Иннокентий Анненский. Стихотворения в прозе


----------------------------------------------------------------------------
     Серия "Литературные памятники"
     Иннокентий Ф.Анненский "Книги отражений", М., "Наука", 1979
     OCR Бычков М.Н.
----------------------------------------------------------------------------


ИЗ ЦИКЛА "AUTOPSIA" 


                                 Под снегом
     На поля и дороги, легко и  неслышно  кружася,  падают  снежные  хлопья.
Резвятся белые плясуны в небесном просторе и, усталые,  неподвижные,  целыми
тысячами отдыхают на земле, а там заснут на крышах, на дорогах, на столбах и
деревьях.
     Кругом -  тишина  в  глубоком  забытьи,  и  ко  всему  равнодушный  мир
безмолвен. Но в этом безбрежном покое сердце обернулось к прошлому и  думает
об усыпленной любви.
                                    Тучи
     Я стражду. Там, далеко, сонные тучи ползут  с  безмолвной  равнины.  На
черных крыльях гордо прорезая туман,  каркая,  пролетают  вороны.  Печальные
остовы деревьев с мольбой подставили свои нагие  ветви  под  жестокие  укусы
ветра. Как мне холодно. Я одна.  Под  нависшим  серым  небом  носятся  стоны
угасшего и говорят мне: Приди. Долина одета туманом, приди, скорбная, приди,
разлюбленная.
                             Здравствуй, нищета
     Кто это стучится в мою дверь?
     Здравствуй, нищета, ты не страшна мне.
     Войди и повей холодом смерти.
     Я приму тебя, суровая и спокойная.
     Беззубое привидение с руками скелета, посмотри в лицо.
     Тебе и этого мало! Что ж, подойди, подойди, проклятое  видение,  отними
от меня надежду, когтистой лапой захвати мое  сердце  и  простри  крыло  над
скорбным ложем моей матери, которая умирает.
     Ты беснуешься. Напрасно.
     Молодость моя, жизнь моя, ты не увидишь моей погибели в роковой борьбе.
Над грудой обломков, над всеми муками жизни горят и блещут мои двадцать лет.
     Тебе не отнять у меня божественной силы, что сжигает мне  сердце,  тебе
не остановить бешеного полета, который влечет меня. Твое жало бессильно.
     Я иду своей дорогой, о черная богиня.
     Посмотри там, в мире, сколько там солнца, сколько  роз,  слышишь  ли  в
радостном небе веселые трели ласточки, что за блеск верований и идеалов, что
за трепет крыльев.
     Старая бескровная мегера, что ты там прячешь в своем  черном  чепце?  В
моих жилах течет кровь, черная и гордая  мужицкая  кровь.  Попираю  страх  и
слезы, и гнев и стремлюсь в грядущее.
     Я ищу вдохновенного труда,  который  все  подчиняет  своей  благородной
власти, я ищу вечно юного искусства, лазурного  смеха,  воздуха,  напоенного
цветами, я хочу звезд,  поцелуев  и  блеска.  Ты  же  проходи  мимо,  черная
колдунья, проходи, как роковая тень отходит от солнца.
     Все воскресает, все надеется,  в  чаще  улыбаются  фиалки,  и  я  смело
выскользну из твоих сетей и пою гимн жизни.
                               Песня заступа
     Я грубая шпага и рассекаю грудь земли. Я  сила  и  невежество,  во  мне
скрежет голода и блеск солнца. Я нищета и надежда. Мне знаком и  раскаленный
бич жгучего полдня и грохот урагана в долине, и тучи, мечущие молнии. Я знаю
дикие и вольные ароматы, которые, торжествуя, разливает по земле май  с  его
душистыми цветами, бабочками и поцелуями. От труда ежечасного,  ежеминутного
я становлюсь острее и блестящее, и я  иду  решительная,  страшно  сильная  и
постоянная, иду, прорезывая твердую землю.
     Я вхожу в низкие покосившиеся лачужки, в грубо  сколоченную  сыроварню,
куда пробирается сквозь дверные  щели  резкий  зимний  ветер,  туда,  где  у
стонущего пламени очага приютилась малодушная лень  и  где  дрожит  голодная
старуха с худым и желтым лицом.  Я  вхожу  туда  и  все  это  вижу.  И  вот,
брошенная в угол в глубокую  и  страшную  ночь,  которая  налегла  на  сырую
равнину и на дымную комнату, пока ржавая лихорадка треплет разбитые  женские
тела и слышно только, как храпят мужики, я  не  сплю,  и  дуновение  желания
воспламеняет меня. Я грежу о новой заре, когда, как сельское победное  знамя
на солнце, что золотит воздух, в ясном  блеске  колеблясь  над  вдохновенной
толпой, я восстану над плодородной землей, сияя жизнью и мощью.
     На железе не будет крови, знамена будут белы. Под молодецкими  ударами,
раздавленная,  умрет  змея  ненависти,  и  из  земли,  насыщенной   любовью,
благоухающей розами, очищенной юным пылом, до самой  небесной  лазури  будет
доноситься шум грубых человеческих голосов, не то гимн, не то вопль.
     Мира... труда... хлеба.
                                Побежденные
     Сколько их - сотня, тысяча, миллионы.
     Их без числа и счета.
     Сдержанный гул несется издалека из их тесных рядов.
     Они идут среди  сурового  ветра  ровным  и  медленным  шагом,  с  голой
головой, в грубых одеждах, с воспаленными взглядами. Они ищут меня.
     Они меня настигли все, и вот толпа серых фигур, масса  изможденных  лиц
колеблющейся волной  окружила  меня,  сдавила,  скрыла,  замкнула.  Я  слышу
хриплое дыхание, долгий плач звучит в тумане, проклятия, вздохи.
     Мы собрались из домов без огня, с беспокойных постелей,  где  осиленное
тело сначала должно скорчиться, потом подается и, наконец, сляжет. Мы пришли
из рвов  и  из  тайников  и  бросаем  на  землю  чудовищную  тень  скорби  и
опасностей.
     Мы искали ее идеальной веры.  И  она  предала  нас.  Мы  искали  любви,
которая надеется и верит, и  она  предала  нас.  Мы  искали  труда,  который
бодрит, возрождает, и он отверг нас.
     Где же надежда? Где сила?
     О пощади, пощади нас. Мы побеждены. Над нами и  вокруг  нас  в  сильном
золотом свете  солнечных  лучей  ярко  разносится  веселый  и  громкий  гимн
лобзаний и труда.
     Железной змеей с шумом влетает поезд под горные  своды.  Промышленность
военной трубой зовет умы и руки на жатву.
     Тысячи уст горят влюбленным желаньем.
     Тысячи жизней отважно бросаются в это пылающее жерло.
     А нас не нужно. Кто бросил нас на эту землю, злую мачеху?
     Кто не дает нам свободно дышать? Кто гнетет и давит нас? Чья  ненависть
тяготеет над нами? И чья неизвестная  рука  нас  оттолкнула?  Почему  слепая
судьба кричит нам: напрасно.
     О милосердие, милосердие к побежденным.
                                    Свет
     В дремлющем воздухе рассыпались целые снопы  лучей.  Цветя  и  сверкая,
ярче блещет мягкая свежесть молодой зелени, и розовые  жемчужины  покатились
по земле и по небу.
     О свет, все побеждающий, жгучий, сбросивший покрывало свет.
     Это радужные перлы скачут в чистой влаге. Это брак  белых  мотыльков  с
розами. Это языческая жизнь изливается сладкой струей из цветочных лобзаний.
     Мир ждет, призывая любовь.
     Я чувствую, как у меня  в  сердце  бьется  волна  надежды.  Я  чувствую
страстную радость, что живу. И, точно  стая  ласточек,  взвились  в  вольный
простор неба мои веселые грезы, все в ярких лучах света.
     Гений и солнце, с вами я чувствую себя Крезом.
                                Дочь народа
     Шпульки вертятся, нитка сучится,  я  пою,  мне  18  лет,  у  меня  есть
красивые глаза, ткацкий станок и любовь. Я ношу холщевое платье и  не  знаю,
что такое слезы.
     Когда я развяжу и распущу мою русую косу, где играет солнечный  луч,  у
того, кто на меня смотрит, загорается искра в глазах, и в груди он чувствует
электрический 
     Но я спокойно прохожу мимо и смеюсь в  лицо  речистому  любезнику.  Для
своего друга я храню все поцелуи и продала бы весь мир за его улыбку.
     О, я люблю его - он владыка над кузней, царь молота. Он такой  высокий,
могучий, плечистый, такой прекрасный. Рядом с ним я кажусь малюткой.
     Когда он перед очагом бьет раскаленное железо и горячий  уголь  бросает
тень на его лицо, когда жилы натянуты на его открытой шее, о, как я  горжусь
им тогда, как рада для него забыть все на свете.
     Он мой демон и мой бог и мне одной он скажет: люблю.
     И когда я жду его в своей каморке и условный час уже  пробил,  судорога
перехватывает мне горло и точно кто колет в сердце. Но на лестнице раздаются
шаги.
                           Дверь в сенях настежь.
     Пусть рука у меня дрожит и губы белые, на ногах будто выросли крылья,
     Черный  от  пыли  и  сияющий  любовью,  разбитый  и  улыбающийся,   вот
привлекает он меня в свои гордые объятия, и я слышу, как его  сердце  стучит
на моем.
                              Не тревожь меня
     Если иногда, поглощенная думой, я не внимаю твоим любовным речам,  если
мои глаза горят, а по лицу и губам разливается непривычная бледность, если я
все забываю и, склонив темнорусую  голову,  вся  отдаюсь  своим  мыслям,  не
трогай меня: передо мной в эти минуты открывается огромный божественный
Разорванные тучи окружили солнце, нагое и смеющееся. Небо держит  в  могучих
объятьях землю всю в миртах и фиалках.
     И отовсюду, со скошенного луга и  с  волнующихся  безбрежных  полей,  с
листвы дубов и кипарисов, из оазиса и из пустыни, из бесконечных лесов,  где
воет, бешено ревет сердитый ветер с трепетом чувственной  любви,  что  живит
все созданное, я чувствую, как отовсюду несется вместе с беспокойным полетом
рассеявшихся в воздухе птиц широкое,  свежее,  торжествующее  дыхание,  веет
силой и здоровьем.
     Все зацветает розами, надеждой, чистой, верующей  думой,  торжествующим
трудом, благородным одушевлением, талантом, подвигом.
     Не пьет больше крови скорбная земля.
     Война, эта свирепая и непокорная колдунья, не наводит больше ружей и не
разражаются больше пушки яростными выстрелами, а на боевом  поле  не  слышно
больше военных песен.
     Весь мир одно отечество, и всех оживляет один  священный  энтузиазм,  и
песня торжественной и кроткой любви летит с одного берега на другой.
     Паровик дымит, плуг разрывает плодородную грудь земли, ревут  и  стучат
машины, пылают очаги, и над этим  диким  львиным  ревом  земли,  в  брожении
Свобода распустила свои белые крылья, и гул их гордо разносится по ветру.


ПРИМЕЧАНИЯ




ИЗ ЦИКЛА "AUTOPSIA" 


     Печатается впервые по автографу (ЦГАЛИ, ф.  6,  оп.  1,  ед.  57).
Рукопись  -   черновая:   в   ней   много   зачеркнутых   вариантов   (слов,
словосочетаний, целых фраз) и  отсутствует  большинство  необходимых  знаков
препинания  (точек,  запятых,  знаков  восклицательных  и   вопросительных),
которые  в  настоящей  публикации  даются  в  соответствии   с   современной
пунктуационной нормой, вполне согласующейся с смысловым членением  текста  и
его  синтаксисом.  Все  многоточия,  имеющиеся  в  тексте  (характерный  для
Анненского знак), сохранены.
     Рукопись не датирована.
     Цикл состоит из 26 "стихотворений в прозе", жанровый пример которых - и
тоже в форме цикла - был подан Тургеневым.  Большая  часть  их  имеет  форму
монологов от женского лица и объединена образом их героини, молодой  девушки
из народа, "дочери народа".
     Первое из "стихотворений" цикла, озаглавленное  "Autopsia"  (вскрытие),
построено как обращение умершей к "лекарю", вскрывающему ее  тело  в  морге.
Она вспоминает о своей жизни, полной труда и лишений. Другие "стихотворения"
цикла, написанные от женского лица, могут быть истолкованы как реминисценции
отдельных эпизодов в судьбе героини.  Ее  монологи  перемежаются  пейзажными
лирическими  отрывками,  раздумьями  о  человеческих  судьбах  и  картинами,
рисующими положение  рабочего  люда.  Любопытно,  что  в  виде  монолога  от
женского лица развертывается и "Песня заступа": заступ  в  самом  же  начале
уподобляет себя "грубой шпаге" и грамматическим родом этого существительного
определяется здесь, очевидно, выбор формы женского  рода,  проходящей  через
весь текст.
     В цикле изображен особый мир - бедности, нищеты, горя;  интерес  автора
привлекают к себе "простые люди", люди труда, рабочие, о которых он  говорит
с неизменным сочувствием и пафосом, в то же время представляя их себе весьма
обще.  Демократическая   направленность   цикла   не   отражает   какой-либо
политической  позиции,  хотя  связана,  вероятно,   с   поздненародническими
веяниями (через Н. Ф. Анненского и его круг).
     Цикл принадлежит, надо полагать, раннему  творчеству  писателя,  о  чем
говорят и содержание и стиль: преобладают, так сказать, в  "открытом  виде",
идеи и темы, выступающие в позднем творчестве (и в лирике, и  в  критической
прозе) и в более опосредованной, и более сложной, и сдержанной форме;  стиль
здесь гораздо примитивнее, чем в жанрово-близких "стихотворениях  в  прозе",
опубликованных В. И. Кривичем в сборнике "Посмертные стихи"  и  датированных
началом  900-х  годов,  хотя  есть  и  черты  явной  общности  (особенно   в
ритмическом строении фразы и абзаца).
     Вместе с тем тематика, проблематика, образный строй цикла предвосхищают
появление некоторых аналогичных мотивов в зрелой лирике  Анненского,  где  в
отдельных стихотворениях проходят и образы простых людей, и тема  социальных
контрастов, и сознание ответственности за творимую в  мире  несправедливость
(например, "В дороге" -  в  "Тихих  песнях",  "Картинка"  -  в  "Кипарисовом
ларце", "Опять в дороге" ("Луну  сегодня  выси"),  "Песни  с  декорацией"  и
"Старые  эстонки"  -  в  поздних  стихах).  От  цикла  "Autopsia"  и  других
стихотворений в прозе тянутся нити и к критической прозе, к тем  моментам  в
ней (как преимущественно в статьях о произведениях Достоевского и Гоголя,  о
драмах  Писемского  и  Горького),  где  речь  идет  о  важных   нравственных
проблемах, связанных  с  социальными  антагонизмами  русской  жизни,  и  где
выступают  фигуры  людей  из  общественных  низов,  образы  обездоленных   и
отвергнутых.