Н. ОГНЕВ
КРУШЕНИЕ АНТЕННЫ.
Рассказ.
А.М. Зайцеву.
Глава стремоуховская.
МЕРИН ХИТРЕЙ.
(О том, как Иван Петров Стремоухов не захотел быть бараном.)
4 Ав. 914 г. 12 ночи.
Марсельезу я не пелъ а немцевъ долой кричалъ у сербскаго посольства
зачто меня назвали бараномъ и велели кричать долой Австрию Я хотелъ было
объяснить что не Австрия молъ виновата а больше немцы но в ето время ка-
кой то хлюстъ меня порядочно толкнулъ и сказалъ что я баранъ и ничего не
понимаю. Были и такие бараны которые кричали долой Сербию но такимъ за-
тыкали моментально ротъ было ето 16-го июля я былъ изрядно выпивши и
стехъ поръ маковой росинки небыло ворту до 2-го Августа а 2-го вечеромъ
нашелся одинъ добрый человекъ разыскать выпивки и нашелъ какого то со-
бачьяго пойла точно названия незнаю вроде кюмель-дюпель чтоль хорошо
незнаю стоитъ онъ не въ военое время 65 а заплатили мы 1 р. 40 к. и ве-
лели намъ еще приходить но я решилъ пойти в Аптеку купить цытрованили.
вчера одинъ носачь знакомый моимъ хозяевамъ приносилъ бутылку коньяку
зимулина но нечисто переправилъ на ярлыке стоимость изъ цыфры 3 зделалъ
8 а изъ одного 2 и хоть и хотелось выпить но бараномъ быть незахотелъ
Война мне уже давольно таки надоела куда ни придешъ все провойну гово-
рятъ живутъ больше слухами нежели газетами. Хорошо бы теперь уснуть не-
дели на две а потомъ проснуться и купивъ газету прочитать
(Разгромъ Германской армии Германский флотъ лишенъ рокировки матъ
близокъ)
Пишутъ ли у васъ тамъ какие утки какъ вотъ на етомъ листочке газеты
которую здесь 2 дня печатаютъ
(Вырезка из газеты):
ЗАЯВЛЕНИЕ ГЕНЕРАЛА РЕННЕНКАМПФА. "Ран. Утру" телеграфируют, что генерал Ренненкампф, уезжая из Вильны,
заявил: "Отсеку себе руки, если в течение полугода не донесу о взятии
Берлина".
Не писалъ я потому что со дня на день собирался удирать ксебе вдерев-
ню то послучаю забастовки нанашемъ заводе и потомъ войны. Немцевъ унас
уволили остались полунемцы Досвидания наша беретъ не смотря на слухи что
у нашихъ рыло вкрови А я теперь переехалъ живу не в Петербурге а въ Пет-
рограде.
И. Стремоуховъ.
Теперь - рассказ:
Сергеичев помирал трудно и долго, тяжко раскарячив ноги. Положили его
у окна, все просил свежего духу. Сергеичева старуха, Настя, плакала за
печкой тихо, по-старчески. Деревенский председатель, Малина Иваныч, во-
шел в избу, сел, закурил. Спохватился, погасил курево о подошву валенка:
и так воздух наперделый.
- Говорил я тебе, Власуха, не гоняйси за девками. А ты все гоняисьси
да гоняисьси. А? Власух!
Сергеичев растопырил белесый рот, стал цеплять воздух зубами, руки
заскребли по подстилке.
Грикуха, сын, как стал с утра посреди избы, упершись макушкой в пото-
лок, так все и стоял; неподвижно смотрел на отца белыми матреньими гла-
зами.
- Посылали за попом-то, Насть? - скучно спросил Малина Иваныч и вдруг
хлопнул по желтому, пахучему тулупу: - Власух, а Власух! А советску
власть сшибать собиралси? Вставай, штоль? Сшибем - не житье, малина бу-
дет, а? Вла-сух!
Сергеичев икнул предсмертно, и председателю стало скукотно и тяжко;
встал, вышел на волю. Здесь, на морозе, томились, но в избу не входили,
страшно: Сергеичев был колдун.
Всем известно было, что помирает Сергеичев от сердечной водянки;
сердце, будто бы, распухло и налилось водой. Это сказал не доктор - до
доктора много верст, никем не меренных - это сказал Шкраб. На горбачевс-
кий хутор, в колонию к Шкрабу стали ходить лечиться с тех пор, как он
дал бабке Пыхтелке пилюль от животного перебоя задором; пилюли не помог-
ли; но, ведь, это давно известно, что не всякое лекарство помогает, тем
более - по кучевлянским болезням; а болезни у кучевлян особые:
Черная тырьва.
Попрыгун.
Репей в мозгах.
Волосень.
Нутряная глиста.
Родимчик.
Конский чох.
Есть еще болезнь бардадым, но про нее на людях не выражаются; а поче-
му не выражаются - сглазу боятся. Про болезнь сердечную водянку и слыхом
не слыхано. Сергеичеву болезнь об'ясняли так: раньше был ломовым в горо-
де; надорвался; приехал в деревню, стал колдуном, спутался с ненашими,
служил им верой и правдой; а потом захотел взять над ними силу, - ненаши
и припомнили ему ломовой надрыв.
- Ну, что? Как? - подскочила к председателю Пыхтелка. - Дышит ощо?
- Ощо-ощо! Пай, самогон кури скореича. Икает.
А Пыхтелка, когда вино было открыто - все, бывало, пых-пых-пых, - в
кабак, за вином. Принесет двадцать косух, припрячет в клеть и ждет, аки
паук: какая-такая муха перьвая в сети залетит. Закрыли вино, а у Пыхтел-
ки - ханжа готовая. Закрыли ханжу - самогон стала курить. На все у Пых-
телки ответ припасен. Продовольствие пыхтелкино - кровь людская.
Стояли по-двое, по-трое, толкался шопот:
- Вот, - колдун-колдун, а к ответу и его тянут.
- Да хто тянет-то?
- Бог.
- Чорт.
- Ни черта вы не понимаете, как вижу, - важно сказал Малина Иваныч. -
Ни бог, ни чорт, а полукрест.
- Эт-то, сталбыть, где же полукрест, Малина Иваныч, - робко зашептала
Пыхтелка. - Про полукрест ощо не слыхано.
- Ощо-ощо! Крест - видала?
- Ды... госссподи ж, батюшка, царица небесная... ды... неужли ж нет?
- А леший тебя знает, может и ты с нечистым спуталась. Где крест, по-
кажи.
В стороне загрохотала безотцовщина, держалась отдельно, кучкой, - Ма-
лину Иваныча все же побаивались: председатель.
- Хи-хи-хи.
- Хррры... х. Пыхтелка крест показывать будет.
- Ррробя, не зевай, вылупливай зенки.
- Ну, вы, цыть, - огрызнулся Малина Иваныч. - Што, всамделе: человек
помирает, а они в смехи.
- Во-отын, батюшка, трисвятая богородица, - закрестилась Пыхтелка на
дальнюю церковь в селе. - Во-отын, спаситель наш, спасе-Христе-боже.
- Стало, ты крест знаешь, - подтвердил Малина Иваныч. - Так. Ну, а
там, гляди, что?
И пхнул рукой в сторону колонии, горбачевской дачи. Дача запуталась в
лесах, в оврагах, словно паутиной ее оплело кружевом осинника и темными
пятнами елей. Из Кучевки виднелась только крыша, - зеленая, острая, а за
крышей впивалась в небо тонкой и хрупкой буквой Т - радио-мачта, антен-
на.
- Ну, и штож такоя таперь будет, родненький? - зашептала Пыхтелка, -
ето таперь к чяму жа?
- К чяму жа, к чяму жа! Это и есть полукрест, - хмуро ответил Малина
Иваныч. - Противоцерковная вещь.
- Дык, ведь, там телеграф, - робко сказали в стороне. - Мачта телег-
рафная ето.
- Уч-чоны больно стали, - брякнул небрежной издевкой председатель. -
Неш телеграф такой бывает? Неш не видал на чугунке? Мне и в городу ска-
зывали: телеграф. Да толькя это не телеграф! К телеграфу полагается про-
волока. А игде она? Нукася? Противоцерковная вещь это... в обще-госу-
дарственном масштабе.
- Сказывали, будто без проволоки действовает.
- Думаешь, - бога отменили, так и проволоку отменили, - со злобой ог-
рызнулся Малина Иваныч. - Ма-лина вам, безотцовщине: знай, отменяй, боле
никаких!
- Гли-кось, никак Марфутка Сергеичева из колонии идет.
- Она и есть.
- А ты ее спроси. Нябось, знает.
А Марфутка - колдунова внучка. Отца в германскую войну ухрокали, мать
умерла от стрекучего волоса, вот Марфутка и попала в колонию на воспита-
ние. Четыре года уж в колонии живет, - по-немецки да по-собачьи лопотать
может, про жаркие страны рассказывать умеет; известно: - в колонии делу
не обучают, а все пустякам. В церковь их, конечно, не водят, такой дек-
рет есть: называется отделение церквы от государства, но про бога Мар-
футка помалкивает.
- Нехорошо. Чать, она к деду.
- Шшшшши!
- Марфутка! Ма-арфутк!
- Тише, ты, лешай! Неш не знаешь, опрошлый раз приходила, дык не ве-
лела Марфуткой звать. Зови ее Марочкой.
- Ма-арочкой. Хррры...
- По-советски.
А Марфутка, - да какая она Марфутка, когда Мара, - шла, усупившись в
землю, - не сметь меня трогать, не сметь на меня глядеть, не сметь про
меня шушукаться; что это, на самом деле; только в колонии чувствуешь се-
бя человеком, а на деревню хоть не показывайся; сейчас и "Марфутка", и
"опосля", и "докелева", и словно ты не человек, а замызганная белобрысая
девчонка, да вдобавок колдунова внучка; поэтому тому, кто Мару любит, -
а это - Коля Черный, -
провожать Мару на деревню строго запрещено.
У крылечка расступились, пропустили. Мара вошла в избу, сморщила нос
от воздуха, сказала:
- Бонжур. Это по-французски здравствуйте. Дедушка, вы не грустите. Я
вам от Шкраба лекарство принесла.
Вынула бутылочку с темной водой; в избу, нагибаясь, шагнул Малина
Иваныч.
Сергеичев глядел на внучку, а видел другое, страшное. Ноги в холстин-
ных гультиках напружились, раскарячились еще больше, - вот, вот, сейчас
лопнут и потечет вода. Руки стали ручищами, пальцы коричневыми корешками
впились в пестрядину. Малина Иваныч слюняво глянул на Мару, сказал:
- А с парнями гулять - вас тоже в колонии учат? Житье ваше, вижу, ма-
лина. Дед помирает, а она по-хранцузски.
Сергеичев потянулся, враз подпрыгнули раскаряченные, как у битой ля-
гушки, ноги, выпрямились. Рот блеснул смертной улыбкой, рука колотнулась
и затихла. В углу затикал будильник, старуха за печкой плакала, изредка
икая.
Малина Иваныч взял Сергеичева за руку, подержал, отпустил. Перекрес-
тился, нерешительно сказал:
- Помер, должно...
- Нет пульса? - глотая слезы, спросила Мара.
Грикуха шагнул вперед, стал на колени, засопел:
- Про мерина-то, про мерина-а-а...
- Ну, и парень у вас, малина, - надгробным шопотом председатель, -
Отец помер, а он про мерина! Насть, а Насть, - зови прибирать, што ль...
Это он про какого мерина, ась?
- Мерину, грит, в обиду себя не дава-ай, - глупым голосом затянул
Грикуха. - Мерин, он, грит, умней тебя-ааа...
Малина Иваныч вышел в сенцы, шагнул на крылечко, и - строго:
- Наро-од! Помер Сергеичев-то наш!
Снял шапку, перекрестился. Пыхтелка змеей скользнула в избу.
Безотцовщина враждебно посторонилась, когда председатель прошагал до-
мой. Кто-то пустил:
- Как он таперь, без сердечного дружка? Таперь черти забижать будут,
в одиночку-та.
- А мне чорт с вами, - в сердцах выругался Малина Иваныч, и услыхал
за спиной:
- Рррробя... Кто со мной в осинник?
- Ну, пом.
- Девок, девок зови!
- Пойдут они, как не так!
- Трогай, убогай.
Вста-ва-ай, проклятьям заклейме-енай.
- Дура, человек помер, а ты шо поешь?
- Надоть не ето, надоть похороннай.
- Вали похороннай.
Атец, па-пируям в роскошным дварце,
Трявогу вином залива-а-ая...
А бабок в Кучевке - множество, не одна Пыхтелка. Взять Домовиху; всех
чертей по именам-отчествам знает; как пойдет перебирать: - тут тебе и
водяной, тут и дворовой, и лесной, и болотный, - срамотища. Кажное поме-
ло у ней - чорт. Ее и полечить от чертей подумакивали - где! Возили еще
к земскому фершалу Игнат Семенычу; так она от него турманом: - это, -
орет, - самый главный чорт и есть. А уж как поселился на горбачевской
даче Шкраб, тут она совсем ополоумела. - Энтот, - говорит, - главней
всех чертей и анчуток. ОН. А лекарства там всякие выходят по-домовихино-
му - зелия смрадные. Вот она какая.
Это - из рассказов Стремоухова.
Ночь. Мара провела все в той же старой, знакомой избе, рядом с мерт-
вым телом. Покойного деда она не боялась, привыкла к мертвым и к падали
еще с детства, как привыкает всякий крестьянский ребенок. Но спать не
могла - кусали клопы и было душно, не так, как в колонии, где форточки в
спальнях открыты и днем и ночью, и летом и зимой. На утро деда Сергеиче-
ва повезли на кладбище, в село.
В сани Грикуха сел задом наперед, так научила Домовиха. В сани же, в
гробовую подстилку, сено, - насовала Домовиха полыни, на случай - выско-
чит колдун, услышит запах полынный, и тогда - опять в гроб.
Кроме Малины Иваныча, Пыхтелки и Домовихи, никто из чужих провожать
покойника не пошел. Двинулись было шагом, да Домовиха велела Грикухе ме-
рина подстегнуть: колдунов возят рысью.
Мороз был сумрачный и серый. Солнце, - может, его давно уж и не было,
- погасло где-нибудь в недвижном закатном провале, - не показывалось це-
лый месяц; а может, ползло по самому краю закатной стороны на костылях,
подбитое в германскую войну. Такие знакомые летние овраги нахмурились
сердито. Понуро, как весенняя скотина, торчали скелеты деревьев. До
кладбища было далеко - три версты по косогорам. Пахло широко, так, что
грудью не охватишь, - снежным морем и лошадью.
Под гору Грикуха уезжал далеко вперед; в гору провожатые его нагоня-
ли, почти вплотную подходили к широкому тесовому гробовому изголовью -
покойник лежал головой назад. Грикуха сидел неподвижно, не моргая мат-
реньими глазами, как сидят в санях крестьяне вообще, когда дорога и пок-
лажа легкие, когда нет заботы о лошади.
- А ты, Марфутка, складна такая стала - малина, - внезапно сказал Ма-
лина Иваныч над ухом. - Пожалуй, с парнями гуляешь, так и замуж пора.
Тебя летось в лесу не с одним видали.
- И ни с кем меня в лесу не видали, и отстаньте, - загораясь злобой,
трепыхнулась Мара. - И ну вас, сами к девкам пристаете все... И потом -
я мужичкой не буду, в прислуги тоже не пойду, учиться буду, и... и...
и... и все.
- Скла-адно, - вздохом в ответ Малина Иваныч, и перегорелой махоркой
потянуло в Марин рот. - Это, сталботь, са-ветское мясо. Рыфысыры. А
деньги плотют вам?.. парни-то?
Марочка остановилась и - с ненавистью:
- Дурак ты. Облом деревенский, чорт, чорт, чорт... хоть и председа-
тель! -
и дальше, за гробом. А сзади - по-матерному. И потом, издалека, ста-
рушечий шопот:
- Ты, касатка, на то не гляди, что он у вас с дурцой; таперь его оже-
нить, сам за хозяина будет, все изделает. Пых-пых-пых...
- Таперь вас и соседи сторониться не будут, ранее все ненаших пужа-
лись. А ты на ето не гляди-и-и...
- Пых-пых-пых...
Вместе с гробом в санях лежал куль овсяных отрубей, поэтому от церкви
навстречу покойнику вышел поп в камилавке, с крестом в руке, тусклая
епитрахиль, колыхаясь, в'едалась в черную гладь надетого на полушубок
подрясника. Спросил Грикуху:
- С собой захватил, аль на дом приходить? -
и затянул:
- ...тый бо-о-же, ...тый кре-е-епкий...
- Не поможет, касатка, не поможет. Оно надо бы ув святой воде ополос-
кать, пых-пых-пых, а то усе равно, пропащая его душенька...
За попом шел человек в протертой до дыр кожаной куртчонке; большая
кудлатая голова как-то странно качалась в такт похоронной песне, кадило
не шло к коротким штанам, обнаруживавшим высокие вязаные чулки, да и во-
обще было трудно поверить, что это был дьякон Сергей Афанасьич, - конеч-
но, тому, кто давно его не видел.
Дьякон с попом тянули свое похоронное, а Грикуха вылез из саней и со
всей силы нахлестывал мерина по спине: не хотел мерин итти в высокую
кладбищенскую гору, да и только. Грикуха обозлился, сломал елочку, стал
елочкой лупить мерина по бедрам, но мерин все не шел. Тогда дьякон, бе-
режно прикрыв кадило, передал его Маре и взялся за оглоблю, Грикуха за
другую, поп стал сзади саней и уперся в гроб.
- Ну-ка, навались-навались разом, - сказал Малина Иваныч, напирая
плечом в ременную перетяжку дуги, - ну-ка еще разик, ну-ка - дружней.
Поп, кряхтя, заскреб валенками по снегу, все по тому же месту; сани
не двигались. Поп выпрямился:
- О, чтоб тебя розорвало, - светски, в нос. - Что он у вас, норовной,
что ли? Гор не любит, должно быть?
Малина Иваныч схватил мерина под уздцы, потянул к себе. Мерин шагнул
- и тоже остановился; повел ухом, словно спрашивая: - а дальше что бу-
дет? Постояли, посмотрели друг на друга, на мерина. И - внезапно сорвав-
шись с мест - все разом - заколотили, захлестали, задубасили по мерино-
вой спине чем ни попало. Мерин попробовал брыкнуться - ноги не достали
даже до передка саней; тогда стал смирно, философски, думая и показывая
свои думы: - сколько ни лупите, когда-нибудь перестанете...
- Надоть, видать, на руках, - полувопросом Малина Иваныч.
- А я-то в рясе как же? - недоуменно-жалобно поп. - Заплетаться бу-
дет.
- Нябойсь, не пьянай, берись, - решительно Малина Иваныч, заходя сза-
ди, к гробовому изголовью. - Это тебе не при царизме, носильщиков нету.
Кряхтя, подняли гроб на руки - впереди Грикуха и дьякон, сзади пред-
седатель и поп; тронулись в гору.
Стремоухов написал на фронте целую поэму о похоронах мужика; в поэме
говорилось, как умирает крестьянин, земля-матушка плачет по нем синими
слезами, а он - мужик-то - уж идет к ней, к землице-то и сам становится
землицей. Подал поэму знакомому писарю. Писарь читал три дня, потом
вместо стремоуховских выражений вставил некоторые свои. Вышла такая по-
хабщина, что полковая канцелярия целую неделю грохотала особым, писарс-
ким смехом, а писаришки помельче до самого конца фронта задевали Стремо-
ухова цитатами из поэмы. На петроградском заводе и на фронте Стремоухов
жил мечтами о деревне, тянулся к ней; а приехал домой, в деревню, повер-
нулась она к нему бальшущим кукишем.
В гору поднялись не сразу, с остановками - Пыхтелку оставили при ло-
шади. В гору шла дорога, поэтому нести тяжелый - для попа тяжелейший -
гроб было споро; а вот, как свернули с дороги, -
- Эт-то што ж, земля-матушка не примат, вот они, ненаши-то, - ворчала
Домовиха, -
нарушился тот обычный ход, каким несут всегда покойников, - в ногу;
затяпали как попало валенищами по глубокому, хоть и подмороженному, сне-
гу, проваливаясь; закачался Сергеичев в гробу; закряхтел поп под невыно-
симой ношей: плечи поповские - нежные, просвирные. С крестов смотрели
надписи - деревенские, немудрящие:
Подсим
крестом
погребе
но тело
убiвше-
го Iеле-
сiя де-
ревни Горшкова убивец Павил
Лепехин деревенской дубров-
ской убил его в лесу уетаго
дуба из
котора-
го изде-
лан сей
крест 1
908-го
Апр. 23.
На одной из могил - должен бы уж знать свои могилы наперечет, - поп
оступился, запнулся о рясу и упал вперед; гроб, падая, гардарахнул попа
по спине. Тогда поп - гнусаво и тонко:
- Да что ж вы, чорт дери вашу душу, хоронить хороните, а доставить к
могиле не можете?! С мерином справиться не можете, а туда же, хоронить!
Да распрострели вашу печенку селезенкой! Может, могилы еще рыть застави-
те?!! Да... пропади вы пропадом вместе с усопшим своим!..
- Легше, батя, легше, - успокоительно Малина Иваныч. - А ты не споты-
кайся; могилы-то, нябойсь, должон знать, у кажной попито было.
Кое-как дотащили гроб до неглубокой могилы, закидали землей. Малина
Иваныч на прощанье придержал Марочку за рукав:
- А ты не забижайси, Марфутк! Я ведь, к слову...
- Да ну вас совсем, - ответила Мара и - скорей домой, домой, дальше
отсюда, прочь, нет силы больше терпеть, дышать одним воздухом с ними.
- Две бутылки самогону с тебя, сверх нормы, - угрюмо поп Грикухе. -
Ну, чего уставился, как бык на рогожу. Отруби за священнослужение, а
водка за пронос гроба. Учить вас, чертей-дураков...
- М...м...мне т...т...там п...п...полбутылки захвати, - внезапно
встрепенулся дьякон Сергей Афанасьич; тем Сергей Афанасьич всегда и сла-
вился: как в церкви служит или поет - голос, как голос, и выговор тоже
хороший. А уж как по-житейски придется заговорить - заикается, сил нет
никаких, до чего смешно.
Так и остался старик Сергеичев лежать один под тонконогими соснами
среди убогих облупленных крестов, торчавших из снежных могил; голубой
снег кругом светил соснам. Могила, засыпанная кое-как, была глиняная, в
щелеватых мерзлых катышках, - ярко-коричневая среди снежного света.
Откуда же взялся высокий осиновый шест, загнанный плотно в могилу,
почти что до самого гроба, и с поперечной дощечкой и с надписью:
Главнаму Калдуну вогнат сей черенок вганял придсидатель дерев гаршко-
ва Малина черти маченые примите дух яво смиром.
Глава шкрабья.
ВИЛА ЗЛОЧЕСТА.
Вечером электро-магнитные волны пели:
Кацман-Кацман-Кацман - выезжаю за получкой - ждать дольше не могу -
Кацман-Кацман-Кацман - Пиииии-пипипи-пи. Пи. Пиии. Тэээ-тэ-тэ-тээээ.
Тэ-тэ.
Полухрипло (простуженно, словно с завязанным горлом):
точ-ого-о-чк-бо-слив-лоз-ото-го-го.
Высоко-пискливо-неясно:
Рас-рас-рас, Смоленск, слушай, наука, Смоленск: пересадка гла-
за-глаз-глаз и головы делал опыт крыс от мыша и лягушки рыбы-рыбы-рыбы,
Нежно-музыкально (стало быть, Эйфель, длина 2900):
как дама, принимающая гостей и желающая быть очаровательной:
13700-13713, 13714-13755.
Это - метеорологический бюллетень.
Очень громко, скоро, высоко, с хрипом:
как скандалист какой-нибудь, подступив с кулаками
к самой физиономии и рад - дорвался:
Шумельман-Шумельман-Шумельман - письмом подробности хинин максимум
половина неустойки подтверди отправляй лично Харьков
Пи-пи-пи-пи-пи. Тээээ-тэ-тэ-тэ-тээээ.
В эфире - волны - самые короткие во много сотен тысяч раз длинней
волн света - стремились - облетали кругом пустяковый земной шар - ррраз!
- разбивались, рассыпаясь о встречные антенны, дробясь мгновенно на
электрические линии (оболочка) и магнитные волны (нутро) необ'ятной мас-
сой сведений снабжали дежурных телеграфистов и устремлялись -
- только что разбившиеся и уже снова слитные -
куда-то дальше-дальше, - дальше! - в Египет; в океан; в Огненную зем-
лю; к мысу Доброй Надежды; к ново-земельской радио-станции; за полярный
круг; в Нью-Йорк; и снова в океан - туда, где Маркони принимает сигналы
- странные, непонятные, нечеловеческие (тоже ненаши), предполагая, что
сигналы эти - с Марса.
Центральная телефонная:
Слушай-те. Слушай-те. Слушай-те. Алло-алло-алло. - голосом графа Вит-
те, приятного барина-собеседника после кофе в своей компании, с барито-
нальной этакой хрипотцой: -
В Америке область земледелия обслуживается радио. Там в лесничествах
- имеются - радио-станции - главное назначение которых - извещать соот-
ветствующие центры о начавшихся лесных пожарах и затребовать помощь на
места - в штате Миссури - - -
алло, алло, слушайте-слушайте-слушайте-те.
В штате Миссури дают ежедневно бюллетень о ценах рынка, что удобно
для фермеров, которые узнают - создавшуюся торговую кон'юктуру. Произво-
дится - также - передача метеорологических - наблюдений, - необходимых -
для земледельца.
Предсказание - погоды. Алло, алло. Предсказание - погоды. Циклон -
движущийся по направлению - - -
На той же волне - позывные:
Лм - Лм - Лм - мешают дослушать центральную.
В это самое время Вила Злочеста сидела на добруджинском пике у Черно-
го моря и странную - непонятную Виле - азбуку Морзе -
- слушала.
Вила Злочеста попала, - а может быть, и не попала, - в сказки Кар-
мен-Сильвы, слепой королевы, но это не важно: важно то, что сидела она и
слушала сигналы Шумельмана и Кацмана и басовые ноты - мощные - ходынской
радио-станции. Конечно, Вила Злочеста этих нот не понимала; должно быть,
поэтому, а может, и по другой причине, хватала она радио-слова и бросала
в море; или швыряла в свой колдовской костер, который моряки принимали
иногда за огонь св. Ульма и о подножие пика разбивали свои корабли; и
броненосец "Потемкин" когда-то, увлеченный этим огнем, взял ложный путь,
свой красный огонь погасил и ударился в ложный фарватер, в румынское ра-
зоружение и покорение, -
- вместо того, чтоб взорваться и красный, мгновенный памятник вечный
воздвигнуть себе, головой достигающий неба. -
Это Вила Злочеста его обманула; только - вот удивительно: эти стран-
ные знаки в воде не тонули и в огне не горели; из воды; из огня -
- выпрыгнув, дальше неслись и около Вилы Злочесты кружились, словно
над ней насмехаясь и над ее колдовством. Надо бы, надо бы - ей перехва-
тывать знаки, враждебные ей, непонятные:
Вила Злочеста держала кордон -
- да они не давались, стремглав облетая весь мир, - и, залетев на се-
кунду с милым приветом к Маркони, на океан, - уносились все дальше и
дальше - в звезды, в небо, в те провалы, о которых подумать, представить
себе - и то холодеешь от ужаса, сердце дрожит, замирает: а что, если
прыгнуть туда?
Средне, музыкально:
гээээ-тэ-тэт-э-тэ-тэ-тэээээ словно скрипку хороший скрипач пробует
перед концертом:
пароходам-пароходам-пароходам за пароходами - оставленный в канале -
буду поочередно буксировать - и до конца канала тчк внуро Святогора на
створе Кронштадтского рейда.
Хрипло-низко-слабо-часто - заговорщически:
рап-рап-рап - папа - умер - поздравляю с новорожденным папа - папа -
папа следи радио - остерегайся карманников - папа-папа-папа
(Это шифр в Константинополь)
Тэээээ-тэ-тэ-тэ. Тэ-тэ-тэ-тэээээ. Пииии-пи-пи-пи.
Вила Злочеста знала звуки ветра, бури, затишья, знала тихий разговор
волн у подножия пика, а этих звуков понять не могла. Ну, как же держать
пограничный кордон? И зеленые волосы, длинные солоноватые космы с утеса
спустив, - думала, думала, - думала Вила Злочеста, закрыв бледное, длин-
ное, ненаше лицо всеми семью пальцами правой руки. - - -
Пиии-пи-пи-пи - Тэээ-тэ-тэ-тэ-тэ.
По по-ста-новле-нию Треть-его кон-гресса Треть-его Интер-нацио-нала -
- -
Шлет при-вет ра-бо-чим все-го ми-ра - - -
Высоко. Чисто. Ясно. Резко.
Как высочайшая - стальным сопрано - нота рахманиновского романса - -
-
В этих звуках, несмотря на их ясность и чистоту, было тревожное. Вила
Злочеста встала (привидение на пике, - говорили в туманные утра моряки)
- и рупором длинные пальцы - все четырнадцать пальцев -
- О-гэй!
Синебородый Рауль на вершинах французских Вогезов; и великан двухго-
ловый в туманных равнинах туманного острова; и королева снегов в сканди-
навских фиордах (на зимней яхте из синего льда);
и Рюбецаль, весь избитый маркграфом лотарингским, считающий жалкие
репы свои;
и легендарный рыбак Урашима (он вечно из моря удит луну - иногда уда-
ется);
все, все, кто держал кордон, - услышали это "Огэй" и в тревоге к вет-
ру приникли:
- Нет, ничего. Ничего? - Ничего.
Только чистые - резкие - ясные звуки:
Тээээ-тэ-тэ-тэээ, тэ-тэээ
тэ-тэээ, тэ-тэ-тээ-тэ, тэ-тэээ-тэ
перелетали кордон и неслись к встречным антеннам, рассыпались о про-
волоку, входили в нее, и - в уши приемщикам:
Привет. Привет. Привет.
Рабочим. Рабочим. Рабочим.
Всего. Всего. Всего.
Мира. Мира. Мира.
Всем - всем - всем.
А утром:
из слухового окна на крыше криком - фейерверком - рыданием на весь
двор:
- Кто сломал антенну? Кто смел сломать антенну?! Будь проклят тот,
кто сломал антенну!! Стремоухов, Иван Петров, чорт!! Кто сломал антенну?
Ты сломал антенну?!!
Понурые дворовые постройки почесали в затылках, сдвинув пушистые,
нежные кроличьи шапки на слепые брови окон; утро подумало, помолчало,
вгляделось в грязный дворовый снег, в конский неубранный навоз, в глу-
хой, неуклюжий поворот лесной дороги, и вдруг - рывком, отдаваясь в ни-
зеньких стенах домиков - прыгая по крышам и разбегаясь куда-то в груст-
ную ткань нагих деревьев - закувыркались слова:
- Да провались вы вместе с вашей антенной, на кой она мне прах, сто-
рожить я ее вам нанялся, едреныть, что ли?! Па-ду-маешь! И-и вылупили в
небо кукиш с маслом, и-и думают нивесть что! Ан-тенна! Теле-граф! Штаны
бы себе раньше починили, едреныть!
Тогда из слухового окна выдвинулась всклокоченная рафаэлистая голова
и визгом надрывным заколотила о пушистые, покорные крыши:
- Да ка-ак ты смеешь по-матерному ругаться, а? Ты знаешь, что за это
- расчет, а? Ты пойми, - ведь, здесь - дети! Дети! Дети!
Человек в грязной серой шинели выскочил в ответ из конюшни, поднял
голову вверх:
- Вот дак дети! Вот дак дети! Кажного женить пора. Детский до-ом! У
Виктора усы в поларшина, девок на кажном шагу прихватывает! Детский
до-ом! Ка-лония! Тьфу! - и, вглядевшись в свой плевок, спокойно: - А
расчет без месткома не имеете крепостного права. Прошли эти времена.
Слуховое окно с шумом захлопнулось, потом опять открылось, и - злове-
ще:
- Я созову школьный совет, Стремоухов. Ты так и знай. Управа найдет-
ся. По-матерному ругаться нельзя.
- Созывай.
Человек в слуховом окне оглядел окрестности, пробормотал: - "все ж
таки, кто сломал антенну", - и, толкаясь головой о балки чердака, полез
вниз, в дом. А там уже -
в клубах холодного пара громыхала в столовой очередь - за хлебом -
стучали кружки, надувался пыхтеньем громадный самовар и за обычным:
- С добр-утром!
- Не толкайся.
- Отстань.
- Не пищи.
- А ты не лезь.
- Холодно-то как.
- Добр-утро.
чей-то визгливый голосок в хвосте очереди пропел:
- А Шкраб опя-ать френч разорвал!
Но Шкраб торжественно и не обращая внимания:
- Дети! Кто сломал антенну?!! Кто смел сломать антенну?!!
не получив ответа:
- Антенна сломана и лежит на земле. Стеклянная изоляция, конечно,
лопнула. На кой шут учить тогда азбуку Морзе, не понимаю. - Кто ломает
антенны? Какая нечистая сила ломает антенны? Это уж вторая сломанная ан-
тенна.
Грузно сел за деревянный пропаренный стол, уткнул бородку в руку, ус-
лыхал приказ: "локти снять со стола", сдернул локти и ощутил перед собой
большую обычную кружку с горячим чаем; большим куском хлеба тюкнули об
стол. Тогда, словно вспомнив что-то, поднялся, подошел к другому столу:
- Агния Александровна, опять Стремоухов дерзит. Подействуйте хоть вы
на него, бога ради. Сил никаких нет.
Агния Александровна встала, закуталась крепче в потертый платок, выш-
ла наружу. Утро еще не веяло весной, грозилось морозом, метелью. Прошла
в дворницкую, там у стола сидел Стремоухов и писал. Смутился, написанное
спрятал. Спросила грустно:
- Опять у вас, Иван Петрович, нервы шалят?
В ответ - грубо:
- А какого чччорта он лается?
- Это Леонид Матвеич-то лается! Стыдно вам так говорить.
- Конечно, лается. Будто я у него антенну сломал. Стану я антенны ло-
мать, как же. И без того - делов, делов... не оберешься.
- Вы ему должны простить; ведь, издерганный, нервный человек, всем
известно.
- А я не издерганный? А я - не нервный? И потом... да ну его к чччор-
товой матери!
- Если будете ругаться, я уйду.
- Не буду я ругаться.
- Вы - словно ребенок; с вами и нужно поступать, как с ребенком.
Подошла, погладила по голове.
- Ну, Иван Петрович, ну, Ванюша: извинитесь вы перед ним: ну, что вам
стоит?
- Ладно, извинюсь. А жить не буду.
- Куда же... в деревню?
- Хоть в деревню.
- Деревня вам ничего не дает, сами говорили. И потом... С кем вы в
деревне в шахматы будете играть; Леонид Матвеич в деревню ходить не бу-
дет.
- И леший с ними, с шахматами. Все равно: сказал уйду - и уйду.
В минуте напряженного молчания заколебалась-заискрилась-замучи-
тельствовала странная линия; казалось, перешагнешь ее - и нет возврата,
все пойдет по-новому, да так, как не шло никогда в мире: широко - вольно
- просторно, легко задышит грудь... Но -
- Что ж? Вольному воля, Иван Петрович.
- Вольному воля, Агния Алексанна.
Вышла, постояла на крылечке дворницкой, вдохнула крепкий, с морозом,
ветер, пошла в дом. Чаепитие кончалось:
- Ты приготовил по математике?
- А я историю не сделала.
- Передай кружку.
- Дежурный, чаю.
- Я думаю, все-таки, что царь Борис играл личность в истории...
- Личность в истории... Роль, роль личности в истории... Дурак!
- Сам тетеря.
- Ба-атюшки! А у меня реферат не кончен. Ну вот, пол-странички не до-
писала... И совсем забыла.
- Деж-журный, чаааю!
Подошла, нагнулась к лохматой голове:
- Он извинится, только больше служить не будет, уйдет.
Шкраб вскочил:
- А это еще хуже, - кем его заменить? Лучше пусть не извиняется...
Сорвался с места, хотел бежать в дворницкую, да окликнули с дальнего
стола:
- Леонид Матвеич, пробуйте радио.
Не понял:
- Какой там радио, когда антенна...
- Антенну водрузили, все в порядке.
- А... в изоляция?
- Изоляция цела.
Подошел поближе, не шутят ли; нет, спина у Коли Черного такая надеж-
ная, крепкая; пятнадцать лет парню, а хоть сейчас в солдаты: просмоле-
ная, морская кость, от погибшего на фронте отца-матроса в наследство
досталась. Набил полные щеки хлеба, жует-торопится: боится, до звонка не
поспеет.
- Почему же... так быстро?
- А разве долго нужно? Позвал Сережку, набили поперечину на запасной
шест, я слазил, да и прикрепил. А проволока цела.
А Сережка - напротив, тоже жует словно на перегонки:
- Фик ли копаться... ням-ням-ням... На урок опоздаешь.
Агния Александровна сзади:
- Сережа, сколько раз говорено, чтобы не произносить слова "фик".
- Я и не произношу... ньгам-ньгам-ньгам... я только так сказал...
Но уже с чердака, из слухового окошка, выглянул Шкраб: верно, антенна
высилась на ближайшей сосне, гвоздила хмурое, смутное небо, чуть заметно
покачиваясь от ветра. Бросился в телефонную; как всегда наедине, любовно
погладил самодельный распределитель, надел на ухо подвязанную на веревке
телефонную трубку с ненужной разговорной чашкой и тотчас же в трубке -
запищало, затэнькало, запело:
- Тэээээээ-тэ-тэ-тэ... Пиии-пи-пи... Пи-пи...
Сошел в столовую, там ватажно, с грохотом вставали из-за стола, крик-
нул в гам:
- Дежурные, к радио! Кто дежурный?
- Коля Черный и Мара.
- Коля Черный и Мара, к аппарату.
- Действует, Леонид Матвеич?
- Работает... Молодцы, ребята.
Первый разговор в телефонной.
Комариным писком:
Вагоны-вагоны... погрузили-погрузили... в Петроград... доставлены в
Москву...
Низко, часто, ясно, без хрипа:
Стокгольм-Стокгольм... следите радио... лед начинается у Гохланда...
задание не может быть выполнено... комра-комра-комра...
- Коля, что это за слово: комра?
- Не знаю, Марочка.
- Я не Марочка, а Мара. Сколько раз говорила.
- Мара. Успеваешь записывать?
- Кое-что пропускаю.
...ледоколы могут встретить вас не раньше марта тчк... советую в лед
не входить, а ждать на якоре в безопасном месте прихода ледоколов... со-
ветую слушать - отвечать на вызовы.
- Это пароходы предупреждают.
- А кто предупреждает?
- Не знаю... Должно быть, главнокомандующий. Мара, ты обдумала, что я
тогда говорил?
- Ннну... обдумала.
- И что?
- Так себе, ничего.
- Должна сказать.
- Вот. Помнишь... приставал ко мне с дружбой...
- Ну, помню. Дальше.
- А я еще ответила, что дружба обязательно перейдет в более сильное
чувство, потому что... между мальчиком и девочкой.
- Ну?
- Ну, и рано. Надо школу кончить. Записывай, пропускаешь.
- Вовсе не рано. Очень ты уж... умная.
- А чего ж глупой-то быть? Я, ведь не маленькая.
Неясно, полухрипло:
Рай-рай-рай-рай...
- Мара, ктой-то рай вызывает, боженьку тревожит. Вот ад, так, небось,
никто...
- Не смеши, мешаешь.
Рай-рай... Старайтесь соблюдать осторожность... осторожность... осто-
рожность...
Пролетал над добруджинским пиком циклон - старый седой и лохматый, -
где-то в южных снегах проводивший каникулы, Вила Злочеста - рупором руки
и крикнула что-то циклону. Тот ее подхватил и помчал.
Пролетал над Веной, - стонут предместья голодные Вены; зато с Пратера
сотни рук протянулись с бокалами ввысь, в честь Вилы Злочесты.
Летели над грозным когда-то Берлином, - и Берлин затуманился весь ис-
париной нездоровых, голодных людей; а среди испарины - танцы, цветы и
огни, словно венчик в цветке из тумана (венчики смерти тоже бывают -
кладут их на лбы мертвецам).
Летели в снежном, морозном тумане, - вились, извиваясь, падая в про-
пасть, взлетая в бездонное тусклое небо; снова летели в тесном об'ятии,
снежно прижавшись друг к другу; далеко - внизу - по земле - волочились
лохмы циклона; он встряхивал лохмами - и пушистые листья снега плавно
ложились, ложились на землю; но старый, мудрый и древний старик многое
видел; любил он лишь мимолетных любимых - - -
Бензинным дизелем зазвенел пропеллер встречного аэроплана; срыву ша-
рахнулся в сторону мудрый старик: сидя в каникульных южных тысячелетних
снегах все двенадцать последних веков, не видал он дизелей - в сторону,
в сторону, - врысссь! Вила Злочеста: о-гэй, это люди! - Люди?! Арррр-га,
- и, присев, от земли прянул прямо на аэроплан. Крылья в острых колючках
снега взметнулись, но бодрый упрямый мотор заревел, загудел, приказал, -
приказал! - и пропеллер сквозь длинные белые космы прямо в сердце цикло-
на всверлился. Упрямой бензинной струей. Где твоя мудрость? Врысссь твоя
древность, мудрый старик! - И выстрел с аэроплана, обыкновенный винто-
вочный выстрел, быстро и тускло сверкнув, потонул в нераздельных: вое
циклона и реве мотора...
С визгом взвился в извилины злобного зева, - язвя, извиваясь, старик;
и белую, длинную Вилу, так мимолетно любимую, - взвил, завил, закрутил -
- снежные, жгучие искры посыпались в стороны, вниз - веером, бурей,
метелью -
и с великанской своей высоты швырнул старикашка Вилу на снежный вос-
ток, в равнины, в равнины и вслед ей провыл:
- Смотри, потеряешься там, - дороги назад не найдешшшшь...
Второй разговор в телефонной.
- Агния Алексанна - в будке?
- Здесь. Я дежурная.
- Поговорить бы надо... только с вами...
- Пожалуйста. Виктор, ступайте на урок. Я одна запишу. Садитесь, Иван
Петрович. Только извините, буду слушать. В чем дело?
- Вот что, Агния Алексанна. Идите... за меня замуж.
- Замуж?! За вас?!
- Да что вы... так удивляетесь? Разве... непонятно было?
- Не-ет, понятно. Только... как-то сразу.
- Вот дак сразу! Ну, единым словом: идете или нет?
- Да почему вам пришло в голову?
- Па-нимаю. Я - мужик, рабочий, а вы - барышня, интеллигентка, значит
- не пара. Хорошо-с. Прощайте.
- Да погодите вы, чудак какой. Вы не то... Стойте, погодите, не ухо-
дите, тут телефонят...
Центральная телефонная (басом):
Слушай-те, слушай-те, слушай-те, алло-алло. Религия и радио. Ре-лигия
и радио. В Америке - в одной часовне, - в которой не полагается пастора
- пришли к такому - заключению. В часовне этой около органа - поставили
радио-телефонную установку...
...изголодалась... измучилась за последние годы... он хоть и грубый,
а любящий...
- с громко говорящим - аппаратом и таким образом - прихожане - этой
часовни могут слушать - проповедь пастора - другой церкви - -
...нужно согласиться... нужно-нужно-нужно согласиться.
- известны - случаи - венчания - по радио - при расстоянии - между
женихом и невестой в несколько тысяч - километров - -
...да, расстояние порядочное...
- Дак как же, Агния Алексанна?
- Ну, что же? Я... согласна.
- Значит, так. Ладно. Ну... пока. А в деревне - будете жить?
- Мне все равно.
- Учительницей. Нужно, ведь, и им... культуру.
- Идите... мне нужно остаться одной.
Вечером горбачевская дача погрузилась в темноту: не хватило керосину;
горели коптилки (каганцы) только в телефонной будке, в столовой, да в
одном из классов топилась печка. У печки:
- Ничего ты, Мара, не понимаешь. Что ты со своей литературой сдела-
ешь?.. Только языком трепать.
- А ты с математикой что сделаешь?
- Без математики - ни машин, ни паровозов, ни радио, ни аэропланов, -
ничего не было бы без математики. И дома-то построить нельзя. А с лите-
ратурой что построишь?
- Коля, ты, все-таки... говоришь глупости. Литература развивает чело-
века. Захочется тебе выразить свои чувства, ты и не можешь, а я могу. Я
вышла из дома. Было уже поздно. Луна освещала своим серебристым светом
сад, и ее нежный свет так и переливался на снегу. В воздухе чувствова-
лась нега...
- А вот и могу! А вот и могу! Я вышел из дому в семь с половиной ча-
сов вечера. Луна светила под углом в 45 градусов и освещала квадраты и
кубы усадьбы. В воздухе носились незатухающие колебания...
- Не то это. Не то, не то и не то.
- Нет, то. Если тебе охота размазывать - размазывай, а я не хочу.
- Нет, это не то. - Мара встала во весь рост - высокая, сильная,
стройная; желтый, зловещий свет печки покрыл тенью ее лоб и глаза. - В
замке был веселый бал, музыканты пели... Ветерок в саду качал легкие ка-
чели... Прелесть, правда?
- И это скажу, - с нежным упреком Коля. - В замке был бал, играла му-
зыка, и ветер скоростью в четверть лошадиной силы раскачивал качели, Ма-
ра... Милая Мара... все равно ты меня не переспоришь...
Леонид Матвеич - мимоходом - остановился, усмехнулся, бросил собесед-
никам: - "дурашки, дело во взаимном равновесии", прошел к себе, в одино-
кую темную комнату. Немного погодя, постучался Стремоухов, и, подавая
рукописную газету, угрюмо:
- Ребята, вам велели дать... для прочтения. Потом... извините, что
ругался.
- Ну, ничего, ерунда, пустяки. Я сам виноват. Садись в шахматы, кага-
нец сейчас зажжем.
- Не-ет, я сегодня на деревню обещался, там поминки. (И насчет земли
потолковать с председателем, - это про себя.) Знакомого схоронили.
Шкраб остался один, зажег маленький, синий огонек и прочел в конце
газеты:
Шарада.
В шипящих первый слог найдем
За вторым с тобой пойдем
К морю. Там после отлива
Мы тогда его найдем.
Целое - слово в колонии звучное.
И подчас для нас научное.
Подумал, усмехнулся; разгадка - ш-краб.
Глава так себе.
ГВОЗДЕМ В НЕБО.
Ночью Сергеичев полез из могилы проветриться. Захотелось свежего ду-
ху, кладбищенского простора, запаха сосен и конского навоза. Полез,
заскреб когтями по твердой глине, - крышку сбил с гвоздей, - поднял спи-
нищей, - стал на карачки, забарабанили в гробовое дно земляные крошки:
ему нипочем, ломовым один еграль подымал, на спор. Вроде еграля и была
крышка гроба, припертая к спине землей и еще чем-то тяжелым и острым.
Стал на карачки, качнулся немыслимым подземным раком, набрал духу в се-
бя, в грудь, в живот - не надорваться бы! - а ну, еще разок! - уперся
натугой - ладонями в отвес могилы - малый засыпал, работа липовая! -
дерганул левым плечом, упруго качнулась земля, плакучей осиной заскрипе-
ло острое надгробие. Шваркнул правой ногой, разогнулось колено, екнуло,
- стой, не сразу, дух спустить надоть. - Так на площадках барских лест-
ниц передых бывал, с егралью на спине.
Перепер ладони повыше, одну за другой, когти воткнул в мерзлый, осы-
пающийся отвес, -
- который человек не верит ни в бога, ни в чорта, - в себя, дискать,
верит, - тоему человеку смерти нет, тоему человеку все возможно, -
- да ка-ак аррррванет спинищей назад, кверху, - это еграль надобно
спущать с себя аккуратно, струна чтоб не лопнула, - а уж могильное надг-
робие безо всякой великатности - назззад его - плюх!
Высунул морковное лицо из могилы, вдохнул снег, над землей свистала
морозом ночная поземка.
Дыханул - могильный дух выдохнул - сел на краю могилы, обряженный к
последнему странствию в разлезлый лохмотный саван.
- Ээээй, ка-торые...
Снежище глянул сквозь поземку смутным белесым рылом: - тебе чего по-
кою нет? - спросонья.
- Вы-ползай, ребятищ-щи... ребятищ-щи...
Мудрого нет, когда кругом - все свои; кресты-то пообломались, жаль,
струменту не захватил, починить бы ребятам: все хозяева лежат, други,
кряжи. А все некогда-некогда, глядишь - и смерть пришла, и та чуть-что
не за делом застала... да не в этом толк.
- Вылезай, ребяты-ы-ы... Мужики-и-и-и...
Серой строгой смутью поглядели сверху сосны, качнулись, тряханули
снегом, подвыли в лад: и-и-и-и... - поземка пошла крутить, завиваясь,
плотней да плотней, белей да белей, хороводом. А в хороводе уж двига-
лись... ходили... шли... собирались, прячась за соснами: знать, искали.
- Здеся, здеся, ребятищ-щи...
Обрадовались, подошли, затолпились кругом. Лаптев Митроха первый:
- Ку-ум! И ты тута!
А признать можно, хоть и дырья заместо глаз: бородища седая, до земли
оказывает. Вместе пили, вместе гуляли. Ерофеев Микитка - пьянчуга пер-
востатейный: тот же, только вырос, под сосны головой уперся: вместе пи-
ли, вместе гуляли. Кум Елисей, убитый под дубом пьяным Павлушкой ломом
по затылку: та же бородка реденькая, а лица не видно; подходи, подходи:
вместе пили, вместе гуляли.
- Ну, поздоровкаемся! Кумовьев-то, кумовьев.
Да одни ли кумовья: и братья подходят: и Семен, и Терентий.
- Брата-ан! - И сразу: - Сынам нашим зачем дозволил, сына-ам...
- Противу церьквы, противу кряста...
А поземка взвилась, зверем Арысь-поле свистнула: врыссь! Густей да
густей закачались мертвецы, саваны за поземкой, поземка за саванами, по-
гост проснулся, ожил погост, - беда, коль на Руси очнется погост! - сос-
ны со страху затолкались верхушками... затолкаешься, коль полезут обни-
маться покойники, да в саванах, да в венчиках, да с белыми смертными
соплями - ба-тюш-ки!
Но Сергеичев топнул кривой разбухлой ножищей:
- Аррр-га! Кррру-жи, кря-жи!
Закружились ввысь, нелепо толкаясь в соснах; застучали о деревья кос-
ти, - серо-зеленые, с черными крапинками тления: заходили по небу белые
волокна, одно за другим, другое за одним, за ними всссе - ввыссссь!
- Врыссссь, Арысссь-поле!
Арысь-поле - зверюга.
Одну губу ведет по-земи, а другую - крышей расставит.
Ходит в снегах, ждет мороза, ветра, бури.
Тихонечко-тихонечко подкрадется, а там - пиши пропало.
А Сергеичев все еще на земле, чего-то ждет:
- Ат-цыыыы-ы! Сынов отняли, самиии за дело берисссь!
Вот, дождался: встала над церковным крестом белая - длинная - ненаша;
недвижной воронкой завертелась, колеблясь, на месте, а вокруг нее - ка-
руселью - бледные полы саванов, поземка за саванами, со свистом, с ги-
ком, с ревом, со звоном, быстрей да быстрей, - сорвалась ненаша с места,
старик Сергеичев за ней, подобрались под самое небо - одни клочья серой,
мерзлой воды кругом, задержались-задержались, да как ухнут.
Ка-ак ухнут в поле, в луга, в овраги, в снега голубые, белесые, се-
рые, за зверюгой, за Арысью-полем - - -
а там - пиши пропало: размыкает Арысь-поле добра-молодца по полю: где
оторвется нога, там станет кочерга, где рука - там грабли, где голова -
там куст да колода; налетят птицы, мясо поклюют, поднимутся ветры - кос-
ти размечут; и не останется от добра-молодца ни следа ни памяти.
С овражьего дна, с медвежьих глухих берлог, из-под снега, из-под суг-
робов, белых этих гробов, поднимается, поднимается, шевеля набухлыми бе-
лыми, до полусмерти заспанными буркалами, в повойнике из еловых снеговых
нахлобученных шапок, в гробовом сарафане полинялых, серых, смутных кра-
сок, подыма-ается Арысь-поле, подыма-ается
Старая Русь.
Эх, старуха, ведь ты умерла - спала бы себе да спала сном непробуд-
ным, последним, - тебе ли гоняться в метели да в бури, в снега да в ту-
маны за быстролетной Вилой Злочестой? Да нет -
вылезла, встала, распластала руки, пошла. Губу ведет по земи, другую
- крышей расставила -
вот завыли сверху и снизу!!! вот завертелись саваны, саваны, сава-
ны!!! и, скорей, туда, где гвоздилось чужое, странное, вражье.
Третья антенна давно уж качалась, скрипя, от буйных вихорных налетов,
но из-за тысячи верст долетели космы циклоньих бород и грив, а за ними,
за ними, за ними - - -
Третий разговор в телефонной.
- Леонид Матвеич, а какая цель в жизни?
- Цель жизни, деточка, это - вопрос сложный. На этом вопросе себе
многие головы сломали.
- У нас вот с Колей постоянный спор: он говорит, что цель жизни -
жить; а я думаю по-другому, только об'яснить не могу.
- Почему ж ты думаешь по-другому?
- Да как же? Если цель - жить, то ведь, в конце - смерть. Значит,
цель - смерть?
- Конечно, чепуха. По-моему, человечество стремится к тому, чтобы
преодолеть мировое движение, ну, перегнать его, что ли. Заметь, Мара,
что все человеческие усилия направлены к движению: сейчас век машины, а
машина и есть душа человеческого движения, в противовес мировому. Поня-
ла?
- Ну, пожалуй, поняла.
- Погоди, две тысячи двести работает. Записывай.
Высоко, хрипло, с перебоями:
рах-рах-рах... третий конгресс... Третьего Интернационала... капита-
листические державы всего мира... что изнеможденный... в цепях
рабства... пролетариат...
рах-рах-рах...
- Почему такие перебои?
- На дворе метель, Леонид Матвеич. Может, поэтому.
...Пролетарии... пролетарии - пролетарии... всех стран - всех стран -
всех стран... соединяйтесь - соединяй...
- Кажется, перервалось, Леонид Матвеич.
- Да, почему-то кончилось. Так вот, человечество идет к тому, чтобы
покорить все силы природы, а главное, преодолеть мировое движение. Ты
заметь, Мара, что все, что ни создается, направлено к достижению наи-
большей скорости в движении при наименьшей затрате сил. И вот, настанет
время, может, через несколько тысяч лет, станет погасать солнце, а земля
- ты представь себе, какая роскошь, - управляемая мощнейшим мотором в
своем центре, - двинется в путь по своей орбите, а не по предписанной
солнцем. Вот где величайшая цель человечества...
- Ну, хорошо. Это человечество. А я?
- Что ты?
- Ведь, я до этого умру?
- Ну, что ж, что умрешь, зато своими усилиями поможешь человечеству,
свой камешек положишь в общее здание.
- Нет, мне не это нужно... Мне нужно... практическое.
- Ну, уж не знаю, что тебе практическое. Иди-ка спать, давно звонок
был.
- У-у, метель-то как завывает... Так и грохочет по крыше...
Распахнул дверку и откачнулся; отвык: в голову шибануло; потом - ни-
чего, обрадовались, тем более, все уже пьяные, и не знал, сколько време-
ни прошло - сидел за столом, тыкал вилкой в лохмотья говядины, заправлял
разваленный студень в рот руками, как все, как дикарь: все же - свое,
родное, старое. Когда-то проклинал, уничтожал, кипел, рипался. А теперь
- вроде как все равно; надоело попусту тратить заряды. Когда шел - одно-
го боялся: как бы с женой не встретиться. А теперь - увидел ее - и ниче-
го. Врешь, книзу не потянешь, нет. - Сидит, опустив глаза; набелилась,
нарумянилась. Чорт с тобой. Была паскуда - и осталась паскудой. - Гам не
мешал мыслям.
- Вас-силь Семенов, в память...
- Аль ощо по стакану?
- На-асть! На-асть! Помяни покойника.
- Грикуха, а Грикух! Расскажь про мерина-та...
- А бог - есть.
Взглянул - дьякон, Сергей Афанасьич; спорил с ним раньше о боге, те-
перь - надоело: бессмысленно: тратишь слова, а толку нет ни на грош.
- Ну, и что?
- Н...ничего. Й-есть бог и ба-ба-ба-бажественное йесть.
Глаза злые, пьяные. По кожаной куртчонке сразу и не поймешь: дьякон
или не дьякон.
- Ну, и ступай к ляду.
- Н...нет, т-ты за это ответишь... за свои с-слова.
- За какие слова?
- А... что б-бога нет.
- Не лезь, дьякон, в рыло хрокну.
- Бро-осьте, ребята... гражданин Стремоухов... Ванькь, Иван Пятров! -
Это бородастый, соловый Малина Иваныч. - Ва-анькь, а Ванькь, ты докажи,
как в колоние... ребят голодом морите...
- И верно: чай, голодают, болезные?
- Хлеба-то, грит, по осьмушке в день?
- Водой больше поят.
- К-каниной.
- Па-шел Ленин с каниной, давай Миколку со свининой.
- Хррры...
Озлился, стукнул кулаком, задребезжали стаканы, вилки, тарелки.
- С ветру, сукины дети, с ветру, с ветру, с ветру!!! Натрепала баба
подолом, а они - и-и уши развесили.
- А што, - скажешь, - убойное лопают?
- Б-бог йййесть.
- Ни черта не убойное, а... дают им жрать, вполне.
- Эт-то, гражданин Стремоухов, ты врррешь.
- Я - вру?
- Ты врррешь.
Захотелось развернуться и стукнуть... разик, да сдавил себя: не все
ли равно: пил мало, не действовало; не до драки.
- Ну, и ступай к ляду.
- Ннннет... ты докажи... свои сла...сла...слава.
- А-аставь ты яво, Малин Иваныч, лучше ощо по стакану.
- Ощо-ощо. А он... должон доказать.
- Йййесть бог... и вся святая его.
- Эт-то верно, дьякан... Выпьем.
И не успели выпить, как затюкало, забоцало, забрякало в сенцах, рас-
пахнулась дверь, и в горницу полезло соломенное чучело с красным языком,
белый лист с черными буквами колебался на чучельном животе:
- Попу в падарок на паминки.
Малина Иваныч вскочил:
- Безззотцовщина, сукины дети!!!
В ответ - гармошка, песня:
Святый божа, святый крепкай,
Поп в чужих карманах цепкай,
Тыгаль-тыгаль-тыгаля.
Да тыгаля-растыгаля.
Бабы визгнули разом, Настя, дрожащими руками за лампу - не опрокинули
б - и во время - дьякон лез драться - задел скатерть - на пол полетели
тарелки, студень, бутылки - - -
Стремоухов продрался к выходу, кто-то орал: - лошадь-та, лошадь-та не
угнали б, - выскочил в мороз, в колючие взвизги метели; схватили за ши-
нель, за грудки:
- Стой... хто... свойскай?
- Да пусти к ляду... ну вас всех.
- А, да ето никак Стремоухав? - радостно, удивленно.
- Ну да, я. Пусти пройти. Чего беснуетесь?
- А поп - сволачь, контра... Иди, самогон есть! Рррробя, Стремоухову
самогону!
- Да ну вас и с самогоном-то, пусти пройти.
- Рробя, гражданину... товарищу Стремоухову пройтить. Пропускай-
тя-ааа...
Свернул за плетень, метель ударила в глаза - слепая, бессмысленная,
тупая, морозная, злая, как деревня; схватила шинель, стала драть с тела,
- врысссь! -
- Этак и к утру не дойдешь! -
Повернулся, вдохнул ледяную воду ветра, и вдруг - из метели на него:
- Ваань.
Вгляделся - знакомое беленое лицо с приплюснутым носом: словно часть
белесого метельного савана.
- Ваань! Ивааан Петрович, да кады ты воротисьси-ты? Ды болюшка ты
моя! Да што ж ты меня терзаешь-ты!..
- Отлипни ты от меня, ради дьявола. Ведь, сказано тебе...
- Ды Ваань... Ды... неш я... какая...
Обозлился, где-то в груди стародавнее заходило, больно толкаясь в
стенки, но сдержался:
- Баба - баба и есть. С вами свяжись... Не нужно мне... семьи... По-
нимаеш, што ль...
- Ды Ваничкяаааа... Ды неш я не понимаааю... Ды вернись ты ко мне
хучь теперь, голубонь-каааай...
- Уйди... стерва...
Схватил за плечи, повернул, наподдал кулаком в шею; баба плюхнулась в
снег, завыла. Быстро пошел прочь, с ветром донеслось:
- Связалси с какой-никакой сууу-кай... Ды неш я не знааааю...
Крепко захотелось вернуться и взбутетенить, вздуть, измордовать до
кровей, до мозгов, до полусмерти; остановился; кулак заходил вдоль бед-
ра, как у кошки хвост. Нет; - фуу! - нельзя. Культура.
Быстро пошел, наперекор метели. Не заметил, как дошел до перелеска,
прижался лбом к ледяному стволу березы.
- Думал так, а вышло не так. Думал вон как, а вышло вон как. Вот-те и
переговорил о земле. И все так будет. Все так будет. Хорошо, что пил ма-
ло. Деревня. Вот те и деревня.
Спохватился:
- Да ты что, раньше не знал, што ль, ду-рак? Сразу не переделаешь.
Ку-да там! Агния... тоже еще... на кой чорт связался. Вот-те и не приз-
нал семью. От одной бабы к другой... Как кот... или любитель кипящих са-
моваров... Тьфу, пакость! Шаах-маты...
Повернулся лицом к деревне, и тотчас же встала в глазах распаренная
беленая маска с приплюснутым носом.
- Врыссссь! - взвыла метель и концами косм захлестала по лицу.
- Куда ж итти-то? В колонию... аль опять в деревню? А, к ляду. К ним
с добром, а они с дубьем. К ним с культурой, а они с самогоном. И та, -
вспомнил опять про Агнию, - тоже... хороша. Не любит ни черта, а тоже:
са-гласна. Баба, баба и есть. От нее самая главная гнусь и идет: семья.
Долго бродил по перелеску - между деревней и колонией; к утру реши-
тельно пошел на дачу. Собрал вещи, связал. Вышел наружу - утро голубело,
обещало быть ясным, светлым. Глянул вверх, выругался скверно, дико,
злобно: антенны снова не было на месте.
Подошел ближе - антенна вместе с верхушкой сосны висела перекладиной
вниз; проволока провисла, осела. Сходил за топором, скинул шинель, полез
на сосну; обрубил дерево, антенна рухнула вниз, что-то треснуло,
дзенькнуло об мерзлый снег.
Спустился, осмотрел - лопнуло стеклянное кольцо на мачте; другое уце-
лело. - А чорт с ним, сойдет и так! - Выбрал другую сосну, рядом. Слазил
на нее, вернулся за мачтой; обмотался проволокой, потащил мачту кверху.
Долго не давалась мачта - сучья мешали. Яростно принялся охаживать их
топором. Втащил, наконец, мачту, пригладил к верхушке кое-как. Проволока
натянулась - почти, как была.
Слез, облегченно вздохнул, оделся, забрал вещи, написал на старом
конверте:
- Прощайте, чорт с вами со всеми, ухожу, как лев толстой, в питере
пишут завод открылся. Стремоухов Иван Петров чорт.
Пришпилил конверт старым гвоздем к парадной двери, пошел на станцию.
По дороге обернулся - антенна высилась почти как раньше. Бодро зашагал
старинной мужицкой походкой - всегда мужики ходят так за сохой, вдавли-
вая ноги по-очереди в землю.
Через десять минут в баню обливаться побежали Сережка и Коля Черный;
бежали вприпрыжку, в накинутых прямо на нижнее белье арестантских ка-
ких-то бушлатах. Сережка остановился и ткнул пальцем вверх.
- Коля, глянь-кось! Чтой-то с антенной.
- И верно, кривая какая-то! Опять кто-то начудил.
В бане, фыркая и кривляясь, облились водой с ледышками. Дома, не шу-
мя, - не полагается будить других до звонка, - оделись, вышли наружу.
- Ты, что ль, Коля, слазаешь?
- Нук что ж.
Полез, хватаясь голыми пальцами за сучья. Хорошо - фррр! - лазать мо-
розным утром по деревьям. В небе голубела еще далекая весна, зимняя заря
матово стелилась по снегам.
- Эй, Сережкаааа!..
- Чтооо?
- Какой шут тут хозяйничааал?.. Дерево-то, ведь, не то...
- Кааак не то? И верно не то.
- Одного изолятора нееет...
- А гдееее ж он?
- А шууут его знааа-ет...
Коля слез с дерева:
- Проволока запутана, изоляция неполная, чудеса в решете, да и
только.
- Что ж, давай чинить.
- Успеем до чаю-то?
- Мы, да не успеем? Эх, ты!..
- А изолятор?
- Башка! Ведь, можно не кольцо и даже не стекло! А хочешь стеклянный,
битых стекляшек навяжем.
- И верно! Да тут хоть все черти соединись и пакости, - все одно
вгвоздим антенну... Ты у меня, Сережка, ум-наааай.
- Главное дело, Шкраб не узнает и злиться не будет.
- Давай.
- Понес.
И - на Колиных плечах, - рысью, рысью, рысью, - Сережка торжественно
в'ехал в дом.
Искра.
Март 1923 г.
--------------------------------------------------------------------
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 08.04.2002 14:52
Полезные ссылки:
 Крупнейшая электронная библиотека Беларуси
 Либмонстр - читай и публикуй!
 Любовь по-белорусски (знакомства в Минске, Гомеле и других городах РБ)
| 
