Отличительной чертой развития буржуазной историографии с конца прошлого столетия является перманентный кризис ее теоретико-методологических основ. Его затяжной характер определяется общими закономерностями развития буржуазного общества, потерявшего историческую перспективу. Представляя собой сложное, многоплановое и противоречивое явление, этот кризис проявлялся неоднозначно на разных этапах эволюции буржуазной исторической мысли уже потому, что радикально изменялась сама историческая действительность. Достаточно сравнить мир, каким он был в 90-е годы прошлого века и каким он стал после первой мировой войны и Великой Октябрьской социалистической революции, с одной стороны, а этот последний - с нашим временем, характеризующимся динамичным ростом социалистической системы и дальнейшим углублением общего кризиса капитализма, - с другой, чтобы убедиться в том, какой гигантский путь прошло человечество менее чем за 100 лет, как кардинально за этот относительно короткий срок изменилась та объективная действительность, которая определяет главное направление развития исторической мысли. Но это означает, что и кризис буржуазной исторической мысли никак не может рассматриваться как явление статичное, раз и навсегда данное в своем существенном содержании. Напротив, поскольку в этом кризисе нашло свое концентрированное выражение влияние современности на историческую мысль, то формы его проявления, а в известной степени и само его содержание должны изменяться под воздействием как общих исторических условий, так и закономерностей развития самой буржуазной науки.

Изучение под этим углом зрения кризиса буржуазной исторической мысли открывает возможности не только более глубокого осмысления проблемы "история - современность", но и адекватного постижения самых важных явлений на каждом этапе развития этой мысли. В особенности это относится к ее современному состоянию, которое отличается наиболее противоречивыми тенденциями. Для того чтобы разобраться в этих тенденциях, обнаружить за калейдоскопическим мельканием имен, взглядов, идей некоторые существенные черты, формирующие буржуазную историографию и предуказывающие ведущие линии ее дальнейшего развития, необходимо раскрыть ее основной признак, определяющий все движение буржуазной исторической мысли на современном этапе. Им является кризис теоретико-методологических основ буржуазной историографии. Однако констатация этого факта еще недостаточна для суждения о специфических особенностях нынешнего состояния буржуазной исторической мысли. Необходимо раскрыть основное содержание именно современного этапа кризиса, так как в нем фокусируются те новые явления в развитии буржуазной исторической мысли, которые и привлекают наше первоочередное внимание,

стр. 62

Применительно к западногерманской историографии удачную попытку определения хронологических рамок и сущности современного этапа этого кризиса предприняли ученые ГДР. Выделяя четыре фазы, которые прошел в своем развитии кризис идейно- теоретических основ буржуазной науки, они датируют начало последней второй половиной 60-х годов и отмечают невиданную ранее в немецкой буржуазной историографии широту и интенсивность кризиса. Отличительной особенностью этой фазы ученые ГДР считают стремление буржуазных ученых переоснастить свой историко- теоретический и методологический инструментарий в целях повышения политической и идеологической эффективности истории как части буржуазной науки¹ . Эта формулировка указывает на некоторые действительно важные явления, протекающие в современной буржуазной историографии. Вместе с тем она, разумеется, не освобождает о т необходимости дальнейшего изучения такого сложного и противоречивого явления, каким является ныне кризис буржуазной исторической мысли.

В настоящей статье предпринимается попытка наметить пути рассмотрения природы современного этапа кризиса буржуазной исторической мысли. Сознавая невозможность исчерпывающего решения этого вопроса в рамках небольшой работы, автор видит свою главную цель в привлечении к нему внимания советских историков, в особенности специализирующихся в области критики современной буржуазной историографии. Ибо четкое определение понятия современного этапа кризиса позволит рельефно выделить ведущие тенденции развития буржуазной исторической мысли, глубже осмыслить его закономерности. Вместе с тем изучение этого вопроса проливает дополнительный свет на ряд важных теоретико-методологических проблем нашей науки. Из их числа отметим такие, как взаимоотношение истории и современности, социальные функции исторической науки, место истории в системе общественных наук и др.

В настоящее время, как никогда раньше, выросли технические возможности исторической науки в познании своего предмета. Получившая в свое распоряжение электронно- вычислительную технику, обогащенная методами естественных и смежных социальных наук, буржуазная историография значительно расширила исследовательскую проблематику, добилась определенных успехов в изучении ряда конкретных вопросов, относящихся главным образом к сфере социально-экономических отношений, исторической демографии и т. п.; возросла в отдельных случаях точность полученных ею результатов. Однако эти достижения еще рельефнее подчеркивают коренной порок буржуазной исторической мысли - ее неспособность воссоздать научно достоверную картину исторического развития в его существенных чертах и закономерностях. Возник разрыв между определенными частными достижениями буржуазной науки и ее несостоятельностью в осмыслении исторического процесса в целом, в особенности же новых явлений, вызываемых к жизни ускоряющимся ходом истории. Буржуазная историография оказалась неспособной отвечать на коренные вопросы, выдвигаемые перед нею быстро меняющейся действительностью.

Тем самым кризис буржуазной исторической науки выступает в настоящее время в первую очередь как кризис ее социальной функции. Именно в этом плане он ниже и рассматривается. При этом автор исходит из убеждения, что буржуазная историография в известной мере утратила способность выполнять социальный заказ своего класса, с чем и связано определенное падение ее социальной значимости. Будучи не в состоянии достаточно эффективно защищать коренные классовые инте-

¹ "Unbewaltigte Vergangenheit. Kritik der burgerlichen Geschichtsschreibung in der BRD", 3., neu bearb, und erweit, Aufl. B. 1977, S. 143 - 144.

стр. 63

ресы породившего ее общества, она в значительной степени растеряла престиж, которым всегда обладала в этом обществе.

Акцент в статье делается на характеристике современного состояния западногерманской буржуазной историографии. Это не случайно. Объективные исторические условия (военно-политический крах германского империализма в 1945 г.; обусловленный этим глубокий кризис его идеологии; последовавшая затем ее тактическая переориентация на Запад при сохранении значительной доли наследия немецкого идеалистического историзма; возрождение и быстрый рост западногерманских монополий, претендующих на ведущее положение в капиталистическом мире; сложное переплетение реваншистских настроений с вынужденным признанием сложившихся после второй мировой войны на политической карте Европы реальностей, воинствующего антикоммунизма с растущим осознанием жизненной необходимости политики разрядки; непригодность традиционной буржуазной историографии для решения проблем, властно выдвигаемых жизнью) привели к тому, что именно в ФРГ кризис буржуазной историографии приобрел особенно выразительные формы, проявившись здесь с наибольшей остротой⁴ .

Вместе с тем явления, имеющие место в историографии ФРГ, представляются достаточно показательными для общего состояния буржуазной исторической мысли. Интеграционные процессы, протекающие в современном капиталистическом мире, в полной мере отразились и на его исторической мысли, обусловив известную общность явлений, происходящих в национальной историографии развитых капиталистических стран⁵ . В каждой из них историческая наука стоит перед одними и теми же глобальными проблемами, отодвигающими на второй план проблемы специфически национальные. Образование и поступательное развитие мировой социалистической системы, крах колониализма и обострение социальных противоречий в капиталистическом мире, научно-техническая революция и угроза термоядерной войны, прогрессирующее ослабление позиций империализма в соревновании двух систем в мировом масштабе и неспособность буржуазного общества создать идеологию, которая могла бы эффективно защищать его основные ценности, - таковы те объективные условия, которые порождают сходные тенденции в эволюции буржуазной исторической науки развитых капиталистических стран, обусловливающие, в частности, характер ее взаимоотношений с обществом.

"Проблемы нашей дисциплины... универсальны", - подчеркивает западногерманский историк Т. Ниппердай, называя в их числе "отношение исторической науки и общества"⁶ . Именно в характере этого отношения буржуазные ученые с редким единодушием усматривают существенное содержание кризисного состояния своей науки. В их самооценке кризис современной буржуазной историографии выступает преимуществен-

⁴ Общую характеристику развития исторической науки в ФРГ см.: А. И. Данилов. Теоретико-методологические проблемы исторической науки в буржуазной историографии ФРГ. "Средние века". Вып. XV. М. 1959; Н. С. Черкасов. К. оценке современного состояния западногерманской историографии. "Методологические и историографические вопросы исторической науки". Вып. 4. Томск. 1966; В. И. Салов. Современная западногерманская буржуазная историография. М. 1968; А. И. Патрушев. Традиции "немецкого историзма" в буржуазной историографии ФРГ. "Вопросы истории", 1975, N 10; Б. Г. Могильницкий, Н. С. Черкасов, О некоторых тенденциях развития современной буржуазной историографии ФРГ. "Средние века". Вып. 40. М. 1976; М. И. Орлова. Основные направления буржуазной и социал-реформистской историографии ФРГ. "Новая и новейшая история", 1977, N 4. Критический анализ развития западногерманской буржуазной историографии содержится в упоминавшейся выше книге историков ГДР "Unbewaltigte Vergangenneib. Рец. Н. В. Романовского на нее см. "Вопросы истории", 1979, N 12.

⁵ См. об этом: G. G. Iggers. New Directions in European Historiography. Middletown. 1975.

⁶ "Historische Zeitschrift", 1978, Bd. 226, H. 2, S. 397.

стр. 64

но как кризис общественного доверия к ней, вызванный ее неспособностью найти удовлетворительный ответ на требования времени. При этом показательно, что буржуазные ученые, говорящие о кризисе, предполагают или прямо подчеркивают, что речь идет о всей их дисциплине безотносительно к национальным границам. Так, английский историк А. Марвик, констатируя кризис современной западной историографии, заявляет, что фактически он является просто позднейшей фазой в длинной истории напряженности, порожденной действительной природой истории и противоречивыми требованиями к ней, формировавшимися под влиянием потрясений второй мировой войны и технологического прогресса с 40-х годов⁷ .

В этой ситуации, как признает другой английский автор, история "потеряла веру в себя как руководителя действия людей: историки больше не исследуют прошлое в надежде, что это может сделать их сограждан способными контролировать будущее"⁸ . Одна из важнейших причин такого положения вещей заключается в неспособности современного буржуазного общества извлекать уроки из прошлого. С горечью писал о поразившей это общество "исторической амнезии" А. Тойнби, усматривавший ее характерную черту в упрямом и постоянном игнорировании уроков, вытекающих из очевидных фактов. Примечательным образом он иллюстрировал это положение послевоенной политикой США, построенной, по его словам, на почти принципиальном игнорировании истории. "Множества американских неудач после второй мировой войны можно было избежать, - утверждал он, - если бы настоящее рассматривалось в свете прошлого"⁹ .

Впрочем, по существу, в этом ходе мыслей Тойнби заключена не только критика, но и самокритика. Фактически здесь содержится признание социальной несостоятельности буржуазной историографии, сделанное на склоне лет известнейшим ее представителем. Ведь вину за "постоянное неизвлечение уроков из очевидных фактов" с политиками буржуазного общества по праву делят его историки, не сумевшие должным образом ориентировать это общество. Вот почему падение социальной значимости буржуазной историографии стало на Западе повсеместным явлением. Не случайно видный западногерманский историк Г. Моммзен, отмечая этот факт применительно к ФРГ, подчеркивает, что здесь с особой остротой обнаруживается тенденция, не ограничивающаяся границами Федеративной республики¹⁰ .

Буржуазная историография обнаружила свою несостоятельность в решении главной задачи, стоящей перед идеологами переживающего глубокий кризис буржуазного общества, - эффективно содействовать его стабилизации. Мы имеем здесь дело с явлением, характерным именно для современного этапа ее развития. Еще в первые десятилетия XX в., не говоря уже о "золотом" для нее XIX в., историческая наука занимала достаточно прочные позиции в буржуазном обществе. Ее ведущие представители, за некоторым в целом незначительным исключением, выражали оптимизм в отношении его настоящего и будущего. Несмотря на развертывавшийся с конца прошлого столетия методологический кризис, они в своем большинстве сохраняли веру в смысл истории, а вместе с нею и доверие своего общества, основные ценности которого они энергично защищали. Более того, сам методологический кризис буржуазной историографии был связан тогда с ее стремлением ценой отказа от традиционных представлений о природе исторического познания и самой ис-

⁷ A. Маrviсk. The Nature of History. N. Y. 1971, p. 227.

⁸ J. H. Plumb. Introduction. "Crisis in the Humanities". L. 1964, p. 9.

⁹ "Toynbee on Toynbee. A Conversation between Arnold J. Toynbee and G. R. Urban". N. Y. 1974, pp. 48, 108.

¹⁰ H. Mommsen. Einfuhrung. "Geschichtswissenschaft in Deutschland. Traditionel le Positionen und gegenwartige Aufgaben". Munchen. 1974, S. 11.

стр. 65

тории найти наиболее эффективный способ реализации своей функции в новых условиях - упадка капитализма как мировой системы. Известная ленинская характеристика классового смысла буржуазного скептицизма, сделанная на основе критического анализа экономической теории идеолога русской либеральной буржуазии П. Б. Струве, в полной мере относится и к методологическим исканиям буржуазной философско-исторической мысли конца XIX - начала XX века. "Отчаяние в возможности научно разбирать настоящее, отказ от науки, стремление наплевать на всякие обобщения, спрятаться от всяких "законов" исторического развития, загородить лес - деревьями, вот, - подчеркивал В. И. Ленин, - классовый смысл того модного буржуазного скептицизма, той мертвой и мертвящей схоластики, которые мы видим у г-на Струве"¹¹ .

Отвергая законы истории, а вместе с ними и возможность научного познания явлений общественной жизни, проповедуя "исчезновение" факта и самой объективной реальности, решительно настаивая на идеографичности истории, буржуазные теоретики таким путем старались развенчать материалистическое понимание истории, дискредитировать его главный вывод - о неизбежности смены капитализма социализмом во всемирно- историческом масштабе. Обществу, вступившему в полосу глубокого кризиса, утратившему уверенность в своем настоящем и особенно будущем, импонировали широко распространившиеся в буржуазной историографии иррационалистические и релятивистские представления, питавшие иллюзорные надежды на то, что каким-то чудесным образом "все образуется". Как заметил Марвик, "историки межвоенных лет соревновались со своими государственными деятелями в поисках убежища от действительности"¹² . Сознавая конфликт между исторической наукой и действительностью как причину кризиса своей дисциплины, буржуазные теоретики видели выход из положения в отрицании объективности самой исторической действительности¹³ . Вторая мировая война и последовавшие за ней потрясения капиталистической системы обнаружили полную несостоятельность этой философии. Сама жизнь вынуждала дальновидных политических лидеров и идеологов буржуазного общества искать более реалистические рецепты укрепления его идейных основ, что неизбежно сказалось на отношении к исторической науке.

Можно выделить два круга причин, которые в своей совокупности обусловили известное падение социальной значимости буржуазной историографии в наше время. Первый, главный, сводится к тем сдвигам всемирно-исторического масштаба, которые связаны с развертыванием второго, а затем третьего этапов общего кризиса капитализма. Они способствовали появлению в послевоенном мире радикально новой ситуации, перед которой оказался бессилен традиционный идеалистический историзм. Для буржуазных идеологов между настоящим и прошлым разверзлась пропасть, которая поставила под вопрос социальную необходимость существования истории как науки о прошлом, ибо оно стало казаться не только недоступным настоящему, но и практически бесполезным для него. Отсюда требования замены истории как науки о прошлом, ставшем буржуазному обществу ненужным и даже враждебным, футурологией как наукой о будущем¹⁴ . Такое отношение к себе буржуазная историография во многом действительно заслужила. Поразивший ее методологический кризис привел к 50-м годам к господству в ней иррационалистических и субъективно-релятивистских идей, практически означавших самоликвидацию истории как науки. Какую социальную эффектив-

¹¹ В. И. Ленин. ПСС. Т. 25, стр. 44.

¹² A. Marwiсk. Op. cit, p. 229.

¹³ См: C. A. Beard. Written History as an Act of Faith. "The Philosophy of History in our Time". N. Y. 1959, p. 143.

¹⁴ H. E. Lauer. Die Forderungen des 20. Jahrhunderts an die Geschichtsforschung. Freiburg i. Brsg. 1966, S. 5 - 6, 10 - 11; cp. "Toynbee on Toynbee", pp. 48 - 49.

стр. 66

ность можно было ожидать от дисциплины, которая прокламировала непознаваемость предмета своего исследования, утверждала господство в истории иррациональных сил и отсутствие самой возможности адекватного отражения действительности?

Второй круг причин, обусловивших падение социального статуса буржуазной историографии, связан с бурным развитием социальных дисциплин, ориентированных главным образом на изучение различных аспектов настоящего и будущего (социология, политология, футурология и т. п.). Вследствие этого буржуазная историография в значительной мере утратила одну из важнейших сфер своей деятельности - изучение современности. Место историка в роли толкователя настоящего стали занимать социолог и политолог, в то время как футурологи взяли на себя функцию, от которой подчеркнуто отказались сами историки, - прогнозирование будущего. Естественным следствием такого положения вещей стало растущее убеждение представителей социальных наук в бесполезности исторического знания и самого исторического метода. Выражая эту убежденность, известный западногерманский социолог Р. Дарендорф писал: "Историческое понимание в решающем смысле является безрезультатным: оно ничего не говорит нам, что мы должны делать, чтобы избежать возвращения ложного и содействовать торжеству правильного"¹⁵ .

Если же и признавалась полезность истории, то только в качестве своеобразной каменоломни, откуда другие социальные науки черпают необходимый строительный материал для своих концепций или заимствуют технику научного анализа. Такие представления закономерно вели к отрицанию за историей права именоваться самостоятельной наукой и превращению ее в некую вспомогательную (и, в сущности, второстепенную) дисциплину, обслуживающую потребности других процветающих социальных наук. Этот взгляд на историю особенно рельефно выразил известный французский этнолог К. Леви-Стросс, утверждавший, что история не имеет ни своего метода, ни собственного предмета и что ее фундаментальная техника для анализа событий является просто предварительной фазой для всякого анализа, достойного именоваться научным¹⁶ . Трудно найти другое высказывание, которое бы столь определенно выражало отношение к истории, еще недавно господствовавшее в буржуазном обществоведении. Важно, что подобное отношение не оставалось лишь в сфере умозрительных рассуждений. Оно имело и чисто практические следствия, заключавшиеся прежде всего в прогрессирующем вытеснении истории из учебных планов высшей и средней школы. В общей системе гуманитарного образования на Западе положение, традиционно занимаемое историей, стало переходить к дисциплинам, претендующим на роль диагностов и врачевателей утратившего перспективу общества.

Конечно, в той или иной степени эти дисциплины также переживают глубокий кризис, обнаруживая в последнем счете свою несостоятельность в качестве врачевателей буржуазного общества. Однако в настоящее время именно история является самым слабым звеном буржуазного обществоведения. Именно в ее сфере наиболее отчетливо и полно проявились пагубные последствия методологического кризиса, который до такой степени отразился на способности истории выполнять свои социальные функции, что ее представителям приходится всерьез доказывать, что в современном мире история в состоянии быть социально полезной. Не случайно редакторы вышедшего недавно в ФРГ сборника "Функции истории в наше время" вынуждены были начать свое предисловие к сборнику с признания, что "с некоторых пор" вообще оспаривается, "имеет ли история в наше время функции"¹⁷ . Сбор-

¹⁵ R. Darendorf. Gesellschaft und Demokratie in DeutschlancL Munchen 1965, S. 33.

¹⁶ СМ. C. Levi - Strauss. The Savage Mind. L. 1966, pp. 257 - 262.

¹⁷ "Die Funktion der Geschichte in unserer Zeit". Stuttgart. 1975, S. 9.

стр. 67

ник является показательным для умонастроений, господствующих в буржуазной историографии. Их характеризует признание в разной степени пропасти, существующей между исторической наукой и обществом, ее неспособности должным образом удовлетворять общественные потребности как наиболее адекватного выражения ее кризиса на современном этапе¹⁸ . Буржуазные историки не перестают жаловаться на повсеместные нападки на свою науку, признавая вместе с тем явное неблагополучие ее состояния.

"Кажется, все убеждены, что академическая история серьезно больна", - уныло вещает американский журнал и, приступая далее к описанию симптомов болезни, рисует удручающую картину падения общественного интереса к истории, выражающегося в невежестве учащихся средних школ, отказе студентов - выпускников исторических факультетов записываться на исторические курсы и т. п. признаках, выступающих на фоне глубокого внутреннего кризиса исторической науки, сопровождающегося острой борьбой различных ее течений в поисках путей выхода из него. "Депрессия 1970-х годов, - констатирует журнал, - ударила по историкам по крайней мере так же сильно, как и по большинству трудящихся, и привела к самокопанию и жалобам на упадок истории". "Нашим современным Иеремиям" журнал противопоставляет преисполненных гордой уверенности в неисчерпаемых возможностях своей науки историков прошлого столетия ¹⁹ . Эта же тема в разных вариациях присутствует и во многих других работах, сравнивающих век нынешний и век минувший явно не в пользу первого. При этом показательно почти единодушное признание безвозвратной утраты былой уверенности во всемогущество исторической науки. С нескрываемой иронией пишется об одиночках, "гоняющихся за фантомом XIX века"²⁰ . Провозглашается банкротство традиционной историографии²¹ . Образ больной Клио, остро нуждающейся в докторах для своего исцеления, становится символом современной буржуазной исторической науки²² .

Наиболее существенным в этой самохарактеристике представляется то обстоятельство, что буржуазные историки вынуждены признать беспомощность своей науки в объяснении "действительно трудных проблем нашего времени"²³ , что и выступает сегодня определяющей чертой кризиса буржуазной исторической мысли. Тема кризиса стала предметом острых дискуссий буржуазных историков в странах Запада, отражая их глубокую озабоченность общим состоянием своей дисциплины, и в первую очередь ее неспособностью эффективно выполнять свою классовую функцию²⁴ .

Было бы, однако, ошибкой полагать, что буржуазные историки ограничиваются жалобами на кризисное состояние своей науки. В действительности их усилия направлены на его преодоление, которое непосредственно связывается с необходимостью повышения социальной

¹⁸ См. H. Rudolf. Ratlose Wissenschaft. "Frankfurter Allgemeine", 28.IX.1976.

¹⁹ См. "History and Theory". 1976, vol. XV, N 1, p. 94; N 2, p. 212.

²⁰ Ch. Erickson. Quantitative History. "The American Historical Review", 1974 Vol. 79, N 4, pp. 361 - 362.

²¹ СМ. L. Benson. Toward the Scientific Study of History: Selected Essays Philadelphia. 1972.

²² СМ. J. Barzun. Clio and the Doktors. Psycho-History. Quanto-History, and History. Chicago and L. 1974. Правда, автор выступает против этих докторов (клиометрии и "психоистории"), утверждая, что Клио нуждается не в исцелителях, а в телохранителях. Но созданный им образ представляется достаточно символическим. Что же касается его конкретной оценки состояния современной буржуазной историографии, то она встретила дружный отпор рецензентов (см. например, "History and Theory", 1976, Vol. XV, N 1; "The Journal of Modern History", 1976, Vol. 48, N 1).

²³ "Die Funktion der Geschichte", S. 196.

²⁴ A. Loesdau. Zur Krise der burgerlichen Historiographie in der USA. "Zeitschrift fur Geschichtswissenschaft, 1976, N 6, S. 630- 631.

стр. 68

активности исторической науки. В свете этого следует, очевидно, рассматривать и происходящее в последние два десятилетия известное методологическое перевооружение буржуазной историографии. Ибо нельзя серьезно говорить о повышении социальной эффективности исторического познания в эпоху научно-технической революции, одновременно отрицая его научный характер. С этим связан отказ от крайних форм релятивизма и иррационализма, распространение необъективизма, признающего возможность получения объективного знания о прошлом²⁵ , и, может быть, самое показательное - растущее убеждение, вопреки еще недавно господствовавшим взглядам, в принципиальном единстве двух форм познания: исторического и естественнонаучного²⁶ . Известный американский исследователь европейской исторической мысли Д. Иггерс усматривает характерную черту ее современного состояния в "растущей сциентизации исторических исследований"²⁷ . Аналогичная тенденция имеет место и в американской историографии²⁸ . Вопреки распространенным еще в 50-х - начале 60-х годов представлениям выдвигается взгляд на историю как на "критическую социальную науку"²⁹ .

Утверждая, таким образом, научность истории, буржуазные идеологи стремятся укрепить ее позиции в условиях обостряющейся "борьбы за существование" в системе общественных наук, к которым переходят некоторые ее важные традиционные функции. Расширяя предмет исследования, усваивая методы других наук (как естественных, так и социальных), буржуазная историография пытается утвердить свою социальную значимость. Не будет преувеличением сказать, что это стремление образует сегодня своеобразный фокус многочисленных усилий буржуазных теоретиков укрепить значение своей науки. Более того, вопрос о социальном статусе исторической науки воспринимается сегодня буржуазными учеными как вопрос ее существования. Показательным в этом отношении является ход рассуждений профессора новой истории Бременского университета И. Рейса. "Повсюду ощущаемый, в последнее время вновь и вновь оплакиваемый кризис исторической науки, - заявляет он, - вынуждает историка к критической проверке своей деятельности. Скептический вопрос "для чего еще история?" не должен вести к вытеснению истории из средней и высшей школы - для исторической науки становится вопросом существования найти позитивный и убедительный ответ, который сделает возможным ее рациональное функционирование в нашем обществе". При этом западногерманский автор подчеркивает, что речь идет "не о страхе за существование отдельного историка, а о судьбах всей науки"³⁰ .

Такая постановка вопроса объясняет настойчивость, с которой современная буржуазная историография утверждает свою социальную значимость. На разные лады проводится мысль, что и в современном мире история продолжает оставаться социально необходимой дисциплиной, ее место не может быть занято никакой другой общественной наукой. В частности, утверждается с примечательной ссылкой на "во-

²⁵ См. И. И. Шарифжанов. Проблема объективности в современной англоамериканской историографии н философии истории. "Методологические и историографические вопросы исторической науки". Вып. 9. Томск. 1974.

²⁶ См., в частности, A. Marwick. Op. cit.. pp. 123 - 126; A. Danto. Analitische Philosophie der Geschichte. Frankfurt a/M. 1974, S. 157 - 161; "Toynbee on Toynbee", p. 5; H. Rumpier. Offene Frage einer "Theorie der Geschichtswissenschaft". "Denken uber Geschichte". Wien. 1974; R. Konetzke. Der Entwicklungsgedanke in der Naturwissenschaften des 20. Jahrhunderts. "Historische Zeitschrift", 1976. Bd. 223, H. 2.

²⁷ G. G. Iggers. Op. cit., p. 3.

²⁸ СМ. "History and Theory", 1976, Vol. XV, N 2, p. 203.

²⁹ СМ. W. J. Mommseri. Die Geschichtswissenschaft jenseits des Historismus. Dusseldorf. 1971, S. 27.

³⁰ СМ. J. Geiss. Der Ort der Geschichtswissenschaft in der Gesellschaft oder die Funktion des Historikers. "Die Funktion der Geschichte", S. 192.

стр. 69

одушевляющий пример" книги К. Маркса "18 брюмера Луи Бонапарта", что история не должна выпускать из своих рук изучение современности³¹ . Настойчиво подчеркивается, что именно исторический подход открывает путь к решению самых настоятельных проблем, выдвигаемых современностью, - от предотвращения угрозы новой мировой войны до общей ориентации в непрерывно изменяющемся мире³² . При этом обращают на себя внимание претензии ряда видных буржуазных историков на то, чтобы выдвинуть свою науку в ранг основы политического руководства обществом, непосредственного политического действия³³ .

Естественно, усилия бружуазных теоретиков направлены в первую очередь на повышение социальной значимости современной истории. Именно она должна успешно конкурировать с политологией и социологией в качестве истолковательницы настоящего и наставницы политических деятелей в их решениях. Однако в целом вопрос ставится гораздо шире. Речь идет о настойчивых попытках утвердить в широком сознании мысль о социальной полезности истории в целом. Вопреки распространенным представлениям о неисторичности современного общества доказывается, что традиции продолжают занимать в его жизни важное место, что оно нуждается в традициях, а следовательно, в истории. Сошлемся на показательный в этом отношении сборник "Проблемы исторической науки"³⁴ , авторы которого с откровенной полемичностью утверждают социальную значимость всех отраслей исторической науки, включая историю древнего мира и средних веков. С этой целью, в частности, в сборнике подчеркивается значение континуитета в истории, присутствие прошлого в настоящем, а тем самым и необходимость изучения прошлого (даже самого отдаленного) для понимания современности.

Стремления историков поднять социальный статус своей науки находят определенное обоснование и подкрепление в процессах, протекающих в современном буржуазном обществоведении. Отмеченное выше негативно-пренебрежительное отношение буржуазных обществоведов к истории сегодня уходит в прошлое, уступая место признанию не только существования особого исторического метода, но и его значения для изучения явлений общественной жизни. В сознании известной части буржуазных политологов и социологов пробивает дорогу мысль о необходимости исторического подхода к исследованию современности. В настоящее время можно говорить о появлении целой отрасли буржуазной науки об обществе - так называемой исторической социологии, представители которой подчеркивают, что всякий подлинно научный социальный анализ предполагает обращение как к историческому методу, так и к фактическому историческому материалу³⁵ .

Конечно, значение данной тенденции в развитии буржуазного обществоведения нельзя преувеличивать. Не говоря уже о мировоззренческих границах использования буржуазными учеными исторического метода в анализе явлений общественной жизни, эта тенденция и сегодня отнюдь не является господствующей. Показательно при этом, что, чем более сложной и жизненно важной для буржуазного общества является та или иная социологическая категория, тем менее исторично она

³¹ E. Jackel. Begriff und Funktion der Zeitgeschichte. "Die Funktion der Geschichte", S. 176.

³² Обширная литература по этим вопросам приводится в сборнике "Die Funktion der Geschichte".

³³ "The Historian on the Diplomat". N. Y. 1967; Th. Sсhieder. Politisches Handeln aus historischem Bewusstsein. "Historische Zeitschrifb, 1975, Bd. 220, H. 1.

³⁴ "Probleme der Geschichtswissenschaft". Dusseldorf. 1973.

³⁵ СМ. A. Lоesdau. Op. cit., S. 634. Нельзя поэтому согласиться с утверждением, что в современной буржуазной науке социология все более отдаляется от истории (см. О. Л. Ваинштеин. Указ. соч., стр. 204).

стр. 70

изучается. Да и само буржуазное общество не анализируется как определенная историческая фаза в общей цепи развития.

В еще большей степени это относится к такой болезненно острой для буржуазного обществоведения проблеме, как социальная революция. Совершенно справедливо в прогрессивной социологической литературе подчеркивается, например, неисторический способ рассмотрения революции в буржуазной социологии³⁶ . Да и как может быть иначе, если утверждается, что изучение общества и изучение революции должно находиться по отношению друг к другу так же, как изучение физиологии и патологии³⁷ . Тем не менее заслуживает быть отмеченным факт обращения к истории определенной и достаточно влиятельной части буржуазных политологов и социологов, усматривающих в ней необходимую предпосылку ориентации в современном мире. Это обращение является во многом вынужденным - прежде всего самой объективной реальностью сегодняшнего быстро меняющегося мира, делающей невозможным статичный подход к его "осмыслению". Сейчас, в условиях социальных сдвигов, предупреждает в одной из своих программных книг З. Бжезинский, как никогда, важно руководствоваться в политической практике "чувством истории"³⁸ .

"Чувство истории" в современном буржуазном мышлении приобрело отчетливо выраженный трагический оттенок. Связывая его появление с опытом двух мировых войн и угрозой третьей, американский философ А. Стерн писал: "Ценой больших жертв мы теперь поняли, что история есть бурная река, текущая из прошлого через настоящее в будущее, волоча за собой нас вопреки нашей воле". И далее: "Наше чувство истории есть сознание, что мы являемся частью этой эволюции коллективного прошлого в направлении коллективного будущего и что в большой степени она определяет ход нашей индивидуальной жизни... Понимание, что мы несчастливы, - заключает Стерн ход своих мыслей, - является ценой, которую мы должны заплатить за приобретение чувства истории"³⁹ . Внесенный современностью трагизм в самое ощущение истории имеет двоякие, неоднозначные по своему социальному смыслу последствия для буржуазной историографии. С одной стороны, он усугубляет ее кризисное состояние, с особой остротой подчеркивая ее связь с исторически обреченным обществом. С другой - осознание трагичности истории побуждает определенную часть буржуазных обществоведов к более пристальному вниманию к дисциплине, пытающейся осмыслить это состояние и главное - извлечь из него известные практически политические уроки.

Апелляция к "чувству истории" преследует цель укрепить позиции буржуазного общества в современной идеологической борьбе, сделать их более адекватными реальной действительности. Именно так можно интерпретировать крепнущее на верхних этажах буржуазного общества сознание социальной необходимости истории. Ибо очевидно, что "чувство истории" не может возникнуть и тем более эффективно влиять на политическую практику без целеустремленных усилий исторической науки, систематизирующих и обосновывающих господствующие в данном обществе исторические представления. Но отсюда вытекает, что в

³⁶ U. Jaeggi, S. Papeke. Revolution und Theorie. 1. Materialien zum burgerlichen Revolutionsverstandnis. Frankfurt a/M. 1974, S. 87. Впрочем, в такой же мере антиисторизм в трактовке революционных движений характерен и для современной буржуазной историографии. На примере новейших концепций Французской буржуазной революции конца XVIII в. это убедительно показала М. Н. Соколова (см. М. Н. Соколова. Современная французская историография. М. 1979).

³⁷ Ch. Johnson. Revolutionstheorie. Koln - (West) В. 1971, S. 17.

³⁸ Z. Brzezinsky. Between Two Ages. America?s Role in the Technotronic Era N. Y. 1970, p. XIV.

³⁹ A. Stern. Philosophy of History and the Problem of Values. Mouton 1962, pp. 12 - 14.

стр. 71

природе современного буржуазного общества существуют объективные предпосылки повышения социальной значимости истории. Следовательно, решающая причина кризиса социального статуса буржуазной историографии заключается не в том, что этому обществу больше не нужна история, а в его неудовлетворенности ее современным состоянием. Не этим ли объясняется тот, на первый взгляд, парадоксальный факт, что потребности буржуазного общества в истории в возрастающей степени удовлетворяют не профессиональные ученые, а популяризаторы исторических (а нередко и псевдоисторических) знаний? Свидетельством тому является захлестнувший западный книжный рынок поток литературы, разрабатывающей разнообразные исторические сюжеты, многочисленные кино- и телефильмы и т. п. Именно эта продукция, очень часто содержащая откровенную фальсификацию наиболее животрепещущих проблем истории (достаточно вспомнить пресловутую "гитлеровскую волну" - многочисленную литературу, зачастую бульварного или полубульварного характера, фактически реабилитирующую и прославляющую нацизм и его главарей), и выступает в качестве реальной силы, формирующей широкое историческое сознание.

Сами по себе эти претензии массовых средств информации взять на себя функцию, традиционно принадлежавшую исторической науке, отнюдь не удивительны: в их находит свое выражение многократно отмеченное в современной социологической литературе их возрастающее влияние "а все сферы жизни сегодняшнего буржуазного общества. Вызывает удивление другое - в своей значительной части буржуазная историография смирилась с этими претензиями; более того, считает их обоснованными ⁴⁰ . В этом находят свое отражение определенные элитарные тенденции, присущие известной части современной буржуазной историографии и, несомненно, сказывающиеся на ее социальном статусе. Ее разрыв с передовыми силами современности обусловил некоторую оторванность от массового читателя, ориентацию на узкий круг "посвященных". Ярким выражением современного этапа кризиса буржуазной историографии является то обстоятельство, что эти элитарные тенденции получают новую пищу в объективных закономерностях ее развития, усугубляя и без того крайне противоречивый характер ее сегодняшнего состояния.

Показательным примером тому служит развитие так называемой клиометрии. Как известно, широкое применение математических методов и новейшей вычислительной техники в исторических исследованиях является в целом позитивным моментом, отражая, в частности, присущее значительной части современной буржуазной историографии стремление к преодолению крайних форм субъективизма в историческом познании⁴¹ . Внедрение современного математического аппарата в историческую науку служит одним из наиболее ярких показателей ее "сциентизации", возрастания точности и достоверности получаемых ею конкретных результатов. Вместе с тем в процессе математизации истории обнаруживаются и явно негативные черты, о которых с нескрываемой тревогой пишут буржуазные ученые. Речь идет о том, что распространение клиометрических исследований объективно усиливает элитарные тенденции буржуазной историографии. Оснащенные сложнейшим математическим аппаратом, испещренные формулами, многие из этих исследований остаются непонятными не только широкой публике, но и специалистам-историкам, работающим в традиционном ключе. Все это ставит с болезненной остротой проблему коммуникабельности в историче-

⁴⁰ См., например, L. Muralt. Der Historiker und die Geschichte. Zurich. 1960, S. 277 - 278.

⁴¹ См. И. Д. Ковальченко, Н. В. Сивачев. Структурализм и структурно- количественные методы в современной исторической науке. "История СССР", 1976, N 5.

стр. 72

ской науке. Результаты исследований клиометристов в своем большинстве не выходят за пределы специальных изданий, что всерьез заставляет поднимать вопрос о необходимости института посредников ("переводчиков") для популяризации достижений математизированной истории.

Насколько, однако, история вообще остается таковой в общепринятом значении этого слова? Противники математизации истории, подобно американскому профессору О. Хекстеру, замечают, что "невозможно писать одновременно на математическом и английском языках", утверждая, что она разрушает традиционную историографию как вид литературы⁴² . Но даже ревностные ее поборники вынуждены констатировать существование пропасти между традиционной исторической наукой и клиометрией. Характерное признание на этот счет делают редакторы сборника, изданного комитетом по количественным измерениям в истории при Американской исторической ассоциации. Указывая на коммуникационные трудности на конференциях, когда традиционные историки и статистики приглашаются к обсуждению работ по количественной истории, они продолжают: "Историк, который пытается преодолеть эту пропасть, иногда повисает в воздухе и не может обеспечить эффективный контакт со специалистами того или иного направления"⁴³ . Рассмотренный пример показывает, насколько противоречивыми являются новейшие тенденции развития буржуазной исторической науки, что делает невозможной однозначную оценку ее современного состояния.

В природе современного буржуазного общества, как и в логике развития его исторической науки, противоборствуют две линии, определяющие ее социальный статус. Объективные потребности общества, равно как и закономерности развития исторической науки, обусловливают как необходимость повышения ее социальной эффективности, так и противоположную тенденцию, отражающую глубокий кризис капитализма, утратившего историческую перспективу. Отсюда вытекает невозможность однозначного ответа и на вопрос об эффективности усилий, направленных на повышение социального статуса буржуазной историографии. Отнюдь не оставаясь безрезультатными, они вместе с тем оказываются не в состоянии коренным образом его изменить. Покажем это на примере ФРГ - страны, где кризис социальной функции буржуазной историографии приобрел особенно острые формы. Еще в 1970 г. на Кёльнском съезде западногерманских историков в полный голос был поставлен вопрос, который с тех пор не сходит со страниц специальной литературы: "Для чего еще история?" О том, в каком плане этот вопрос обсуждался, свидетельствует отчет о работе съезда, опубликованный под заглавием "История в смертельной борьбе", автору которого уже виделась агонизирующая история, не выдержавшая конкуренции с другими общественными науками⁴⁴ .

Вскоре увидела свет нашумевшая статья профессора Гейдельбергского университета Р. Козеллека, в основе которой лежал доклад, прочитанный им на Кёльнском съезде⁴⁵ . В статье рисовалась мрачная картина кризиса истории как отрасли строгого исследования, замкнувшейся на самой себе и. потерявшей связь с современностью, а следовательно, и свое место в обществе. Однако автор не ограничивался сетованиями по поводу утраты историей ее былого значения. Весь пафос его статьи заключается в стремлении найти положительный ответ на вынесенный в ее заголовок вопрос. Козеллек сформулировал "антино-

⁴² См. Ch. Erickson. Op. cit., p. 360.

⁴³ "The Dimensions of the Past: Materials, Problems, and Opportunities for Quantitative Work in History". New Haven. 1972, pp. 7 - 8.

⁴⁴ K. Gerteis. Geschichte im Todeskampf. "Die Welt", 24.X.1970.

⁴⁵ R. Koselleck. Wozu noch Historie? "Historische Zeitschrift, 1971, Bd. 212. H. 1.

стр. 73

мию истории": "Прошлое абсолютно и бесповоротно минуло и одновременно оно существует. Прошлое современно и содержит будущее. Оно ограничивает одни возможности и открывает дорогу другим; оно присутствует в нашем языке, чеканит наше сознание, как и бессознательное в нас, наш образ поведения, наши институты, их критику"⁴⁶ . Тем самым обосновывается социальная необходимость истории как толковательницы этого "современного прошлого".

Статья Козеллека положила начало ряду публикаций, разносторонне обосновывающих социальную значимость исторической науки. Можно говорить о широком наступлении, которое развернули в 70-е годы западногерманские историки, отвоевывая место для своей науки в системе буржуазного обществоведения. Каковы же его результаты? В чем преуспели ученые ФРГ в своих усилиях повысить социальную значимость истории и в чем эти усилия оказались тщетными? Без ответа на эти вопросы едва ли возможно раскрыть действительное содержание современного этапа кризиса буржуазной исторической мысли. Разумеется, эти усилия отнюдь не остаются безрезультатными, тем более что они падают на благоприятную почву. Было бы несправедливо не замечать определенных перемен в отношении истории, совершающихся в Западной Германии на протяжении последнего десятилетия. Определяя их характер, прогрессивный западногерманский журнал констатирует "вновь пробудившийся интерес к истории" и объясняет его, обобщая соответствующие высказывания западногерманских историков, "растущей потребностью в долговременной социальной и политической ориентации и перспективах в обществе, над которым нависла реальная угроза самоуничтожения"⁴⁷ .

Положение о социальной обусловленности повышения интереса к истории в Западной Германии получило основательное разъяснение в историографии ГДР. "Наступивший в Федеративной республике дружественный по отношению к истории климат, - подчеркивается в книге "Непреодоленное прошлое", - имеет свои решающие причины в новых политических потребностях господствующих классов в ФРГ, всех их фракций, которые вынуждены иметь дело с новыми политическими условиями в мире и пытаются мобилизовать в сфере идеологии все потенции для борьбы с социализмом и законами общественного прогресса. В последние 2 - 3 года со стороны ведущих политических сил в ФРГ, особенно в политических партиях, обнаруживается такой спрос на историю, какого не было с 1945 года"⁴⁸ .

Большие запросы буржуазного общества к исторической науке нашли свое выражение и в работе 32-го съезда западногерманских историков (октябрь 1978 г.), продемонстрировавшего дальнейшее возрастание общественного интереса к истории⁴⁹ . Своеобразным официальным показателем этого интереса, раскрывающим его классовое содержание, явилась приветственная речь федерального канцлера при открытии съезда. Выражая неудовлетворенность недостаточно эффективным участием историографии в текущей политической жизни и одновременно подчеркивая большую воспитательную роль, которую она призвана играть в обществе, Г. Шмидт, по существу, сформулировал требования буржуазного государства к науке. С большой настойчивостью он подчеркнул партийный характер буржуазной историографии, возлагая на нее особую ответственность за защиту основных ценностей буржуазной демократии. Он, в частности, подверг критике историков за то, что до

⁴⁶ Ibid., S. 13.

⁴⁷ См. "Das Argument", 1978, N 107, S. 137.

⁴⁸ "Unbewaltigte Vergangenheit", S. 121.

⁴⁹ СМ. J. Flemming, A. Muller. Geschichte im Aufwind - warum? "Frankfurter Rundschau", 12.X.1978.

стр. 74

сих пор многие из молодых современников имеют очень неясное представление о периоде фашистского господства в Германии, в силу чего процветает торговля нацистскими символами, пластинками и бульварной литературой⁵⁰ . Таким образом, его речь свидетельствует не столько о реальных достижениях западногерманской историографии в ее усилиях повысить свой социальный авторитет, сколько о предъявляемых к ней буржуазным обществом требованиях.

Возросшая заинтересованность буржуазного общества в результатах исторических исследований никак не означает действительного преодоления кризиса буржуазной историографии, о чем поспешили объявить ее ведущие представители еще на 31-м съезде западногерманских историков в 1976 году⁵¹ . Вопреки подчеркнутой самоуверенности ее лидеров западногерманская буржуазная историография и сегодня сталкивается с теми же проблемами, что и раньше, и так же далека от их позитивного решения. По существу, это относится и к центральному вопросу "для чего еще история?", поставленному Козеллеком и породившему оживленную полемику о социальных функциях буржуазной историографии. При всей кажущейся очевидности ответа на этот вопрос он и сегодня не утратил для западногерманских буржуазных историков остроты и, как и раньше, не находит у них четкого и однозначного решения. Может быть, особенно наглядно это демонстрирует вышедший в ФРГ сборник под тем же сакраментальным названием⁵² . Представляется, что уже факт появления сборника (кстати, одним из авторов его является Козеллек), дискутирующего вопрос, зачем нужна история, говорит о том, что при всей интенсивности его обсуждения западногерманская буржуазная историография, по сути дела, не очень преуспела в его решении. Это представление еще более укрепляется при знакомстве со сборником. Помещенные в нем статьи практически не идут дальше традиционных призывов к обновлению истории, секуляризации исторического мышления, повышению социальной активности исторического познания.

Впрочем, в отношении последнего в сборнике высказывается и противоположное мнение. Мы имеем в виду статью Г. Люббе, в которой провозглашается требование устранения исторической науки от политической практики и "отмежевания интереса к истории от общественных проблем настоящего"⁵³ . Трудно пока сказать, насколько эта статья является симптоматичной для западногерманской буржуазной исторической мысли⁵⁴ , разочаровавшейся в возможности эффективно влиять на социальную практику. Несомненно лишь то, что такое разочарование: действительно имеет место. Не объясняет ли это тот примечательный факт, что вопрос о пользе истории по-прежнему остается открытым в буржуазной науке? "Вопрос о пользе и вреде истории для жизни в течение последнего десятилетия рассматривался в возрастающей степени под углом зрения вреда"⁵⁵ , - с горечью констатирует западногерманский журнал, подчеркивая, что перед нами явление "для историков тревожное и порождающее у них комплексы".

⁵⁰ См. H. Schmidt. Auftrag und Verpflichtung der Geschichte. Ansprache des Bundeskanzlers auf dem 32. Deutschen Historikertag in Hamburg. "Bulletin Presse- und Informationsamtes des Bundesregierung", N 14. Bonn, 1978.

⁵¹ СМ. P. Reuter. 31. Historikertag. "Das Argument", 1977, N 103.

⁵² "Wozu noch Geschichte?". Munchen. 1977.

⁵³ Ibid., S. 320.

⁵⁴ Очевидно лишь, что это не единичное выражение протеста против тесной связи истории и современности, провозглашенной в современной историографии ФРГ. Показательно в этом плане высказанное на 32-м съезде западногерманских историков предостережение против "чрезмерности" такой связи, подкрепляемое утверждением, что "угол настоящего" чересчур сужает взгляд на историю (см. H. Rudolf. Gegen falsche Gonner. "Frankfurter Allgemeine", 10.IX.1978).

⁵⁵ H. Sсhulze. Geschichte im offentlichen Leben der Nachkriegszeit. "Geschichte in Wissenschaft und Unterricht", 1978, N 5, S. 312.

стр. 75

Неудивительно поэтому, что усилившееся в ФРГ внимание к прошлому сочетается с резкой критикой ученых-историков за их социальную несостоятельность. В этом плане обращает на себя внимание большая статья О. Шплета о состоянии изучения и преподавания истории в ФРГ, опубликованная в связи с 32-м съездом историков в официальном издании бундестага. Пронизанная с начала и до конца острым чувством неудовлетворенности этим состоянием, статья претендует на выражение официального отношения буржуазной общественности к исторической науке и именно в этом качестве интересна для нас. Знаменательно уже самое ее начало. "Даже в конце третьего десятилетия после основания Федеративной республики бесспорно, - пишет Шплет, - что согласие немцев с национальной и европейской историей нарушено и что общий диалог с мировой историей совсем еще не начат". Важнейшим следствием такого положения является, по его мнению, отсутствие исторической обоснованности западногерманской буржуазной демократии как в прошлом Запада, так и в будущем мировой истории, что наносит Серьезный ущерб делу политического воспитания широких слоев населения. Автор обвиняет западногерманских историков в том, что они "не прорубили необходимую для ориентирования просеку через дебри прошлых дат и событий", увязли в узкой специализации, вследствие чего оказались неспособными создать общий образ истории. С примечательной ссылкой на канцлера Шмидта Шплет подчеркивает "разочарование заинтересованного гражданина" состоянием изучения и преподавания истории в ФРГ, а в равной степени и работой 32-го съезда западногерманских историков как показателем этого состояния. Он завершает статью призывом к историкам "догнать свое собственное настоящее"⁵⁶ .

О том, насколько этот призыв является актуальным для западногерманской историографии, свидетельствует новейшая попытка общего очерка ее состояния в контексте развития немецкого идеалистического историзма, принадлежащего перу профессора Рурского университета Х. Юберхорста. Отправной точкой его размышлений о месте исторической науки в жизни общества является признание кризиса исторического сознания, выражающегося в распространении, особенно среди молодежи, представления о том, что в настоящее время стала сомнительной сама история, равно как и поставлено под вопрос все ее прошлое⁵⁷ . Критически рассматривая под этим углом зрения эволюцию немецкого идеалистического историзма, Юберхорст акцентирует внимание на преодолении его наследия в современной западногерманской историографии как необходимой предпосылке выхода ее из кризисного состояния. Он фиксирует некоторые действительно новые явления в развитии немецкой буржуазной историографии, связанные главным образом с преодолением ею строго индивидуализирующего метода, сближением с социологией и т. п. Однако ему не удалось сделать главное - показать перелом в положении исторической науки в Западной Германии. И это не случайно: убедительных фактов, подтверждающих такой перелом, просто не существует. Видимо, поэтому, доказывая пользу истории, он вынужден ограничиваться самыми общими декларациями типа, что она может дать знание того, как нельзя поступать в настоящем, или понимание других народов и групп человеческого общества⁵⁸ .

Наконец, говоря об усиливающемся в ФРГ интересе к истории, не-

⁵⁶ О. Splett. Grandmesser fur die Zustande in Forschung und Lehre. Politik und Geschichte - Deutscher Historikertag 1978. "Das Parlament", 28.X.1978.

⁵⁷ H. Ueberhorst. Probleme der Geschichtswissenschaft Ein Beitrag zur politisch- historischen Bildung. "Aus Politik und Zeitgeschichte. Beilage zur Wochenzeitung "Das Parlament", 1979, 13.X.1979, S. 3.

⁵⁸ Ibid., S. 17.

стр. 76

обходимо учитывать его противоречивую природу. Он включает в себя откровенно реакционные явления, подобные уже упоминавшейся "гитлеровской волне". В Западной Германии по-прежнему существуют влиятельные силы, стремящиеся использовать историю для разжигания, особенно среди молодежи, националистических и реваншистских настроений. Являясь рупором этих сил, шпрингеровская "Die Welt" начинает свое сообщение о работе 32-го съезда западногерманских историков с требования "учить" молодое поколение понимать историческую обоснованность притязаний на "воссоединение Германии" и с жалоб, что западногерманские юноши и девушки не хотят больше ничего слышать об "отечестве" и не имеют в своем большинстве понятия о так называемых восточных областях. Исправление этого положения формулируется как важнейшая задача преподавания истории⁵⁹ . Неудивительно, что такого рода "интерес к истории" вызывает оправданную настороженность у значительной части историков ФРГ, отвергающих политику и идеологию реваншизма. Однако и они, оставаясь в рамках буржуазного мировоззрения, не могут найти убедительный позитивный ответ на требования современности.

Состояние западногерманской историографии является ярким показателем того глубокого кризиса, который переживает современная буржуазная историческая наука. Простое осознание этого кризиса и даже выраженное стремление к его преодолению оказывается далеко не достаточным для серьезного изменения ее положения в буржуазном обществе. Нельзя принимать действительно возросший в последнее время на Западе интерес к прошлому за выражение подлинного повышения социальной значимости истории как науки. Непрекращающиеся жалобы на падение интереса к исторической науке у молодого поколения в сочетании с неудовлетворенностью правящих кругов ее реальным вкладом в дело стабилизации буржуазного общества характеризуют современное состояние буржуазной историографии, указывают на кризис ее социальной функции. Определяя, таким образом, важнейший аспект кризиса буржуазной исторической науки на современном этапе, мы получаем ключ к осмыслению многих существенных явлений, имеющих место в различных ее сферах, в том числе и в области методологии.

⁵⁹ См. W. Gorlitz. Geschichtsverlust - wie zu Kaisers Zeiten. " Die Welt", 9. X. 1978

Постоянный адрес данной публикации: