Владимир Савченко.

 

 

                      Должность во Вселенной

 

   Оглавление

   От автора

   КНИГА ПЕРВАЯ "ПОКОРЕНИЕ"

 

   ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ШАЙТАН-ШАР

 

   Глава первая ТАРАЩАНСКАЯ КАТАСТРОФА

   Глава вторая РАССЛЕДОВАНИЕ

   Глава третья ОХОТА ЗА ШАРОМ

   Глава четвертая ЗАХВАТ ШАРА

   Глава пятая КОНЦЕРТ ДЛЯ ШАРА С ГРОЗОВЫМ ОРКЕСТРОМ

   ЧАСТЬ ВТОРАЯ. НИИ НПВ

 

   Глава шестая ПЕЦ ПРИБЛИЖАЕТСЯ

   Глава седьмая ТОЛЧОК В ОПРЕДЕЛЕННОМ НАПРАВЛЕНИИ

   Глава восьмая ТРИ МЕСЯЦА СПУСТЯ

   Глава девятая ОБРАЗ БАШНИ

   Глава десятая ПЕЦУ ПЕЦЕВО...

   Глава одиннадцатая ...КОРНЕВУ КОРНЕВО

   Глава двенадцатая ВЕЛИКИЙ ПОРОСЯЧИЙ БУМ

   Глава тринадцатая РАЗГАДКА "МЕРЦАНИЙ"

 

   КНИГА ВТОРАЯ "НЕ ДЛЯ СЛАБЫХ ДУХОМ"

 

    ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. В ПРЕКРАСНОМ И ЯРОСТНОМ МИРЕ

 

   Глава четырнадцатая НАБЛЮДЕНИЯ ИЗДАЛИ И ПОСПЕШНО

   Глава пятнадцатая ОДА ТУРБУЛЕНЦИИ И ПОСЛЕДНИЙ ПРОЕКТ ЗИСКИНДА

   Глава шестнадцатая ГОРА И МАГОМЕТЫ

   Глава семнадцатая "ДЕВЧОНКУ ЗВАЛИ ДЕЗДЕМОНА"

   Глава восемнадцатая ОТЧАЯНИЕ ТОЛЮНИ

   Глава девятнадцатая ТРИУМФ БУРОВА

   Глава двадцатая САША + ЛЮСЯ = ?...

 

   ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. ОСОБЕННОСТЬ ЧЕЛОВЕКА

 

   Глава двадцать первая НАСТРОЙКА НА "НАШ МИР"

   Глава двадцать вторая ДО УПОРА

    Глава двадцать третья МОНОЛОГ КОРНЕВА

   Глава двадцать четвертая ОБСУЖДЕНИЕ

   Глава двадцать пятая МЕРТВЕЦ И ПРОТОПЛАЗМА

   Глава двадцать шестая "УМЕР НАШ ДЯДЯ..."

   Глава двадцать седьмая "И ТЫ - ОДНО С ТЕМ!"

   Глава двадцать восьмая "И ТЫ - НАД ТЕМ!"

 

 

 

   Источник: Владимир Савченко. Должность во Вселенной.

   серия - "Золотая полка фантастики" ("Флокс", Нижний Новгород)

   Владимир Савченко, "Избранные произведения", 1993 год., т.1

   Сканировал: Серж ака TroyaNets

   Корректура: Александр Еськов (2000г.)

 

 

 

   ДОЛЖНОСТЬ ВО ВСЕЛЕННОЙ

 

 

   ОТ АВТОРА

 

 

   В романе развиваются идеи, к которым строгая наука еще не пришла Автор

решил не ждать пока она к ним придет Но, несмотря на это и на обилие

ситуаций и картин фантастического плана, перед вами реалистический роман

Особенность лишь в том что его глобальный и Вселенский реализм, реализм

сути, соотносится с обычным литературным реализмом как правда с

правдоподобием Целью данного произведения является изменить нынешний ход

человеческой цивилизации Да так, ни больше ни меньше Смехотворность

претензии очевидна писк комара против грохота бури Но в последней части

читатель сам сможет измерить глубину пропасти, куда нас увлекает этот

КОСМИЧЕСКИЙ процесс и согласится, что иную задачу здесь ставить и нельзя

Если разум людей не самообман, а действительно вселенская реальность то

еще не поздно овладеть ситуацией Роман писался долго, поэтому читатель

найдет в нем немало примет т н "застойною времени" Собственно, по

литературным кондициям он был готов для печати еще в 1975 - 1976 годах, но

вникнув в текст читатель поймет почему издание оттянулось до 90-х. Однако

и тема его и проблемы не только не уcтaрeли но стали куда более злыми.

   Да, пожалуй, было бы неуважением к избранной теме - работать над ней

менее двадцати лет

   КНИГА ПЕРВАЯ

 

 

   Покорение

 

   Действие не может устранить заблуждение, ибо оно не противоречит ему.

Лишь знание устраняет незнание, как свет разгоняет мрак.

 

   Шанкара "Атмабодха", VIII век

 

   Существует ли предначертание судьбы? Свободны ли мы? Как неприятно не

знать этого. Как было бы неприятно знать!

 

   Жюль Ренар "Дневник", XIX век

 

 

 

 

                                  ЧАСТЬ I

 

 

                                 ШАЙТАН-ШАР

 

 

                                  ГЛАВА 1

 

 

                          ТАРАЩАНСКАЯ КАТАСТРОФА

 

 

   Если бы фантасты тратили силы не на убеждение других в возможности

проникать сквозь стены, летать без аппарата и обмениваться душами, а на

сами эти дела,- как далеко продвинулось бы человечество!

 

   К. Прутков-инженер, Мысль, № 121

 

   Второго сентября, в воскресенье, на улицах Таращанска, районного центра

в степной части Катаганского края, было много народа. День выдался

солнечный, не по-осеннему теплый. Легкий ветерок шевелил листья кленов, ив

и пирамидальных тополей. Население тяготело преимущественно к рынку,

прилавки которого ломились от осеннего обилия фруктов и овощей, к недавно

открытому универмагу - трехэтажному бетонно-стеклянному кубу с красочными

витринами - и к Дому культуры, где шел новый фильм.

   В половине одиннадцатого к городу со стороны далеких, едва видных на

горизонте гор приблизилось, постепенно оседая с ясного неба, нечто,

похожее на округлую тучку в серо-синими краями и темной сердцевиной.

Впоследствии нашлись очевидцы, утверждавшие, что им показалось странным,

что "тучка", во-первых, шла не по ветру и, во-вторых, будто не освещалась

солнцем: у облаков обращенный к солнцу край всегда светел,- а у нее такого

не было.

   Действительно ли эти люди обратили внимание на такие странности или

сообразили потом, под действием событий,- кто знает. Взгляды большинства

жителей были прикованы к земным предметам, в небеса никто особенно не

засматривался. Идет себе тучка - и пусть. Дождем вроде не грозит.

   Через четверть часа эта "тучка", двигавшаяся неровно, произвольными

скачками, оказалась примерно над центром Таращанска и стала спускаться,

увеличиваясь в размерах неправдоподобно быстро. "Будто зонт раскрывался",-

скажет потом один очевидец. Напористо подул ветер. Он крепчал и (это

заметили многие) гнал пыль, мусор, склонял верхушки деревьев на всех

улицах в сторону "тучи". А вблизи рыночной площади, где она нависла густой

тьмой, ветер превращался в вихревой восходящий поток небывалой силы: он не

только закрутил в смерч пыль и бумажки, но срывал у людей кепки, шляпы,

заворачивал полы плащей и пиджаков.

   Странности этим не ограничились. Солнце, которому предстояло еще

подниматься в небе, начало круто снижаться к горизонту, сплющилось,

изменилось в цвете: верхний край его сделался бело-голубым, нижний

желто-оранжевым - желтизна будто стекала по солнечному диску. "Тучка",

осев, превратилась во внушительное сгущение темноты; оно распространялось -

и будто выдавливало в стороны синее небо со сплюснутым, странно близким к

земле солнцем. Лица людей - теперь все смотрели вверх - были зловеще

освещены алым с желтым, как на пожаре.

   Ветер около "тучи" усилился до воющего урагана. Он, будто спички, ломал

пирамидальные тополя, выворачивал с корнями яблони в садах, ивы, акации,

клены, валил дощатые заборы, киоски, срывал с крыш гремящие листы железа,

мгновенно разметал товар на прилавках и раскладках рынка. Все это вместе с

мусором и пылью втягивал в черное ядро "тучи": немыслимый смерч предметов

и обломков.

   Народ в страхе заметался.

   Ураган длился считанные минуты, затем стих. Наступившая после его воя и

грохота первых разрушений тишина казалась особенно глубокой. Оседала пыль.

   Ночь заполнила небо. И вдруг все, кто находился у центральной части

города, почувствовали, что земля под их ногами кренится, будто выпирает

горбом.

   Некоторые, выдержавшие удар урагана, тополя рухнули, вывернулись с

корнями.

   На глазах у всех беззвучно разломилось от черепичной крыши до

фундамента двухэтажное здание райисполкома (пустое, к счастью, в выходной

день) на дальнем краю площади. Все со стенаниями кинулись кто куда -

спасаться.

   Самым ужасным было спокойное безмолвие происходящего. Неторопливо

округлой волной выпирала твердь под ногами, опрокидывая сначала сараи,

киоски, автомобили - что полегче; потом валились деревья; разрывались,

начиная сверху, от крыш, здания; улицы и дворы разверзались щелями и

оврагами - местами до десятка метров глубиной... И все это не сопровождали

ни сотрясения почвы, ни вспышки молний с ударами грома. Только слабый шум

осыпающейся штукатурки и комьев земли, стук падающих кирпичей. Поднималась

и оседала пыль. Впечатление было такое, будто кто-то незримый и сильный

рвал на куски объемные декорации, изображающие город.

   Свидетельства очевидцев, достаточно согласованые до момента опускания

"тучи" на город, далее содержали разительные противоречия, зависящие от

того, где данный очевидец находился: в центре или ближе к окраинам и даже в

какой именно стороне. Отчасти это можно понять: людям было не до

беспристрастных наблюдений, надо было спасаться, спасать близких, а по

возможности и имущество, домашнюю живность. Но некоторые несоответствия

оправдать только этим было невозможно.

   Начать с того, что, по уверениям тех, кто находился, в разрушенном

центре города долго (некоторые оказались завалены в комнатах нижних этажей

разрушившихся зданий, были и такие, чьи дома отделили со всех сторон

глубокие расселины - не выйдешь), время происшествия - и их невольного

заточения - составило от 18 часов до двух суток; у всех по-разному. На

самом деле все окончилось в тот же день, 2 октября: "туча", "чернота",

"это самое", "эта зараза" - по-всякому именовали свалившуюся с неба

напасть, некоторые очень даже крепко,- ушла ввысь и удалилась от города

перед заходом солнца, то есть никак не позже, чем через восемь часов.

   Внутренние очевидцы соглашались, что да, до захода, многие из них

видели это солнце - хоть и где-то внизу; но по их часам и по иным

признакам: по нарастанию и утолению голода, по естественным отправлениям и

надобностям, по усталости - выходило куда больше восьми часов.

   Не совпадало и другое. Например, по впечатлениям находившихся в

"эпицентре" (термин, утвердившийся позднее: так стали называть место

касания Шара с планетой), земля именно здесь выперла бугром, а остальная

окрестность оказалась внизу. Надо заметить, что Таращанск - город без

холмов и впадин, выстроен на ровной площадке. Жители же, оказавшиеся на

периферии зоны разрушений, утверждали, что нет, это у них земля выпятилась

горбом, а все остальное ушло вниз; при этом каждый отстаивал свое место...

А по уверениям тех, кто оказался совсем в сторонке, на расстоянии более

километра от эпицентра, все под "тучей" как было, так и осталось ровно,

плоско, нигде земля не выпячивалась. Только очертания зданий и деревьев,

говорили они, изменились как-то... ну, будто их приплюснуло или они

оказались за уменьшительным стеклом,- и колыхались, кривлялись, "вроде как

в мультфильме".

   Всякие бывали моменты...

   Когда в Доме культуры среди сеанса - как водится, на самом интересном

месте - разверзлись крыша и потолок над переполненным кинозалом, то

понеслись вопли в адрес киномеханика: "Сапожник!", "Выключи свет!", "На

мыло!" - и свист. А через секунды все давились возле искореженных дверей,

высаживали рамы из окон, чтобы скорее покинуть зал; многие выбрались через

широкие трещины в стенах.

   Помимо Дома культуры, райисполкома и универмага (он срезался по

диагонали от третьего этажа к первому, верхняя часть сместилась на

несколько метров)

   сильно пострадали две стандартные жилые пятиэтажки на Гоголевской и

пятиглавая церковь Сретенья, памятник старины: каждая позолоченная

луковка, кроме центральной, откололась и упала. Несколько одноэтажных

домов под железными крышами (деталь, которой придали значение потом)

полностью уцелели в том месте, где "туча" рвала и крушила все; они только

оказались окруженными глубокими, подходившими под фундамент трещинами. Два

таких дома при последующих "ёрзаньях" (тоже новый термин) Шара съехали в

эти овражные трещины, оказались там завалены.

   Вне города - в краевом центре, в соседних станицах и селах - о

случившемся узнали с опозданием.

   Телефонная связь с Таращанском прекратилась сразу: телеграфные столбы в

зоне эпицентра все стали врастопырку, провода между ними натянулись и

лопнули с печальным звоном. Сведения можно было передать только по

райкомовской рации, оказавшейся в разрушенном здании; другие

радиопередатчики были и вовсе за городом - один на аэродроме полевой

авиации, батарейная радиостанция "Урожай" в правлении пригородного

колхоза. И до того, и до другого места километры - пока примчались первые

очевидцы, пока растолковали, что к чему... понять их было непросто. С

аэродрома передали о землетрясении, из правления - об обрушившемся на

Таращанск мощном тайфуне.

   В Катагани справились у метеорологов насчет землетрясений и бурь,

подтверждения не получили. В Таращанске тем временем нарушилась линия

электропередачи, аэродромная рация замолкла. Пока по маломощному "Урожаю"

выяснили картину бедствия - прошли часы.

   Потом поднимали тревогу, загружали вертолеты и вездеходы необходимым...

   Трудность была и в том, что никто не мог внятно сказать, от каких бед

надо выручать людей.

   К трем часам пополудни примчались на машинах и верхом добровольцы из

соседних селений. Примчались - и остановились в смущении перед

расселинами, отделившими центр города от окраин. За ними была бурая тьма,

облака пыли над развалинами, среди которых метались обезумевшие фигурки

людей.

   Часом позже прибыли два тяжелых вертолета со спасательным снаряжением,

медикаментами, врачами. Военлеты, люди нетрусливого десятка, повели машины

в "тучу", чтобы приземлиться в районе бедствия. И... влетев в нее на

высоте примерно двести метров, они неожиданно для себя оказались далеко и

от центра города, и вообще от города, утратили ориентировку, стали

блуждать: кончили тем, что приземлились с пустыми баками на другой окраине

Таращанска.

   Еще хуже получилось с летчиком Михеевым, который на свой страх и риск

решил пролететь над Таращанском на единственном Ан-2, не занятом в этот

день полевыми работами,-поглядеть, что делается.

   Как только он вошел в Шар, оборвалась его связь с аэродромом (кстати,

так было и с вертолетами), самолет, по свидетельствам очевидцев, набрал

невозможную для тихоходной двукрылки "реактивную" скорость, уменьшился,

удаляясь неизвестно куда, исчез из виду... но вскоре показался на другом

краю "тучи", круто снижаясь. Самолет не смог выйти из пике, врезался в

травяное поле стадиона, разбился и сгорел. Летчик погиб.

   В половине седьмого вечера, преодолев двухсоткилометровое расстояние от

Катагани, прибыла на вездеходах саперная рота. Солдаты принялись наводить

мостки через овражные трещины, выводить людей, откапывать заваленные входы

зданий. А еще час спустя поднялся ветер, который теперь дул во все стороны

от "тучи". Сгусток тьмы, нависший над Таращанском, сдвинулся чуть к югу,

разрушив несколько домов в той стороне и плотину между рыборазводными

прудами. Затем эта пыльная тьма стала подниматься, одновременно смещаясь

еще более к югу. Снова - только в обратном направлении - ревел и бушевал

ураган, пригибая к земле последние деревья в садах и на улицах, начисто

обдирая с них листья, раздувая прочь весь ранее засосанный в Шар мусор.

   Через несколько минут он стих. Посветлело. Беззвучно захоронив все, что

туда попало, "туча" ушла в вышину - только пророкотало в ней что-то.

   Земля выровнялась, небо очистилось. Багряное закатное солнце висело над

горизонтом в оседающей пыли, освещало развалины, разметанные заборы и

прилавки, вывернутые с корнями или сломанные деревья, здания с

растрескавшимися стенами и сорванными крышами, грязные, осунувшиеся лица

людей. По изуродованным улицам журчали ручьи прорвавшей из прудов воды.

   Где-то в вышине плыло в южную сторону округлое сизое пятнышко. Тучка.

Шарик.

   В последующие дни хватило работы и жителям, и саперам, и доброхотам из

соседних станиц: разбирать развалины, откапывать пострадавших, осушать

подвалы и нижние этажи залитых зданий, восстанавливать линии

электропередачи и связи, водопровод, канализацию, плотину... Город

недосчитался 16 жителей.

   Одиннадцать трупов нашли, об остальных пяти было сообщено, что они

"пропали без вести" - и лучше было не задумываться над тем, как они

пропали.

 

 

 

                                  ГЛАВА 2

 

 

                                РАССЛЕДОВАНИЕ

 

 

                         (подвиг Васюка-Басистова)

 

 

   Не спеши объяснять другим то, что сам только лишь понял: ты понял

далеко не все.

 

 

   К. Прутков-инженер. "Советы начинающему гению".

 

 

   Для выяснения причин катастрофы хорошо было бы на время исследования

сохранить все как есть. Об этом, понятно, речи быть не могло: город должен

жить. Поэтому работа прибывшей в Таращанск комиссии,- сначала из местных

ученых, затем присоединились столичные,- протекала среди восстановительной

суеты.

   К упомянутым выше разногласиям относительно течения времени сразу

прибавились и разногласия о размерах Шара (так стали называть феномен) и

его частей. Все очевидцы сходились на том, что издали это выглядело

невинно: сгусток небесной синевы с фиолетовым пятном внутри. Внешние

наблюдатели оценивали размеры сгустка сотнями метров; так, в частности,

выходило по сопоставлению с объектами в городе, между которыми он

находился. Зона самых сильных разрушений и растрескиваний грунта имела

форму овала размером около 400 метров с запада на восток и 600 метров с

севера на юг - в направлении, по которому Шар сместился к вечеру. Овал

окружало километровой ширины кольцо из радиально поваленных деревьев и

заборов, сорванных крыш: место, где поработали возникшие при опускании и

подъеме феномена странные ураганы.

   Разнобой был в том, что поперечник наиболее темной области в Шаре

внешние наблюдатели определяли кто в сто, кто, самое большее, в двести

метров; находившиеся в эпицентре против этого единодушно возражали. Для

них эта область имела размеры километров, даже многих километров; она

закрыла небо и распространилась над городом во все стороны.

   Заблудившиеся в Шаре вертолетчики держались еще более дикого взгляда:

там сотни километров расстояний, если не тысячи. Ведь где-то же вылетали

они весь запас горючего!

 

   Показания, показания...

   - Я сам видел, своими глазами: универмаг, наш Торговый центр - только

отстроили... так когда эта чертовщина стала опускаться на площадь, то он с

левого верхнего угла скривился, сплющился, сел, стены трещинами пошли,

стекла посыпались. Новое здание, а! Этих строителей судить надо!.. Люди

все вниз, кто и из окон прыгал. Просто безобразие!

   - Я стояла третья с краю в том ряду, де фрукты. Привезли от совхоза

виноград и яблука. Я краз титочка торгувала, два кило за карбованець. Я

зверху радио писню передавало, мущина спивав... та враз як заверещить! Тут

все потемнило, магазин напротив заколыхався, земля иначе боком стала.

Яблука мои покотылыся, деревья гнуться, ломаються, буря", люди бигуть,

репутують, а хмара все нижче... Щоб йим усим пусто стало!

   - Кому, бабушка?

   - Та тим, хто отой атом выдумав.

   - Ну, мы только, это, хотели подойти к тому дому, как вдруг - р-раз! -

земля треснула. Такой сразу перед нами овраг, шириной с улицу... и

глубокий! Туда все повалилось, покатилось: люди, бочки, киоск, скамейки

какие-то, стулья. А те, кто остался на той стороне, оказались будто внизу.

Бегают как-то криво, быстро, голоса у них писклявые... чистые Буратино!

Ну, тем, кто провалился в Щель, мы веревку кинули, повытаскивали.

   ...И так далее, и тому подобное. Люди говорили о пережитом. Большими

стараниями из этого удавалось извлечь хоть что-то, проясняющее суть дела.

   Так установили, что в это время по первой программе радио,

транслировавшейся в динамиках рынка, народный артист России Исаак

Харавецкий (бас) исполнял украинскую застольную песню "Чтоб вы нам все так

были здоровы!" и что трансляционный узел попал в зону поражения.

 

   Более других помог комиссии преподаватель сельхозтехникума Анатолий

Андреевич Васюк-Басистов, который предоставил в ее распоряжение двенадцать

заснятых в этот день пленок, по 36 кадров в каждой. То, что Анатолий

Андреевич оказался, по сути, единственным на весь славный город Таращанск

человеком, не потерявшим в беде головы, было неожиданностью для его

знакомых, близких, а возможно, и для него самого. Жил себе человек,

преподавал основы механизации животноводства, невозмутимо выслушивал на

зачетах невежественный лепет заочников, растил сынишку и дочь, был

корректен с соседями и коллегами. А когда случилась напасть, он не

выкидывал из окна квартиры (которая была в том пятиэтажном доме на

Гоголевской, что разломился, будто придавленный коленом) телевизор,

холодильник и иные предметы первой необходимости, не волок узлы и

чемоданы, чтобы затем, когда от колыханий Шара снова вокруг лопались стены

и валились деревья, в ужасе бросить все, а действовал по иному плану.

   Эвакуировав жену и малышей за водокачку, которая находилась в четырех

кварталах от зоны наибольших разрушений, Васюк-Басистов вернулся в эту

зону, проник в разрушенный универмаг, а там в секцию культтоваров, выбрал

портфель пообъемистей, положил в него фотоаппарат "Зоркий-7", стрелочный

экспонометр и изрядное количество заряженных пленкой кассет. Вернувшись к

водонапорной башне, он велел жене увести детей за город и ждать, а сам,

пренебрегая запретами и причитаниями супруги, полез наверх.

   У Анатолия Андреевича не было внятного представления о характере

происшедшего: то ли это явление природы, то ли неудачный эксперимент... А

может, и нападение? Так ли, иначе, но снимки могли пригодиться.

   На крыше водокачки он и провел этот день, фотографируя. Опасности он

подвергался немалой: Шар не застыл неподвижно, а время от времени ерзал,

совершал неожиданные короткие перемещения, каждое из которых

сопровождалось шквальными порывами воздуха и новыми разрушениями. Захвати

он в таком ерзанье башню, она непременно рухнула бы.

   Представленные им кадры как бы сводили вместе все то, что видели, но не

умели описать другие: искривленную, будто косой уменьшительной линзой,

перспективу центра города, сломанные деревья, столбы с оборванными

повисшими проводами, раскорячившиеся во все стороны стены разломанных

зданий и зияющие трещины подле них в глинистом грунте, клубы пыли,

пронизанные косыми, неестественно изогнутыми лучами солнца, нависшую над

всем этим тьму.

   На одной пленке была запечатлена расселина в процессе ее возникновения

и разрушающийся рядом дом; Анатолий Андреевич снимал так быстро, как

только мог. По динамике картины стало ясно, что все шло сверху: сгущалась

тьма, лопались по слабым местам скаты черепичной крыши, трескались стены,

дом раскрывался, как бутон, возле него распахивалась, углублялась под

фундамент трещина. Нет, это было не землетрясение!

   Примечательны были и последние, предвечерние кадры (которые, кстати,

трудно дались Васюку-Басистову: хоть он заблаговременно привязался ремнем

к скобе на крыше башни, но поднявшийся радиальный ураган вполне мог

сорвать и крышу): от снимка к снимку светлело небо над городом, искаженные

контуры предметов выравнивались, возвращались к обычному виду, смыкались

стены и овраги-трещины... И вот уже темное, с размытыми краями пятно видно

целиком над вереницей тополей на окраине; оно уменьшается, становится

точкой в небе.

   Снимки были содержательные. (Интересно сложилась дальнейшая судьба их

автора и владельца. В Таращанске Анатолию Андреевичу это фотографирование

так и не простили. Добро бы так поступил чужак, заезжий репортер, а то -

свой, знакомый половине города... И даже не из начальства, не из милиции,

вместе пиво пили! И в то время, как все спасались, спасали близких и

имущество, следовали своей натуре,- он, понимаете ли, фотографировал.

Запечатлял. "Вот из-за таких!.." - распаленно возглашали некоторые, кому

очень уж хотелось найти виновного в своих несчастьях и потерях. Да еще и

выпятился, снимки и пояснения Васюка оказались в центре внимания ученой

комиссии, вошли в отчет, стали широко известны... Словом, не простили

настолько, что - хотя в этот день погибло и было расхищено немало товаров,

люди в стесненных обстоятельствах без церемоний брали из брошенных

магазинов, что им было надобно, хотя, более того, Васюк-Басистов вернул

фотоаппарат, экспонометр, портфель и кассеты, а стоимость пленки оплатил,-

он был привлечен к суду по обвинению чуть ли не в мародерстве. И хотя,

далее, суд его целиком оправдал, от преподавания в техникуме Анатолия

Андреевича все-таки отстранили. На очереди было восстановление через новый

суд: но в это время Васюк получил интересное предложение из Катагани,

быстро перебрался туда на новую работу - и впоследствии даже душевно

благодарил таращанских теснителей, что они помогли ему сдвинуться с места.

Действительно, иные передряги по сути своей оказываются "переводом

стрелок", посредством которого судьба направляет нас на новый - и нередко

лучший - жизненный путь. Мы с Анатолием Андреевичем еще встретимся.)

 

   Но вернемся к комиссии. Несмотря на снимки Васюка, на обильные

свидетельства очевидцев, на собственные замеры и съемки, положение ее было

затруднительным. Можно даже сказать - фальшивым: участники комиссии должны

были объяснить другим то, чего сами решительно не понимали. Ну вот, взять

хотя бы единодушные утверждения потерпевших, что времени в эпицентре

протекло гораздо больше, чем вне его,- при этом каждый, главное, имел свою

точку зрения: насколько именно больше!.. Единственный теоретически

обоснованный случай различных течений времени - для систем, движущихся

друг относительно друг друга с околосветовой скоростью,- здесь явно не

проходил.

   А так получалось и по часам, по субъективным переживаниям жителей и,

что особенно интересно, по наблюдаемому многими "квазидопплеровскому

эффекту": у попавших в зону темп речи и высота ее тона были для внешних

очевидцев явно ускорены, смещены к высоким частотам; поэтому российский

бас Изя Харавецкий и завизжал, будто Има Сумак. И в освещении наблюдались

аналогичные спектральные сдвиги. И обмен веществ у плененных Шаром явно

ускорился...

   - Что есть время, как не течение жизни нашей?! - риторически вопросил

председатель комиссии профессор Трещинноватов, когда обсуждали этот

предмет.

    Или взять свидетельства, что темная центральная часть Шара, имея

внешние размеры никак не более двухсот метров, для оказавшихся внутри

распространилась на многие километры. Ведь она же часть, сам Шар имел

поперечник метров четыреста. Часть - больше целого?!

   И почему по показаниям одних земля под ними "выпирала горбом", а по

показаниям других оставалась в этом месте ровной, только люди там

кренились, а деревья валились?

   И почему такие разрушения: сверху, с неба, но без бомб? Почему

трескалась, а потом смыкалась твердь таращанская?

   И почему опусканию Шара, затем удалению его ввысь сопутствовали

краткие, но сильные ураганы?

   И вообще: что за "Шар", "туча", "нечто"?.. Да и Шар ли? Некоторые

участники комиссии считали недоказанной шаровую форму этого атмосферного

образования.

   "Почему атмосферного? - возражали им третьи.- Это тоже не доказано!"

   Словом, если по-настоящему, то заключение комиссии должно было пестрить

фразами, начинающимися со слов: "мы не знаем", "мы не понимаем". Но,

простите, как же так: а кто знает-понимает? За что вам деньги платят?

Страна должна быть так же уверена в мощи своей науки, как и в мощи армии.

Поэтому в тексте упоминался и Эйнштейн, его релятивистские эффекты

замедления времени (хотя наличествовало вроде бы ускорение), искривление

пространства в больших масштабах Вселенной (хотя здесь-то масштабы были не

очень), голографические эффекты объемности двухмерного изображения,

биологические особенности организма в стрессовых условиях... Все, что

удалось наскрести. Разумеется, с конкретными фактами Таращанской

катастрофы члены комиссии увязать эти положения не могли да и не пытались.

Оговаривалась возможность и иных интерпретаций парадоксов ускорения

времени, пространственных несоответствий, обратимых разрушительных

деформаций, "выпираний земли" - в частности, как кажущихся. Если такого

более нигде не случится, то почему бы и нет!

   Фактическая сторона происшедшего, впрочем, была изложена обстоятельно и

добросовестно.

   Два члена комиссии записали особые мнения. Одно они высказали вместе:

   "Полагаем, что причина наблюдавшихся наклонов, выпираний и колыхании

земной поверхности, а также разрушения высоких зданий в том, что Шар

создавал в эпицентре значительные и к тому же меняющиеся во времени

искажения гравитационного поля Земли". Подписано: А. И. Корнев (Институт

электростатики) и Б. Б. Мендельзон (Катаганский госуниверситет).

   Второе особое мнение выразил только Б. Б. Мендельзон: "Полагаю, что

такое искажение поля тяготения может быть вызвано имеющимся в Шаре

массивным телом или системой тел".

 

 

 

                                  ГЛАВА 3

 

 

                              ОХОТА ЗА ШАРОМ

 

 

   Когда вспоминаешь детство, умиление вызывает даже широкий отцовский

ремень.

   К. Прутков-инженер. Опыт биографической прозы.

 

 

   Путанность выводов комиссии в сопоставлении с впечатляющей картиной

катастрофы отрицательно повлияли на гласность этого события. "Нет,- устало

жмуря набрякшие веки, молвил секретарь крайкома Виктор Пантелеймонович

Страшнов, когда редактор "Катаганской правды" принес ему на утверждение

материал о Таращанске.- Как-то это слишком все...- он поискал слово,-

апокалиптично. Не следует будоражить население. Дадим пищу суеверным

толкам".

   Редактор настаивал, мотивируя, что толки и слухи все равно пойдут,

замалчивание внесет в умы еще большее смятение. Страшнов покачал головой,

предложил подождать, пока еще что-то выяснится о Шаре.

   Редактор был прав. Вернувшиеся в свои институты участники комиссии

рассказали все на семинарах и в частных беседах, тем вызвав у многих шок и

недоверие действительности. Таращане тоже отнюдь не приняли обет молчания;

все, что они писали и телефонировали родичам и знакомым, шло далее в

многократных пересказах с искажениями и дополнениями. Поэтому наряду с

достаточно верным изложением событий в плодившихся слухах фигурировала и

дичь: "Таращанск провалился", "инопланетяне хотели сесть", "испытательная

ракета не туда залетела", "под Таращанском заработал природный реактор" и

т.

   п.

   Шар между тем исчез из поля зрения, уплыл в атмосферу. Однако то, что

значительная часть населения Катаганского края была настороже и чаще

обычного с опаской посматривала в небо, помогло засечь его снова.

   Обнаружили Шар на юго-западе края, в предгорье Тебердинского хребта.

Почему он обосновался там, на выходе в степь Овечьего ущелья, где берет

начало Коломак, бурный приток реки Катагани, вначале никто не понял. Знали

лишь, что это место издавна является своего рода "кухней погоды" для края

и прилегающих областей; отсюда на степные районы шли дожди, грозы, дули

сильные ветры. Обнаружили там феномен не ученые, не метеорологи, даже не

летчики - пастухи овцеводческого совхоза имени Курта Зандерлинга. Правда,

это были и не отрешенные библейские пастыри с бородами и посохами, а

вполне современные парни-ингуши с мотоциклами, нейлоновыми юртами и

транзисторными приемниками; они, безусловно, были в курсе таращанских

событий и того, что было до них, а возможно, и того, что будет после.

   ...Роман наш, как, вероятно, заметил читатель, насыщен фактическим

материалом. Настолько, что это ограничивает возможности автора выписывать

все с художественными подробностями. А так бы хотелось живописать в духе

соцреализма: как ясным утром пастухи освежевывают некондиционного барашка

для плова на завтрак; и как старший и славнейший среди них Мамед Керим

Кербабаев, орденоносец и многоженец, смотрит, отирая нож от нежной молодой

крови, на восток, а затем, встревожась, указывает другим; как чистый диск

восходящего солнца странно искажается слева; как в него вминается пятно с

непрозрачным ядром; оно растет, одевается кольцевой радугой,- и все

вокруг: сизый от росы луг, стадо серых и черных овец, юрты, сами пастухи -

окрашивается радужными тонами; как пятно вырастает в размерах, заслоняя

солнце, а оно сначала обволакивает темную сердцевину Шара слепящим кругом,

затем будто отпрыгивает в сторону; как Шар снижается и заполняет глубины

ущелья: искажаются скалистые уступы справа и слева, внезапный ветер клонит

молодые дубки и буки на них в сторону ядра; некоторые ломаются,

выворачиваются с корнем; с грохотом валятся камни; как овцы перестают

жевать траву, поднимают головы, а вожак стада - баран с витыми рогами и

колокольчиком...

    Но от такого способа повествование разрастается явно за пределы

возможностей автора - и не столько по написанию, сколько по изданию

романа. Поэтому вернемся к лаконичному стилю.

   Похоже было, что Шар облюбовал Овечье ущелье на постоянное жительство:

он исчезал к ночи и возвращался сюда на следующее утро. После второго его

визита пастухи по рации сообщили в совхоз, после третьего (это было 11

октября) директор позвонил в Катагань - и три часа спустя к Овечьему

ущелью подлетел вертолет. На борту его были секретарь крайкома Страшнов и

двое участников Таращанской комиссии: профессор Трещинноватов и

руководитель лаборатории атмосферного электричества в Институте

электростатики А. И.

   Корнев - тот, что остался при особом мнении.

 

   Бурный Коломак, неся воды высокогорных ледников в степь, за миллионы

лет пропилил в горном кряже щель с крутыми боками высотой в сотни метров.

На исходе она расширялась, стены снижались и становились пологими,

уступчатыми; дно ущелья, по которому шумел поток, переходило в пойменный

луг.

   Они еще с воздуха, издали заметили Шар: он уютно устроился впритык к

расступившимся склонам ущелья. На подлете машину дважды сильно тряхнуло;

летчик решил не облетать Шар, как намеревались вначале, а сесть и

запросить метеосводку по району полета. Приземлились километрах в четырех

от Шара, неподалеку от юрт.

   Подошедшие пастухи рассказали, как сегодня Шар при опускании устроил

небольшой обвал в ущелье, изменил течение Коломака; опустился он не так

низко, как вчера. Прилетевшие рассматривали феномен в бинокль. Шар висел

под тучами, которые все сгущались, обещая затяжную осеннюю грозу, над

плоско растекшимся потоком. Верхняя часть сгустка достигала туч. Справа и

слева искривленными зазубринами выгибались стены ущелья.

    Шар не висел неподвижно, слегка ерзал - колыхался то вверх, то чуть

вниз, вправо, влево. Это было заметно по меняющимся контурам скал и

уступов в ущелье. Кроме того, от каждого его движения сюда передавались

мягкие, но внушительные толчки воздуха - вроде ударных волн от далеких

неслышных взрывов.

   Ерзанья Шара и толчки воздуха вызвали настороженность прилетевших: а не

рванет ли он этак сюда, на них? Куда тогда денешься?.. Но пастухи и овцы

вели себя спокойно - привыкли. Непонятно было, какие силы управляют этим

пространственным феноменом, заставляют его танцевать. Не ветер - потому

что ветер ровно и сильно дул с запада, а Шар метался в разных направлениях.

   "Может, тучи?" - подумал Корнев, заметив, что снизившийся облачный слой

не проник в Шар, а выпячивается над его макушкой, обтекает сверху.

Угадывалось в шевелениях Шара некое соответствие с чередованием туч над

ним: он то будто тянулся к приближающейся туче, то отдалялся от следующей.

   - Ну как живой,- задумчиво молвил Страшнов.

   - Живой? - встрепенулся профессор Трещинноватов.- Со своей свободой

воли, хотите вы сказать? Да, похоже.

   - Уж вы сразу: похоже! - с неудовольствием взглянул на него секретарь.-

Давайте поглядим, подумаем.

   Смотреть и думать помешал поливший дождь. Накинули плащи, раскрыли

зонты.

   Позади затрещал заведенным мотором вертолет. К секретарю крайкома

приблизился нервничающий пилот:

   - Сводка неблагоприятная, уходить надо от грозы, товарищ Страшнов.

Иначе можем застрять.

   - Нет, но подождите, какие выводы? - досадливо поморщился тот.- Что же

мы, прилетели-улетели - и все?

   - Наблюдать надо, вот какие выводы,- сказал Трещинноватов.- Кому-то

надо остаться и наблюдать.

   Корнев, размышлявший, глядя на Шар, что правильно отказался подписать

вместе с Мендельзоном второе особое мнение, будто внутри Шара большие

массы: какие массы, если он так шарахается из стороны в сторону неизвестно

отчего, пляшет между тучами и землей! - краем уха услышал последние слова

профессора.

   - Я! - живо повернулся он к Страшнову.- Позвольте мне... Я хотел бы

остаться.

   Секретарь окинул его дружелюбно-внимательным взглядом: перед ним стоял

рослый парень лет тридцати пяти с открытым чистым лицом, крутым лбом и

крупным прямым носом; темные волосы были с легкой сединой на висках,

серые, широко поставленные глаза смотрели с живой мыслью и интересом.

"Энтузиаст,- определил Страшнов.- Такому новое дело всегда по душе.

Возможно, и по плечу".

   В эту минуту Шар мотнулся как-то особенно резво: под ним развернулись

во все стороны белые веера брызг, на склонах осыпались еще камни,

сломалось несколько деревьев. Мягкий, но плотный, как накат волны, удар

воздуха свалил всех на мокрую землю.

   - Ну что ж...- сказал Страшнов, грузно поднимаясь на ноги с помощью

пилота.- Пожалуй, это ближе всего к вашей специальности. У вас, Василий

Гаврилович, отвода нет?

   - Какой отвод, помилуйте! - с облегчением (миновала его чаша сия)

отозвался Трещинноватов, счищая грязь с плаща.- Электрику-атмосфернику

здесь и карты в руки. К тому же Александр Иванович человек не только

знающий, но и принципиальный, имел приятную возможность убедиться в этом

на комиссии.

   - В таком случае,- секретарь протянул Корневу руку,- желаю успеха. Если

что надо - радируйте. Вернетесь - доложите.

   Профессор и пилот тоже пожелали успеха, пожали Александру Ивановичу

руку.

   Вертолет поднялся в воздух, взял курс на Катагань.

 

   А несколько минут спустя к Корневу пришла разгадка причины ерзаний

Шара. Из надвинувшейся на ущелье темной, налитой дождем тучи ударила под

берег Коломака молния. И тотчас, ранее чем орудийный грохот разряда достиг

ушей Александра Ивановича. Шар метнулся в сторону ломаной слепяще-белой

полосы.

   Снова разбрызгался веером ручей, пихнул Корнева в грудь воздушный

шквал, но раньше этого в его уме сверкнула догадка: электричество,

атмосферные заряды - вот что управляет Шаром!

   Далее, как это всегда бывает, когда осенит счастливая мысль, все

несоответствия в наблюдаемых повадках феномена стали одно за другим

превращаться в соответствия. "Шар заряжен, никакой I- массы в нем нет или

почти нет - заряды атмосферного электричества гоняют его, как хотят:

   притягивают, отталкивают... Он всякий раз располагается в месте

электростатического равновесия - но равновесие-то это держится минуты! И

блуждания Шара оттого же, суточные движения - от слоя Хевисайда: он

болтается в воздухе, как заряженная пылинка между пластинами конденсатора.

   Одна пластина - поверхность Земли, другая - ионизированные слои

атмосферы.

   Ночью слой Хеви поднимается - и Шар за ним; а днем опять вниз... Стоп,

здесь не все так просто: он следует не только по величинам зарядов Земли и

слоев в атмосфере, но и по их проводимостям. Земля проводит - в разных

местах различно, кстати! - и ионизированный воздух тоже. Эти экраны

деформируют, сминают электрическое поле, каковое в Шаре имеет, понятное

дело, форму шара.

   Он и колышется. И поскольку сферическое распределение наиболее

устойчиво, деформации его порождают силы, которые так или иначе (например,

удалением от причины деформации) восстанавливают сферичность. Вот и

выходит, ни тебе в Землю уйти, ни сквозь слой Хевисайда проникнуть!.."

   Теперь Александр Иванович смотрел на Шар иными глазами. "А он-то: как

живой... Вот и вся его живость. Ну-ка, молнию еще сейчас, молнию! Ну!.."

   Природа благоприятствовала: слева от Шара голубой ломаной вертикалью

ударил разряд. Гигантский сгусток тьмы тотчас шатнулся от него, а через

секунды - к месту погасшей вспышки. "Так и есть: комплексное действие

зарядов и полей проводимости.- Корнев наклонился вперед, принимая телом

удар воздуха.- Разряд-проводник - Шар от него, молния кончилась - туда, к

месту наибольшего электрического покоя..."

   Кто-то тронул его за плечо. Он оглянулся: старший чабан Кербабаев щурил

в улыбке и без того узкие глаза:

   - В юрта иди, промокнешь.

   - Что?.. А, хорошо, сейчас.

   - Скажи, этот Шайтан-шар страшный? Овцы перегонять надо?

   "Шайтан-шар, хе! Фольклор уже работает". Александр Иванович весело

глянул на кутавшегося в брезент пастуха:

   - Пока не очень, у него еще все впереди. Ладно, ступай. Я позже приду,

чаем напоишь.

   "Но что же это все-таки? - сразу забыв о чабане, повернулся он к Шару.-

Шар-заряд... Любой заряд подразумевает и носителя, заряженное тело. А

здесь нет тела, видно же... Просто ионизированный воздух с избытком ионов

одного знака? Вздор, их ничто не удержит вместе. Да и у ионов есть масса.

Заряд велик, масса всех ионов должна быть изрядной, а - нет никакой..."

   Мысли смешались. Дождь усилился, закрыл Шар сплошной пеленой. Александр

Иванович побежал к юртам.

   К вечеру, когда дождь прекратился и небо очистилось, Шара в ущелье не

было.

   Как Корнев ни искал его глазами и в бинокль, но ничего не увидел.

"Господи, которого нет, сделай так, чтобы Шар завтра опустился сюда!" -

молил он природу. Александр Иванович оценивающе оглядел местность:

сужающееся в горы ущелье, ручей-экран, растекшийся широко и мелко, впереди

горный кряж, позади степь... Интуиция физика, знающего электрические

свойства атмосферы, вод и пород, нарисовала пространственную модель

зарядов и проводимостей. В сердце шевельнулось предвкушение удачи: Шар

должен сюда вернуться, в естественную полевую ловушку, прикрытую сверху

слоем Хевисайда. "Если только ночью не будет электромагнитной бури... А

ночью их почти не бывает".

   От нетерпения, а также от блох, которых в кошме и овчине, служивших ему

постелью, было немало, он почти не спал эту ночь.

 

   Институт электростатики, в котором работал Корнев, принадлежал к

довольно распространенному типу организаций, которые существуют лишь по

той причине, что существовали прежде. Научные учреждения создают ряд

проблем - и верно, в начале 30-х годов, когда в нашей стране развернулись

исследования атомного ядра с помощью линейных ускорителей заряженных

частиц, разработка генераторов Ван дер Граафа и иных устройств, дающих

высокие постоянные напряжения, была серьезной проблемой. Институт

электростатики кое-что в этом сделал, кое-что нет; проблема

электростатического ускорения частиц, между тем, отпала, ее вытеснил

электродинамический (циклотронный) метод: а институт остался. Обосновать

правильность существования того, что уже есть, вообще дело нехитрое, а в

науке и тем паче - ибо кто, помимо людей, занимающихся этим делом, может

выставить обоснованные возражения? Кто, кроме них!

   В таких учреждениях люди живут долго и тихо, умеренно публикуясь,

умеренно склочничая, умеренно продвигаясь. В начале года утверждаются

планы, в конце пишутся отчеты. За счет остепенившихся неуклонно растет

фонд заработной платы... Скверно бывает молодому, полному сил и розовых

надежд специалисту, если распределение заносит его в такое тихое научное

болотце: завязнет он там и будет до седин, до лысины ходить в инженерах

или в "млэнээсах" - "сто в месяц - и все впереди", как называют таких в

академических кругах. К счастью, в силу долголетия сотрудников вакансии

здесь редки и заявки на пополнение умеренны.

   Саше Корневу после окончания физфака ЛГУ в этом отношении не повезло:

он вынужден был добиваться направления в Катагань, где жили его

престарелые родители, а здесь работа по специальности была только в ИЭ.

Правда, и тут благодаря способностям и неуемной энергии он за десять лет

продвинулся от "млэнээса" до и. о. завлаборатории (""и. о." - поскольку не

было еще кандидатского диплома). За это время он написал и опубликовал

десяток статей по атмосферному электричеству, по грозовым разрядам, сделал

на всесоюзной конференции привлекший внимание доклад по шаровым молниям,

исполнил и сдал на рецензирование рукопись диссертации, запатентовал

несколько изобретений, хлопотал по внедрению их, женился, завел дочь,

изменял - не столько по влечению, сколько от неуемности характера - жене,

развелся с ней, снова женился, завел еще дочь, изменял и этой жене -

влюбленной и обидчивой артистке местного театра, загонял два мотоцикла,

получил автоводительские права, копил на "Жигули"... И все это было не то,

не то, не то!

   "Шайтан-шар - шаровой заряд...- думал он сейчас, почесываясь и чувствуя

на боку и около паха энергичные прыжки и укусы блох.- Это ниточка, за

которую его можно вести. Только бы он появился завтра!.. Стой, а почему

Шар не рвет землю здесь, как в Таращанске? Да все потому же: тут под ним

ручей и мокрая почва - проводники, экраны, не позволяющие заряду

углубиться. А Таращанск стоит на базальтовом плато, на изоляторе то есть,-

туда заряд проникает легко... А отчего радиальные ветры, шквальные

порывы?.. Ничего, разберемся.

   Ах, только бы Шар завтра появился!"

   План действий у Александра Ивановича был готов.

   Шар появился: вольно петляя, скатился с неба в Овечье ущелье немного

далее того места, где стоял вчера. Белым пенистым смерчем втянул в себя

воды Коломака, осушив ручей под собой до дна. Фиолетовая мгла сплющила,

оттеснила вниз и в стороны стены ущелья. Утро было ясное.

   Мамед Керимович согласился ассистировать. Корнев завел его "ИЖ",

повесил на грудь его же транзистор, дождался сигналов "Маяка":

та-ра-рира-раа...- половина десятого, сверил свои часы с часами пастуха,

включил скорость - вперед! Чабаны из-под ладоней смотрели, как отчаянный

парень Сашка, виляя среди камней и разбрызгивая лужи, несется прямо под

Шайтан-шар.

   Корневу было страшновато, он избегал смотреть в стороны, чтобы не

видеть, как справа и слева головокружительно искажается, будто ее отражают

зеркальные конуса, местность; да и валунов столько, что гляди, не зевай.

Вот двигатель зазвучал глуше, уменьшились обороты - будто мотоцикл брал

подъем.

   "Ага, то самое искажение гравитационного поля. Привет тебе от Бор

Борыча Мендельзона! Я въезжаю..." Он прибавил газа. Проехав метров сорок,

остановился. Густая тьма нависла над головой. Ущелье, суживаясь сильнее

обычного, уходило далеко вниз. Непонятно было, как оттуда, снизу, мог течь

сюда ручей. Приемник на груди молчал, хотя громкость была введена до

отказа; из динамика слышалось только шипение. Корнев сдвинул верньер

настройки к меньшим частотам.

   - ...на юго-западе Европейской части...- басовито и размеренно, будто

диктуя, произнес диктор.

   Александр Иванович не слушал, какую погоду обещают для юго-запада,

сердце колотилось быстро и радостно. Значит, так и есть: частота "Маяка"

поехала вниз, тембр голоса диктора тоже... внешнее время течет медленнее

моего! Вот так да!" Одно дело было слышать об этом от очевидцев-таращан,

совсем другое - убедиться самому. "Вперед? Нет, назад".

   Он развернул мотоцикл, помчал обратно. Осадил возле Мамеда:

   - Время?

   У того на часах было 9.40, а на корневских 9.45. Александр Иванович

снова повернул в Шар.

   Так он сделал пять ездок, с каждым разом углубляясь все дальше. В

последний заезд он проехал эпицентр: частота "Маяка" снова увеличилась.

Время в эпицентре текло почти вдвое быстрей, чем снаружи. "А ведь это

только пятнышко касания. В Таращанске ускорялось втрое, там Шар осел

глубже.

   Значит, запас есть!"

   Александр Иванович поднял голову, смотрел вверх, во тьму - и понял

вдруг без всяких измерений: то, что местность, оттесненная фиолетовой

мглой, подалась вниз, это потому, что в глубинах Шара гораздо больше

пространства, чем видится извне. Он не мог объяснить себе, как такое может

быть, но - это было так, он видел и чувствовал.

   Тройка диких голубей-сизяков слева, "снизу", из обычного мира, влетела

в Шар над ним и мчала во тьму все стремительней, все чаще махая крыльями,

быстро превратилась в серые точки. "Ого, на высоте ускорение и вовсе

изрядное. И вертолетам было бы там где поблуждать, точно... Ай да

Шайтан-шар! Ай да Шарик-бобик! Ай да я!"

   В совершенном восторге Корнев включил приемник на полную громкость -

передавали ритмичную песенку, голос певицы бухал смешно и обиженно, завел

мотоцикл и начал выделывать на пятачке эпицентра круги и восьмерки. Это

была немыслимая жутковатая гонка в никуда. Травянистое, усеянное камнями

ложе ущелья с растекшимся ручьем выперло здесь макушкой планеты;

двухсотметровые скалистые стены, оранжево-зеленая степь, блестящая полоска

воды, блеклые пятна юрт, стада, пастухи - все было внизу, в обморочно

искривленной глубине. И солнце, сплюснутое, отекшее желтизной книзу, тоже

моталось у колес. Весь мир был под ногами! Александр Иванович казался себе

космонавтом, кружащим под шариком Земли на рычащем мотоцикле.

   - Ай люли, гей-гей! - кричал-пел он, пересекая ручей в фонтанах брызг

из-под колес, ловко огибая камни.- Гей-гей, Шайтан-шар, я тебя понял!..

Нам не страшен Шар-шайтан, Шар-шайтан, Шар-шайтан! Ты поедешь в Катагань,

Шар-шайтан, Шар-шайтан!.. Гей-гей! Пусть у тебя время не такое, и

пространство, и тяготение,- я это знаю теперь! И знаю, как прибрать тебя к

рукам, Шайтан-шар, хо-хо! Черная тьма надо мной, голубое небо внизу,

солнце внизу, и земля, и горы... но я открыл тебя. Шар-шайтан!..

   Увлекшись, он забыл о ерзаньях Шара от электрического непокоя

атмосферы. В один момент, когда Корнев несчетный раз пересекал ручей,

темное ядро чуть сместилось. Луг под мотоциклом накренился - Александр

Иванович не удержал руль, с размаху шлепнулся на кремнистое дно ручья.

Ледяная вода его отрезвила. Вскочил, поднял мотоцикл. Фара была разбита,

бак помят. "Э, хватит". Он поехал к стойбищу.

   Кербабаев, увидев разбитую фару и мятый бак, ударил себя руками по

бокам.

   Когда же Корнев предложил деньги, и вовсе поднял крик:

   - Что мне твои деньги, джигит! Разве дело в мотоцикле? Ты ведь сам мог

разбиться! Ты же носился, как сумасшедший, цирк устроил! Что бы мы сказали

твоим товарищам?

   Корнев счастливо рассмеялся: ну конечно! Не так и быстро он там гонял.

Это они отсюда видели, что он носился со страшной скоростью, отсюда - из

обычного медленного времени!

   Ныли ссадины на кисти и локте левой руки. Гневался Мамед Керимович.

   Осуждающе посматривали на него подошедшие ближе пастухи. Рычали собаки,

брели на водопой овцы .. Никогда он не был так счастлив, как сейчас!

   Никогда он не будет так счастлив, как сейчас.

 

 

                                  ГЛАВА 4

 

                                ЗАХВАТ ШАРА

 

 

   Если бы не было политики - как много людей заслуженно чувствовали бы

себя ничтожествами!

 

 

   К. Прутков-инженер. Мысль № 91.

 

 

   - ...Так ведь ничего иного не остается, Виктор Пантелеймонович! Ладно,

пока Шар осел в Овечьем ущелье - но ведь это пока, до первой электрической

заварушки в атмосфере. Она его из тебердинской ловушки вызволит - и

па-ашел он гулять, как савраска без узды. Ну, как он тем же манером, что 2

октября Таращанск, навестит Катагань? Или другие крупные города: Саратов,

Новгород, Москву? В Таращанске больше всего досталось высоким домам, от

трех до пяти этажей, выше там не было. А каково придется девяти- и

шестнадцатиэтажным?

   - Ну, вы меня не пугайте,- сказал Страшнов.

   - Я и не пугаю, только говорю, что решать и делать что-то надо сейчас,

не теряя дней.

   Уже полчаса Корнев обрабатывал Страшнова. Тот велел никого к себе не

пускать.

   Из Овечьего ущелья Александр Иванович вернулся до отказа заряженный

идеями, проектами по овладению Шаром, его изучению и эксплуатации. Сейчас

он не представлял себе дальнейшей жизни без Шара, без исполнения связанных

с ним замыслов и мечтаний. Он нашел, наконец, дело своей жизни и был готов

на все ради овладения им.

   Виктор же Пантелеймонович, напротив, чувствовал себя неуютно, чаще

обыкновенного помаргивал набрякшими веками. Не любил он дел высшей

категории ответственности, тех, от ошибки в которых легко загреметь. А

здесь, похоже, назревала именно высшая. Слова Корнева о возможности новых

катастроф произвели на него впечатление.

   - А как получаются эти разрывы домов и грунта, разобрались?

   - От избытка внутри Шара физического пространства они и получаются. Что

есть разрыв плотного тела? Такое его изменение, когда между плотно

примыкавшими ранее друг к другу частями . оказывается пустое пространство.

В обычных условиях для этого прилагают силу. А Шар может и без нее:

избыток физического пространства вклинивается в слабые места - и разделяет.

   - А эти... радиальные ураганы, толчки воздуха - отчего?

   - От того же избытка пространства в Шаре, Виктор Пантелеймонович.

Физический объем Шара в сотни, если не более, раз больше видимого - и

воздуха он засосал в себя соответственно. Но пространству безразлично, что

в нем есть:

   дома, облака, воздух... Оно первично и безынерционно, поэтому мы и

называем его свободным,- Александр Иванович объяснял это секретарю, блестя

глазами:

   ему доставляло удовольствие еще раз вникнуть в дело, растолковывая его

другому.- Теперь представьте, что электрические поля атмосферы сместили

Шар... ну, для простоты - на свой размер. Оболочки, отделяющей его от

обычного пространства, нет, и избыток воздуха он с собой не унес. Это

количество воздуха оказалось вдруг в физическом объеме, в сотни, а может,

и в тысячи раз меньшем,- иначе сказать, при давлении во столько же раз

большем атмосферного. Вот вам и ураган, толчок, ударная волна... Правда,

такое, чтобы Шар скакнул сразу на свой размер (все-таки четыре сотни

метров!), практически невозможно, иначе бы мы тогда живыми из Овечьего

ущелья не ушли.

   Он перемещается помалу. При этом позади его оказывается избыток

воздуха, повышенное давление, а впереди - недостаток, разрежение. Вот и

перекачка.

   Корнев посмотрел на секретаря, почуял, что тот то ли еще не понял, то

ли не слишком верит, добавил:

   - Ну, если совсем упростить, то внешняя поверхность Шара, которая нам

кажется наибольшей, на самом деле в соотношении с его внутренними

пространствами - вроде дырочки. Как в насосе. Вот и... Хорошо, что еще

умеренно засасывает - мог бы в принципе и всю атмосферу Земли. Дыши тогда,

чем хочешь!..

   - М-да...- "Все-таки пугает, давит на психику". Тем не менее Страшнов

вспомнил, как много лет назад присутствовал на испытании мегатонной

водородной бомбы и чувства, которые тогда испытал: он от души надеялся,

что это уже предел, страшнее не бывает. А насчет ускоренного времени -

тоже подтверждается?

   - Еще как! - оживленно поднял брови Корнев.- Я замерил двойное

ускорение, в Таращанске было тройное. Это большие перспективы открывает,

Виктор Пантелеймонович: ускорение производства, испытаний, исследований...

   - О перспективах потом,- поднял руку секретарь.- Не до жиру...- Он

снова сильно прижмурил веки, задумался. Поднял плечи.- Но я все же в толк

не возьму: снаружи меньше, внутри больше - и пространства, и времени! Есть

этому внятное объяснение?

   - "Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим

мудрецам",- лихо продекламировал Корнев. (Страшнов поморщился: эк он -

дистанции не чувствует. "Друг Горацио..." Но парень привлекал своей

увлеченностью.) - К счастью, кое-кому уже снилось. Вот,- он извлек из

кожаной папки брошюру с синим репринтным текстом.- "К теории

материи-действия. Обобщение на случай переменной величины кванта Ь". Автор

- В. В. Пец, доктор физико-математических наук, профессор Саратовского

университета. Издано в прошлом году...

   Александр Иванович понимал, что в крайком надо идти во всеоружии.

Поэтому накануне он перелопатил в институтской библиотеке гору

реферативных журналов, экспресс-информации, аннотированных указателей.

Увы, близкой к теме оказалась только эта невзрачная брошюра неизвестного,

явно малоавторитетного автора. Строго говоря, Корнев не был уверен, что и

в ней речь идет о теории того явления, практические дела которого он

наблюдал в Таращанске и в ущелье: в брошюре трактовались возможные

свойства пространства и времени вообще, в галактических далях. Но то, что

он прочел и уяснил, не противоречило виденному им, а стало быть, могло

служить подспорьем.

   - "На правах рукописи",- прочел секретарь гриф на обложке.- Даже не

считается научным трудом, что же так убого? - Он надел очки, принялся

листать.

   - А это потому, что теория - из тех "сумасшедших", к которым физики

призывают, а когда они появляются, то сами от них и шарахаются.

   - И в чем она, эта сумасшедшая идея? Вкратце.

   - Вкратце - в том, что надо различать геометрическое и физическое

пространство. Геометрическое - это некая однородная пустота без свойств,

"вместилище богово" по Ньютону, вместилище материи по-нынешнему. А

материальное пространство-время суть сама материя: физический вакуум и

тела с полями в нем. Элементом материи является квант действия Н. Мы

отождествляем материальное, единственно реальное для нас пространство с

идеальным геометрическим только потому, что в нашем мире материальное

пространство однородно. Недаром h именуют "постоянной Планка"...- Корнев

заметил, как у Виктора Пантелеймоновича от напряженного внимания

посоловели глаза, подумал: "Ну и пусть".- Вот профессор Пец и

разграничивает:

   геометрические представления годны только для внешних измерений

чего-то, а то, что делается внутри объема, физично и зависит от величины

кванта h в нем. Если внутри кванты мельчают, то и реального пространства

здесь больше, чем по внешним геометрическим меркам, и время течет быстрее.

Короче говоря, если следовать теории Пеца, то Шар есть объем с

уменьшенными квантами действия. Самое интересное, что и по этой теории

выходит, что такие объемы электрически Заряжены.

   - Да, мудрено...- Страшнов снял очки, помассировал пальцами веки.- Он

ссылается в подкрепление своей версии на какие-то авторитеты, наши или

зарубежные?

   - А как же!- Корнев показал последнюю страницу брошюры.- Вот перечень

литературы, здесь и Эйнштейн, и Бор, Гейзенберг, Дирак... все корифеи.

   "Ну и проворный же малый! -умилился в душе Виктор Пантелеймонович: до

крайкома он немало лет преподавал в вузах экономику промышленности и,

конечно, знал, что упоминаемые в библиографии источники далеко не всегда

подкрепляют позицию автора, обычно касаются частностей, а иные и

противоречат.- А может, так с нами, рутинерами, и надо?.. Но дело не в том.

   С Шаром необходимо решать, раз уж он получился в моем ведении. Беды от

него в самом деле могут быть еще худшие. Тогда... этот же Корнев первый

заявит, что сигнализировал, вносил предложения, а им пренебрегли. А

энергии у парня на троих, даже завидно".

   - Хорошо,- секретарь отодвинул брошюру, посуровел, в упор взглянул на

Александра Ивановича.- Что вы предлагаете? Только по-серьезному,

пожалуйста, без забивания баков.

   "Эге! - Корнев понял намек, струхнул.- Перебрал. Меня могут не принять

всерьез".

   Он раскрыл папку, стал старательно излагать свой проект овладения Шаром

- даже, пожалуй, излишне старательно. Поскольку Шар суть заряженное

пространство, не обладающее заметной массой, то управлять им можно,

перераспределяя надлежащим образом атмосферные и литосферные поля. А их

можно перераспределять надлежащим расположением проводников. Простейший

пример - громоотвод, который увеличивает напряженность поля вблизи острия

и тем обеспечивает здесь электрический пробой в атмосфере во время грозы...

   - Это понятно,- сухо сказал Страшнов.

   "Да, действительно, зачем я про громоотвод? Нервничаю - Перебрал со

ссылками на корифеев, черт! Теперь он не так настроен..."

   Как человек, всей душой прикипевший к замыслу, Корнев не мог простить

себе даже малой оплошности и в ослеплении азарта боялся, что эта мелочь

все разрушит. Хотя, конечно же, она не могла разрушить грозные

обстоятельства, которые свели в кабинете его и Страшнова и которые

требовали действий. Да и секретарь был достаточно умен и опытен, чтобы

понимать, что дела делают не с умозрительно идеальными людьми, а с теми,

какие есть и - могут.

   - Есть основания полагать, что деформирующие свойства Шара связаны с

электрическими,- продолжал Корнев.- Еще в Таращанске заметили, что Шар

щадил покрытые железом дома, не раздробил купола Церкви. Значит, он

отступает перед проводящими экранами. То есть если мы удержим заряд Шара,

то удержим и Шар... А сделать это можно так,- он пододвинул к Страшнову

листок с вычерченной схемой.- Над Шаром днем, когда он стоит в Овечьем

ущелье, надо навесить проволочную сеть, чтобы она его накрыла, как шапка.

Сеть экранирует Шар от атмосферных полей. Теперь они его с места не

сдвинут.

   - Ага...- Секретарь посмотрел рисунок. Идея была простая.- А как

навесить сеть? Вертолетами?

   - Лучше аэростатами. Аэростаты заграждения есть у военных, в ПВО. Нужны

еще , стальные канаты, лебедки, блоки, тягачи... А лучше бы танки

повышенной проходимости. Металлическую сеть обеспечат кабельный завод и

сварщики. Да, вот записка к проекту.- Александр Иванович передал Страшнову

стопку листков.- Там и расчеты, и количества, и затраты. В трое суток

можно управиться, если не тянуть.

   "Расчет экранной сети. Схема изготовления". "Материалы, оборудование,

рабочая сила"...

   Виктор Пантелеймонович снова вооружился очками, листал записку,

прикидывал, размышлял. "Полтора миллиона метров стальной проволоки

сечением 1,5 мм, ого!.. А вес всего 23 тонны - ну, это немного, кабельный

завод даст. Ой-ой, четыреста электросварщиков со всем обеспечением! Две

двенадцатичасовые смены... Верно, все надо сделать аврально.- Он поймал

себя на том, что мыслит уже конструктивно.- А что? Здесь и вправду не так

много дела, можно даже не согласовываться с Москвой. Да и как все

объяснить с теоретическими тонкостями? Там ведь тоже тугодумов хватает.

Нет, здесь проще сделать, чем согласовать. Дивизия ПВО в крае есть, танки

тоже. Верно, надо максимально загрузить военных - их благородный долг, так

сказать. На кабельном поднять парторганизацию, комсомольцев. Сварщиков

добудем в стройуправлениях...

   Молодец парень, хорошо придумал. Нахал, правда, любит попылить - ну, да

это от той же изобретательской неуемности. Что есть наши недостатки, как

не продолжение наших достоинств?"

   Корнев точно почувствовал момент, когда секретарь склонился в пользу

проекта, и заговорил, едва тот поднял от листов голову:

   - Это, Виктор Пантелеймонович, так сказать, проект-минимум: поставить

Шар на приколе в Овечьем ущелье, чтобы не опасаться его художеств. Но

давайте глядеть на дело прямо: ведь его же придется исследовать и

осваивать, это неизбежно. Если делать это в Овечьем, надо дорогу туда

вести, линию электропередачи, может, и газопровод...- Он загибал пальцы на

руке.- Здания там строить, людей поселять, специалистов. Все это

сумасшедшие деньги и долгое время. Между тем возможен проект-оптимум,

который позволит нам переместить Шар, куда захотим. Он потребует ровно

вдвое больше средств и сил, чем первый. Изложить?

   Страшнов, помаргивая веками, смотрел на инженера со скрытым любованием:

ну активность, ну напор!

   - Изложите.

   - Все просто: нужно изготовить две сети. Перемещая верхнюю, можно вести

Шар.

   Вот и надо вкатить его на вторую, поднять ее, связать с верхней. Шар

окажется, как между ладонями, можно вести его во взвешенном состоянии.

   Притарабаним к городу и здесь будем с ним работать... Вот, пожалуйста!

- И Корнев протянул еще рисунок: схему пленения Шара в две сети.

   Секретарь рассмотрел листок, потом - впервые за беседу - улыбнулся

автору проектов:

   - И вы за неполных трое суток исследовали там, в ущелье, и идею

продумали, и проект рассчитали... все сам?!

   - Нет, почему же, проекты считала моя лаборатория. Так на какой из них

будем ориентироваться: на минимум или на оптимум?

   - На минимум,- твердо сказал Страшнов. Полюбовался разочарованием на

лице собеседника, потом добавил:

   - С последующим развитием его в случае успеха в проект-оптимум.

   Час спустя было собрано бюро крайкома; членами его состояли и директор

"Катаганькабеля", и генерал-майор Мягких, командир дивизии ПВО.

   Виктор Пантелеймонович ознакомил бюро с обстоятельствами, с проектом

Корнева. Бюро приняло решение. Сразу после него Александр Иванович вместе

с военными вылетел на вертолете к ущелью - для рекогносцировки. Страшнов в

городе изыскивал средства, поднимал общественность.

 

   На следующее утро Мамед Кербабаев и его помощники спешно перегоняли

отары далеко в степь, перевозили свои юрты, кошмы, все имущество.

   На освободившемся лугу раскатывали бунты проволоки - вдоль и поперек на

сотни метров; ревели армейские дизель-генераторы, сверкали искрами

контактно-сварочные аппараты. Из подъезжающих автобусов выходили

работники, грузовики подвозили оборудование, катушки кабеля, канатов,

харчи, палатки, спальные мешки - все необходимое. На открытом "газике"

разъезжал охрипший Корнев с электрофоном. Дальше к степи расположилась

аргоно-водородная станция - над зелеными фургонами ее уже вяло колыхались

надуваемые голубые баллоны аэростатов.

   Время от времени Корнев поднимался на вертолете: обозреть все работы

можно было только с достаточной высоты. Экранная сеть развертывалась на

вытоптанном лугу километровым цветком о шести лепестках, окантованных

стальными канатами. Паутинно блестели под солнцем тысячи перекрещивающихся

проволок. Букашками путались в них арматурщики и сварщики, прикладывали к

каждому перекрестию контактные щипцы.

   Работали споро. Нервы у всех были напряжены: никто не знал толком, что

за чудище колышется бугром тьмы и оптических искажений в глубине ущелья;

знали только, что эта штуковина в один присест разрушила город.

   Перед закатом Шар снялся и улетел. Александр Иванович провожал его

глазами и с ужасом думал, как на него будут смотреть все, если завтра Шар

сюда не вернется. И послезавтра... никогда. "А ведь может, стихиям не

прикажешь". Он ослабел от этой мысли, но, поняв это, прогнал ее - и снова

командовал, проверял, советовал, ругался.

   Ночью работали при прожекторах. Выбившиеся из сил люди спали кто где

мог: в автобусах, в палатках, прямо на траве в спальных мешках, а кому их

не хватило - завернувшись в пальто или фуфайки.

   Утром со спокойного неба скатился в ущелье Шар. И весь день, пока шла

работа, а затем и проверка, стоял там темным, сравнимым с горами размытым

комом, легко колыхался от редких атмосферных зарядов в проплывавших

облаках, обдавая каждый раз порывами ветра работавших, будто дыханием.

   К пяти часам вечера все секторы-лепестки сети были сплетены, сварены,

укреплены прутьями жесткости. Через блоки в центре и на краях лепестков

продели канаты от установленных на танках мощных лебедок. К канатам

присоединили аэростаты: к лепесткам по одному, в центре связка из четырех.

   И...

   - Поднима-а-а-ай!

   Закрутились, вытравливая блестящие тросы, барабаны лебедок.

   Пятидесятиметровые продолговатые баллоны, лоснясь голубыми боками и

мягко ударяясь друг о друга, тянули канаты вверх. Скоро из них

образовались треугольники: в нижней точке их находились танки, в верхней -

аэростаты, боковые линии изламывались углом в месте шкивов на сети. Все

треугольники были криволинейными, из геометрии Лобачевского; они

вытягивались вверх контурами косых парусов.

   Вскоре внутренние углы их стали тупыми, еще расширились - в небо,

кренясь и покачиваясь, вознесся четырехсотметровый шатер, блестящий и

прозрачный.

   Барабаны лебедок крутились до тех пор, пока макушка шатра не поднялась

на полукилометровую высоту.

   Далее начиналось самое ответственное. Шесть тяжелых танков повели

аэростаты и проволочный шатер к Шару, пробираясь по самым краям ущелья -

три слева, три справа. Выше сети, ниже аэростатов летели два "МИ-4". В

одном находился майор Ненашев, командир спецотряда, в другом Корнев,

который с беспокойством поглядывал на низкое солнце: через час, самое

большее через полтора, Шар снимется с места, улетит.

   Танки ревели в сумрачном ущелье, наполняя воздух синим дизельным

перегаром.

   С первого захода сеть была подведена низковато и, вместо того чтобы

накрыть Шар, попятила его в глубь ущелья. Корнев едва не выпрыгнул из

вертолета на Шар, увидя, как тот норовит податливо ускользнуть. "Стоп! -

заорал он в микрофон.- Задний ход! Стоп! Вира передние канаты! Вперед

помалу! Еще вира передние!.. Трави задние!.." Выправили.

   Наконец нахлобучили на Шар проволочную шапку - и на сегодня это было

все.

   Люди вымотались. Наступил вечер. Жгли костры, готовили ужин. Кое-где

даже пели песни; а что? - победили. Приделали Шайтан-шар. Танки стояли в

ущелье правильным шестиугольником* На краях сети и на аэростатах,

державших ее, зажглись предусмотренные майором Ненашевым красные огни. Шар

темной полукилометровой копной выпирал из ущелья на фоне алой зари.

   Проект-минимум был исполнен.

 

 

 

 

                                  ГЛАВА 5

 

                   КОНЦЕРТ ДЛЯ ШАРА С ГРОЗОВЫМ ОРКЕСТРОМ

 

 

   В проблеме "коллектив и личность" решено не все - и это томит душу. Да,

20 слабаков сильнее одного атлета. Но 20 дураков умней ли одного мудреца?

А двести? А тысяча? А миллион?..

 

   К. Прутков-инженер. Мысль № 225.

 

 

   На следующее утро снова раскатывали по степи катушки стальной

проволоки, сваривали по той же схеме вторую сеть. Теперь работали хоть и

без недавней горячки, но все равно споро: людей сняли с заводов и строек

Катагани, держать лишнее время их было ни к чему. Окончившие свое задание

тотчас уезжали автобусами.

   Нижнюю сеть изготовили за двое суток. Наполнили аргоно-водородной

смесью новую партию аэростатов. Водители заняли места в застоявшихся в

ущелье танках. Корнев и Ненашев поднялись в вертолет. По их радиоприказам

механики лебедок перетянули канаты так, что шатер-экран накренился в

сторону гор, тем слегка выталкивая Шар вперед. Танки осторожно тронулись.

Шар пополз по ручью из лощины в степь. Александр Иванович, видя это,

пережил еще более сильные чувства, чем два дня назад: то было обуздание

Шара-теперь оно переходило во владычество над ним.

   По мере того, как Шар набирал скорость до установленных пяти километров

в час, в верхней части его нарастало гудение; оно повышало тон и

громкость, пока не перешло в могучий музыкально-сиренный вой. Это "запела"

сеть в урагане вихревой перекачки: невинный звук, который издают под

ветром телефонные провода, только помноженный на число проволок в сети.

Из-за него общаться вблизи движущегося Шара оказалось возможным только

посредством микрофона и наушников или прямого крика в ухо.

   На первом километре движения обнаружилось и более серьезное осложнение:

   ураган перекачки засасывал воздух "перед Шаром до высоты в тысячу

метров и выдувал его шквалом позади. От этого несущие аэростаты

раскачивались, плясали, дергали канаты, и сеть-система грозила потерять

устойчивость.

   Пришлось остановиться и нарастить канаты так, что они унесли баллоны на

полуторакилометровую высоту; там они выглядели серо-голубыми

продолговатыми мячами для игры в регби и не имели, казалось, отношения ни

к темной махине Шара, ни к танкам - ни к чему земному.

   Так с воем, разбойным свистом, треском моторов вывели Шар в степь,

накатили на нижнюю сеть. Поддели ее лепестки на тросы второй партии

аэростатов, запустили их в компанию к первым. Края обоих сетей схватили

металлическими связками, закрепили. Перетянули по-иному километровые

треугольники канатов - Шар поднялся над степью, застыл, искривляя контуры

гор и облаков за собой.

   - Ф-фу!..- Майор Ненашев выпрыгнул из приземлившегося вертолета, снял

фуражку, отер пот с бледной, контрастировавшей с загорелым лицом лысины,

улыбнулся подошедшему Корневу.- Ну, Александр Иванович, спеленали мы его,

как лилипуты Гулливера. Что теперь?

   - Теперь? Начать и кончить.

   Если это и было преувеличением трудностей, которые ожидали их на пути к

Катагани, то не слишком большим. По прямой до города двести с небольшим

километров; однако Шар вместе с танками и зоной опасных ветров захватывал

в движении полосу двухкилометровой ширины. Поскольку в нее не должны

попасть ни населенные пункты, ни хозяйственные сооружения, ни линии

электропередач, то на прямой путь рассчитывать не приходилось. Прикинув по

карте, самый короткий маршрут едва уложили в пятьсот пятьдесят километров;

от краевого центра их отделяли, стало быть, многие дни и ночи умеренного,

не быстрее 10 км/час на ровных участках, и осторожного, со многими

остановками, движения.

   ...Наверное, участникам этой уникальной операции больше всего

запомнилось звучание перемещаемого пространственного феномена: оно

сопровождало их дни и ночи. Рев танковых двигателей и треск вертолетов в

сравнении с ним казались игрушечными - как и они сами на фоне Шара. Когда

скорость движения приближалась к девяти километрам в час, вой сети

становился вибрирующим - видно, отдельные участки ее начинали дрожать от

напряжения; от этого звука делалось муторно на душе. Каждый рывок танков в

пересеченной местности добавлял что-то новое в дьявольское пение Шара: то

гогот внутреннего эха, то резонансное, с тембрами электромузыкальных

инструментов улюлюканье... Корнев на остановках объяснял военным, что они

транспортируют всего лишь пустоту с особыми свойствами. Те воспринимали

это с вежливым недоверием: чтобы пустота - и выделывала такое!..

   Впереди на "газике" ехал офицер связи: оповещать, объяснять,

прослеживать, чтобы согнали в сторону скотину, птицу, убрали с полей

инвентарь. Убрать могли далеко не всё; стога соломы, которых много

оказывалось на пути, ревущий вихрь Шара втягивал, размазывая так, что сам

становился на минуту желтым и пыльным, а затем выдувал из себя солому под

самые облака. Часто оказывалось, что прибывшему на хутор или в станицу

офицеру уже некого оповещать и некому объяснять,- объяснил-оповестил все

своим видом сам Шар.

   Издали не были заметны ни танки по бокам, ни аэростаты вверху, ни

канаты - катится по степи жутко воющая полукилометровая шаровая тьма...

 

   Александр Иванович более других желал, чтобы все поскорее осталось

позади.

   Его одолевало беспокойство, которое, чем далее, приобретало все более

определенный смысл: что-то он в спешке, в сумасшедше напряженном и

стремительном исполнении проекта упустил из виду. "Что?" - спрашивал он

себя, объезжая на "газике" танковую колонну или облетая на вертолете Шар и

придирчиво осматривая в бинокль секции-лепестки сети, места крепления

канатов, блоки, стяжки. Все было в порядке. Но предчувствие не проходило.

   Погода тем временем портилась. Почти ясное в первые дни небо все гуще

пятнали облака. Они шли все ниже, цепляясь иногда и за область воздушного

вихря над Шаром. Дважды Корнев наблюдал с вертолета, как вихрь засасывал

небольшие облака целиком, гнал их, вытягивая шлейфом, в переднюю часть

Шара; тот их заглатывал через проволочную сеть, туманно-молочно белел на

несколько минут, затем прояснялся, только сине-черное ядро его оставалось

подернутым пепельной пленкой. Затем исчезала и она, и воздушный вихрь

позади Шара рассеивал моросящий дождичек - будто гигантский пульверизатор.

   В середине шестого дня пути, когда небо полностью забили серо-черные,

напитанные влагой и электричеством тучи и впереди по движению колонны уже

громыхало и полыхало, Корнев наконец понял, какую он допустил ошибку и чем

она сейчас может обернуться: грозовая защита сетей. Не то чтобы он не учел

ее в проекте (это было бы смешно!), но... он исходил из показавшейся ему

впопыхах очевидной посылки, что сеть представит для молний не большую

мишень, чем металлические крыши высоких зданий; эти крыши защищают

молниеотводами очень умеренно, а то и вовсе обходятся одним заземлением;

практика это оправдывает. Вот и он запроектировал для порядка десяток

трехметровых штырей на стыках секций верхней сети.

   И только ввиду надвигающейся грозы - а какими они бывают в этих местах,

он знал! - Александр Иванович дозрел до мысли, что эта сеть сама по себе

была бы такой скромной мишенью. А сеть, нахлобученная на Шар,

погрузившаяся на какое-то расстояние в его неоднородное, имеющее свое

электрическое поле пространство... да еще усилившая собой краевую

напряженность этого поля,- совсем иное дело! Молнии обожают разряжаться в

местах повышенной напряженности. Корнев остановил, машину, вытащил блокнот

и ручку, прикинул схему: да, каждое перекрестие проволок сети будет не

менее притягательно для молний, чем молниеотводы.

   Он догнал Ненашева, объяснил, что может случиться. Тот расстроенно

сказал:

   "Что же ты, Александр Иванович, раньше-то... мать твою за ногу!"

   Посовещавшись, решили остановить .танки, подтянуть пониже аэростаты и...

   Танки стали, завыли лебедки, наматывая на барабаны тросы аэростатов,

пока те не вынырнули из туч в сотнях метров над Шаром. Вихрь перекачки

успокоился. В наступившей тишине слышалось негромкое урчание танковых

двигателей на холостом ходу да поодаль трещали вертолеты, рассекая винтами

первые капли дождя. И налетела гроза!.. Ах, как хотелось Корневу, чтобы

Шар вдруг стал маленьким! Но он остался четырехсотметровой громадиной - и

в нее, в шатер над ним исправно били молнии: белые, голубые,

лимонно-желтые, фиолетовые, ломаные, ветвистые, наклонные, вертикальные...

Предчувствия Александра Ивановича оправдались.

   Он уговорил своего пилота поднять машину. (Ненашев, на которого

канонада над Шаром произвела сильное впечатление, отказался дать

соответствующий приказ:

   "Если бы боевая обстановка, или людей выручать... а так не имею права".

С высоты при вспышках новых молний Корнев увидел, какие дыры прожгли в

сети предыдущие. На его глазах белая толстая молния жахнула в стягивающий

лепестки нижней и верхней сетей стальной канат. Тот лопнул гнилой ниткой.

   Край верхней сети, утягиваемый аэростатом ввысь, задрался, нижний

лепесток отвис. "Ну, если эта дыра расширится..."

   - Ненашев,- безнадежно-спокойно сказал Корнев в микрофон,- поднимись,

может, ты что-то придумаешь?

   - Спешу и падаю! - донесся сквозь разрядные трески в наушниках злой

голос майора.- У меня, между прочим, семья! А у лейтенанта вот старики и

невеста.

   Из-за твоей-то дури!..

   Тем не менее через две минуты в серой завесе дождя, расцвеченной

вспышками, вырисовался неподалеку силуэт второго вертолета. А еще минуту

спустя новая молния разорвала второй стягивающий канат. Шатер-экран поехал

в сторону, между сетями распахнулась огромная прореха.

   Покуда Корнев смотрел в оцепенении, как она расширяется, Ненашев таки

что-то придумал. Его машина взмыла к аэростатам. Оттуда сквозь треск

моторов Александр Иванович расслышал крепкие хлопки пистолетных выстрелов,

увидел, как один из задиравших верхнюю сеть баллонов съежился, опал. "И

верно!"

   Корнев взбодрился, начал отдавать команды танкам. Те перестроились,

перетянули канаты - сеть выровнялась.

   К вечеру гроза прекратилась. Корнев и Ненашев вместе облетели Шар,

насчитали в верхней сети двадцать семь дыр - некоторые многометровые, в

опасной близости одна от другой. Внизу техники надували запасной аэростат;

другие с помощью второго вертолета закидывали новые канаты-связки.

   - Двигаться теперь надо очень осторожно,- молвил Корнев.

   - Осторожничай не осторожничай, а еще такая гроза - и кончен бал,-

сказал майор.

   ...И снова был страх, было уныние. "Если следующая гроза размечет сети,

освободит Шар, то все, не вернется он в Овечье ущелье, снова не поймаешь...

   И это будет конец, жизненное поражение. Большего позора для меня,

электрика-атмосферника, и не придумать: осрамился в своей специальности!

Те, кто будет разбирать причины неудачи, конечно, не примут во внимание,

что фокус с напряженностями не лежал на поверхности, поэтому и не допер

сразу, времени не было. У них-то будет достаточно времени - и обсудить, и

осудить, и предложить верные решения... и хихикать в спину, указывать

пальцем:

   грозозащиту не сделал, повесил такую пену!.. А Страшнову-то как я бойко

про громоотводы разъяснял... Стыд какой!".

   Воображение - то, которое помогало Корневу вживаться в проблемы,

придумывать интересные идеи, находить решения,- теперь схватило его за

шиворот, терзало, малевало мрачными красками предстоящую беду и ее

последствия. Так всегда бывало при осложнениях, он знал это за собой - но

ничего не мог поделать.

   Повреждения залечивали всю ночь.

 

   Следующее утро начиналось ясным небом, сверкающим восходом умытого

солнца; неискушенных по части погоды в предгорьях такое начало дня могло

бы успокоить. Танковая процессия поволокла Шар дальше на север -

осторожно, со скоростью пешехода. Рев перекачки казался теперь умеренным.

   В одиннадцатом часу ночи тучи обложили -небо. Посерело, затем и

потемнело. К "музыке" Шара добавились далекие раскаты грома. Корнев и

Ненашев ехали на "газике" впереди колонны по раскисшему лугу. Машину

кидало на кочках.

   Осунувшийся за ночь Корнев смотрел в упор на сизые тучи, которые вот

сейчас отнимут у него и сделанное, и неисполненные замыслы - весь смысл

жизни.

   - Обложили-то как, и не сманеврируешь,- сказал Ненашев. Притормозил,

сочувственно взглянул на инженера.- Что, Александр Иванович, надо опять

останавливаться, готовиться, подтягивать аэростаты. Авось пронесет.

Полетаем еще около сети, подстрахуем... Сделаем, что возможно. Удержим -

так удержим, а нет - что попишешь! Что мы против грозы? Она же все равно

как ядерное оружие, факт.

   "Вот только и осталось надеяться на русский авось,- зло думал Корнев,

чувствуя бессилие.- Подожди... я снова что-то упускаю из виду, не учитываю.

   И ведь не прощу себе, если соображу потом, когда Шар вырвется... Это

будет страшнее всех казней. Что?! Ведь руки же на себя наложу... Что?!!

Ну?!"

   И всплыло в памяти, как - давным-давно, еще до вчерашней грозы, до всех

терзаний - аэродинамический вихрь Шара заглатывал над собой облака, что

шли ниже других.

   - Есть! - Он схватил за рукав майора.:- Ядерное, говоришь, оружие?

Сейчас мы... мы сами будем делать погоду!

   И принялся командовать в микрофон рации: механикам- вытравливать тросы

аэростатов на максимальную высоту, поднимать Шар, водителям - набирать

скорость до восьми... нет, до десяти, до двенадцати, километров в час!

   Бегом!

   ...Никогда еще Шар не звучал так: это был и сатанинский вой, и рев во

всех клавирах исполинского органа, и удары сверхзвуковых переходов в вихре

перекачки. И не было для Корнева прекрасней, возвышенней музыки - потому

что вихрь в охваченном им километровом слое атмосферы съедал грозовые тучи!

   Стягивал в ком темно-серое одеяло их над Шаром, справа и слева от него,

скручивал в кудельный жгут, тотчас начинавший истекать дождем и искриться

молниями - и Шар заглатывал, всасывал, пил невиданную струю уплотнившихся

грозовых туч с их влагой и электричеством. От них он и сам клубился, будто

набухал грозой: уменьшившиеся молнии сверкали внутри сине-голубым, громики

выскакивали вовне короткими пистолетными щелчками. Позади Шара раздувался

фонтанами, поливал степь и замыкающее звено танков феерический ливень.

   Шар втягивал тучи еще и еще - и очищалась в небе голубая просека

километровой ширины: правый край белый от света невидимого солнца, левый -

темный. Выше в голубизне плыли бульбашки аэростатов. Просека наращивалась

по движению колонны, вихрь перекачки будто фрезеровал ее в слое туч. По

сторонам ее продолжалась гроза и буря: полыхали нестрашные теперь молнии,

гнулись от порывов ветра редкие деревья, хлестал ливень.

   - Дава-а-а-ай! - счастливо орал весь мокрый Корнев, стоя в "газике",

который вез его за Шаром.-Гони-и! Улю-лю-лю!..- и, будучи не в силах

удержаться, сунул в рот пальцы, засвистел вибрирующим свистом. ..

   Хотя что был тот его свист в органном реве Шара!

   Так шли, пахали небо до чистой голубизны, пока не выбрались не сухую

землю.

   Вечером, когда остановились, Ненашев предложил хитроумную операцию:

   перетягиванием канатов и накидыванием новых, с крюками сблизить обе

сети и... перевернуть, чтобы нижняя, целая, оказалась сверху. "За завтра

управимся, Александр Иванович. Так надежней будет". Корнев одобрил.

   Шар притянули к земле, нижнюю сеть опустили, расстелили - оснащать.

Корнев ушел по ней в .эпицентр, в самую середину. Сел там на кочку,

смотрел на ало-черную полосу заката - внизу, на приплюснутые фигуры людей

и контуры машин - внизу, на сигнальные огни и загорающиеся у горизонта

красно-желтые звезды - все внизу. Слушал выразительную тишину, осевшей над

ним темной громады. Здесь была особая тишина, такую не спутаешь с иной:

устоявшийся покой величественных просторов; похоже молчит спокойное море

вдали от берегов или гор ночью; редкие вялые звуки извне - голоса военных,

лязги инструментов - только подчеркивали ее. "Моя тишина. Мой простор...

Надо же:

   другим уверенно и доходчиво объяснял, что в Шаре много пространства, а

сам, как дошло до дела, мечтал чуть ли не зонтиком его прикрыть! А он -

вот он какой: что ему спрятать какую-то грозу в задний карман брюк!.."

Сидел, курил и думал, что если он захочет совладать с Шаром, с замыслами

своими и с жизнью самой, то не должен позволять себе сомневаться,

тревожиться, суетиться и вообще - мельчить. Достичь всего он сможет только

безграничной смелостью мысли и ясной твердостью духа.

 

   На следующий день сети поменяли местами, нижнюю - дырявую - подлатали.

Далее двигались без особых приключений.

   На десятый день к вечеру они увидели впереди над горизонтом отсвет в

тучах невидимых пока огней краевого центра.

   В день одиннадцатый кавалькаду встречали подкатившие на "Чайках" и

черных "Волгах" отцы города во главе с довольным Виктором

Пантелеймоновичем. При них были корреспонденты, операторы кинохроники; они

сразу принялись за дело.

   "Вы слышите эти мощные, своеобразные звуки, дорогие радиослушатели? -

вопрошал один, поворачивая фаллосоподобный микрофон то к плывущему

неподалеку Шару, то к себе.- Это сами стихии исполняют победный гимн во

славу нашей науки..."-"Вы видите эти утомленные лица,- причитал другой

рядом с оператором, устремившим объектив телекамеры на "газик", где за

рулем сидел Ненашев, а рядом обросший по самые глаза разбойной щетиной

Корнев.-Это скромные герои, покорившие... овладевшие... прославившие..."

Вели себя репортеры - особенно столичные - довольно нахально: один,

намереваясь взять снисходительное телеинтервью у Корнева, потребовал,

чтобы тот побрился и "привел себя в божеский вид". Александр Иванович за

все время овладения Шаром и его транспортировки не позволил себе ни одного

черного выражения (хотя сам их выслушивал неоднократно); а тут в нем

что-то щелкнуло, и он выдал жрецу ТВ-музы такое полнозвучное,

крупнокалиберное, многозарядное предложение, что вопрос об интервью тотчас

отпал. Разговелся.

   ...И был день последний: Шар вывели к реке Катагани ниже города, около

впадения в нее Коломака. Здесь расстилалось ровное поле аэродрома ДОСААФ;

на нем и причалил Шар.

   Работы на месте: установить лебедки на бетонные фундаменты,

перепасовать наверх отремонтированную нижнюю сеть - для пущей надежности,

в помощь первой, отнивелировать расположение .аэростатов и натяжение

канатов так, чтобы Шар устойчиво, но : без опасных искажений пространства

прилегал к полю,- были г уже, как говорится, делом техники.

   Теперь, когда эпопея ко всеобщему удовольствию завершилась

благополучно, можно было не таиться. В газетах появилось сообщение ТАСС -

весомо-краткое, но с обширными комментариями. По всем программам ТВ был

передан впечатляющий телерепортаж; кинохроника выпустила - с полугодовым

опозданием - короткометражку. И даже Александр Иванович - отоспавшийся,

выбритый, при галстуке - был показан в программе "Время". | За творческое

и личное мужество, проявленные в операции по овладению Шаром, научный

руководитель операции А. И. Корнев был награжден орденом Красного Знамени.

Майор Ненашев получил Красную Звезду.

 

 

 

                                   ЧАСТЬ II

 

 

    НИИ НПВ

 

 

                                  ГЛАВА 6

 

                             ПЕЦ ПРИБЛИЖАЕТСЯ

 

 

   Вместо эпиграфа:

 

 

   "...первичность действия S, а тем и его физических носителей квантов h,

математически очевидна: это непроизводная величина. Энергия E=dS/dt есть

производная от S по времени, импульс P=dS/dr - производная от действия по

расстоянию, сила F=dS/drdt - производная от него по тому и по другому...

но само действие мы не можем так произвести ни от каких физических величин.

   Другой довод в пользу первичности - то, что без квантов действия h

невозможно описание микромира. Не напрасно h называют "владыкой

современной физики" (О. Д. Хвольсон).

 

 

   Но является ли величина h==6,626X 10-27 эргХс действительно Богом или

природой установленной константой? Не вернее ли полагать (вслед за Я. И.

   Френкелем), что из-за обилия этих элементарных актов-действий в природе

мы измеряем среднее значение, относительно которого индивидуальные

h-кванты статистически рассеяны: есть и меньше, и больше, и даже очень

меньше и очень больше. А поскольку Вселенная велика и разнообразна, то в

ней могут быть области, где реализуются мелкие против "наших", или,

наоборот, крупные кванты h. Для нас и любых других существ, порождений

h-материи, мир выглядел бы одинаково при любых величинах квантов: важно их

количество, а не значение в эрг-секундах. Но если соседствуют области с

разными h, это обнаружится новыми законами и явлениями.

   Во-первых, должен проявлять себя следующий закон сохранения

материи-действия: в равных геометрических объемах произведения числа

квантов п на их величины h равны:

   S1=n1h1=n2h2=S2. (1)

   Но при этом для внутренних наблюдателей, для которых счет размеров

объектов и длительностей событий идет, повторим, в "штуках", а не в

величинах h, физические размеры объемов окажутся различны. Где кванты

мельче, а число их больше, больше и физического пространства-времени. Там

могут вместиться более крупные объекты и произойти - за внешне малое время

- более долгие события.

   Во-вторых, на границе областей, с разными h создастся НПВ, Неоднородное

Пространство-Время. Особенностью его будет наличие силового поля чисто

математической природы. Действительно, смысл приведенной выше

дифференциальной ф-лы для силы F в том, что между отстоящими на Дг друг от

друга в пространстве и на Дt во времени участками есть не равный нулю

избыток действия ДS:F= ДS/ДгДt При этом если ДS= S2-S1=0, то в обычном

мире силы f нет. Но в НПВ для равных между собой S1 и S2 мы вправе

написать это выражение так:

   FНПВ=S2/Дr2Дt2 - S1/Дr1Дt1 (2)

   При этом, поскольку по закону (1) произведения в знаменателях Дr1Дt1 и

Дr2Дt2 не равны между собой, то сила F - а следовательно, и силовое поле -

будет!

   Так как в квантовой электродинамике с h наиболее явно связаны

электрические заряды и электрическое поле, то в переходной зоне НПВ оно и

будет таким".

   Из брошюры д. ф.-м. н. В. В. Пеца "К теории материи-действия.

(Обобщение на случай временного кванта h)".

 

   Невысокий плотный мужчина в темном пальто с поднятым каракулевым

воротником, в пегой пыжиковой шапке неспешно шагал через заснеженное,

изрытое ямами поле. Позади остались девятиэтажные корпуса жилмассива,

слева виднелись дощатые заборы и одноэтажные дома среди голых деревьев,

справа дымящейся серо-стальной лентой вилась в сторону города река

Катагань. На этом берегу ее, на разбитом обледенелом шоссе ревели

самосвалы и грузовики.

   Ему тоже следовало бы добираться по шоссе, так объяснили: шагайте, пока

не упретесь в проходную. Но там было шумно, противно: под ноги смотри, от

машин уворачивайся - и оглядеться некогда. Валерьяну же Вениаминовичу на

первый раз хотелось именно осмотреться внимательно и не торопясь;

впоследствии, он это понимал, такая возможность, появится не скоро.

   Поэтому он как слез с автобуса, так и повернул прямо в поле.

Заблудиться он не мог, ориентир был перед глазами: шесть пар цеплявшихся

за тучи голубых аэростатов по краям да четыре, еще выше их, в центре,

держали незримый издали проволочный шатер. Сам Шар на фоне серого зимнего

неба был виден смутно - только темнело его ядро и темная щетина далекой

лесополосы за ним была в этом месте как бы вмята. Сначала Пец шел по

нетронутому снегу - благо неглубокому, в ботинки не набивался; затем

набрел на тропинку среди ям.

   Впереди по правую сторону нервно фырчал канавокопатель, дальше рабочие

с помощью автокрана выкладывали в нитку трубы. "А работы-то

развернулись",- с некоторой ревностью отметил он.

   ...Не без душевного трепета - хоть и останавливаясь, чтобы не спеша и

внимательно обозреть местность, стараясь не особенно глазеть издали на то,

что видел на многих снимках,- но не без душевного тем не менее трепета

приближался Валерьян Вениаминович к объекту, работами в котором ему отныне

надлежало руководить. Поднявшаяся после укрощения Шара шумиха поначалу

задела Пеца только краем, приятным краем. Его теория была упомянута в

сообщении ТАСС и, более развернуто, в статьях центральных газет. (Не

обошлось и без курьезов: одна газета, не разобравшись, известила мир, что

Шар создан катаганскими инженерами по теории и замыслу профессора Пеца).

Его тощая ротапринтная брошюра была немедленно перепечатана в одном

научном и двух научно-популярных журналах. Ученый совет Саратовского

университета выдвинул его кандидатуру в члены-корреспонденты Академии

наук, и на днях он узнал, что избран единогласно. Были и звонки из

редакций, приглашения выступить по радио и телевидению, приезжали на

кафедру и домой брать интервью... Словом, было все, что еще лет десять

назад доставило бы ему искреннее удовольствие.

   Но главное было не это. Главным было то, что его "теория" - в уме и

сейчас именовал он ее именно так, в кавычках,- его игра ума, на которую он

не тратил много сил, подтвердилась. И еще как! "Ну, а этому-то ты рад?" -

спрашивал он себя. И как ни копался в душе - выходило, что не очень.

Скорее, было не по себе, проявлялась озабоченность: не породит ли это

проблем больше, чем разрешит?.. Потому что проявил себя слепой случай,

стихия:

   блуждал в просторах Вселенной сгусток уменьшенных квантов, увлекаемый и

отталкиваемый разными сочетаниями электрических полей туманностей и звезд,

оказался вблизи Земли, потом - вблизи какой-то прорехи в слое Хевисайда, в

прошлом году активного Солнца они были часты. Попал в атмосферу,

приблизился к почве, начал куролесить. Точно так Шар мог оказаться вблизи

Венеры, Плутона, Марса, у иной звезды... Слепая стихия, от которой никогда

не знаешь, чего ждать!

   За пятьдесят пять лет жизнь изрядно помотала Валерьяна Вениаминовича,

не раз переворачивала его с боку на бок, роняла с высот в каменистые

низины. У него были основания не любить стихии. Беспризорник, потерявший в

20-м году родителей, затем детдомовец, он бедовал со страной и рос со

страной. Только выправился, окончил рабфак, затем институт, начал

достаточно, чтобы одеться и есть досыта, зарабатывать,- война. Командиром

взвода связи на Западном фронте, который был чем угодно, только не

фронтом, попал в окружение в болотах Полесья, а затем, больной и

истощенный, и в плен. Пропадал за колючей проволокой; немного придя в

себя, бежал; был пойман, доставлен обратно ("в состоянии пониженной

трудоспособности", как сказано в сопроводительной бумаге немецкой полевой

жандармерии) и отправлен в спецлагерь Вестербрюкен "на обработку". С двумя

заключенными бежал и оттуда, на сей раз удачно. Пробрался в оккупированную

Белоруссию, нашел партизан, голодал и мок, подрывал и мерз, убивал и был

ранен.

   Кончилась война, вернулся в физику. Но из-за пребывания в плену к

серьезным экспериментальным работам не дали допуска; путь был открыт

только в теорию.

   Как ни странно, но именно в теории поля, отвлеченной тогда области

матфизики, у него прорезались способности, получились результаты - так что

в этом случае стихии вроде бы вынесли Валерьяна Вениаминовича на хороший

путь.

   Успех, впрочем, был умеренный: кандидатская диссертация и место

ассистента на кафедре физики в Харьковском технологическом. К тому же

началась кампания "русского приоритета". Он был самый что ни на есть

русский и всегда "за" - но ершист, горяч, верил в немедленную

справедливость, не страшился вступать в спор, в том числе и с начальством,

и на рискованные темы. Декан факультета обвинил его, что в диссертации он

протащил реакционную общую теорию относительности Эйнштейна и

идеалистические взгляды Дирака, а заодно - используя фамилию и не совсем

рязанскую внешность Валерьяна Вениаминовича:

   прямой нос, черные в то время волосы, крутой, выразительной лепки лоб,

четкий подбородок - ив том, что он скрывает свою национальность. Уволили.

   Пец подал в суд. Суд после разбирательства склонялся восстановить.

Тогда декан встал и сказал:

   - Товарищи, у нас закрытая тематика. Как мы можем держать на кафедре

человека, который дважды бежал из лагерей?!

   За что Валерьян Вениаминович, поддавшись порыву (опять стихии!), тут же

в кровь разбил ему физиономию, тем доказав, что держать такового Пеца на

факультете действительно не следует.

   Уехал с женой в Алма-Ату, где с научными кадрами было туго и к

тонкостям не придирались. Там написал докторскую диссертацию, преподавал,

прошел по конкурсу на заведование кафедрой в пединституте в Самарканде,

перебрался туда. Он был лекарством для души - древний, видавший все и

переживший все, мудрый и скептический Восток. Валериан Вениаминович

отошел, увлекся горным туризмом, древнеиндийской и древнекитайской

философиями и даже полюбил, наконец, свою теоретическую деятельность -

скорее всего за отрешенность ее от жизненной суеты. На суету уже не

доставало ни охоты, ни сил.

   Теория пространств с меняющимися квантами h была его увлечением

последних лет, сначала в Самарканде, потом в Саратове, куда пришлось

перебраться из-за ухудшившегося здоровья жены. Он строил эту "теорию"

дома, после лекций и кафедральных дел, строил для себя, для души, не

рассчитывая на признание и резонанс; даже приговаривал, адресуя себе

слова, кои в "Ревизоре" городничий высказал зарвавшемуся Держиморде: "Не

по чину берешь!" Действительно, не по "чину" ему, скромному

провинциальному профессору, была эта сверхидея для корифеев. Но что

поделать, если она пришла в голову именно ему и если в работе над ней он

более всего чувствовал себя человеком! С результатами он знакомил только

немногих людей, чье внимание ценил. Один из них, доцент кафедры

астрофизики Варфоломей Любарский, хоть и оспаривал многое, но все-таки

подбил Пеца размножить рукопись на университетском ротапринте: не

пропадать же работе!

   Корнев в разговоре со Страшновым, пожалуй, напрасно аттестовал теорию

Пеца как "сумасшедшую". То есть применительно к самим идеям может быть и

так, но по отношению к автору ее - ни в коей мере. Напротив, эта теория

выражала совсем другие черты Валерьяна Вениаминовича: основательность и

скептицизм.

   Взгляд, что "мировые постоянные" не всегда и не всюду постоянны,

безусловно, излишне волен для присяжного физика и преподавателя - но для

материалиста-диалектика естественен: все меняется. Основательность же

вообще была созвучна натуре Пеца; недаром и в художественной литературе он

наиболее ценил сочинения великих 'романистов, умевших так развернуть,

исследовать и исчерпать тему, что другим ничего не оставалось прибавить.

По этой же причине, когда начала приобретать сторонников в физике идея

"материи-действия", он не устремился вместе с другими - в жажде

опубликоваться и снискать - на верхние этажи строящегося здания новой

теории, а начал придирчиво простукивать у этого здания фундамент и стены:

а глубоко ли? а прочно ль? а не выйдет ли, как прежде-пока этажей мало,

идея-фундамент держит, а как нагромоздится большое скопление фактов и

несогласующихся выводов - трещина, авария, обвал? Кризис физики. И ничего,

хорошо даже, что его обобщение на случай переменного кванта пока не

злободневно: можно работать спокойно, не насилуя мозг и душу гонкой,

подгонкой и сиюминутным соответствием. Когда-нибудь и эта проблема

всплывет, окажется злой. Потомки скажут спасибо.

   Валерьян Вениаминович и в мыслях не держал, что проблема окажется злой

при его жизни. Да еще так всерьез. Ну пусть бы обнаружили в галактических

просторах, в звездах какие-то там спектральные феномены, кои только и

можно объяснить через изменение кванта h; или в сверхускорителях что-то

такое мелькнуло... И того, и другого хватило бы за глаза и для признания,

и для шумихи, для избрания в Академию - и, главное, ни к чему особенному

не обязывало бы. А тут: громадный Шар, с одной стороны, опасный

катастрофами, а с другой - пригодный для устройства в нем целого НИИ...

Вот что всегда настраивало Пеца против стихий, так это отсутствие у них

чувства меры.

   II

  Задумавшись, Валерьян Вениаминович не сразу осознал, что шагает с

некоторым усилием и наклонясь вперед, будто поднимается в гору. Он

остановился, огляделся: да, теперь он шел в гору, хотя минуту назад

никакой "горы" перед ним не было. Серо-желтые дома массива переместились

вниз, снежное поле накренилось; два ближние аэростата грушевидно

исказились и нависали над ним.

   Пец вернулся метров на пятьдесят назад, наблюдая, как все

восстанавливается в горизонтальной плоскости и в обычных пропорциях: снова

зашагал к эпицентру, туда, где снежное поле разлиновали косые штрихи и

столбы проволочной изгороди. Вскоре он ощутил, что в корпус ему ударяют

время от времени мягкие, но плотные порывы ветра, а земля под ногами

слегка покачивается. "Порывы - это перекачка, понятно. А почву что

шатает?..

   Внешний ветер отдувает аэростаты, смещает сеть и Шар - и меняется

вектор гравитационного поля?.. Но почему около Шара искривляется поле

тяготения?!

   Не понимаю".

   Валерьян Вениаминович поднял голову, следя за стальным канатом,

уходившим откуда-то справа в серую мглу. "Этот инженер остроумно придумал

- заэкранировать Шар сетями и держать его, как бычка на веревочке. Но что

ни говори, а его сети экранируют предсказанное мною электрическое поле без

заряда, от переходной области НПВ. С этим полем у меня здорово получилось,

есть чем гордиться! Другие свойства пространства-времени с меняющимися

квантами предугадать легко, любой бы дошел, а вот поле, обнаруженное по

знаменателю формулы,- это не на поверхности. Высокий теоретический класс!"

У него поднялось настроение.

   Изгородь приблизилась. Пец прочитал фанерное объявление на столбе:

 

   ВНИМАНИЕ! ЗАПРЕТНАЯ ЗОНА!

    Проход строго воспрещен! За нарушение - штраф

   Рядом за колючей проволокой ззияла метровая дыра. В нее и вела тропинка.

   Валерьян Вениаминович пригнулся и осторожно, чтобы не зацепить пальто,

пролез. "Исторический момент,- иронично отметил он.- Первооткрыватель Шара

проникает в Шар".

   Распрямился, сделал шаг; его качнуло. Пец остановился, осмотрелся - и

почувствовал головокружение. Мало того что оставшиеся позади дома, шоссе,

река оказались глубоко внизу и как-то расплылись, сделались

туманно-серо-желтыми, но и снежное поле впереди, еще секунды назад

поднимавшееся в гору, теперь загибалось вниз - чем дальше, тем круче. Ушло

вниз и далекое ярко-оранжевое игрушечное зданьице в два этажа, с

сарайчиками-ангарами возле, со строящейся поодаль кривой кирпичной трубой

и фигурками рабочих около. Справа и слева местность тоже заваливало.

Валерьян Вениаминович стоял, будто на пятачке, на вершине. Он сделал шаг,

другой - и чуть не упал. Идти было невозможно: это для глаз все впереди

уходило вниз, а искривленное в сторону Шара тяготение выворачивало

местность по-прежнему "вверх", на подъем. Зрительные ощущения Пеца

вступили в болезненный спор с чувством равновесия: глаза заставляли корпус

откидываться назад, а для шага надо было податься вперед.

   "Что за чепуха! - Пец двинулся, сердясь на себя,- Ходят же люди, вот и

тропинка - а я что за цаца!"

   В этот момент дунул ветер. Воздух шатнул Валерьяна Вениаминовича,

взметнул порошу; качнулась под ногами тропинка. Он увидел, как предметы по

стронам заколыхались, будто были погружены в прозрачное желе. "Ну и ну..."

Он сделал еще несколько шагов, балансируя руками. Снова качнуло местность.

Поле перед ним с каждым шагом запрокидывалось круче. "Все правильно, я

прохожу область краевых искажений".

   Но он ее не прошел, эту область. Тело взмокло, желудок вел себя

самостоятельно, ноги дрожали, сердце замирало - все признаки укачивания.

Пец опустился на' снежный холмик: пейзаж вокруг сразу выровнялся, сделался

почти нормальным. "Ну, ясно,- он снял шапку, подставил ветру разгоряченную

голову,- у почвы кванты почти обычные, а чем выше, тем они мельче,

искажения сильнее. Здесь хорошо бы иметь глаза на ногах..."

   Через минуту он пришел в себя, встал. Впечатление было необыкновенно

сильным! он будто воспарил над накренившейся и завернувшейся краями вниз

местностью. Пришлось обратно сесть.

   Валерьян Вениаминович чувствовал растерянность и унижение. "И стыдно, и

смешно, и ноги не идут... первооткрыватель! Еще покачивания эти - неужели

нельзя было жестче натянуть канаты?.. И ведь я все фокусы НПВ понимаю. До

чего, оказывается, ничтожно мое теоретическое знание, если по ощущениям я

переживаю то же, что пережила бы забредшая сюда корова! Да корове и легче

бы пришлось-у нее четыре ноги, глаза ниже. Что же мне, к подчинённым на

четвереньках добираться?!"

   Он рассердился всерьез, поднялся, глядя только под ноги. "Ну, хватит,

возьми себя в руки, директор! Хорошо еще, не видит никто.

   Я действительно знаю, что все это иллюзии неоднородного пространства,

нет здесь ни провала, ни подъема. Я знаю и больше, что необязательно знать

в однородном мире: пространство вокруг меня и во мне, во всем - мощная

упругая среда, воспринимать как реальность надо не пустячные

неоднородности в ней - домики, поле, деревья, канавы - а его самое.

Пространство-время. Я в нем - как рыба в воде. Ну, вперед!"

   Он зашагал - сначала балансируя руками, потом ровнее, спокойней.

Обморочно покачивалась окрестность, кривлялись контуры строений,

изгибалось поле... Но реальность была вокруг и в нем, основная,

постигаемая рассудком реальность.

   Вскоре идти стало почти так же легко, как и перед Шаром.

   "А что? - сказал себе Валерьян Вениаминович, отирая платком лицо.-Ты

полагал, что если прошел войну, сделал научную карьеру и сочинил теорию,

то уже познал жизнь? Нет, похоже, это еще впереди".

 

   Вдали на тропинке показался человечек; он шел, быстро-быстро перебирая

коротенькими ножками. "Еще исторический момент: встреча с первым

сотрудником!" Завидев Пеца, человек остановился, поглядел по сторонам,

снова двинулся вперед, ненатурально быстро вырастая в размерах. Его тоже

пошатывало на ходу.

   Вблизи Первый Встречный Сотрудник оказался приземистым мужчиной в

зеленой армейской стеганке, в сапогах и в кубанке с синим верхом; через

плечо был перекинут бунт ВЧ-кабеля в голубой хлорвиниловой оболочке.

Из-под кубанки выбилась рыжеватая челка. Рыжими были и брови, и короткие

щетинистые усы на обветренном докрасна лице. Голубые глазки недобро и

настороженно глянули на Валерьяна Вениаминовича. Сотрудник явно был не в

восторге от исторической встречи, хотел пройти мимо. Но Пец его остановил:

   - Это куда же вы несете?

   - А вам что за дело? - сипло сказал сотрудник.

   - А то, что материальные ценности надо выносить через проходную. И по

пропуску.

   - А может, он у меня есть, пропуск. А так мне короче.

   - А есть, так покажите,- с нарастающим отвращением к диалогу потребовал

Пец.

   - Чего-о? - Мужчина взглянул, будто примериваясь.- Да кто ты такой?

   - Директор новый. Так как насчет пропуска?

   -Директор...- В голубых глазках Сотрудника возникло смятение. Какой-то

миг он колебался, не свалить ли ему Пеца ударом кулака и не кинуться ли в

бег.

   Но- понял, что влип, раскис лицом и голосом.- Товарищ директор, так я

ж...

   так мне же разрешили...

   - Ну, ясно! - Теперь и у Валерьяна Вениаминовича был такой вид, что сам

того и гляди врежет.- Поворачивай. Неси обратно, ну!

   Мужчина понуро брел впереди, бормотал: "Вот тебе и на... так ведь я же

ж в первый и последний раз!.." Пец шагал за ним молча, только в уме

матерился так густо, как не приходилось с военных времен. "Ну, начинается

научная работенка, и в бога, и в душу, и в печенку!.. С первым успехом,

товарищ член-корреспондент: несуна поймал, распро..! Засужу шельмеца, чтоб

другим неповадно было. Ах, не следовало соглашаться на директорство! Завом

теоретического отдела или там замом по науке - это пожалуйста. А ведь

теперь надо быть и недреманным оком, и погонялой, и пробивным дядькой -

кем угодно, только не мыслящим исследователем".

   - Иди, не озирайся! - рыкнул он на Сотрудника, который оглянулся, хотел

что-то сказать.- Как фамилия, кем работаешь?

   - Ястребов я, механик-монтажник. Я ж, не на продажу, товарищ директор!

- запричитал тот сипло.- Я ж для себя... И он списанный, этот кабель, еще

от авиаторов остался. В конце концов, я мог и иск предъявить, мне

советовали:

   разве для того я отвалил семь сотен за телевизор, чтобы он из-за вашего

Шара ничего не показывал? У соседей через два двора показывает, а у меня

ничего.

   Вот и хотел нарастить антенну, отвести ее в сторону...

   "Хм, еще один фокус Шара: радионепрозрачность. С чего бы?.."

   - Где живешь?

   - Да вон там, на Ширме,- обернувшись, указал вдоль тропинки механик - А

телевышка как раз за Щаром.

   "Это непонятно. В Шаре пространство как пространство, вышка остается в

пределах прямой видимости, радиоволны должны проходить. Ну, в пути до

центра Шара они сокращаются - так ведь затем удлиняются, все симметрично.

Или там в глубине есть что-то, что отражает?.. Непохоже".

   Дальше шли молча, все внимание отнимала дорога: путь" преграждали

многочисленные трубы, выложенные в разных направлениях, выгнутые,

сваренные.

   Так они приблизились к сарайчикам, которые оказались не такими и

маленькими:

   полутораэтажные строения с арочными крышами. "Ремонтные ангары для

легких самолетов",- понял Пец. Из ближнего донесся визг циркулярной пилы,

из соседнего - стук движка; там вспыхивали голубые блики сварки.

   За ангарами находился двухэтажный дом, который издали казался

ярко-оранжевым; он был из красного кирпича. Крышу его венчала метеобашенка

с флажком и стрелкой ветроуказателя. Флажок висел на нуле, только изредка

колебался.

   Площадка перед домом была заставлена контейнерами, ящиками, снег

истоптан.

   Пец остановился, огляделся: окрестность отсюда заваливалась равномерно

во все стороны. Над головой висела тьма с сумеречно серыми краями.

   Механик Ястребов стоял рядом, опустив голову,- переживал. Валерьян

Вениаминович задумчиво глядел на него. Тот поднял глаза, криво усмехнулся:

   мол, что ж, теперь воля ваша.

   - Ладно,- молвил Пец,- отнесите кабель на место, и на первый раз все.

Не вас пожалел, не хочу с этого начинать. А еще замечу - безусловно, под

суд. И это припомню. Ступайте.

   - Спасибо, ой, спасибо вам... не знаю, как вас?

   - Валерьян Вениаминович.

   - Ой, спасибо. Валерьян Вениаминович! Да я ж никогда и ничего!..

   Механик радостно направился к ангару. А Пец, смеясь в душе над собой:

   сибарит, ушел от скандала, нервы свои пожалел...-вошел в здание.

 

   III

 

   В коридоре первого этажа гуляли сквозняки, пахло маслом и горелой

изоляцией; где-то гулко били по железу. На втором этаже было чище, уютней.

Обшарпанные дермантиновые двери украшали новенькие таблички:

"Бухгалтерия", "Главный энергетик", "ПКТБ", "Директор" (Пец подергал

двери: заперты), "Отдел снабжения". Из-за последней двери слышался

нестройный гул.

   Валерьян Вениаминович вошел - прямо в галдеж, перемешанный с сизым

дымом. В обширной, на три окна комнате людей было не так и много, но все

они - и сидящие за столами, и стоящие возле - переговаривались.

   - Альтер Абрамович, когда же придут ртутные вентили? Ведь разнарядка

давно утверждена!

   - Мы запрашивали Дубну. Обещают во втором квартале.

   - Послушайте, или мне курированием заниматься, или снабжением!..

   - Надо ставить вопрос перед Вериванной, а Вериванна...

   - Если во втором квартале, так вполне могут и 31 июня отгрузить.

   - Да в июне тридцать дней, побойтесь бога!

   - При чем здесь бог, о чем вы говорите! Они все могут.

   - Э, что Вериванна! Надо ставить вопрос прямо перед товарищем

Документгурой.

   А уж товарищ Документгура...

   "Ну, шарага!..- прислоняясь к косяку, подумал Пец.- Как ни в чем не

бывало... А чего ты ждал? Чтобы они обсуждали здесь теорию неоднородных

пространств? Снабжение - всюду снабжение,   действительно, могут и 31 июня

отгрузить".

   Троекратно с непривычной размеренностью прозвенел телефон. Грузный

мужчина со скульптурным профилем римлянина и скептическими еврейскими

глазами взял трубку:

   - Давайте, жду... Рига? Алло, Рига!.. Здравствуйте, товарищ Коротков.

Почему не отгружаете нам высоковольтные трансформаторы?.. Как кому, как

куда! В Катагань, в филиал Института электростатики, заказ номер 211...

Что? Ничего не понимаю. Тише, товарищи, я с Ригой разговариваю!

   В комнате стихли.

   - Мы давно вам перечислили все сполна,- упрекал мужчина собеседника в

Риге дребезжащим баритоном,- а вы... Что-что?.. Бог с вами, товарищ

Коротков, какая я девушка? С вами говорит заведующий отделом снабжения

Приятель, мы же не первый раз беседуем. Что?! Вы не Коротков, вы его

секретарша? Коротков будет через час?..

   Он с отвращением бросил трубку. Кто-то фыркнул. Кто-то сочувственно

покачал головой. "Ага,- приободрился Пец,- специфика все-таки себя

показывает!

   - Невозможно работать,- сказал Приятель плачущим голосом.- Ну просто

совершенно невозможно работать! - Он поднял глаза к двери, увидел кого-то

входящего.- Александр Иванович, как хотите, но я в таких условиях

бесперебойного обеспечения не гарантирую. Невозможно вести переговоры с

поставщиками! Я ему, понимаете, о трансформаторах, а он: "Не щебечите,

девушка!" Это я девушка, я щебечу. И в заключение оказывается, что

баритон, который я принял за коротковский, принадлежит его секретарше, у

которой на самом деле дискант. Как вам это понравится?

   Валерьян Вениаминович оглянулся: рядом стоял рослый шатен с веселыми

глазами и прямым мужественным носом; слушая снабженца, он обхватил нос

пальцами, будто доил, потом отпустил; борт синего пиджака украшала

красно-белая колодочка. Вот он какой, Корнев!

   - Спасение утопающих, Альтер Абрамович,- сказал шатен,- как известно,

дело рук самих утопающих. Доставайте скорее инверторы. Сейчас мы в зоне

двухкратной деформации, и то трудно общаться с внешним миром. А проникнем

в десятикратные и выше,- там будут диалоги уже не баритона с дискантом, а

инфразвука с ультразвуком. Без инвертеров онемеем!

   - Инверторы? - поинтересовался Пец.- Это вроде телемониторов, которые

моменты забития гола растягивают?

   - Да, только эти проще, для телефона. Те тоже привлечем, без

телевизионного контроля здесь не обойдешься,- ответил Корнев, внимательно

взглянув на Пеца.- А вы, простите, кто и к кому?

   - К себе... и к вам,- Валерьян Вениаминович представился.

   - О, я вас второй день выглядываю! Вот вы какой!

   Рукопожатие. Корнев повернулся к сотрудникам. - Минуту внимания,

товарищи!

   Как вы знаете, с нового года мы больше не филиал ИЭ, а самостоятельный

НИИ НПВ, научно-исследовательский институт неоднородного

пространства-времени.

   Позвольте представить вам человека, о котором вы, несомненно, слышали:

   Валерьян Вениаминович Пец, член-корреспондент Академии наук,

теоретический первооткрыватель Шара и - директор нашего института!

   Это было сказано звучным торжественным голосом, пожалуй, даже излишне

торжественным - потому что все, кто сидел, встали, а те, кто стоял,

выпрямились. Пец, обходя снабженцев и пожимая с бормотаньем "Оч-приятно!"

их руки, чувствовал себя стесненно.

 

 

 

                                  ГЛАВА 7

 

                     ТОЛЧОК В ОПРЕДЕЛЕННОМ НАПРАВЛЕНИИ

 

 

   - Ты чего меня ударил

   балалайкой по плечу?

   - Я того тебя ударил:

   Познакомиться хочу.

 

 

   Фольклор.

 

 

   На самом деле Корнев был настроен далеко не радушно. Успех развращает

даже скромного. Когда же человек сам жаждет погрязнуть в славе, искуситься

властью и влиянием, погрузиться в пучину почитания, если он уже слегка

вкусил - в самый раз для возбуждения аппетита - этих плодов, то для него

оказывается серьезным ударом, когда обстоятельства и люди (главное, люди

все эти!) отодвигают его в сторону. "Обошли!" - так воспринял Александр

Иванович весть, что директором нового НИИ назначен Пец, а его кандидатура

предполагается на должность главного инженера. Нет, вы подумайте: Пеца, не

глядя, ставят директором, а он, человек, понявший Шар, захвативший его и

доставивший из дебрей к городу, только предполагается на вторую должность!

А кто откопал этого, извините, Пеца, как не он? Кто бы его знал по

репринтной брошюрке! "Выходит, мавр сделал дело - мавр может удалиться?

Ну, люди!.. И ладно, и пожалуйста, могу вообще уйти к чертям, вернусь в ИЭ

- посмотрим, как тут управится этот профессор, будет ли себя не жалеть,

вникать в каждую неувязку! Конечно, там, наверху, академикам в рот

смотрят... Еще пожалеют!"

   И хотя сознавал Корнев, что никудашеньки он от Шара не уйдет, за уши не

оттянешь, да и быть главным инженером ничем не хуже, чем директором (кто

реально окажется хозяином,; вопрос больше характеров, чем статуса), но сам

факт, что вышло Не по-его, не как он представлял в мечтах, всколыхнул в

нем волну самоутверждения. Так бывало всегда: вернули статью или заявку на

изобретение, не повысили в должности, когда ожидал, или - это еще в

студенческие годы - отвергла девушка... И всякий раз он разочарованно и

зло мечтал, что все равно добьется, возвысится, совершит - и уж тогда!..

О, тогда они (или он, или она - все противоставшее) пожалеют, будут,

искать его расположения. А уж он... и так далее. Конечно, эти чувства

быстро проходили.

   И если случалось, что он потом оказывался прав делом и мыслью,

достигал, совершал и возвышался (а так случалось не раз), то эти злые

мальчишеские мечтания - повыламываться и благородно посчитаться -

Александр Иванович никогда не исполнял, ибо глупость их была очевидна. Но

и они были стимулом его действий.

   (И не знал, кстати, Корнев, что не академики, которым "наверху в рот

смотрят", продвинули В. В. Пеца в директора, а сработал все его лучший

друг Виктор Пантелеймонович Страшнов. Он сам слетал в Саратов,

познакомился с Валерьяном Вениаминовичем, убедился в его авторитете и

положительности - и продвинул кандидатуру Пеца через Академию и ЦК).

   К моменту прибытия Пеца чувства Александра Ивановича почти пришли в

норму.

   Осталась настороженность, опаска уронить себя; разумеется, было и

холодное уважение к теоретической мощи профессора. Но более всего он был

озабочен тем, чтобы направить развитие работ в Шаре в то русло, которое

наметил и начал прокладывать.

 

   Они разговаривали сначала в кабинете, потом прогуливались по

территории; Александр Иванович показывал Валерьяну Вениаминовичу, где что

есть, что как делается... У Пеца был свой план освоения Шара, умеренный

академический план: сначала изучить возможность жизни и работы людей в НПВ

- постепенно, начиная от внешних слоев; исследовать свойства Шара

(напряженность электрического поля, градиенты неоднородности,

гравитационные искажения...).

   Для этого следовало организовать небольшой, сотрудников на двести,

институт с мощным теоретическим отделом и вспомогательными,

преимущественно измерительными лабораториями. После фундаментальных

исследований - эдак года через три-четыре - можно дать рекомендации и для

практического использования Шара. Но то, что он узнавал от Корнева,

сокрушало его планы и портило настроение.

   Факт разрушения Таращанска, печальный сам по себе, для развертывания

работ в Шаре обернулся несомненным благом: явление следовало принимать

всерьез. Были выделены немалые суммы, открыт доступ к лимитированным

материалам, изделиям - и это даже в текущем году, не дожидаясь начала

нового. Соответственно и Корнев не стал медлить, дал работу

проектировщикам и строителям, загрузил заказами заводы, вступил в

договорные отношения с серьезными организациями... Александр Иванович не

спешил информировать Пеца о договорах, откладывал это напоследок. Но они

как раз подошли к участку, огороженному забором с колючей проволокой по

верху; за забором слышалась строительная деятельность и лаяли собаки.

   - А здесь что - питомник? - недоуменно спросил Пец.- Ускоренное

выращивание чистопородных гончих?

   - Н-нет,- с заминкой ответил Корнев,- здесь будет лаборатория

ускоренных испытаний бортовой аппаратуры. По хоздоговору с предприятием

РК-14.

   - РК-14... то самое, ракетно-космическое?

   - Да.

   - И на какую сумму договор, на какой срок?

   - На семьдесят пять миллионов, на три года. Пец только крякнул и не

нашелся, что сказать.

   - Оказывается, надежностные испытания сильно тормозят их разработки.

Многие системы надо годами проверять в тяжелых режимах, прежде чем пускать

в серию.

   Вот они и закупили наше ускоренное время наперед."

   Собаки бодро лаяли, оповещая, что здесь секретный объект, на который

они, р-р-гаф! - ни одного шпиона не пропустят.

   - Собак сами добывали? - хмуро поинтересовался профессор.

   - Нет, заказчики привезли. И строят сами, материалы их... В интонациях

Корнева сквозило удивление, что Пец не одобряет сделку. А Валерьян

Вениаминович был наслышан об этой фирме, об ее умении накладывать лапу,

действуя деньгами -либо через правительство. "Не клевал тебя, парень,

жареный петух,- думал он.- Подомнут - и прости-прощай широкие исследования!

   Ну, это мы посмотрим. И собак надо убрать". У него была застарелая, от

времен, когда его ловили после побега, нелюбовь к охранным овчаркам.

   Они направились к краю зоны, в сторону кирпичной трубы. Корнев шагал

широко и вольно - привык. Валерьян Вениаминович Сделал каждый шаг с

опаской, косился на дико искривленные пейзажи "внизу". Раздражение его

возрастало:

   выходит, без него его 'женили - да еще на такой фирме! Вот и прикидывай:

   опротестовать договор - хлопотно, исполнять - может выйти еще

хлопотнее. Но исполнять - все-таки дело, а отказываться - скандал,

:склока, испорченные отношения... Черт знает что!

   - Хорошо,- Пец решил переменить тему.- Какая здесь закономерность

уменьшения кванта h с высотой?

   Вопрос был прямой, как на экзамене. И Корнев почувствовал себя

студентом на экзамене, студентом не из успешных. Он совсем упустил из виду

этот чертов квант.

   - Квант h... м-м... ну, чем выше, тем он меньше,- сказал он..

   - Какие величины вы измерили? - не отставал профессор.

   - Мы измерили... мы, Валерьян Вениаминович, измерили нечто большее, чем

величину h,- бодро ответил Корнев.- Мы сняли барометрический закон по

высоте, интересный вышел закон. С его помощью промерили изменение темпа

времени до километровой высоты. Ну, а темп легко пересчитать и в квант...

   Тут он по неуловимым признакам почувствовал, что внимание Пеца стало

неодобрительным. "Нет, это не тот человек, которому стоит забивать баки.

   Надо начистоту".

   - Не буду темнить. Валерьян Вениаминович,- вздохнул он, забирая нос в

ладонь,- не меряли мы этот квант действия. У нас никто не знает, как его

измерить.

   - Вот это да! - Пец так и стал, подняв голову.- Нет, это бесподобно! А

как же вы давали информацию ТАСС и газетам о соответствии моей теории? А

если здесь вообще нет изменений кванта действия, что-то иное?

   - Да что может быть иное, все сходится!

   - Мало ли - сходится... Природа не очень-то милостива к кабинетным

умствованиям. Не измерить за три месяца... ну, знаете! Ладно,- Валерьян

Вениаминович снова сдержал себя,- расскажите, что вы измеряли и как.

   Корнев рассказал, как они запустили в глубину Шара аэростат с

барометрическим самописцем, датчиком сигналов, отсчитывали по длине

вытравленного каната высоту, соотносили с ней присылаемые приборами по

кабелю импульсы. Давление воздуха здесь распределено не так, как в

атмосфере: до тысячи четырехсот физических метров убывает явно быстрее, а

далее слабо меняющееся высотное разрежение. Время на высоте в полкилометра

ускоряется примерно в сто пятьдесят раз, на восьмистах метрах - в три с

лишним тысячи раз...

   - Словом, ускоренного времени там завались...- рассказывая, Корнев,

присел, вычертил пальцем на снегу кривую барометрического закона в

декартовых координатах, кривую ускорения времени. Пец наклонился,

смотрел.- Кроме того, мы поднимались на вертолете - до упора, на полтора

километра. Выше винт не тянет.

   - И что там? - нетерпеливо спросил Пец.

   - Пространства тоже хоть отбавляй. Степень неоднородности на всех

высотах умеренная, работать можно.

   - А еще выше?

   - Там - тьма. Сквозь нее, как мы ни глядели, ничего не просматривается:

ни сеть над Шаром, ни аэростаты, ни небо.

   - То есть, вы полагаете, там есть что-то непрозрачное?

   - Вероятно. Какая-то черная муть.

   - Муть? Не тело?

   - Не похоже на тело. Понимаете...- Александр Иванович в затруднении

"подоил"

   нос,- если присмотреться, замечаешь какие-то мерцания. Искорки,

светлячки, блики... они мелькают быстро и едва различимо.

   - И летчик видел?

   - Да.

   - Значит, не иллюзии. Что-то там есть.

   Валерьян Вениаминович спрашивал, слушал, вникал - и отходил. Поначалу

Корнев так ему не понравился: самоуверенной бойкостью, договором этим

самозванным на 75 миллионов, а в особенности тем, что не провел азбучные

измерения кванта действия, что он было решил отрицательно ответить на

вопрос, поставленный ему Страшновым: подойдет ли Корнев в качестве

главного инженера? Какой-то оголтелый авантюрный практицизм... Но

постепенно он понял, что это вовсе не практицизм околонаучного выжиги -

иное. "Надо же, запросто поднялся в вертолете на полтора километра в НПВ.

Дело, равное выходу в космос: кто знает, что там такое?.. И проблемы:

можно ли жить и работать в Шаре - для него не существовало с самого

начала. Разумеется, можно! И в теорию мою он поверил крепче, нежели я,-

зачем ему еще эти кванты мерить?.. Нет, его прыть не от спекулянтского

духа, скорее, от поэтического жара души. Такому и было по плечу

блистательное овладение Шаром, я бы не сумел..."

   - А кванты действия по высоте,- въедливо сказал он,- необходимо

измерить. И не откладывая. Хитрого ничего нет, в университете на кафедре

физики наверняка есть стенд или даже переносной прибор, надо одолжить или

скопировать. Это же скандал!..

 

   II

 

   Труба воздвигалась у северного края зоны. Здесь заметно покачивало.

   Трудились четверо. К Корневу подошел бригадир - пожилой худощавый

мужчина в запачканной раствором брезентовой куртке и в шапке-ушанке.

   - Александр Иванович,- сердито сказал он,- вы только поглядите, что у

нас выходит. Сколь работаю, такого не бывало!

   Они подошли к лесам. Трубу выгнали метров на двенадцать, и простому

взгляду было заметно, что она искривлена, склоняется к эпицентру. Бригадир

взобрался наверх, вытащил из кармана бечевку с грузилом:

   - Смотрите, Александр Иванович, по отвесу.

   Верно, бечевка искривилась точно по стенке трубы. Бригадир переместил

отвес на выпуклую сторону - бечевка повторила кривизну и там.

   - Правильно, по отвесу,- сказал Корнев бригадиру, когда тот спустился,-

возводите дальше, до отметки "30".

   - Так ведь обвалится.

   - С чего она обвалится, если по отвесу! Я ведь объяснял, здесь такое

поле тяготения.

   - Кривая, вот и обвалится,- упрямился бригадир, недовольно глядя на

Корнева.- Сроду у меня не было, чтоб криво-косо.

   - И кирпичи падают, когда ветер,- поддержал его один рабочий.- Дунет -

и кирпич валится. И шатает наверху.

   - Вот-вот! - снова вступил бригадир.- Не буду я этого строить, не хочу

срамиться. Завтра увольняться приду. Это цирк какой-то, а не строительство!

   - Ну, как знаете,- сказал Александр Иванович,- насильно мил не будешь...

   Молодых надо набирать,- сказал он Пецу, когда они отошли.- Видите, как

прежний опыт здесь человека подводит.

   Валерьян Вениаминович вспомнил, как час назад учился ходить в НПВ,

подумал:

   "Если начинать с этого, то придется набирать слишком уж молодых". Он

оглянулся на кривую трубу.

   - Почему Шар искажает поле тяготения, как вы полагаете?

   - Как?! - Корнев остановился, выразил крайнее изумление.- Разве из

вашей теории это не вытекает? Я ждал, что вы нам объясните!

   Это был реванш за кванты. Пец понял, улыбнулся:

   - Не вытекает, дорогой Александр Иванович, в том-то и дело, что не

вытекает... А для чего вообще эта труба? Для котельной?

   Корнев поглядел на него, будто оценивая: сказать правду или

воздержаться?

   Решился:

   - А ни для чего. Для приобретения опыта, навыков. И тот объект с

собаками сносить, будем не достроив. И наше здание под снос пойдет, и

ангары... В самом деле, разве можно здесь, на пятачке эпицентра, делать

дела, если и шатает, и отвес кривой, да и места мало? Только для пробы,

наловчиться работать в неоднородном мире. Людям, которые это сумеют, цены

потом не будет.

   - Потом?.. Хорошо, выкладывайте свой замысел.

   - Замысел простой, Валерьян Вениаминович: вверх. В глубь Шара. Там наше

будущее, наши выгоды, результаты... и, видимо, наше понимание его. Для

этого, во-первых, аэростаты долой, притянуть Шар накрепко, чтобы он жестко

держал себя электрическим полем, во-вторых, здесь, внизу, только

коммуникации и энергетика, только вход и ввоз, выход и вывоз.

В-третьих...- Корнев загибал покрасневшие на холоде пальцы перед лицом

Пеца,- гнать ввысь башню и одновременно, не дожидаясь ее завершения,

заполнять отстроенные этажи лабораториями, мастерскими, стендовыми залами,

отделами, службами... и там вести работы. Чем выше - тем быстрее, чем выше

- тем просторнее. Честное слово, мне не по себе от мысли, что там,- он

указал вверх,- вхолостую течет стремительный, час в минуту, а то и больше,

обширнейший поток времени.

   Помните, у Маяковского: "Впрямь бы это время в приводной бы ремень,

сдвинул с холостого - и чеши, и сыпь..." А?

   Валерьян Вениаминович, заглядевшись на обращенное ввысь вдохновенное

лицо Корнева, зацепился за трубу под ногами, едва не упал.

   - А трубы эти,- он указал на поле, где лучами и переплетающимися

фигурами сходились к центру тонкие и толстые черные стволы со штурвальными

вентилями,- тоже для практики, руку набить? Ведь канавы для них не

выкопаны, а теперь экскаваторы не пройдут. Не слишком ли дорогое обучение?

- Он сегодня будто подрядился снижать корневский пафос.

   - Это не для обучения, что вы! - даже обиделся тот.- Трубы будут в

земле на нужной глубине, зароет их туда сам Шар. И фундаментный котлован

он нам сделает, как миленький. Идея согласована с нашим архитектором

Зискиндом.

   Рвал Шар землю по-глупому, пусть рвет и для дела.

   - Получится ли? - усомнился Пец.

   - Мы слегка пробовали, получается. Ведь самые сильные искажения поля

возле металла - и пространства, значит, тоже...

   Они ходили и говорили, говорили и ходили - под черной тучей Шара, по

истоптанному снегу, среди труб, ящиков, сараев-ангаров. Им было о чем

поговорить. И о том, что надо Валерьяну Вениаминовичу в ближайшее время

провести несколько семинаров по теории НПВ, на них, кстати, выработать и

терминологию; и что эскизный проект башни группа Зискинда вот-вот окончит,

надо утвердить, строить... и т. д., и т. п. Работа Корневым была проделана

большая - она открывала возможности для еще больших свершений.

   И постепенно в обоих вызревало нечто, не высказываемое словами, но

важнее слов. Валерьян Вениаминович пропитывался новым делом, проникал в

замыслы и душу Корнева. Ему уже казался нестрашным и договор с ракетчиками

("Подумаешь, семьдесят пять миллионов-цена неудачного космического

запуска!"), интересовал задуманный Александром Ивановичем эксперимент - и

вообще он не представлял дальнейшей работы без него, заряженного энергией

и идеями. Он поверил окончательно, что движет им не приниженное тяготение

к выгоде и успеху, а высокое, артистическое стремление максимально

выразить себя - стремление, от которого у писателей получаются хорошие

книги, у художников - картины, у композиторов - симфонии. Корнев, похоже,

и был инженером-художником, художником интересного дела.

   У Александра Ивановича тоже менялось отношение к Пецу. К концу долгой

беседы-прогулки он понял, что встретил человека, абсолютно чуждого всякой

сделке - с собой или с другими, все равно; человека, который может

поступить с ним и хорошо, и плохо - и всегда будет прав.

 

   III

 

   Они опоздали на совещание ведущих сотрудников, которое сам Пец назначил

на 17.00. По своим часам они и пришли в 17.00 - но из-за того, что

удалялись к краю зоны, их время отстало. "Вот еще проблема:

синхронизация",- подумал Валерьян Вениаминович, раздеваясь.

   Из тех, кого ему представил Корнев, только две фамилии что-то сказали

Пецу:

   Зискинд, архитектор-проектировщик ("Наш катаганский Корбюзье",-

отрекомендовал его Александр Иванович) - худощавый молодой человек в очках

на нервном лице, с усиками и длинными черными волосами, которые он

откидывал самолюбивым движением головы, и Васюк-Басистов, увлеченный из

Таращанска искусителем Корневым и ныне исполняющий обязанности

руководителя исследовательской группы, которая пока состояла из него

одного. Он вовсе оказался не похож на тот образ удальца и героя, который

сложился у Валерьяна Вениаминовича после знакомства с отчетом о

Таращанской катастрофе: в дальнем конце стола сидел щуплый паренек с

тонким лицом, светлыми прямыми волосами и каким-то детским,

задумчиво-удивленным взглядом; вел он себя флегматично и стесненно.

Казалось удивительным не только, что он проявил отвагу и смекалку в

катастрофе, но и то, что он имел жену и детей.

   Пец понимал, что от него ждут тронной речи. И он эту речь произнес.

    - Сочиняя известную вам теорию,- сказал он хрипловатым баском,- я

рассматривал случай с переменным квантом действия как некое исключение и

если и допускал, что этот случай реализуется во Вселенной, то тоже как

исключение, игра природы. Но вот теория подтвердилась, обстоятельства

занесли вас и меня в мир с переменным квантом действия, в неоднородное

пространство-время... в мир, где все не так. Здесь кривая сплошь и рядом

оказывается короче соединяющей те же точки прямой, тела могут разрушаться

не от приложения сил, а от самого пространства, время течет в разных

местах различно... и много диковинного нам еще предстоит узнать. И для

успеха дел здесь,- Валерьян Вениаминович сделал паузу, обвел взглядом

сидевших по обе стороны длинного стола; все внимали,- нам лучше сразу

стать на иную точку зрения.

   Не Шар - игра природы, не наше НПВ диковинно, не мы в исключительном

положении. Все наоборот: этот обычный, вне Шара, мир исключителен и

невероятен по однородности своего пространства, по равномерности течения в

нем времени, по обилию в нем так называемых "мировых констант". Ведь что

есть постоянство и однородность, как не частные случаи в мире непрерывной

изменчивости? Таким образом, мы будем исследовать, обживать, осваивать

более общий случай материального мира, нежели тот, в котором обитали до

сих пор и к которому привыкли...- Он снова сделал паузу: ему показалось,

что он недостаточно четко выразил мысль; секунду подумал и заключил: -

Попросту говоря, наш Шар и обычный мир соотносятся, как уравнение

Максвелла и закон Ома.

   ...Корнев впоследствии, когда они сошлись покороче с Валерьяном

Вениаминовичем, не раз поминал ему эту заключительную фразу и даже полюбил

начинать "попросту говоря" с самых темных, головоломных суждений. Здесь

Пец действительно переборщил, сказалась привычка адресовать слова

аудитории близких по квалификации специалистов: для большинства слушавших

его сейчас было откровением, что закон Ома вообще как-то соотносится с

уравнением Максвелла, да и с уравнением этим не все были на "ты". Но в

целом речь понравилась, идея была понята и принята.

 

   Вскоре в Катагани и соседних городах запестрели объявления "НИИ НПВ

приглашает на работу..." - и следовал длинный перечень: от штукатуров и

монтажников до начальников лабораторий. Отдел кадров' трудился в две смены.

   В предновогодние дни пошли под снос все объекты в зоне эпицентра,

включая заборы и недостроенную трубу: место расчищалось под сооружение по

проекту Ю.

   А. Зискинда 300-метровой (с возможностью дальнейшего наращивания до

пятисот метров) башни, главного помещения НИИ.

   А сразу после Нового года Корнев осуществил свой замысел: образовать

котлован и погрузить всю входную систему энергетики (водо- и газопроводы,

канализацию, кабели) в почву посредством Шара. Не прикладывая рук. Это

было зрелище: эпицентр застелили экранными листами жести, которые

образовали кольцо, теневой чертеж выемки под башенный фундамент; внутри и

вне его на снегу расположилась вся кровеносная система будущего

сооружения. По сигналу ракеты взвыли электромоторы лебедок, закрутились,

притягивая канаты с экранными сетями, редукторные барабаны. Темное ядро

Шара приблизилось, оттесняя обычное небо и еще круче заваливая вниз

окрестный пейзаж.

   Неоднородное пространство, перераспределенное металлом листов и труб,

начало аккуратно разделять, раздвигать в нужных местах мерзлую землю. Сама

собой развернулась кольцевая выемка восьмиметровой глубины. Трубы и кабели

погружались в грунт, как нагретая проволока в масло,- и сверху над ними,

как масло над проволокой, бесшумно смыкалась земля. Потом осталось только

подровнять место бульдозерами, вывезти несколько самосвалов осыпавшегося

грунта - и все.

   Много всякого будет в отношениях Корнева и Пеца, не раз первый обрадует

второго, не раз и огорчит. Но никогда Валерьян Вениаминович не забудет

восхищения, с которым наблюдал этот эксперимент, и светлую зависть к

Александру Ивановичу: вот ведь как может человек овладеть ситуацией, брать

за шкирку природу!

   И дело пошло. Как сказано в иной книге по другому поводу: "История была

пришпорена, история помчалась вскачь, звеня золотыми копытами по черепам

дураков". (А. Толстой. Гиперболоид инженера Гарина.)

 

 

 

                                  ГЛАВА 8

 

 

                              ТРИ МЕСЯЦА СПУСТЯ

 

 

   Идеалист - человек, верующий не только в идеалы, но и в то, что другие

тоже в них верят.

 

   К. Прутков-инженер. "Набросок энциклопедии"

 

 

 

   Если бы агент иностранных разведок... скажем, некий Жан-Сулейман

Ибн-Рабинович, он же Смитт-777-бис, он же торговец жареными семечками

Семенов, он же (она же) Маргарита Семеновна, оказался в городе Катагани,

что расположен на реке того же названия, то он непременно остановился бы в

шестнадцатиэтажной интуристовской гостинице "Стенька Разин" ("Stenka

Razin")

   и постарался бы взять номер повыше, с обзором. А если бы администратор

бдительно уклонился от предоставления ему такого номера, он все равно

вознесся бы в лифте на самую крышу гостиницы, в летнее кафе "I za bort eje

brossaiet...", где и занял бы, коварно усмехаясь, столик у перил.

   Оттуда холодному взору агента открылась бы восхитительная панорама. На

юге в лиловой дымке далекие горы с синими лесами на склонах, ближе со всех

сторон - полого-холмистые равнины, разлинованные на правильные фигуры

сельскохозяйственных угодий; еще ближе, за рекой,- тучные луга со стадами

овец, лошадей и говяд. Различил бы он среди полей асфальтовые полосы

автострад с оживленным движением, железнодорожные линии, стекающиеся с

четырех концов к большой, путей на тридцать, станции с величественным

серым вокзалом; увидел бы пристани и причалы на реке Катагань,

стремительные "ракеты" и неторопливые баржи на ее блестящей под солнцем

поверхности, песчаные пляжи с грибками. Еще ближе Жан-Сулейман углядел бы

трубы заводов, выкрашенные черно-белыми шахматными квадратами, белоснежные

цилиндры нефтехранилища, серебристые шары газгольдеров и извергающие пар

конусы градирен ГРЭС; увидел бы он живописные россыпи частных домиков и

дач среди садов и огородов на окраинах, радующие глаз продуманной

планировкой и широкими проспектами новые жилые массивы, парк им.

Тактакишвили вдоль реки - с эстрадой, колесом обозрения и парашютной

вышкой, шпиль старого костела и луковичные головки церквей, здание бывшего

Коммерческого, ныне Государственного, банка с витыми малахитовыми

колоннами, увидел бы площади и бульвары, памятники и рынки, магазины и

автовокзал из алюминия и стекла.

   Но эти объекты не заинтересовали бы нашего агента: подобные он видывал

во многих городах. Внимание его приковал бы иной, нигде прежде не виданный

объект, для названия которого он затруднился бы найти слово. Над обширным

полем за южной окраиной парило нечто, шарообразный сгусток с размытыми,

незаметно переходящими в атмосферу краями; размеры его были сравнимы с

полем и с плывущими над ним облаками - дома соседнего жил-массива рядом

казались игрушечными. Снизу, от поля, в Нечто внедрялось не то сооружение,

не то холм из трех круто сходящихся на конус уступов; их венчал короткий

пик. "Пожалуй, все-таки сооружение,- присмотревшись, решил бы агент,- хоть

и редкостное по безобразию. Но что это?!"

   Озабоченный агент спустился бы в номер, затем вернулся на крышу,

вооруженный призматическими очками с 64-кратным увеличением; в них он мог

рассмотреть подробности. Теперь наш Жан-Сулейман заметил бы, что в сгусток

часто влетают грузовые вертолеты. И странно движутся они в нем: подлетают

медленно, а затем вдруг стремительно удаляются в глубь него, уменьшаясь в

размерах.

   Другие вертолеты так же стремительно выскакивают оттуда.

   Он заметил бы и то, что дорога к сгустку от города целиком заполнена

машинами, преимущественно грузовыми и самосвалами; другая трасса несла к

нему поток автомобилей со стороны реки, от дебаркадеров грузовой пристани,

возле которой теснились баржи. Все это втекало в основание ступенчатого

холма, который был точно искусственным сооружением: ясно виднелись арочные

въезды, полосы этажей и спиральная дорога, которая вилась до второго

уступа. По ней тоже сновали грузовики - возносились к верхним этажам -и

площадкам с возрастающей стремительностью, будто и не в гору, затем

скатывались по винту вниз.

   "Въезд и выезд разделены,- квалифицированно констатировал бы агент,

время, от времени задумчиво нажимая левым ухом спуск вмонтированного в

оправу очков стереофотоаппарата,- все организовано для приема больших

потоков груза".

   Около "холма" и на .нем он заметил бы оживленную деятельность - даже

слишком оживленную: будто в муравейнике, в который ткнули палкой.

   Засидевшись допоздна, агент 777-бис увидел бы, как в окутывающих город

и местность сумерках начинают светить первые огни. Сам таинственный

сгусток растворился в вечерней тьме, но его местонахождение обозначили

загоревшиеся на полукилометровой высоте вереницы сигнальных огней; они

наметили алым пунктиром гигантский шатер.

   Когда же ночь, чудная южная ночь, целиком поглотила очертания

неосвещенных предметов, агент увидел бы сквозь свои очки феерическое

зрелище: как исчезнувший было во тьме "холм"... начинает светиться -

вершина серо-голубым светом, середина тускло-оранжевым, с постепенным

переходом в красный, в вишневый и в темноту внизу. Теперь его можно было

принять за компактный, спокойно извергающийся вулкан; тем более что

свечение клубилось и колыхалось. Но замечательно, что и въезжающие на

"холм" машины превращались там в светлячки, кои по мере подъема накалялись

до голубого сияния, а при спуске "остывали", меняли цвет до-малинового,

отъезжали же прочь и вовсе темными, заметными лишь в свете фонарей и

прожекторов в зоне около "сгустка".

   "Kolossal! Fenomenal! Imposible!" - думал бы пораженный Жан-Сулейман

Ибн-Рабинович-777-бис на своем родном языке эсперанто.

   Затем, разумеется, .он попытался бы проникнуть в объект. Подъехал бы к

нему всегда переполненным троллейбусом № 12 или автобусами 21 и 30 (также

вечно набитыми людьми), выйдя на конечной остановке под явно маскирующим

названием "Аэродром" - чем-чем, а аэродромом там не пахло! Подслушивал бы

разговоры, вступал в них, знакомился, выдавая себя по обстоятельствам то

за рубаху-парня Семенова, торговца семечками, то за полногрудую и

обаятельную Маргариту Семеновну... Склонял бы к сотрудничеству наиболее

нестойких граждан: прельщенных западным образом. жизни юнцов или - в

облике Семенова - разочарованных в местных мужчинах соломенных вдовушек. А

затем, женившись на какой-то вдове, и сам устроился бы в Шар, растворясь,

подобно ложке дегтя в бочке меду, в массе честных, доверчивых тружеников...

   Но хватит домысливать: не было агента инразведок. То ли из-за

нерасторопности этих разведок, то ли благодаря, напротив, расторопности

наших славных соответствующих органов, но никакого такого Жана-Сулеймана

Ибн-Семенова вблизи Шара не оказалось. Не было соответственно и юнцов, и

вдовы, которая сначала доверчиво выбалтывала все, а потом, поняв по

критическим репликам Семенова, с кем имеет дело, прозрела бы и пошла

сообщить куда следует, ведя перед собой троих, прижитых с врагом отечества

детей... То есть, вернее сказать, наличествовали и вдовы, и юнцы, и

славные соответствующие органы - но, ввиду отсутствия агента, объединить

их в сюжет не представляется возможным.

   ".А ведь уже взбодрились, воспряли иные читатели: ага, давай, теперь

самая читуха пойдет! А то кванты какие-то, отдел снабжения... нет, шалишь,

автор:

   взбодри-ка нас, взволнуй, завлеки - в плане ответа на вечные вопросы:

   - Но их поймают?

   - Но они поженятся?

   Вопросы, существовавшие еще до книгопечатания, да, пожалуй что, и

раньше членораздельной речи. И что бы ни вкручивал автор на прочие темы,

как бы ни отражал современную действительность, в этом должна быть полная

ясность:

   отрицательных поймают, положительные поженятся. И дадут приплод.

   Вынужден огорчить любезных читателей: никого - решительно никого! -

дальше не поймают. И ловить не будут. Больше того, все персонажи останутся

от начала до конца каждый в своем гражданском и половом статусе: кто женат

- так и будет женат, кто развелся - то и в этом деле обошелся без нас.

 

   II

 

   Итак, не агент инразведок, а нормальный директор нормального НИИ НПВ

вышел в это приятное утро б апреля из подъезда своего дома на Пушкинской

улице, рядом с банком (нет-нет, про банк я просто так, читатель, грабить

не будем),- Валерьян Вениаминович Пец. Машина подкатила ровно в 8.00 (в

16.00 по времени эпицентра, в 60.00 - координаторного уровня). Он сел на

"заднее сиденье. Водитель, перед тем как двинуться в путь, нажал кнопку

информага, вмонтированного в "Волге" вместо приемника: прокрутить для

директора сводку событий, решений и хода работ в Шаре за время его

отсутствия с десяти часов вчерашнего вечера (то есть за 20 часов эпицентра

и 75 часов по времени координатора).

   Пец молча перегнулся через спинку, выключил информаг. Это подождет.

Сегодня ему не хотелось сразу погружаться в текучку, не позволяющую

мыслить отвлеченно.

   Он сдал за зиму, Валерьян Вениаминович, стал суше, жестче, морщинистей.

   Сейчас он пытался сообразить, сколько прожил реально за три с небольшим

календарных месяца от дня, когда шагал к Шару через заснеженное поле.

Трудно оценить; это у других начальников в ходу отговорка: "У меня же не

сорок восемь часов в сутках!" - а у него, пожалуйста, хоть четыреста

восемьдесят.

   Только в конце марта ввели в обиход ЧЛВ, часы личного времени, со

сточасовым циферблатом. До этого время у них измерялось только делами. На

последнем НТС главкибернетик Люся Малюта доложила, что по объему работ в

январе они сделали столько, сколько в однородном времени успевают за год;

в феврале, поднявшись выше, осилили работу двух с половиной лет, в марте -

шести. То есть всего за квартал вышло без малого десять лет. Хоть юбилей

празднуй, НПВ-юбилей. "Ну, это время характеризует число рабочих смен в

наших сутках и длительность этих смен,- думал Пец.- А сколько я накрутил

за эти месяцы?

   Годика полтора-два, не меньше... Да и что есть время?" Лишь в том и

сохранил Валерьян Вениаминович календарный счет дней, что соблюдал обычай

обедать.

   ужинать и ночевать дома. "Дом есть дом, семья есть семья, я не мученик

науки, а ее работник",- в этом принципе было и упрямое самоутверждение, и

стремление не дать себя целиком увлечь потоку дел, хоть немного отдаляться

для взгляда со стороны.

   Машина везла его по окраинным улицам, еще недавно тихим и опрятным, а

теперь разбитым и запруженным грузовиками, автоцистернами, самосвалами,

тягачами.

   Тонкий асфальт улочек не был рассчитан на нагрузку, которую ему

довелось выдержать, когда развернулось строительство в Шаре; сейчас он

являл жалкое зрелище. Заезжены и изухаблены были даже тротуары, лихачи

пробирались по ним, когда возникал затор. Стены частных домиков, не

защищенные палисадниками, были заляпаны грязью по самые окна.

   Поток машин нес в Шар пачки бетонных плит, чаши раствора, звенящие

пучки швеллеров, труб, арматурных прутьев, мешки цемента, доски, сварные

конструкции, ящики и контейнеры, на которых мелькали названия городов,

заводов, фирм (и на всех значилось: "Получатель НИИ НПВ, Катагань"),

железобетонные фермы, стены с оконными проемами, балки и плиты перекрытия;

в фургонах пищеторга в зону везли продукты, на прицепных охраняемых

платформах тянули какие-то накрытые брезентом устройства. Над домами и

деревьями стоял надсадный рев моторов, в приоткрытое окно "Волги" лез

запах дизельного перегара; Пец поднял стекло, вздохнул: проблема

грузопотока в НПВ начиналась здесь.

   "Проблема грузопотока... Проблема координации... Проблема кадров и

занятости... Проблема связи и коммуникаций... Проблема максимальной

отдачи... Проблема размеров и свойств Шара... Можно перечислить еще с

десяток - и все они то, да не то, все части главной Проблемы, которую я не

знаю. как и назвать!"

   Кончились домики Ширмы, машина вышла на бетонное шоссе; водитель

наддал, но тотчас сбавил скорость: полотно тоже было разбито, по нему

впритир шли два встречных потока - возможности обогнать не было.

   - На вертолет вам надо переходить. Валерьян Вениаминович,- сказал

шофер,- вон как Александр Иванович. Его машина около Шара и не появляется,

на вертодроме дежурит...

   - Ну, Александр Иванович у нас вообще!..- отозвался Пец.- А я скоро на

пеший ход перейду, врачи советуют.

   "А доставку грузов действительно надо более переводить на вертолеты - и

чтоб прямо на верхние уровни. Тогда и шоссе разгрузится, и зона",- заметил

он в уме, но тотчас спохватился, что думает не о том, рассердился на себя:

опять он не над. а часть потока проблем и дел!

   Впереди разрастался в размерах Шар. Внешние полупрозрачные слои его

после тугого притягивания сети осели копной, но двухсотметровое ядро не

исказилось, висело над полем темной сферой. Поднимающееся солнце искоса

освещало землю с зеленеющей травой, бока автобусов и самосвалов, стены

далеких зданий - только сам Шар не отражал солнечных лучей и не давал тени.

   "Вот, вся проблема перед глазами: что мы, собственно, притянули и

держим сетями? Не предмет, не облако - пустоту. Даже солнце ее не

освещает. Но пустота эта, неоднородное пространство, обладает всеми

признаками целого:

   взаимосвязь внутри прочнее связи с окрестной средой. Именно поэтому и

можем удержать. И этот нефизический... точнее, дофизический, признак

"цельность" - самый главный, а различимые нами свойства: переменные

кванты, изменения темпа времени, кривизна пространства - явно

второстепенны. А наша деятельность в Шаре и вовсе?"

   Вблизи зоны эпицентра потоки машин разделялись: движущиеся туда

сворачивали вправо и выстраивались в очередь у въездных ворот (Пец

посмотрел: машин тридцать, нормально для утра), а из левых через каждый

10-12 секунд выезжали пустые. "Поток налажен, хорошо".

   Бетонная ограда охватывала круг поперечником 380 метров, отделяла НПВ

от обычного мира. За ней высился серый холм - тремя уступами. На

освещенном солнцем левом боку его выделялись террасы спиральной дороги.

Вершина холма уходила в темное ядро. На фоне бетонных склонов живо

поворачивались стрелы разгрузочных кранов. По спирали с немыслимой

быстротой мотались машины.

   "Холм - это еще что,- усмехнулся Пец,- называют и "извержением

Везувия", и "муравьиной кучей", и "клизмой с наконечником"... А ведь

уникальное сооружение!

   Раньше он наблюдал, как Шар коверкает окрестные пейзажи; теперь каждый

раз, подъезжая к нему, убеждался, что НПВ не жалует и предметы внутри. Не

холм и не куча находились за оградой - на чертежах это выглядело

величественной стройной башней. Точнее, тремя, вложенными друг в дружку.

Да, три - и все недостроенные.

   Запроектированную вначале семидесятиметровую в основании осевую башню

выгнали до высоты в 240 метров - и захлебнулись в грузопотоке. Тогда, это

было в начале февраля, они столкнулись с эффектом, который теперь именуют

"законом Бугаева" - по имени начальника сектора грузопотока, который

постиг его, что называется, хребтом. Звучал он так: выше уровня 7,5 (т. е.

высоты 200 метров, на которой время течет в 7,5 раз быстрее земного) башня

строится с той скоростью, с какой доставляется наверх все необходимое для

ее сооружения. Время самих работ оказывалось пренебрежимым в сравнении с

временем доставки.

   Прав был Корнев в давнем разговоре со Страшновым, объясняя ему, что

внешняя поверхность Шара в сравнении с его внутренним объемом есть

маленькая дырочка. А часть ее, ствол осевой башни, по которому

проталкивали грузы, и вовсе была с булавочный прокол. Так поняли: чем

через силу карабкаться вверх, лучше расшириться внизу; стали гнать второй

слой с основанием в сто двадцать метров и спиральной дорогой. Это казалось

решением всех проблем. Но - возвели до двухсот метров, осевую башню

вытянули еще на полторы сотни метров... и снова захлебнулись. Теперь

получалось, что для поддержания темпа работ и исследований входную

"дырочку" надо расширить сооружением еще третьего - 160-метрового в

основании - башенного слоя: со второй спиральной дорогой, промежуточными

складами и эскалаторами.

   Этот третий слой, который начали две недели назад, кольцо с неровным

верхним краем и широкими арочными просветами, высотой всего с

двенадцатиэтажный дом - и являло в ироническом искажении НПВ самую крупную

часть "холма".

   Выступавшая над ним двухсотсорокаметровая промежуточная башня

внедрялась в глубинные слои Шара и казалась из-за этого сходящейся в

крутой конус. Осевую башню как раз вчера довели до проектной

полукилометровой отметки - но с шоссе ее открытая часть, большая по длине

остальных слоев, действительно выглядела несерьезной пипкой, наконечником.

   "Постой, что это там?!" Серая тьма внутри Шара скрадывала подробности,

но дальнозоркие глаза Пеца различили в средней части "наконечника"

кольцевой нарост. Вчера вечером его не было! Выходит, изменили проект и за

ночь что-то такое соорудили - и солидное! Ну и ну!.. Нарост ажурно

просвечивал, там замечалась трудовая суета. "Еще не закончили. Значит

начали ночью, без меня, чтобы поставить перед фактом. Вот и будь здесь

начальником!" - Валерьян Вениаминович потянулся к информагу: - В сводке

должно быть.- Но передумал.- На месте больше узнаю. Ну, партизаны!..

   ("Опять я съехал на конкретное... Но что есть общее, что есть

конкретное?

   Вот конкретный факт: за всю зиму - хотя и мело, и таяло, и дожди шли -

на башню и возле не упало ни снежинки; только по краям зоны наметало

сугробы. Это стыковалось с оптической и радиоволновой непрозрачностью - а

по существу непонятно. И так во всем...")

   Они подъезжали, и башня выравнивалась, выпирала горой в заполнявшем

теперь небо Шаре. Водитель поддал газу: мотор заурчал громче, беря

невидимый подъем. "И искривленное тяготение до сих пор не понимаем. Шар

втягивает гораздо больше гравитационных силовых линий, чем ему положено по

объему...

   По исследованному объему,- поправил себя Пец.- Много ли мы исследовали?

А если в ядре вправду что-то есть?.."

 

   III

 

   Машина остановилась у выпяченного дугой одноэтажного здания со многими

дверьми; оно замыкало ограду, как широкая пряжка - пояс. Проходная была

рассчитана на пропуск 14 тысяч работников; сейчас в Шаре работало 17 тысяч.

   Над входами светились аршинные буквы: над крайним -слева "А, Б, В", над

соседним - "Г, Д, Е..." и так весь алфавит.

   Все, время для общих мыслей исчерпалось - теперь, головой в воду, в

текучку, в частные проблемы. Пец двинулся было к своей проходной "О, П,

Р"; как раз над ней тройное табло электрочасов показывало время: 8.30

обычного, 17.00 эпицентра и 64.00 уровня координатора и его кабинета. Вот

и надо скорей туда: общим правилом руководителей НИИ НПВ было не

задерживаться внизу, где каждая потерянная минута стоит четверти часа.

   Но в эту именно минуту прямо перед ним затормозила черная "Чайка".

"Эт-то еще кого принесло?!" Из нее появился, приветливо жмуря набрякшие

веки, секретарь крайкома Страшнов; он придержал заднюю дверцу, помог

выбраться сухощавому седому человеку со строгим лицом.

   - Значит, вам передали, Валерьян Вениаминович? - сказал секретарь

здороваясь.- А то телефона у вас дома нет. Знакомьтесь: заместитель

председателя Госкомитета по труду и заработной плате Федор Федорович

Авдотьин.

   Пец с упавшим сердцем пожал руку, назвался. Ему не передали. "Вот так -

пренебрегать сводкой ради эмпиреев! Теперь даже нет времени собраться с

мыслями".

   - Сразу, пожалуй, и приступим? - сказал зампред тоном человека,

привыкшего, что его суждения принимают как приказы.

   - Сразу не получится,- ответил Валерьян Вениаминович, чувствуя, что

терять ему нечего и лучше быть твердым.- Я отсутствовал восемьдесят

координаторных часов, должен войти в курс основных дел. После этого -

скажем, в 72.00 - я к вашим услугам.

   - А наше дело вы не относите к основным? - Авдотьин поднял седые

брови.- Мне не нравится, как вы встречаете представителя правительства.

   - Вообще говоря, я живу на свете не для того, чтобы кому-то нравиться,-

коротко сказал Пец.

   У зампреда от негодования отвисла челюсть. "Ну и пусть снимают! -

яростно подумал Пец.- А что я могу?!"

   - Ну-ну,- примирительно сказал Страшнов,- зачем такие слова? Уверен,

что все выяснится к общему удовлетворению.

   - Соглашусь с любыми выводами,- повернулся к нему директор.- А сейчас

не могу сам и не рекомендую вам терять время внизу. Проходная товарища

Авдотьина первая слева, ваша, Виктор Пантелеймонович, вот эта. Пропуска я

сейчас закажу, сопровождающего пришлю к...

   - Сопровождающего?! - гневно повторил Авдотьин.- А сами не изволите...

да как вы!..

    - ...к проходной "А, Б, В",- закончил Пец и вежливо улыбнулся зампреду

- Вы осмотритесь, здесь у нас интересно. Распушить всегда успеете. До

встречи наверху! - и двинулся к своей проходной.

   Начальник охраны и - в нарушение КЗоТ - комендант зоны и башни

Петренко, бравый усач в полувоенной одежде, как всегда ко времени прихода

Пеца, находился в проходной. Завидев Валерьяна Вениаминовича, он встал. Их

разделял никелированный турникет и окошко табельщицы.

   Пец показал в раскрытом виде пропуск, девушка достала со стеллажа

контрольный бланк, передала ему, он отбил на электрочасах время прихода,

возвратил бланк. Табельщица поместила его в ячейку в стеллаже, достала

оттуда ЧЛВ, пустила их нажатием кнопки, выдала входящему - и только после

этого нажала кнопку "впуск" турникета. Процедура заняла 15 секунд: для

всех, от директора до уборщицы, она была одинакова.

   - Кто наверху? - спросил Пец, пожимая руку коменданту.

   - Товарищ Корнев, главкибернетик Малюта, начплана Документгура, завснаб

Приятель. Зискинд дежурил ночью, только ушел. Бугаев на пристани. В

кабинете ваш референт Синица.

   - Референту немедленно вниз, к кабине "А, Б, В" - сопровождать

товарищей Страшнова и Авдотьина. Выпишите им разовые пропуска! - Валерьян

Вениаминович вышел в зону. Петренко метнулся к телефону.

 

   Среди мужчин, шедших навстречу, к пропускным кабинам, преобладали

небритые, заросшие многодневной щетиной. Пецу, человеку аккуратному,

подтянутому, и всегда это не нравилось, а сейчас, понимая, какими глазами

на это посмотрят высокие гости, приехавшие в институт, он вовсе

расстроился. "Взяли моду - демонстрировать, что долго работали наверху!

Приказ, что ли, специальный издать, чтобы брились? Ведь хватает там

времени для всего: для работы, для трепа, для перекуров - а для этого?..

Как не противно самим! Славянская манера: быть аккуратным не для себя, а

для других".

   Многие - как встречные, так и обгонявшие Валерьяна Вениаминовича -

здоровались; он отвечал, узнавая и не узнавая. Народ валил валом. "И что

мне за вас, граждане, сейчас будет!.."

   Дело в том, что подавляющее большинство этих людей, окончивших работу и

спешивших на нее,- систематически нарушали трудовое законодательство и

инструкции о заработной плате.

   Набрать достаточное количество строителей и монтажников - людей в

Катаганском крае, как и всюду, дефицитных - сразу стало проблемой.

   На первой тысяче поток желающих иссяк; из них часть отсеялась в силу

специфики работы в НПВ. Пока осваивали низ - обходились. Но чем выше

воздвигалась башня, тем яснее становилось:

   что-то надо придумывать.

   Было тошно смотреть, как стройплощадки, начиная с 3-го уровня, только

на восемь, реже на шестнадцать часов из 72 возможных (а на высотах за сто

метров и вовсе из 120-180 возможных) заполнялись работающими людьми, а

остальное время пребывали в запустении.

   Каменел неиспользованный раствор, ржавели, распуская на стыках в бетоне

мерзкие пятна, трубы и прутья арматуры, покрывались плесенью углы.

   "Послушайте, этак придется начинать текущий ремонт, не закончив

помещений!"

   - тревожился Зискинд. Стоило захватывать Шар, целиться на эксплуатацию

сверхускоренного времени, чтобы пасовать перед элементарным "долгостроем"!

   И руководители НИИ НПВ, вздохнув, пустились во все тяжкие: на

противозаконные совместительства, на такие же трудосоглашения - со своими,

и без того работавшими на полную ставку, чрезмерные сверхурочные,

сомнительные аккордные и премиальные. Через сотрудников, уже вкусивших

благ в Шаре, вели вербовку их знакомцев на других предприятиях и стройках:

сманивали в штат или совместить, а то и просто закалымить.

   Страшнов, считавший Шар своим детищем, призвал других руководителей не

препятствовать тому, что их работники отдадут два разрешенных законом часа

переработок на сооружение башни. Те не возражали.

   И рабочие не против были отхватить за эти два сверхурочных часа полную,

хорошо оплаченную смену; свои, штатные, и вовсе соглашались пребывать

наверху хоть сутками, если при этом окажется, что к вечеру они нормально

вернутся домой. И работа пошла веселей: при взгляде снизу этажи башни

росли на глазах.

   И те, кто вслед за строителями осваивал башню, разворачивали в ней

службы, мастерские, лаборатории, начинали в НПВ новые исследования и

испытания, смотрели на дело совершенно так же. Никто не был против. Но все

упиралось в знаменитый международный жест: потирание большого пальца об

указательный и средний - и в не менее знаменитый международный термин

"pety-mety"'. За работу надо платить. За хорошую работу надо платить

хорошо. За большую надо платить много.

   Пети-мети. (Здесь и далее примечания автора.)

 

   К концу зимы о Шаре у населения пошла слава как об Эльдорадо с бешеными

заработками. К нему стал тесниться далеко не лучший работник: рвач, несун,

халтурщик. Многих пришлось, уличив в недобросовестности, в опасных

недоделках, гнать. Эти тоже пускали славу: о произволе, нещадной

эксплуатации... А когда руководители других катаганских предприятий

заметили, что работники, которым они не препятствовали, за два

сверхурочных часа в НИИ НПВ выматываются, будто вкалывали две смены, и на

следующий день у них работа не идет, да узнали, что там они получают

больше, чем на основной работе,- посыпались протесты.

   Конечным результатом этого было возведение за три месяца сооружения,

которое иначе не поставить за многие годы, и развертывание в нем

уникальных исследований и испытаний; был ценнейший опыт организации

сложных работ в неоднородном пространстве-времени. Но и у зампредседателя

Госкомтруда были основания нагрянуть с ревизией.

   Его и ждали - но не так скоро.

 

   Внешнее кольцо башни опиралось на двадцать четыре бетонные опоры. В

высоте они смыкались арками.

   Первое, что бросилось в глаза Валерьяну Вениаминовичу, это новенький

лозунг над ближней, золотыми буквами на праздничном пурпуре:

 

   ВОДИТЕЛЬ!

   ВО ВРЕМЯ ВОЖДЕНИЯ РАЗГРУЖЕНИЯ

  ОБЕРЕГАЙ СООРУЖЕНИЯ И ОГРАЖДЕНИЯ ОТ ПОВРЕЖДЕНИЯ!

 

   Пец, заглядевшись на него, споткнулся, ругнулся: "Ну, Петренко!.."

   Под арки справа неспешно въезжали на спиральную дорогу груженые машины,

скрывались за кольцом, через минуту появлялись над его рваным краем, все

разгоняясь (по впечатлению снизу) и повышая до истошного воя, до визга

звук мотора. Казалось невероятным, что центробежные силы не сбрасывают со

спирали летящие на такой скорости машины; зрелище было не для слабонервных.

   Другая, большая часть грузовиков оставляла привезенное внизу, у складов

и подъемников. Сейчас здесь скопилось около сотни машин; к середине дня

соберется сотни полторы-две. Эта - дневная - волна на грузопотоке была

опасна заторами.

   Валерьян Вениаминович спешил к осевому стволу. Вокруг кивали хоботами

краны, катили тележки-автокары, шли люди. В динамиках слышался голос

диспетчера:

   "Машина 22-14 на спираль, выгрузка на 9-м уровне... Машина 40-55, к

восьмому складу... Машина 72-02 и машина 72-05, разворачивайтесь к

выездным воротам, вас разгрузят на кольце. Быстрей, быстрей!.." ("Эт-то

еще что за новости?" - остановился на секунду директор, но тотчас

спохватился, заспешил: вперед, вверх, там он все выяснит!)

   Пец прошел под выступом спирали, миновал арку пониже, между опорами

промежуточного слоя. Осевая башня опиралась на три бетонные лопасти, как

ракета на стабилизатор. Стены ее уносились ввысь, сияя полосами освещенных

окон; здесь было сумеречно, средний слой (его этажи тоже светились,

голубея с высотой) отгораживал башню от блеска дня.

   - Валерьян Вениаминович!

   Останавливать руководителей внизу, обращаться к ним было запрещено

категорическим приказом. Но это был исключительный случай: перед Пецем

возник референт Синица. Он шагал от башни, но развернулся, пошел рядом с

директором:

   - Я говорю: может, внизу их поводить подольше, пока...- он не окончил

вопроса.- Тоже есть что показать.

   Валерьян Вениаминович покосился на него. У референта Синицы были

круглые щеки, мягкие черты лица, густая шевелюра; по-женски длинные

ресницы придавали глубину ясным глазам - и по глазам было видно, что он

все понимает. Референту было двадцать восемь лет.

   - Нет, Валя,- отрубил на ходу директор.- Пусть идут куда пожелают,

смотрят что захотят. Вы - только провожатый. Все!

   Пец вошел в кабину сквозного лифта осевой башни. Вместе с ним

втиснулись еще человек пятнадцать, явно сверх нормы. Ну да пока бог

миловал.

   За минуту подъема директор успел кое с кем поздороваться, перекинуться

словом.

 

   IV

 

   На уровень "7,5" лифт доставил Валерьяна Вениаминовича к шестидесяти

четырем тридцати - координаторным. Здесь можно было вымыть руки и смочить

виски в туалете, вздохнуть полной грудью, не спешить.

   Кольцевой коридор устилала зеленая, изрядно затоптанная дорожка; двери

были обиты кожей, паркет натерт, стены выкрашены до уровня плеч под

ореховое дерево. "Иллюзия бюрократического уюта",- усмехнулся Пец.

   Утренняя секретарша Нина Николаевна, миловидная худая женщина средних

лет, поднялась навстречу директору. Валерьян Вениаминович поздоровался,

тронул дверь в приемной слева, корневскую: заперта.

   - А где?..

   Секретарша указала в потолок:

   - На самой макушке. Налаживает прием грузовых вертолетов и монтаж.

   - Монтаж чего?

   - Неизвестно.

   - Свяжите.

   - Там нет ни линии, ни инвертеров.

   - Передайте связистам, чтобы к...- Пец взглянул на стену, на

электронное табло, указывавшее время всех уровней,- к семидесяти ноль-ноль

связь была.

   Сводку! - Взял сколотые листки, вошел в кабинет.

   Столы буквой Т, стулья, кресла, стол-пульт с телефонами, коммутатором и

двумя телеэкранами, коричневая доска на глухой стене, диван со стопкой

белья (Валерьяну Вениаминовичу нередко приходилось прихватывать здесь

несколько часов сна); шелковые портьеры закрывали пятиметровую полосу

окна. Он по привычке отдернул портьеру, но увидел серую стену среднего

слоя, торчащие по верху ее прутья арматуры, задернул, отошел к столу;

раньше вид из его окон был интересней. "Надо перебираться выше".

   Сводка объяснила ему замеченное в зоне действие диспетчера, выгонявшего

без разгрузки две машины за ограду: там уже есть площадка вертодрома для

перевалки грузов прямо на внутренние вертолеты.

   "Хорошо, но почему не послали сразу туда? Перепасовка - упущение

кибернетиков? Выяснить".

   Отдел освоения взялся за 13-й уровень второго слоя, хорошо... хотя

операции освоения не указаны, нечеткость. У "эркашников" стендовые

испытания идут нормально (там если и бывает что ненормально, обходятся

своими силами - образовали-таки государство в государстве!). Отделочники

сейчас переходят на этажи от 150-го до 152-го, под крышу,- тоже хорошо,

хоть и перескочили туда прямо с девяностых; зато гостиница-профилакторий к

конференции будет готова.

   На крышу с Корневым отправились исследовательская группа

Васюка-Басистова и монтажная бригада Ястребова. Эге, это серьезно,

"ястребов" на пустяковую работу не берут! (Механик, которого Пец завернул

с казенным ВЧ-кабелем, оказался "золотые руки". Душу Александра Ивановича

он покорил тем, что никогда не требовал подробных чертежей для исполнения

нового устройства или приспособления, самое большее - эскизик, а то и

вовсе: "Вы мне скажите, что эта штука должна делать?" В экспериментальном

деле, когда заказчик, как правило, сам толком не знает, что ему нужно,

лучше и не придумаешь. Валерьян Вениаминович не скрыл от главного

инженера, что руки у Германа Ивановича не только золотые, но и вороватые.

"Вот и надо дать заработать столько, чтобы не тянуло украсть",- сказал

тот. И давал, даже помог подобрать бригаду таких же, на все руки,

работающих от идеи, ставил их на самые интересные, горячие, аккордно

оплачиваемые дела. Вот и сейчас...) "Но что он там затеял? Ведь

договорились выше пятисот метров ничего не сооружать!.. Между прочим, и о

предстоящем визите Страшнова и Авдотьина в сводке есть, указано точное

время. Значит, Корнев знал - и умотал на крышу, а отдуваться перед Москвой

предоставил мне. Очень мило!"

   Ага, вот разгадка того ажурного кольцевого нароста в верхней части

осевой башни: на высоте трехсот пятидесяти метров за ночь смонтировали

трубчатое опорно-подвижное кольцо. Ширина - тридцать метров, высота -

сорок. На впечатанных в бетон осевой башни зубчатых рейках с помощью

винтовых редукторов оно может опускаться и подниматься - пока в пределах

пятидесяти метров, но можно нарастить рейки ещё. То есть получается

кольцевое здание-лифт, в котором можно делать то же, что и в стационарном,

но поднимаясь, когда нужно, вплоть до 55-го уровня. "Ах, черти!.." - Пец

даже руками потер. Идея и экспресс-проект Зискинда, расчеты исполнил

дежурный помощник главкибернетика Иерихонский, перепланировка грузопотока

его же; утвердил Корнев. "Конечно, разве Александр Иванович устоит против

такого решения! Я бы и сам не устоял".

   Для работ забрали строителей и монтажников с третьего слоя... "Теперь

нужность третьего слоя и вообще оказывается спорной. И второго?..

Совершенно новое решение, более соответствующее условиям в Шаре, чем

жесткие сооружения. И где раньше была их голова?! А где была раньше моя

голова?.."

   Это тоже одно из противоречий НПВ: ждать, пока осенит наилучшая идея -

время пропадает, не ждать, реализовать первую попавшуюся - работа, и

немалая, может оказаться напрасной.

   Сводка была вся.

   Некоторое время Валерьян Вениаминович сидел, привыкая к новой

реальности - частично ожидаемой, частью неожиданной. Что и говорить,

событий по времени его семейного ужина, сна и завтрака произошло немало. А

день только начинается.

   Пец притянул к себе селекторный микрофон, нажал на щитке коммутатора

кнопку возле надписи "Комендант". Тот сразу возник на левом экране,,

зашевелил губами. Но слова:

   - Слушаю, Валерьян Вениаминович! - пришли, когда лицо его уже застыло в

выражении внимания и готовности; да и голос был мало похож на тот, что

директор недавно слышал в проходной: эффект двухкаскадного инвертирования.

   - Иван Игнатьевич, лозунг насчет вождения, ограждения и повреждения,

пожалуйста, снимите. А то от него могут произойти головокружения.

Предлагаю другой: "Времени нет - есть своевременность!" Записали? Только

не на кумаче, а как плакаты техники безопасности, черным по желтому. А

так, знаете, если даже написать, что завтра в девять утра состоится конец

света, все равно не прочтут. Все, исполняйте.

   И директор отключился в тот самый миг, когда лицо Петренко начало

выражать живой интерес к его словам.

   "Так, теперь надо бы предупредить кое-кого, что у нас здесь высокий

гость из Москвы в компании с местным высоким гостем..." Валерьян

Вениаминович для начала нажал кнопки у табличек "Нач. план. отд." и "Гл.

бух." - но его вдруг, будто током, передернуло отвращение. Ткнул в алую

кнопку отмены вызова, откинулся в кресле. Не будет он ловчить,

суетиться-староват для этого! "Шарага чертова! И я хорош: всю жизнь

презирал блатмейстеров, брезговал им руку подать, никогда не охотился за

льготами и дефицитом и жене не позволял - и так спаскудился на старости

лет. Погряз в махинациях - ученый, член-корреспондент!.. Нет, замысел был

честный: создать конфликтную ситуацию, пусть разбираются, решают,

вырабатывают правила для НПВ. Но - ведь все это, чтобы гнать башню выше и

дальше... А надо ли? Вот одна идея с кольцом-лифтом перечеркнула добрую

треть прежних усилий - в том числе и махинаций! - три НПВ-года из десяти.

А еще не вечер, все впереди! И понимаем-то Шар ничуть не более, чем

вначале. Только и того, что выгодно торгуем ускоренным временем - как

сочинские обыватели морем и солнцем!"

   Он поднялся, вышел из кабинета, кинул секретарше.

   - Я в координаторе.

 

 

 

                                  ГЛАВА 9

 

 

                                ОБРАЗ БАШНИ

 

 

   - У излишне умствующих развивается комплекс "вещего Олега". Это опасно.

   - Какого Олега?

   - Ну, того придурка, который вместо того, чтобы отпрыгнуть от змеи,

принялся декламировать: "Так вот где таилась погибель моя!.."

 

   Диалог

 

   Координационно-вычислительный центр, упрощенно "координатор", находился

на том же этаже в помещении двойной против обычных комнат высоты в форме

сектора круга. Операторы в белых халатах неспешно действовали у пультов

электронных машин; попискивали сигналы, мерцали лампочки, перематывались

ленты программ, на экраны выползали зеленые строки. Сюда сходились из Шара

и внешних служб все сведения, какие только можно было преобразовать в

двоичные коды и числа. Числа обезличивали мешки цемента и вибростенды,

туннельные нагреватели и печеный хлеб для столовой, человеко-часы и

площади лабораторий, рацпредложения и аннотации патентов.

Обезличивая-обобщая все, этот отдел, по мнению Пеца, погружался в суть дел

в Шаре глубже других.

   Из глубины зала к директору подходила Людмила Сергеевна Малюта, в

просторечии - кибернетик Люся. Официальное звание ее было - главный

кибернетик, кто хотел подольститься, называл и "генеральным кибернетиком",

и "ваше математическое превосходительство"... Людмила Сергеевна была

хороша собой, хороша зрелой нерастраченной красотой тридцатилетней

женщины, она была образованна и талантлива,- она была несчастлива. Будь

она только красива, то давно утешилась бы во взаимной любви; будь только

талантлива - предоставила бы путь лирических побед другим, сама целиком

отдалась бы интеллектуальной жизни. А так - мужчины благоговели перед ней

издали, они ее боялись. Она видела, что вызывает чувство,- и презирала

этих робких, и сама чувствовала неравнодушие к ним, и презирала за

слабость себя и огорчалась, видя, как другие женщины, во всех отношениях

уступающие ей, давно устроили свою жизнь, и стремилась отвлечься работой.

Операторов она называла "мальчики" и никому, кроме себя, в обиду не давала.

   - Перепасовку двух машин кто допустил, Людмила Сергеевна? - строго

спросил Пец.

   - Мы допустили, Валерьян Вениаминович, мы. Мы!..- со смирением, которое

паче гордыни, склонила Малюта оплетенную косами голову.

   - Кто "мы"? Кто конкретно повинен? Иерихонский, краса и гордость

кибернетического цеха?

   - Да, Иерихонский. Да, краса и гордость! Да, повинен!..- Смирение уже

исчерпалось.- А что вы хотите, если ночную смену загрузили новыми

расчетами и на перепланировку дали всего два часа - да на какую' Вы в

курсе, что сотворили на пятидесятых уровнях?..- Пец кивнул.-- Ну вот!

Думаете, легко ночью перепрограммировать поток так, чтобы туда пошли почти

все материалы?

   Ведь пятидесятикратное же ускорение, Валерьян Вениаминович: минутная

задержка внизу - час простоя наверху. Уверяю вас, я тоже проглядела бы

пару машин.

   - Перепасовок не должно быть ни при каких осложнениях. Вы это знаете не

хуже меня, Люся.

   - Уже все, я откорректировала. Больше не повторится. Речь между ними

шла о той команде диспетчера, выславшей из зоны без разгрузки две машины.

При всей кажущейся незначительности это было опасное действие:

устремленному вверх, в башню, потоку в самом напряженном месте давалось

смещение поперек.

   - Хорошо, что утром,- настырно продолжал Пец.-Днем двух машин было бы

достаточно.

   Такой случай был в начале марта: скопление тысячи ревущих машин, затор

на шоссе до самого города, долгая - и местами аварийная - остановка работ

наверху. -Даже спираль использовали, чтобы загонять туда грузовики и тем

расчистить зону. Машины с грузом выносили за забор портальными кранами.

   После этого постановили: никаких перепасовок в зоне, никаких смещений в

стороны. Только в башню, вверх!

   М-да... Валерьян Вениаминович на секунды впал в отрешенность. В

сущности никто ничего такого не хотел, все занимались интересной и

несомненно разумной деятельностью: заключали договоры с поставщиками,

вынашивали идеи для использования НПВ с максимальной отдачей, применяли

машины, краны, кибернетику, автоматику... А в целом вышло нечто весьма

простое - гладкий мощный поток. А такие потоки - это знает любой гидро- и

аэродинамик - несут в себе возможность турбуленции - шумного пенного

бурления, колебаний, вибраций, бывает что и разрушительных ударов. Чтобы

возбудить турбуленцию в напряженном потоке, достаточно малости, например,

бросить в него камешек.

   Эти две машины и могли сыграть роль "камешка".

   Будто свежий ветерок повеял на Пеца от этой мысли: сложная разумная

деятельность, суммирующаяся в простое... Но Людмила Сергеевна не дала ее

додумать:

   - А по-настоящему. Валерьян Вениаминович,- она не считала разговор

оконченным,- повинен во всем Зискинд, наш катаганский Корбюзье: так вдруг

изменить проект! И главное, ночью... аки тать в нощи! И Корнев хорош:

   утвердил к немедленному исполнению...

   - Так ведь идея отменная, Люся. Жаль, раньше не додумались. Я бы,

каюсь, тоже утвердил.

   - Да, но где гарантия, что завтра Зискинда не осенит новая идея,

перечеркивающая и эту, требующая еще больших перемен?.. Нам не нужен

талантливый архитектор. Валерьян Вениаминович, я всегда это считала. Нам

нужен усердный исполнительный дядя, для которого утвержденный проект -

святыня. Это не архитектурное КБ, а стихийное бедствие! И вы тоже -

поместили их на тридцатый уровень. У них замыслы плодятся, как

мухи-дрозофилы! Ну, чего вы улыбаетесь?

   - Обдумываю вашу идею. Главного архитектора за талантливость вон -

сразу спокойней работать. Александр Иванович у нас по этой части тоже

неблагополучен - вместо него найдем кого-то подубовей. Порядка еще больше.

   Затем возникает вопрос: а зачем нам такой одаренный, настырный, всегда

заряженный идеями главкибернетик, как вы? После вас дойдет очередь и до

меня.

   - А, ну вас! Так исказить...- Люся обиженно полуотвернулась.- Вы

отлично понимаете, что насчет Зискинда я права.

   - Нет, не понимаю и не согласен... А это кольцо уже есть на ваших

экранах? - сменил Пец тему разговора.- Я хотел бы поглядеть.

   - Еще нет. Валерьян Вениаминович. Во-первых, связисты не установили там

телекамеры и не дали каналов. Во-вторых... как я его устрою на своей

стене, это кольцо?

 

   II

 

   Под этот разговор они приблизились к экранной стене. Она и издали

привлекала взгляд своим сиянием, вблизи же просто подавляла: два этажа по

высоте и шесть метров в ширину сплошь занимали телеэкраны - черно-белые и

цветные, крупные и мелкие - и каждый показывал что-то свое. Экраны вверху

и в центре стены - многолучевые - показывали сразу несколько упрощенных

изображений.

   Картины менялись - где медленно, где торопливым мельканием, где

скачками.

   Экранная стена - эта была сама башня: сверху донизу, все помещения и

монтажные площадки всех слоев и уровней. (Точнее, почти всех: вверху, за

цифрой "40" на световых шкалах по краям стены, было немало темных экранов

- неподключенных).

   Под стеной выгнулся дугой коммутационный пульт, за которым сидели два

оператора. Перед каждым лежали бинокли; ими они пользовались, чтобы

разглядеть верхние экраны.

   - У нас здесь все жестко,- продолжала Люся, - не как в свободном

пространстве вокруг башни, где будет кататься кольцо-лифт имени Зискинда.

   Что же, и нам делать два подвижных щита с экранами - и опускать или

поднимать их по уровням-шкалам вместе с кольцом? Это же ужасно сложно!

   - Ну, зачем! Даже странно от вас, кибернетика, такое слышать,-

недовольно проговорил Пец.- Поставьте экраны для кольца с хорошим запасом

вверх и вниз - и несложную коммутационную систему, которая будет включать

нужные ряды в соответствии с его положением.

   Это действительно было простое решение - только в пылу полемического

неприятия новшества Людмила Сергеевна не пришла к нему сама. Получилось,

что Валерьян Вениаминович нечаянно, но довольно больно задел ее самолюбие.

   Малюта изменилась в лице, смотрела на Пеца исподлобья с нежной злостью:

   - Валерьян Вениаминович, в случае чего - место старшего оператора у нас

всегда за вами. И уж я-то вас никому в обиду не дам! - И отошла, шелестя

полами халата, вредная баба: сквиталась, уела, последнее слово осталось за

ней - теперь все в порядке.

   "Ну и ладно,- миролюбиво подумал Пец, взял стул, повернул его спинкой

вперед и уселся позади операторов, положил голову на руки; но первые

секунды смотрел на экраны, ничего не видя.- В случае чего... А я-то хотел

по селектору предупреждать. Все уже знают о высокой комиссии, даже слухи

соответствующие циркулируют: в случае чего!.. Так, все об этом! - Теперь

он смотрел на экранную стену.- Первое: начальнику связистов сделать

жесточайшее ата-та по попке - вон сколько "черных дыр" наверху, куда это

годится?..

   Второе: кого и куда переселять в новые помещения? Претензии будут у

всех, фраза "меня повысили" у нас имеет двойной, если не тройной, смысл.

На очередном НТС из-за верхних уровней будет свара - именно поэтому надо

составить свое мнение. Начнем с самого низу".

   Мозаика экранов -на стене образовывала сияющие группы. В центре

усеченная пирамида до самого потолка - развертка помещений осевой башни,

по обе стороны ее две широкие полосы - половинки промежуточного слоя; за

ними еще две короткие полосы - внешний слой. Под всем этим овал из экранов

- зона.

   "Снабженцы как были внизу, так и останутся, для них важнее связь с

внешним миром, чем с башней. Ремонтные мастерские... Где они? - Пец

поискал, опознал взглядом квадратики с медленным шевелением на уровне

"4".- Этих безусловно на 50-й - чтобы время ремонта определялось только

доставкой неисправного в мастерскую, а то к ним очередь... Точно так и

экспериментально-наладочные.

   Они устроились на 6-м уровне, низко. "Дорогу идеям!" - лозунг Корнева,

к которому я целиком присоединяюсь: самый исследовательский смак, когда

свеженькая, не измусоленная сомнениями, не запылившаяся от долгого лежания

идея воплощается в металл, в электронную схему, в стенд. Стало быть, их на

60-й... Теоретический отдел Б. Б. Мендельзона, вон те комнаты около оси на

5-м уровне: склонились теоретики над бумагами, никто и голову не поднимет.

   Толку пока от них маловато, ни одну проблему Шара еще не высветили - и

может быть, не без того, что времени им не хватает. Этих, пожалуйста, хоть

под крышу, на стопятидесятый, места занимают немного - лишь бы результат

давали..."

   Глаза Валерьяна Вениаминовича сами стремились от сонного царства нижних

уровней к верхним экранам, где кипела жизнь. "Нет, погоди, вот еще тонкие

места внизу: столовая и буфет на 3-м уровне. Вечная толчея, очередь...

Вон, все будто замерли у стоек самообслуживания, подавальщицы еле

перемещают-наполняют тарелки. (На самом деле в два с половиной раза

быстрее, не брюзжи!) Их... куда? Проблема похлебать горяченького не шибко

научная, но без нее и остальные не решишь. Их... никуда. Просто открыть в

середине и наверху еще столовую и пару буфетов, вот и все. А в тех пусть

кормятся "низы"... Теперь... а не ну ли их всех к черту?! - вдруг

рассердился Пец на проблемы, на службы и на себя.- В самом деле, через

час-другой могу загреметь - да не в операторы Люси Малюты, а вообще из

Шара - сижу в координаторе, вполне возможное, в последний раз... а

размышляю о ерунде, о текучке. Еще и под суд отдадут. Власть есть власть,

закон есть закон...

   особенно если московская ученая мафия целится на Шар, имеет своих

кандидатов и на мое место, и на корневское. Там теперь спохватились, что

упустили жирный кусок. Э, об этом тоже не стоит!.."

   Он распрямился, вытянул положенные на спинку стула руки, окинул

взглядом экранную стену. Вот о чем вопрос стоит сейчас: образ башни,

внедряющегося в НПВ выроста из обычного мира с обычными людьми. Он такой,

да не такой, как на экранах. "Краса и гордость" координатора Шурик

Иерихонский, который этой ночью проштрафился, вычертил рассчитанную им

модель башни в эквивалентных сечениях - имея в виду, что при нормальной

загрузке один квадратный метр рабочей площади на уровне "10" равен десяти

обычным и чем выше, тем и больше. "Эквивалентная башня" в

противоположность реальной расширялась с высотой наподобие граммофонной

трубы; диаграмму так и назвали - "Иерихонская труба". Что более реально -

она или видимое глазами?

   ...А "эффект исчезновения"? Первыми его открыли зеваки. Их немало

прибредало к зоне, особенно в погожие дни; в выходные так и целыми

семьями, с биноклями и подзорными трубами, с фотоаппаратами; некоторые

волокли портативные телескопы. "РК-шни-ки" и кадровики протестовали,

требовали от Пеца принятия мер... А каких? Шар не спрячешь. Выставили

милиционера, который время от времени у кого-либо зазевавшегося засвечивал

пленку, составлял протокол; любопытствующей массе это было как слону

дробина.

   Налюбовавшись картинами искажений в Шаре, быстрых удалений и взлетов

вертолетов, свечении еле теплого, отвердевающего бетона, радиаторов машин,

нацокавшись языками, накачавшись головами, местные жители, естественно,

начинали искать в бинокли и телеобъективы знакомых. И оказалось, что

узнать работающих в доступных для наблюдения местах средних и высоких

уровней невозможно. Мертвые предметы, хоть и искаженные по виду и

расцветке, пожалуйста, а живые люди все расплывчаты и как бы сходят на нет.

   И это тоже была реальность НПВ. Ее Валерьян Вениаминович видел сейчас

на экранах, поднимая глаза к верхним рядам их: мультипликационная быстрота

движений работающих, особенно строителей, монтажников, отделочников,

нарастала от этажа к этажу. Вот на тридцатом уровне во 2-м слое упрощенные

фигурки быстро-быстро накидывают лопаточками раствор в

прямоугольничек-ящик, подхватывают, переносят, забавно семеня ножками,

выливают на разлинованный прутьями арматуры, засыпанный щебенкой пол,

быстро-быстро разравнивают, притирают... в глазах рябит. Пальцы на руках

неразличимы, как бы отсутствуют, лица - пятна с дырочками глаз, рта и

ноздрей. 36-й уровень, монтажная площадка на экране справа: здесь уже

расплывчаты движения рук работающего, не понять, что он делает ими, все

накладывается на экран пятнами послесвечения - рук у монтажника больше,

чем у индийского божка.

   Фигурка отступила, видно перекрестие двутавровых балок с болтами; гайки

навинчиваются на болты мгновенно и будто сами по себе.

   46-й уровень второго слоя. Телекамера показала рваный край бетонной

стены, из которого выступала решетка арматуры. Стена и прутья вдруг

закрылись дощатыми щитами, опалубкой для заливки бетона. Как бы сами

заслонили ее щиты - люди там перемещались столь быстро, что чувствительные

ячейки телеэкрана и человеческого глаза не успевали реагировать. Эффект

исчезновения!.. Вот на экране рядом в пустом вроде бы помещении часть пола

темно-серая, другая светлая, оборвана ломаными зазубринами. Светлая часть

наступает на темную, будто съедает ее треугольными зубьями... и за

считанные секунды съела всю.

   Пец нашел на пульте нужную кнопку, включил каскад инвертирования -

увидел:

   два продолговатых пульсирующих комка настилают паркет.

   Никакой мистики, быстродействие телесистем пасует перед ускорением

времени.

   И голос человека, крикнувшего (или позвонившего по телефону, все равно)

   оттуда, не услышишь без инверторов: он весь смещается в ультразвук. И

цвета, окраска, оттенки в НПВ не характеризуют предмет, обращать на них

вниманиетолько расстраиваться... "Отметая шелуху подробностей, мы выделяем

суть,- думал Валерьян Вениаминович.- Какую же суть предлагаешь ты нам

понять, коварный Шар, отметая такие подробности?"

   Ему вспомнилось, как неделю назад в башню заявились, заказав пропуска,

руководители краевых творческих организаций - писательской, композиторов

(Пец, поклонник серьезной музыки, и не знал, что они в Катагани

наличествуют во множественном числе), художников и актеров. С целью

арендовать этажик повыше для объединенного Дома творчества. На предмет

ускоренного создания выдающихся актуальных произведений: романов,

повестей, симфоний, ораторий, картин, спектаклей, теле-шоу и тэдэ.

Поскольку в обычных условиях они не успевают откликнуться на очередные

социальные установки крупным жанром. А времена пошли обязательные:

столетия, пятидесятилетия., тричетвертивечия, исторические решения

минувшего съезда и еще более исторические надвигающегося. На все это

литература-живопись-музыка-театр не может не...

   На все надо...

   Пец был польщен визитом, интересом к НПВ, пленен идеей - но рискнул

все-таки высказать свой, ужасно старомодный взгляд, что непреходящая сила

истинного искусства не в отражении злобы дня, для этого хватит газет, а в

том, что оно проникает в глубины душ, в "тайны создания", как писал

Гоголь, и что-де поэтому оно, настоящее, всегда злободневно и нужно. И -

почувствовал, что его не понимают. То есть, может, и понимают, но смотрят,

как на придурка.

   Какие еще "тайны"!.. Валерьян Вениаминович, стремясь нащупать общий

интерес, заговорил о том, что неоднородное пространство-время очень

своеобразная и мало изученная среда обитания, что многие загадки его

наверняка окажутся более подвластными исследованию методами искусства, чем

рационалистическому подходу ученых,- так не...

   - Не,- снисходительно оборвал его Ал-др Брудной, местный писательский

лидер и лауреат,- это ж совсем не то, на что нас нацеливают! Очерки о

вашем героическом труде - это дадим.

   Словом, Пец быстро осознал, какая лавина халтуры может хлынуть на

головы беззащитного населения из "дома творчества" в Шаре,- и отказал

наотрез. Уж бог с ними, с очерками! Сановные служители муз удалились,

громко сетуя и обещая дело так не оставить. Действительно, из крайкома

потом последовал неприятный звонок.

   "Но все же, все же, все же,- думал сейчас Валерьян Вениаминович,- я

правильно тогда об этом заговорил, хотя и не слишком внятно. Да и не с

"начальниками литературы и искусств" о таком надо: они люди конченые, для

них космос и кукуруза, наше НПВ и Чернобыльская катастрофа - одна и та же

тема под названием "как ловчее преуспеть". Но все-таки: вот человек, его

дело, его труд - самое, действительно, важное, меняющее мир... и нету в

НПВ поз, кои могли бы запечатлеть скульпторы, выразительных движений для

описаний словами, игры красок, линий, света - для художников. Нету! Мура

это все, оказывается, здесь - то есть и вообще (поскольку НПВ -общий

случай реальности) мура, которой мы в однородном мире ошибочно придаем

значение.

   Внешность, показуха... Но что-то должно выделиться главное... что? К

примеру: как выглядел бы на экране я, сидящий вот так на стуле где-то на

сотом уровне? Да, пожалуй, так же, со всеми малоподвижными подробностями.

То есть НПВ прежде всего делает неразличимым физический труд. Тот, что во

поте лица. А умственный - не столь. И "Мыслитель" Родена сидит, а не

вздымает молот. Так что: выделяется примат мысли, замысла?.."

   И снова холодок истины, еще не одетой в слова, чувствуемой пока только

своей наготой-новизной, повеял на Пеца. Но в этот момент его дальнозоркие

глаза наткнулись на самых верхних экранах на форменное безобразие: две

кучи - в одной новые унитазы, в другой писсуары - на фоне стены из

кремового кафеля.

   "Эт-то кто же додумался в мужском туалете телекамеру установить?! -

заклокотал директор.- Кругом "черные дыры", а тут - здрасьте! Не

справляется Терещенко, хоть снимай..." К черту полетели общие мысли, перед

экранной стеной сидел взъерошенный администратор. Так каждый день, каждый

час в башне Пеца шарахало от общего к конкретностям, от горнего в

болотистые низины; в этом была его маета, а может, и спасение, потому что

всякий раз он снова самоутверждаюше карабкался вверх.

   В эту минуту унитазы на экране быстро и будто сами по себе (около них

дрожало почти прозрачное пятно) выстроились в ряд, уходя в перспективу; их

было шесть. За ними вдоль стены выстроились бачки. Затем куча писсуаров

как бы сама начала метать на фронтальную стену свои предметы один за

другим; образовался идеальный ряд их на нужном для мужчин уровне.

   Валерьян Вениаминович смотрел - у него отвесилась челюсть. "А что, и по

такому можно заметить работающего человека: унитазы и писсуары были

свалены в кучи, а выстроились в ряды с нужными интервалами. Преобразование

в антиэнтропийную, упорядоченную сторону. Согласно чертежу, проекту,

замыслу.

   Так, может, это?.."

   За спиной звякнул телефон.

   - Валерьян Вениаминович, вас,- окликнула его Люся.

   - Скажите, что иду.- Пец поднялся, повернул стул в прежнюю позицию,

неспешно направился к двери. "Сейчас мне будут делать ата-та по попке. По

моей старой морщинистой попке..."

   И все-таки последняя мысль была обобщением его сиденья перед "экранной

стеной". Полумысль-полуощущение: стремительного потока, прущего против

тяготения вверх - вроде извержения, только без ниспадающей части. Потока,

нарастающего с каждым их (их?..) действием и несущего их всех неизвестно

куда.

 

 

 

                                 ГЛАВА 10

 

                               ПЕЦУ ПЕЦЕВО...

 

 

   - ...как сказал Семен Михайлович Достоевский.

   - Во-первых, не Семен, а Федор, во-вторых, не Достоевский, а Буденный,

и, в-третьих, он ничего подобного не говорил.

 

   Диалог

 

   71.05 координатора. Приемная. Возле секретарши, оживленной и

похорошевшей, склонился, рассказывая интересное, референт Валя. При виде

директора он распрямился, стал серьезным и сочувственным:

   - Они у вас, Валерьян Вениаминович. И главный бухгалтер. Были у него, у

плановиков, в отделе кадров...

   - Ясно. Связь с Корневым, с крышей? - это был вопрос Нине Николаевне.

   - Связи нет, и Терещенко скоро не обещает. На 130-м уровне, он говорит,

нужен дополнительный каскад инвертирования, а туда еще не подвели

электричество. Кроме того, он сомневается, сможет ли с аппаратурой

подняться на крышу: в последних десяти этажах все на живую нитку, даже

лестница без перил.

   - Но Корнев и его команда как-то добрались!

   - Вертолетами, Валерьян Вениаминович, с самого низу. Им и грузы так

доставляют.

   - Передайте Терещенко, что если через час связи не будет, то этим он

окончательно докажет свое несоответствие занимаемой должности и сегодня же

будет уволен. Что значит: нет электроэнергии, нельзя добраться! Есть

аккумуляторы, есть подъемные люльки, те же вертолеты... Да и лестница без

перил - все же лестница. Любитель комфорта!.. Вы, Валя, сейчас

отправляйтесь на крышу. Выразите Александру Ивановичу мое неудовольствие

тем, что он не согласовал свою работу на крыше и не обеспечил связь.

Известите о высоких гостях, которые рассчитывают на встречу и с ним. Пусть

спускается. Сами сразу обратно, ясно?

   - Мне-то ясно, а вот Александру Ивановичу...- В голосе референта не

было энтузиазма. И он, и Пец понимали, что на крыше сейчас жарко и не

такой человек Корнев, чтобы упустить свежего работника.

   - Все, исполняйте.

   И Валерьян Вениаминович проследовал в кабинет. Главбух был бледен и

трепетал. Страшное озабоченно помаргивал. Зампред был гневно-торжественен.

   Все трое сидели за столом для совещаний. Перед Авдотьиным веером, как

карты, были раскинуты бумаги. Как ни настраивал себя Валерьян

Вениаминович, что ничего он не боится, но все-таки, живой человек,

почувствовал противную дрожь в поджилках.

   - Ну, знаете!..- встретил Авдотьин директора возгласом.- Я два десятка

лет на контролерской работе, но подобного не видывал. Думал, в письмах и

жалобах на вас процентов девяносто наврано, слишком такое казалось

невероятным. А теперь убедился, что не только не наврано, но отражена в

них лишь малая доля ваших, будем прямо говорить,- зампред нажал голосом,-

преступлений, товарищ директор! Ваших и главного инженера.

   . - Я предупреждал... предупреждал и Валерьяна Вениаминовича, и

Александра Ивановича,- блеющим голосом сказал главбух.- Но они

приказывали... Я предупреждал и о том, что буду вынужден сигнализировать.

   "Ты сигнализировал и чист, чего же ты сидишь с видом навалившего в

штаны?" - мысленно огрызнулся Пец, усаживаясь напротив Авдотьина.

   - Вот,- тот нервно листал бумаги.- "Оплатить. Пец", "Оплатить под мою

ответственность". И будет ответственность, очень серьезная, за вопиющее

попрание финансовой дисциплины, за левачество... А нарушения трудовых

законов! Вот: приказы о повышении в должностях одних и тех же лиц дважды и

трижды в течение недели. Увольнения без предшествующих взысканий,

немедленные: "...лишить пропуска и выдворить с территории института до

24.00"! Вы что - диктатором себя возомнили, удельным князем? Да за все эти

художества вас и Корнева необходимо судить!

   - Ну-ну,- подал голос Страшнов,- зачем такие слова?

   - А как вы думаете?! - разгоряченно повернулся к нему зам.

   - Что ж,- молвил Пец,- может, это действительно выход из положения:

судебный процесс надо мной и Корневым. Желательно показательный, с

привлечением общественности и прессы. Возможно, суд и установит, как надо

работать, не нарушая законов, в условиях, никакими законами не

предусмотренных.

   - Смотрите, как рассуждает! - зампред даже всплеснул руками.- Вы что,

хотите сказать, что для вас законы не писаны?!

   Валерьян Вениаминович тоже разгорячился от нервного разговора, хотел

ответить резко. Но его опередил Страшнов.

   - Но ведь, кроме шуток, Федор Федорович, все так и есть,- мягко

заговорил он,- не написаны еще для неоднородного пространства и времени

законы и инструкции. Со столь серьезной спецификой нельзя не считаться...

Я одного не пойму, Валерьян Вениаминович,- повернулся он к Пецу,- почему

вы не обратились со своими затруднениями к нам? Обсудили бы, придумали

что-нибудь вместе. Ведь насчет благожелательного отношения крайкома у вас

сомнений быть не должно: средства и фонды для вас изыскивали, кадрами

помогали...

   - Раз поддержали бы, другой - отказали, третий - середка на половинку,-

ответил директор.- И все это были бы полумеры, все на грани конфликта с

законами. Да и времени бы это отняло у нас - самого дефицитного, нулевого!

- массу. А так все грубо и просто: вот Шар, неоднородное

пространство-время, сооруженная в нем за три месяца башня - мощнее

Останкинской! - действующий институт, испытания, исследования... Короче, с

одной стороны, наши дела, а с другой - противоречия с явно неприменимыми в

наших условиях законоположениями. И надо решать не для отдельных случаев,

а в целом. Так что, если хотите, мы шли на скандал с открытыми глазами и

чистой совестью.

   _ С чистой совестью?! Люди с чистой совестью, о господи! - завелся, как

с полоборота, Авдотьин.- Где этот приказ?

   - Вот,- пододвинул крайнюю в веере бумагу главбух. Рука у него дрожала.

    - Послушайте, Виктор Пантелеймонович, что выкомаривают эти "люди с

чистой совестью". "Приказ № 249 от 10 февраля по НИИ НПВ... Пункт

первый... это неважно. Ага, вот пункт четвертый:

   "Инженера А. А. Васюка назначить руководителем исследовательской группы

высотного сектора с окладом 220 рублей в месяц". Пункт пятый, следующий:

"А.

   А. Басистова зачислить ведущим инженером в исследовательскую группу

высотного сектора с окладом 180 рублей в месяц". . - Так что? - поднял

брови Страшнов.

   - А то, что А. А. Васюк и А. А. Басистов - не два человека, а один:

Анатолий Андреевич Васюк-Басистов. А вы о высоких материях, совести... Это

же прием махровых очковтирателей!.

   Прием был действительно не из светлых. Страшнов был шокирован. Пец

вопросительно глянул на главного бухгалтера. Тот приподнял плечи,

пробормотал: "Александр Иванович..." Да, здесь чувствовалась бойкая рука

главного инженера. Но раз сделано - надо защищать.

   - Васюк-Басистов... кстати, это тот самый, что проявил

исследовательское мужество в Таращанской катастрофе, работает, как и

многие в высотном секторе, не за двоих, а за пятерых. Сопоставьте его

заработок с тем, что вверху сейчас средняя продолжительность рабочего дня

около тридцати часов. А скоро будет еще больше. Или и в этом случае надо

руководствоваться положением, что у инженеров трудовой день не

нормирован?.. Хорошо.- Валерьян Вениаминович почувствовал, что пора

переходить в наступление.- Наши распоряжения отменить как незаконные, меня

сместить и под суд, Корнева тоже... Но не можете вы не понимать, что это

не решение проблемы. А организация и исполнение работ в НПВ есть проблема

- не источник наживы и злоупотребления, а большая проблема. Или и проблему

закрыть за несоответствие?

   - Да, Федор Федорович,- вступил секретарь крайкома,- здесь нельзя

рубить сплеча, ориентируясь на живописные факты. Надо вникнуть в

специфику, решить комплексно. Я не оправдываю всего, что здесь

предпринято, но... Судите сами, ведь нельзя увольняемого за несоответствие

работника держать положенные по закону две недели, если им соответствуют

многие месяцы внутреннего времени.

   За эти месяцы тот дурак такого наломает!..

   - Необходимо учитывать не только местную специфику, но и

государственные интересы,- не поддавался зампред.- Девальвация может

получиться от таких сверхзаработков.

   - А вот это мне непонятно: как от нашей деятельности может получиться

девальвация? - вскинул голову Пец. Даже главбух позволил себе робко

улыбнуться.- Мы государству не стоим ни копейки и приносим немалую выгоду.

   Поинтересуйтесь у наших заказчиков: радиоэлектроников, ракетчиков,

химиков - сколько денег сэкономили они благодаря ускоренным испытаниям на

надежность своих устройств и материалов только на свертывании дублирующих

разработок?

   - На конец квартала восемьдесят два миллиона рублей,- тихо, не слишком

стремясь быть услышанным, произнес главбух.

   - Девальвация бывает не от того, что люди хорошо зарабатывают, а от

неправильной, экономически необоснованной шкалы цен и расценок,- внес

ясность бывший экономист Страшнов.- Грубо говоря, оттого, что много платят

за то, что мало стоит.

   - Вот-вот. А мы никого расценками не балуем, платим по общепринятым,-

добавил Пец.

   - Согласно тарифным справочникам,- уже чуть громче подал голос главный

бухгалтер.

   Зампред постепенно успокаивался. То ли внял доводам, то ли на него

произвело впечатление, что не чувствует себя директор виноватым, не

трепещет и не кается. Разговор далее продолжался в спокойных тонах.

Порешили, что товарищ Авдотьин останется в институте до конца дня (тот

легко согласился), ознакомится с ходом работ, поговорит с сотрудниками,

узнает их мнение и составит свое. В тех случаях, где сочтет себя

компетентным, решит сам, а в остальном ("Заранее уверен, что

преимущественно будет "в остальном",- подумал Пец) представит доклад в

Госкомитет. Затем, видимо, придется организовать комиссию ("Непременно с

участием ученых",- вставил секретарь крайкома), которая все обстоятельно

изучит и даст рекомендации.

   - А пока как нам быть? - спросил Валерьян Вениаминович.

   - Пока?.. В худшую сторону ваша практика измениться не может, потому

что хуже некуда,- с остатком прежней злости сказал зампред.- Действуйте не

в ущерб делу и людям. Только,- он постучал пальцем по приказу № 249,- не

давайте пищи анекдотам.

   Эту пилюлю пришлось проглотить. Для начала Пец отправил Авдотьина в

координатор: обозреть все в целом, подумать. Потом им займется референт.

   За время беседы было выкурено с десяток сигарет. Оставшись один,

Валерьян Вениаминович открыл окно, чтобы проветрить кабинет. Но из

подсвеченных электрическими лампами сумерек потянул сложный букет запахов:

сырой бетон, неполностью сгоревший в газовых резаках ацетилен, нагретый

битум, машинное масло и...- он с интересом потрепетал ноздрями, не

ошибается ли,- свиной навоз. Откуда-то определенно пахло свинарником. "Что

за новость? Химикалий такой употребляют, что ли?.." Пец закрыл окно,

включил кондиционер.

 

   II

 

   В то самое время, как кабинет директора покидали высокие гости, десятью

этажами ниже по лестницам осевой башни поднимался, шагая через ступеньку,

долговязый черноволосый человек в берете, тренировочном синем костюме и

очках. У него была такая привычка: последние пролеты преодолевать не в

лифте, а пешком - для укрепления ног и настройки на дела. Сегодня Юрию

Акимовичу это было особенно необходимо.

   "Ну, сейчас папа Пец мне выдаст: да как вы пошли на такую авантюру, да

смешали грузопоток, да поставили под угрозу ночные работы!.. И отлично, и

пожалуйста, пора выяснить отношения, расставить точки над "i". Существует

нормальная последовательность сооружения объектов, многоуважаемый Валерьян

Вениаминович: подготовка площадки, закладка фундамента, сооружение

надземной части, сантехмонтаж, отделка - и только после этого сдача и ввод

в эксплуатацию. И если эта последовательность нарушена, то с архитектора,

как говорится, взятки гладки. А у нас она не то что нарушена, ее и не было

никогда, все смешалось, как в доме Облонских. Одну подземную часть трижды

перепроектировал и переделывал (сейчас снова переделывать на этот...

   "вихревой вороночный ввод"), четыре раза менял проект зоны эпицентра. А

эти три слоя! А сдача в эксплуатацию недостроенных этажей! А спираль!.."

   ("Погнался за интереснятиной в Шаре: возведение башни в неоднородном

пространстве - с искривлением тяготения, ускорением времени... ах, ах! Вот

и имеешь мороку на всю жизнь: чем дальше вверх, тем больше проблем".)

   "...А вообще говоря. Валерьян Вениаминович, вы не очень: пока объект

сооружается, архитектор на нем царь и бог. Так заведено с античных времен.

А у нас здесь кто архитектор? Надсмотрщик, прораб, погоняла, разрешитель

текущих забот, мальчик для битья... Кто угодно, только не творческий

руководитель проекта! А ведь архитектура, смею заметить,- это искусство.

   Конечно, когда надо что-то, так "наш катаганский Корбюзье", ах-ах! А

как начинаются осложнения, то Зискинд не так спроектировал, Зискинд не

- учел специфики, Зискинд то, Зискинд се... мальчик для битья".

   ("Мне показалось снизу - или в самом деле кольцо-лифт монтируют с

перекосом?

   Да точно, слева забетонировали этажа на два выше. И куда там прораб

смотрит, в осевой башне нагрузка неотцентрована, если еще кольцо

добавит... Забыли, что в Таращанске НПВ выделывало, начисто забыли! Может,

подняться сразу туда. минуя дирекцию? Нет, выйдет некорректно, папа Пец

подумает, что я трушу, уклоняюсь от разговора".)

   "...Я отпарирую очень просто: Валерьян Вениаминович, если бы я мог с

вами связаться по телефону, то непременно согласовал бы. Но у вас же его

нет.

   Бережете свой покой, а теперь сами в претензии!..."

   В кабинет директора Юрий Акимович вошел энергичной походкой. Пец

поднялся навстречу ему из-за стола.

   - Ругать будете? - воинственно спросил архитектор.

   - Нет, Юра, не буду. Все правильно, напрасно вы поспешничали, чтобы

поставить меня перед фактом, только себе и другим жизнь вчера осложнили. Я

бы согласился.

   - Ну, вот - поди знай...- Худое лицо Зискинда выразило облегчение, но

заодно и разочарование, что доводы, которые он приготовил, остались без

применения.- Так я пойду?

   - Жаль, конечно, что решение не вызрело раньше,- продолжал Пец,- но

если бы затянули с ним и дальше, отклонение от оптимальности было бы еще

худшим. Так что и вам это должно послужить уроком...

   - В смысле? - насторожился архитектор.

   - В смысле безудержно смелого - но в то же время и комплексного, хорошо

рассчитанного - проектирования в НПВ. Проектирования-фантазирования, если

хотите. С большим запасом возможностей. Симфонического такого, понимаете?

   - Симфонического-это звучит. Проект-симфония... Уже, Валерьян

Вениаминович, рисуем помаленьку. Проект Шаргорода. Закачаетесь, когда

выдадим.

   - Не помаленьку надо. Форсируйте.

   - Бу сде... так я пойду?

   - Объясните мне только, что делает на крыше Корнев с раннего утра? С

ним группа Васюка и бригада Ястребова.

   - На крыше?! - Теперь на лице Юрия Акимовича были озадаченность и

тревога.- Но ведь договорились же на крыше ничего не делать! Послушайте,

это опасно:

   они там нагрузят осевую башню с перекосом, кольцо-лифт еще не

сбалансировано, да внутри башни... может плохо кончиться.

   - Значит, не знаете? - Директор присел на край стола.- Между тем они

там четвертые сутки по своему времени... Юра, вас переселили наверх не

только для ускоренного проектирования, но и для присмотра за всем. Верх

отсюда почти не координируется.

   вы же знаете.

   - Ну, Валерьян Вениаминович, Корнев есть Корнев. А как они туда

доставляют все? Лифт до крыши не ходит, лестницы ненадежны.

   - Корнев есть Корнев, Зискинд есть Зискинд. а диетическое яйцо - это

диетическое яйцо... Вертолеты им все доставляют. Знаете, вертолет есть

вертолет.

   _ Да ла-адно. Валерьян Вениаминович, я все понял! - Зискинд даже

переступил ногами от нетерпения.- Я пошел выяснять.

   - Секундочку.- Пец подвел архитектора к окну.- Обоняние у вас

нормальное?

   Что вы скажете об этом? Новое в высотном строительстве? Упрочняющие

присадки свиного навоза к бетону?

    Зискинд недоуменно потянул ноздрями - и даже побледнел:

   - Не надо так шутить. Валерьян Вениаминович! За такие вещи... Хорошо, я

разберусь, доложу.- Он метнулся к двери, исчез.

   Валерьян Вениаминович закрыл окно, сел в кресло. Он почти зримо

представил, как главный архитектор, заряженный этим разговором, ракетой

возносится на высокие уровни - выяснять, наводить порядок, приводить в

чувство... А его самого кресло располагало к отдыху. "Нет, рано". На табло

координаторных часов над дверью было 72.10. Директор нажал кнопку, в

дверях появилась секретарша.

   - Связь с крышей?

   - Еще нет.

   - Готовьте приказ об увольнении Терещенко.

   - До 24.00 Земли? - уточнила Нина Николаевна срок, в который бедный

бригадир связистов навсегда покинет Шар: ей такие приказы были не впервой.

   - Да, как обычно.

   - Ясно.- Секретарша подошла к столу, положила перед Валерьяном

Вениаминовичем бумагу.- Я справилась о грузах, которые доставлены на крышу

Александру Ивановичу, вот перечень.

   - Вы умница, Нина, спасибо. Как я сам не сообразил! - Пец живо

потянулся к листку.

   - И еще, Валерьян Вениаминович: бригаду Ястребова вертолетами доставили

вниз, двух инженеров группы Васюка тоже. На вертодроме погрузили в

автобус, чтобы развезти по домам.

   - Уснули?

   - Да.

   Пец несколько секунд думал, до какой степени надо вымотаться, чтобы

мгновенно уснуть в грохочущем вертолете. "А все Корнев: как сам

двужильный, так и думает, что все такие". Секретарша ушла. Он углубился в

бумагу.

   Радиолокатор дальностью до 800 километров с параболической антенной,

телескоп. Максутова, осветительные прожекторы, три бухты капроновых

канатов, лебедки, аэростаты, баллоны с гелиево-водородной смесью, листы

толстого плексигласа, аппарат газовой сварки, аккумуляторы, дюралюминиевые

рейки и уголки, ящики с крепежными деталями... десятки тонн грузов! А еще

продукты, мешки с песком... "Во всяком случае, теперь понятно, что он там

сочиняет".

   В динамике раздался голос секретарши:

   - Валерьян Вениаминович, крыша дает связь! Переключить к вам?

   - Конечно! - Пец повернул кресло к селекторному пульту. На верхнем

экране среди тьмы замаячило голубоватое пятно - сверху поярче, снизу

тусклее.

   - Алло, приемная, даю проверку разборчивости! - донесся из динамика

высокий голос без обертонов; в нем от терещенковского баритона остался

только украинский акцент.- Одын... два... тры...

   Директор нетерпеливо нажал четыре раза сигнальную кнопку - знак, что

звуки различаются нормально.

   - Ясно! Даю импульсную синхронизацию изображения. Пятыкратная... (У

голубого пятна на экране наметились расплывчатые, меняющиеся скачками

очертания - но и только; Пец нажал кнопку один раз: плохо). Даю

десятыкратну... (Теперь ясно было, что пятно - это лицо, но чье - узнать

невозможно, мелькающие черты накладывались, смазывали друг друга

послесвечением; директор снова нажал кнопку). Даю двадцатку...- и на

экране рывками, будто быстро сменялись фотографии, замелькало

сосредоточенное, с резкими чертами лицо Терещенко:

   фас, полупрофиль, профиль, наклон головы... Электронное реле телекамеры

на крыше теперь выхватывало для передачи вниз каждый двадцатый кадр

развертки.

   Это было приемлемо. Пец четырежды нажал кнопку. Захлопотанный бригадир

взглянул наконец на свой экран, заметил директора:

   - Алло, Валерьян Вениаминович, докладываю: связь установлена, на крыше

никого нет.

   - Как нет? - Пец даже приподнялся в кресле.- А что там есть?

   - Докладываю: по краям площадки три лебедки. Он там, скраю,-

аккумуляторы.

   Целый массив, в жизни столько не видел. Барабаны лебедок пустые, канаты

тягнуться вертыкально вверх. И кабели от аккумуляторов туда ж... А шо

вверху - не выдно, бо темно.

   "Ясно, сейчас спустятся",- хотел, да не успел сказать Валерьян

Вениаминович.

   Лицо Терещенко закинулось вверх:

   - Ага, лебедки включились, барабаны накручують канат! Зверху щось

опускаеться прямо на мэнэ. Отхожу к краю, показываю...

   Из тьмы вверху показался сначала сноп прожекторного света, а за ним

нечто, похожее... собственно, ни на что не похожее. Так мог бы выглядеть

инопланетный корабль. На штрихах решетчатой конструкции держалось

прозрачное, в форме шестиугольной призмы помещение, в котором находились

освещенные серым светом люди и приборы; центр призмы занимал короткий

толстый ствол телескопа Максутова. Решетчатую основу подпирали с боков

сомкнутые в треугольник баллоны аэростатов. Другие три висели над

сооружением на коротких канатах.

   Все это скачками нарастало, снижалось. Ушли за пределы экрана аэростаты.

   Весь обзор заняла прозрачная кабина величиной с малолитражный автобус.

"Вот на что толстый плексиглас пустил!" - Пец покачал головой.

   В ту же секунду экран заслонило одухотворенное, осунувшееся и от этого

казавшееся еще более носатым лицо Корнева. Скачками, в соответствии с

выборочной разверткой оно меняло выражение с бесшабашно-раскаивающегося на

умиротворенно-доброе, на вдохновенное, на весело-скептическое... И

независимо от этого звучал-тараторил сдвинутый по частоте, обесцвеченный

инвертированиями, но тем не менее его, корневский голос:

   - Валерьян Вениаминович, я все понимаю! Я заслуживаю, и я признаю... Я

рассчитывал успеть к этой комиссии - но всякие осложнения!.. Мы поднялись

почти на два километра. Валерьян Вениаминович, представляете? И пусть Юра

Зискинд не плачет и не боится, что мы перегружаем его малютку-башню. Вы же

видите, мы не только не нагружаем ее, напротив - тянем вверх, как казака

за чуприну... А что мы там видели, Валерьян Вениаминович! Эти мерцания!..

   Пец смотрел на экран и чувствовал, что не сможет сказать те горькие

фразы, которые приготовил для Корнева,- и за партизанщину, и что он отдал

его на заклание правительственному ревизору, спихнул на него всю

текучку... Было приятно наконец увидеть и услышать Александра Ивановича -

тем более что они соорудили такую штуку и поднялись в ней к ядру на два

километра. "Ну что тут скажешь! А ведь врет, что рассчитывал успеть...

Неужто действительно на два километра? Лихо! И зачем я так его понимаю,

весь его душевный пыл и трепет!

   Вполне хватило бы служебных отношений".

   - Мы вышли за предел. Валерьян Вениаминович, выше аэростаты не тянут.

   Полагаю, вам будет интересно узнать, что квантовая зависимость по всей

высоте... Ты куда показываешь?! Ты куда... тебя что, соглядатаем послали -

или связь держать?

   Это Терещенко, спасибо ему, под разговор повел телеобъективом вдоль

крыши, показал бок аэростата, алюминиевые перекрестия с кабиной-призмой

над ними, лесенку, по которой Васюк-Басистов и заметно осунувшийся

референт Валя осторожно спускали громоздкий куб. (Пец легко представил,

как все было.

   "Александр Иванович,- приблизился скользящей походкой референт к

налаживавшему что-то главному инженеру,- мне приказано выразить вам

неудовольствие..." - "Ага,- ответил тот,- да-да, конечно. Ну-ка,

подрегулируй тот упор... Так, хорошо. Взяли!" - и пошло.) Голос Корнева

звучал за кадром, обещая бригадиру все беды. Директор нажал кнопку,

привлекая внимание к себе. Лицо Корнева тотчас восстановилось на экране.

   - Первое,- сказал Пец.- О том, что вы хотели успеть, а не наоборот,

расскажете при случае Красной Шапочке. Второе. Извольте все-таки

спуститься для встречи с товарищем Авдотьиным. Он в координаторе и жаждет

вам видеть.

   Третье: немедленно верните референта.

   - Валерьян Вениаминович...- Корнев в затруднении ухватил рукой нос; на

экране было отчетливо видно, что в дело пошли три пальца - указательный,

средний и безымянный.- Думайте обо мне, как хотите, но я не могу сейчас

вниз. Нужно все закончить хоть в первой примерке. Вы же знаете эти

аэростаты: утечки! И вообще - 150-й уровень, здесь бросить не закончив -

это хуже, чем не начать... Мы должны подняться еще разок. Валю верну через

полчаса, обещаю.

   - Бросьте эти разговоры для простачков - через полчаса! - теряя

самообладание, рявкнул Пец.- За полчаса вы его выжмете, как лимон, а он

мне нужен работоспособный. Координаторных полчаса даю вам на завершение

всех дел.

   - Хорошо, тогда я беру Терещенко. Вдвоем с Толюней мы не управимся, да

и рискованно.

   Что оставалось сказать? Валерьян Вениаминович кивнул: согласен,- и

отключил связь. Ясно, что сейчас Корнева не стащишь с крыши и за воротник.

"Что они там углядели на двух километрах высоты, что измерили? Эти,

говорит, мерцания... хм!" Пец вспомнил характерный жест Корнева, для пробы

тоже обхватил нос пальцами. Куда там, хватило двух, да и второй, честно

говоря, был необязателен. Настроение у него все-таки поднялось.

   Он достал из кармана ЧЛВ, взглянул: ого. он здесь уже семь с половиной

часов... да полчаса в пути. Восемь часов со времени завтрака (правда,

плотного) - и ни крошки во рту. Пец вызвал секретаршу:

   - Нина, принесите мне из буфета чаю и поесть. Что будет, по вашему

усмотрению.

   В ожидании секретарши (теперь, когда вспомнил, есть хотелось

немилосердно)

   он просматривал и подписывал бумаги. Та вернулась с пустыми руками:

   - В буфете ничего. Валерьян Вениаминович, хоть шаром... Даже сахару нет.

   Одни сырки плавленые окаменелые. Все подобрали. В столовой сейчас

перерыв...

   Хотите, поделюсь своим запасом? У меня и чаю еще полный термос.

   Пец покачал головой: нет, если использовать директорские преимущества,

то не так. ("Надо решать с новыми буфетами и столовой - не откладывая!")

   - Спасибо, Нина. Вызовите лучше машину. По-моему, я заработал передышку.

   ...И последняя мысль - уже за проходной, когда садился в машину: "А

ведь аэростатная кабина Корнева - это и есть следующий после кольцевого

лифта этап проникновения в Шар! Да, сначала маленькая кабина из

плексигласа... Но ведь пространства там предостаточно для множества

аэростатов и всего, что они поднимут. Воздух спокоен: внешние .ветры не

чувствуются, внутренних нет..."

   Валерьяну Вениаминовичу стало бодрее: забрезжила возможность обжить Шар

до двух километров физических- и в то же время как-то не по себе. Уж очень

стремительно нарастала лавина идей и дел. "К чему-то мы придем завтра? И

не в переносном смысле "завтра", в прямом. Может, даже сегодня к вечеру..."

 

   III

 

   Когда в десять часов утра он вошел в квартиру, жена встревожилась:

   - Почему так рано? Захворал?

   - Нет, даже напротив - очень хочу есть.

   - Я только убралась, еще в магазин не ходила... Ничего, сейчас

что-нибудь сообразим.

   Она заглянула в холодильник, в буфет, в кухонный столик - "сообразила"

   холодную отварную картошку с селедкой, яичницу, заварила чай по его

вкусу.

   Пец сидел на кухне, в нетерпении выкладывая фигуры из вилок и ножей.

   - Видишь, как плохо, что нет телефона,- сказала жена.- Ты бы позвонил,

и к твоему приезду все готово.

   - Это верно. Только ты не представляешь, что бы здесь творилось, будь у

нас телефон. ("А ведь придется его, черта, ставить. И не только: телеканал

сюда из Шара провести, служебный телевизор с инвертором на ночной

столик... А куда денешься! Ведь сегодня я плелся в хвосте событий. Два

молодых одаренных нахала, Корнев и Зискинд, вставили мне два фитиля. Так

не годится".)

   Он принялся за картошку и яичницу. Жена подкладывала, следила, нравится

ли, намазала хлеб маслом, налила чаю, села напротив. А Валерьян

Вениаминович ел, крепко жуя, и думал о том, какие сложные отношения

связывали его с этой женщиной. Впрочем, теперь, к старости, они стали

проще.

   ...Он встретил ее, Юлю, Юлию Алексеевну, в Харькове в первый

послевоенный год. Она была простая, с умеренным образованием, красивая и

добрая. Она любила его - с самого начала и до сих пор. Он ее тоже - первое

время. Если быть точным, то и тогда он ее больше не любил, а - хотел;

реакция хлебнувшего неустройств и воздержания мужчины: наверстать, взять

свое, о чем мечталось и на фронте, и в лагерях, и в болотах Полесья. С ней

было хорошо, спокойно: она признавала его превосходство над собой, ничего

особенного для себя не требовала - и он, и жизнь устраивали ее, какие

есть. Она была хорошая жена, только он принимал ее не слишком всерьез -

больше ценил науку, пытливую мысль, разговоры о мирах и проблемах. Насчет

миров она была не очень.

   Когда же она забеременела - а он как раз рвался к успеху, писал

диссертацию, жили скверно, у частника на окраине, ребенок мог сильно

осложнить жизнь,- он ничего не сказал ей, только замкнулся, стал холоден,

раздражителен. Она все поняла, избавилась от плода; в то время это было

непросто.

   Потом пришли успех и квартира, докторская степень и кафедра в

Самарканде.

   Юля гордилась его достижениями больше, чем он сам. Но детей не было. А

ему как раз загорелось (да и годы подпирали) сына, наследника. Или хоть

дочь.

   Присмотрел себе другую, ушел к ней жить, решил развестись с Юлей. На

суде так и заявил, что разводится из-за отсутствия детей. Она печально

согласилась.

   А месяц спустя встретил ее в сквере на скамейке: в осеннем пальто, с

книжкой - отцветший, выброшенный им пустоцвет, увидел ее взгляд. Сердце у

него перевернулось. И сейчас, когда об этом вспомнил, стало не по себе:

как он мог совершить такое - наполовину убийство?.. Вернулся. Она

простила. Ему она прощала все. (А та, другая, родила сына. И хоть дал ему

свою фамилию, безукоризненно платил алименты, но оскорбленная женщина

поклялась, что сын никогда не увидит отца и не услышит о нем ничего

хорошего. И обещание свое сдержала. Так что наследником он обзавелся, но

сыном - нет.)

   И перед Юлей осталось некое чувство вины, а заодно и упрека к ней, что

слишком покорно тогда, молодая, поняла и выполнила его волю, не поставила

на своем. И пустота в доме, где есть все, кроме детей.

   - Может, тебе туда привозить что-нибудь? - спросила она. Пец мотнул

головой.- Ах, ну да: дом есть дом, семья есть семья...- Юлия Алексеевна

улыбнулась; в этой улыбке была снисходительность к его упрямству и немного

горечи: дом-то есть, а вот семья...

   "В сущности, она была создана именно для семейной жизни,- подумал

Валерьян Вениаминович- для жизни с многими детьми: выкармливать их,

тетешкать, воспитывать, заботиться... А вышло вот как. Не получилось".

   - Приляжешь отдохнуть?

   - Нет. Обратно. - Обед готовить?

   Пец задумался. Приезжать еще и обедать, снова терять полтора нулевых

часа - слишком роскошно даже для директора.

   - Знаешь,- неожиданно решил он,- приготовь что-нибудь...

потранспортабельнее - и привези туда.. Кстати, поглядишь, что у нас там

делается, тебе будет интересно.

 

 

 

 

                                 ГЛАВА 11

 

 

                             ..КОРНЕВУ КОРНЕВО

 

 

   Возможность подобна женщине: она теряет 9/10 привлекательности после

овладения ею.

 

   К. Прутков-инженер. Мысль № 155.

 

 

   Всюду была тьма, только далеко внизу вырисовывалось тусклое багряное

кольцо вокруг черного пятачка крыши. Они полулежали в откидных самолетных

креслах:

   Корнев и Васюк-Басистов по обе стороны белой короткой трубы телескопа,

Терещенко левее и ниже их за пультом локатора. Антенны локатора торчали по

обе стороны кабины, будто уши летучей мыши. В кабине тоже было темно, лишь

индикаторные лампочки приборов рассеивали слабый свет.

   - Вон еще?..- Корнев откинулся к спинке кресла, приложил к глазам

бинокль, поймал в него бело-голубой штрих с яркой точкой в начале, который

не то возник в густой тьме над ними, не то выскочил из глубины ядра. Точка

трепетала в беге, штрих менял длину.

   Васюк резво наклонился к окуляру искателя, быстро завертел рукоятками

телескопа - но не успел: "мерцание" расплылось, исчезло. Все длилось

секунды. Анатолий Андреевич откинулся в кресле, вздохнул.

   - А вон вихрик! - Корнев направил бинокль в другую сторону: возникшие

там, чуть левее темного зенита, "мерцания" образовали крошечный фейерверк

- флюоресцирующее пятнышко величиной с копейку. Оно быстро развилось в

вихрик с двумя рукавами и ярко-голубым пульсирующим ядром; затем все

превратилось в сыпь световых штрихов, тьма вокруг них очистилась от

сияющего тумана. Еще через секунду точечные штрихи расплылись в туманные

запятые, а те растворились в темноте.

   - О дает! - сказал Терещенко:- Красиво. Васюк-Басистов снова ничего не

успел: слишком далеко было перемещать объектив телескопа.

   - Что же ты, друг мой! - укорил его Корнев.

   - Да пока наведешь, их и нет,- сказал тот, устало жмурясь.

   - Значит, наводку и надо отработать, Толюнчик. Посадить телескоп на...

на турель, как у зенитного пулемета. Да спарить с таким, знаешь,

фотоэлементным прицелом с широким углом захвата... да к ним еще следящий

привод. На сельсин-моторчиках. Фотоэлемент обнаруживает, привод наводит -

успевай только рассматривать!..

   "Я хочу домой,- думал, куняя под эту речь, Анатолий Андреевич,- я

ужасно хочу домой. Там у меня жена и дети. И неважно, что они видели меня

еще вчера вечером и что самые крупные события у них за это время - это

четверка по арифметике у Линки или драка Мишки с соседским Олегом. Я-то их

не видел черт знает сколько, уже вторую неделю. Я соскучился по ним и по

жене - по хорошей, невзирая на мелкие недостатки, жене. Я понимаю, что

сейчас мне ночевать дома, швыряться здешними неделями - недопустимая

роскошь. На высотах работы и наука остановится, черт бы побрал то и

другое! Я все понимаю: важно, эффектно, интересно... сам упивался вовсю.

Но всему должен быть край. Я иссяк, сдох, скис, и не нужны мне эти

"мерцания". Я хочу домой..."

   - И фотоаппарат хорошо бы приспособить,- не унимался Корнев.- Даже

лучше кинокамеру, там ведь все в динамике. Толя, это надо сделать.

   - Попробуем,- вяло согласился тот. Тряхнул головой, гоня сонливость,

добавил: - Их надо снимать в разных участках спектра, от инфра- до

ультра-, даже до рентгеновских. Мы же не все видим.

   - Ну вот, золотце, ты все усвоил. Займешься этим... Смотри, вон

"запятая". И вон. А левее назревает "клякса"... Пан Терещенко!

   - Агов! - отозвался тот.

   - Похоже, что "клякса" там сейчас развернется в "вихрик". Попробуй

прощупать его локатором. Внимание!..

   Светящаяся "клякса" в ядре Шара закрутилась водоворотиком. Коротко и

тонко пропели моторчики антенн, решетчатые параболические уши их

повернулись в сторону яркого свища. До светящихся штрихов там на сей раз

не дошло - через десяток секунд все опять размазалось в тускнеющее

пятно-"кляксу".

   - Нема ничего, Александр Иванович,- сказал Терещенко.- Ну, никакого

ответного импульса, ни чуть-чуть.

   - И прожектор ничего не освещает,- молвил Корнев задумчиво.- Лазером

попробовать, как думаешь, Толь? Все-таки они на чем-то, эти "мерцания",-

как блики на воде...

   Вместо ответа Васюк уронил голову на грудь, мотнулся всем туловищем

вперед в сторону - да так, что едва не врезался головой в трубу телескопа.

Вздрогнул, распрямился.

   - Осторожней, оптику испортишь,- придержал его Александр Иванович.- Ну,

ясно, опускаемся.

   Он протянул руку влево, включил привод лебедок. Кабина дрогнула, начала

опускаться вместе с плавно колышущимися аэростатами.

   Корнев полулежал в кресле, смотрел, как вверху уменьшалась, будто

сворачивалась, область ядра, которую только и можно было отличить от

остальной темноты по возникавшим там "мерцаниям". Теперь они искрили чаще,

но делались все мельче, голубее, утрачивали подробности. И само место, где

они были, стягивалось от размеров облака в пятно, поменьше видимого с

Земли лунного диска.

   ...У них уже были названия для всего этого: "вихрик" - если мерцание

имело вид светящегося смерчика, "клякса" - когда возникало размытое

световое пятно, "запятая" (она же "вибрион") - когда за несущейся во тьме

световой точкой тянулся угасающий шлейф. Названия были, за названиями дело

не стало.

   Но Александра Ивановича разбирала досада, что, совершив этот бросок

ввысь, преодолев многотысячекратную неоднородность пространства-времени,

они не приблизились ни к разгадке "мерцаний" в Шаре, ни даже к определению

его физических размеров. Только и того, что больше увидели.

   Проблема физических размеров Шара... Она всем действовала на нервы.

Сама формулировка ее содержала наглый выпад против здравого рассудка:

каков внутренний диаметр Шара, имеющего внешний диаметр 450 метров? Пока

что он прямому измерению не поддавался - ни с земли, ни с крыши башни. По

имеющемуся опыту подъемов и полетов на предельных высотах можно было

предполагать, что физический поперечник Шара не меньше сотен километров.

   Сейчас, подняв сюда, в идеальные для наблюдения условия: разреженный

воздух, ясность и покой которого не нарушают колебания внешней атмосферы,-

телескоп, сильный прожектор и локатор сантиметрового диапазона, они

надеялись, по крайней мере, просмотреть сквозь ядро Шара детали экранных

сетей; или хоть засечь их локатором, для сантиметровых волн которого сети

представляли собой "сплошную" отражающую поверхность. А если внутри, в

ядре, что-то есть, то изучить (измерить, пролоцировать) и это. Не

просветили Шар до сетей, не узрели их. И то, что внутри, осталось

непонятным.

   "Ничего, так было бы даже неинтересно - сразу. Главное, тропинку сюда

протоптали, изучим, измерим, поймем, никуда не денется!"

   

  По мере опускания кабины светлое кольцо вокруг башни росло, опережая

расширение темного пятна крыши, становилось ярче и меняло расцветку от

багрового к оранжевому, к серо-желтому. В том кольце вмещалось все: вблизи

стен-склонов башни - навеки застывшие краны с грузами на стрелах,

автомашины, в бинокль Корнев различал и людей в динамических позах; далее

- вывернутая дуга проходной, накренившаяся и выгнутая площадка вертодрома,

за полем опрокинувшиеся во все стороны приплюснутые многоэтажные

зданьица... и так до горизонта, над которым на юге висело маленькое

овальное солнце цвета спелой черешни; на самом деле, поскольку земное

время шло к полудню, оно стояло в наивысшей точке.

   Спуск занял двадцать минут. Вот аэростаты легли по краям площадки.

Терещенко спустил лесенку. Они вышли из кабины. На краю площадки сиротливо

торчала на треноге телекамера; рядом светил экран телеинвертера.

   - Так-то вот проявлять излишнюю ретивость,- наставительно заметил

Корнев связисту.- Давно бы спустился к своим делам, а не вкалывал бы с

нами вместо референта Синицы.

   - А я не в претензии, Александр Иванович,- отозвался тот.- Було

интэрэсно.

   Якщо хочэтэ, могу зовсим до вас подключиться. Все краще, чем меня Хрыч

будэ гонять, увольнением пугать... А по радио и электронике я все умею.

   - Ну-ну, ты брось так про Валерьяна Вениаминовича. Он тебя правильно

пуганул: связистов своих распустил! А насчет этого - подумаем. Толюнь, ты

что делаешь?

   Васюк-Басистов, присев возле инвертора, крутил ручки, щелкал тумблерами.

   - Вертолет хочу вызвать - что!

   - Не прилетят сюда вертолеты, они по другим рейсам пошли.

   - Ну, вызови ты, тогда прилетят! Надо же домой... ("Я знаю, что он

скажет:

   тебе нельзя домой, ты там проспишь полсуток. А я именно и хочу

выспаться дома, на чистых простынях, под одеялом, при открытом окне... и

чтобы жена говорила детям: "Тише, папа спит, он устал". А не на

раскладушке с поролоновым матрасом среди бетона, мусора и цементной пыли!")

   Корнев понял состояние своего помощника.

   - Толя,- сказал он осторожно,- я тоже устал. Давай так: ты выдашь

мастерам в эксперименталке задание на телескопический автомат, который мы

с тобой придумали,- и отправляйся домой. На весь день. Но чтобы выдать

грамотное задание, тебе надо поспать. Ты ведь сейчас сам не свой. Сегодня

под крышей начнут оборудовать гостиницу-профилакторий, тогда отдыхать

будем, как боги, вниз не потянет... А пока - уж такая у нас с тобой

суровая жизнь, друг мой Андреич! Так, действительно, раздумаешься - и

позавидуешь тем, кто сейчас мирно преподает в Таращанском сельхозтехникуме.

   Этот намек всегда действовал на Васюка-Басистова безотказно. Он посидел

еще секунду, на бледном от усталости лице его появилась слабая улыбка.

Встал.

   Через люк они опустились на последний, 152-й этаж осевой башни.

Терещенко двинулся вниз, а Корнев и Васюк свернули в отсек, где среди

бетонных колонн и стен с пустыми дверными проемами стояли десять

раскладушек без ничего, в углу лежал штабель желтых поролоновых матрасов.

Здесь отдыхали инженеры и монтажники всю многосуточную эпопею создания

аэростатной кабины. Здесь же они, как можно было догадаться по валявшимся

на сером полу пактам из-под молока, замасленным оберткам и колбасной

кожуре, питались.

   - Хлебнуть бы сейчас чего покрепче,- сказал Толюня.- чтобы размякнуть.

А то не уснешь...

   - Неплохо бы,- согласился Александр Иванович, укладывая под себя один

матрасик и укрываясь другим.- Однако - сухой закон.

   Через минуту оба спали. Главный инженер звучно сопел, втягивая носом

воздух.

   Васюк, уткнувшись в матрас, клекотал на вдохе и хрипел на выдохе.

   

  II

 

  Когда Корнев проснулся, Толюни не было. Александр Иванович взглянул на

часы.

   Это был бессмысленный жест спросонок: что здесь могли показать его ЧЛВ,

он и не посмотрел на них, когда укладывался. Да и неважно, сколько

проспал,- выспался, вот главное. Время на уровне "150" ничего не стоит.

Времени здесь вагон.

   Он встал, от души потянулся. Ополоснул лицо под краном в соседнем

отсеке, будущем туалете. Вернулся достать из сумки полотенце - и только

тогда заметил возле раскладушки придавленную бутылкой пива (полной!)

записку:

   "Задание дал -Хайдарбекову и Смирнову. До завтра". "Ну, молодец! -

умилился Александр Иванович.- И работу запустил, и наверх кого-то сгонял с

запиской.

   Да еще с пивом, драгоценностью на этих высотах. Наверно, мастера и

принесли - поднимались за телескопом".

   Прихватив бутылку, он выбрался на крышу. Так и есть, телескоп Максутова

в кабине отсутствовал. А телеинвертер на краю площадки по-прежнему

наличествовал. Александр Иванович связался с приемной, там был референт

Валя. Он сообщил, что сейчас 72.55 координаторного, что Пец сорок минут

назад укатил домой поесть, за главного Зискинд, он у себя в АКБ, что

зампред Авдотьин желает ознакомиться с работами на местах, а референт

сомневается, куда его вести.

   - Как куда - повыше, туда, где пожарче. На кольцо. И объясни, что вчера

вечером его еще не было. Там и встретимся,- и Корнев отключился.

   Прошел между аэростатами к краю крыши, сел на бетонный выступ, высосал

в два приема пиво, закурил, поглядывая вниз. Подумал неспешно: надо ограду

поставить, удивительно, как еще никто не сверзился... Внизу все было

каким-то невсамделишним. Вон в сумеречной стороне, в тени от башни, повис,

медленно, будто нехотя и с натугой, поворачивая лопасти винта, бурый (хотя

на самом деле, Корнев знал, зеленый) вертолет. И все время, пока он курил

сигарету, никак не мог раскрутить винты до слияния лопастей в круг; было

странно, что он не падает, а напротив - медленно волочит вверх стальную

ферму. Едва ползли грузовики по спирали. А в зоне. в тягучей смоле

крупноквантового пространства, и вовсе шаги маленьких приплюснутых

человечков растягивались на минуты. "Нудота!"

   Александру Ивановичу не хотелось спускаться вниз, в сонное царство.

Здесь был иной мир, само ощущение времени приобретало какой-то необъятный

пространственный смысл. Он был один на сотни часов вокруг - как на сотни

километров. Случись с ним что - никакая помощь не успеет. Пустыня

времени...

   "Э, хватит прохлаждаться,- одернул он себя.- Время измеряется делами. А

это дело закручено - и все, и привет, дальше покатится без меня".

   И он зашагал вниз по лестнице, придерживаясь за стену в тех местах, где

не было перил, обдумывал на ходу очередные дела. Очередных было три, все

взаимосвязанные: 1) проведение послезавтра Первой Всесоюзной конференции

по проблемам НПВ, 2) устройство к этому времени для делегатов

гостиницы-профилактория и 3) доклады. "Такие докладища надо выдать, чтобы

приезжие делегаты потом сталкивались в коридорах лбами и забывали

извиниться!.."

   Вообще говоря, Александр Иванович спокойно относился к конференциям,

симпозиумам, семинарам и им подобным формам общения людей, объединенных

только специальностью. Он называл такие сборища "говорильней"; ему самому

и в голову бы не пришло поехать куда-то обсуждать свои проблемы и идеи -

он предпочел бы потратить время на разрешение проблем и реализацию идей.

Но возможность провернуть в Шаре за неполный рабочий день пятидневную

всесоюзную "говорильню" - с пленарными заседаниями, с работой секций, с

мощными докладами своих, с обеспечением делегатов всем вплоть до

комфортного ночлега - не могла его не воспламенить. И сейчас за гранью

беспробудного сна осталась эпопея с кабиной и "мерцаниями" - на иное,

новое гнала, подстегивала его высокая тревога души: вот если не устрою как

следует "говорильню" да не выдам на ней сильный доклад, то не будет мне

счастья в жизни, не будет вовек!

   ...Если спросить Александра Ивановича, для чего он совершает свое дело,

не жалеет себя (да и других), то он, наверно, объяснил бы все пользой

общественной и научной, необходимостью разрешать проблемы, а возможно, и

проще: нынешней гонкой-соперничеством среди людей, желанием не уступить в

ней, продвинуться - а то и заработком. Все мы так - стремимся покороче

объяснить причины поступков, движения своей души: в молодости от боязни,

что глубокое и сложное в нас не поймут, а в зрелом возрасте - по привычке,

пошловатой усталой привычке. И сами так начинаем думать о себе... На самом

же деле Корнев - как и любой сильный душой. умом и телом человек -

совершал все, чтобы наилучшим образом выразить себя. И подобно тому, как

истинна только та добродетель, которая не знает, что она добродетель, так

и его натура была настолько цельна в своей поглощенности делами, что не

оставалось в ней ничего для взгляда на себя со стороны. Двойственность,

которая порядком терзала Валерьяна Вениаминовича, шарахая его от

конкретного в отрешенно-общее восприятие всего и обратно (тем ослабляя его

деловой тонус), Корневу была чужда.

   В этой безгрешной цельности натуры Александра Ивановича было что-то

несвойственное нашей так называемой "зрелости", что-то более близкое к той

великолепной поре, когда человек и ложечку варенья вкушает не только ртом,

но и всем существом вплоть до притоптывающей пятки, весь без остатка

горюет, весь радуется. Вероятно, именно это качество и не давало ему

переутомляться, свихнуться, загнуться от бешеной нагрузки последних

месяцев. Да и месяцев ли? Корнев давно махнул рукой на скрупулезный учет

прожитого в Шаре времени (хоть и сам предложил идею ЧЛВ): организм и

обстоятельства сами подсказывали, когда поспать, когда питаться, когда

съездить домой выкупаться и сменить белье, когда отключаться для

размышлений. Жить было интересно, жить было здорово - вот главное. Какая

там двойственность - Александр Иванович чувствовал (глубинно, не словами),

что тугая мощная струя несет его, надо только успевать поворачиваться,

выгребать на середину, чтобы не затянуло в воронку, не ударило о камни, не

выплеснуло на мелкий берег. Здесь был его мир - настолько здесь, что,

когда Корнев оказывался в городе, его тяготила бездарная прямолинейность

улиц, прямоугольность зданий, примитивная устойчивость форм тел, их цветов

и оттенков, простота звуков, уныло сходящаяся перспектива, даже прямизна

пучков света из окон в тумане ночи.

   В том мире не было верхних уровней, где можно, не нарушая хода дел

внизу, заняться чем-то еще, выспаться или обдумать все всласть и не спеша.

Тот мир был устроен скучно и неудобно!

   Стена башни, по которой Корнев, шагая по ступенькам, задумчиво вел

пальцем, вдруг оборвалась: обнажились прутья арматуры. Что такое? Главный

инженер ухватился за решетку, высунул голову наружу - и так обозрел

незабетонированную брешь в стене шириной метров в восемь и на три этажа по

высоте. "Ну Зискинд, ну архитектор-куратор... Это что же такое? Хорошо,

что выше кольца-лифта - а если бы ниже?! Понятно: здесь не управились к

началу работы над кольцом, а люди нужны, он их всех туда. И молчком.

Побоялся, что я не дам добро, и скрыл. Ну народ, ну люди!.. Третий человек

в институте, а?" Сейчас Александр Иванович искренне не помнил о тех

случаях, в которых он (второй человек в институте, а во многом, пожалуй, и

первый) умалчивал и маневрировал с целью добиться своего, и был от души

огорчен поведением архитектора.

   Ниже бреши в осевой башне начиналась цивилизация. У лестницы появились

пластмассовые перила, на площадках и в коридорах горели газосветные лампы;

на оштукатуренных стенах шахты появились числа: синие - высота в метрах,

черные - номера этажей и красные - уровни ускорения времени.

   На уровне "54" (120-й этаж) Корнев вышел на кольцо - как раз в тот

момент, когда и вертолет, который он наблюдал с крыши, доставил сюда свою

ферму.

   Некоторые монтажники поглядывали на главного инженера с удивлением.

Бригадир отделочников присмотрелся, подошел: "О, Александр Иванович, вас и

не признаешь сразу!.." Этим его реакция на мятый перепачканный костюм

Корнева, его небритые щеки и всклокоченные волосы исчерпалась, дальше

пошли заботы:

   пачки паркета на перевалке на 30-м уровне загребли другие отделочники -

как быть? Масляные краски некачественные... штакетник... плитки...

"Зискинду адресуйте ваши претензии,- ответил Корнев,- он вас курирует. Где

бытовка ваша?" - "А Зискинду хоть говори, хоть пиши - как об стенку

горох!" - "Бытовка, я спрашиваю, где?" Бригадир указал, пробормотал вслед:

   "Работу так все требуют!" Александр Иванович знал: только поддайся -

закрутит, до вечера не выпутаешься из мелочей.

   Строители исповедовали принцип: о себе не позаботишься - никто не

позаботится. Бытовое помещение у них было, как гостиница, даже постели с

простынями, одеялами, подушками; был и душ, и стол для обедов, аварийный

запас провизии, который опустили в металлическом баке на тросе вниз, в

замедленное время - вместо холодильника. Сейчас здесь отдыхали

девчата-штукатуры. Они дали Корневу зеркало, он поглядел: да, попадись в

таком виде на глаза грозному зампреду - и пропал. Прощелыга, а не главный

инженер НИИ - такой только и способен нарушать законы.

   - Выручайте вы меня, девушки,- сказал он.- Найдите у ребят бритву да

приведите в божеский вид мой костюм и рубашку.

   Нашлись и электробритва, и гладильная доска, утюг, мыло. Корнев

помылся, выбрил лицо и шею, подстриг ногти. Девчата, пересмеиваясь,

чистили и гладили его одежду, заодно стрекотали, что в башне сегодня

какая-то важная комиссия все проверяет, что утром в зоне едва не вышел

затор, вроде того, что был три недели назад, когда все работы

остановились, а верно, что эта комиссия приехала снимать Пеца? И вас,

Александр Иванович, говорят, тоже? Вот будет жалко-то! А другие говорят,

что вас - на его место?..

   Корнев сидел на топчане, прикрыв ноги в трусах простыней. Услышав

последнее, он потемнел лицом, встал:

   - Кто это, интересно, такие сплетни распускает? Найти бы... это ж

дезорганизатор, паникер. Что за чепуха, девушки! Что - мы с Валерьяном

Вениаминовичем попали из милости начальства на свои посты? По блату? Тех,

кто так выбился в большие, снять не штука. Но мы... мы оказались

руководителями здесь в силу естественных причин. Снять нас - значит

нарушить естественный ход событий в Шаре. Это никаким комиссиям не по

силам. Так что выкиньте это из головы.

   Вид у него, несмотря на простыню, был внушительный. Девчата притихли.

   Когда через полчаса Александр Иванович вернулся на кольцевой нарост, он

выглядел вполне прилично для главного инженера; если в одежде и оставались

кое-какие изъяны, то их вполне компенсировала спокойная собранность и

уверенность руководителя. По мере того, как он опускался с этажа на этаж,

к нему подходили бригадиры, мастера, инженеры, сообщали о ходе работ,

напирая, как водится, на недостатки, неполадки, помехи смежников -

начальство существует не для того, чтобы его радовать.

   Корнев вникал, советовал, разрешал одно, запрещал другое, подписывал на

ходу кое-какие бумаги - и не подавал виду, что доволен, как растут,

образуются будто сами по себе в громаднейшем многоэтажном кольце ячейки

будущих лабораторий, мастерских, стендовых залов. Еще вчера ничего здесь

не было, шутка ли! И незачем показывать удовлетворение, потом будем

радоваться и умиляться: какие молодцы! - а сейчас пусть царит атмосфера

деловой озабоченности.

   Шагая вниз, Александр Иванович не отказывал себе и в удовольствии

полюбоваться милой его сердцу балетной, гармоничной какой-то ладностью

движений работающих в НПВ; даже останавливался понаблюдать время от

времени.

   Отступал ли человек, чтобы принять в гнезда опускаемую краном часть

стены, завинчивал ли гайки, налегал ли на дрель, подтягивал ли сварочный

кабель - во всех действиях была упругая сбалансированность, спокойная,

степенная гибкость. "Ну как рыбы в воде, а! Знают НПВ уже не умом, а

телом".

   Да, пожалуй, так: работники чувствовали неоднородное пространство

вокруг себя, как воду, были уверенными пловцами в переменчивом море

материи. Эта сбалансированность, чувство пространства как упругой среды

сохранялись у них, и когда они возвращались в однородный мир, сохранялись

радовавшей глаз грацией и собранностью: по ним и в городе можно было

отличить работавших в Шаре. "Великолепное все-таки существо человек! -

думал на ходу Корнев.- Вот связь и координацию с трудом подгоняем к НПВ,

электротехнику всю приходится на постоянный ток переиначивать. А человека

переделывать не надо:

   присмотрелся, повертелся - и работает!"

   

  На последнем этаже кольца, на "днище", где собирали и отлаживали

подъемный механизм, Корнев столкнулся с референтом Синицей.

   - А где?..- спросил главный инженер.

   - На той стороне. Они вникают сами.

   - И как?

   - Они склоняются войти в положение.

   - Что же ты их одних покинул? Они ведь непривычны. Не дай бог свернут

свою превосходительную шейку... другого ж пришлют.

   В просторном помещении с оконными проемами без рам вокруг Авдотьина

сгрудились монтажники и наладчики. Судя по лицу зампреда, не он им

доказывал, а они ему.

   - А то шо ж я: утром ушел и утром пришел! - говорил один, трогая темным

пальцем костюм Федора Федоровича.- Буду дома крутиться весь день как

неприкаянный, жинке мешать. И думаю я там все время про эти кванты, как

так получается?.. Оно мне надо! Перед сынишкой и то неудобно, ему в школе

вон сколько задают. Работать надо с утра до вечера.

   - Конечно,- поддержал другой работник,- так все привыкли: утром на

работу, вечером с работы. Пусть нам задают, чтобы выходило на полный день.

Оно и заработок, и дело хорошо движется.

   - А иначе нужно десять смен в сутки,- вмешался третий. инженер, судя по

виду.- Масса людей, обезличка, не с кого качество спросить.

   - Все это так,- подал голос Авдотьин.- Но ведь вам придется находиться

здесь фактически по многу дней - в отрыве от внешнего мира, без семьи, без

удобств...

   - О!..- загомонили работники.- Это мы сами все обеспечим Наш девиз: о

себе не позаботишься, никто не позаботится!

   - А шо касается семьи, дорогой товарищ,- снова вступил тот. с темными

пальцами и зычным голосом,- то наш режим работы сказывается благотворно на

семейных отношениях. Оч-чень благотворно! Во-первых, заработок - как у

прохвессора. Во-вторых. жены, как известно, ценят нас не только за

заработок...- Он конфиденциально склонился к зампреду.- Я не буду называть

фамилий, но есть тут у нас один товарищ в летах... так ведь у него до

драмы доходило. Раз, слышь, в неделю - и все, и привет. А жена молодая, и,

естественно, он в ней не уверен. Мы с ним рядом живем...

   - Э, да будет тебе, балаболка, будет! - Пожилой дядя. на которого стали

посматривать, побагровел, отошел.

   Корнев, наблюдавший сцену от дверей, узнал: бригадир Никонов - тот, что

выкладывал кривую трубу и хотел уволиться. Не уволился, вошел во вкус,

стремится повыше. А насчет жены сам. чудак. раззвонил, теперь обижается.

   - Нет, я, боже избавь, не хочу сказать, что там что-то такое имело

место,- продолжал зычный.- Но - не уверен человек в такой ситуации:

подозрения, ревность, сцены... что было, то было. Оно ж через забор

слышно. А теперь - каждый вечер человек возвращается, будто из долгой

командировки... и как, слышь, молодожен! И все в порядке, окрепла семья.

   Он выразительно согнул руку в локте. Работяги ржали. Зампред молодо

блестел глазами.

   - Валя, там действительно все в порядке,- негромко сказал референту

Александр Иванович,- моего участия не требуется. Они сами все докажут -

рабочий же класс!.. Мы разминулись.

   И он вернулся в осевую башню, зашагал снова вниз с этажа на этаж (хотя

здесь уже ходили лифты) - принимал парад дел. работ. результатов в Шаре.

   

  III

 

  В пустом выгнутом дугой зале на 90-м этаже, в котором к конференции

откроется научная библиотека, Корнев увидел Ястребова. Тот шел вдоль

внешней стены, приседал, распрямлялся, иногда что-то поднимал над головой.

В местах, где это "что-то" издавало вой или писк, бригадир делал на стене

пометки мелом.

   - Герман Иваныч! - изумился Корнев.- Ты уже здесь, выспался?

   - Это в честь чего я буду днем высыпаться, нежиться? - Тот подходил,

обнажая в улыбке стальные зубы, щурил калмыковатые глаза.- Догадались

тоже: не разбудив, в автобусы и по домам... Это себе дороже в будний день

отсыпаться, на то ночь есть. Отдохнул, помылся - и сюда.

   - А команда твоя?

   - Одни спят, а те, что поумнее, вон.- Он указал в дальний конец зала,

где трое рабочих - все "ястребы" - собирали трубчатые конструкции.-

Стеллажи строим для библиотеки. Юрий Акимович дал наряд.

   - Чем это ты пищишь?

   - Да вот,- Ястребов показал прибор в корпусе от транзисторного

приемника,- сделать я его сделал, а еще не назвал. Ну... вроде

миноискателя. Обнаруживаю сильные неоднородности около стен. Здесь

стеллажи придется отдалять от стены, чтобы книжки не выскакивали сами. А

то и барышня какая может с лесенки загреметь.

   - Покажи-ка...- Корнев взял, осмотрел, снаружи ничего примечательного

не увидел, крутнул ногтем винт на задней панели.

   - Открывать не надо, Александр Ива, я вам так скажу. Там две

стандартные платы с генераторами промежуточной частоты, общий выход на

динамик. Как сильно неоднородное место, так у ближнего к нему триода

частота сдвигается.

   Получаются биения, они поют и воют - предупреждают.

   "Конечно, сдвиг частот, биения... как просто! Это же универсальный

индикатор неоднородностей. На микросхемах сделать, на руку надеть - работу

облегчит, безопасность увеличит. И я не сообразил. Тогда, в Овечьем

ущелье, смекнул, а потом и не вспомнил... надо же! Все текучка заедает".

Корнев с уважением взглянул на мастера:

   - Золотой ты мужик, Герман Иваныч, что голова, что руки... Премию

получишь.

   А приборчик я у тебя одолжу на часок, надо кое-кого носом потыкать...

   Потыкать носом в самодельный индикатор Ястребова следовало начальника

лаборатории специальных приборов Бурова; эпитет "специальные" как раз и

подразумевал приборы, использующие в измерениях и индикации свойства НПВ.

   Александр Иванович был не бюрократ какой-нибудь, чтобы вызывать начлаба

Бурова к себе в кабинет, отрывать от дел,- он сам, не расплескивая

созревшее чувство, направился к нему в лабораторию на 20-й уровень.

   Начлаб Буров, цветущей внешности молодой инженер с широкими щеками и

пышной шевелюрой, был на месте. Он сидел, отклонив стул на задние ножки,

чтобы удобней было держать ноги на столе, и чертил схему в блокноте,

положенном на левое, красиво обтянутое джинсами бедро. При виде главного

он убрал ноги со стола, встал. В глубине комнаты инженер и две лаборантки

что-то паяли.

   Тыкал его Александр Иванович носом основательно и с многих позиций.

Сейчас он не помнил, испытанное при виде приборчика чувство досады, что

сам не сообразил: мало ли что он не сообразил, на нем институт, а этот

щекастый лоботряс только на приборах сидит.

   - А где приборы?! Где система привода и ориентации в Шаре? Вертолеты

мотаются по произвольным маршрутам, перерасходуют горючее, высаживаются на

площадки, как на полярную льдину! Где ограничители скорости? Где

контрольные таймеры? Где реле неоднородностей?..

   - Понимаете, Александр Иванович,- красивым грудным голосом сказал

Буров,- нет общей идеи. А без нее...

   - Да что идея, у вас здесь масса идей и эффектов: и тебе аккумуляция

зарядов, сдвиги частот и фаз, и биения, и барометрический закон, и

гравитационные искажения!" А спектральные сдвиги, а интерференция от

разного хода времени... Море разливанное, самая вкуснятина для

разработчика приборов. Давайте прямо, Витя: если вам не по душе или не по

силам сделать так, чтобы мы могли в НПВ видеть, слышать, измерять и

отсчитывать все не хуже, чем в обычном мире,- скажите. Мы найдем вам

занятие по силам и по душе. Вот штатная должность помощника коменданта у

нас пустует, в охран-отряде есть вакансии... пожалуйста, не стесняйтесь!

   В это время очень кстати (или очень некстати, с чьей позиции смотреть)

в комнату на голоса заглянул Зискинд; его АКБ находилось в на том же этаже.

   При виде Корнева живое лицо Юрия Акимовича выразило замешательство, он,

похоже было, даже поколебался: не захлопнуть ли дверь? Но - вошел,

вслушался, включился, начал долбать Бурова со своих позиций: до сих пор

нет способа точного измерения размеров и дистанций в НПВ - визуальные

методы - врут, метром не всюду приложишься. Приходится завышать запас

прочности, а это лишний расход материалов, лишняя работа, грузопоток...

   Словом, взбутетененный, воспитанный, осунувшийся за эти четверть часа.

Буров на полусогнутых проводил главного инженера и главного архитектора по

коридору, обещая немедленно переориентироваться на быстрейшее,

всестороннейшее, прецезионнейшее конструирование нужных приборов.

   - Вот и чудно,- мирно сказал ему на прощанье Корнев,- а после смены

загляните в канцелярию, распишитесь там в приказе - напротив пункта, в

котором вам будет объявлен выговор.

   - Алекса-а-андр Иванович! - огорченно взревел начлаб, развел руками.-

Ну, вы, ей-богу...

   - Ничего, Витя, увольняют после третьего выговора, а у вас это только

первый. Так что все еще впереди.

   Буров удалился. Настала очередь Зискинда.

   - Юрий Акимович,- произнес Корнев голосом почти таким же грудным и

глубоким, как у Бурова,- если я ошибаюсь, поправьте меня, но мне кажется,

что вы не рады меня видеть. Более того, мне кажется, что вас устроило бы,

если бы я не заметил тот изъянец в стене осевой башни размером восемь на

десять метров и не напомнил вам о нем!

   - Александр Иванович, не надо так шутить,- Зискинд приложил руку к

сердцу.- Вы не представляете, как я переживал!.. Но кто ж знал, что вы

заберетесь на крышу? Мы ведь с вами договаривались...

   - Мы не нарушили договоренность...- Главный инженер бегло объяснил, что

они устроили на крыше.- Но и это не все, Юра! Сколько у вас человек в АКБ?

   - Вы же видите, Александр Иванович!

   Они уже находились в архитектурно-конструкторском бюро, в зале

двухэтажной высоты, стены которого были сплошь увешаны чертежами,

рисунками, таблицами.

   Два ряда кульманов уходили в перспективу. Людей в зале было маловато:

трое за чертежными досками и один в люльке у большого настенного рисунка.

   - Вы мне не показывайте, я не о смене спрашиваю. Сколько у вас всего

сотрудников?

   - Сто двенадцать.

   - Вот, пожалуйста! А на монтажных площадках я не встретил ни одного. А

вы знаете, что отделочники на 54-м уровне в недоумении: где что настилать,

как облицовывать? А что на 36-м вместо рифленых прутьев пустили в арматуру

гладкие, тоже не знаете? Может, вы не знаете, что это ухудшит качество

сцепления бетона с решеткой?.. Это знаете? Так почему в такие вещи должен

вникать главный инженер? От кульмана оторваться боитесь!..

   И пошло, и пошло.

   Зискинд отбивался подходящими к случаю репликами, соглашался, обещал -

но в темных глазах его блестел какой-то упрек. Наконец он не выдержал:

   - Ну и аспид же вы, Александр Иванович!

   Это было сказано с такой горечью, что Корнев опешил:

   - Здрасьте, это почему я аспид?!

   - Ну а кто? Этой ночью мы с вами исполнили такое дело. Вместе

замышляли, рассчитывали, организовывали. И было родство душ у нас, чувство

локтя, как в бою. А теперь все забыто, и вы меня драите, как Витю.

Александр Иванович на секунду сконфузился: да, верно, забыл. Забыл, потому

что после того дела вложил всего себя в еще одно - не проще и нелегче.

   - Ах, Юра,- он взял архитектора за локоть,- мы с вами провернем еще не

одно сильное дело, не раз испытаем родство душ, боевое товарищество. А по

площадкам наверху - прошвырнитесь!

   Когда Корнев опустился в приемную, было семьдесят шесть с минутами.

   Место Нины Николаевны, окончившей свой день, заняла другая секретарша -

Нюсенька, девятнадцатилетняя девушка с кудряшками, нежным цветом лица и

пышноватыми формами. При виде главного инженера серые глаза ее заблестели.

   Корнев взял сводку за последние часы, папку с накопившимися бумагами,

велел сразу предупредить о появлении Пеца и направился к себе.

   - Хорошо, Александр Иванович,- сказала вслед ему Нюся: голос ее

содержал гораздо больше интонаций, чем того требовала фраза.

   Кабинет у главного инженера был точно такой, как и у директора,- вплоть

до стопки постельного белья на диване у глухой стены. Здесь было чисто,

прохладно, неуютно. Александр Иванович некоторое время стоял посредине,

осматривался - отвык. Как-то само собой у них с Валерьяном Вениаминовичем

распределилось, что тот больше ведал нижними уровнями башни, зоной и

внешними делами, а он - верхом; верхними же уровнями из кабинета не

поуправляешь.

   Он сел в кресло, откинулся, потянулся. Вникать в бумаги не хотелось.

Вид Нюсеньки почему-то напомнил тот разговор наверху о молодой жене

бригадира Никонова с моралью о благотворном влиянии Шара на укрепление

семьи. И Толюня так стремился домой, едва с крыши не сиганул... У кого

укрепляет, а у кого и не очень. Он тоже не прочь провести сегодня вечер и

ночь дома - но не выйдет. Не потому что дела, не раб он делам; просто у

Зинки норма: если начала сердиться, то раньше, чем через три дня, не

кончит. Он был дома вчера (неужто вчера?.. как месяц назад). Она уже тогда

дулась на него, дулась артистически выразительно и утонченно... Из-за чего

бишь? Нет, вспомнить теперь невозможно. Объяснять ей в таком настроении,

.что у них разный счет времени и событий, было безнадежно. Дочка

чувствовала отчужденность между родителями, капризничала, не хотела идти

спать к себе, хотела с мамой. Он тоже рассчитывал спать с мамой. Но когда

наконец остались одни, взаимопонимания не получилось. С Зинкой это всегда

было сложно, слишком она была какой-то... нравственно-взыскательной, что

ли: надо без фальши показывать, что любишь, что жить без нее не можешь. А

он, в общем-то, мог.

   Да и очень уж вымотался за предыдущий бесконечный день, чтобы еще дома,

в постели, играть роль. Так и проспали врозь.

   "Еще пару дней показываться не стоит, только настроение испорчу. Пару

нулевых дней, ого!.. Да ну, проблема: вот возьму и с Нюсенькой закручу -

не отрываясь, так сказать, от служения обществу. Нет, с ней не стоит, она

целочка, для нее все будет слишком серьезно. Вообще сожительствовать с

секретаршей пошло - занятие для неуверенных в себе бюрократов.

Созвонюсь-ка я лучше с... Э, да что это я! - спохватился Корнев.- Нашел о

чем думать в рабочее время. Вот оно, тлетворное влияние отдельных

кабинетов!"

   Александр Иванович придвинул бумаги. Сводка... ну, он знает больше, чем

в ней написано; отложил. Аннотированная программа завтрашней конференции -

просмотрел бегло, подсчитал число докладов и сообщений, прочел фамилии

авторов; приезжие тоже будут излагать свои взгляды на НПВ... Давайте,

ребята, давайте! Дальше пошли письма.

   Минхимпром предлагает исследовать на высоких уровнях НПВ старение

полимерных материалов... сотни названий и марок, сулят большие деньги -

заманчиво, дело нехлопотное и прибыльное. Минсельхоз пробивает организацию

лаборатории ускоренной селекции растений не ниже чем на 50-м уровне...

Деньги, правда, обещают скромные, всего шесть миллионов, но, пожалуй, надо

согласиться: хлеб все кушаем.

   Запросы о возможности получения отчетов, о направлении на стажировку, о

перспективах применения НПВ для нужд той или иной техники, такой и

разэтакой промышленности; заявки, рацпредложения, проспекты.

   Прочитав и разнообразно пометив все резолюциями, Корнев снова с

удовольствием откинулся в кресле. Черт, здорово! Башня росла не только

вверх, она, как диковинное дерево, распускала корни и внизу, по всей

стране.

   Древо познания... познания - чего? Всего. Там разберемся, главное не

сбавлять темп. Он вспомнил услышанный наверху слушок, что его и Пеца за

нарушения могут сместить, брезгливо передернул губами: что за вздор! Как

это Ломоносов говорил? "Меня от Академии уволить невозможно - разве что

Академию от меня". А здесь и так нельзя: ни его, Корнева, от Шара, ни Шар

от него.

   Потому что это он сам выплескивается в глубины НПВ, к ядру Шара, волной

идей и дел, материалов и приборов, даже этой горой бетона - башней. "Как

раскочегарили за три месяца, а!"

   Это была минута самолюбования. Александру Ивановичу она заменяла час

отдыха.

   

 

 

 

                                 ГЛАВА 12

 

                           ВЕЛИКИЙ ПОРОСЯЧИЙ БУМ

 

 

   Социальное изобретение: дуэль на фоторужьях. Секунданты отмеряют

дистанцию, противники сходятся, поднимая фоторужья и наводя резкость, по

команде щелкают затворами. Потом проявляют пленки, печатают снимки. У кого

вышло лучше, тот и победил.

   - Как, и это все?!

   - Нет. Потом победитель бьет побежденному морду - до мослов.

   Из Бюллетеня НТР.

   Когда Валерьян Вениаминович возвращался в Шар, навстречу его машине

промчался съехавший со спирали самосвал; из ковша расплескивалось что-то

темное. Шлейф запаха, что распространялся за самосвалом, не оставлял

сомнений. "Да что у нас там - в самом деле где-то свинарник?!"

   Вверх директор поднимался полный решимости все выяснить и прекратить.

На 3-м уровне он завернул в плановый отдел, вызвал по инвертору Зискинда:

   - Юра, я просил вас узнать, откуда источаются свиные запахи. Выяснили?

   - У нас здесь ничего такого нет. Валерьян Вениаминович. И не пахнет.

Это снизу тянет, ведь около башни конвективный поток воздуха. Там что-то

такое...

   Пец вызвал координаторный зал, Люсю Малюту:

   - Людмила Сергеевна, посмотрите внимательно' не видны ли где на нижних

экранах свиньи?

   - В каком смысле. Валерьян Вениаминович? - ошеломленно спросила та.

   - В самом прямом.

   Люся исчезла с экрана, вернулась через четверть минуты:

   - Нет, Валерьян Вениаминович, нигде ничего. А?..

   - Благодарю! - Пец раздраженно отключил зал. Подумал, подошел к

телефону, набрал номер выпускных ворот зоны.- Несколько минут назад вы

выпустили трехтонный самосвал со свиным навозом. Чья машина, как оформлен

выезд?

    Плановики посматривали на директора с большим интересом. Из своего

кабинета вышел начальник отдела Василий Васильевич Документгура.

   - Сичас...- ответили из пропускной замедленным басом.- Ага, ось:

пропуск на вывоз оформлен согласно хоздоговору № 455 между отделом

освоения института и колхозом "Заря". Машина колхоза.

   - А?..- с интонацией Люси-кибернетика произнес Пец. но спохватился,

положил трубку: неплохо бы, конечно, если бы охранник объяснил директору,

что творится в его институте.

   - Договор 455,- сказал он приблизившемуся начплана.- С колхозом "Заря".

   Дайте мне этот договор.

   Договор был найден, представлен, весь дальнейший путь в лифте Валерьян

Вениаминович листал его, читал - и клокотал от негодования. Оказывается,

уже две недели неподалеку от его кабинета, на 13-м уровне второго слоя

выкармливают три десятка свиней. "Ну, погодите мне!" Он взглянул на визы,

чтобы определить, к кому отнести, это "Ну, погоди",- подписи были

неразборчивы; это еще подогрело чувства. "Шарага!.. Ничего не было и нет:

ни института, ни исследований, ни башни... началось с шараги и

развивается, как шарага!" На свой этаж Валерьян Вениаминович влетел,

мечтая, на кого бы обрушить гнев.

   Первой жертвой оказалась Нюся. Она с бумагами ходила в отделы и сейчас

легкой походкой возвращалась в приемную. Заметила, как из лифта появился

директор, вспомнила, что Корнев просил предупредить, заспешила, открыла

дверь в кабинет главного инженера - тот читал, наклонив голову,

замешкалась на секунду: как ловчее сказать? - выпалила:

   - Александр Иванович, Вэ-Вэ на горизонте! Она явно не учла скорости, с

какой может перемещаться разъяренный директор.

   - Во-первых, не на горизонте, милая барышня, а за вашей спиной! -

рявкнул Пец, входя в приемную.- А во-вторых, что это за "Вэ-Вэ"?! Главный

инженер - так Александр Иванович, а директор - так "Вэ-Вэ"?! Пылесос так

можно называть, а не человека. Ну нигде порядка нет!..

   - Простите, Валерьян Вениаминович,- пискнула Нюся, глядя в пол; она

сразу сделалась пунцовой.- Я никогда больше не буду так вас называть,

Валерьян Вениаминович.

   Корнев уже спешил в приемную, неся на лице широкую американскую улыбку.

   - Ну,- сказал он, беря Валерьяна Вениаминовича за локоть,- ну, ну...

чего вы так на нее? При чем здесь пылесосы, нет таких марок у пылесосов,

ни у чего нет. Вот "АИ" есть сорт вина, его Пушкин воспевал - значит, меня

так нельзя.

   А вас можно...

   Он мягко ввел директора в его кабинет.

   - Вообще, на такое не сердиться надо, а радоваться. Ведь сколько у нас

людей с такими инициалами: и тебе Василиск Васильевич Документгура, и

Виктор Владимирович Стремпе из отдела освоения, и ваш антитезка Вениамин

Валерьянович Бугаев, глава грузопотока, и еще, и еще... а никого так не

называют. По фамилии, по имени-отчеству, по должности. А вам народом

дарованы всего две буквы - и ясно. о ком речь. Да если хотите, "Вэ-Вэ" -

это больше, чем "ваше величество"!

   - Уж пря-амо! - по-саратовски произнес Пец, швырнул плащ в угол дивана,

вкладывая и в этот жест неизрасходованный гнев.- Король, куда там!

   - Не нравится "Вэ-Вэ", так имейте в виду, что вас еще называют "папа

Пец".

   Чем плохо?

   - Не король, так папа - час от часу не легче. Вот, не угодно ли

ознакомиться, какие дела творятся в нашем с вами "королевстве"? - Валерьян

Вениаминович протянул Корневу договор № 455.

   Тот устроился на углу длинного стола, просмотрел бумаги, фыркнул,

ухватил себя за нос: "Ну, черти, ну, откололи!.." - поднял глаза на Пеца:

   - Ни слова больше об этом. Валерьян Вениаминович, беру дело на себя,

все выясню и ликвидирую. Надо же! - Он снова щедро улыбнулся.- И это вас

так расстроило?

   Тот стоял, сунув руки в карманы Пиджака, глядел исподлобья.

   - Не только. Били горшки вместе, а расплачиваться предоставили мне. И

еще улыбаетесь! Как хотите, Александр Иванович, но от вас я такого не

ждал: в трудную минуту оставить, отдать, собственно, на расправу сановному

ревизору... Уж не буду говорить: руководителя, руководителей все предают,-

но своего товарища, пожилого человека...

   - ...и к тому же круглого сироту, как добавлял в таких случаях Марк

Твен,- дополнил Корнев, несколько уменьшив улыбку и тем выражая, что его

сантиментами не проймешь.- Не надо таких слов, Валерьян Вениаминович.

Много бы вам помогло, если бы я сидел рядом и отбрехивался. А наверху мы

тем временем такую систему сгрохали!.. И тоже хватало трудных минут.- Он

смягчил тон.- А улыбаюсь я не тому: просто давно вас видел, соскучился.

Сколько мы с вами не встречались?

   - В наших условиях так говорить нельзя. Лично я не видел вас, так

сказать, а ля натюрель, суток пять.

   - Э, педант, педант! А я вас больше недели. Поэтому и соскучился

сильнее, больше рад вам, чем вы мне.

   - Да уж!.. Небось пока здесь сидели зампред и Страшнов, так не спешил

сократить разлуку! - Пец все не успокаивался.- Хоть бы в неловкое

положение не ставили меня.

   - А чем я вас поставил в неловкое положение?

   - Да хоть тем, что зачислили в группу Васюка-Басистова - Васюка. И в

одном приказе, соседними пунктами... Это ведь прямо для газетного

фельетона.

   Неужели не понимаете: более серьезные нарушения могут воспринять

хладнокровно - но такой анекдотец каждому западет в душу. Теперь ревизор

повезет его в Москву... Нет, я догадываюсь, что вами двигало, когда вы

составляли приказ: "чувство юмора пронизало меня от головы до пят",- как

писал чтимый вами Марк Твен...

   - Так ведь в этих делах, Валерьян Вениаминович, если без юмора -

запьешь...

   - ...но сможет ли ваш Анатолий Андреевич отнестись с должным юмором к

тому, как у него будут теперь вычитать переплату?

   - У Толюни?! - Корнев, посерьезнел, встал.- Как хотите, Валерьян

Вениаминович, этому не бывать. Нельзя. Он, конечно, и слова не скажет,

но...

   именно потому, что не скажет, нельзя! Другим горлохватам и не такое

сходит с рук, а Толюне... нет, этого я не дам. Пусть лучше у меня

вычитают, мой грех.

   - О наших с вами зарплатах можно не беспокоиться. За злоупотребления

нам, вероятно, такие начеты оформят - надолго запомним. А с Васюком...-

Пец вспомнил худое мальчишеское лицо, глаза, глядящие на мир с затаенным

удивлением, вздохнул: нельзя у него вычитать, стыдно.- Ладно, придумаем

что-нибудь. Хорошо,- он сел на диван.- Что вы там наблюдали?

   - "Мерцания" и тьму, тьму и "мерцания" - и ничего на просвет.- Главный

инженер тоже сел, сунул руки между коленей.

   - То есть проблема размеров Шара остается открытой? Саша, но ведь это

скандал,- озаботился Пец,- не знать физических размеров объекта, в котором

работаем, строим, исполняем заказы! Какова же цена остальным нашим

наблюдениям? Что мы сообщим на конференции? От вашего и моего имени идут

два доклада, оба на пленарных заседаниях. Ну, второй, который сделаете вы,

о прикладных исследованиях, сомнений не вызывает, там все наглядно и

ясно... А вот в первом - "Физика Шара", которым мне открывать

конференцию,- там многое остается сомнительным, шатким: размеры, объем,

непрозрачность, искривленная гравитация, "мерцания" эти...

   - Можете смело говорить, что внутренний радиус Шара не менее тысяч

километров.

   - Так уж и тысяч! С чего вы взяли?

   - Хотя бы с того, что к "мерцаниям" мы приблизились во времени, на

предельной высоте они иной раз затягиваются на десятки секунд, но не в

пространстве. Их угловые размеры почти такие, как и при наблюдении с крыши.

   Это значит, что закон убывания кванта h сохраняется далеко в глубь Шара.

   - Ага... это весомо. И в телескоп ничего не углядели сквозь Шар - ни

сети, ни облака?

   - Ничего.

   - Так, может, Борис Борисович Мендельзон прав: внутри что-то есть?

   - Если есть, то оно удовлетворяет противоречивым условиям: с одной

стороны, не пропускает сквозь себя лучи света и радиоволны, а с другой -

не отражает и не рассеивает их. Ни тела, ни туман, ни газы так себя не

ведут.

    - Справедливо. Ну, а "мерцания" эти - что они, по-вашему?

   - Они бывают ближе, бывают дальше. Те, что ближе, существуют дольше,

дальние мелькают быстрее. В бинокль видны некоторые подробности. Но и эти

подробности - тоже мерцания, искорки...

   - А как это вы различили, какие ближе, какие дальше? - придирчиво

склонил голову Пец.

   - По яркости и угловым размерам.

   - Так ведь они неодинаковые все!.. Впрочем, можно статистически

усреднить, верно, для оценок годится. Но что же они?.. Слушайте, может,

это какая-то ионизация? В высотах разреженный воздух, а он, как известно,

легко ионизируется, если есть электрическое поле, а?

   - Я думал над этим. Валерьян Вениаминович. По части ионизации атмосферы

я еще более умный, чем вы, это моя специальность. Не так выглядят свечения

от ионизации в атмосфере. Там полыхало бы что-то вроде полярных сияний, а

не светлячки-вибрионы.

   - Так то в обычной атмосфере, а у нас НПВ - все не так!

   - Ну, можно подпустить насчет ионизации,- согласился Корнев.

   - Подпустить...- с отвращением повторил Пец.- Вот видите, как вы...

Может, все-таки снимем доклад? Не созрел он, чувствую. Что подостовернее,

включим в ваш - как наблюдательные феномены, без академического

округления. А?

   - Ну, Валерьян Вениаминович, вы меня удивляете.- Корнев даже раскинул

руки.- Меня шпыняете за легкомыслие, а сами... Неужели непонятно, что дать

эти загадки и факты просто как феномены, без истолкования в свете вашей

теории НПВ - значит, упустить теоретическую инициативу! Или вы полагаете,

что если мы воздержимся от комментариев, то и другие последуют нашему

благородному примеру, будут помалкивать до выяснения истины? Как не так,

не та нынче наука пошла. И те, которые истолкуют, какую бы чушь они не

несли, будут ходить в умных, в знающих - а мы в унылых практиках, которых

надо просвещать и опекать... Вот,- он подошел к столу директора, взял там

текст аннотированной программы конференции, вернулся к дивану,- смотрите:

на первом пленарном сразу после вас выступает академик Абрамеев из

Института философии с докладом "Общефилософские и гносеологические аспекты

исследования неоднородного пространства-времени". Сей старец послезавтра

впервые окажется в Шаре, с НПВ он знаком по вашим же работам да по

газетам; у нас любой монтажник имеет более ясный философский взгляд на это

дело. Но доклад-то - его! А звание - академик. А философия, как известно,

руководительница наук. И что выходит?

   - Ага,- сказал Пец,- действительно. В таком аспекте я не рассматривал.

   - Вот видите.- воодушевился Корнев.- И вообще вы для своего возраста и

положения удивительно неделовой человек. Не пускаете в Шар корреспондентов.

   Шуганули тех деятелей катаганской литературы и искусств - зачем,

спрашивается? Разве мы не нашли бы им несколько комнат повыше? Пусть бы

себе творили, а заодно присматривались к нашим делам. Уверен, что у многих

они вытеснили бы их прежние замыслы... Ведь это паблисити! А без

паблисити, как известно, нет просперити.

   - А надо?

   - Что - надо?

   - Да просперити это самое.

   - Ну вот, пожалуйста! - Александр Иванович снова развел руками: толкуй,

мол, с ним,- и отошел.

   - В детстве и юности,- задумчиво молвил Пец,- мне немало крови

попортила моя фамилия, которая, как вы могли заметить, ассоциируется с

популярным в южных городах еврейским ругательством...

   - А, в самом деле! - оживился Корнев.- То-то она мне сразу показалась

какой-то знакомой.

   - ...А я мальчишкой и жил в таком городе. Да и позже - вот даже жена

моя Юлия Алексеевна застеснялась перейти на нее, осталась на своей. Хотя,

между нами говоря, Шморгун - тоже не бог весть что... И вот я мечтал: ну,

погодите, вы все, которые не Пецы! Я вырасту большим и вас превзойду.

   - Ну?

   - Все.

   - Назидаете? - Корнев забрал нос в ладонь.- Вместо того, чтобы прийти

ко взаимопониманию со своим главным инженером, так вы ему басенку из

своего детства с моралью в подтексте? Я о том, что нам это ничего не

составляет, а для дела польза. И ученым так можно потрафлять: кому

диссертацию надо скорее написать, кому опыт или расчет в темпе для заявки,

для закрепления приоритета - пажал-те к нам на высокие уровни. Мы же

станем отцами-благодетелями ученого мира, вся их взмыленная гонка будет

работать на нас!

   Пец с удовольствием смотрел на него, улыбался.

   - Ну вот, он улыбается с оттенком превосходства! Нет, я вас, Валерьян

Вениаминович, до сих пор не пойму: то ли вы действительно гений и

обретаетесь на высотах мысли, мне, серому, недоступных,- то ли у вас

просто унылый коровий рассудок? Такой, знаете, жвачный: чав-чав...

   Это было сказано не без расчета завести Пеца. Но тот только рассмеялся,

откинув голову:

   - А может, и вправду такой!.. Хорошо, Саша, насчет доклада вы меня

убедили.

   Подпустим.

   ...И они говорили обо всем - то всерьез, то подтрунивая друг над

другом; оба ценили остроумие - вино на пиру разумной жизни. В кабинет

заглядывала Нюся, делала озабоченное лицо: в приемной накопились ходоки и

бумаги. Но директор или главный инженер взмахом руки отсылали ее обратно.

Время от времени призывно вспыхивал экран инвертора - и снова то Пец, то

Корнев, кому было ближе, отключали его.

   Деловые темы мало-помалу исчерпались, разговор как-то нечаянно снова

свернул к фамилиям. "Но между прочим, Валерьян Вениаминович,- сказал

Корнев,- так и вышло: вы выросли и превзошли не-Пецев. Так что мораль не

совсем та... И, кстати, это типично".- "Что типично?" - не понял Пец. "А

это самое. Вы замечали, что на досках почета процент гадких,

неблагоуханных фамилий явно превосходит долю таких фамилий в жизни?" -

"М-м... нет".- "Ну! Глядишь на иную доску и думаешь: если бы какой-то

писатель в своей книге наградил передовиков такими фамилиями, его бы в два

счета обвинили в очернении действительности. И тебе Пузичко, и Жаба, и

Гнилозуб рядом с Гнилосыром, и Лопух, и Верблюд, и Вышкварок... глаза

разбегаются. Так что это общий стимул. Валерьян Вениаминович, не только у

вас: доказать всяким там не-Жабам, не-Пецам, не-Лопухам, что они -

ого-го!.." - "Хм, вполне возможно",- благодушно кивнул директор. "Поэтому

надо считать несомненным благом для науки, что судьба одарила вас такой

фамилией. А то, глядишь, и не имели бы мы до сих пор теории неоднородного

пространства-времени".

   - Ну уж прямо и не имели бы!..- растерянно сказал Валерьян

Вениаминович, поняв, что попал впросак. Настроился было на ответную

шпильку, но - взглянул на довольное лицо Корнева, спохватился.- Александр

Иванович, а вам не кажется, что мы сейчас бессовестно треплемся? Будто и

не на работе.

   - Мне это давно кажется, Валерьян Вениаминович,- со вздохом ответил

тот, слезая со стола,- только не хотелось кончать. Ну, да вы правы.

   Он ушел. Валерьян Вениаминович несколько минут сидел, покачивая левой

ногой, закинутой на правую, покойно улыбался и ни о чем не думал. Ему было

хорошо.

   

  Вопреки опасениям (или надеждам?.. скажем так: полунадеждам, полу

опасениям)

   Валерьяна Вениаминовича ничего из ряда вон выходящего в этот день в

Шаре более не случилось - ни в части идей-замыслов-проектов, ни в части

трудовых свершений, ни даже происшествий. Не случилось по самой

прозаической причине:

   вскоре после полудня (по земному времени) общий порыв действий,

забрасывавший людей, приборы, машины и материалы на верхотуру, начал

иссякать.

   Первыми опустели самые высокие, "подкрышные" уровни: где из-за перебоев

с материалами (даже с водой, которую не так-то просто гнать на

полкилометра ввысь без накопительных резервуаров), где из-за усталости

работников. Затем замерли работы на кольце-лифте... И так этаж за этажом,

уровень за уровнем гасли в сумерках Шара окна в лабораториях, мастерских,

залах, осветительные трубки и прожекторы на площадках. Люди сдавали на

проходной свои ЧЛВ, доставали из карманов остановившиеся часы, заводили

их, ставили стрелки на обычное время - и выходили в апрельский

слепяще-яркий день.

   Земля брала свое.

   Только в зоне работа продолжалась вечером и ночью при свете

иллюминационных мачт, да по спирали мотались машины, доставляли на

перевалочные площадки повыше всякие грузы - на завтра.

   

  II

 

  Историю возникновения и исполнения договора № 455, который вошел в анналы

Шара под названием "Великий поросячий контракт", Корнев изложил на

очередном НТСе, научно-техническом совещании следующим утром 7 апреля.

Александр Иванович питал слабость к тому, чтобы живописать сообщения,- но

здесь ему не пришлось и стараться.

   ...Отдел освоения, где возник и внедрился в жизнь Шара этот

замечательный контракт, имел обязанностью занимать вновь отстроенные

помещения башни какими-нибудь пробными, как правило, непродолжительными

делами - с непременной загрузкой электрической сети, водопровода,

канализации, вентиляции, внутренних (но не внешних!) грузовых путей. Это

делалось, чтобы новые участки вживились в напряженно действующий цельный

организм башни, и координатор далее учитывал их существование. Обычно

освоители организовывали на новых пространствах бытовки, перемещали туда

раздаточные инструментов и приборов, службы оперативного ремонта - и все

получалось мило.

   Но старший инженер этого отдела Вася Шпортько был сыном председателя

колхоза "Заря" Давыда Никитича Шпортько и часто навещал родителя. В одну

такую встречу в марте отец поделился с сыном заботой: горит колхоз с

мясопоставками, с прошлого года должны, а сдать нечего. Пьяница-зоотехник

запустил ферму, поморил свиней, а те, что остались, такие - хоть зайцев

ими гоняй. Сын подумал, сказал: "Батя, все будет. Сделаем. Готовь корма",-

и объяснил что к чему. Конечно, предложи такое Давыду Никитичу, пожилому

солидному человеку, члену бюро райкома, хоть сам профессор Пец, он бы не

поверил, отмахался руками. Сыну же он не то что поверил, а - доверился.

   И сын провернул. В общей суете никто в содержание договора (где,

понятно, не говорилось лобово о производстве в Шаре свинины, а трактовался

некий "животноводческий эксперимент, во исполнение которого..." - и т. д.;

договор составлял сам Вася) особенно не вникал. Подмахнул его и начальник

отдела освоения Стремпе, и замначплана, и Зискинд, оказавшийся в эти часы

главой института. Дальше все пошло, как по маслу: пропуска, накладные,

рассчитанный машинами координатора график поставок... (Валерьян

Вениаминович потом вспомнил, что в день начала исполнения "контракта" 22

марта он, подъезжая к Шару, обогнал грузовик, из которого несся задорный

поросячий визг, и подумал: "В столовую, наверное?" - хотя, если здраво

рассудить, кто в столовой станет возиться с живыми поросятами?)

   Необходимая оснастка: стойла, корыта, поильники, сточные желоба -

вместе с жизнерадостными кабанчиками и опекавшей их свинаркой были

доставлены на 13-й уровень второго слоя; там как раз захлебнулись работы,

оборудовать бытовки не имело смысла. Затем колхоз, строго выдерживая

график, начал гнать в Шар машины с кормами; сначала со снятым молоком,

творогом, простоквашей, с капустными и свекольными жмыхами, затем - уже в

самосвалах - с замесами отрубей, пареной картошкой, свеклой, кукурузой,

силосом... Всего за эти дни перевезли более девяноста тонн. Свинарки

сменялись, уезжая и приезжая теми же машинами. Поросят откармливали

закрытым способом, в помещении им было тепло, светло и благоуханно -

работал кондиционер. Они росли, разбухали на глазах, водители и свинарки

только ахали.

   Все бы, наверное, окончилось благополучно и не узнало бы руководство

НИИ об этом деле, если бы не забилась канализация. Случилось это на

завершающей стадии, когда взрослые хряки стали, с одной стороны, очень

много жрать, а с другой - степень усвоения ими пищи понизилась. "Эти

десятки тонн кормов - должны же они во что-то превратиться",- философски

заметил Корнев. Трубы сливов не были рассчитаны на такой поток,

захлебнулись - и далее все, как полагается в неоднородном

пространстве-времени, стало развиваться ускоренно.

   Водителям вместе со свинарками (для которых эта история вообще была

сильным переживанием) пришлось в темпе грузить навоз на самосвалы,

которыми привозили корм. И сам Вася Шпортько, перепуганный таким поворотом

событий, закатав рукава кремовой нейлоновой сорочки, кидал совковой

лопатой в кузов неблагоуханный продукт. За этим занятием и застал их

главный инженер... (Он же, скажем, забегая наперед, по своей склонности к

людям с инициативой отстоял инженера Васю, хотя крови его жаждали и Пец, и

оскорбленный в лучших чувствах Зискинд, и все работники сектора

грузопотока. "В конце концов, это действительно можно рассматривать как

животноводческий эксперимент, хоть и не совсем удачный".)

   

  Совещание, по обычаю, происходило в координаторам зале, напротив экранной

стены. Здесь в креслах и за столами расположились все тузы, воротилы,

элита Шара: Пец, Корнев, Зискинд, кибернетик Люся, начплана Документгура

Василий Васильевич (в редакции Корнева: Василиск Васильевич; в нем и в

самом деле что-то такое было), глава мятежного отдела контактных

исследований Бор Борыч Мендельзон, начотдела освоения Стремпе (который

сейчас подавленно молчал), невозмутимый полковник Волков - шеф

"эркашников", начснаба Приятель, командир грузопотока Бугаев,

главэнергетик Оглоблин, главприборист Буров, командир вертолетчиков

Иванов, могучий мужчина... и даже руководитель высотной исследовательской

группы Васюк-Басистов - посвежевший, отутюженный и поправившийся после

проведенных в лоне семьи двадцати нормальных часов.

   Протокол вела Нина Николаевна.

   По первоначальному замыслу это были действительно НТСы, на которые

полагалось выносить только принципиальные вопросы и идеи. Но поскольку это

был единственный случай, когда собирались все - прежде раз в неделю,

теперь раз в два-три дня,- то наличествовали и взаимные попреки, и

объяснения "почему не смог", и сваливание с больной головы на здоровую, и

заключение коалиций, и снятие стружки... все двадцать четыре удовольствия.

"Парад-алле"

   по определению Корнева.

   - ...Сегодня последний день откорма,- заканчивал свое "научное"

сообщение главный инженер,- свиньи достигли товарного веса. Договор 455

нами выполнен, колхоз "Заря" сможет ликвидировать недоимку. У меня все.

   - Девяносто тонн...- тяжело молвил Бугаев.- Мы, как проклятые,

вылизываем грузопоток, чтобы протиснуть наверх каждый лишний центнер. А

тут отруби, жмыхи, самосвалы с навозом!..

   - Ситуация, как в гоголевском Миргороде,- поддала кибернетик Люся.

   - Нет, Людмила Сергеевна, не как в гоголевском Миргороде,- поглядел на

нее Бугаев.- В том Миргороде не было координационно-вычислительного центра

с телевизионным контролем. График-то для поставок-то по договору-то ваши

машины рассчитали!

   - На то они и машины, Вениамин Валерьянович.

   - Это понятно. Но вот для чего над этими машинами вы?! То, что машины

здесь умеют мыслить, я знаю.

   Это было уже слишком. Лицо Малюты пошло красными пятнами.

   - Пожа-алуйста, товарищ Бугаев,- запела она,- займите вы мое место.

Охотно уступлю. Может, в координаторе вы, наконец. найдете себя. А я

погляжу, как вы справитесь с нашей все возрастающей неразберихой!

   Пец постучал карандашом по столу:

   - Товарищи, не отвлекайтесь. Нам надо заново обдумать ситуацию. Дело

вот в чем: увлекшись описанием "поросячьего бума", Александр Иванович

забыл сказать о главном, о результатах своих и Анатолия Андреевича

вчерашних исследований. Главное же то, что радиус Шара,- или даже точнее -

толщина неоднородного слоя в нем,- не менее тысячи километров...

   - Ну, вам-то я об этом доложил,- пробормотал Корнев.

   - Что это значит? Если до сих пор мы сдерживали себя в проектах и

замыслах, ожидая, что вот-вот выйдем в зону однородности, исчерпаем НПВ,

то после их аэростатной разведки ясно, что Шар ни по объему пространства в

глубине, ни по ускорению времени нам пределов не ставит. Насколько мы

внедримся в него и освоим НПВ, зависит единственно от наших стремлений,

технических возможностей и, главное, от глубочайшей продуманности всего в

комплексе. Вот я и хотел бы для начала услышать ваши суждения о пределах

возможного во вверенных вам службах. Ситуация была новой. Все замолчали.

Коротко взмахнул рукой Зискинд. Пец кивнул ему.

   - Собственно, в своем проекте Шаргорода мы интуитивно таким и

руководствовались. Поэтому я смогу сейчас обосновать, что мы внедримся в

Шар - для более-менее постоянной работы и обитания - не выше тысячи

метров...

   - Только-то?! - повернул к нему голову Корнев.

   - Да. Смотрите: на пятистах метрах, где кончается ныне осевая башня,

ускорение времени сто пятьдесят. На восьмистах метрах оно превосходит три

тысячи: три тысячелетия за год. То есть выше этой отметки за год мы

охватываем почти все историческое время человечества - от египетских

пирамид до наших дней. Ясно, что при стационарном строительстве это за

пределами долговечности строительных материалов. Далеко! Поэтому Шаргород

мы проектируем не стационарным, а по принципу нашего кольца-лифта, или,

если шире, по принципу телескопической антенны, которая, когда надо,

складывается, а когда надо, вытягивается. Так можно будет дотягиваться -

временами, импульсами - до высоты в километр. В основном же мы

ориентируемся на отметку в 730 метров, но с распространением вширь. Вот на

эти числа и стоит равняться.

   - Семьсот тридцать метров, ускорение две тысячи - тоже...- освоитель

Стремпе, наконец, обрел дар речи, закрутил лысой головой.- Как там все

заселить, освоить? Ведь это же пять-шесть лет за сутки, чтоб вы мне все

так были здоровы!.. Нужно максимально уменьшать зависимость от земли, от

низа.

   Замкнутые циклы какие-то, а? Вот как с этими свиньями можно было бы...

В самом деле: им корма везли - а помои и объедки из нашей столовой (в

таком же количестве, если не большем!) вывозили и канализировали. И

свиней. Валерьян Вениаминович, теперь вывозить не стоит, раз уж они здесь,

а закупить у колхоза, пустим на мясо для борщей. Нет, серьезно!..

   Оживление присутствующих. Главэнергетик Оглоблин приложил руку к сердцу:

   - Слушайте, кончайте вы о свиньях. С души воротит!

   - Нет, почему - здоровая идея! А навоз на оранжереи!..- поддал кто-то.

   - Замкнутые циклы в нашем проекте, конечно, будут,- невозмутимо

пообещал главный архитектор.

   - Не знаю, что и когда будет,- подал голос командир грузопотока,- но

если исходить из реальности, то, с точки зрения низа, доставки и вывоза,

мы уже сейчас на пределе возможного. И вот-вот окажемся за пределом.

Товарищи милые, ведь все, что есть в башне и будет, приходит с земли и

возвращается туда же! Как сказано в древнем первоисточнике, "земля еси и в

землю отыдеши". Это в высотах все быстро и просторно, а у нас внизу -

медленно и тесно. Мы используем все мыслимые способы подачи грузов, от

лифтов до вертолетов... вот канатную дорогу скоро пустим от пристани прямо

на средние уровни. И что? - он оглядел сидевших с неким мрачным

торжеством.- Грузопоток на пределе, малейшие колебания его чреваты срывами

- а башня вверху и наполовину не загружена. Думаю, что Юрию Акимовичу, чем

рваться в выси, подобно лебедю из басни, надо скорее выдать и реализовать

проект "вороночного входа", который он давно обещает.

   Пец с беспокойством почувствовал, что разговор от нерешенного общего

опять скатывается к нерешенным частностям,- и только хотел поправить, как

Люся-кибернетик все окончательно испортила.

   - Ну, знаете, Вениамин Валерьянович,- ввинтилась она,- если вы всерьез

считаете, что грузопоток на пределе, то вы, простите, созрели для снятия!

У вас масса неиспользованных возможностей - и история со свиньями прямое

тому подтверждение.

   И пошло, и поехало. "Опять!.." - взялся теперь за голову главэнергетик

Оглоблин. "Прошу вас, Людмила Сергеевна, займите вы мое место. Научите

меня, темного, как надо, просветите!.." - сделал жест рукой Бугаев - и

было ясно, что он не уступает место и не собирается учиться, а лишь дает

достойную отповедь математической нахалке. "Да вы начните управлять

потоком не на въезде в зону, а раньше: на шоссе, на пристани, на

вертодроме,- не отступала та,- вдвое его усилите!" - "Вот даже как!

Интересно!.." - "Да что грузы,- сказал начплана,- людей не хватает для

полной загрузки. И неоткуда взять..."

   - "Скорости движения надо увеличивать,- вступил приборист Буров,-

лифтов, грузовиков, вертолетов - всего! А то перестраховываются, глядеть

тошно".- "А ты нам радиопривод сделал? - подавил его могучим видом и рыком

пилот Иванов.- Сделай, тогда будем летать быстро и по коротким маршрутам.

А без надежного привода в НПВ если быстро, то прямо в открытый гроб.

Летишь на зеленое, а вблизи оно, оказывается, красное!.."

   - А я вот ничего не понимаю,- прозвучал среди общего шума голос

Васюка-Басистова, прозвучал с такими наивными интонациями, что все

обратились в его сторону: чувствовалось, что действительно человек ничего

не понимает.- Почему надо все выше, быстрее, больше, мощнее? С самого

начала "давай-давай", все время "давай-давай"... Что нам жжет пятки? Ведь

если и не выкладываться на пределе возможностей, все равно в НПВ выходит

очень прилично. Ну, неполная загрузка, ну, вместо теоретического ускорения

в тысячу раз будет практическое в сто... но ведь все-таки в сто раз!

   Вспомните, недавно мы осваивали уровни "10", "20", "40" - и радовались:

как здорово!..

   - Если на то пошло, можно вспомнить, как еще полгода назад мир вообще

обходился без НПВ,- подал реплику Корнев.

   - Тоже верно,- взглянул на него Васюк.- А теперь сплошной зарез и

аврал...

   какое-то судорожное стремление выложиться, выгадать и урвать. Может,

мне кто-нибудь объяснить: в чем смысл жизни?

   Все запереглядывались: вот нашел, где выяснять про смысл жизни - на

производственном совещании. Даже Бугаев, который только что стенал от

тягот, смотрел на Анатолия Андреевича с сомнением. Нина Николаевна

негромко спросила: "Это писать в протокол?" Около нее захмыкали.

   - Смысл жизни, молодой человек,- начплана Документгура, лысый,

умудренный и морщинистый, строго взглянул на Толюню поверх очков,- в том,

чтобы дожить до пенсии. До хорошей пенсии.

   - А когда дожил, то в чем? - не унимался тот.

   - Ходить на рыбалку.

   - И все?

   - И все. Нина Николаевна, протоколировать это необязательно.

Присутствующие облегченно улыбались. Пец наблюдал. Корнев в задумчивости

"подоил" нос.

   - Нет,- сказал он,- не поняли вы. Василиск Васильевич, нежную,

трепетную душу Анатолия Андреевича. Не поняли суть вопроса. Я понял - и

сейчас все объясню...- Он облокотился, устремил на Васюка затуманившийся

взгляд и даже будто пригорюнился.- Понимаешь, Толюня, друг мой, все

началось еще в каменном веке. Ну, представь: палеолит, вокруг дико и

страшно, и наши славные предки-троглодиты ворочают, перекатывают каменные

глыбы. Например, к обрыву - чтобы обрушить на зазевавшегося мамонта. Или

сделать завал, запруду... Ну, о чем говорить: каменный век, без камня -

как без рук! Работа тяжелая - перекатывают, аж спина трещит. И вот один

сообразил: сунул под свой камень палку, уперся - и перевернул глыбу, как

пушинку. Изобрел рычаг!

   Другие радостно перенимают опыт, спина не трещит, жить стало легче...

но разве они утешились этим? - Александр Иванович выдержал паузу,

вздохнул.- Как не так: они начали подсовывать палки под все более крупные

глыбы - пока снова не начала трещать спина и не понадобилось придумывать

что-то еще для облегчения труда! Так и повелось, так с тех пор и пошло,

дорогой Толюнчик:

   каждое новшество - от рычага и колеса до кибернетики и нашего НПВ -

сначала дает возможность делать легко то, что делалось с трудом... а потом

нагружается до предела, пока снова не начинает трещать спина. Эта дурная

наследственность и жжет нам, по твоему удачному выражению, пятки. Не будь

ее, качались бы мы с тобой, друг Андреич, на деревьях, закрутив хвосты

вокруг веток - и никаких проблем.

   - Н-да...- вздохнул Бугаев,- вон, оказывается, кто виноват. Не буду я,

граждане, ставить канатную дорогу, а выпишу у Альтера Абрамовича шкуру и

каменный топор и пойду раскрою череп тому умнику с палкой. Чтоб и другим

было неповадно.

   - Вениамин Валерьяныч,- подал голос Зискинд,- вы опоздали ровно на

миллион лет!

   Пец смотрел на сотрудников: одни слушали с удовольствием, другие с

вежливой скукой,- но у всех, за исключением разве Васюка, отношение к

этому явно было как к интермедии, к забавной передышке между спорами о

важных делах, ради которых и собрались. Да и сам Корнев выдал эссе о

троглодитах не из склонности к философии, а более от богатства своей

артистической натуры.

   "Образ башни, образ башни...- завертелся в уме Валерьяна Вениаминовича

прежний мотив.- Каждый видит только свое, озабочен своим, а все вместе они

- живая, лезущая в небеса Шара башня. Даже распри их - лишь различия в

том, что объединяет всех как само собой разумеющееся: на стремлении расти,

осваивать открывающиеся в НПВ возможности. И они будут делать все, чтобы

подниматься и распространяться в Шаре. С упреками и претензиями друг к

другу, с деловыми разногласиями, а возможно, и неделовым подсиживанием...

но будут!"

   И - как вчера у этой экранной стены - холодок какой-то чувствуемой

истины повеял на директора. Но уловить и перевести ее в слова он опять не

смог - потому что совещание вернулось к серьезным вопросам. Следующим

пунктом была грызня из-за перемещений на высокие уровни. В протоколе это

называется деликатнее, но суть была именно такая: неоднородное

пространство-время делили, как в других НИИ делят новые площади (площадя),

штатные единицы и дефицитное оборудование. И как в других институтах

выцарапанный у руководства, отвоеванный у других отделов электронный

микроскоп (или комната с вытяжным шкафом, полставки старшего механика, т.

п.) были не просто микроскоп, комната, полмеханика, а признание заслуг и

важности работ, утверждение престижа отдела,- так и здесь это измерялось в

отвоеванных, вырванных числах уровня или высот в метрах.

   Все стремились вверх, все стремились к быстрым крупным делам.

   

 

 

                                  ГЛАВА 13

                            РАЗГАДКА "МЕРЦАНИЙ"

 

 

   Вперед, вперед - и пусть мелькают, как верстовые столбы, остолбенелые

преподаватели!

 

   Плакат ГАИ.

 

 

   Хроника Шара. 1)В этот день закончили отделку и оборудование на четырех

последних этажах башни гостиницы-профилактория на тысячу мест; ее так и

назвали "Под крышей". 2) Дирекция и координационно-вычислительное

хозяйство Люси Малюты переселились на 20-й уровень. 3) В освободившемся

помещении на уровне "7,5" развернули еще одну столовую самообслуживания, а

на 10-м и 16-м уровнях открыли буфеты. 4) Закончили монтажные и наладочные

работы в 12-этажном кольцевом здании-лифте; под вечер опробовали подъем

его до 55-го уровня и обратный спуск: все кончилось благополучно. 5)

Автоматизировали - по тем наметкам Корнева и Васюка - телескопные

наблюдения в аэростатной кабине; Анатолий Андреевич со своим помощником

Панкратовым поднялся в ней на предельную высоту, сделал неплохие снимки

"мерцаний" различных типов.

   ...Нельзя не отметить, что ударная и результативная работа в этот день

проходила под знаком того, что в следующий в Шаре должна состояться

Всесоюзная научная конференция. Именно делегатам ее надлежало заселить на

семь условных суток новенькую, с иголочки гостиницу. Для них, в первую

очередь, предназначались новые буфеты и столовая. Подъемы и спуски

кольцевого здания-лифта должны были проиллюстрировать одну из тем доклада

Зискинда, а снимки "мерцаний" Васюк-Басистов готовил для доклада Пеца.

   Показуха - душа нашего общества, пошлая хвастливая душонка. Для нее

выделяют то, что не всегда дадут для дела. Разумеется, по велению

Страшнова в столовые и буфеты к этому событию были завезены лакомые

дефицитные продукты:

   от сарделек и сухой колбасы- до осетрины и крабов (академики ж будут!).

   Стараниями Альтера Абрамовича и Корнева часть продуктов пошла в

поощрение хорошим работникам.

   Тот же опытный завснаб Приятель пробил "под конференцию" многие заявки,

которые иначе не удовлетворяли: на японскую видеоаппаратуру,

ультразвуковые электродрели, лазерные сверхточные локаторы, итальянские

унитазы с музыкальным, мажорно-бравурным спуском воды. Корнев его за это

обнимал и обещал премировать.

   

  II

 

  Итак, в следующий долгий, бесконечно долгий день 8 апреля на десятом

уровне башни началась (в 105.00 по времени уровня) и кончилась (в 190.00)

Первая всесоюзная конференция по проблемам НПВ. На нее съехались более

тысячи специалистов - и уверенность их в знании предмета сильно

поколебалась, пока они приближались к Шару, шли в зоне и поднимались

наверх.

   В пригласительных билетах, высланных заранее, все были предупреждены,

что опоздание к своей проходной на пять минут чревато пропуском пленарного

заседания первого условного дня (8а-апреля), опоздание на час-потерей двух

первых дней (8а и 8б) работы конференции; приглашения опоздавших на два

часа аннулируются за ненадобностью. В 10.25 земли (104 часа 10 минут

десятого уровня) накапливающихся у зоны делегатов начали регистрировать,

пропускать, комплектовать в группы и доставлять с сопровождающими наверх.

Все заметные места в коридорах и вестибюлях украшали плакаты: "Товарищи

делегаты. Ни шагу без сопровождающих, если не хотите заблудиться в

пространстве и во времени!", "Товарищи делегаты! Помните, что показания

ваших ЧЛВ соответствуют хронометражу конференции, только если вы строго

соблюдаете ее программу!", "Товарищи делегаты! Произвольно переходя с

уровня на уровень, вы рискуете не только пропустить интересующие вас

доклады, но и остаться без еды и ночлега!".

   Корнева у входа в конференц-зал встретила большая группа оживленно

толкующих приезжих.

   - Александр Иванович,- остановил его один, широколицый брюнет

неопределенной национальности,- разрешите наши недоумения.

   - Слушаю вас,- сказал Александр Иванович тоном радушного хозяина; он

был парадно одет, выбрит, подстрижен и испытывал симпатию ко всем.- Что

другое, а недоумение разрешить легко. Итак?

   - Вот в программе стоят числа: 8а апреля, 8б ... и так до "д". Это

значит, что мы будем здесь находиться в командировке пять суток, так?

   - Да.

   - И все это сегодня, 8 апреля?

   - Точно.

   - Но... кто же нам оплатит суточные за пять дней?

   - И гостиничные,- вступил второй.- Ведь квитанции нам выпишут за

восьмое от "а" до "дэ"!

   - Наша бухгалтерия такие штуки не пропустит,- сказал первый.- Для нее

эта ваша программа - филькина грамота.

   - Люди-то в большинстве на пять дней командировочки выписали,-

заговорил третий, явный москвич: лысый, курносый, в очках и с широкой

бородой, похожей на перевернутую шевелюру,- а, Александр Иваныч? Ну и

отметь нам убытие тринадцатым апреля. Загодя, а? По человечеству,

едренать. Денек у вас, четыре в Катагани. Апрель, юг, южаночки... Так

сказать, сегодня ты, а завтра я.

   Остальные глядели на главного инженера с ожиданием. Корнев захватил нос

ладонью, смотрел задумчиво; его симпатии поувяли. Есть люди, для которых -

чем бы они ни занимались: наукой, хлебопашеством, политикой, литературой,

все равно - главное создать атмосферу пошлости; в этом их самоутверждение.

   "Надо же - нарваться на таких... Ну, хорошо".

   - Загодя? - простецки улыбнулся он лысому.- Ну что ж, едренать, как

говорится, значицца, эт можна... Давайте ваши командировочки.

    Человек пять протянули ему командировочные удостоверения; но лысый

москвичек, свойский, интеллигентно двигающий науки с матерком и

смефуечками, воздержался - тон Корнева его насторожил.

   - Вот что, друзья,- миролюбиво продолжал главный инженер,- вы волею

судеб и нашими стараниями попали в Шар, в НПВ, в мир, о котором не могли

мечтать ни Лобачевский, ни Эйнштейн. Даже если бы вас командировали на

другие планеты, вы не увидели бы там то, что у нас. И вместо того, чтобы

радоваться, что с вас за это не берут деньги, так вы еще с такими

запросами!.. Валентин Осипович,- подозвал он стоявшего неподалеку

референта Синицу и, когда тот подошел, вручил ему командировочные

бумажки,- этим пятерым отметьте убытие немедленно, с указанием часа,

заберите у них приглашения...- Он повернулся к делегатам.- И чтоб духу .

вашего здесь не было! Езжайте туда, где с суточными и квартирными все в

порядке. Если бы мы здесь так копеечничали, заботились только о том, чтобы

вырвать все, что положено, а при случае урвать и что не положено,- ничего

этого не было бы.

   - Да не-ет...- все пятеро протянули руки за удостоверениями,- не надо.

Мы же только выяснить. Извините!..

   Референт смотрел на Корнева вопросительно. Лысый отступил на шаг,

отвернулся.

   - Ладно,- сказал Александр Иванович,- раздайте,- и пошел в зал.

   - Как он смеет с нами так разговаривать,- произнес позади злой голос,-

он же даже не кандидат наук!

   Корнев не обернулся.

   

  И забурлила разливанным морем слов, засверкала фактами, заискрилась

догадками и идеями, заблистала обобщениями и теориями конференция.

Отгремел, вызвав смятение умов и массу вопросов, пленарный доклад Пеца

"Физика Шара"; Валерьян Вениаминович тряхнул стариной, даже о "белых

пятнах" в исследованиях НПВ говорил по-профессорски уверенно и непреложно.

Доклад Корнева в следующий условный день многие по-студенчески

конспектировали; ловили каждое слово, просили: "Не так быстро, пожалуйста!"

   Потом пошли секции. Сшибались лбами противоположные мнения, вспыхивали

острые споры. Иные оппоненты добивали один другого и в порядке обсуждения,

и в порядке ответа на обсуждение. и в коридорах, и после, когда,

поднявшись после трудного "условного дня" в гостиницу "Под крышей",

располагались ко сну.

   На четвертый условный день У апреля на секции краевых явлений шарахнул

потрясающий, возмутительный по общему смыслу докладище "К вопросу о

пучкообразном схождении гравитационных линий вблизи Шара" Борис Борисович

Мендельзон, глава отдела упомянутых явлений в НИИ НПВ. Возмутительность

его почуяли еще по аннотации в программе - аудитория была переполнена.

Александр Иванович тоже пришел, устроился позади, но был узнан и перетянут

в рабочий президиум.

   - Известно, что любые тела, находящиеся в поле тяготения Земли, от

самолетов до Луны, нарушают сферическую однородность этого поля,- выдавал

с кафедры в притихшую публику приземистый полный мужчина с обрюзгшим

лицом, мягким носом и массивным лбом, переходящим в широкую лысину; в

целом он походил на Уинстона Черчилля времен Антанты.- По величине

искажения, зная расстояние между телом и центом Земли, можно определить

массу искажающего объекта.

   Таким способом, например, определяют массу Луны по образуемой ею в

океане приливной волне...

   Корнев слушал и не слушал (общий смысл и цель доклада ему были

известны, "пучкообразное схождение" там между прочим, в продолжение

затаенной борьбы), смотрел на докладчика с лирическим чувством. Перед ним

была история Шара, молодость Шара, самое начало. Бор Борыч Мендельзон,

вместе с которым они лихо накатали в Таращанске особое мнение, тем

предсказав это явление, искажение земного тяготения Шаром... Бор Борыч,

который тотчас развил эту идею в предположение о центральном теле в Шаре и

выразил его вторым особым мнением... Бор Борыч Мендельзон, который затем

перешел из Катаганского университета в НИИ НПВ, организовал отдел

исследований места контакта Шара с землей, выдал с сотрудниками массу

статей и надменно уклонялся от низменной прикладной деятельности - до тех

пор, пока не разъяснятся все принципиальные недоумения. Это было предметом

его стычек с Александром Ивановичем, а Пец, напротив, его поддерживал. Бор

Борыч Мендельзон, которого природа наградила крепким характером и

неказистой внешностью; из нее он сотворил интересный, хоть и несколько

одиозный облик - под Черчилля; даже курит сигары, три в день. "Ну-ну, Бор

Борыч, давай..."

   - Шар тоже создает ощутимую приливную волну, гравитационную выпуклость.

   Поскольку, в отличие от Луны, он неподвижен, эту выпуклость мы

воспринимаем статически, как "бугор" в эпицентре,- хотя, к сведению

приезжих делегатов, зона контакта Шара с планетой - поле бывшего

аэродрома, реальной деформации местности здесь нет. Это можно истолковать

лишь так, что внутри Шара находится вещественное ядро - тело весьма

значительной массы...

   "Ну, конечно, как втемяшилось тогда в его лысую башку это "центральное

тело", так на том и стоит! Воистину черчиллевская консервативность,

внешность обязывает..."

   - Определение массы тела,- невозмутимо рокотал Мендельзон,- несколько

затруднительно в силу того, становящегося уже скандальным, обстоятельства,

что мы не имеем достоверных сведений о физической геометрии Шара и, в

частности, не знаем расстояния до его центра. Во время подготовки этого

доклада у нас в ходу была полученная Александром Ивановичем Корневым

(полупоклон в его сторону; "Ага,- подумал Корнев, отвечая наклонением

головы,- сейчас по нас выдаст!") и Анатолием Андреевичем

Васюком-Басистовым...- докладчик нашел в третьем ряду Толюню, сделал

полупоклон и ему,- вертолетная оценка радиуса Шара: несколько сотен

километров. По этой величине и по картине искажений поля мы подсчитали

(жест в сторону листа с графиками и формулами на доске), что масса

центрального тела в Шаре составляет три-пять миллиардов тонн. (Шум в

аудитории).

   - Так мы считали еще позавчера,- переждав шум. Продолжал Бор Борыч.- Но

тем временем Александр Иванович (полупоклон) и Анатолий Андреевич

(полупоклон)

   поднялись вверх на аэростатах и, вернувшись, снабдили нас новой оценкой

радиуса Шара, на порядок больше своей же предыдущей: тысячи километров...

   (Шум в аудитории с оттенком веселья. Корнев почувствовал себя в

президиуме неуютно. Васюк взирал на докладчика с сонной невозмутимостью).

   Соответственно и массу тела в Шаре мы должны теперь оценивать в 12-15

миллиардов тонн.

   - Пучкообразное схождение линий гравитации к центру Шара не может не

склонять нас к мысли, что тело внутри - плотное. Локальная масса. Не

облако.

   Оно должно иметь размеры порядка километров... Дополнительный довод в

пользу вещественного ядра - непрозрачность Шара: до сих пор центральную

область не удалось ни просветить, ни различить сквозь нее внешние объекты.

   - Наличию такой массы в Шаре на первый взгляд противоречит кажущаяся

безынерционность его при наблюдениях извне. Еще в первых наблюдениях

Александром Ивановичем Корневым (полупоклон) было замечено, как легко он

смещается под воздействием атмосферных зарядов и полей проводимости...

   Корнев насторожился: предстояло самое щекотливое место в докладе,

интересно, как Бор Борыч здесь выпутается? Мендельзон тоже повел в его

сторону глазами:

   - Но нам следует помнить, что эти наблюдения и их интерпретация ущербны

именно тем, что они первые - то есть относятся ко времени, когда мы не

знали величины реального объема Шара. Точнее сказать, знали ее еще меньше,

чем сейчас, и полагали малой. Теперь эти наблюдения можно перетолковать

иначе:

   под воздействием электрических полей легко смещаются, ерзают самые

внешние, действительно безынерционные, пустые слои Шара. Внутренние же,

наиболее обширные области его это не затрагивало...

   "Ну, знаете!" - Корнев даже растерялся. Он, первым проникший в Шар в

Овечьем ущелье, видевший, как Шар танцевал вместе с темным ядром в грозу

под тучами... более того, он, переместивший Шар оттуда к Катагани,-

наконец, сверх того, он, поднимавшийся позавчера в аэростатной кабине к

ядру,- сейчас чувствовал бессилие доводов типа "наблюдал", "находился",

"видел" перед бульдозерной логикой Мендельзона. "А для тех, кто там не

были и ничего не видел, она и вовсе неотразима... Постой, может, все-таки

что-то есть, оно и мерцает? И непрозрачность эта... Но масса в десятки

миллиардов тонн?..

   Чушь!"

   - И кстати, раз уж зашла речь об электрических полях и зарядах,-

завершал докладчик свои построения,- то не могу не заметить, что мы

излишне увлеклись теорией Валерьяна Вениаминовича Пеца (несомненно,

замечательной), особенно тем ее положением, что НПВ может порождать

электрическое поле в силу факта"

   своей неоднородности. Настолько увлеклись, что упускаем из виду обычное

классическое толкование: раз в Шаре есть заряд, то должно быть и

заряженное тело... Все. Прошу задавать вопросы. Он мог бы и не просить.

   - Как вы объясните, что "тело" в Шаре не падает на землю?

   - И как удалось тело столь огромной массы транспортировать в воздухе из

предгорий сюда?

   - Да еще придерживать сверху сетями, чтобы оно не улетело! Бор Борыч

поворачивался к каждому спрашивающему всем туловищем, как медведь. Поднял

руку:

   - Обсуждение этих вопросов может завести вас весьма далеко. Но если вы

настаиваете... мы знаем немало тел, которые различным образом преодолевают

тяготение: птицы, летательные аппараты, ракеты, спутники...

   Тут не выдержал и Корнев:

   - Борис Борисович, если вы полагаете, что там,- он указал вверх,- парит

космический корабль, то так и скажите!

   - И этот корабль первой посадочной площадкой выбрал город Таращанск...-

подал кто-то реплику.

   - Я же предупреждал, что обсуждение вопроса заведет нас далеко! -

отбивался Мендельзон.- Докажите вы мне, что там ничего нет!

   - Одну минуту,- поднялся Васюк-Басистов,- я сформулирую суть

разногласий.

   Речь не о том, что там ничего нет: физическое пространство само по себе

есть нечто и весьма плотное нечто. Речь о большом теле, искажающем

тяготение. Раз оно искажает, то подчиняется законам тяготения, так? А раз

подчиняется, то, будучи неподвижным относительно Земли, должно на нее...

на нас, собственно,- упасть. А раз не падает - значит, обладает

возможностью игнорировать тяготение. Неважно, как мы назовем эту

компенсацию: антигравитацией, антиинерцией или еще как-то,- важно, что

притяжение Земли на это ваше, Борис Борисович, гипотетическое тело

воздействовать не должно. А раз так, то и гравитационного прилива вблизи

Шара быть не должно. Однако, с одной стороны, оно наличествует, а с другой

- ничего сверху не падает. Значит, все не так и дело не в том,- и он сел.

   Толюня тоже умел водить бульдозер.

   Последний вопрос задал Корнев:

   - Борис Борисыч, если я правильно понял, вы считаете, что Шар здесь, а

его ядро с "массивным телом" - все еще там, в Овечьем ущелье? (Общее

веселье).

   - А почему бы и нет, Александр Иванович? - невозмутимо ответил

Мендельзон, дождавшись тишины.- Пока оценка физических размеров Шара

оставалась в пределах сотен километров, это было проблематично. А

теперь... что такое двести километров до ущелья в сравнении с измерянными

вами в Шаре тысячами!

   На это и Корнев не нашел, что ответить.

   

  III

 

  Поздним вечером того же дня двое - Валерьян Вениаминович и его

саратовский знакомец Варфоломей Дормидонтович Любарский, доцент кафедры

астрофизики СГУ и делегат закончившейся конференции,- баловались на

квартире Пеца чайком.

   Баловались всласть, по-волжски. На столе высился никелированный

самовар, стояли чайники с разными заварками: хошь цейлонский, хошь

индийский, хошь грузинский "Экстра" Батумской фабрики, хошь китайский

зеленый... блюда с приготовленными Юлией Алексеевной закусками: бутерброды

с кетой, с острым сыром, с икрой, пирожки, булочки; банки с вареньем

(малиновое, смородиновое, вишневое, ежевичное - все изготовления

опять-таки Юлии Алексеевны). Словом, шло не чаепитие, а чаевный загул.

Склонность почаевничать возникла у Валерьяна Вениаминовича в Средней Азии,

укрепилась в Саратове. Она же - помимо сходства научных интересов и

житейских взглядов - сблизила его с доцентом Любарским.

   Сейчас они сидели друг напротив друга: Пец в теннисной сетке, сквозь

крупные ячейки которой на груди выбивались седые волосы, Варфоломей

Дормидонтович в пижамной куртке - блаженствовали. Хозяйка, наготовив им

всего впрок, ушла в свою комнату читать. Пили, как подобает любителям, не

из стаканов, а из пиал хорошей вместимости. Лица у обоих были розовые.

Любарский был лет на десять моложе Пеца, но жизнь его тоже изрядно

укатала, наградив и обширной лысиной, и обилием морщин - резких и

преимущественно вертикальных - на удлиненном лице, и вставными зубами.

   - Ну, Валерьян Вениаминович дорогой,- размягченно говорил доцент,-

сражен, пленен и очарован. Я и, когда ехал, ожидал необычного, но

действительность, как говорится, все превзошла: полный триумф идеи вашей.

Просто блистательный триумф!

   - Триумф-то триумф, - Пец поставил чашку под самовар,- да только идеи

ли? А если б не Шар - как обернулось бы с идеей, с теорией? Вы же помните,

как ее принимали?

   - Ну как же, как же! - Варфоломей Дормидонтович осанисто выпрямил

спину, изменил выражение лица, пророкотал авторитетным баском: - Ваша

теория, Валерьян Вениаминович, отстоит от нужд современной физики гораздо

дальше, нежели общая теория относительности от нужд практической механики.

   - Шокин Иван Иванович,- с удовольствием узнал Пец. - Как он там?

   - Кланяться велел, кафедру вашу занимает... А это? - Любарский снова

преобразился и заговорил манерно, высоким голосом: - "Ваш закон сохранения

материи-действия, Валерьян Вениаминович, возможно и фундаментален, но он

куда более фундаментален, чем это необходимо естественным наукам..."

   - Анна Пантелеевна с кафедры философии.

   - Она нынче в Москве... Да что таить, Валерьян Вениаминович, я и сам

тогда очень косвенно смотрел на вашу теорию. Особенно это электрическое

поле смущало меня - от знаменателя.

   Астрофизик подвинул свою пиалу к самовару, наполнил кипятком, посмотрел

на чайники: "Ахну-ка я теперь зелененького!" - долил заварки погуще.

   - С вами чаевничать, Варфоломей Дормидонтович,- сказал Пец, сочиняя

себе смесь цейлонского с грузинским,- сплошная радость сердца. Кто нынче

так скажет: ахну-ка я чайку! Как говаривал незабвенный Паниковский: "Таких

людей уже нет и скоро совсем не будет".

   - Ну почему? - возразил доцент.- Сейчас в ходу и более энергичные

глаголы.

   Например, дербалызнуть.

   - Так то не про чай. Кстати, если желаете...

   - Нет, что вы, кто же смешивает то и другое! Некоторое время

благодушествовали молча.

   - По обычным меркам мне действительно надо быть глубоко довольным,-

задумчиво сказал Пец.- Еще бы: в половине докладов и сообщений поминали

если не теорию Пеца, то полевое соотношение Пеца, то его закон сохранения,

то уравнения преобразования пространства-времени.

   - Не в половине, почти во всех.

   - Вот видите. Признание есть. А удовлетворенности нет. Не понимаем мы

здесь, Варфоломей Дормидонтович, ужасно много. И главное, по мере освоения

Шара, углубления в него башней, вертолетами, аэростатами - понимание наше

не растет. Боюсь, что оно даже уменьшается - из-за того, что обжились в

НПВ, утратили чувство новизны, чувство проблемы. Не по себе, знаете, от

этого становится... Решаем мы "проблемы", как же: сооружение вон какое

выгнали на полкилометра, ускоренные испытания на надежность и сроки службы

проводим с большой выгодой, асфальтовые дорожки в зоне накатали, вахтеров

поставили, инструкции по технике безопасности при работе в НПВ сочинили...

да мало ли!

   И необходимые термины появились: "уровни", "коэффициенты

неоднородности", "краевые искажения" - что хотите. Словом, освоились,

можем что-то делать в Шаре - и возникает иллюзия понятности того, что

просто стало привычным.

   - Так нам кажется понятным земное тяготение,- кивнул доцент.

   - Вот именно. И эта конференция...- разгоряченный Валерьян Вениаминович

отставил чашку.- Знаете, по-моему, основным итогом ее окажется то, что

наше непонимание Шара, не уменьшившись, приобретет черты строгой науки.

   - Ну уж!..- поднял брови Любарский.

   - Да-да. Даже многих наук...- Пец встал, подошел к рабочему столу,

раскрыл папку с материалами конференции, нашел программу. Любарский тоже

подошел с пиалой в руке.- Вот, пожалуйста: Тетросян, доктор наук из

Еревана, "Обобщение основных принципов теормеханики на случай НПВ". Вот

Зискинд и Будылев, наши архитекторы, "Методы расчета и проектирования

статично напряженных конструкций в НПВ", вот Сидоров и Петровский, тоже

наши:

   "Специфика конструирования механизмов, работающих в НПВ"... Это уже

обобщения сопромата для неоднородного мира. Тут есть и обобщения

электродинамики, теории излучений, даже квантовой механики...

   - Я, кстати, тоже подумывал выступить с обобщением,- сказал Любарский.

   "Обобщение астрофизических наблюдений на случай НПВ", чем не тема! Ведь

все наблюдаемое мы сейчас интерпретируем для однородной Вселенной. На

какие только ухищрения не пускаемся, чтобы втиснуть все в привычную

однородность!

   Заметили "красное смещение" - это непременно эффект Допплера от

удаления звезд и галактик. А у вас тут и красное, и фиолетовое - без

всяких разбеганий и сближений. Знаем, что в ускорителях можно разгонять

заряженные частицы - и быстрые космические частицы объясняем циклотронным

эффектом. За уши притягиваем... Нет, правда: куда более естественной

станет картина мира, если предположить в ней области НПВ.

   - Истинная картина мира какой была, такой и останется,- наставительно

заметил Пец.- Наши представления приблизятся к ней... Видите, и вы с

обобщением - как все.

   - Так разве плохо, Валерьян Вениаминович? И отлично!

   - Да где же отлично? Смотрите: раз наш опыт... только опыт, ползучую

эмпирику! - перенимают во всех науках, то нам уже неудобно - нам, таким

умным - обнаруживать свое недоумение о многих фактах в Шаре. Вот и

маскируем его туманными понятиями "феномен непрозрачности", "схождение

гравитационных линий", "мерцания" (у этих даже подвиды есть: "вихревые",

"штриховые", "вибрионные"). А что они и почему?..- Валерьян Вениаминович

развел руками.

   Они вернулись к самовару. Любарский допил свою пиалу, перевернул на

блюдце:

   - Нет, вода здесь не та, не наша, не волжская. Та легкая - сколько ни

пей, вся потом выйдет. А здесь... три чашки - и баста.

   - Хлорируют сильно, перестраховочно,- отозвался хозяин.- Если несколько

человек умрет от какой-нибудь заразы - скандал на весь Союз. А что хлорка

отнимает у каждого горожанина пару лет жизни, это медикам все равно. За

это их наука не ответственна.

   - У них, как у всех, Валерьян Вениаминович.

   - Да... Так что же вы не выступили со своим сообщением? Интересно и

стоило.

   - А по причине, которую вы и сами заметили: слишком прикладной,

приземленный характер носила конференция. Будто и не из космоса залетел к

нам Шар, будто его на заводе в Мытищах сделали... помните, как та газетка

писала! - и надо эксплуатировать. Не в тон попало бы мое выступление.

   - Ну, знаете, в тон, не в тон! Эдак если ждать... Готовьте статью,

дадим в сборник "Проблемы НПВ". Кстати, Варфоломей Дормидонтович,- Пец

поглядел на гостя со значением,- многие делегаты интересовались условиями

работы, перспективами, высказывали намерение перебраться к нам... А?

   - Что? - не понял тот.

   - Так ведь - займут все хорошие, интересные места. Любарский наконец

сообразил, рассмеялся со вкусом:

   - О, Валерьян Вениаминович, да у вас, оказывается, хватка! Не просто

переходи, мол, к нам работать - а затронули самое ретивое научного

работника в современной гонке. Раньше вы таким не были... Астрофизик я,

что мне у вас делать!

   - Астро-, тепло-, электро- и тому подобное - лишь приставки к слову

"физик", которое означает, если помните, "исследующий природу вещей". Вы

физик - и с ясным мышлением, широкими взглядами. Нам таких надо... Хорошо,

искушать не буду, но подумайте.

   Любарский поблагодарил за чай, вылез из-за стола. Валерьян Вениаминович

на правах хозяина собрал чашки, блюдца, остатки снеди, чтобы, не тревожа

жену (она, наверное, легла), отнести все на кухню. Когда он вернулся,

Варфоломей Дормидонтович, наклонясь над его рабочим столом, рассматривал

что-то в папке.

   - Не совсем удачные снимки, но угадать можно,- сказал он Пецу.- Ну-ка...

   ага, это галактика из созвездия Рыб, хоть и немного смазанная. А это.-

он взял другой снимок, повернулся к свету,- м-м... скорее всего М-81. Хотя

у той нет такого бокового завитка... Странно!

   - О чем вы? - не понял директор.

   - Квалифицированный астроном обязан узнавать галактики - во всяком

случае, ближние - как старый морской волк корабли. А с этой у меня осечка,

не могу опознать. Занятно: явно ближняя, снимок крупный, такие все

наперечет. А эта?

   О, да у вас здесь их много! Я и не знал, что вы астрономией

увлекаетесь, Валерьян Вениаминович.

   Пеца будто по голове ударило. Он как стоял с двумя чайниками в руке,

так и сел на стул, который перед этим занимал гость: челюсть у него

отвалилась, заварка из чайника полилась на ковер. Там, немыслимо далеко, у

рабочего стола, доцент Любарский рассматривал фотоснимки "мерцаний",

сделанные Васюком для его доклада. Валерьян Вениаминович не смог их

использовать:

   оказался великоват формат, в кассету эпидиаскопа снимки не всовывались.

Он оставил их в папке.

   После первых секунд оглушения все в голове Валерьяна Вениаминовича

начало быстро, даже поспешно как-то, с лихорадочным пощелкиванием

упорядочиваться и яснеть. "Вихревые "мерцания" - это галактики в ядре

Шара. А штриховые и вибрионные...- назвали же! - отдельные звезды,

оказывающиеся близко к нам.

   Время "мерцаний" - это время существования там звезд и галактик,

миллиарды и десятки миллиардов лет. Соответственно и (щелк, щелк!) глубины

Шара простираются не на тысячи, даже не на десятки тысяч физических

километров - там сотни тысяч килопарсек! Размеры побольше Метагалактики...

И до самых глубин непрерывно убывает квант действия в переходном слое, до

немыслимо малых величин - иначе не вместилось бы там все ни в

пространстве, ни во времени. Поэтому так и быстры "мерцания" -

галактики-события и звезды-события. Поэтому же... щелк-щелк! - и феномен

непрозрачности Шара, его ядра: попробуй просвети прожектором Вселенную,

просмотри ее насквозь в телескоп, прощупай локатором... попробуй пролети

ее снежинка или дождевая капля! И пучкообразное схождение гравитации от

той же причины. Очень просто:

   поле тяготения распределено равномерно вокруг Земли: чем больше участок

пространства, тем больше в него попадает силовых линий. А из-за

неоднородности выходит, что в Шаре даже на высоте нескольких километров

пространства больше, чем в иных местах над целым краем, даже над материком.

   Вот он и втягивает силовые линии, собирает их, будто колосья в сноп.

Но...

    боже мой!"

   Валерьян Вениаминович поставил чайники на пол, провел ладонью по лицу.

Не было никакой радости в том, что он понял. Напротив, было жутко, брала

оторопь. И еще чувствовал он себя бесконечно униженным, просто

уничтоженным.

   Природа нашлепала его и поставила носом в угол... И он еще сетовал на

сотрудников, что они-де мало думают над общими проблемами Шара, мельчат -

а сам!.. Лучше вовсе не думать, чем думать так: составил в уме уютный,

кабинетный образ Шара - в самый раз для подтверждения теории и умеренных

практических дел. Когда установили, что до центра не менее сотен

километров, отнесся скептически: что-то больно много намеряли! А как он

позавчера засомневался в сообщении Корнева: уж прямо и тысячи

километров!.. А сотни тысяч килопарсек - не желательно? Ускорения времени

в тысячи, в десятки тысяч раз тоже представлялись ему чрезмерными, их ведь

и практически использовать нельзя.

   А ускорения, при которых звезды-солнца, рождаясь и живя там, мелькают

метеорами, а галактики взметываются и рассыпаются ракетами-шутихами,- не

желательно?.. Микросекунды и века, микроны и килопарсеки. 1038 и 10-38

- что природе эти интервалы и числа, меры нашей конечности!

   - А вот это я и вовсе не понимаю,- не унимался Любарский.- На полях

пометки "Телеск. Максут., выдержка 0,2 сек.". Что за чепуха! Во-первых,

такие снимки можно получить только на телескопах-рефлекторах с диаметром

зеркал от пяти метров и более. Во-вторых, экспозиция должна быть не две

десятых секунды, а несколько часов. Обычно держат всю ночь, поворачивая

телескоп за небосводом... А эти черточки, которые можно истолковать лишь

как собственные движения звезд в галактике,- такое и вовсе возможно

заметить только за десятки лет наблюдений!.. Валерьян Вениаминович, не

томите мою астрофизическую душу, объясните, что это: имитация,

мистификация?..

   - Не имитация и не мистификация,- сказал Пец глухим голосом.- Это

"мерцания". Сняты действительно через телескоп Максутова.

   - Вот это да!..- пролепетал доцент, поднял глаза на хозяина, лицо у

того было страшное. Тоже сел, держа снимки в руке.

   Минуту оба сидели в оцепенении. Валерьян Вениаминович вспомнил, как

вчера с Васюком-Басистовым и Терещенко поднимался в аэростатной кабине к

ядру.

   Поднимался, прямо сказать, как директор, чтобы ознакомиться с новым

участком исследований. принять новый объект. Он и до этого разок наблюдал

"мерцания"

   - с крыши, в бинокль. В кабине, когда баллоны подняли ее на полтора

километра, он несколько раз приложился к окуляру телескопа, отлаженного на

автоматическую наводку и слежение... Но и тогда его занимало не

сомнительное сверкание в облаке тьмы над головой, а куда больше: как ловко

организовали механики и инженеры, что за мелькнувшим с метеорной скоростью

светлячком-"вибрионом" можно проследить в телескоп! Дал Васюку задание на

снимки - и вниз, к делам.

   "Все было перед глазами - только не трусь мыслью, держись на уровне

своих же идей! Плохо, когда человек не умеет держаться в жизни на уровне

своих сильных идей, лучше ему и не выдвигать такие... Ум мой был далеко, и

я не видел, ум мой был далеко, и я не слышал, - вспомнил Пец

староиндийское изречение, покачал головой.- Не так: ум мой был мелок - и я

не видел".

   Валерьян Вениаминович поднялся, раскрыл одежный шкаф, достал рубашку.

   - Так. Вы, Варфоломей Дормидонтович, располагайтесь в гостиной, там Юля

вам постелила, отдыхайте. А я поеду, погляжу все это в натуре,- и взялся

за телефон, вызвать машину.

   - То есть как?! - Доцент тоже встал - красный, растерянный, гневный.- А

я...

   а меня? Да я вас... да я вам завтра яду в чай подсыплю!

   И вид у него был такой, что действительно - подсыплет.

   

  IV

 

  Так в ночь с восьмого на девятое апреля завершился первый этап в

исследовании Шара, этап, в котором они нашли то, чего не искали.

   ...И текла эта знаменательная ночь над Катаганью рекой тьмы и прохлады,

рекою без берегов. Серыми мышками шмыгали по улицам автомобили и последние

троллейбусы. Люди спали в домах, люди видели сны, всхрапывали или стонали

от страсти, люди шли на ночную смену, люди гуляли в обнимку по весенним

бульварам, разговаривали, целовались. Типографические машины с пулеметной

скоростью перерабатывали рулоны бумаги в кипы завтрашних газет, в пекарнях

автоматы быстро выпекали и укладывали в лотки хлеб наш насущный, а также

насущные булочки, кренделя и пирожные.

   Отсветил ежевечерний накал верхних уровней ("наконечника") башни,

запасших дневное тепло,- башни, бетонного дерева, выросшего в Шар и

распространившего по земле корни-коммуникации. И мчались по ним - по

шоссе, по рельсовым, воздушным и водным путям - материалы и приборы,

метизы и механизмы, деловые бумаги и продукты... все то, посредством чего

рутинная жизнь - озабоченная, уверенная, целеустремленная - накладывает

лапу на Неизведанное-Необычное, подчиняет его своим нуждам.

   А по сторонам от путей и городов лежали степь и горы, река Катагань

вместе с другими потоками впадала в море, оно сливалось с океаном. И над

всем этим:

   над городами, реками, степями, горными хребтами, над материками и

океанами, укрытыми тонким одеялом атмосферы с пушинками облаков, над

ночной и дневной частями планеты, разделенными закатно-восходным обручем

терминатора,- плескалась мирами Вселенная! Ходуном ходили туманности,

взбухала галактиками темная мощь пространства, сгущались в них и начинали

ярко пульсировать звезды.

   - Где, в Шаре?

   И в Шаре тоже.

   

 

 

   КНИГА ВТОРАЯ

 

 

   Не для слабых духом

 

   ...Я видел, что происходят факты, доказывающие существование

враждебных, для человеческой жизни гибельных обстоятельств, и эти

гибельные силы сокрушают избранных, возвышенных людей. Я решил не

сдаваться, потому что чувствовал в себе нечто такое, чего не могло быть во

внешних силах природы и в нашей судьбе,- я чувствовал свою особенность

человека.

 

   Андрей Платонов "В прекрасном и яростном мире"

 

   

                                 ЧАСТЬ III

 

 

   В ПРЕКРАСНОМ И ЯРОСТНОМ МИРЕ

 

 

                                 ГЛАВА 14

                        НАБЛЮДЕНИЯ ИЗДАЛИ И ПОСПЕШНО

 

 

   От нуля до бесконечности

   Мы проходим все по Вечности.

   С бесконечности и до нуля

   Мы проходим ею, тру-ля-ля!

 

 

   Фольклор доведического периода.

 

 

   Небо было с овчинку, даже с кулачок - звездное небо в Шаре. По мере

подъема оно разрасталось, оттесняло в стороны тьму - или это сами

наблюдатели съеживались в высотах НПВ? - но все равно оставалось обозримым

для взгляда.

   Как облако. Только "мерцания" там накалялись все ярче.

   Кабина подрагивала на неровно вытравливаемых канатах. Внизу они

раскручивались с барабанов лебедок с бешеной скоростью, но здесь ее

съедало ускорение времени; последним сотню метров они едва ползли. Только

на приборном щите в окошечке цифрового индикатора выскакивали все более

впечатляющие числа: 100 000, 500 000, 800 000 - затем пошли со степенями:

   106, 3х106... На предельной высоте ускорение времени составило 1,1Х 107

- время текло в 11 миллионов раз быстрее. За микросекунду Земли (за такое

время электронный луч на экране телевизора вычерчивает половину строки

развертки) здесь можно было произнести небольшую речь.

   Но речей пока не произносили. Корнев сидел в правом пилотном кресле

возле пульта управления. Любарский находился в центре, в жестко связанной

с телескопом люльке. Валерьян Вениаминович полулежал в левом кресле

напротив экранов. Они не впервые поднимались к ядру Шара с той памятной

ночи на 9 апреля - как втроем, так и в иных сочетаниях: Корнев - Любарский

- Буров и Васюк-Басистов, Любарский - Буров - Мендельзон, Пец - Любарский

- Люся Малюта... Варфоломей Дормидонтович был теперь не заезжий

астрофизик, а руководитель лаборатории исследований MB; она, потеснив

гостиницу-профилакторий и иные службы, развернула работы наверху, в самом

"наконечнике". Все сотрудники новой лаборатории избегали расшифровывать

предмет своих исследований - видимо, чтобы не пугать других и себя. MB и

MB.

   Другие исследуют полупроводники или рентгеновские спектры, а они вот MB

- Меняющуюся Вселенную.

   ...В эти дни с Валерьяном Вениаминовичем иногда случались приступы

отрешенности. Слушал ли он сетования Альтера Абрамовича по проблемам

снабжения, доклад ли Бугаева о грузопотоке или еще чей-то о чем-то - и

вдруг переставал воспринимать, видел только лицо с шевелящимися губами.

   Накатывало: "А там сейчас рождаются и умирают галактики, вспыхивают и

на лету гаснут звезды!.." И подъезжая утром к своему НИИ, он новыми

глазами смотрел на Шар, на купол экранной сети над ним: это Вселенная

разбила шатер подле Катагани, Меняющаяся Вселенная!

   

  Когда на следующее утро после их рискованного подъема к ядру (по ночному

времени не нашли никого, кто бы подстраховал их на крыше у лебедок) Пец на

НТСе в новом зале координатора сообщил о своих с Варфоломеем

Дормидонтовичем выводах о природе "мерцаний" (постеснявшись назвать

открытием то, что месяцы маячило перед глазами), а равно и о вытекающих

отсюда новых представлениях о размерах и структуре Шара,- что-то

пошатнулось в умах всех, дрогнуло. - Мышиной возней на задворках Вселенной

показалась всем их хлопотная ответственная деятельность. Минуты две

командиры башни молчали.

   - А что? - молвил Толюня с еще более удлинившимся от восторженного

удивления лицом.- К тому шло!

   Корнев хлопнул ладонями по бортам кожаного кресла, звучно, со вкусом

рассмеялся. Все посмотрели на него.

   - А мы-то, Анатолий Андреич, мы-то - прожекторами туда светили! Это

чтобы звезды получше разглядеть, а!

   - Лазерами собирались,- добавил тот.

   - Ну, Борис Борисыч, поздравляю,- столь же весело обратился главный

инженер к Мендельзону, дымившему первой в этот день сигарой,-вы оказались

на сто процентов правы. Да что - на миллион процентов! Там не одно тело,

там их навалом: и звезд, и планет, и чего хотите. Не вижу энтузиазма на

вашем лице!

   А Бор Борыч и не испытывал энтузиазма. Даже напротив, его лицо как-то

сразу одрябло; оно если и напоминало сейчас черчиллевское, то никак не

времен Антанты, а скорее - окончания второй мировой войны, когда сэр

Уинстон проиграл на выборах. Какие поздравления, какой энтузиазм - дураку

понятно, что концепция "массивного тела" в ядре (под которую была

подогнана работа отдела, опубликованы статьи, прочтен доклад на

конференции) лопнула мыльным пузырем.

   - Мм...- Мендельзон вынул сигару изо рта.- По-моему, все это пока еще...

   очень предположительно.

   - Но до сих пор мы такого и не предполагали,- ошеломленно сказал

Зискинд, почему-то взглянув вверх.- Н-да!..:

   - А кстати, Александр Иванович, лазер-то,- перегнулся через стол к

Корневу Приятель,- уже оплачен и отгружен из Сормова. Восемнадцать тысяч

четыреста, чтоб вы мне все так были здоровеньки!

   - Ничего,- откликнулся тот,- найдем применение. И - съехало. Опало.

Снова вспомнили о том, что еще не отгружено, не оплачено, не сделано...

вернулись к текучке, на круги своя. Минута шока миновала. Подернулись

дымкой нереальности неизмеримые дали в Шаре, где плескался и блистал

мирами океан материи-действия. Первостепенной снова стала реальность

связей, неотложная Реальность Здесь и Сейчас.

   ...Но все-таки всколыхнуло. Вечный оппозиционер Мендельсон поднялся с

Васюком к ядру, поглядел в телескоп на "мерцания", потом явился к Пецу:

   - Как хотите, Валерьян Вениаминович, но я в эти, с позволения сказать,

галактики не верю.

   - А в учебниковые, из каталога Мессье - верите?

   - В те верю.

   - Вы их видели? Не фотографии с ретушью, а в натуре - в телескоп.

   - Мм... не приходилось.

   - Я видел. И поверьте, трудно согласиться, что эти отражаемые

рефлекторами вихревые светлячки, а то и клочки светящейся ваты...

поменьше, знаете, тех, что на спичку накручиваем в ухе почистить,- такие

же, как и наше небо, скопления из многих миллиардов звезд.

   - Допускаю. Но они - в большом небе. Во Вселенной. А здесь... как-то

это выглядит игрушечно.

   - Борис Борисович, а картину искажения гравитации, исходя из

предположения, что в Шаре тысячи мегапарсек, вы рассчитали?

   - Мм... еще нет.

   - Так что же вы: верю, не верю, игрушечно! - рассердился директор.- У

нас не божий храм. Извольте посчитать, если сойдется, то и спору конец.

   Мендельзон удалился походкой сконфуженного бегемота. Он задал работу

отделу.

   Три дня его сотрудники толклись в зоне с маятниковыми гравиметрами,

уточняли картину искажений, мешали. Потом ринулись в выси - рассчитывать,

строить графики. Как раз сегодня утром Бор Борыч принес Пецу отчет,

положил на стол, молвил, пыхнув сигарой: "Вопрос остается открытым,

Валерьян Вениаминович",- и удалился с тяжеловесной торжественностью.

   Пец прочел - и не мог не умилиться. Нет, отчет был безукоризнен,

содержал убедительные формулы и таблицы, пояснительные тексты и

многомерные, сложенные гармошкой диаграммы. Но - над всем этим возвышалась

фигура толстяка с сигарой и обрюзгшим лицом, коя молчаливо извещала: вот

если бы я, Б. Б. Мендельзон, разделял идею, что в Шаре галактики, то

подкрепил бы ее данной проверкой, а поелику не разделяю - не обессудьте,

Мендельзон применил для проверки метод последовательных приближений.

Сначала он принял, что физический диаметр Шара составляет десять миллионов

километров; реальные искажения поля тяготения оказались при этом на треть

сильнее расчетных. Он увеличил предполагаемый поперечник до ста миллионов

километров: расчет дал картину, лишь на три процента уступающую реальной.

Он повысил диаметр Шара еще на порядок - и теория совпала с измерениями в

пределах допустимой погрешности приборов. Все более крупные поперечники,

вплоть до мегапарсек, укладывались в ту же погрешность. Вопрос оставался

открытым, потому что искажения определялись переходным слоем, а не

глубинами Шара.

   

  II

 

  - Все-таки Меняющаяся Вселенная название не из самых удачных,- сказал

Пец.- Это мы впопыхах. Разве наша обычная Вселенная не меняется? Только

что темп не тот.

   - Ну... давайте: Быстро Меняющаяся Вселенная,- предложил Корнев.-

БээМВэ.

   - Марка немецких мотоциклов,- поморщился Валерьян Вениаминович.

   - Событийная Вселенная,- подал голос Любарский,- эСВэ!

   - Ага, это уже ближе! - поднял палец директор.

   - Мерцающая Вселенная,- сказал Александр Иванович.- Тогда и название

менять не надо: MB и MB.

   Все трое негромко посмеялись.

   Кабина замерла на предельной высоте. Корнев выключил ненужные приборы,

их подсветки и индикаторы погасли, установилась полная темнота. И в ней

они увидели, как "мерцания" над прозрачной крышей кабины расплываются,

образуют в ядре сплошной колышущийся блеклый комок - и как он тускнеет,

растворяется в ночи.

   - Та-ак,- с досадой молвил Корнев,- прибыли к самой паузе. ...Это было

первое, что установили: существование неких Вселенских циклов. Пец,

поклонник древнеиндийской философии, отождествил их с "кальпами", циклами

миропроявления, Днями и Ночами первичного вселенского существа Брахмо (он

же Брама и Брахман). При взгляде с крыши они следовали 10-12 раз в минуту

- когда чаще, когда пореже. При этом яркие выразительные "мерцания"

составляли малую долю цикла. В черных глубинах ядра (как правило, всякий

раз на новом месте) зарождалось округлое голубоватое сияние; оно

расширялось, охватывало изрядную часть ядра и одновременно накалялось;

равномерный накал вдруг свертывался в ослепительные "вихринки", "штрихи" и

"вибрионы" - в галактики и звезды. Затем, посуществовав, все рассасывалось

и исчезало во мраке паузы.

   На высоте, куда они забрались, она могла тянуться сотни часов.

   - Придется пятиться, здесь не пересидим. Не отработано это у вас,- с

неудовольствием заметил Валерьян Вениаминович.

   - Есть, капитан! Виноват, капитан! Исправим, капитан! - по-боцмански

рявкал Корнев, нажимая кнопки и щелкая тумблерами.

   Александр Иванович, как ни странно, не ввязывался в дискуссии о природе

"мерцаний". Во-первых, он давно раскусил Мендель-зона - что для того

выставление поперек всему своего мнения было способом самоутверждения, а в

какой мере это способствовало истине и делу. Бор Борыча не волновало.

   Во-вторых, для самого Корнева вопрос не был открытым: с первых слов

Пеца на совещании он уверился, что в Шаре именно галактики и звезды, что

там живет и дышит Вселенная - Вечность-Бесконечность!

   Тогда он комментировал новость весело, со смехом. Но это был что

называется видимый миру смех сквозь незримые ему слезы. В душе было

холодное кипение.

   Не он, создавший аэростатную кабину и первым поднявшийся в ней к ядру,

пришел к потрясающей расшифровке "мерцаний", даже не Толюня, не другие

питомцы, а случайный астрофизик в компании с Пецем. Опять унавозил почву

для других! "Занесся, самообольстился, почил на лаврах! - думал Александр

Иванович, бледнея от гнева на себя.- Я, мол, такой-сякой значительный,

кабинет имею, персональную машину, орден, секретарей... Значит, умный и

все постиг. Куда к черту! Вот и получил. И перед глазами ведь было!

Телескоп в кабине установил - чтобы экранную сеть за Шаром разглядеть. Не

Вселенную, а проволочки за ней. мелкач распро...ный! - Думать так было

чуть ли не физически больно, но он истязал себя дальше.- А ведь сам себе

внушал - на пути из Овечьего после той грозы: насчет безграничной смелости

мысли, которой только и можно познать и покорить Шар... помнишь, гнида,

помнишь?!

   И, выходит, не хватило ни смелости, ни мысли, ни воображения. Ух, ты!.."

   Словом, ушибла и его Меняющаяся Вселенная, она же Событийная и

Мерцающая. С того дня серыми стали для Александра Ивановича еще недавно

заполнявшие его душу проблемы башни в ядро Шара уносились его мысли и

мечтания.

   - Слушайте,- говорил он и на НТСах, и Пецу или другим руководителям, и

в лаборатории MB (которая чем далее, тем больше становилась думающим

клубом, куда каждый приносил суждения и идеи),- слушайте, Но ведь Шар со

всеми своими тысячами физических мегапарсеков внутри ~ все-таки шар.

Компактное пространственное образование поперечником четыреста пятьдесят

метров. Мы его уловили проволочными сетями, приволокли сюда, привязали

канатами к трубам.

   Можем, если пожелаем, отвязать, таскать - как детки разноцветные пузыри

на Первомай... Со всеми Вселенными, что в нем, понимаете?

   - Так уж и можем,- возражал Зискинд или кто-то из архитекторов,- а

башня?

   - А что башня? Аккуратно поднять Шар вверх - она и не шелохнется.

Останется стоять дура дурой. Она принадлежит Земле. А галактика в ядре

принадлежит Шару. А он принадлежит нам!

   - Ты куда гнешь, скажи прямо? - не выдерживал Васюк-Басистов или кто-то

еще.

   - А Туда и гну, Толюнчик (или Буров, Бармалеич, т. п.), что раз мы

по-настоящему открыли Шар, надо по-настоящему его и осваивать. Ускоренное

строительство, всякие испытания и проекты в НПВ - семечки, пройденный этап.

   Этим мы доказали, что в неоднородном пространстве-времени работать и

жить можно... в чем, кстати, никто особенно и не сомневался. Теперь надо

внедряться в Шар!

   - Как? - вопрошали.- Запускать в него спутники? Космонавтов?

   - Здесь картина тяготения неблагоприятная для запусков,- замечал

Мендельзон или кто-то из его отдела.- Запустить, собственно, не штука,

только обратно не вернется.

   - О чем вы говорите, товарищи? - тревожно озирал всех Альтер

Абрамович.- Надо заказывать космодромное оборудование? Пусковые ракеты?

Космические корабли "Союз" и орбитальные станции "Салют"? Вы это всерьез?..

   - Действительно, о чем вы говорите! - широко раскидывал руки Корнев.-

Видите, какое у вас ординарное мышление: в самый обрез для однородного

пространства - да и то на рядовых должностях. Ракеты, спутники!.. У нас

должен быть свой путь к звездам - к нашим звездам!

   - Какой?! - вопрошали.

   - Ну вот, пожалуйста! - Теперь Александр Иванович вскидывал руки и очи

горе,- Да если бы я знал, то зачем тратил бы время на неинтересные

разговоры с неинтересными людьми, домогался бы от вас проблесков мысли!..

Надо думать, искать и найти этот путь! А для этого и мне, и вам, и даже

Валерьяну Вениаминовичу, который вот сидит молча, но, я уверен, глубоко

взволнован своим вторым открытием Шара,- всем необходимо перестроить свое

мышление. В том именно плане перестроить, что Шар - и чепуховина размером

в полкилометра вместе с сетями и башней, и необъятный мир чередующихся во

.времени вселенных. Должно что-то открыться, должно, я чувствую!

   Даже на деловитых НТСах после пламенных речей главного все затихали. Но

- шли сообщения с уровней, звонки извне, на экранах разворачивались

ситуации, требующие вмешательства и решений - башня брала свое, жизнь

брала свое.

   Думали, делали... Отличился главприборист Буров, тот нерадивый в

обеспечении НВП специальный аппаратурой завлаб - молодой, толстощекий и

скуластый. Его романтическую душу не могли увлечь поделки ради экономии

бетона, погонных метров сварочного шва или его оптимизации, блошиных

скачков вертолетов около башни. И только когда добрались до звезд, когда

он сам поднялся в кабине и узрел голубые вселенские штормы, вихри и

звездные вибрионы - душа его пробудилась, проблема видения в неоднородной

вселенной встала перед ним в полный рост. "Потрясно, фартово и лажа,-

заявил он на современном языке, вернувшись на крышу.- Только это, ребята,

все бодяга. Вы видите не то.

   Видеть - вообще проблема из проблем. Даже на обычный мир мы не столько

смотрим, сколько подсматриваем в спектральную щелочку для волн от 0,4 до

0,8 микрона. А здесь у вас и в эту щелочку попадают, вы меня извините,

радиосигналы. Ваши штрихи и вихрики - радиозвезды и радиогалактики. Не

спорю, внутри их могут быть вещественные звезды и туманности, но их надо

уметь обнаружить. Пока что их свет смещен в диапазон жесткого

ультрафиолета.

   Не надо рыдать - я с вами, я за вас, я вам помогу".

   И помог, построил электронно-оптический преобразователь: спектральная

щель расширилась, смотреть через нее в Меняющуюся Вселенную стало

интересней. На этом деятельный приборист не остановился, толкнул девиз:

"Свет мало видеть - свет надо еще и слышать!" - и сочинил акустический

комбайн, который превращал электромагнитные волны из MB в звуки разной

силы и тона. В этот подъем Корнев намеревался его опробовать.

   Но все равно - все это было не то, не то. не то...

   

  III

 

  Кабина опустилась до уровня 15000. Переждали Вселенскую паузу (Ночь

Брахмы в терминологии древних индусов) - шесть минут по времени кабины,

четыре секунды крыши, сотые доли секунды Земли, несчитанные миллиарды лет

в MB.

   Когда в ядре снова голубовато замельтешило, тронулись помалу вверх.

   "Мерцания" множились, крупнели, приобретали выразительность и накал.

   Впечатление было такое, что не только кабину с наблюдателями несет к

ним, но и сами первичные комковатые туманности мощное движение объема

ядра, вселенский выдох полной грудью, раздувает во все стороны, выносит

сюда и закручивает в вихри разных размеров и вида, а их друг около друга.

   - Поток и турбуленция в нем - вот что это такое,- молвил внезапно

Любарский.- Галактические и звездные вихри - будто водоворотики на реке в

половодье.

   Варфоломей Дормидонтович еще не знал, что вые казал догадку, которая

определит образное понимание ими космических (не только в Шаре) процессов

и которую они будут плодотворно развивать. Так, сказалось. Он произнес,

другие запомнили, никто не отозвался: лица троих, освещенные светом

рождающейся в Шаре Вселенной, были обращены вверх.

   ..."Не образумлюсь, виноват!" - эти слова Чацкого постоянно вертелись в

уме доцента. Человек приехал на конференцию - не выступать даже, послушать

других. Зашел почаевничать " давнему знакомцу. Увидел фотоснимки - и жизнь

его переменилась. А жизнь была установившаяся, добротная, да и сам человек

был не из тех двуногих бобиков, кои стремглав мчат на первый свист фортуны.

   Даже в лекциях Варфоломей Дормидонтович всегда держался основательного,

несколько консервативного тона, излагал студентам устоявшиеся теории и

хорошо проверенные факты астрофизики. а к модным новинкам типа

квазаров-пульсаров, гравитационных коллапсов и "черных дыр" относился

сдержанно.

   И вот - все полетело кувырком. Его и здесь именовали доцентом (Корнев -

так вообще как угодно, только не по имени-отчеству. "Жизнь коротка,-

объяснил он,- ее надо экономить. Хватит с меня Валерьяна Вениаминовича и

Вениамин Валерьяновича!") ---а таковым он, вероятно, уже не .был. Среди

семестра отказаться от чтения курса на трех потоках, бросить университет -

ч не по-хорошему, с выдумыванием уважительных причин, а прямо: телеграмма

ректору об уходе - такие вещи даром не проходят. На его имя в НИИ НПВ

прибыл пакет с увещевательным письмом декана и копией направленного в ВАК

ходатайства Ученого совета СГУ о лишения к. ф.-м. В. Д. Любарского ученого

звания доцента.

   И жене в телефонном разговоре ничего не смог растолковать. Здесь

приютился у Пеца ("Ради бога, Варфоломей Дормидонтович, хоть и надолго,

Юлия Алексеевна тоже будет рада!"). Впрочем, время, проводимое им - как и

Пецем, Корневым, другими сотрудниками, вне башни было настолько

незначительным, что не имело большого значения, где и как его скоротать.

   И в лаборатории было трудно. Работали на энтузиазме, себя не жалели - а

добиться от человека, работающего на энтузиазме, чтобы он аккуратно или

хоть разборчиво делал записи в журнале наблюдений, а в конце рабочего дня

чехлил приборы и прибирал свое место, куда труднее, чем от работающего

ради хлеба насущного. Да и характер был не командирский: когда после

душевных колебаний делал замечание - в деликатной форме и неуверенным

голосом, то ребятушки, закаленные общением с Корневым, чуяли слабину и

заводили:

   - Бармалеич-то наш - ух, грозен!

   - Свире-еп! - подхватывал другой.

   - Лю-т! - включался третий.- Ууу-у!..

   Так что у самого Любарского продольные морщины на лице неудержимо

выгибались скобками: "Ну, ладно, ладно..."

   Но все это было неважно - так, преджизнь. Самая жизнь для Варфоломея

Дормидонтовича начиналась здесь, в кабине на предельной высоте. Именно

благодаря проведенным в MB часам он пребывал все дни в не по возрасту

восторженном, поэтическом состоянии духа. Потому что он видел.

   ...Человеческое познание развивается от малого к большому. В

пространстве оно идет от знания своей местности к познанию материка,

океанов вокруг, всей планеты; от нее - к познанию планетной системы,

ближних звезд, Галактики, множества других галактик и всей обозримой в

телескопы части мира - Метагалактики. Во времени познание идет от эпизодов

личной жизни к осмыслению человеческого существования в целом, к познанию

жизни народов, возникновения, расцвета и исчезновения государств и

цивилизаций; далее к представлению о геологических эрах в истории Земли, о

возникновении жизни и, наконец, к представлению об образовании,

существовании и возможном в будущем конце нашей планеты и других миров -

до чего мы еще не дозрели. При этом если в пространстве мы наблюдаем -

или, по крайней мере, можем наблюдать - любые крупные и далекие объекты,

то во времени все интервалы событий, выходящие за рамки человеческой жизни

(или, самое большее, исторической памяти человечества) существуют для нас

чисто умозрительно. Большой мир для нас как бы застыл, колышется-меняется

лишь в некоторых подробностях, вроде смены сезонов.

   И теперь им открылся противоположный путь познания, от большого к

малому. И начинался он с такого Большого, что в нем даже галактики - и не

мгновенные, видимые нами обычно пространственные образы их, а галактики -

события во всей их богатой многомиллиарднолетней жизни - чиркают по

пространству, как спички по коробку. Исследователи находились в самом

начале, до подробностей предстояло долго добираться; однако для них сейчас

стало различимым неразличимое, обозримым необозримое - мировой процесс в

целом. И ясно стало, что именно в нем, в Большом и Едином, а не в мелких

причинно-следственных цепочках с многими "потому что" и "так как",-

заключена главная простая причина Бытия всего, от миров до людей и до

атомов. Настолько главная и настолько простая, что постигалась она более

чувством ошеломляющего откровения, перехватом дыхания и мурашками по коже,

нежели умом, в словах-понятиях.

   Но и постигать MB только подсознанием, чувствами, ноздрей - без

рационального мышления - Варфоломей Дормидонтович тоже не был согласен;

без этого он не чувствовал бы себя человеком. "Обычно для нас объекты

Вселенной, от астероидов и планет до галактик...- подступался он мыслью,-

ну, вроде как для дикаря, нашедшего будильник, его детали: шестеренки,

зубчики, оси, пружинки. К чему они? Часы стоят - ничего не поймешь.

Тряхнул - пошли. Время дикарь все равно определить не сумеет, но все-таки

поймет, что перед ним цельный механизм. Так и мы. Впервые увидели, что

Вселенная реально четырехмерна, время ее - поток материи, и главное в нем

- не тела, а события. Всплески и круговерти времени..."

   Однако и в рациональном выражении новые знания из MB оказывались

настолько выше, значительней всего, что астрофизик Любарский знал прежде

(да и еще вдалбливал это другим), что... короче, пренебрежением прошлой

жизнью и нормальным устройством в нынешней Варфоломей Дормидонтович как бы

отмежевывался от прежнего себя. Монахи в подобных случаях меняют имя; но в

миру, из-за милиции и прописки, это не так просто.

   

  Вернулись на предельную высоту. Над головами, над кабиной набирал

масштабы и накал объемный Вселенский шторм: голубое клубление, волнение,

вихрение.

   Взгляд с трудом проникал за внешние его колыхания, они застили яркую

область в глубине, откуда все и распространялось. Корнев включил буровский

преобразователь. Экраны - вереницей слева направо - дали картины Шторма в

ближнем ультрафиолете, в дальнем, в мягких и средних рентгеновских лучах.

   Образы были скупее, но отчетливее, выделялось самое выразительное:

огненно переливающиеся вихревые воронки, искрящиеся эллиптические кольца с

зыбкими сферами внутри, древовидно растекающиеся или наоборот, стекающиеся

- с турбулентным кипением внутри - многоцветно светящиеся потоки.

   - Виктор Федорович Буров был прав,- сказал Любарский,- видимые глазу

клубы и волны ничто, волнение почти пустого пространства, разреженного

газа - чуть теплее абсолютного нуля. Вещественные скопления светят нам в

жестком ультрафиолете, а то и в рентгене.

   - Уже есть что-то? - спросил Пец. Астрофизик приложился к окуляру

телескопа, повертел ручками поиска. Но нет, в рефлекторе все забивал

голубой туман.

   - Рано еще, Валерьян Вениаминович.

   Корнев тем временем запустил свето-звуковой преобразователь Бурова. Из

четырех динамиков, расположенных с расчетом на стереоэффект, на них сверху

хлынула "музыка сфер": плеск и рокот, перекатывающиеся над головами вместе

с волнами яркости, неровное шипение, гулы, какие-то короткие трески...

Теперь полностью, для глаз и ушей, бушевал в Меняющейся Вселенной творящий

миры Шторм.

   Фаза "мерцаний" и в этом цикле близилась к максимуму выразительности:

   пространство очистилось от тумана, вихри и комковатые всплески

разделились большими полями' темноты; сами стали компактнее и ярче.

Некоторые вихрики Дыхание Ядра вышвыривало к нижнему краю, сюда, к ним:

они стремительно нарастали в размерах, в динамиках все покрывал звук,

похожий на вой пикирующего самолета. Когда же в галактической круговерти

возникали слепящие яркие игольчатые штрихи, то в динамиках от них

слышались множественные "пи-у!.. пи-у!.." скрипичных тонов. Так звучали

звезды. - "

   И чем ближе подступал 'Цикл миропроявления к своей выразительной

кульминации, тем явственнее в динамиках хаотические шумы и рокот-грохот

оттесняла - даже вытесняла - какая-то немыслимо сложная, для тысяч

симфонических оркестров сразу, тонкая и прекрасная музыка.

   Опять у Варфоломея Дормидонтовича немели щеки, гуляли по коже мурашки,

а губы сами шептали:

   - "...Моих ушей коснулся он - и их наполнил шум и звон. И внял я неба

содроганье, и горний ангелов полет, и гад морских подводный ход, и дольней

лозы прозябанье..." Вот оно-- неба-то содроганье! Ай да Пушкин, ай сукин

сын, молодец - еще в те времена проник!.. Потому что нет во Вселенной ни

радиогалактик, ни зримых, ни звезд, ни планет - то есть наличествуют и

они, но как детали, мелкие подробности. А главное - движения-действия

Единого. В нем гармония - и познание ее, когда удается прикоснуться. Чаще

это дается поэтам и композиторам - но вот и я "внял неба содроганье".

Хорошо!

   

  IV

 

  Первым не выдержал Пец.

   - Э, нет,- сказал он,-,так работать нельзя. Александр Иванович,

выключите, пожалуйста.

   Корнев щелкнул тумблером преобразователя Бурова. Мир онемел - и будто

несколько отдалился от кабины.

   - Все это эффектно и впечатляет,- сухо продолжал директор,- но

двигаться в эту сторону, полагаю, не стоит. И без "музыки сфер" обстановка

располагает к самогипнозу и обалдению. Мы академические исследователи,

давайте помнить об этом. Наука под ритмы и завывания не делается. Давайте

выполнять намеченную программу наблюдений. Пункт первый - поиск объектов

для съемки. Приступайте, пожалуйста.

   У Любарского нашлось бы что возразить Пецу в защиту эмоций, познания

мира посредством их - поэтического, художественного, музыкального. Да и

Корневу не понравилось распоряжение директора. Но было не до споров:

обстановка близка к боевой, Пец - командир.

   - Есть, капитан! - только и выразил свое отношение Александр Иванович,

включил систему слежения.

   Варфоломей же Дормидонтович и вовсе без слов влип в окуляр телескопа:

теперь он был глаз высшей квалификации. Работа пошла. Главный инженер по

экранам рентгеновского диапазона обнаруживал перспективные "мерцания",

подгонял к ним перекрестие искателя; моторчики привода, завывая на

повышенных оборотах, поворачивали белый ствол телескопа с пришпиленным к

нему астрофизиком, пока тот не произносил: "Нет, не то. Далеко,

неразборчиво. Ищите еще!" Кабину слегка покачивало. Корнев нашаривал в

ядре новое ближнее "мерцание".

   - Вас не укачало, доцент? - сердито спросил он минут через двадцать.

   Наконец Любарский сказал сдавленным голосом: "Ага, есть. Вроде годится.

   Веду!" Александр Иванович запустил видеокамеру.

   

  Эту запись потом просматривали много раз - краткую, на девятьсот кадров,

историю о том, как в глубине ядра рождаются, живут и умирают миры. Без

телескопа это выглядело малым световым вихриком, рассеченным перекрестием

на четыре дольки: Объектив выделил центральную часть его: бурлящий ком, в

котором клубились, меняли формы, делаясь все четче и выразительней,

светлые струи. Из самых ярких (остальные расплылись в ничто) свились

волокна около колышущихся сгустков. В некоторых выделился сияющий

овал-центр. Прочие волокна завились вокруг него рукавами. Так образовалось

дозвездное тело Галактики. И - в какой-то трудноуловимый миг размытое

туманное свечение в ядре ее и в серединах рукавов начало свертываться в

яркие игольчатые штрихи, разделенные тьмой. Это образовались и набирали

накал звезды!

   "Миг творения! - упивался зрелищем Любарский; сейчас и без динамиков в

его душе звучал орган, какие-то хоры вели мелодии без слов.- Поток и

турбуленция, звезды - турбулентные ядра в струях материи-действия.

   Творенция-турбуленция, ха!.. Как просто. Но нет, не так все просто: эта

искрящаяся гармоничная четкость, избыточная первичная живость - ведь в

потоках жидкости картины турбуленции слабее, размытее, хаотичнее. Да,

первичная избыточность - вот слово. От избытка действия возникают миры!"

   " Звезды-штрихи высасывают туманное свечение окрест. Теперь весь быстро

вращающийся вихрь состоит из них. Ядро Галактики набухает голубым

вибрирующим светом. Рукава загибаются около него все более полого,

касательно - и вот сомкнулись в сверкающий эллипс. Звездные штрихи меняют

оттенки и яркость - эти переливы распространяются по эллиптической

Галактике согласованной дрожью. Видно: она целое, главный образ Вселенной.

   Что-то ослабело, спало в пространстве - галактический эллипс опять

раскручивается в вихрь. Рукава его расходятся, раскидываю г во вращении

своем звездные ошметья - в них по краям тела галактики звездные пунктиры

накаляются, вспыхивают сверхновыми. а те расплываются в туманные блики.

Они сливаются в волокна и струи теряющей выразительные формы субстанции.

Процесс захватывает центральные области - все прощально вспыхивает, тает,

растворяется во тьме.

   Галактика жила восемнадцать секунд. Звезды в ней - от четырех до

четырнадцати секунд.

   А в двух соседних с ней вихрях звезды так и не возникли: эти вселенские

образы прожили свой многомиллиарднолетний век круговертями сверкающего

тумана.

   

  Вверху воцарилась Ночь. Кабина возвращалась вниз.

   - Все, как у нас,- задумчиво молвил Любарский, отстегиваясь от

кресла-люльки.

   Пец вопросительно глянул на него.

   - Я о тех двух соседних,- пояснил доцент.- В обычном небе из многих

миллионов наблюдаемых галактических туманностей только десятка два на

снимках расщепляются на звезды. Мы объясняем это так, что те, в которых

звезд не различаем, слишком далеки. Но после увиденного здесь я склонен

подозревать, что и в тех галактиках - если не во всех, то во многих -

звезд нет. Мы полагаем звезды главными образами Вселенной потому, что

считаем главным проявлением материи вещество. Но теперь мы видим, что это

не так.

   - Крамольный вы, однако, человек, Бармалеич! - молвил Корнев.

   - Здесь станешь...

   Кабина, колыхая аэростатами, ползла вниз. Вселенная в ядре Шара

съеживалась, тускнела. Говорить не хотелось. Под стать увиденному были бы

слова и фразы, доступные гениям, их испепеляющие сердца глаголы. Откуда

взять такие им - обыкновенным, поистрепавшим речь в быту, на лекциях и

совещаниях? Но и отмалчиваться не стоило: заниматься-то этим делом им, уж

какие есть.

   - Смешение и разделение,- задумчиво сказал Пец,- разделение и смешение.

Два акта в вечной драме материи-действия. Разделение - выделение образов

из однородного... то есть для нас пустого - пространства. Выделившееся

усиливает выразительность свою: четкость границ, яркость, плотность... Так

до максимума, за которым начинается спад, смешение, распад, растворение в

однородной среде. Возвращение в небытие - если нашу жизнь считать бытием...

   У этих процессов много подробностей, маскирующих суть, но она всюду

одна:

   разделение - смешение. Все, что имеет начало, имеет и конец. Одно без

другого не бывает. Снова замолчали. Корнев хмыкнул, подоил нос:

   - Бармалеич, прокамлайте теперь вы что-нибудь. - Если позволите, Саша,

я продолжу вместо него,- мягко и в то же время как-то величественно

произнес директор.- Варфоломей Дормидонтович уже "прокамлал": сказал

слова, которые, хоть их и было всего три, перевешивают все, что мы с вами

сказали и скажем:

   "Поток и турбуленция в нем". Вы, безусловно, герой дня сегодня,

Варфоломей Дормидонтович, поздравляю вас. Это многообещающая идея, и даю

вам задание исследовать ее. Там есть четкий критерий Рейнольдса для начала

бурления - выжмите из него все. Доклад через пять дней. Но пока вы не

погрузились в гидродинамику, подкину вам еще информацию. В стихах. Вот

первая:

   При наступлении Дня из непроявленного все проявленное возникает, При

наступлении Ночи оно исчезает в том, что непроявленным именуют.

   Имеется в виду День Брамы и Ночь Брамы, стадии в цикле миропроявления.

   Вторая:

   Вначале существа не проявляются. Они проявляются в середине. И

растворяются они в исходе...

   Обе цитаты из "Бхагаватгиты", "Божественной песни" в древнеиндийском

эпосе "Махабхарата". Ему более трех тысяч лет. "Существа" - в смысле "все

сущее".

   - Вы хотите сказать,- оживился астрофизик,- что этими словами описано

миропроявление как вскипание турбуленции в потоке материи-времени?

   -.И даже в соответствии с критерием Рейнольдса, Варфоломей

Дормидонтович!

   Ведь и по нему турбуленция возникает в потоках не сразу, а когда они

наберут напор и скорость. В какой-то из предшествующих цивилизаций это

понимали.

   - Занятно.

   Корнев только переводил глаза с одного на другого. Наконец не выдержал:

   - Ну, наговорили!.. Нет, граждане, как хотите, но я с вами сюда больше

подниматься не буду. Это ж потом не уснешь. И вещества - то есть тела, то

есть мы с вами! - ничего во вселенских процессах не значат, и вообще

существует только мировое пространство да смешение-разделение в виде

турбуленции... Ну и ну!

   Варфоломей Дормидонтович поглядел на главного инженера - кажется,

первый и последний раз в жизни - с сожалением и превосходством:

   - А слабенек, оказывается, наш главный на философскую мысль, жидковат.

Чем вы, собственно, огорчены и недовольны?

   - Послушайте! - В глазах Александра Ивановича действительно были

возмущение и растерянность.- Но если все так страшно просто... ведь это же

и просто страшно!

   

  V

 

  Для зевак (коих всегда много толпилось около зоны) многочасовое

путешествие троих исследователей к ядру. выглядело так: колечко

голубовато-белых баллонов с рафинадно блестящей пирамидкой внутри скакнуло

к темной сердцевине Шара, ринулось вниз, повисло на миг между тьмой и

башней, опять рванулось вверх - и почти сразу шлепнулось на "наконечник",

на крышу башни.

   "Ух, черт! - подумал не один.- Авария! Никто, поди, и не уцелел..."

   Для Васюка-Басистова и Германа Ивановича, дежуривших на крыше,

впечатление было не столь сильным, хотя первый откат кабины и зависание ее

посредине их обеспокоили. Тем приятней им было увидеть выпрыгнувшего из

пирамидки, едва она коснулась крыши, Корнева и затем приставить лесенку

для директора и Любарского.

   - Ну,- сказал главный инженер, беря сигарету из протянутой Толюней

пачки и прикуривая ее от протянутой механиком зажигалки, - вот ты, Ястреб

точной механики, технический Кондор, Орел смекалки, работающий от идеи...-

Тот от комплиментов скалил стальные зубы, щурил калмыковатые глаза.- Давай

как обычно: не надо чертежей, скажите, что эта хреновина должна делать.

Сообщаю:

   она должна приближаться к ядру и входить в него. Желательно, не

отрываясь от башни.

   - Так вот же кабина и аэростаты, Александр Ива...- указал на сооружение

механик.- Вместе строили. Вы же только оттуда, что вам еще?

   - Мы не оттуда, мы с высоты два километра, на какой еще держат баллоны.

А далее - пустота, космос, звезды, галактики. Вот к ним бы и надо!

   - Какие звезды, ну что вы такое говорите! - Герман Иванович обиделся,

не понимая, чего это главный вздумал над ними шутить.- Светлячки, мерцания

- разве ж звезды такие! Что я, звезд не видел!

   - Ну вот, не верит...- Александр Иванович повернулся к Васюку.- А ты,

Толюнчик, веришь?

   - Верю,- флегматично отозвался тот.

   - Так ну?..

   - Идею надо.

   Корнев махнул рукой и направился к люку, размышляя, что вот есть в его

распоряжении и разнообразнейшая техника, и средства, и умелые работники, и

неограниченное время, которое тоже деньги... а без идеи все это выглядит

так, что лучше бы ничего не было! Он испытывал сейчас что-то подобное

мукам неразделенной любви.

   

  И Валерьян Вениаминович спустился вниз, в прозу. В приемной Нина

Николаевна вручила ему стопку листов с типографским текстом:

   - Верстка вашей статьи для сборника, просят скорее вычитать и вернуть.

   - Это уж как водится,- буркнул директор, забирая бумаги. В кабинете он

разложил листы на столе, вооружился ручкой, начал читать. Это был его

доклад на конференции, состоявшейся страшно давно, будто в другую

геологическую эру - еще до открытия MB. "Что ж, кое-что придется

исправить",- подумал Пец. И - глаза его зацепились за последний абзац на

последнем листе, за свои заключительные слова, произнесенные неделю назад

перед большой аудиторией:

   "Неоднородное пространство-время в Шаре изучено нами еще не до конца.

Не совсем ясен, например, закон уменьшения кванта h в глубинной области;

соответственно шатки оценки ширины промежуточного слоя. Не в полном объеме

исследовано еще и наблюдаемое в ядре Шара явление (по-видимому,

атмосферно-ионизационной природы) "мерцаний" - быстро меняющихся

короткоживущих свечений вихревой и штриховой конфигураций. Познание

вышеуказанных явлений и их закономерностей несомненно усилит наше

понимание физики неоднородных пространств и обогатит практику".

   Сначала у Валерьяна Вениаминовича запылали щеки. По мере чтения жар от

них перекинулся на лоб, уши, подбородок, даже на шею. Скоро вся

неприкрытая сединами часть головы приобрела отменный багрово-свекольный

оттенок. Лишь один раз в жизни ему было так стыдно, как сейчас: в

Самарканде, когда встретил Юлю в сквере - после развода... Со страниц

собственной статьи на Пеца глянула самодовольная физиономия

ученого-мещанина, физиономия, которую он так ненавидел и которой боялся у

других: с лоском фальшивой эрудиции и снисходительного разумения всего.

Положитесь, мол, на мой авторитет, граждане, я все знаю-понимаю... Ну,

правда, некоторые незначительные вещи "не в полном объеме", "не до конца",

"не совсем". Вот пока еще не разобрался с такой малостью, как

"мерцания"... Но это все пустяки, граждане, третьестепенные детали в

картине мира, которую я разумею и преподаю другим; будучи разгаданы, они

займут надлежащее место в ней. Волноваться не из-за чего, граждане, ваше

дело меня обеспечивать, возвышать и хорошо оплачивать.

   Неприятно было обнаружить в себе самодовольную ограниченность человека,

который, зная лишь чуть больше других, уверен и убеждает прочих, что

постигнул все. "А ведь конспектировали многие..." - сатанея, подумал Пец.

   Он собрал оттиски и, бормоча с яростью: "Подпустить! Подпустить!?" -

разорвал их пополам, потом еще и еще.

   

 

 

                                 ГЛАВА 15

 

                ОДА ТУРБУЛЕНЦИИ И ПОСЛЕДНИЙ ПРОЕКТ ЗИСКИНДА

 

 

   Наша дружба переросла в любовь, как социализм сейчас перерастает в

коммунизм.

 

   Из заявления о разводе.

 

   

  ...Более трети века, с самого начала работы в фантастике, автора

упрекают, что он излишне научен. Слишком обстоятельно излагает нужные для

понимания проблемы сведения. Излишне добросовестен в обосновании идей. И

так далее.

   Само то, что добросовестным можно быть излишне, определенным образом

характеризует нашу фантастику. Упреки участились в последние годы, когда

жанр этот, как мухи зеркало, засидели гуманитарии. Вот уж у них-то ничего

не бывает слишком, за исключением разве одного: вторичности.

   Автор не однажды объяснялся на этот счет с редакторами и рецензентами.

   Сейчас считает нужным объясниться публично.

   Представим себе дерево, скажем - клен. После созревания на нем семян,

соткнутых семядольками двух лопастей, он при малейшем дуновении ветра

рассеивает их; и летят, красиво вращаясь, тысячи, десятки тысяч

пропеллерчиков - чем дальше, тем лучше. Подавляющая часть их падает на

асфальт, на мусор, на камни - пропадает без толку. Несколько попадает и на

благоприятную почву. Но чтобы здесь проросло деревцо, мало почвы - надо,

чтобы и семя было хорошим, плодотворным.

   А поскольку неясно, какой пропеллерчик куда упадет, надо, чтобы, все

семена были плодотворны, несли заряд будущей жизни.

   Заменим дерево автором (в компании с издателями, разумеется), многие

тысячи семян тиражом его книги, почвы - равно и благоприятные, и

неблагоприятные - читателями... Дальше должно быть ясно.

   Да, увы, в большинстве случаев мы сеем на камень. Читатели ждут от книг

развлекухи, в крайнем случае - ответа на злободневные вопросы (т. н.

   "жизненной правды"), а иное не приемлют. Поэтому, если отвлечься от

коммерции (а от нее надо отвлечься), книги выпускают большими тиражами

-ради того единственного экземпляра, который попадет к читателю - почве;

он примет новую идею, совпадающую с тем, что сам чувствовал и думал. Тогда

она прорастет.

   Для этого и бывают в книгах идеи-семена. Чем больше - тем лучше, чем

обоснованней - тем лучше. Обоснование суть удобрение.

   Знать бы того читателя, прямо ему и послал бы, а остальное можно и не

издавать. Но как угадаешь? Вот и переводим леса на бумагу.

   По одному читателю-почве на идею - и цивилизация будет продолжаться. Не

станет таких читателей или не станет авторов с идеями - все под откос. Ни

кино, ни телевидение, ни иные игры в гляделки книжный интимный механизм

оплодотворения идеями не заменят.

   ...Автор это к тому, что излагаемые ниже размышления Варфоломея

Дормидонтовича Любарского, на заданную Пецем тему, смесь гидродинамики и

богоискательства, в сюжетную канву романа, в общем-то, не очень вплетаются.

   Их можно было бы и не давать. Даже, пожалуй, ловчее не давать,

выигрышнее.

   Ну, подумаешь: объяснение тайн мироздания - сложно-простых

недетективных тайн... что они супротив трупа в запертой изнутри комнате!

   Но ради того единственного читателя - дадим. Прочие же все, если им

этот раздел покажется скучным и трудным, могут пропустить его без ущерба

для своего пищеварения.

   (Но, кстати, о пищеварении и о других процессах нашего организма, кои

идут когда хорошо, когда худо; да и не только о биологических.

   Чтение и обдумывание некоторых мест "Оды турбуленции" - автор убедился

в этом на опыте - помогает самоисцелению от недугов. Уравновешивает.

Улучшает житейскую стратегию и тактику, сиречь поведение. Так что

смотрите.)

   

  II

 

  Заметки В. Д. Любарского к докладу "Наблюдаемый мир как многоступенчатая

турбуленция в потоках времени". (Назначение заметок научное, но от

одиночества и неуюта Варфоломей Дормидонтович заносил на эти листки и

посторонние мысли, свое житейское.)

   "Почему издревле любят слушать журчанье ручья? Какой смысл в этих

меняющихся звуках, веселых и печальных, звонких и глухих, сложных и

простых, повторяющихся и новых?.. Наверное, тот, что ручей сообщает нам -

полнее всех слов - главную истину о мире и о жизни. Имя этой истины -

турбуленция.

   ...Кипенье струй, их сердцевин. Бурленье в "ядре потока", как это

именуют в гидродинамике. Множество струй и потоков во Вселенском океане

материи-действия, кои сами порождены крупномасштабной турбуленцией и

которые без кипения-бурления-вихрения в них и обнаружить невозможно".

   Академические сведения о турбуленции (только сведения, наукой это не

назовешь). Слово "turbulentia" по-латыни означает "бурный", "вихревой"

   (отсюда "турбина"), "беспорядочный". Большинство реальных потоков

жидкости и газа, включая атмосферу, несут в себе турбулентную сердцевину;

бывают турбулентны и целиком.

   Переход ламинарного (плавного) потока субстанции, имеющей определенную

вязкость "мю", в турбулентный происходит при увеличении его скорости v или

возрастании сечения S - то есть так или иначе при возрастании явления

потока. Характеризуют переход знаменитым, уважаемым даже В. В. Пецем (а на

мой взгляд все-таки изрядно дутым) критерием Рейнольдса, или числом

Рейнольдса:

   Re=vS/(мю)= const.

   Дутость его в том, что даже в экспериментальных потоках, текущих в

трубах или каналах заданного сечения, эта величина далеко не "const", она

меняется от двух до семидесяти тысяч. Было бы интересно, если бы моим

коллегам-гидродинамикам с такой определенностью отвешивали и отмеривали

то, что они покупают в магазинах!.. А для вольных потоков типа струй в

реке, ветров в атмосфере или там Гольфстрима, Куросиво Re и вовсе

неизвестно. Да и попробуй определи у таких потоков сечение или усредни их

скорость.

   Так что это не формула, а скорее образ: в потоке при некотором напоре и

размерах возникает неустойчивость - бурление-волнение-вихрение. А когда

поток ослабевает, все постепенно успокаивается, возвращается к

плавности-однородности - в ламинар.

   Еще не все. Для начала турбуленции (и для образа ее) важна инициирующая

флюктуация - какое-то случайное событие-возмущение. Например, если кинуть

в гладкий поток камешек, турбуленция начнется при Re=2300; если не кинуть

- оттянется до Re= 60 000. Если тот же камешек не кинуть, а осторожно

внести, тоже затянется. Если камень крупный - за ним пойдут крупные волны,

если маленький - мелкие, и т. п.

   ...Это можно наблюдать на водосливных плотинах: переваливает через

бетонную стенку во всю ее ширь тугая, насквозь прозрачная зеленая полоса -

а ударившись о поддон, сразу делается пенистой, шумной, серой, в зыби и

водоворотах; совсем другая вода.

   Или на берегу моря: идет красивая гладкая волна, а как коснулась

галечного дна - запенилась, забурлила...

   "Не образумлюсь, виноват". А виноват я в том же, что и Чацкий, смысле:

горе от ума... Прибыло решение ВАКа о лишении меня по ходатайству СГУ

звания доцента. И как быстро-то! Бумаги о присвоении мне такого звания

лежали в комиссии целый год. А здесь в неполные две недели - чик! - и

готово. А еще говорят, что в ВАКе сидят бюрократы.

   Теперь я сам подскажу Александру Ивановичу, который любит именовать

меня доцентом (подозреваю, что более под влиянием фильма "Джентльмены

удачи"), уточнение: доцент-расстрига.

   Но продолжим о турбуленции. Что существенного удается выжать-обобщить

из всех источников? Какую квинтэссенцию?

   ...что полного математического описания турбулентных процессов нет и не

предвидится: все они сложны, как... как сама природа. Теории описывают

простенькие частные проявления турбуленции: гармонические волнения -

нарастающие, убывающие, интерферирующие - и вихри.

   О последних стоит подробнее:

   - центральная часть, "ядро" вихря, вращается по закону твердого тела,

как целое; - за пределами ядра скорость вихря убывает пропорционально

квадрату расстояния; - вихревые трубки во взаимодействии завиваются друг

около друга; тонкие, естественно, обвивают те, что толще, мощнее.

   (Все это так и просится на аналогию с... но не спеши.)

   ...что при всем богатстве образов турбуленция не есть хаос - сложные,

но устойчиво повторяющиеся картины пульсаций, колебаний, вихрений.

   При этом опять выпирают замечательные свойства турбулентного "ядра" в

потоке:

   - во-первых, при нарастании скорости потока "ядро" стягивается,

уплотняется; картина бурлений в нем становится более упорядоченной,

периодической; а при уменьшении напора наоборот - "ядро" разбухает,

рыхлеет, расплывается; - во-вторых, запас турбулентной энергии в "ядре"

пропорционален квадрату скорости потока.

   Это опять ассоциируется с... но молчание, молчание! ...что - и это,

пожалуй, самое важное - крупномасштабная турбуленция многоступенчата, и

энергия в ней распределяется также многоступенчато:

   - наиболее крупные пульсации (волны-струи) получают энергию от несущего

потока; когда напор и сечения в них достигают критерия Рейнольдса, то в

этих струях возникают свои зоны турбуленции - то есть первичные

струи-волны сами оказываются для них несущими ламинарными потоками, питают

вторичные ядра и вихри бурления своей энергией; - самые выразительные и

крупные пульсации в этом волнении оказываются несущими гладкими потоками

для еще меньших зон турбулентного кипения третьего порядка... и так далее;

- и все это древовидно ветвится во времени и пространстве, дробится на

заметные образы в "однородной" среде - до некоего предела. До какого?!

   ...что, наконец, в информационном смысле взаимоотношения между потоком

и турбуленцией таковы, как, например, между магнитной лентой памяти и

записанной на ней информацией. А содержание информации, как я отмечал,

зависит от вида первичных возмущений потока. Они подобны генам в актах

зачатия.

   Но последнего я, пожалуй, в докладе не скажу - побьют.

   Турбуленция в живом, турбуленция посредством живого... управляемая

турбуленция. Это тоже тема. Возьмем, к примеру, духовую музыку: если дуть

в мундштук валторны (трубы, кларнета) слегка, без напряжения,- никакого

звука не будет. Шипение, сипение - ламинар. А поднаддать дыханием да

соответственно сжать губы, да нажать нужный клапан - и пошел музыкальный

звук! Да-да: иначе сдвинуть губы, надавить иную клавишу - будет иной

звук...

   но музыка пошла, прежде всего, потому, что превзойден критерий

Рейнольдса. И все выпеваемые дыханием звуки-ноты инициированы определенной

флюктуацией-затравкой: движением губ, клавишей, клапаном.

   Да и не только духовая музыка, а смычковая: скрипки, виолончели,

контрабасы!

   Если вести смычком по струнам легко и слабо, звука нет; так же, если

струны слабо натянуты. Ускорил движение смычка, нажал на струны - полился

чарующий звук...

   Черт побери, а ведь и речь наша - турбуленция! Спокойное дыхание тихо,

ибо ламинарно. Что мы говорим и как - это от инициирующих движений гортани

и языка. Но сама речь, голос - от того, что дыхание перешло за критическое

число Рейнольдса.

   Какое, однако, богатое явление!

   ...Да и храп наш во сне, милостивые государи, от него же. Ведь не зря

сей звук исторгается из носоглоток спящих не в начале выдоха, а самой

сильной части его, при достаточном напоре.

   Впрочем, это уже неуправляемая турбуленция. Но главное - на размытость

числа Re от 2000 до 60 000 не следует негодовать ни мне, ни

теоретикам-гидродинамистам и аэродинамистам. Это дар божий для нас, в этой

размытости содержатся все наши возможности управлять образами турбуленции.

   Вот так и получается вся "творенция-турбуленция". Не творение - великий

созидательный акт, а именно творенция. Ничего особенного в ней нет.

   

  21 апреля. Подъемы в MB, наблюдения MB становятся нашим бытом. Сегодня

поднимались с Валерьяном Вениаминовичем. Наблюдали и сняли замечательное

зрелище: разрушение Галактики от внедрения ее в переходный слой, в барьер

неоднородностей. Она была спиральная, возникла в юго-восточной части Шара,

развилась до звезд - и все время своей эволюции будто падала на нас. Было

страшновато. В переходный слой Галактика внедрилась всем ядром - оно

разорвалось на клочья звездных скоплений. Дождь звезд падал на нас, как

праздничный фейерверк... Но в возросшей неоднородности пространства и они

все размохрились в светящиеся кисточки, расплылись в туман, в ничто.

   Картина уникальная: не просто кончина звездной системы в результате

старения, ослабления напора ее времени-потока, а - катастрофическая гибель

ее. Зрелище для богов, цепенящее душу. И снова я смотрел, будто

подсматривал, задавал себе вопрос: имеем ли мы, смертные, право видеть это?

   Не приличней ли нам заблуждаться-самообольщаться, нежели познавать

такие истины?

   ...Ибо мир сей велик и страшен. Он велик и прекрасен. Велик и добр.

Велик и беспощаден. И его краса, ужасность, беспощадность и доброта

пропорциональны его величию.

   А оно - бесконечно.

   Немного покалякали об этом с В. В. на спуске. Начали с академических

выводов:

   - что в неоднородном пространстве миры-цельности существовать не могут;

- что поэтому переходный слой надежно защищает нас от неожиданностей,

например, от того, что из MB сюда выскочит звезда; - и что в глубинах ядра

микроквантовое пространство-время однородно...

   Но потом съехали на лирику. Валерьян Вениаминович декламировал

космогонический гимн из "Ригведы": "Без дуновения само собой дышало Единое

- великая тьма, сокрытая тьмою..." - и перебивал сам себя:

   - Знали древние об этом первичном Дыхании Вселенной, порождающем миры и

поглощающем их. А, Варфоломей Дормидонтович!..

   Я тоже декламировал из Киплинга: "И Тамплисон взглянул вперед и увидал

в ночи звезды, замученной в аду, кровавые лучи. И Тамплисон взглянул

назад, и увидал сквозь бред звезды, замученной в аду, молочно-белый

свет..." А на мой вопрос-сомнение (вправе ли?) В. В. ответил вроде бы

невпопад:

   - Когда Будду спрашивали, конечен или бесконечен мир,- он вместо ответа

погружался в созерцательное молчание. Это было красноречивее всех слов.

Так и нам надо.

   По существу верно. Величие мира - не тема для умствований. В словесах

легко заблудиться. Делаем, -что можем, вот и все.

    Но как мы, двое пожилых и сложных, были близки там друг к другу!

Поистине, подлинная близость возможна только перед ликом Вечности.

   

  А с турбуленцией - и натягивать особенно не надо, искать детальные

соответствия. После того, что мы увидели в MB, как все различимые образы

("проявленное") возникают в стремительном полете из пустого пространства,

а затем растворяются в нем же,- нам от этого процесса и деться некуда. И

не надо.

   Надо лишь преобразовать мысленно (и теоретически) все потоки из обычных

трехмерных в четырехмерные, текущие по времени,- а себя, как наблюдателей,

отождествить с ним.

   

  А сейчас, милостивые государи, я весь во власти неуправляемой

турбуленции. И почему, интересно, так бывает: когда вникаешь в идею, то

вживаешься в нее и тем, чем надо и чем не надо? В бронхах скребет, щиплет

и колет, температура за 38°, глаза слезятся, нос и того хуже. Хрипло,

шкварчу и кашляю.

   Прохватило на апрельских сквознячках, когда, разгоряченный вышел из

башни и прогуливался у реки с открытой шеей. Сижу на бюллетене, Юлия

Алексеевна, спасибо ей, отпаивает меня чаем с малиной и медом; Вэ-Вэ

вечером по своей рецептуре добавляет в этот чай вина или коньяку.

   Сижу, стало быть, на бюллетене и мудрствую.

   Ведь что есть данная болезнь (а вероятно, и не только данная!), как не

переход в турбулентное состояние моего организма от внешней зловредной

флюктуации в виде сквозняка? Из здорового спокойного состояния организма,

кое мы не ценим и не замечаем, ибо оно есть ламинар? Сколько сразу мелких,

вздорных, неприятных изменений - в легких, носоглотке, во всем теле...

   Откуда что и взялось! Сколько ощущений, переживаний. Апчхи!..

Аррряяяпчьх!..

   Чем не духовая музыка!

   Нет, богатое явление.

   И недаром, видимо, индусы лечат больных тем, что перво-наперво

перестают их кормить - так снижая напор жизненных сил, напор праны.

Болезни суть избыточность здоровья.

   И еще одно родство турбуленции и болезней: начинается легко и внезапно

- тянутся, сходят на нет долго и трудно.

    И еще, и еще: добро ламинарно, зло - турбулентно. Мы обычно

рассматриваем борьбу добра и зла на равных. И с неизвестным исходом, как в

футболе. Но это потому, что мы не знаем, насколько всеобъемлюще и мощно то

неразличимо прозрачное, ясное Добро, что держит, несет, обволакивает и

пропитывает наш мир. Верующие догадываются об этом - и называют его Бог.

   ...Именно поэтому не следует платить злом за зло, отвечать ударом на

удар, мстить: лучший способ борьбы с турбуленцией... отсутствие борьбы.

Ненасилие.

   Тогда она сникнет, растворится в ламинарном Первичном Добре.

   Но это я, пожалуй, также приберегу для себя.

   Из доклада В. Д. Любарского на семинаре: - Мир пространственно

четырехмерен.

   Время - тоже пространство. Только по этому - четвертому - направлению

мы движемся-существуем. Разбегание галактик, заметное в обычной Вселенной

по "красному смещению", как раз и подтверждает, что направление времени не

всюду одинаково: существование дальних миров в своем времени мы видим как

их движение в пространстве. По-видимому, и в нашей Вселенной, как и в MB,

это разбегание породил Вселенский Вздох. Наивной механистической

интерпретацией его является гипотеза Вселенского Взрыва - попытка

утвердить первичность "тел" в материи. Ибо мы сами тела.

   Между тем, разбегание галактик допускает простой вывод: чем они дальше

от нас, тем их время ортогональной к нашему. То есть по своему направлению

времени все миры мчат-существуют - наращиваются спереди, сникают сзади - с

наибольшей возможной скоростью, со скоростью света. Обычное относительное

движение тел, кое мы видим, его часть их движения-существования в своем

индивидуальном для каждого тела времени, а если проще, то в своих несущих

струях. Тела в них - турбулентные ядра.

   Больше того, сам факт наличия предельной скорости может быть понят

только в теории плотных сред и применительно к малым возмущениям в них. В

самом деле, ведь эта скорость, которая нам, малым, кажется чудовищно

огромной,- триста тысяч километров в секунду! - во вселенских... да что,

даже в межзвездных - масштабах просто мизер. А остальные, кои меньше ее,

так и вовсе. Что ж громадная и могучая Вселенная с этим так сплоховала? А

то и сплоховала, что в ней это скорость распространения малых возмущений в

плотной упругой среде - ни они сами, ни скорость их для нее существенной

роли не играют. Не то что для нас. И кстати, эти знаменитые лорентцевские,

приписываемые Эйнштейну, множители "1-V2/с2", от коих в теории

относительности укорачиваются стержни, удлиняется время и растут массы -

поражающие наше воображение эффекты! - вы всегда встретите в учебниках по

газовой и гидродинамике при описании движения потоков и малых возмущений в

них. Только под "с" там разумеют скорость звука в газах и жидкостях, а не

света в "пустоте".

   ...По своему направлению движения-существования мы воспринимаем только

себя:

   в одну сторону памятью, в другую, в будущее,-

воображением-прогнозированием, уверенностью в продолжении себя и

дальнейшем бытии. Для восприятия прочего мира остаются три измерения.

Естественно, что в текущих рядом с нами струях времени мы в силу

синхронности процессов видим не их и не пенно бурлящие дорожки-сердцевины

в них, а некие трехмерные образы в "пустоте". Это еще та пустота.

   ...Для нас различимый мир значителен и весом, а неразличимо однородная

среда - ничто. На самом деле все наоборот: различимое есть малые, не

крупнее ряби на поверхности океана, возмущения-флюктуации в очень плотной

упругой среде.

   По представлениям Дирака и Гейзенберга - ядерной плотности.

   ...Теперь сообщу вам рецепт, как одним простым процессом, вздохом,

сотворить Вселенную. Как известно, библейский бог с одной только нашей

Землей провозился немало: сначала сотворил небо и землю, отделил свет от

тьмы, воду от тверди, моря от суши, создал твари всякие, и траву, и

светило дневное, светило для ночи... и так уморился, что весь седьмой день

отдыхал. Старик суетился зря. Только необходимо подчеркнуть, что отдельную

планету, даже звезду или галактику,- так нельзя,- а вот Вселенную целиком,

запросто.

   Разумеется, речь идет о Вселенском Вздохе огромных масштабов и

немыслимого напора, который мы наблюдаем в MB. Его можно сравнить со

взрывом по скорости и напору - но разница в том, что взрыв - событие

кратчайшее, а Вселенская пульсация-вздох длится все время существования

мира. Конец ее - конец времен. Но самое замечательное все-таки то, что

этот простейший процесс породил все сложное, включая уникальных нас.

   Итак, поехали. Вдох, выдох, йоговская пранаяма с раскачкой в масштабах

Мира.

   Начнем с экстремальной стадии охвата и напора: пошло растекание от

какого-то центра в Меняющейся Вселенной - хоть в нашей, хоть и в той, что

в Шаре.

   Растекание идет радиально, напор, скорость и сечение потока растут... И

вот в каких-то местах достигнут и превзойден критерий Рейнольдса. Он, как

вы знаете, довольно зыбок: где и какие возникнут образы турбуленции,

зависит от местных инициирующих флюктуации. Во всяком случае, нарушилась

устойчивость-однородность в самых крупных масштабах, пошли пульсации,

струи-волны, вытянутые всяк по своему времени, а в них вихрения, да и сами

струи закручиваются друг около дружки. Все это первичные наметки будущих

скопищ звездных вихрей - но звезд еще нет, до звезд надо дожить.

   Напор Выдоха между тем растет. 'Но, поскольку и он - малое возмущение

среды, скорость света в порождаемых им потоках превзойдена быть не может.

   Естественно, энергия расходуется на дальнейшее турбулентное дробление и

ветвление их. Разделение - в терминах Валерьяна Вениаминовича. При этом

отдельные струйки галактической турбуленции теперь играют роль несущих

потоков. В тех из них, где сочетание скорости и сечения выполняет "норму"

   Рейнольдса, возникают свои бурлящие и вихрящиеся "ядра": где одно, где

пара вьющихся друг около друга, а где и больше. При дальнейшем возрастании

напора Вселенского Выдоха они уплотняются. Эти образы, понятно, несравнимо

мельче галактических, даже деталей галактик - это протозвезды, двойные и

тройные сочетания их, протопланетные системы.

   Остальные же струи галактической турбуленции, где критерий Рейнольдса

не выполнился, неотличимы от первичного потока между ними - остаются

"пустотой".

   ...И так по мере роста напора реализуется ступень за ступенью

Вселенская турбуленция-творенция. Никто не создает звезд - они сами

уплотняются, закручиваются в огненные шары в своих струях незримого

времени-действия.

   Никто не создает и планет, никто не отделяет на них твердь от вод и

свет от тьмы. Все это просто проявления турбуленции - самовыделения мира

веществ из "пустоты" - и разделения-дифференциации всего на стадии

максимального напора, наибольшей выразительности. Так все дробится до

некоего предела, меньше которого уже нельзя, строение материи не позволяет.

   Думаю, вы догадались до какого: до квантового, когда

турбулентно-вихревые образы, несомые мельчайшими струйками времени,

состоят из считанных квантов h. Эти образы - атомы, молекулы, атомные

ядра, элементарные частицы; поэтому им и свойственна дискретность. В

принципе же, разницы между галактическим вихрем, атмосферным циклоном и

орбитой электрона в атоме нет. Природа всего одна - турбуленция.

   

  Из протокола обсуждения:

   В. В. Пец. Я не согласен с вами в одном существенном пункте, Варфоломей

Дормидонтович: что все делает только напор Вселенской Пульсации. Общую

картину - да, но не все. Давайте не забывать, что материя-- действие.

   Самореализация первичная. А она одинаково свойственна и Метапульсации,

и галактическим струям, и звездным, и планетным... вплоть до атомных.

Поэтому так во Вселенной все и выразительно. Мертвая субстанция так не

смогла бы.

   Корнев. Вы что же, Вэ-Вэ, стоите на ущербных позициях первичности жизни

во Вселенной? Ай-ай-ай, почтенный ученый, крупный руководитель... тц-тц!

   Пец. А Вселенная, между прочим, ни у кого разрешения не спрашивала,

какой ей быть. В том числе и у руководящих работников.

   Васюк-Басистов. Ваша гипотеза, Варфоломей Дормидонтович, помимо прочего

объясняет и происхождение вихревого и вращательного движения во Вселенной.

   Гипотеза Первичного Взрыва перед этим пасует, после него все должно

разлетаться прямо- линейно.

   Мендельзон, скептик и эрудит. По-моему, ничего нового, весьма

напоминает теорию вихрей Рене Декарта. Я вот только не ухватил, на какой

стадии у вас возникают атомы, их ядра - вещество?

   Любарский (обаятельно улыбаясь; трубки под потолком . лаборатории

озаряют его, острый нос и лоснящуюся лысину). Ну как же, Борис Борисыч,

это очевидно - на самой крайней. Не забывайте, что вся энергия

турбулентных образов происходит из одного источника, из потока времени.

Другой в мире нет. Стало быть, чтобы дошло до предельного

бурления-дробления - на то, что мы воспринимаем как тела с кристалликами,

волокнами, молекулами, доменами, атомами, ионами... короче, как вещества,-

надобны наибольший напор и наибольшая энергия. Что бывает далеко не всюду,

не всегда - поэтому многие галактики в MB не дозревают до вещественных

звездо-планетных стадий.

   Корнев. То есть, Дормидонтыч, вещество, по-вашему,- вроде барашков

пены, которые украшают гребни самых крупных волн на море?

   Любарский. Да. Только квантовой пены.

   Корнев. Да вы смутьян, доцент, карбонарий! Это что же вы с атомами-то

сделали?! Сколько веков, от Изи Ньютона, все процессы объясняют через

Сцепления и Расщепления атомов и Первичных Частиц... а вы о них - как о

пене, как о дискрентных мелких подробностях мировых процессов. Да вас за

это на костер!

   Любарский (полъщенно потупясъ). Так уж прямо и на костер!..

   Мендельзон (вынув сигару из уст и утратив невозмутимость). Но

постойте...

   если атомы последними образуются, то при спаде напора времени они

первыми должны и распадаться?

   Любарский.. Ну, а разве это не так, Борис Борисович? Из всех знаемых

нами материальных объектов атомные ядра единственные, которые просто так,

за здорово живешь, распадаются. Даже делятся. Ни планеты, ни кристаллы

этого не делают. А атомы раз! - и нет. Лопаются, как пузырьки пены на воде.

   Пец. А ваша мысль, Варфоломей Дормидонтович, что речь турбулентна и

подчинена критерию Рейнольдса, имеет в "Чхандогьи-упанищаде" такое

обобщение: Вселенная есть речь Брахмо.

   Любарский. То есть миры - звуки в дыхании Брахмо?

   Васюк-Басистов. Применительно к живому вообще критерий Рейнольдса можно

отождествить с явлением пороговости. Допороговое раздражение не ощущается

и не действует, а запороговое...

   Корнев (грустно доит нос). И выходит у вас, ребята, что никакой

принципиальной разницы между простой болтовней или сонным всхрапом и

творением миров - нету?.. Но ведь, если на то пошло, можно унизиться и

дальше: истечение газов с сопутствующими звуками у нас возможно не только

через рот. И тоже бывает когда тихо, когда громко...

   Любарский (мягко, но настойчиво). Александр Иванович, не увлекайтесь,

прошу вас.

   

  Толчея идей, смятение чувств и мыслей от них - тоже турбуленция.

   Пена оседает - суть остается.

   

  III

 

  Несколько дней спустя Зискинд представил, наконец, научно-техническому

совету Института долго вынашиваемый и долго всеми ожидаемый проект

Шаргорода - седьмой и окончательный проект башни. Исполнение всех

предыдущих было скомкано, спутано, незавершено - от "давай-давай", от

проблем грузопотока и хозрасчета и, главное, от незнания физических

масштабов Шара. Поэтому всегда всплывало, с одной стороны,

непредусмотренное, а с другой - запроектированное напрасно. Теперь, когда

узнали об MB, вроде и наступило время рассердиться и замахнуться на

сверхпроект, который бы решил с запасом насущные проблемы и давал

перспективы развития.

   Вряд ли, впрочем, только насущность вдохновляла Юрия Акимовича на

проектирование Шаргорода с постоянным населением в 110 тысяч человек при

среднем ускорении времени 600 (год за полдня). Он был художник - а для

всякого художника, строит ли он здания, сочиняет симфонии или пишет

картины, его работа есть способ дальнейшего постижения жизни и человека. И

конечно, Зискинда, видевшего, как работа в НПВ влияет на людей, меняет

представления о мире и себе, не мог не занимать вопрос: а что, если они

останутся жить в Шаре оседло, поколениями? Насколько люди изменятся сами,

шкала их ценностей, взгляды на жизнь? Что рухнет, что уцелеет, что

возникнет?

   Архитектурно-конструкторское бюро под его началом трудилось над

проектом земной месяц (три рабочих года) и на славу.

   В это утро участники НТС усаживались не напротив экранов в новом зале

координатора, а расставили свои стулья поодаль от боковой стены, на

которой архитекторы крепили саженные листы ватмана и метровые фотографии

компоновочных моделей. Зискинд был в черном парадном костюме, при

галстуке, тщательно выбрит; даже в блеске его очков чудилось нечто горнее.

Он стал с указкой у листов. Рядом, несколько превосходя главного

архитектора всеми размерами, .высилась хорошо освещенная модель из

пенопласта. Она напоминала складывающуюся подзорную трубу, поставленную на

окуляр. Возле нее сидел оператор.

   - В данном проекте,- начал Юрий Акимович глуховатым от волнения

голосом,- мы ставили себе задачей показать возможность длительного,

устойчивого, ненапряженного функционирования в Шаре

исследовательско-промышленного и житейского комплекса с числом обитателей

до ста десяти тысяч человек. Города собственно. Он располагается - пока на

бумаге - в диапазоне высот от нуля до шестисот или, при полной растяжке

башни, восьмисот метров и в диапазоне ускорений времени от единицы до двух

тысяч. При этом мы стремились учесть весь опыт работ и жизни в НПВ...

   И опыт был учтен и охвачен, возможность показана. Ах, как он был

охвачен, как она была показана!.. Стержнем Шаргорода, его коммуникационным

стволом осталась нынешняя, только доведенная до шестисот метров, башня. От

нее, начиная со ста пятидесяти метров (а не от земли, как прежде)

отслаивались кольцевые ярусы: каждый предыдущий поддерживал последующие

растопыренными пальцами бетонных консолей, каждый добавлял в поперечник

сооружения свои две сотни метров, и, главное, каждое кольцо посредством

уже проверенного зубчато-червячного механизма могло передвигаться

вверх-вниз относительно соседнего на свои сорок метров. В сумме и

получалось в необходимых случаях наращивание высоты до восьмисот метров.

   Ярусы-кольца имели по тридцать этажей - и чего в них только не было!

Жилые квартиры и общежития, бассейны и спортзалы, мастерские и

лаборатории, библиотеки и видеосалоны, бытовые предприятия, магазины,

кафе, поликлиники, родильный дом, ясли и детсадики. Были кольцевые

бульвары с велодорожками, спиральные подъемы и спуски, эскалаторы и лифты,

оранжереи, где под лампами дневного света гидропонным или обычным способом

ускоренно выращивались ягоды, фрукты, овощи; два стадиона - один закрытый,

другой на вольном воздухе, водонапорная трасса с накопительным шаром

наверху, вычислительные комплексы, автоматические прачечные, аэрарии.

Короче, были запроектированы все условия, позволяющие людям в Шаргороде

плодотворно и с удовольствием проводить в условиях НПВ месяцы, годы, а

если пожелают, то и всю жизнь.

   На самом верху находился "мозг города" - информационный и

координирующий центр, начиненный ЭВМ и телеэлектроникой. Здесь же в самом

центре крыши расположили "энергетическое сердце": АЭС с урано-плутониевым

циклом самообогащения и идеально замкнутой циркуляцией теплоносителя.

Мощность станции была умеренной - 80 мегаватт, но с учетом местоположения

реально получались многие гигаватты.

   Благодаря обилию энергий и замкнутым регенеративным циклам, Шаргород

приобретал независимость космического корабля. Все пищевые и бытовые

отходы, сточные воды перерабатывались, поступали удобрениями, комбикормами

и очищенной водой на воспроизводство запасов пищи. Система вентиляции и

кондиционирования очищала, увлажняла, в необходимых случаях обогащала

кислородом воздух. Словом, для жизненно важных веществ получался

замкнутый, мало зависящий от внешней среды кругооборот.

   Но и проблема общения Шаргорода с планетой, доставки людей и грузов

также была решена с блеском. Магистрали извне, включая и железнодорожную

ветку, сходились, скручиваясь в спираль, под основание башни. Оттуда

автоматические подъемники, ленточные эскалаторы, лифты, повинуясь сигналам

координатора, распределяли грузы по ярусам, по складам, по магазинам,

несли вверх и разделяли по слоям потоки людей. (Бугаев, командир

грузопотока, даже руки потер, пробормотал: "Вот, давно бы так-то!") Но

венцом разрешения проблем доставки было не это, а новаторское применение

наиболее соответствующего ритмам НПВ транспорта - авиации. Двухсотметровая

внешняя полоса на крыше, которая вся имела километровый радиус,

представляла кольцевой аэродром, способный принимать пассажирские и

грузовые самолеты всех типов, кроме сверхзвуковых. С учетом ускоренного

времени (и возможности поднять аэродром в еще более ускоренное) пропускная

способность здесь оказывалась намного большей, чем у крупнейших аэропортов

мира: десятки тысяч самолетов в сутки!

   В случае опасности так можно было быстро эвакуировать весь Шаргород.

   Комплекс в равной мере годился и для постоянного жительства, и для

временного обитания тех, кому требовалось поэксплуатировать НПВ и

ускоренное время. На отдельном листе Зискинд подал, как блюдо,

рациональные "маршруты жизни" в Шаргороде. Сначала человек поселялся в

верхних ярусах, что позволяло неспешно, с экономией времени освоиться со

спецификой быта и работ, осмотреться. Затем спуск - в комфортабельное

жилье на 5-м ярусе, в лаборатории, КБ, мастерские, читальные залы 4-го и

3-го; отдых и развлечения на 2-м, приобретение нужных вещей на 1 -м... Для

командированных предполагался в среднем шестимесячный срок проживания в

Шаргороде, что соответствовало семи-восьми часам нулевого времени: можно

отлучиться из дому на обычный рабочий день, выполнить в НПВ рассчитанную

на полгода работу, вечером вернуться и поужинать в кругу близких..

   Оператор в нужные моменты нажимал кнопочки на пульте: модель удлинялась

или складывалась, от внутренних подсветок в кольцевых ярусах ее загорались

окна этажей, освещались разрезы. По рукам членов совета ходили красиво

переплетенные экземпляры проектной записки, в которой излагались расчеты

материалов, денег, затрат труда (с числами, проводившими в оторопь),

варианты перехода от нынешней башни к Шаргороду. Зискинд, дирижируя

указкой, умело пудрил мозги.

   ...И, вполне возможно, запудрил бы, если бы перед ним сидела

партийно-государственная комиссия - из тех, что одобрили проекты поворота

северных рек, превращение Волги и Днепра в многокаскадные море-болота или

сооружения самых крупных АЭС около самых крупных городов; люди,

вознесшиеся на показухе, державшиеся посредством нее и более всего

уважавшие в проектах помпезную, масштабную, возвеличивающую их показуху.

Они утвердили бы и египетские пирамиды. Но сейчас Юрия Акимовича слушали

те, кого все это касалось непосредственно.

   Частные решения в проекте командирам понравились, не могли не

понравиться.

   Бугаев приветствовал вихревой вход. Люся Малюта даже зарумянилась,

увидев, что координатор в Шаргороде будет выше всех: правильно, только там

ему и место! Но... по мере вникания складывалось общее впечатление - и оно

было таково: да, в далекой перспективе (до которой в Шаре еще надо суметь

дожить)

   проект действительно решает все проблемы строительства, работы и жизни

в НПВ; но в ближнем плане он куда больше добавит проблем и дел, нежели

решит.

   - Все,- сказал Зискинд.- Прошу задавать вопросы. Сидевшие по сторонам

сотрудники его АКБ впились ожидающими взглядами в лица членов НТС. Однако

лица эти не выражали особого воодушевления.

   - А что это у вас ВПП, взлетно-посадочная полоса аэродрома на крыше

вроде наклонена внутрь? - Командир вертолетчиков Иванов подошел к модели,

закинул руку, провел ею.- Или мне кажется?

   - Нет, не кажется. С учетом кольцевой конфигурации и несколько

искривленного тяготения так и должно быть. Самолетам придется заходить на

посадку на вираже. И взлетать так же...- Зискинд выставил перед грудью

ладонь и, поворачиваясь, показал, как должны прибывать в Шаргород самолеты.

   - Гм!..- сделал Иванов и вернулся на место. Поднялся Шурик Иерихонский

- долговязый длинноволосый брюнет с мрачноватым лицом. Он не был членом

совета, просто сейчас дежурил в координаторе и все слышал; а задавать

вопросы не возбранялось никому.

   - Юрий Акимович,- забасил он,- если помните, я в свое время сочинил

диаграмму нашей башни в эквивалентных площадях, с учетом ускорения времени.

   Получилась расширяющаяся труба, которой местный фольклор присвоил

название "иерихонской". Понимаете, понятие эквивалента применимо не только

к площадям. Ваши сто десять тысяч жителей Шаргорода при среднем ускорении

времени шестьсот равнозначны шестидесяти шести миллионам людей в земных

условиях, населению довольно крупной страны. Так ведь?

   - Да,- кивнул главный архитектор. Иерихонский смотрел с вопросом, ждал,

не скажет ли Зискинд что-нибудь еще; не дождался, пожал плечами, сел.

   - А... зачем? - подал голос Бугаев.- Зачем такой город в Шаре? Что там

будут делать сто десять тысяч людей, они же шестьдесят шесть миллионов в

эквиваленте?

   - То же, что и нынче: исследовать, испытывать, разрабатывать. Общий

принцип:

   максимум информации в минимуме материала.

   Многие выжидательно посматривали на Пеца и Корнева: в сущности, они

должны задать тон обсуждению. Но те оба молчали, потому что в умах и

главного инженера, и директора главенствовал один мотив: MB. Меняющаяся

Вселенная.

   Мимолетная, Мерцающая, Событийная... О ней, когда заказывали проект, не

знали. "И она игнорирована там,- думал Корнев.- Обыкновенно, как во всех

земных начинаниях, даже самых крупных, игнорируют космичность нашего бытия.

   То, что мы на маленьком шарике-планете мотаемся вокруг горячей звезды и

мчим вместе с нею черт знает куда со страшной скоростью. Окажись вдруг,

что Земля плоская и стоит на трех китах, у земных архитекторов не

изменилась бы ни одна линия в чертежах. А у нас можно ли так?.."

   Александру Ивановичу в общем-то, нравился проект. Он был созвучен его

натуре своим размахом, лихой экстраполяцией того, как можно раскочегарить

дела в Шаре на основе достигнутого. Он понял и то, что Зискинд рассказал,

и то, о чем тот предпочел умолчать. Но... в сущности, и от проекта, от

сегодняшнего доклада Корнев ждал-надеялся, что подскажется ему некая идея,

как лучше, глубже внедриться в MB, забрезжит что-то от увиденного и

услышанного, заискрит... Нет, ничего не забрезжило и не заискрило. Да,

разумеется, и на крыше Шаргорода была стартовая площадка с аэростатными

кабинами, станция зарядки баллонов, лебедки - странно, если бы этого не

было! Но все это не то, не то, не то!..

   А Валерьян Вениаминович и вовсе чувствовал себя неловко, избегал

встречаться взглядом с Зискиндом. Ведь это он, если и не инициировал, то

во всяком случае понукал главного архитектора проекта Шаргорода - и чтоб

на всю катушку, на полный разворот возможностей. Более того, это он, Пец,

в своей "тронной речи" высказал великий тезис, что именно неоднородное

пространство-время нормально во Вселенной, а следовательно, и жизнь в нем.

   Вот Юрий Акимович и разворачивает - в соответствии с его, Пеца, идеями

и понуканиями - картину нормального бытия в Шаргороде. Ну, ясно, что

бросать все и приниматься за реализацию проекта - невозможно в любых

случаях; но если до открытия MB можно было хоть рассматривать это как

перспективу, намечать пути перехода, то теперь... проект просто надо

топить. Удушить подушками. Хорошо еще, что он пока на бумаге, не в бетоне.

Нельзя дать этой "ереси" завладеть мыслями, пока не разобрались с MB.

   "Не с MB,- поправил себя Валерьян Вениаминович,- а с местом в ней всех

наших работ и дел, нас самих. Как ни мало мы в нее пока проникли, но

увидели что-то такое... Как тогда Александр-то Иванович воскликнул: "Если

все так страшно просто, так ведь это же просто страшно!" А еще этот доклад

Любарского о турбуленции... Проект Зискинда всем хорош, кроме одного: он

построен - как и почти все в нашей жизни - на абсолютизации человеческой

выгоды, человеческого счастья. Что хорошо и выгодно людям, то хорошо

вообще.

   Вот с этим как раз и надо разобраться..."

   - Максимум информации в минимуме материала...- повторил, поднимаясь с

блокнотом в руке, начплана Документгура.- То есть потребуются работники

высокой квалификации, так, Юрий Акимович? А я вот что прикинул. Пусть в

вашем Шаргороде половина - гости, командированные, а половина, так

сказать, долгожители. Контингент первых сменяется примерно трижды в сутки

- и прежде, чем снова забраться в Шар на полгода, люди эти хоть несколько

дней проведут на земле. Многие и вовсе не вернутся. Для долгожителей, как

ни странно, получается похоже: современный горожанин ежегодно покидает

свой город на несколько недель. То есть как бы люди ни были привязаны к

Шаргороду и НПВ, по земному счету они куда больше времени проживут не там.

А это значит, что для загрузки Шаргорода стотысячным населением надо иметь

в штате несколько миллионов работников высокой квалификации. Не объясните

ли, где их взять? - И он сел.

   - И как доставлять в наши места ежесуточно от трехсот до четырехсот

тысяч человек? - снова включился Бугаев.- Да столько же вывозить? Нет,

ввод в башню у вас прекрасный и все это пропустит - но Катагань?! Ведь

это, я извиняюсь, побольше,, чем осиливает Москва посредством восьми

вокзалов, четырех мощнейших аэропортов и десятка автостанций. А, Юрий

Акимович?

   - Послушайте! - Зискинд начал терять терпение.- Я же говорил, что мы

исследовали и доказывали возможность. Ваши вопросы выходят за пределы

обсуждения проекта. В принципе, можно перепроектировать и Катагань.

   - Ну, ясно,- сказала Люся,- товарищи нулевой месяц занимались в свое

удовольствие 'архитектурной фантастикой. Я так и предчувствовала.

   - Нет, почему же, здесь есть выход, и я не понимаю, почему вы, Юра,

темните,- сказал Корнев.- Атомное горючее регенерируется, стоки и отходы

тоже... а демографические процессы в Шаргороде разве нельзя пустить на

замкнутый цикл? Есть родовспомогательное отделение, ясли, детсады, школы...

   Нет проблем для организации техникумов и институтов - и при среднем

ускорении 600 те миллионы специалистов, которые волнуют нашего начплана,

можно наплодить, вырастить и обучить за земные месяцы..

   - Ну, знаете, товарищи! - нервно воскликнул Альтер Абрамович.- Так мы

договоримся...

   - И опять вопрос: куда потом эти миллионы деть? - не унимался

Документгура.- Как в те же несколько месяцев обеспечить их жильем и

работой?

   - Никуда не девать,- вел свое Корнев,- в Шаре идеальные условия

регуляции населения. Чем старше обитатели, тем их перемещать на жительство

выше, где жизнь летит все быстрее... И так до крематория при АЭС на крыше.

С выдачей пепла на оранжереи. Пятое поколение, десятое, ...надцатое - а

далее людям Шаргорода и вовсе покажется диким, ненужным появляться на

земле, в однородном мире, где все будто застыло, никакого движения мысли,

где живы и здоровы друзья и родичи их прапрапрапра... и так далее. -

бабушек и дедов.

   Какой интерес с ними общаться?! Ведь так, Юрий Акимович?

   - В конкретных аспектах не совсем,- ответил главный архитектор.- Но в

целом... логика освоения НПВ неизбежно приводит нас к нужде в людях, для

которых Шар - нормальная среда обитания, а мир вне его пустыня. Уверен,

что вы, Александр Иванович, понимаете это не хуже меня.

   - Да нет, бодяга какая-то! - главприборист Буров замотал головой, будто

отгоняя мух.- Это же социально непредсказуемая ситуация. Они ведь после

десятого поколения, а то и раньше, станут на нас смотреть, как на

троглодитов!

   - Н-да, действительно, Людмила Сергеевна, вы правы,- сказал начплана.-

Сады Семирамиды. Нулевой месяц работы АКБ! - Он взялся за голову.- Тут

распекаешь людей за потерянные часы...

   - Это называется оторваться от жизни,- сказал Бугаев.- И людей за собой

повели, Юрий Акимович!

   - Не я ли говорила вам, Валерьян Вениаминович,- торжествующе

повернулась к директору Люся,- что не следует так высоко помещать

архитекторов. Ведь это действительно не проектирование, а научное

рвачество какое-то: сотворить на чужих спинах роскошный проект - а там

хоть трава не расти!

   Это уже был перебор. Сотрудники АКБ возмущенно зашумели. Зискинд

выпрямил спину, закинул голову, несколько секунд рассматривал собравшихся

- будто впервые увидел.

   - Если угодно знать,- сказал он, чеканя звенящим голосом слова,- если

угодно знать, то данный проект сохранит свою непреходящую

научно-художественную ценность независимо от того, хватит ли у вас таланта

его понять и смелости и умения его реализовать! - Он дал знак помощникам

снимать листы, затем бросил в аудиторию последнее слово: - Дел-ляги!..

   Юрий Акимович никогда не ругался, не умел, но интонации, - с какими он

произнес это слово, соответствовали, по крайней мере, трехэтажному мату.

   Так тоже не следовало говорить. Теперь завелся и Корнев. Он встал,

держась за спинку стула:

   - Юра, вы. считаете, что вы один у нас умеющий и любящий творить,- а

другие так, исполнители, на подхвате? Мы здесь все такие, каждый при своем

деле.

   Иные в Шаре и не удерживаются. И если дела у нас идут трудно, то не

из-за отсутствия творческой инициативы, а может, скорее, из-за ее избытка.

И еще из-за того, что вот такие, как вы, милый "катаганский Корбюзье",

считают, что их идеи должны немедленно подхватывать и реализовать другие.

Вам не кажется, что это не по-товарищески?

   Затем и Пец поднял руку. Все стихли.

   - Я согласен с Юрием Акимовичем, что проект Шаргорода будет иметь

непреходящую ценность, ибо он не только квалифицированно, но и талантливо

исполнен. Мне лично особенно понравилось решение ввода и въезда и, само

собой, регенеративный цикл, автономная энергетика. Думаю также, что все мы

должны быть благодарны разработчикам за то, что они показали нам полную и

далекую перспективу нормального развития работ в Шаре. Не знаю, как

другие, но я лично ее плохо представлял...- Он помолчал, взглянул на

Бурова.- Лично меня не очень пугает встреча' с представителями десятого

или даже двадцатого поколения шаргородцев. Во-первых, как вы знаете, среди

нынешних тенденций развития есть и идущие под девизом "Вперед, к

троглодитам, вперед, к обезьянам!" - у определенной части молодежи. Они

могут проявиться и в Шаре, так что это еще бабушка надвое сказала, кто на

кого как будет смотреть.

   (Оживление. Зискинд глядел на Валерьяна Вениаминовича с теплой

надеждой).

   Во-вторых, в любом случае интересно бы встретиться и поговорить. Но

дело не в том. Я подчеркнул, что это перспектива нормального развития: на

основе нынешнего уровня знаний, представлений и идей. Но все вы знаете,

что такого развития у нас ни одного дня здесь не было, нет и не

предвидится - все время новые открытия, факты и идеи отменяют,

перечеркивают предшествующие им проекты и начинания. И не только те, что

на бумаге, но и воплощенные. А сейчас, когда мы обнаружили над своими

головами в Шаре Меняющуюся Вселенную,- Пец указал рукой,- было бы крайне

наивно полагать, что оттуда ничего такого к нам не придет и не изменит...-

Он снова помолчал, взглянул в упор на Зискинда.- Так что, если бы у нас

было два Шара, я был бы целиком "за", чтобы в одном из них построить ваш

Шаргород. Юрий Акимович. Но поскольку он один, то связывать этим проектом

- пусть даже усеченным! - себе руки и головы, вкладывать в него силы и

средства, лишать себя возможности исследовать; маневра... это, поймите,

нереально. Кроме того полагаю, вам стоит подумать над упреками и

недоумениями, которые здесь высказаны,- независимо от формы их выражения.

   Последний и, пожалуй, самый чувствительный удар нанес Зискинду пилот

Иванов.

   Когда совещание кончилось и все потянулись к выходу из координатора, он

встал возле модели, выставил перед грудью ладонь, повернулся вокруг оси,

изображая вираж, сделал губами: "Бжж-ж-ж..." - потом недоуменно поднял

богатырские плечи почти к ушам. Все так и покатились. Юрий Акимович не

произносил "Бжж-ж..." - просто показал; тем не менее именно это "Бжж-ж..."

с соответствующим жестом и поворотом долго потом служило предметом веселья

в Шаре.

   

  IV

 

  Столь сокрушительного разгрома Зискинд не ждал и перенести не мог. Самым

неприятным было, что его не поняли и не поддержали Пец и Корнев, люди,

которых он ставил наравне с собой.

   В последующие два дня Юрий Акимович развил бурную деятельность: побывал

на площадках, во всех бригадах монтажников и отделочников, разрешил - даже

с походцем на будущее - их вопросы, недоумения, претензии. Он вникал и в

другое: часами просиживал в кинозале лаборатории Любарского, где

прокручивали первые ленты о Меняющейся Вселенной, разок поднялся с

Варфоломеем Дормидонтовичем в аэростатной кабине, рассматривал в телескоп

и на экранах колышущуюся сизую муть, которая порождала, а затем вбирала в

себя галактические вихри и звездные фейерверки; прочел рукопись гипотезы

Любарского и долго ходил задумчивый. А утром 27 апреля явился к директору

и положил на стол заявление: "Ввиду расхождения во взглядах на развитие

работ в Шаре, из-за чего был отвергнут мой последний, самый серьезный

проект, не считаю возможным продолжать здесь работу. Прошу с 3 мая

перевести меня на прежнюю должность заместителя главного архитектора

города Катагани. Письмо главного архитектора с просьбой о переводе

прилагаю".

   Пец был неприятно поражен:

   - Послушайте, Юра, это мальчишество. Поклевали вас на совете, вы и

обиделись.

   - Это не мальчишество, и я не обиделся,- возразил тот.

   - Так зачем уходить? Ваш проект не отвергнут начисто. Я ведь говорил,

что мне нравятся циклы регенерации, энергетика, вихревой ввод... Там куча

интересных решений, дойдет дело и до них, дайте срок!

   - Не дойдет дело до них, Валерьян Вениаминович, не будете вы ни АЭС

наверху строить, ни зону реконструировать. И вообще, архитектор - во

всяком случае такой, как я,- вам теперь ни к чему.

   - Это почему? - поднял брови Пец.

   - Потому что... видите ли, я в самом деле, увлекшись проектом,

оторвался от нашей быстротекущей жизни, много проглядел, а теперь

наверстывал. Особенно мне хотелось понять, почему даже люди, напиравшие на

то, что жизнь в неоднородном пространстве-времени нормальна и естественна,

а обычная лишь частный случай ее... почему они отвернулись от проекта,

который это и выражал? Другие - ладно, но вы, Валерьян Вениаминович,

вы!..- В голосе архитектора на миг прорвалась долго сдерживаемая обида; но

он овладел собой.- Впрочем, все правильно. Это нам казалось, что мы

осваиваем Шар для ускоренных испытаний, исследований и разработок. На

самом же деле мы карабкались вверх, чтобы увидеть и понять эти...- Юрий

Акимович мотнул головой к потолку,- звезды-шутихи и галактики-шутихи. До

проектов ли теперь!

   Теперь башня лишь бетонная кочка, с которой можно, поднявшись на

цыпочки, заглядывать в MB. Кому важна форма кочки? Держит - и ладно.

Предрекаю вам, что скоро лаборатория MB подчинит себе все.

   - Ну, это вряд ли - хотя новая, и особенно такая область исследований

потребует изрядно времени и сил. Но какие масштабы открываются, Юра. какие

перспективы! Вы ведь знакомы с нашей спецификой: наперед предсказать все

трудно, но... может и так повернуться, что Шаргорода вашего окажется мало.

   - Это масштабы не для архитектора,- Зискинд встал.- А перспективы...

вам, конечно, виднее, Валерьян Вениаминович, советовать не дерзаю - но мне

от этих перспектив почему-то сильно не по себе.

   

  И Корнев был поражен, узнав, что Зискинд увольняется, примчался в его

кабинет в АКБ:

   - Юра, что вы затеяли, верить ли слухам? О другом я бы подумал, что

мало зашибает, стал бы совращать прибавками... но вы же человек идеи, я

знаю. В чем дело? Неужели выволочка на НТС так вас сразила?

   - Александр Иванович, только не пытайтесь на меня влиять,- поднял руки

архитектор.- Вы правы, я человек идеи - и ухожу по идейным соображениям.

   - Я и не пытаюсь, просто мне как-то грустно, тревожно:Юрий Зискинд,

один из основателей и столпов нашего дела, бросает его... Что же тогда

прочно в этом мире? Поделитесь вашими идейными соображениями - может, и я

проникнусь и уйду.

   - Вы не уйдете, Саша, вам незачем уходить: все идет по-вашему.

   - По-моему, вот как! А если бы шло не по-моему, я бы уволился?

   - Александр Иванович,- Зискинд передвинул стул, сел напротив главного

инженера,- мы с вами одного поля ягоды: мастера дела, любители крупного

интересного дела, рыцари дела, можно сказать. Давайте напрямую: если бы

вашим занятием было проектирование и строительство, разве вы не сочинили

бы сверхпроект типа Шаргорода?

   - М-м... не знаю.

   - Не хотите согласиться, потому что ваше дело не проекты, а Шар и башня:

   гнать все вверх, осваивать, подчинить своей мысли и воле как можно

больше.

   Валерьяна Вениаминовича судить не берусь, у него цель может быть

обширнее, с креном в познание,- но у вас, Саша, именно такая. И мой совет

(вы его не примете, но хоть запомните): не стремитесь туда, в ядро, в MB.

Гоните вовсю прикладные исследования, осваивайте Шар... но к мерцающим

галактикам вам лучше не соваться. Как и мне.

   - Почему?!

   - Да и потому... не знаю, смогу ли передать чувства, какие вчера

испытал, когда видел на экранах и в натуре эти светлячки - и вдруг понял,

что они такие миры, как и наш! - Юрий Акимович заволновался, говорил

сбивчиво.- И...

   чирк - и нет, растворился в темноте. Понимаете, это знание не для нас!

   - Вот тебе на! А для кого?

   - Ну... может быть, для тех, из Шаргорода, из десятого поколения. А то

и из сто десятого.

   - А нам что же, почву для них унавоживать? Нет, хватит. Они сидели друг

напротив друга - два южанина, два крепких парня, знающих и любящих жизнь.

   - И эта гипотеза Любарского,- продолжал Зискинд,- жизнь, мир -

турбуленция, вихрение на потоке времени... и все?

   - Юра, разве это первая гипотеза о происхождении миров?

   - Нет, все прежние были не то: там через химию, излучения, поля,

частицы...

   сложно. И всегда оставалась приятная уму лазейка. что оно, может, и

правильно, но правильно в том смысле, чтобы выучить, сдать экзамен,

получать стипендию - а к жизни мало касаемо. Планеты и звезды одно, а мы,

люди,- совсем другое. А здесь выходит, что все одно: и галактики, и атомы,

и человек. Теперь ему не отвертеться.

   - Ну, Юра, знаете!.. А надо отвертеться? Надо вилять, прятать голову в

песок от факта, что мы - материя, что мир наш конечен, смертен? По-моему,

это немужественно. И вы, получается, уходите... или, прямо сказать, даете

тягу - от возможного разоблачения иллюзий? Пусть серьезных, но ведь

все-таки заблуждений - так, Юра?

   - Мне нравится моя жизнь, Саша,- помолчав, тихо сказал Зискинд,- такая,

как есть, со всеми ее иллюзиями. В этой жизни с иллюзиями я занимаю

неплохое место. И вы тоже. Неизвестно, каково это место на самом деле, в

жизни без иллюзий. И ваше - тоже. Вы напрасно храбритесь. Хотел бы

ошибиться, но боюсь, это знание больно вас ударит.

   - Возможно, и ударит,- согласился Корнев.- Но альтернатива-то какая?

Дожить до пенсии, до хорошей пенсии, а потом ходить на рыбалку... и все?

   Архитектор молчал.

   Александр Иванович посидел еще несколько секунд, подоил нос, поднялся с

широкой американской улыбкой, в которой на этот раз не было веселья:

   - Нет, Юрий Акимыч, видно, не одного мы поля ягоды. А жаль, очень жаль!

   Но ему не было очень жаль.

   Начкадрами настаивал перед директором, что по законам перевод Зискинда

можно оттянуть на недели, а с учетом его важного положения и на месяцы.

   Но Валерьян Вениаминович вспомнил, как он выдворял из Шара

нежелательных работников, и посовестился. Насильно мил не будешь. Да и

чувствовал он в этой истории какую-то свою вину: не смог сопрячь одно с

другим, MB с Шаргородом, уступил обстоятельствам, стихии... дал слабину.

   И два дня спустя Юрий Акимович покинул институт. На прощание он подарил

хорошую идею: есть Министерство строительных материалов и конструкций,

которое много отдало бы, чтобы узнать в течение года (а лучше бы раньше),

как их новые материалы и конструкции поведут себя в сооружениях лет через

двадцать - пятьдесят - сто... Корнев, услышав, чуть не подпрыгнул: и как

прежде не сообразил! Наилучшее решение строительных проблем: министерство

не только обеспечивает материалами и конструкциями, но и

специалистов-разработчиков пришлет, денег даст, если надо. "Юра, и теперь,

когда рутинные дела посредством вашей идеи будут решены, когда развяжутся

руки для творчества, вы?!" - "Александр Иванович, пусть они развяжутся у

кого-то другого",- ответил тот.

   Толчея идей, толчея людей; кто-то приходит, кто-то уходит...

турбуленция.

   

 

 

 

                                 ГЛАВА 16

 

                              ГОРА И МАГОМЕТЫ

 

 

   Грешить, злодействовать, а равно и делать добро или совершать подвиги

надо без натуги. А если с натугой - то лучше не надо.

 

   К. Прутков-инженер. Мысль № 77.

 

 

   Войдя этим майским утром в приемную, Корнев заметил, как Нюся при виде

его быстро задвинула ящик стола и выпрямилась.

   - Та-а-ак! - зловеще протянул Александр Иванович, приближаясь к

секретарше; та покраснела.- Читаем художественную литературу в рабочее

время. Ну-ка? Про любовь, конечно?

   - И вовсе не художественную и не про любовь,- Нюся открыла ящик,

выложила книгу.- Не до любви.

   - А!.. "Теория электронно-дырочного перехода в полупроводниках".

Понимаю, вы ведь у нас вечерница. Ну, это можно и не прятать, Нюсенька,

читайте открыто, разрешаю не в ущерб делам. Повышение квалификации

сотрудников надо поощрять.

   Когда экзамен?

   - Сегодня.

   - Кровавая штука эта "теория перехода", как же, помню. Дважды сам

срезался, пока сдал... а уж сколько я потом на ней невинных студенческих

душ загубил - и не счесть! - День только начинался, настроение у Корнева

было отличное, Нюся ему нравилась - он придвинул стул, сел возле.-

Пользуйтесь случаем, Нюсенька, лучшего консультанта вы в Шаре не сыщете.

Над чем вы корпели?

   - Да вот...- Оживившаяся секретарша раскрыла учебник из закладке.- Это

электрическое поле в барьере - не пойму, откуда оно там берется без тока?

   - А... ну, эго просто: по одну сторону барьера высокая концентрация

свободных электронов, по другую - "дырок". В своих зонах они электрически

уравновешены с ионами, поля нет. Но концентрация свободных носителей

заряда не может оборваться резко - вот они и проникают за барьер,

диффундируют...

   ну, вроде как запах, понимаете?-Нюся старательно тряхнула кудряшками.-А

проникнув, становятся скоплениями зарядов: электроны - отрицательного,

"дырки" - положительного. Между ними и поле... Здесь, главное, надо уметь

пользоваться этим соотношением,- главный инженер отчеркнул ногтем в книге

формулу "nX p==const",-означающем... что?

   - Что произведение концентраций электронов и "дырок" в каждом участке

полупроводника постоянно,- отрапортовала та.

   - Истинно. Из него все и вытекает...- Александр Иванович вдруг с особым

вниманием взглянул на это соотношение.- Похоже на соотношение Пеца, на его

закон сохранения материи-действия, скажите, пожалуйста!

   - А почему это поле меняется от внешнего напряжения? - спросила Нюся.-

То расширяется, то сужается?

   - Это не поле меняется, а барьер сопротивлений. Барьер! - Корнев поднял

палец.- Это запомните, Нюся, на этом часто горят. Когда к переходу

приложено напряжение в "прямом направлении", толщина барьера уменьшается,

когда в "обратном" - увеличивается, и весьма сильно... Постой, а ведь и в

самом деле,- он сбился с тона,- при одной полярности барьер растягивается

от напряжения, а при другой... уменьшается! Вот это да! Ой-ой! Как это я

раньше-то не усек?..- Он глядел на секретаршу расширившимися глазами.- Вон

она, идея-то! Где Вэ-Вэ?

   - В координаторе,- Нюся смотрела на него с большим интересом.

   - В координаторе...- в забытьи бормотал Корнев, поднимаясь со стула; он

побледнел.- И соотношения похожи. У нас ведь тоже барьер, переходный слой

с полями... Нюся, вы - гений!

   Он взял голову секретарши в ладони, крепко чмокнул ее в губы, выбежал

из приемной. Нюся сидела, ничего не понимающая и счастливая, все еще

чувствуя горячие губы Корнева и уколы от его щетинок.

   

  Валерьян Вениаминович, сидя на повернутом спинкой вперед стуле перед

экранной стеной, предавался необходимому по утрам занятию - вживался в

образ башни. Все знали, что в эти минуты его отвлекать не следует.

   - Вэ-Вэ! - услышал он вдруг голос и почувствовал на плече руку Корнева

- и по жесту этому, по обращению, позволительному только с глазу на глаз,

да и то не всегда, понял, что главный инженер в необычном состоянии.-

Вэ-Вэ, кончайте смотреть на экраны, смотрите лучше на меня: я нашел!

Та-ак...- Корнев огляделся.- Давайте-ка сюда! - Потащил директора и его

стул к столу, за которым трудился над программами старший оператор

Иерихонский.- Шурик Григорьевич, кыш отсюда! Чистую бумагу оставь.- Тот

исчез. Они сели к столу, Александр Иванович нацелился авторучкой на лист:

- Значит, так...- Но передумал: - Нет, сначала вы, Валерьян Вениаминович:

изложите-ка мне вкратце, но внятно суть вашей теории электрического поля в

переходном слое Шара. Я читал, помню, но лучше, если вы освежите. Прежде

всего - существование этого поля вытекает из вашего знаменитого

соотношения, что произведение числа квантов на их величины в равных

геометрических объемах постоянно?

   - Вытекает.

   - Вот и в полупроводниках вытекает! Из "рХ n==const"!- Корнев смачно

потер ладони.- Ну, объясняйте, я весь внимание.

   Пецу очень хотелось объяснить ему не это, а неуместность, даже

скандальность такого поведения на виду у сотрудников. Но - облик

Александра Ивановича дышал уверенностью, довольством собой, какой-то

счастливой озаренностью; видимо, он и вправду что-то нашел. И Валерьян

Вениаминович придвинул лист бумаги, принялся чертить на нем графики,

писать символы - объяснять. Сначала сухо, с оттенком вынужденности, но

постепенно увлекся: нетривиальный вывод, что в неоднородном

пространстве-времени появляется без внешних зарядов (от знаменателя

формулы), электрическое поле, был, как мы отмечали, его тайной гордостью.

   - Та-ак!..- нетерпеливо приговаривал Корнев, ёрзая на стуле.- Ага,

значит, чем круче градиент, изменение величин квантов с высотой, тем

сильнее поле.

   Вот и в полупроводниковом переходе - чем резче меняется концентрация

примесей, тем сильнее напряженность...

   - И что же? - не выдержал Пец.

   - А то, майн либер Валерьян Вениаминович, что должно быть в НПВ

справедливо и обратное: чем сильнее поле, тем круче сделается градиент

величин квантов.

   Ведь как в полупроводниковом диоде? Если приложить обратное напряжение,

барьер расширится. Уподобим барьер неоднородности в Шаре таком

р-п-переходу.

   Только нам надо наоборот: чтобы от приложения внешнего напряжения он

сужался...

   - То есть не как в диоде? - Валерьян Вениаминович ничего не понимал.

   - Да... то есть нет... то есть... ага!..- Корнев сбился, в недоумении

поднял брови.- Гм... нет, диод здесь ни при чем.

   - А что при чем?! - Пец начал сердиться.

   - Э-э... м-м... понимаете. Валерьян Вениаминович, я ведь, собственно, о

том что... ну, это поле Шара - оно ведь не космической напряженности, а

так себе...- Александр Иванович окончательно утерял нить и мямлил,

выкручивался, лишь бы спасти лицо.- Н-ну, как и у атмосферных объектов

таких размеров...

   геометрических, я имею в виду. Грозовая туча может нести такое же поле.

А напряженности в них куда выше бывают, молнии получаются.

   - Так что?

   - Ну и...- Корнев в отчаянии ухватил нос, отпустил.- Ничего. Мне

показалось...- Вильнул глазами, уводя их от спокойно-негодующего взгляда

директора.- Сорвалось. Я пойду, Валерьян Вениаминович?

   - Минутку,- тот огляделся, понизил голос.- Послушайте, Саша, вы только,

пожалуйста, не повредитесь на этой проблеме. Я вас очень прошу. Вот и

Зискинд ушел. С кем я работать-то буду?

   - Хорошо, Валерьян Вениаминович, я постараюсь,- смиренно ответил

увядший Корнев.- Так я пошел.

   И он удалился, необыкновенно сконфуженный и раздосадованный: так

срезаться!

   А ведь была идея, была! Рассчитывал, что по пути до координатора она

оформится, а вышло наоборот: растряс. Надо же!

   

  II

 

  Пец после его ухода вернул стул к экранной стене, сел в прежней позиции,

положив руки на спинку стула,- но глядел на экраны, ничего не видя. Он был

расстроен. "Ну что это такое: главный инженер солидного НИИ, орденоносец...

   Страшнов недавно говорил, что надо на второй орден представлять, да и

есть за что,- а как мальчишка! Примчался, нашумел, оператора с места

согнал. И, главное, не продумал идею как следует, а пытался внушать.

Полупроводниковый р-п-переход... ну при чем здесь, спрашивается, то

соотношение - произведение концентраций! - к моему? Нашел сходство, эва...

Да в теориях навалом случаев, когда произведение величин постояннее

сомножителей, это основа взаимосвязи. И поле в диоде... что у него общего

с полем в Шаре, оно ведь от совсем других причин! Объяснил: если приложить

напряжение, барьер расширяется - это он барьер сопротивлений имел в виду-

А нам надо, чтобы он сужался, в том вся и загвоздка, молодой человек... О

господи!" - Валерьян Вениаминович едва не подпрыгнул на стуле. Мысль

оформилась в мозгу так отчетливо, будто кто-то произнес ее громким

голосом: "Да ведь потому тот барьер и расширяется, что там поле обычное, а

твое, которое "от знаменателя", будет сужать барьер!"

   ...Он влетел в приемную, спросил Нюсю голосом, каким кричат о пожаре:

   - Корнев! Где Корнев?!

   Та вскочила и с испугу - она вообще побаивалась директора, а сейчас лик

его впрямь был ужасен - не смогла и слово молвить, только помахала рукой

на дверь корневского кабинета; там, мол, там. Валерьян Вениаминович

ринулся туда. "Чего это они сегодня как с ума посходили?" - подумала Нюся,

оседая.

   Главный инженер сидел на краю стола, болтая ногой, вспоминал: что же

это мелькнуло в голове, заставило броситься к Пецу - и пропало, будто

посмеялось. Когда в дверях появился Валерьян Вениаминович, то он - по лицу

директора, торжественно-ошеломленному, по его резвым, молодым каким-то

шагам - понял: есть, тот сообразил все. И возликовал. Но Корнев не был бы

Корнев, если бы тотчас не взял реванш:

   - Нет-нет, Валерьян Вениаминович, не надо так смотреть! - тревожно и

предупредительно двинулся он навстречу.- Успокойтесь, все будет хорошо, не

надо так переживать, увлекаться идеями и проблемами... а то еще осиротите

нас. Позвольте-ка вас сюда, в кресло, не нужно ли воды? Не думайте ни о

чем, расслабьтесь, сейчас это у вас пройдет...

   - Э-э, злодей-мальчишка! - оттолкнул его тот.- Не пройдет, если мне что

приходит в голову, так это прочно, не как у некоторых. Где у вас доска? -

Корнев отдернул штору на боковой стене, обнажил черный прямоугольник.- Мел

есть?..- Валерьян Вениаминович снял пиджак, зашвырнул его в кресло,

закатал рукава. Глянул на Александра Ивановича с видом человека, у

которого перехватило дух: - Ну, Саша, если мы это сделаем...- Он не

закончил, но у Корнева тоже перехватило дух.

   ...И неважно было, не имело значения, кто да какую фразу сказал, кто

начертал на доске ту или иную формулу, линию, цифру. Они были сейчас будто

один человек - одно мыслящее существо. Идея, когда ее четко

сформулировали, оказалась настолько простой, что стало понятно, почему они

долго не могли к ней прийти, кружили вокруг да около: если изменение

величин квантов в пространстве создает поле, то полем можно

перераспределять величины квантов.

   Двенадцать слов - и лишние только запутали бы дело.

   - Даю название: регулировка пространства-времени. Не приближение или

удаление, не замедление - регулировка, невинное занятие.

   - Неоднородного пространства-времени.

   - Да-да... Давайте прикинем на местности. Имеется, стало быть, барьер

неоднородности, отделяющий нас от MB, от ядра Шара, толщиной в физические

мегапарсеки, а геометрически - сотня метров. Задача простая: чтобы он в

нужном месте...

   - ...над башней.

   - ...утончился до... ну хотя бы до сотен физических километров. В

сравнении с дистанциями в MB это ничто. Поскольку для физических

расстояний важны не величины квантов, а их число, то его и надо уменьшить

здесь...

   - ...создав более крутой градиент. Чтобы до величин, что имеют кванты

действия в ядре, переход здесь сделался куда круче и короче. Прокол.

   - По данным Мендельзона, напряженность электрического поля во внешних

слоях Шара доли вольта на километр высоты. Небольшая, мы ее и не

замечаем...

   - Очень большая! Мы можем манипулировать с напряжениями в миллионы

вольт, самое большее - в десятки миллионов. Ну, сумеем так убирать...

сокращать - дистанции в сотни миллионов километров? В космических

масштабах это - тьфу!

   - Не забывайте, что в глубинах ядра все выходит на однородность. Стало

быть, чем ближе к MB, тем градиент кванта меньше... и теми же приращениями

поля можно будет убирать-сокращать многие парсеки, а то и килопарсеки.

   - Ага, в этом спасение! Значит, не попусту я молол языком, что по

запасу электричества грозовая туча соперничает с Шаром?

   - Да... и пустим через трансформатор.

   - Не понял?

   - Ну, анекдот такой: давится человек в московском ЦУМе в очереди

неизвестно за чем, соображает: "Если это большое - ушьем, маленькое -

растянем, электрическое - пустим через трансформатор..."

   - Хм... ситуация похожая. Только мы знаем, что это электрическое и

через трансформатор его нельзя. Поле-то постоянное! - Как же мы добудем

такие напряжения?

   - Генераторы Ван дер Граафа. До миллиона вольт статического напряжения

на каскад... То-то обрадуются в моем родимом Институте электростатики,

когда мы у них закупим это старье!

   - А каскадов может быть много?

   - Сколько потребуется, лишь бы места хватило. Прикинем конструкцию. За

основу берем нашу аэростатную кабину. Вообще, все будет висеть на

воздусях, но поскольку выше семисот метров атмосфера в Шаре идеально

спокойна, аэростаты должны держать не хуже бетона, согласны?

   - М-м... не знаю, но от них все равно никуда не деться. Не спешите с

конструкцией, надо сначала хорошенько оседлать электрическую идею. Тогда,

если и получится шатание в аэростатах или в чем-то еще, всегда сможем

подрегулировать полями.

   - Справедливо. "Чтоб решение простое дать техническим проблемам,

относитесь к ним, как схемам из задачника по ТОЭ". Не слышали эти стишки?

Профессор Перекалин начинал у нас ими чтение курса теоретических основ

электротехники.

   Так и будем: нет никаких Событийных Вселенных, галактик, Шара - схема

из задачника по ТОЭ. Вот такая: генераторы на крыше, напряжение от них

подается по разнесенным кабелям на... на электроды - с их формой придется

экспериментировать - размерами эдак в десятки метров. Кольцевые, скорее

всего, с сегментами... Они и будут убирать пространство перед

поднимающейся кабиной... Два-три каскада по миллиону вольт и...

   - И чепуха выйдет.

   - Кто это говорит?! Послушайте, Вэ-Вэ, вы ведь не электрик.

   - Все равно чепуха, хоть я и не электрик. Смотрите: этими электродами

мы создадим перед кабиной предельно крутое распределение квантов, проколем

барьер в пространстве. А время? Разница в течении времени будет

определяться отношением величин квантов в MB и в кабине. А оно останется

огромным! Звезды и галактики на уменьшенной дистанции будут проскакивать,

как курьерский поезд перед носом стрелочника. Ничего не разглядишь. Стоит

ли огород городить?

   - А и верно... "Чтоб решение простое дать техническим пробле..." Ага,

есть!

   Золото у меня директор, все замечает, пропал бы я без такого директора.

Все просто: кабину надо помещать между двумя кольцами электродов! Нижние

электроды выталкивают кабину в область микроквантов и тем регулируют темп

времени, а верхние убирают пространство над ней. Слушайте, да мы сможем

такой наблюдательный сервис навести, что лучше не бывает: отдельно время

регулируем, отдельно пространство, а!

   - Разорвет кабину между электродами, неоднородность же страшная. В пыль

разнесет, на атомы...

   - Не без того, что может и разнести, верно. Надо... надо предусмотреть

вокруг кабины систему выравнивающих электродов. Такую, знаете,

электрическую колыбельку. Капсулу...

   - Не вокруг, а жестко связать их с платформой кабины.

   - Да, пожалуй, так лучше... Но вы чувствуете, Вэ-Вэ, к чему мы пришли:

   немеханическое перемещение тел! Пешеход приближается к городу Б, не

удаляясь от города А.

   - Гора идет к Магомету.

   Внизу за время их диалога в зону въехали четыре машины. Вверху темное

микроквантовое пространство-время не раз слепило из себя блистающие диски

галактик, выделило из них огненные мячики звезд, поигралось и растворило

все во тьме. А они все теснились у доски: "Нет, Вэ-Вэ, не так, вот

дайте-ка..."

   - "Нет, лучше так..." - отнимали друг у друга мел. А когда получалось

удачно, хватали один другого за плечо, толкали в бок, смеялись - два

комочка материи, чрезвычайно довольные, что эту самую материю удается

крупно облапошить.

   Идея - была!

   

  III

 

  Научный прогресс движет не только воображение, но порой и его отсутствие.

   Если бы Пец и Корнев с самого начала могли представить, сколько от

исходной идеи полевой регулировки НПВ возникнет сложнейших дел, сколько

раз от кажущихся неразрешимыми частных проблем им будет мерещиться, что

все рухнуло, работа делалась напрасно... да и сколько самой работы-то

будет! - эта громада, несомненно, подавила бы их мысли и энтузиазм; и не

бывать бы проекту ГиМ (Гора и Магометы), не воплотиться ему в металл.

Только то и выручало, что последующие проблемы становились заметны с холма

решенных предыдущих,- ничего не оставалось, как карабкаться на новый холм.

   Это всегда выручает, движет всеми нами: больше пройдено, меньше

осталось...

   Меньше осталось! Как будто может остаться меньше в соревновании

конечного с бесконечным.

   ТРИ АКСИОМЫ КОРНЕВА: 1) У нас достаточно места, чтобы сделать все как

следует; 2) у нас достаточно времени, чтобы сделать все как следует; 3)

   (появлению ее предшествовал визит в Шар представителей Министерства

стройматериалов и конструкций, во исполнение той прощальной идеи Зискинда:

   их она тоже пленила, они на все согласились, все обещали - уж когда

везет, так везет): у нас достаточно средств, чтобы сделать все как следует.

   ...Прав оказался мудрый Зискинд, молодой, да ранний Юрий Акимович: не

для архитектурных совершенств предназначалась башня, не для технической и

коммерческой выгоды - хотя возводили ее, казалось, для этого. Но и неправ,

скажем это, забегая вперед, оказался Юрий Акимович на все 100%: стоило,

очень стоило ему не пороть горячку, дождаться возникновения новых идей в

Институте - хотя бы только этой одной.

   Всю следующую неделю НИИ НПВ лихорадило как никогда. И Бугаев не мог

пожаловаться на Альтера за сбои в грузопотоке или на Люсю Малюту за плохую

координацию; равным образом и прораб монтажников товарищ Бражников не мог

заявить протест, что прораб высотников товарищ Плотников при

попустительстве начплана перехватил материалы, переманил людей и т. п.

Претензии негде было высказать, так как научно-технические совещания не

собирались; их и не имело смысла высказывать, ибо все делалось по

распоряжениям сверху - в прямом и переносном смысле слова: директор и

главный инженер всю эту неделю ниже двадцатого уровня не спускались.

   Даже жене Пеца Юлии Алексеевне пришлось на эти дни перебраться в башню,

на самую верхотуру - кормить и обихаживать супруга, а заодно и всю честную

компанию: Корнева, Любарского, Васюка-Басистова, Бурова, Ястребова -

стихийно образовавшийся штаб проекта. Многие из часто сменявшихся

монтажников и наладчиков не знали, что эта улыбчивая простая женщина -

жена их директора, член-корреспондентша, думали, что она для того и

находится на крыше, чтобы обращаться к ней по обиходным делам: "Мамаша,

как насчет чайку?", "Мамаша, зашейте..." и т. п.

   Толчея идей, толчея людей - турбуленция... Грузы неслись наверх. На

экранах координатора, показывающих, что делается на крыше, в лаборатории

MB и экспериментальных мастерских, искрилось расплывчатое, трудно

поддающееся контролю мельканье. Проектировщики гнали чертежи для

двенадцатого - уже! - варианта системы электродов и экранов. Лаборатория

моделирования, спешно развернутая в конференц-зале. Проверяла в

ваннах-бассейнах конфигурации алюминиевых лепестков, отбраковывая девять

из каждого десятка.

   ...Поднимался на крышу, распространяя аромат сигары, Бор Борыч

Мендельзон, доказывал весомо, что одними полями они не совладеют с

барьерами неоднородностей, слишком широк диапазон величин квантов. Под

влиянием его сочинили компромиссный вариант - с механическим перемещением

наблюдательной кабины внутри "полевой трубы". Он погиб в расчетах,

получалось слишком инерционно для того спрессованного до масштаба

"год-микросекунда" времени, с которым предстояло работать.

   - Все-таки самым безынерционным прибором является электронная лампа,-

задумчиво молвил Толюня, когда мудрили-гадали, как быть.

   И - сначала в воображении, затем в расчетах, чертежах и модельных

прикидках - начал утверждаться образ полутора километровой "электронной

лампы" с кольцами и лепестками выжимающих пространство, ускоряющих время,

выравнивающих и управляющих электродов и экранов. Только вместо стекла ее

ограничивали баллоны аэростатов. Кабина должна была, раз поднявшись,

зависнуть в полутора километрах над крышей, а все регулировки времени и

расстояний (они уже без содроганий употребляли эти понятия) будут делаться

из нее поворотами ручек, нажатием кнопок и клавиш.

   ...То Варфоломей Дормидонтович начинал смущать народ, что-де они зря не

предусматривают заранее возможность поперечной регулировки НПВ - для

сноса, слежения. "Верно: и всего-то потребуется легкая система над

верхними электродами, несколько дополнительных!" - поддерживал его Буров.

"Нет,- осаживал обоих Пец,- сейчас могут пойти в дело только упрощающие

предложения, а не усложняющие. Прекрасная идея, но... имейте терпение, мы

к ней вернемся". Валерьян Вениаминович старался держать вожжи как можно

крепче - иначе обилие инициативы понесет, запутает, опрокинет все.

   

  Наконец приступили к сборке. Громоздкие генераторы Ван дер Граафа не

умещались на крыше; для них создали кольцевую галерею. Там же разместили

станцию зарядки аэростатов. Смонтированные боки электродов цепляли к

баллонам, поднимали над башней, где - согласно 1-й аксиоме Корнева - места

было достаточно. Издали верхушка башни теперь походила на малыша с

шариками, собравшегося на первомайскую демонстрацию.

   Точность монтажа проверяли пробными включениями, а возросшую

неоднородность между электродами - бросанием туда разных мелких предметов.

Последнее у работающих на крыше даже превратилось в не слишком корректную

забаву:

   швырнуть вверх, в обведенное белым кругом электродов пространство

чью-то (разумеется, не свою) туфлю или пластиковую каску - ив нескольких

метрах над головами ее бесшумно разрывало в клочья, затем и клочья - в

пыль.

   Казалось невозможным, что там под напряжением в миллионы вольт уцелеет

кабина и люди в ней.

   За земную неделю, которую длилась эпопея создания системы ГиМ, для

работавших наверху минуло примерно по году: для творческих работников

побольше, для исполнителей поменьше. Биологически и по ЧЛВ - год, а

психологически все-таки семь дней, в которые они выполнили громадную

интересную работу. Никакими бухгалтерскими комбинациями, ни законными, ни

сомнительными, невозможно было оплатить сделанное людьми. Да и счет шел не

на заработок, не на производственные заслуги - все были охвачены порывом,

чувствовали себя чудо-богатырями. Спроси самых рядовых монтажников, зачем

они вкалывают во всю силу, выкладываются, они затруднились бы ответить -

настолько само собой разумелось, что если у человека есть мозг и руки,

знания и мастерство, то для исполнения таких проектов.

   ...Пошел последний этап: развертка и свертка. Вся система, увлекаемая

аэростатами, вытягивалась на полтора километра вверх, к черному ядру,

подергивавшемуся мутью "мерцаний". Выглядела она блистательно и дико - как

в предутреннем сне интеллигентного пьяницы, по определению Корнева:

сверкали в свете прожекторов конусами сходящиеся в перспективу алюминиевые

дуги электродов, стеклянные чаши высоковольтных изоляторов растягивались

между ними гирляндами, выстраивались в многоугольные фигуры керамические

распорные балки, матово лоснились серые бока аэростатных баллонов, от

натяжения капроновых тросов вокруг кабины веерами растопыривались

выравнивающие пластины. Извивались, тянулись ввысь, как змеи у факиров,

синие толстые кабели; пели лебедочные моторы, выпрастывая канаты; вблизи

медных шаров генераторов Ван дер Граафа круто искажалось пространство,

шипел тлеющий разряд.

   Кабина ушла вверх без людей. Все стояли на крыше, задрав головы.

Ястребов покрутил шеей, сказал: "Действительно, не дай бог - приснится..."

   И было пробное включение. По мере увеличения поля на нижних электродах

кабина вместе с несущими ее аэростатами съежилась сначала до игрушечных

размеров, затем и вовсе сошлась в точку - и исчезла, не удаляясь. Когда

поле ослабили, она так же внезапно, за секунды, возникла из ничего,

разбухла до прежних размеров, оттесняя баллонами и прозрачными гранями во

все стороны чистую черноту пространства.

   Все выходило по расчетам.

   

 

 

                                 ГЛАВА 17

 

                        "ДЕВЧОНКУ ЗВАЛИ ДЕЗДЕМОНА"

 

 

   Пьянство - самая распространенная в России форма демократии и

социального протеста. Самый распространенный в ней способ борьбы за

экономическую справедливость - воровство.

 

   Записки иностранца, XIX век.

 

 

   Все выходило по расчетам, все было правильно: к ядру должна протянуться

"электрическая труба". Громадная - из тех, что порождают молнии,-

напряженность поля в ней сделает распределение квантов очень крутым и,

соответственно, дистанцию до MB короткой. Внутри "трубы" по

пространству-времени будет сновать, не сдвигаясь с места, кабина с

наблюдателями... И тем не менее в последний час приготовлений Пец и Корнев

избегали разговаривать, даже смотреть друг на друга, чтобы не выдать своих

чувств. Оба вдруг утратили уверенность. "Что за нелепость, как это можно

убрать пространство - да еще исчисляемое килопарсеками! - подумывал

Валерьян Вениаминович.- Теория теорией, но..."

   Корнев суетился, что-то проверял, приказывал, прогонял с площадки

лишних, шутил и - чего за ним прежде не замечалось - сам первый смеялся

своим шуткам. А Пец стоял на краю, смотрел вниз, на дикий пейзаж вокруг

башни - с навеки застывшим багровым солнцем, опрокинутыми домами и

замершими машинами - и желал лишь, чтобы все скорее осталось позади: успех

- так успех, провал - так провал. Никогда он не думал, что может так

трусить.

   - Ну,- произнес наконец Александр Иванович шатким голосом,- кто в бога

не верует, детей осиротить не боится... прошу! Карета подана.

   Сказано это было так, для куража, потому что заранее решили, что в

первую вылазку отправятся трое: он, Пец и Любарский.

   На площадке у контрольных приборов остался Толюня. Возле лебедок с

инструментами дежурили Ястребов и два его помощника. У оградки на краю

крыши стояла Юлия Алексеевна. На кольцевой галерее похудевший, с опавшими

щеками Буров хлопотал у генераторов.

   Они поднялись в кабину (которая тоже изрядно усовершенствовалась со

времени первых путешествий). Любарский занял кресло у телескопа - он,

астрофизик, играл по-прежнему роль главного наблюдателя. Пец сел поближе к

экранам - ассистировать. Корнев устроился у пульта ПВР -

пространственно-временной регулировки; рядом с ним, по правую руку была

панель буровского светозвукового преобразователя.

   За полчаса, пока развертывалась по высоте система и кабина выходила к

верхней отметке, не было произнесено ни слова. Варфоломей Дормидонтович

время от времени подавался туловищем к окуляру, смотрел, откидывался к

спинке кресла. Пец регулировал настройку на экранах, где клубились в

разных участках спектра пятна и мельтешили точки нового цикла "мерцаний".

Корнев следил, как по сторонам располагаются электроды и экраны системы

ГиМ; вверху они очертили ребристым светлым кольцом круг тьмы с синевой и

вихриками, по бокам огородили кабину стеной с продольными прорезями... но

воспринимал все с оттенком нереальности, будто телевизор смотрел.

   Наконец покачивания прекратились. "Подъем весь",- молвил Корнев,

вопросительно взглянув на астрофизика. Тот нагнулся к окуляру: по

известным ему признакам он хотел выбрать "вихрик", который бы дошел до

крайней - звездной - стадии галактической выразительности.

   Признаками было скорее нарастание яркости и смещение спектров на

экранах вправо, к жестким лучам.

   - Валерьян Вениаминович,- негромко сказал Любарский,- подстрахуйте меня

на правых экранах. Если за секунды переходит от ультрафиолета на ближний

рентген, это - кандидатура.

   Минут пять сосредоточенного молчания.

   Только Корнев нетерпеливо поворачивался то к телескопу, то в сторону

экранов.

   - Эта подойдет? - спросил Пец.

   - М-м... нет,- мотнул головой астрофизик,- велика скорость сноса, не

угонимся. Надо такую, чтобы шла на нас.

   - Долго вы еще будете возиться? - не выдержал Корнев.

   - Но мы же не сами их делаем, Александр Иванович,- кротко заметил

Любарский.

   Пец хмыкнул. Напряжение в кабине спало.

   - Ага! - изменившимся голосом сказал астрофизик.- Это, похоже, она. Как

у вас, Вэ-Вэ?

   - Вижу на всех экранах,- сказал Пец.- Яркость нарастает.

   - Давайте помалу, Александр Иванович. Старайтесь больше временем, чем

пространством.

   - Сейчас...- Корнев склонился к пульту.- Не ошибиться бы для начала.

   Включаю.

   Он медленно вводил напряжение на верхних и нижних электродах. Валерьян

Вениаминович почти чувственно представлял, как кабину с ними

спрессовываемая полями неоднородность выталкивает, выносит наверх, в

микроквантовое пространство, в MB. И точно: кольца белых электродов,

смутно белевшие над куполом, стали быстро расширяться - и сгинули в

темноте. Они остались, какими и были, понимал умом Пец, это съежилось

пространство-время внутри; кольца теперь охватывают не десятки метров, а

миллиарды километров.

   Одновременно вверху Меняющаяся Вселенная, вот только сейчас еще

представлявшая собою обозримую взглядом область волнующегося светлого

тумана с вихревыми вкраплениями, разрасталась во все стороны над куполом,

разрасталась величественно и прекрасно. Туман таял, очистившееся

пространство открыло головокружительные дали: мириады галактик мерцали и

роились там, будто снежинки у фонаря!

   Корнев наддал еще - и вихревое "мерцание" в центре неба, на которое

нацелил кабину Любарский, стало стремительно надвигаться и расти. Сначала

это было вьющееся - блестящей воронкой в черной воде - переливчатое

свечение; от него отделился и сносился влево завиток. По мере

нарастания-приближения исчезало впечатление потока с круговертями - образ

вихря становился трехмерным, застывшим. Вот сплошное свечение его

разделилось, начиная от середины, на множество колышущихся и мигающих в

сложном ритме черточек: пошла стадия звездообразования. Теперь сверху

надвигался пульсирующий звездный шар с размытыми краями, который обнимали

три далеко уходящих в черноту, искривленных и нестерпимо блистающих рукава.

   - Временем больше, Саша, временем. - приказывал и молил Варфоломей

Дормидонтович.

   Тот подбавил поля: черточки наверху из голубых стали белыми,

сократились до ярких точек. Вращение вихря прекратилось. Галактика,

трехрукавная спиральная галактика надвигалась на купол из тьмы

несчитанными миллиардами звезд, необычным, ни с чем не сравнимым светом

озаряя обращенные к ней лица троих.

   - Стоп! - сказал Пец (у него сильно билось сердце).- Что на приборах,

Саша?

   - Еще не исчерпали и половины возможного: на электродах "Время" по

четыреста пятьдесят киловольт на каскад, на пространственных - по пятьсот

киловольт.

   Двинула дальше?

   - Давайте,- поддерживал Любарский.

   - Только помалу, с паузами после каждой сотни киловольт,- дополнил

директор.- И... не более восьмисот на каскад.

   Корнев тронул рукоятки, стрелки киловольтметров поползли вправо.

   Электрические поля наращивали и напрягали незримый "пространственный

шприц", который теперь прокалывал почти весь барьер неоднородности. Вне

"шприца"

   физические расстояния от них до башни соизмерялись с галактическими.

Кабина в верхнем кончике электрической "иглы" воткнулась в MB, в Галактику.

   Кабина входила в галактику - и та теряла образ цельного вихря,

растекалась во все стороны необозримо. Унеслось влево ее звездное ядро,

отмахнул за купол один рукав. Вошли во второй - и развернулось вверху

звездное небо, на первый взгляд чем-то даже подобное видимому над Землей.

Как и в обычном небе, здесь тьму разделяла наклоненная и размытая полоса

из множества звездных точек: проекция плоскости вихря, здешний млечный

путь. Яркие близкие звезды образовали характерные фигуры, хотелось даже

поискать среди них Орион, Плеяды, Медведиц, Кассиопею - или, не обнаружив,

дать название здешним созвездиям: вот Паук, вон Ожерелье, Ромб, Кленовый

Лист, Профиль...

   Сходство было и в том, что звезды мерцали, меняли цвета от красного на

зеленый, от голубого на желтый - будто во влажной послегрозовой атмосфере.

   Но так представлялось лишь на первый взгляд. Уже ори втором становилось

заметно собственное движение звезд, скоплений их и целых участков

галактики.

   Разрушались иллюзорные "созвездия": выворачивался Ромб, рвалось на

части Ожерелье, искажался Профиль; возникали новые характерные группы.

Было в этих движениях миров что-то от половодья, от танца закручивающихся

друг около друга водоворотиков на стремительной речной глади.

   В ритме с движениями звезды меняли цвет и блеск, пульсировали. Точнее,

это галактика пульсировала-играла частями своего громадного тела, только и

видимого наблюдателям благодаря вкраплениям звезд,- изменения в них, как и

движения их, распространялись ветровой рябью по темной воде пространства.

   Большинство звезд меняли яркость и цвета умеренно, немногие -

беспокойно, резко; время от времени ликующими аккордами световой симфонии

взрывались в рукавах галактики новые и сверхновые звезды.

   Александр Иванович не удержался, включил звуковой преобразователь

Бурова.

   Слышимое из динамиков гармонично дополняло видимое над куполом и на

экранах:

   ближние звезды вели - каждая свою - скрипичные мелодии с переливами,

мириады далеких создавали - комариными дольками писка - аккомпанемент; был

в звуках MB и смущающий душу ропот пространства, и отдаленное аханье, и

перекаты, контрабасовый рокот, шорох, гул... Не просто музыка, не оркестр

из миллиардов инструментов - проявляла себя звуками другая сторона

Вселенского жизнедействия.

   И соединение пространственного образа звездного вихря со

сложно-ритмичной картиной изменений в нем, видимой и слышимой, давало

впечатление простой, ясной и величественной Цельности. Не мертвый поток

нес и создавал в турбулентном кипении галактики вихри и струи: было во

всех струях, всплесках и колыханиях MB нечто превосходящее любые течения и

волны мертвой субстанции, что-то подчеркнуто резвое, стремящееся выразить

себя - живое.

   Эти потоки могли течь и в гору, эти вихри сами могли вовлекать,

закручивать в себе окрестную среду.

   Да и то сказать: если материя не жизнь, значит она - мертвечина.

Середины нет.

   Они смотрели, слушали, чувствовали и думали - каждый свое.

   "Мне повезло,- думал Любарский,- мне необыкновенно, свински,

фантастически повезло. Я не фанатик науки, не жрец и не герой - ученый

средней руки. Если кто-то, к примеру, попрет на меня с проработочной

рогатиной: дескать, твоя теория вселенской турбуленции вредный вздор, а

истинно то, что академики вещают,- я отступлюсь. Ради бога, вещайте... Но

вот для того, чтобы не лишиться этих наблюдений, чтоб увидеть, как в

пространство, будто луна из-за забора, выплывает новая галактика,

закручивает в спиральный хоровод рождающиеся в ней звезды, а они

накаляются, пульсируют, меняют "вечные"

   рисунки созвездий,- ради этого я дам отрубить себе руку. Потому что это

не просто наука - гораздо большее. Это Истина - не записанная и не

сказанная, существующая вечно и просто: возникновением, жизнью и распадом

миров. Это то первичное Знание, ради достижения которого возникают

цивилизации и живут, сами того не сознавая, люди".

   "Я много знаю о материи, о мирах,- думал Пец, чувствуя сразу величие и

ничтожество, покой и смятение, торжественность и восторг,- по этой части

я, пожалуй, один из наиболее информированных людей на Земле. Но -

насколько мало это выраженное в словах и уравнениях, снимках и графиках,

воплощенное в статьи, монографии, учебники, энциклопедии комариное

знаньице перед прямым видением Жизни Вселенной! И - я не смят, не

подавлен. Вот когда впервые понял, что находится в Шаре, был подавлен и

унижен,- а сейчас ничего. Потому что мы - достигли: поняли и сделали,

пришли сюда. Понять и посредством этого сделать - это и есть разумная

жизнь. Теперь величие Меняющейся Вселенной - и наше величие.

   ...Эта истина жестока, как смерть. Потому что подобно смерти она может

отнять у человека все иллюзии, а тем и привязанность к миру. Эта истина

сильна, как жизнь. Потому что она и есть Жизнь - часть от части которой

наша, И нам теперь надо... просто необходимо! - уметь встать над жизнью и

над смертью".

   "Пи-у, пи-у!..- думал Корнев, слушая звучание звезд в динамиках.- Какой

простор! Какой необыкновенный простор!.."

   

  Он между тем все увеличивал нижнее поле, приближая время, текущее в

кабине, ко времени Галактики. Совсем замедлились собственные движения

звезд, сникла голубая составляющая в их блеске, но сами они оставались

далекими точками.

   - Сколько еще в запасе? - спросил Пец.

   - По четверти миллиона вольт на нижних каскадах, чуть поменьше на

верхних,- Корнев взглянул на него и астрофизика.- Попробуем? Есть

что-нибудь обнадеживающее, доцент?

   Речь шла о втором пункте программы: попытаться приблизиться к

какой-нибудь звезде до различения ее диска в телескоп.

   - М-м... сейчас-сейчас...- Астрофизик приник к окуляру, отсчитывал

деления.- Вот эта наискось идет к нам, но... ей еще надо двигаться к

нашему, извините за выражение, "перикабинию" тысяч двенадцать лет. В

пересчете на наш уровень поменьше, с тысячу.

   - Тоже многовато,- сказал директор.

   - Теперь для нас это не проблема,- кинул Александр Иванович.- Отступим

на семь порядков во времени, через минуту вернемся.

   - Только не промахнитесь, упустим,- сказал Любарский. Повороты ручек на

пульте - и звездное небо свернулось в Галактику, она удалилась, играя

струйками звезд-штрихов в себе, меняясь в очертаниях. Рукава вихря

приближались к ядру, вытягивались вокруг него все более полого, касательно

- и вот замкнулись в эллипс. Через две минуты Корнев тронул реостаты:

   Галактика надвинулась, замедлила вращение, разделилась на звезды и

темноту.

   - Вот! - торжествующе сказал Варфоломей Дормидонтович.- Первая после

Солнца!

   В защищенном фильтрами окуляре телескопа он видел белый шарик. Шарик

вращался, края его слегка колебались; по диску проходила рябь глобул. На

левом краю возник огненный гейзер-протуберанец.

   - Эх... нестабильно все-таки, нечетко,- жадно сказал астрофизик.

   Валерьян Вениаминович смотрел на экраны, где плясала сине-белая

горошина, без подробностей, потом взглянул вверх. Над куполом сияла,

подавляя своим светом все окрестное, голубая звезда. "Как Венера после

заката",- подумал он.

   Это была первая после Солнца звезда, чей диск увидели люди.

   - Есть запас в сотню киловольт,- сказал Корнев.- Придвинемся еще?

   - Не вижу смысла: нечетко, шатко,- покачал головой директор.-

Возвращаемся.

   ...И только когда кабина приблизилась к крыше, спохватились, что не

включили ни кино-, ни видеокамеры. И в голову никому не пришло! "Вот они,

эмоции-то!

   - Пец недружелюбно покосился на Буровский преобразователь.-

Когда-нибудь я эту штуку сломаю..."

   

  II

 

  Кабина опустилась на крышу, они, вышли. Первой к Валерьяну Вениаминовичу

подошла жена:

   - В чем дело? Что-нибудь испортилось? И он не сразу сообразил, почему

она так решила: по времени крыши они отсутствовали три минуты. Ястребов

приблизился к Корневу:

   - Ну, Александр Ива, все в порядке? И что ж оно там наверху?

   - Как что? Что и предполагали: галактики, звезды, Вселенная!

   Механик странно посмотрел на него, отошел.

   Дело было сделано - самое крупное из дел Института.

   - Послушайте, граждане,- Корнев обнял нос ладонью, исподлобья оглядел

стоявших на площадке,- кто кого, собственно, держит канатами: мы Шар или

Шар - нас?

   - Правильно, Александр Ива, одобряю! - как всегда, с ходу понял идею

Ястребов.- Грех не отметить.

   - И расслабиться,- сказал Любарский.

   - И вздрогнуть,- уточнил Буров.

   И они всем штабом двинулись вниз, а оттуда двумя машинами в ресторан

при интуристовской гостинице "Stenka Razin". Только Юлия Алексеевна

уклонилась, ее подбросили домой.

   ...Оказывается, уже началось лето. Отцветала сирень в скверах, все

улицы были в сочной зелени. И небо, которое они привыкли видеть у себя под

ногами, мутно-желтой полосой вокруг зоны, оказывается, было голубым и

огромным; в нем сияло, склоняясь к закату, жаркое неискаженное солнце. По

тротуарам и бульварным аллеям шли загорелые люди; женщины были в легких

платьях. Ветерок шевелил их волосы, ткани одежд, листья деревьев, воду в

реке - ветерок! Они и не думали, что по нему можно так соскучиться.

   Они были похожи на сошедших на берег после долгого плавания моряков -

после полярного плавания, стоило бы уточнить, взглянув на их бледные лица.

В ресторане все как-то сначала застеснялись блистающего великолепия

сервизов, белых скатертей, сюрреалистического мозаичного орнамента вдоль

глухой стены, величественных официанток. "Ну, граждане, одичали мы, надо

скорей поддать,- сказал Корнев.- Шесть бутылок коньяку, девушка, да

получше. И все прочее соответственно". И официантка сразу будто осветилась

изнутри от доброжелательности.

   И верно, когда поддали, закусили, еще поддали - захорошели, освоились,

отошли.

   Коньяк был отличен, едва вкусна, жизнь великолепна - ибо они создали и

победили!

   - "И внял я неба содроганье!.." - возглашал, подняв на вилке ломоть

осетрины, порозовевший Любарский И тут же, сменив тему, напал на Корнева:

- Между прочим, драгоценнейший Александр Ибн-Иванович, тот

маневр-отступление не понадобился бы, если бы послушались меня и сразу

установили отклоняющие электроды Тогда бы наша "полевая труба" изгибалась

и достигала намеченного объекта сразу!.. А если сверху пристроить еще

каскад электродов - на предмет образования ими "пространственных линз"...-

он сделал паузу, поглядел на всех со значением,- то и видели бы мы все

куда четче и крупней!

   - Вот народ, вот люди! - весело качал головой главный инженер и

наполнял рюмки.- Не успели одно сделать... и ведь какое одно! - им уже

мало, подавай другое. Дайте срок, Бармалеич, сделаем отклоняющие и эти...

кхе-гм! - на предмет "пространственных". Толюнчик, а? Буров? Сделаем?

   Те поднимали рюмки, обещали. "А что...- мечтательно щурился Буров,- раз

там звезды, то при них должны быть и планеты. А на планетах и цивилизации,

а?" - "За контакт с братьями и сестрами по разуму!" - возглашал быстро

хмелеющий Любарский. "Нет, но как же вы запись не включили?! - возмущался,

отодвинув рюмку, Анатолий Андреевич.- Сами поглядели - и все. Эгоисты!" -

"Забыли,- горячо говорил Корнев,- просто затмение нашло. Да не огорчайся,

Толюнчик, нашел из-за чего! Еще наглядишься и наснимаешь, сколько

захочешь".- "Нет, но самое-то первое... это же история!" Выпили и за

историю.

   "Валерьян Вениами...- склонился на другом краю стола к директору

раскрасневшийся Ястребов,- а помните, как вы меня с кабелем завернули? Как

мне было стыдно, ой-ой! С тех пор, не поверите, гвоздя ржавого не

тронул".- "Что ж, это хорошо",- похвалил его раскрасневшийся Пец.

"Валерьян Вениами...- наклонился еще ближе механик.- Хоть вы мне скажите:

что там такое наверху? Александра Иваныча спросил, так он какую-то, я

извиняюсь, несуразицу сплел: звезды, говорит, Галатики..." - "Отчего

несуразицу? Он правильно сказал". Ястребов отодвинулся и очень

выразительно обиделся: "Нет, ну, может, мне нельзя-а!? Так прямо и

скажите: секретно, мол. Я человек меленький, делаю, что велят. А зачем

насмешки строить!?" Валерьян Вениаминович принялся доходчиво объяснять,

что в ядре Шара именно Галактики и звезды - как в обычном небе. Герман

Иванович выслушал с недоверчивой улыбкой, спросил: "Ну, а это зачем?" -

"То есть как зачем?" - опешил Пец.

   "Ну, ускорение времени и большие пространства в малых объемах - это я

понимаю: работы всякие можно быстро делать, много площадей, места... А

звезды и галактики - их-то зачем?.." Из дальнейшего разговора выяснилось,

что славный механик и бригадир был искренне уверен, что Шар не стихийное

явление, а дело рук человеческих. Оказывается, среди работников башни эта

версия популярна, расходились только в месте и характере предприятия,

выпускающего Шары: одни утверждали, что это опытный завод в Казахстане,

другие - что СКБ в Мытищах под Москвой.

   А потом разогретые эмоции перестали вмещаться в слова, потребовали

песни.

   Для начала грянули могучими (как казалось) и очень музыкальными (как

казалось) голосами "Гей, у поли там женци жнуть...". Ревели, заглушая

оркестр, который наигрывал для танцующих, про казацкую вольницу, про

гетмана Дорошенко, что едет впереди, и про бесшабашного Сагайдачного, "що

проминяв жинку на тютюн та люльку - необачный!"

   "Мэ-ни з жинкой нэ возыться",- вел баритоном Корнев.

   - "...мээ-нии з жинкой нэ возыться-аа!" - ревели все.

   И все, даже смирный многосемейный Толюня, были сейчас убежденные

холостяки, гуляки, сорвиголовы; и дымилась туманом вечерняя степь,

загорались над ней, над буйными казацкими головами звезды - звезды,

которые из века в век светят беспокойным людям. Подошел администратор,

дико извиняясь, предложил либо прекратить пение, либо уйти. "А то

интуристы нервничают".

   - А, мать их, ваших интуристов,- поднялся первым Корнев.- Пошли,

ребята, на воздух.

   ...Они шли парком, по набережной Катагани: Корнев (баритон) и Витя

Буров (молодой сексуальный бас) посередине, Любарский со сбитым набок

галстуком и Васюк возле них, Пец и Ястребов по краям. На воздухе всех

почему-то потянуло на студенческие песни: "Если б был я турецкий

султан...", "Четыре зуба", о том, "что весной студенту не положено о

глазах любимой вспоминать". А был как раз конец мая, время любви и

экзаменов; под деревьями смутно маячили пары. И они чувствовали себя

студентами, сдавшими экзамен.

   Ах, вы, грусть моя, студенческие песни! Давно я вас не пел, давно я вас

не слышал. Видимо, вытеснили, задавили вас шлягеры развлекательной

индустрии.

   Наверное, и вправду вы не дотягивали в сравнении с ними до мировых

стандартов - ни в ритмах, ни в оркестровке, ни в мелодиях: вас сочиняли

наспех перед зачетами и исполняли натощак перед стипендией. Но все-таки -

ведь было что-то в вас, песни мои, было, раз память о вас до сих пор томит

сердце! Где ты, лефортовское общежитие, шестой этаж, бутылка

наидешевейшего вина на фанерном столе, влажная ночь и вопли из корпуса

напротив: "Да угомонитесь же вы, наконец, черти!.." Где ты, молодость?

   Вот и Валерьяна Вениаминовича сейчас размягчили воспоминания о его

студенческой поре. Жаль только, песни тогда пели иные, эти, поздние, их и

не знают - ни "Гаудеамус игитур", ни "Сергей-поп"... А те, что они поют,

не знал он. ("У меня для этой самой штуки-штуки-штуки,- залихватски

выводил Корнев,- есть своя законная жена".) Васюк, Буров и даже старый

хрен Дормидонтыч - все подхватывали, бойко вторили... А Пец, не зная ни

слов, ни мотива, маялся. Он подмугыкивал, подхватывал обрывки припева - но

это было не то. Душа томилась, душа рвалась в песню, душа хотела молодости!

   Отелло, мавр венецианский, один домишко посещал,- завел новую Корнев.

("Ага,- воспрянул Валерьян Вениаминович,- эту я слышал, помню. Про папашу

там...")

   Шекспир узнал про это дело и водевильчик написал.

   Девчонку звали Дездемона, лицом - как полная луна.

   На генеральские погоны, знать, загляделася она...

   - голосили все, и Пец начал неуверенно подтягивать.

   Папаша, дож венецианский,- вел дальше Александр Иванович ("Вот оно,

ага, вот!" - радостно затрепетало в душе Пеца.)

   любил папаша...

   И тут Валерьян Вениаминович хватил в полную силу медвежьим голосом:

   ...г'эх - пожрать!!!

   И несмотря на то, что дальше шли замечательные, свидетельствующие об

интернациональных чувствах безымянного автора песни слова "любил папаша

сыр голландский "Московской" водкой запивать",- дальше уже не пели.

   Васюк-Басистов и Ястребов, отвернувшись (все-таки директор, неудобно),

держались друг за друга, содрогались и только что не рыдали от хохота.

   Любарский аплодировал, кричал: "Браво, фора, бис!" Корнев висел на

Бурове, глядел на Валерьяна Вениаминовича счастливыми глазами, просил,

стонал:

   - Папа Пец, еще... еще разок, а?

   - Ну, чего вы, чего? - озадаченно бормотал тот.

   - Теперь я понял, почему он так взъелся на буровский преобразователь! -

радостно орал астрофизик.- Вам же медведь на ухо наступил. Валерьян

Вениаминыч, милый!

   - Прямо уж и медведь - Потом они спорили, пререкались. "Нет, но зачем

это, зачем?;" - кричал Герман Иванович. "А эти - зачем?" - возглашал в

ответ Любарский, указывая на звезды над головой. "Эти понятно, природа. А

вот в Шаре зачем?.."

   - Валерьян Вениаминович,- доказывал Пецу Буров,- а этот способ стоит

применить и к обычной вселенной. Ведь если в ней есть области с НПВ...

   - О, нет, майн либер Витя,- ответствовал тот,- мало областей с НПВ,

надо иметь сильный барьер, где возникает электрическое поле от этого... от

знаменателя. В нашей маленькой Галактике Млечный Путь... ин унзере

кляйнхен Мильквеггалактик диезе нихт геен... это не пойдет,- Валерьян

Вениаминович неожиданно для себя перешел на плохой немецкий и обращался не

к Бурову, а к шедшему слева Корневу.- Диезе нихт геен!..

    - Папа Пец,- отозвался тот,- ты меня уважаешь? Дай я тебя поцелую!

   - Нет, но зачем!?.

   - "Кому повем печаль свою?.."

   Тянуло холодом от реки. Светили звезды. Где-то содрогалась в родовых

схватках материя, мелькали эпохи и миры. Они шагали, смеялись, пели,

спорили - люди, сделавшие дело,- и Вселенная салютовала им галактиками.

   

 

 

                                 ГЛАВА 18

 

                              ОТЧАЯНИЕ ТОЛЮНИ

 

 

   Жил долго. Одной посуды пересдавал - страшное дело. Если бы всю сразу,

то хватило бы на машину и дачу. Но поскольку сдавал малыми порциями. то

всякий раз едва хватало на опохмелку.

 

   К. Прутков-инженер. Опыт биографической прозы

 

   Хроника шара. 1) На место Зискинда (и по его рекомендации) был принят

заслуженный строитель, действительный член Академии строительства и

архитектуры, автор проектов многих административных зданий, лауреат и

прочая-прочая Адольф Карлович Гутенмахер. Деятельность свою он начал с

того, что отселил из смежных с кабинетами директора и главного инженера

комнат наладчиков радиоаппаратуры из команды Терещенко, а на

освободившейся площади создал роскошные туалетные комнаты с ваннами. За

одну земную ночь, в порядке сюрприза. Когда же озадаченные руководители,

явившись на следующее утро, заметили ему, что это он, пожалуй, перебрал,

Адольф Карлович лирически склонил к правому плечу красивую седую, с усами

и бородой "а ля Ришелье", голову:

   - Ах, Валерьян Вениаминович и Александр Иванович! Вы по малости своего

руководящего стажа и не представляете, насколько выигрывает авторитет

руководителя от того, что подчиненные не видят его у писсуара или, боже

упаси, со спущенными ниже коленей штанами. Даже не говоря о быдловатых

номенклатурниках, от земли, от гущи, кои без этого и без персональных

машин, в принципе, неотличимы от дворника Васи,- но и людям высокого

полета:

   академикам, научным руководителям - тоже надо немного корчить из себя

небожителей...

   Житейский и строительный опыт Адольфа Карловича равнялся его

словоохотливости; чувствовалось, что он многое мог бы порассказать на эту

тему. На Пеца же и Корнева со всех сторон напирали дела - они без лишних

слов смирились. Впрочем, поскольку в течение земных суток в кабинетах

обретались (с правом главнокомандования) не только они, но и Люся Малюта,

Любарский, Бугаев, Б. Б. Мендельзон и сам Гутенмахер - все командиры,

новшество не приобрело оттенок советской ясновельможности; к тому же

твердо постановили, чтобы каждый убирал за собой. А практичный Корнев,

поняв склонность нового архитектора, заказал ему соорудить при

гостинице-профилактории "Под крышей" финскую сауну и римскую терму - с

номенклатурным шиком, но и с хорошей пропускной способностью; за что тот с

удовольствием и взялся.

   2) ...Тем более что ушедший Зискинд предвидел правильно: строительные

дела в Шаре начали затихать, его преемнику оставалось превращать

"незавершенку" в "завершенку". Разворачивались дела ремонтные: годы и

десятилетия, мелькавшие наверху за месяцы, неумолимо брали свое - от

арматуры в стенах, от покрытий, от труб, от лифтов... от всего. Поскольку

же самый "ведьминский шабаш"

   (определение Люси Малюты) творился на уровнях выше тридцатого:

испытания, эксперименты, моделирования,- то работники "низа" (Бугаев,

Приятель, Документгура, главэнергетик Оглоблин) с грустью убеждались, что

обеспечение ремонта выстроенной башни требует не меньше усилий, чем ее

возведение.

   3) Отдел кадров готовился к торжественным проводам в августе на

заслуженный отдых первых своих ветеранов. Кандидатами были бригадир

Никонов, очень уж вошедший во вкус работы наверху, и Герман Иванович

Ястребов, который, поступив прошлой осенью на работу в Институт

пятидесятипятилетним, намотал к июлю пятьдесят девять с половиной

зарегистрированных посредством ЧЛВ лет; реально же ему было наверняка за

шестьдесят.

   4) Варфоломей Дормидонтович, поддержанный Буровым, пробил обе свои

идеи: о боковых смещениях "электрической трубы" в системе ГиМ и о

"пространственных линзах". По их проекту мастерские изготовили

дополнительные электроды, кои команда "ястребов" привесила к новым

аэростатам, подсоединила к кабелям и изоляторным распоркам генераторов;

теперь предстояло все это испытать.

   5) Пец ввел - для теоретических обобщений наблюдаемого в MB - понятие

объема события, или "событийного объема". Оно охватывало как

пространственные размеры наблюдаемых событий и явлений во Вселенной, так и

их длительность.

   Это простое понятие было удобно, потому что события в Меняющейся

Вселенной вкладывались друг в друга, как матрешки: турбулентное "ядро" в

свой поток материи-действия, отдельные струи-волны - в это ядро, в них по

достижении должного напора возникали турбулентные события-галактики - и

так далее.

   Теперь для исследователей MB забрезжила возможность не только выстроить

иерархию таких событий (а тем и иерархию причин и следствий во Вселенной),

но и дать им количественную меру; чем Валерьян Вениаминович и поручил

заняться Любарскому.

   

  А вверху, непричастное к обычному, земному, ядро Шара дышало в

метагалактическом ритме, дышало глубоко и ровно.

   

  II

 

  Утро, будничное летнее утро в квартире Васюков-Басистовых.

   Подъем-туалет-завтрак, толчея в прихожей, все спешат к своим делам; а

тут еще погода испортилась, прохладно и сыро, надо все наперед

спланировать...

   Расставание:

   - Значит, договорились: Мишу ты и заберешь?.. И я тебя прошу, Анатолий:

не дави мне на психику своей растительностью на щеках, что много работаешь

и побриться некогда. Я тоже не гуляю. А на щеках у меня ничего не растет

по понятным причинам.

   Дети переглядываются, пересмеиваются: небритая мама, или даже с

бородкой (Анатолий Андреевич, случается, иной раз появляется и таким) -

это было бы интересно!

   Жена Толюни Саша, Александра Филипповна,- врач-горловик, работает в

поликлинике - красивая, уверенная в себе женщина. Анатолий Андреевич ее

любит и благодарен, что она его на себе женила; сам бы он не решился. Саша

его тоже любит и воспитывает. Правда, происшедшее в Таращанске несколько

нарушило установившиеся отношения: для нее оказалось полной

неожиданностью, что ее муж, которого она выбрала для нормальной семейной

жизни, отважился на действия весьма рискованные и, главное, не в интересах

семьи. Но - после переезда в краевой центр, в полнометражную

комфортабельную квартиру все восстановилось: получилось, что и это было в

интересах семьи. Они никогда не говорят о том эпизоде.

   ...Не говорят - но Саша помнит. Особенно момент, когда она самым

решительным образом преградила Анатолию путь к водонапорной башне, к

скобам, схватила за рукав, повысила до крика голос. И - неожиданно

получила затрещину. По левой щеке. При детях. "Ну, ты!.." - сказал ей

Толюня. (Или "Ну, ты, сучка!"?..

   Нет, для такого он, пожалуй, слишком интеллигентен, "сучка" осталось в

интонациях. Но смысл был такой.) Более всего Саше запомнились не слова, не

интонация, а лицо мужа, освещение сбоку багрово-пыльным солнцем: отрешение

и спокойно-гневное. Это был не муж, не в том состояло его назначение в

жизни:

   какой-то совсем иной человек. Он будто носком ботинка отшвыривал ее и

детей ради чего-то более главного. Настоящего, Первичного. И она на миг

действительно почувствовала себя не то сучкой, не то рабыней, готовой все

претерпеть и повиноваться.

   Об этом не говорили, Саша и детям внушила, что ничего такого не

происходило, им показалось. Толюня был прежним, тихим, покладистым, делал

все по дому, ходил в магазин, отдавал зарплату. Но она знала, что он может

быть совсем иным - и иногда, преимущественно к ночи, ей хотелось, чтобы

Анатолий оказался тем, иным. Днем же Саша понимала, что это не для быта -

разговаривала с мужем несколько покровительственно, наставительно:

сохраняла позиции.

   Прощальный осмотр: кто как застегнулся, завязал шнурки. Чмок-чмок -

расходятся. Жена провожает в школу Линку - это ей по дороге. Номинальный

глава семьи отводит в садик Мишку, это ему по дороге.

   Они шагают по тихой улочке, соединяющей жилмассив с троллейбусной

трассой; здесь, в трех кварталах, среди одноэтажных частных домов высится

здание с Зайцем, Волком и Чебурашкой на кирпичных стенах - Мишкин

детсадик. По случаю сырой погоды мама заставила Мишку надеть яркий плащ и

новенький берет.

   Миша - пятилетний румяный и красивый (в маму) мальчик; плащ и берет

набекрень ему очень идут. Он с ревнивым вопросом посматривает на редких

встречных: оценивают ли они, какой он симпатичный? Анатолию Андреевичу

тоже приятно, что у него растет хорошенький и бойкий пацан, приятно

чувствовать его теплую ладошку в своей руке - и держать ее покрепче, когда

Мишке захочется проскакать на одной ножке или пройтись по бордюру.

   Яблони за заборами гнутся от обилия плодов, вся улица напитана запахом

спеющих яблок. Туман осел на листьях и ветках бриллиантовыми капельками.

   - А вчера в мертвый час Витька, мой сосед справа, уписался,- сообщает

сын.- Лариса Мартыновна потом поставила его в круг и сказала: "Смейтесь

над ним, дети, он писун!" Было так весело!

   - Что, и ты смеялся?

   - Ага!

   - А давно ли ты сам писал в постель? Если не ошибаюсь, на прошлой

неделе?

   - Ну, пап...- Мишка явно недоволен таким поворотом темы.- Это же было

ночью!

   - А какая разница?

   - Как какая? Ночь же длинная.

   На это Анатолий Андреевич не находит, что возразить. Помолчав, все-таки

говорит:

   - Ты так больше не делай. Ничего смешного здесь нет. Ваша

воспитательница сглупила. Это... ну, неблагородно, понимаешь?

   Путь короткий, вот и садик. Сыну направо, отцу прямо. Прощаясь, Мишка

смотрит снизу вверх шкодливыми глазами:

   - Па, а можно, я скажу Ларисе Мартыновне, если она опять что-нибудь не

так... что она - глупая?

   - М-м... нет. Я сам с ней поговорю потом. Дети не должны делать

замечания взрослым.

   

  Все, интермедия обычной жизни кончилась. Последняя мысль по пути к

троллейбусу, что зря он так отозвался о воспитательнице. еще ляпнет Мишка

что-нибудь на свою же голову. Эта шкура Лариса Мартыновна благоволит к

детям только тех родителей, которые дарят ей к календарным (а иные и к

церковным)

   праздникам шампанское и коробки дорогих конфет; он этого не делал, не

сделает, да и Саша тоже. Не те у них достатки.

   Остановка. Троллейбус по-утреннему переполнен. Но все набившиеся в него

едут в Шар - теснятся, находят место и для Толюни. Кивки знакомым,

поскольку с рукопожатиями в такой давке не развернешься. И - начался,

сперва в мыслях, переход от предметно-конкретного обычного мира к

настоящему.

   ...Еще недавно он жил только в обычном. Хорошо, что теперь это не так.

Да, у него там жена, дети, знакомые, связи и обязанности - но никогда, с

самого детства, он не был там действительно своим.

   Он всегда чувствовал себя маленьким, незначительным - меньше и

незначительней всех знакомых и близких, уверенно-однозначных, точно

знающих, чего они хотят и чего опасаются, а также способы достичь одного и

избежать другого. Он уступал им в хватке, в напоре и активности. Да что о

них - перед своими детьми он чувствовал себя не совсем уверенно...

   "Смирный Толюня", "тихий Толюня", "Толюн не от мира сего" - эти

определения следовали за ним с юных лет. Задумчивый худощавый подросток,

который всем уступал, не ставил на своем, не доказывал своей правоты, ни

тем более - силы. Он отдавал товарищам книги, которые хотел бы сохранить

для себя, и отступался от девчонок, которые нравились ему. Родители,

друзья-доброхоты, а позднее и жена - все журили его за

покладистость-уступчивость, за то, что он пасует перед нахальными

дураками, изворотливыми пролазами, что не использует для успеха свои

способности и прилежание. Он огорчался выговорами, даже соглашался и

обещал, но больше огорчался не течением жизни своей, а тем, что вынуждает

волноваться и переживать за себя других. Для него самого было изначально

интуитивно ясно: дело не в том. Не нужны ему житейские успехи. Не хотелось

так жить, вот и все. И не потому, что слаб, робок, неспособен, нет -

просто ощущал он за своей житейской малостью-незначительностью большой и

мощный спокойный поток бытия. В этом была его сила - жертвенная,

несделочная сила: готовность пойти туда и сделать то, куда не пойдут и

чего не сделают люди, слишком уж знающие цену себе и своей шкуре.

   Таращанская катастрофа, а затем работа в Шаре и в лаборатории MB все

расставили по местам. Анатолий Андреевич понял то, что раньше только

чувствовал: не он мал - это его окружающие велики и значительны для себя,

лишь потому что отграничили из бесконечно-вечного, глубинно-мощного мира

свой, очень крохотный и поверхностный "мирок связей"; да и уверенность-то

их держится на том, что они ничего сверх него знать не хотят... Или просто

боятся узнать? И покой души его возрастал.

   

  Конечная остановка. Все вываливающиеся из трех дверей троллейбуса и

взгляда не бросят на апокалиптическую картину искаженного пространства

окрест и над головами - скорей к своим проходным. Толюнина "А, Б, В"

крайняя слева.

   Окошко табельщицы - показать пропуск - отбить на бланке в электрочасах

время прихода - вернуть, получить и сунуть в карман запущенные ЧЛВ -

турникет щелк-щелк - в зоне.

   ...Утренняя пульсация: втягивание Шаром и башней людей из

конкретно-предметного мира в себя - их действий, сил, знаний, энергии,

идей, чувств, мыслей. Вечером будет противоположная: откат, возврат. Все -

как там, в ядре, в MB. Все события одинаковы, только кажутся разными.

   Крытым переходом к осевой башне, сквозным лифтом до уровня "20",

пересадка на высотный, до крыши. В нем Васюк поднимается один: из-за

проводов Мишки в садик он всегда опаздывает - внизу на минуты, вверху - на

часы. Ничего, Шар своего не упустит; впереди очень долгий "рабочий день",

за который успевает отрасти на щеках щетина, а когда и бородка.

   В круговом коридоре последних этажей (двери вовне на галерею, к

генераторам Ван дер Граафа, внутрь - в лабораторию MB и

гостиницу-профилакторий) стены сплошь увешаны метровыми снимками галактик.

Внизу фотографий размашистые надписи:

   "Правовинтовая Рыба-17", "Фронтальная Андромеда-7", "Малый

Магеллан-21"... и так далее. Это проявил себя понятный только самим

исследователям жаргон, возникший из необходимости экономить время.

   "Рыба" была не рыба, а спиральная галактика, подобная той, что в

обычном небе наблюдаема в созвездии Рыб: с небольшим ядром и обширными,

далеко раскинутыми в пространстве рукавами. "Фронтальная Андромеда"

походила на знаменитую "Туманность Андромеды" - только ориентирована была

к наблюдателям не как та, со "страшным-страшным креном", а фронтом

звездного вихря - так сказать, анфас. "Малый Магеллан" походил на

бесформенное Малое Магелланово Облако, галактику-спутник нашего Млечпути.

   На стенах красовались "Вероники" - видимые с ребра галактики, похожие

на те.

   что с Земли наблюдает в созвездии Волос Вероники; "Треугольники" -

рыхлые спиральные структуры, наподобие имеющейся в созвездии такого

названия. А на иных снимках и просто указывали "81-А", "31-Л" и тому

подобное - в соответствии с образами галактик, обозначенных в каталоге

Мессье этими номерами. Буквы и дополнительные числа означали, сколько

такого вида звездных вихрей довелось наблюдать и заснять в Меняющейся

Вселенной.

   ...И это еще было ничего, если увиденное в очередной Метагалактической

пульсации, Вздохе-Шторме первичной материи (или во Всхрапе?..) оказывалось

похожим на объекты классической астрономии. А ежели нет, то припечатывали

что-нибудь покрепче, лишь бы с маху охарактеризовать запечатленный образ

из "Вселенной на раз". Нашли свое место на стенах бесформенные галактики с

подписями "Коровья лепешка-8" или "Негатив кляксы" (типичные картины

начальных и самых конечных стадий их жизни); напротив дверей просмотрового

зала красовалась двойная галактика "Очки Любарского" (название дано

Корневым, сам Варфоломей Дормидонтович протестовал): два почти

эллиптических звездных вихря противоположной ориентации с туманной

перемычкой между ними. (Еще одной паре галактик Александр Иванович

присвоил гениальное, по общему мнению сотрудников лаборатории, название

"Ягодицы в тумане"; но на снимок налетел Пец, прочел подпись, велел снять.

Валерьян Вениаминович вообще не одобрял эту, как он выражался, "картинную

галерею" и настрого запретил вывешивание снимков за пределами лаборатории).

   Сам Анатолий Андреевич, хотя большинство снимков были делом его рук,

названий им не придумывал: они его - а равно и номера или индексы при них

- как-то не интересовали. Он держался взгляда, что для восприятия Единого

не только не надо присваивать названия новым образам, порожденным им, но

невредно и позабыть названия для "Земли", для "Солнца", "времени",

"пространства", "жизни"... Зачем этикетки первичному! Впрочем, мысль эту -

как и большинство своих получувств-полумыслей - он пока не высказывал.

   И жене своей Анатолий Андреевич до сих пор и словом не обмолвился о

Меняющейся Вселенной, чтобы она не стала наставлять: что ему там делать и

как себя вести.

   Он совершил полный круг по коридору, чтобы пропитаться соответствующим

настроением.

   

  III

 

  В просмотровом зале, куда он после этого вошел, настроение ему в два

счета испортили, вернули в мелкость, в прозу. Здесь Любарский и Буров

прокручивали вчерашнюю добычу в MB.

   - Плохо, Анатолий Андреевич! - вместо приветствия встретил его

возгласом завлаб.- Просто никуда, зря поднимались. Смотрите сами!

   Васюк посмотрел на экран - и почувствовал свою вину. ...Как-то так

вышло, что в лаборатории на него сваливали все фото- и кинодела; включая и

самые малопривлекательные, многочасовую возню в темной комнате над бачками

и ваннами с реактивами, от чьих испарений потом болела печень. Одни

напирали - не без улыбки - на историческую преемственность от его подвига

в Таращанске:

   кому же, мол, как не тебе? - хотя, стоит заметить, после школьных лет

то был первый фотоопыт Анатолия Андреевича (и аппарата не имел своего,

пришлось позаимствовать в универмаге) . Другие без всяких улыбок считали

само собой разумеющимся, что Васюком-Басистовым можно затыкать любую дыру.

   - Но ведь строго-то говоря, Анатолий Андреич, по вашей специальности

"механизация животноводства" у нас здесь в самом деле пока ничего нет! -

заявил на его робкий протест Буров, который благодаря своим электронным

новшествам забирал все большую власть в лаборатории.- А кому-то ведь

надо...

   А сегодня как раз и выяснилось, что его неопытность и

непрофессиональность в данном вопросе обернулись неприятностью:

высокочувствительные - и в ультрафиолетовой части спектра, в которой

наиболее выразительно проявляют себя вещественные образования в MB,-

кинопленки с отснятыми во вчерашнем подъеме Буровым и Панкратовым

галактиками и звездами (в процессе их эволюции!) дали вуаль. На экране

сейчас мельтешило бог знает что.

   Остановили проектор, включили свет, стали разбираться. И скоро

выяснили, что качество обработки пленок Васюком в этой беде не повинно,

что причина глупее и постыднее: забыли - и он забыл! - о сроке годности. У

чувствительных пленок он короткий, менее года. И за трое суток, минувших с

момента, когда Альтер Абрамович, гордый своим снабженческим подвигом,

доставил сюда триста пятьдесят километровых кассет ("И лучше не

спрашивайте, ребята, как я их добыл: шестьдесят тысяч по безналичному

расчету, так это, между нами, еще далеко не все!"), срок этот - при

ускорении 150 - с лихвой перекрылся. В первые подъемы на них сняли

отличные фильмы об MB.

   Самое скверное, что пропали и более трехсот неиспользованных кассет.

    Медленно привыкают люди к новому, косность где-нибудь да просочится:

они давно усвоили, что за день наверху можно выполнить работу многих

месяцев, что еще выше, в ядре, за секунды сотворяются и разрушаются

вселенные... а применительно к хранению фототовара, к сроку его годности,

трое суток в умах всех так и остались тремя сутками.

   - Ив холодильник не догадались сунуть кассеты-то,- раздраженно ворчал

Любарский.

   - Сначала кому-то следовало бы догадаться обзавестись холодильниками

большой емкости,- парировал Васюк.- В те, что есть, бутерброд лишний не

сунешь, забиты.

   - А что мы теперь Альтеру скажем? - вступил Буров.- Эти надо списывать,

просить у него новые... н-да! И зачем он их наверх к нам все припер,

кассеты эти? Лежали бы у него на складе...

   Они злились сейчас друг на друга, на снабженца - и вообще на жизнь.

   - Но главное: с чем мы сегодня вверх поднимемся? - расстроенно потер

лысину Варфоломей Дормидонтович.- С пустыми киноаппаратами?

   - Это-то как раз ничего,- сказал Буров.- Сегодня у вас испытательный

подъем.

   Освоение боковых перемещений и слежении.

   - А "пространственные линзы"? - спросил Любарский.

   - А еще не готовы электроды... и схема.

   Буров лукавил: с "линзами" и электрическим управлением ими у него все

было исполнено. Но он сейчас вынашивал замысел, которым не хотел

делиться,- и решил кое-что придержать для себя.

   

  Так они перешли к другому делу. Поднялись на крышу, Витя показал им новые

приставки и изменения в управляющем блоке кабины.

   - Вот,- говорил он с некоторой горделивостью,- теперь ведущий будет

работать, как пилот в реактивном истребителе. Только ногой не газок

выжимать, а пространство-время... Левая педаль - пространство, нажать

"вперед", отпустить "назад", а правая - время: нажать "ускорение",

отпускать "замедление"... Это, понятно, в пределах одного диапазона

неоднородности, а переключение диапазонов, как и было, на пульте...

   - Надо бы и переключение диапазонов вывести на ручку, как в автомобиле

скорости переключают,- вставил Любарский.

   - Мелко плаваете, экс-доцент,- не без спесивости ответствовал Буров,-

переключение скоростей!.. Вот вам не ручка, а ручища, штурвал боковых

перемещений. Ею вы будете смещать кабину наверху... а верней, изгибать

"электрическую трубу" в любую сторону, в какую отклоните.

   Между педалей из пола кабины торчала теперь штурвальная колонка с

сектором, добытая явно с какого-то списанного самолета. Варфоломей

Дормидонтович забрался в кресло, понажимал педали, поворочал штурвалом, с

одобрением поглядел на Бурова:

   - Лихо! Это нужно освоить.

   - Можете считать, что я пересадил вас с самолета братьев Райт прямо на

Ту-154. Но если вы вернетесь из MB, не обнаружив .у этих звезд планету...

   хоть одну! - я вас больше не уважаю и не обслуживаю. А будут на

видеомаге планеты - берусь вас перед Альтером защищать, даже вырвать у

него новые пленки.

   - Различить планеты без "пространственных линз"...- Любарский поскреб

плохо выбритый подбородок, усмехнулся.- Вряд ли.

   - Да можно это теперь, Варфоломей Дормидонтыч, можно,- горячо сказал

Буров,- раз диски звезд там видим! С "линзами" подробности на планетах

будем рассматривать, на это целиться надо.

   - Любопытно бы! - мечтательно сощурил глаза завлаб. Толюня тоже считал,

что любопытно и возможно, но помалкивал: как от чувства вины из-за

погубленных пленок, так и от сознания своей малости перед Витей Буровым. К

тому же он чувствовал, что тот настроен к нему неприязненно.

   

  Тем временем на крышу поднялись еще двое. Сначала, собственно, из люка

показались длиннющие, метров по шесть, сверенные из уголков штанги, а

затем и те, кто их нес: Ястребов и его помощник. Они сложили ношу у ограды

и, разминая сигареты, подошли к инженерам - поздороваться, перекурить,

покалякать.

   - И что это будет? - кивнул в сторону штанг Любарский, пожимая руку

Герману Ивановичу.

   - Эт-та?..- Механик достал из кармашка в комбинезоне чертежик,

развернул, прочел раздельно: - "Координатный регистратор Метапульсаций".

Заказ и эскиз самого Валерьяна Вениами... На концах укрепим сейчас

фотоэлементные счетчики, расставим от башни на четыре стороны.

   - А! - мотнул головой Варфоломей Дормидонтович.- Давно надо.

   - Последняя моя морока,- неспешно продолжал Ястребов.- И на крышу,

может, последний раз вылез...

   Герман Иванович уже выглядел стариком: погрузнел, поседел, в характере

появилось созерцательное добродушие, стал разговорчив. Он все более

настраивался на заслуженный отдых. "Пенсия у меня будет под верхний

предел, очередь на "Волгу" вот-вот... Эх, и поезжу по всяким местам! А вы

тут дальше вкалывайте без меня".

   - Последняя у попа жинка,- поддал его помощник.- У тебя уже который

наряд последний-то?

   - А может, и так,- засмеялся механик.- Может, еще погуляем в высях.

   Когда они отошли, Буров задиристо обратился к Любарскому:

   - Что за "координатор Метапульсаций", не могли бы вы мне объяснить?

   - А они в ядре возникают всякий раз на новом месте. Со сдвигами. Вот и

надо бы хоть по двум измерениям с нашей крыши засекать координаты

"штормов", чтобы потом рассмотреть последовательность скачков.

   - Хорошо, а почему идея Пеца и заказ Пеца? Для чего здесь вы и для чего

мы?

   Это наша парафия, наше дело! В чем вообще состоит ваше заведование

лабораторией? В поддакивании?..

   Варфоломей Дормидонтович с минуту ошеломленно молчал. Идею этого

регистратора они с директором обсудили вчера за вечерним чаем (он все еще

обитал у Валерьяна Вениаминовича) - и если тот первым, пока не забыл,

запустил ее в "металл"... ну, так спасибо ему, да и все!

   - Хоть вы, Витя, великий труженик, великий изобретатель и... великий

нахал,- обрел наконец дар речи экс-доцент,- вам все равно не светит занять

мое место.

   - Я и не стремлюсь!.. (Лукавил Виктор Федорович, лукавил - стремился. И

не только завлабом MB видел он себя в мечтах. На все у него был свой

взгляд - и уж он бы показал, как надо). Эта затея относится к электронике.

А раз так, но не должна проходить мимо меня. Вы там как хотите, но в своей

специальности я поддакивать никому не согласен!

   В таких слегка склочных отношениях все трое перебрались с крыши в зал

тренажеров. Здесь, на интерпретаторе системы ГиМ, Любарскому и Васюку

перед подъемом надлежало научиться делать ногами то, что прежде делали

руками:

   педалировать неоднородность пространства и ускорение времени,- а руками

то, чего прежде не делали вовсе, боковые перемещения. Упражнения длились

шесть часов (с перерывом на обед и чаепитие), и, разумеется, "тренер"

Буров согнал с обоих столько потов, сколько счел нужным. И то сказать:

автоматическая точность всех движений и поворотов кабины наверху, в MB,

была для них так же важна, как летчикам в сверхзвуковом полете.

   "Пилотом" в предстоящий подъем шел Анатолий Андреевич; его Витя

натаскивал особенно безжалостно, заставляя заодно с маневрами переумножать

или делить в уме трехзначные числа. Любарский сочувственно роптал, что это

не дело, не выход и пора все автоматизировать.

   Потом была обработка прежних наблюдений в MB, составление отчетов,

проверка аппаратуры, исправление разладившейся за ночь... В подобных

занятиях минула первая 24-часовая смена, после которой разрешался

12-часовый отдых. За эти часы Анатолий Андреевич посетил новенькую сауну,

поужинал, посмотрел видеомультики (жалея, что нет рядом Мишки и Линки,

которые получили бы от них куда больше удовольствия) и хорошо выспался в

своей комнате в профилактории.

   Вторая смена началась с проверки навыков нового управления, отшлифовка

шероховатостей - зачет, который принимал тот же Буров. К этому времени в

лаборатории, в тренажерном зале, появились супруги Панкратовы, Миша и Валя

- пара молодых, но уже изрядно обозленных действительностью

специалистов-инфизовцев.

   (Да им и было отчего: к обычным трудностям жизни молодых специалистов -

осваивание на новом месте, отсутствие жилья, малые заработки, бытовая

неустроенность - прибавились еще и специфические, от НПВ. Валя

забеременела месяц назад, сейчас ходила на шестом месяце. И поскольку ее -

первоначально худенькую и миловидную - разнесло в считанные дни на глазах

ошеломленной домохозяйки, та возмутилась и потребовала или двойную плату,

или пусть освобождают комнату; а двойная плата - это 120 рэ. Освободили,

нашли комнату в пригороде, откуда трудно добираться,- вот и опоздали

сегодня на полчаса.

   ...Нет, не только Анатолия Андреевича ставила на место обычная,

конкретно-предметная жизнь-житуха: куда вы суетесь, белковые комочки? Ваше

ли дело постигать бесконечно-вечную Вселенную? Питайтесь-испражняйтесь,

спаривайтесь, плодитесь, размножайтесь, заботьтесь о сиюминутных успехах -

это ваше, а насчет прочего... зась! Не только его, каждого на свой лад.

   Тем не менее, когда Корнев предложил Панкратовым поселиться в

гостинице-профилактории хотя бы до рождения ребенка... а впрочем, и на

любой удобный срок,- они категорически отказались. "Такие опыты надо

начинать с кроликов",- твердо сказал глава семьи Миша).

   "Зачет" сдали, пора было подниматься на крышу, снаряжаться и

отправляться в MB. Но тут Васюк подошел к телеинвертеру, включил, набрал

нужный код и, когда на экране возник Приятель, рассказал ему о загубленных

кассетах с чувствительной пленкой. Все время, пока он говорил

маловыразительным голосом, завснаб спокойно писал - и только потом ронял

ручку, замедленно (от чего возникал оттенок театральности) поднимал и

поворачивал голову, расширял глаза, раскрывал рот, воздевал руки... И Витя

Буров тоже воздел руки:

   - Зачем, о господи! Зачем вы это сделали. Толя?! Он же сейчас примчит

сюда - Верно, Альтер Абрамович примчался в лабораторию с той скоростью,

какую позволили лифты; даже, пожалуй, несколько быстрее.

   - Рабочие кефир свой не забывают опустить на веревке на двести метров,

когда наверху работают, а вы... ученые люди, называется! - кричал он, стоя

в фотокомнате над грудой кассет, ради которых ему пришлось немало

хлопотать, побегать и даже поподличать.- Ведь шестьдесят же тысяч! А

сколько нервов?!

   Буров с целью спасти положение выступил вперед, приложил руку к сердцу,

заговорил грудным голосом:

   - Альтер Абрамович, лично я вас понимаю, как гений гения. Это

действительно...

   - Он меня понимает, как гений гения... Сопляк! - Старик возмущенно

брызгал слюной.- Бросьте вы эти штучки! У вас когда-нибудь было в кармане

шестьдесят тысяч, голодранцы?! Привыкли кидаться деньгами, потому что не

свои... Нет, я этого так не оставлю. Сейчас же докладную Пецу - и пусть

попробует не принять мер!

   И исчез так же быстро, как и возник.

   - Ну вот, пожалуйста,- сказал Витя с теми же неизрасходованными

задушевно-грудными интонациями, люто глядя на Васюка.- Объясните мне, ради

бога, Анатолий Андреевич, кто и зачем вас за язык потянул? Я же обещал все

уладить - после вашего удачного визита в MB. Промахи уравновешивают

достижениями, это извечный принцип. Показал бы ему новые видеозаписи,

ля-ля-ля, то-се, Альтер Абрамович, а знаете, пленочка уже вышла... и было

бы хорошо... А теперь...

   Любарский тоже глядел на Толюню с недоумением.

   - Ну как вы не понимаете,- проговорил высоким голосом Миша Панкратов,

худой, сероволосый, с сощуренными синими глазами,- Анатолий Андреевич у

нас такой человек. Он ведь отправляется в Меняющуюся Вселенную, а тут...

словом, это все равно что умереть, не уплатив за газ и электричество.

   - В прежние времена, я читала,- подхватила его супруга Валя,- в

подобных слу