобы аварийные иконки перестали мерцать. Боекостюм
уже выработал резервы, и любое повреждение теперь станет снижать его
эффективность.
Я поднял с газона бластер, попытался подключить вновь, но разъемы оказались
вырваны “с мясом”. Ну и пусть. Мне уже нечего беречь, и нечего бояться. Или я
найду Дэвро и убью... или уже не выберусь из кареловского крысятника живым.
Плазменный шар проложил мне дорогу сквозь заросли. От его прикосновения
ветки превращались в черно-белый пар, на земле оставалась глянцевая дорожка.
Следующий заряд пробил изящные створки дверей, по краям разрыва блеснуло
термитное пламя. Я активировал сонар и шагнул в клубы дыма.
Я выбивал каждую дверь на своем пути. Здесь меня уже не встречали
фанатичные защитники: верхушка дома вряд ли стала бы себя выменивать — кому, в
конце концов, можно было бы доверить такую операцию? — и не горела желанием
умирать. Некоторые даже пытались указать мне дорогу. Связь с Элис и Рональдом
мне установить так и не удалось, хотя местные хабы, кажется, работали.
Коридор заканчивался тупиком. Я разорвал тугую, судорожно сопротивляющуюся
мембрану, и остановился на пороге. Комната, очевидно, представляла собой
рабочий кабинет и одновременно личную берлогу Карела из Карелов. Просторная и
светлая, она была почти пуста — стена-аквариум, за которой плавают пестрые
рыбки, старомодный стол из янтарно-золотого дерева, сияющий девственной
чистотой, биомонитор с капельницей на каталке, и полетное ложе, на котором
распростерся хозяин кабинета. Мертвый.
Вероятно, он так и не успел понять, что его убило, потому что смерть
наступила мгновенно. Карелу свернули шею с такой силой, что почти оторвали
голову. Мне не понадобилось бы спрашивать, кто сделал это — только
аугментированные мышцы способны на такое — даже если бы убийца не стоял передо
мной, сняв скальп. Сразу над бровями Дэвида Дэвро начинался блестящий под
тонкой пленкой размазанной крови металл, изборожденный глубокими штрихами
антенн.
Против лунного обычая колониальщик был одет по всей форме — в голубой
мундир Службы, сверкающий золотыми нашивками. На груди его сиротливо тулились
три или четыре орденских чипа.
— Офицер Макферсон, — проговорил Дэвро. Это не был вопрос, хотя лица
моего он не мог видеть под непрозрачной сферой шлема. — От имени Колониальной
Службы Доминиона Земли я объявляю вас виновным в преступлениях против
человечества, а также неподчинении сотрудникам Службы и саботаже. По
совокупности деяний и в соответствии с постановлением о чрезвычайном положении
в колониях я приговариваю вас к смертной казни.
Я хотел спросить, не подвинулся ли голубец умом, но понял — нет, все
правильно. Аугментированная память Дэвро сохранит каждое слово. Если придется,
он сможет открыть ее всем любопытным, и заявить — формы были соблюдены.
— Для протокола, — проговорил я, включив внешний динамик, — я обвиняю
вас, майор КСДЗ Дэвид Дэвро, в мятеже, попытке захвата власти, убийстве своего
непосредственного начальника Роберта Меррилла, саботаже и массовых убийствах.
По совокупности деяний и в соответствии с правилами внутреннего распорядка
колонии Луна я приговариваю вас к смертной казни.
Теперь остается выяснить, кто из нас имеет право произносить такие красивые
слова. Кажется, в давние времена был обычай — решать судебные споры в поединке.
Мне всегда казалось, что большее варварство трудно придумать, но сейчас пришло
в голову, что здравое зерно тут есть.
Секунду мы стояли друг напротив друга. Осветительная панель моргнула
раз-другой, потом снова загорелась ровно и ярко. Мне пришло в голову, что Дэвро
должен нервничать. В реале он вряд ли устоит против боекостюма. Я могу
разорвать его пополам, несмотря ни на какие вживления. На его месте я перенес
бы сражение на оборот, в ирреальность. Там нейраугменты, усиленные подчиняющими
кодами, придают голубцу несравненную мощь. Так что же...
Эту мысль я не успел додумать до конца. Отравленные стрелки уже слетали,
шелестя, с направляющих, когда между нами обрушилась прозрачная стена. Я врезал
по ней кулаком, но броневая перчатка едва не трещинами пошла, а на композитной
пластине не появилось и царапины. Дэвро по-прежнему взирал на меня пристально,
спокойно, слегка презрительно. Я осознал, чего он добивается, в тот самый
момент, когда передо мной предупреждающе заалели индикаторы
несанкционированного доступа.
Колониальщик пытался перехватить управление костюмом. В конце концов, если
псевдомышцы уткнут дуло бластера мне в грудь и нажмут курок, я буду вполне
удобно мертв. И если аптечка введет мне летальную дозу стимулятора — тоже. Но
почему он не попытался провернуть этот номер прежде?
Потому что боялся, понял я. Боялся, что ему помешают мои товарищи. Но
здесь, в центре рега Карелов — физическом и логическом — я был один... и Дэвро
рискнул.
Не давая себе остановиться и испугаться, я подхватил один из опутавших
полетное ложе (то осталось по мою сторону кабинета) шнуров и вогнал в разъем на
поясе костюма.
Вновь я стоял в тугом и звонком тумане междуосья, на обороте Луны. Но
вместо разбросанных в пространстве слоновьих туш датабанков я увидел перед
собой ряды призрачных фигур — человеческих и не очень. И каждая фигура несла на
себе опознаватель — вкладываемый визуализатором в подсознание
образ-имя: это
Имре Карел... Лорин Гомес... Каин... Я посмотрел на то, чем предпочитал
оборачиваться в ирреальности Каин, и удивился — как я мог сомневаться в его
безумии?
А впереди армии призраков стоял закованный в серебряную броню
рыцарь-великан. Дэвро был не слабее Меррилла — это я понял с первого взгляда.
Даже обличье его казалось более вещественным, реальным, чем вся свора хакеров
за его спиной.
— Стой, — приказал Дэвро, и я точно вновь налетел на гермощит. —
Сдавайся.
Применив все известные мне приемы риторики, я отправил его туда, где, по
моему мнению, этому незаконнорожденному сыну пылесоса и пробирки было самое
место.
— Сдавайся или умри. — Голос приобрел гипнотическое звучание. Сам
собой вспыхнул значок фильтра: даже сейчас колониальщик пытался исподтишка
подчинить мое подсознание. Все боги лунные и земные, может этот человек думать
о чем-нибудь, кроме власти? — Тебе не победить.
Посмотрев на тошнотворную компашку за спиной голубца, я решил, что его
самые сладкие посулы стоят не дороже камня в Море Облаков.
— Иди к черту, — отозвался я, запуская первый инвок.
По моему движению ткань загранья уплотнилась, образуя прозрачную броню
вокруг моего облика. Проиграть я не имею права — если Дэвро сможет
зафиксировать меня в боекостюме, ничто не помешает ему выйти из-за щита. Никто
больше не посмеет оказать сопротивления, зная, что в вирте нет превосходящей
новую власть силы. Кто контролирует информацию — контролирует мир. На Луне этот
старый тезис выполняется буквально.
Дэвро в ответ произнес только одно
слово
.
Словно гидравлический пресс обрушился на меня, но в тот же миг
самоактивировались защитные программы. Синее мерцание окружило мой призрак, и
вызванная колониальщиком перестройка свойств лоса не затронула уязвимых зон
переноса информации.
Темные спирали закрутились передо мной, расширяясь, впитывая мою силу. Я
оглянулся, улучив момент — мы стояли посреди глубокого кратера лоса Карелов, а
на горизонте уже полыхал зажженный нами огонь, выгорала из сетей отрава,
позволявшая Дэвро манипулировать ирреальностью по своему желанию. Пределы его
власти стремительно сужались — а с ними усыхала и сама власть, съеживаясь по
мере того, как выходили из подчинения все новые серверные блоки. Интересно, что
сейчас поделывают Элис и Рональд?
Словно в ответ на этот вопрос, Рональд проявился на краю долины В нынешнем
обличье он походил на бога-отца, каким его рисуют в детских книжках
эвангелисты. Он махнул рукой, и асфальтовые спирали сгустились, налились тьмой.
— Verbal input invoke alarm dis prog... — бормотал я заклинания
комречи, не обращая внимания на легкие оранжевые искры, непрерывным потоком
извергаемые Дэвро и его братией и соскальзывавшие с моей брони. Почему он
медлит? Почему не наносит удар в полную силу? Хочет поиграть со мной? Или
опасается судьбы своего коллеги?
И снова удар пришел внезапно. Не дожидаясь, пока мы с Рональдом атакуем его
аварийной программой, Дэвро попытался вырвать у нас из рук управление, чтобы
выпущенная на свободу сила смела нас, как выпущенный из бутылки джинн. Это ему
почти удалось. Струны ирреальности под моими пальцами ослабли, они уже не пели,
звонко и ясно, а бренчали наподобие дряхлой шарманки. Спирали начали разбрасывать
исчерна-лиловые клочья, прожигавшие ясно видимые следы в окружавшей нас мгле. Я
едва увернулся от одного клока, кожей ощутив исходящий от него холод. Только
огромным усилием мне удалось удержать контроль над происходящим. Мы с Рональдом
вместе спустили инвок.
Вдвоем с Элис мы долго трудились, объединяя последние алгоритмы работы Ноя
Релера с тем немногим, что я знал о программах аугмент-пакета колониальщиков,
что сохранилось в искусственной памяти девушки, когда та — через Эрика —
соединялась с нервной системой Меррилла. Угольная волна сорвалась с привязи,
разметала полупризрачную орду за спиной Дэвро. Я слышал жуткие вопли выгорающих
хакеров, пронзительный стон Каина. Но сам колониальщик устоял, хотя его
серебряная броня покрылась вмятинами и потускнела. Я видел лицо майора —
непроницаемое, жестокое, похожее на его броню. Я поражался его силе и ненавидел
его.
Раз ты не хочешь умирать так — я предложу тебе иной способ. Я ушел в
свободный полет. Загранье понеслось вокруг меня, как лунный пейзаж в том
безумном марафоне. Дэвро кинулся по моему следу, горевшему травяным блеском. Но
за моей спиной — десяток лет, прожитых больше на обороте, чем в реальности. Так
неужели я не смогу победить?
Мы летели так быстро, что визуализаторы не поспевали за нами и междуосье
вокруг смазывалось, сливалось в один зеленоватый поток. Я выписывал немыслимые
петли, фигуры высшего хакерского пилотажа, мне наигрывал свои мелодии ветер
данных... Дэвро не отставал, но ему полет давался тяжелее, чем мне. Он уставал.
Выматывался. Становился уязвимее.
Мы "приземлились" в относительно стабильной области центрального
датабанка, среди пурпурных скал, опутанных дымящейся паутиной каталога. Вокруг
Дэвро клубились бурые вихри — его последнее убежище, все, что осталось от лоса
дома Карела, — но оранжевое пламя уже лизало их, отгрызая по ниточке, по
алгоритму, по аппаратному блоку.
Колониальщик переместился ко мне, мы столкнулись — две черно-серебряные
фигуры, окутанные пламенем. И, уже активируя последние смертоносные инвоки, я
заметил в руке Дэвро выросший неизвестно откуда изумрудный клинок.
Лезвие пронзило мою защиту словно воздух — потому что фильтр не воспринял
его, как угрозу, потому что в этих звуковых файлах не было ничего опасного...
кроме простого самоактиватора.
— Blackbird singing in the dead of night...
Ледяная волна прошла по хребту, сковав суставы, оцепенив мышцы.
— Take these broken wings and learn to fly...
Ирреальность выбросила меня страшным ударом под ложечку, я застыл,
вмурованный в саркофаг костюма. Багровые скалы рассеивались, сменяясь приятными
для глаза зеленоватыми стенами кабинета.
— All your life...
Стеклянная стена поднялась.
— You were only waiting for this moment to arrive, — закончил Дэвро с удовлетворением , шагнув ко мне .
Скованный параличом, я мог только бессильно проклинать собственную
глупость. Если хакеры карелов проникли в полицейский лос, стерев личность Вилли
— все, что хранилось в наших архивах, стало для них открытой книгой. Включая
коды активации репрограмм для каждого из наших офицеров.
Среди этих репрограмм — боевых, ускоряющих, тактических — всегда есть одна,
которую сам полицейский активировать не может. Та, которая остановит его,
случись такая нужда. Именно ее я сейчас услышал.
Ловкие пальцы Дэвро нащупали застежки шлема. В глаза мне ударил настоящий —
не сымитированный беготней нервных импульсов по затылочной коре — свет.
— Да... — прошептал колониальщик, и в глазах его я увидал отсвет той
фантазии, что начинает творить реальность. Это были глаза визионера. — Это
будет... подобающе...
Он выщелкнул из обоймы одну-единственную стрелку. Острие жидко блестело
ядом.
И тут я осознал, что песня не кончилась.
Это было нелепо — репрограмма запускалась с первых строк, а делать
внедряемый код больше необходимого бессмысленно. И однако мелодия нарастала, и
пел ее уже кто-то другой.
— Blackbird singing in the dead of night...
У меня мурашки по коже пошли от этого, неслышного колониальщику голоса.
— Take these sunken eyes and learn to see —
Меня выбросило в ирреальность против моей воли , но я не узнавал виртшафта
вокруг — незнакомые, неведомые формы, медленно плавящиеся под воздействием
льющихся с невидимого неба зеленоватых лучей.
— All your life...
Дэвро проявился передо мной — недвижной серебряной глыбой. Живым было
только его лицо, на нем отражались недоумение, недоверие, ужас.
—
You were only waiting for this moment to be
free!
А потом вокруг застывшей глыбы сомкнулись металлически блестящие щупальца.
Я поглядел вверх, и понял, что это пальцы чего-то настолько огромного, что оно
не то что в воображении — в глосе не умещалось. Я даже дышать перестал при
мысли о том, какую вычислительную мощь эта громада воплощает собою. А потом с
медленным, переходящим в инфразвук хрустом дом Карела лопнул. И разум Дэвро —
лопнул. Осколки сыпались лавиной, тая в сине-золотом мареве междуосья, и на
обратной стороне Луны воцарились тишина и мир.
Стальная громада медленно склонилась надо мной. Я ощутил взгляд —
пристальный, тяжелый. В ирреальности взгляд имеет плотность и вес; тот, кто
глядел на меня сейчас, словно взвалил мне на плечи по свинцовому кирпичу.
— Привет, — прошептал я глупо, запоздало удивившись, что мышцы вновь
подчиняются мне.
Вирт
качнулся
— другого слова не подберу — и рядом со мной оказалась
Элис Релер. Виртуальный ее облик ничем не отличался от реального, даже усталая
бледность сохранилась при воспроизведении.
— Не узнал? — прошептала она.
Голос ее прозвучал до странности гулко — словно еще десятки голосов фоном
повторяли каждый звук за ней.
— А... — Мысли не успевали друг за другом, я не успевал додумать ни
одной, прежде чем ее смывала следующая. —
Это
...
то, что...
— Вот
это
была я, —
неожиданно жестко ответила Элис.
В голове у меня отчетливо щелкнуло. До меня дошло.
— Схема Релера? — Я не спросил, а ответил.
— Да. — Она отвернулась. Ткань ирреальности вокруг нее подрагивала,
как девичьи плечи от тихих рыданий.
— Это был код активации, — прошептала она. — Мне снилось, что я —
человек. А теперь я... проснулась.
“Схема Релера”, мелькнуло у меня в голове. Псевдо-нейроны, получив условный
сигнал, начали анализировать пути прохождения импульсов, сымитированные с
безупречной точностью взаимодействия моделей-клеток — в поисках той самой
искры, что отличает человека от запрограммированного подражать людскому
поведению сьюда.
— И... — Слова не шли на язык. — Ты знаешь... в чем разница?
— Ее нет. — Элис порывисто обернулась ко мне, и я едва не отшатнулся:
программа-визуализатор прорисовывала ее образ со сверхъестественной точностью —
кроме глаз. Сквозь зрачки виднелось то же самое, бурлящее многоцветьем
киберпространство, что окружало нас.
— Нет разницы, — повторила она. — Человек — это сложная программа,
записанная на постоянно сбоящем носителе и выполняемая нестандартным
процессором. Неспособная преодолеть свои ограничения, выйти за рамки себя и
переписать хотя бы один элемент кода, не опираясь на более глубокие слои
программирования. Человек — это самообман программы, это сон, от которого
не проснуться. В
синапсах нет души.
“Да, — подумал я, — обманываться — это очень по-человечески. Сколько раз я
обманывался за последние дни?” Слишком много. Но это не помешает мне и дальше
поступать так же. Как там было: “Падай и поднимайся!” — “Зачем?” — “Кто не
поднялся — тот мертв”.
— Падай и поднимайся, — прошептал я невольно. — Это не самообман,
Элис. Это... то, что мы такое.
Мы
сами
решаем, кто и что
мы есть. В синапсах невозможно найти душу, но не потому, что ее нет. Она не там
хранится.
— Ты в это веришь? — с той же странной интонацией, что я не раз
подмечал за ней, спросила Элис.
— Верю, — отозвался я. — А ты?
Она опять отвернулась. Я каким-то шестым чувством ощущал, как борется в ней
отчаяние с надеждой.
Я шагнул к ней — к тому, чем она была здесь, к тени и отражению... нет,
воплощению, не менее присущее ей, чем то тело, которое я привык считать
принадлежащим Элис Тьюринг Релер. Боги лунные и земные, что же мне делать?!
И, наверное, кто-то там, наверху, все-таки услышал меня. Потому что я нашел
нужные слова.
Я понимал, на что иду. Провести свою жизнь рядом с женщиной, которая не
просто умнее тебя (это еще можно выдержать; в конце концов, о большинстве
женщин можно сказать то же самое) — которая просто больше, чем я когда-либо
смогу стать!.. Но Боже мой, какая это на самом деле мелочь... когда любишь
кого-то.
Ну вот. Себе я это уже сказал. Осталось сообщить ей. В конце концов, даже
если это и не так — человеку ведь свойственно обманываться.
— ...Отныне и навеки, и пока смерть не разлучит нас...
— Какая смерть, глупый?
— Моя.
— Глу-упый... Неужели ты думаешь, что
я
тебе позволю умереть?
Эпилог
Пожалуй, всякий рассказ стоит завершать душещипательной сценой. Или
разгромом врага. То, что следует за тем и другим, обычно не стоит доброго
слова, не говоря уже о подробном описании.
Я сижу дома, просматриваю дальние этажи памяти — что стереть, что
перебросить на жесткий носитель, — а заодно кормлю ребенка грудью. На мой
взгляд, нынешняя мода на равноправие полов зашла далековато, но если уж
берешься заводить детей, манкировать родительскими обязанностями не стоит.
Пожалуй, тот эпизод моей биографии стоит закончить именно соединением
сердец, потому что хаос, воцарившийся вслед за прекращением войны Домов и
гибелью Дэвро, заставлял с тоской вспомнить о добрых колониальных временах.
Чтобы разгрести последствия неудавшегося переворота, у нас — включая в это
число всех жителей Города — ушел почти год. За это время эмоции несколько
поулеглись, и мало кто вспоминал о том, кто именно своим неописуемым героизмом
вызвал этот хаос к жизни. Во всяком случае, хоть награждать не пытались.
На нашу с Элис свадьбу пришло больше гостей, чем на премьеру последнего
фильма Рими (который тоже присутствовал, и даже пожертвовал ради такого случая
свой запас "слез ангелов". Габриэльское спиртное гости смаковали в
молчании — уже было понятно, что в ближайшие десятилетия поставки колониальных
товаров нам не светят). Не все сюрпризы того дня были приятными, но на лучшей
свадьбе мне присутствовать не доводилось за прошедшие с тех пор два столетия.
Во всяком случае, на нее мне удалось собрать всех друзей, переживших мятеж
Дэвро.
Прошло совсем немного времени — по нынешним, новым меркам, — а дни Распада
уже кажутся мне невообразимо далекими. Возможно, виной тут регулярная чистка
памяти, задвигающая прошлое на дальние ветки каталожного дерева. Хотя, скорей
всего, это потому, что события местного масштаба для нас, лунарей, теперь куда важнее
— других просто нет.
Чтобы наладить большой приемник, нам потребовался год; к этому времени
Земля уже молчала. Возможно, какие-то сигналы еще блуждали под ионосферой, но
мы их уловить уже не могли. Только после этого сомневающимся стало ясно, что мы
предоставлены самим себе. Но и по сю пору материнская планета молчит загадочно
и страшно, словно род людской, вопреки предсказаниям Элис, все-таки пресекся в
своей колыбели. Орбитальные съемки дают странные картины — некоторые города
разрушаются, некоторые вырастают за несколько лет на ровном месте. Почти
исчезли пустыни; даже проплешины отравленных земель и воронки ядерных взрывов
понемногу затянула растительность. Интересно, вымерли все-таки люди, или
раскололись на несколько враждующих видов, или просто одичали? И кто в таком
случае сменил их на электрическом троне царей природы: собаки? крысы? тараканы,
упаси боже?
..
Зато наша колония процветает. Город расширяется; скоро он займет все Море
Облаков, и водородных ресурсов Луны уже не хватает для обслуживания реакторов.
Мы наладили доставку льда с внешних планет, однако все громче звучат голоса
тех, кто призывает рассеяться по Солнечной системе, освоив прочие ее миры.
Дуэйнсиане собираются перебраться на Титан (самое подходящее место для таких
сумасшедших), алиенисты — терраформировать Марс (этому проекту лет триста, но
со времен первых лифтов никто не воспринимал его всерьез — зачем прикладывать
столько усилий, если по другую сторону лифт-канала нас ждут готовенькие
водно-кислородные планеты?). Какие-то мелкие группы порываются освоить пояс
астероидов, или добывать тяжелые элементы на Меркурии. Эвангелиты поговаривают
о
возвращении на Землю — если агент фазового сдвига уже выветрился, в чем
наши биологи далеко не уверены.
Дочка довольно чмокает губами. На виске ее помигивает индикатор: в кору
мозга загружается развивающий сон. Я даю лайф-системе команду добавить в молоко
стимулятор синапсообразования.
Мой дубль тем временем плывет по бульвару Циолковского. Все так же
благоухают цветы, в куполах шелестят клены. Прохожих немного, как и два века
назад — только Луна стала больше. Зато выглядят они еще более пестро.
Большинство, конечно, обитает в биологических телах, но тут и там виднеются
сквозь вирт-фильтр фантомы присутствия, или поблескивают металлокерамикой
независимые зонды. Очень немногие лунари уходят в ирреальность безвозвратно,
оставляя тело и перенося основную программу на интелтронный носитель, но почти
все существуют, как я, параллельно в двух мирах, одним аспектом личности ныряя
в холодное информационное море, а другим — утешаясь плотскими радостями.
У многих тел общепринятые разъемы заменяет тонкая серебряная татуировка —
след встроенной лайф-системы. Такой же, как у меня. Новые модели внешне не
проявляются, но обеспечивают наше условное бессмертие ничуть не менее надежно.