Джером Дейвид Сэлинджер. Раз в неделю - тебя не убудет



     Джером Дейвид Сэлинджер
     Раз в неделю - тебя не убудет
     © J.D. Salinger. Once a Week Won't Kill You, 1944
     © Перевод на русский язык. И.Бернштейн, 1996.
     


Он укладывал  чемодан,  не  выпуская сигареты изо  рта, и щурился, когда дым
попадал  в глаза, так что по  его выражению нельзя было сказать, скучно ему,
или  страшно,  или  горько,  или  уже  все равно. На лицо  красивой  молодой
женщины, сидящей, как гостья, в глубоком темном  кресле, упад  луч утреннего
света - но красота ее  от этого не пострадала. Хотя всего красивее были, по-
. жалуй, ее голые руки: загорелые, округлые и прекрасные.
     - Миленький,  - говорила она, - почему все это не мог  сделать Билли, я
просто не понимаю. Нет, правда.
     - Что? - спросил молодой человек. У него был сипловатый  голос заядлого
курильщика.
     - Я не понимаю, почему этого не мог сделать Билли.
     - Он старый. Может, включишь радио?  В  это время дают неплохие записи.
Попробуй на волне тысяча десять.
     Молодая женщина  потянулась  назад  той рукой, на которой  у  нее  было
золотое  обручальное  кольцо,  а  рядом  на  мизинце -  невероятный изумруд;
отодвинула белую, заслонку,  что-то нажала, что-то повернула. И стала ждать,
откинувшись на  спинку  кресла,  но вдруг, ни  с того ни  с  сего,  зевнула.
Молодой человек на минуту поднял на нее глаза.
     - Нет, правда. Надо же им  было назначить  отправление на  такое ужасно
неудобное время, - сказала она.
     -  Я  передам,  - ответил  молодой человек,  перебирая  стопку  носовых
платков, - что моя жена находит такое время отправления неудобным.
     - Миленький, я правда буду по тебе ужасно скучать.
     - И я тоже. У меня где-то должны быть еще белые носовые платки.
     - Нет, правда. Просто возмутительно. Честное слово.
     -  Ну,  ладно.  Все, - молодой человек закрыл чемодан. Он закурил новую
сигарету, посмотрел на кровать и лег поверх одеяла... [89]
     И как раз когда он растянулся на кровати, лампы в приемнике разогрелись
и  в  комнату  хлынули победные  трубные звуки  - марш Сузы  для необъятного
духового оркестра. Его жена отвела за спину одну роскошную обнаженную руку и
выключила радио.
     - Я думал, передадут что-нибудь другое.
     - Ну, не в такую безумную рань.
     Молодой человек пустил к потолку кособокое дымное колечко.
     - Тебе не обязательно было вставать, - сказал он ей.
     - Но  я  сама  хотела! - за  три года  она  не отучилась  разговаривать
восклицаниями. - Не встать! Разве можно?
     -  Подкрути на  пятьсот  семьдесят,  -  сказал  он.  - Может,  там есть
что-нибудь.
     Его  жена снова включила радио, и они оба стали  ждать,  он-с закрытыми
глазами. Через минуту послышался какой-то вполне надежный джаз.
     - Нет, правда, у тебя разве есть столько время, чтобы лежать?
     -Столько 

времени

. Да. Еще рано.
     Его жене вдруг пришла в голову серьезная мысль.
     - Я надеюсь,  ты  попадешь  в  кавалеры и получишь крест. Ты  ведь  так
любишь ездить верхом! Ты непременно должен быть кавалером. Нет, правда.
     - Кавалеристом,  - поправил молодой человек с закрытыми глазами. - Вряд
ли. Сейчас всех берут в пехоту.
     - Вот ужас, миленький! Ну почему ты  не хочешь позвонить тому человеку,
знаешь, у него еще на лице  такая штука? Полковнику. Мы  с ним на той неделе
были вместе  у  Фила и Кении.  Из разведки,  помнишь? Нет,  правда, ты  ведь
знаешь  французский и даже немецкий,  и  все такое. Во всяком случае, он  бы
тебе устроил  производство в  офицеры. Ты подумай,  как  тебе  тяжело  будет
служить, ну, этим, рядовым! Ты  ведь даже  разговаривать с людьми не любишь.
Честное слово.
     - Пожалуйста, - сказал он, - не надо об этом. Я тебе все уже  объяснял.
Насчет производства в офицеры.
     -  Ну, по крайней  мере, я надеюсь, что тебя  отправят в  Лондон.  Нет,
правда, там хоть есть культурные люди.  У тебя  записан номер  полевой почты
Бабби?
     - Да, - солгал он.
     У его жены возникла еще одна важная мысль.
     - Мне бы  какой-нибудь английский отрез. Твид, может быть, или еще  там
что-нибудь.
     Но тут же она вдруг снова зевнула  и сказала то, что ей  не нужно  было
говорить: [90]
     - Ты попрощался с тетей?
     Ее  муж открыл  глаза и довольно резко сел, одним махом опустив ноги на
пол.
     -  Вирджиния. Послушай.  Я вчера не успел все сказать. Я хочу, чтобы ты
раз в неделю водила ее в кино.
     -В кино?
     - Тебя не убудет, - сказал он. - Один раз в неделю - это не смертельно.
     - Ну конечно, миленький, но...
     - Без но, - сказал он. - Раз в неделю, тебя не убудет.
     - Ну конечно же, глупый! Я только хотела сказать...
     -  От тебя  не так  много требуется.  Она уже не молода, и вообще, сама
знаешь.
     -  Но, миленький, ведь  ей опять стало хуже. Нет,  правда. Она такая...
чокнутая,  даже не  смешно. Честное слово, ведь ты же  не сидишь с ней  дома
целые дни.
     - Ты тоже не сидишь, - сказал он. - А она вообще не выходит,  если я ее
куда-нибудь не поведу, не вытащу. - Он наклонился к самому ее лицу и едва не
упал с кровати. - Вирджиния, всего раз в неделю. Тебя не убудет. Я не шучу.
     - Ну конечно же, миленький! Нет, правда, раз ты этого хочешь...
     Молодой человек вдруг встал.
     - Скажи, пожалуйста, на кухне,  что можно  подавать завтрак, - попросил
он, направляясь к двери.
     - Эй, служивенький, может, поцелуешь меня? - остановила его жена.
     Он пригнулся, поцеловал ее дивный рот и вышел из комнаты.
     Он поднялся на один пролет по широкой, покрытой толстым ковром лестнице
и, на площадке повернув влево, дважды постучался  во вторые двери. К створке
была  приколота  карточка  старого  нью-йоркского отеля "Уолдорф-Астория"  с
типографской  надписью:  "Просьба  не  беспокоить"  и   припиской   сбоку  -
выцветшими  чернилами:  "Ушла  подписываться  на  Заем  Свободы. Скоро буду.
Встреть вместо меня Тома - в шесть в вестибюле.  Он вздергивает  левое плечо
выше  правого  и курит  прелестную  короткую  трубочку.  Целую. Я."  Записка
предназначалась матери молодого человека,  в первый раз он прочел ее,  когда
был  еще  маленьким,  и с тех  пор перечитывал  раз  сто. Перечитал он ее  и
теперь, в марте 1944 года.
     - Войдите! - раздался деловитый голос. Молодой человек вошел. [91]
     У окна  за ломберным столиком сидела очень красивая дама лет пятидесяти
с  лишним  в  изящном  кремовом  пеньюаре  и  очень грязных белых спортивных
тапочках.
     -  Ну-с, Дикки Кэмсон,  - сказала она. -  Что  это ты  поднялся в такую
рань, лентяй ты этакий?
     -   Так,  дела  кое-какие,  -  ответил  молодой  человек,   улыбаясь  с
облегчением. Он поцеловал ее в щеку и, держа одну руку на спинке ее  кресла,
скользнул  взглядом по  большому альбому в  кожаном  переплете,  который был
открыт перед нею.
     - Как поживает коллекция?
     - Чудесно.  Просто  чудесно. Этот альбом  - ты его  даже  не видел еще,
бессовестный  ты мальчик, -  я  только  что  начала.  Билли и кухарка  будут
отдавать мне все, что получают, и ты тоже мог бы сохранять для меня свои.
     -  Обыкновенные  гашеные  американские  марки  по  два  цента?  Здорово
придумано! - Он обвел взглядом комнату. - А как работает приемник?
     Приемник был настроен на ту же станцию, что и у него внизу.
     - Чудесно. Я сегодня утром делала гимнастику.
     - Послушай, тетя Рена, я ведь тебя просил не делать больше эту дурацкую
гимнастику. Честное слово, тебе же не под силу. Ну какой в этом смысл?
     -  Мне нравится, - твердо  ответила  его  тетка и перевернула  страницу
альбома.  -  Мне  нравится  музыка, под которую  ее надо делать.  Все старые
мотивы...  И  уж  конечно  было  бы  нечестно слушать  музыку  и  не  делать
упражнения.
     - Вполне честно, уверяю  тебя. Ну, пожалуйста,  не надо.  Чуть поменьше
принципиальности, - сказал  молодой человек. Он походил  немного по комнате,
потом понуро уселся на подоконник. Внизу был парк,  и он глядел туда, словно
высматривал между деревьями путь, которым  лучше подойти к сообщению о своем
отъезде. Он-то мечтал, что  вот  будет  хоть  одна  женщина в  1944 году,  у
которой перед глазами не сыплются песочные часы чьей-то жизни.  А теперь ему
приходится и перед нею  поставить такие  часы  - свои. Его подарок женщине в
грязных  спортивных  тапочках.   Женщине,  собирающей  гашеные  двухцентовые
американские марки. Женщине,  которая  была сестрой его матери и  писала  ей
записки  на  карточках  "Уолдорф-Астории"...  Обязательно  ли  ей  говорить?
Обязательно  ли  ставить  перед нею  эта  его  дурацкие,  быстро  иссякающие
блестящие песочные часы?
     - Ты становишься в точности похож на свою мать, когда  делаешь вот  так
лоб. Да. Совершенно как она. Ты ее хоть немного помнишь, Ричард? [92]
     - Да. - Он  задумался. - Она никогда не ходила просто. Всегда  бегом, и
вдруг, с разбега, в какой-нибудь комнате остановится. И еще она насвистывала
сквозь зубы, когда задергивала занавески у меня в комнате. Почта всегда один
и тот  же  мотав. Я его помнил,  пока был маленький, а вырос и  забыл. Потом
уже, в колледже, у меня был сосед по  комнате из Мемфиса, он однажды заводил
старые пластинки - Бесси  Смит, Тигардена,  - и там  одна песня чуть меня не
убила:  та самая, что  любила насвистывать  мама. Я сразу узнал. Называется,
оказалось:  "Не  могу  быть  паинькой  в  воскресенье,  раз   я  всю  неделю
сорви-голова".  Но под конец  семестра один тип, Альтриеви была его фамилия,
наступил на нее пьяный, я с тех пор так ее больше и не слышал. - Он примолк.
- А другого я ничего не помню. Одна только чушь какая-то.
     - А как она выглядела, помнишь?
     -Нет.
     - О, она была чудо как хороша, - тетя подперла подбородок худой изящной
рукой. - Твой отец на месте усидеть не  мог, когда мама выходила из комнаты.
Кивал, как дурачок, если  к нему обращались, а сам не сводил своих маленьких
глазок с  двери,  за  которой  она  скрылась.  Странный  он  был  человек  и
довольно-таки нелюбезный.  Ничем  не  интересовался,  только  бы ему  делать
деньги да смотреть на твою мать. Да еще катать ее на этой своей жуткой яхте,
которую он вздумал купить. У  него была  такая смешная английская матросская
шапочка,  от  отца,  он  говорил, ему  досталась. Мама  всегда старалась  ее
спрятать, когда они собирались кататься.
     - И это было все, что тогда нашли, да? - сказал молодой человек.  - Эту
шапочку.
     Но глаза тетки уже упали на раскрытый альбом.
     - Нет, ты только посмотри, что за прелесть! - воскликнула она, поднимая
к свету одну  из своих  марок.  -  У  него  такое  волевое лицо с  перебитой
переносицей, у Вашингтона.
     Молодой человек встал и отвернулся от окна.
     - Вирджиния сказала на кухне, чтобы подавали завтрак,
     Мне  пора идти вниз,  -  проговорил он, но вместо  того чтобы  уходить,
подсел к ломберному столику рядом с ней. - Тетя
     Рена, - сказал он, - послушай меня минутку.
     Она подняла к нему умное, внимательное лицо.
     - Тетя... э-э-э... понимаешь, сейчас война. Я... ты ведь
     видела киножурналы, верно? Ну, и там, по радио слышала...
     - Разумеется.
     - Ну и вот, я иду на войну. Я должен. Уезжаю сегодня,
     сейчас. [93]
     -  Я  так и знала,  что ты должен будешь ехать, - сказала тетя, просто,
без паники,  без горестных восклицаний: "Последний!" Замечательная  женщина,
подумал он. Самая умная, нормальная женщина на свете.
     Молодой человек встал, оставляя перед нею свои  песочные часы словно бы
невзначай - единственный верный путь.
     - Вирджиния будет часто  навещать  тебя,  детка, -  сказал он  ей. -  И
водить тебя в кино.  В "Саттоне" на той неделе пойдет старая картина Филдса.
Ты ведь любишь его фильмы.
     Тетка тоже поднялась, но пошла не к нему, а мимо.
     -  У меня есть для тебя рекомендательное письмо, - деловито сказала она
на ходу. - К одному моему близкому другу.
     Она подошла к письменному столу, не раздумывая, выдвинула левый верхний
ящик и вынула  белый конверт. Потом вернулась к столику, где лежал ее альбом
с марками, а конверт сунула в руку племяннику.
     - Оно не запечатано, - сказала она. - Можешь прочесть, если захочешь.
     Молодой человек  рассмотрел белый  конверт.  Он был  адресован  некоему
лейтенанту Томасу Э. Кливу-младшему. Почерк - тетин, волевой и четкий.
     -  Том  -  замечательный  юноша, -  сказала  она. - Служит в Шестьдесят
девятой дивизии. Он за тобой присмотрит, я совершенно спокойна. - И добавила
многозначительно: -  Я еще два года назад знала,  что так, будет, и сразу же
подумала про Томми. Он отнесется к тебе исключительно участливо. - Она снова
обернулась,  на  этот раз  немного  растерянно, и уже  не  такой решительной
походкой  возвратилась  к  письменному столу.  Выдвинула  еще какой-то ящик,
вынула  большую  застекленную  фотографию  молодого человека в лейтенантской
форме образца 1917 года, с высоким стоячим воротником.
     Неверными шагами подошла к племяннику и протянула ему фотографию.
     - Вот его портрет, - пояснила она. - Вот портрет Тома Клива.
     - Мне уже пора, тетя, - сказал молодой человек.  - До свидания. У  тебя
ни в чем не будет нужды. Ни в чем, увидишь. Я напишу тебе.
     -  До свидания, мой милый, милый мальчик, - сказала тетка  и поцеловала
его. - Смотри, непременно разыщи Тома Клива. Он за тобой присмотрит, пока ты
устроишься и все такое. [94]
     - Да, да. До свидания.
     - До свидания, дитя мое, - рассеянно повторила его тетка.
     - До свидания.
     Он вышел за дверь и, едва держась на  ногах, спустился по лестнице.  На
нижней  площадке он  вынул из кармана  конверт и разорвал его пополам, потом
еще пополам, и еще пополам. И не зная, что делать с комком бумажек,  сунул в
карман брюк.
     - Миленький. Завтрак совершенно остылЯичница твоя, и вообще все.
     - Ты  вполне можешь водить ее  раз в неделю в кино, - сказал он. - Тебя
не убудет.
     - А я разве что говорю? Разве я отказываюсь?
     -Нет.
     И он прошел к столу.
     
ПРИМЕЧАНИЯ
     "Раз в неделю - тебя не убудет" ("Once a  Week Won't Kill You"."Стори",
ноябрь-декабрь 1944 г.
     Стр. 75. Бесси Смит  (1894-1937)  -  знаменитая исполнительница блюзов.
Прототип героини рассказа "Грустный мотив".
     Стр. 78. Филдс У.К. (1879-1946) - американский эстрадный актер-комик, с
20-х  гг.  снимался  в  ролях  эксцентричного характера (наиболее  известные
картины  с  его  участием  -  "Салли из  опилок", "Банковский  сыщик",  "Мой
цыпленочек"). Сыграл Микобера  в экранизации романа Чарльза Диккенса  "Дэвид
Копперфилд" (1935).