Постепенное вызревание во Франции XVI-XVIII вв. капиталистического уклада затронуло все стороны жизни общества. Страна развивалась в буржуазном направлении и к концу XVIII в. обрела ярко выраженный новый облик. В. И. Ленин указывал, что в недрах феодального строя "постепенно создаются новые экономические организации, которые изменяют постепенно все стороны феодального общества"¹ . Глубокие внутренние изменения происходили и в крестьянстве, усиливалась его территориальная и социальная мобильность, модифицировались его взаимоотношения с другими классами, сословиями и государством. В XVI-XVIII вв. эти отношения вступили в новую фазу, связанную с развитием капиталистического уклада ² .

Социальное поведение крестьянства в значительной степени определялось его общим мировоззрением, отдельные элементы которого формировались нередко в течение многих веков. Под воздействием новых условий эти элементы, включенные иногда в сложившиеся издревле комплексы (что четко прослеживается на примере религиозного синкретизма), постепенно изменялись. Задача данной статьи состоит в том, чтобы, во-первых, раскрыть некоторые черты мировоззрения, прямо или косвенно повлиявшие на социальную психологию крестьянства XVI- XVIII вв.³ , во-вторых, подчеркнуть значимость в данном плане территориальной и социальной мобильности крестьян и, в-третьих, рассмотреть их отношения с другими классами и государством в новых условиях.

Крестьяне понимали, какое огромное значение имеет для всего общества их труд. Об этом свидетельствуют фольклор, лозунги восставших крестьян и т. п. Они сознавали себя мастерами-умельцами своего дела. Будучи эмпирическими знатоками природных явлений и внимательными наблюдателями, они прекрасно знали свойства своих пашен, огородов, скота и т. д. Начавшаяся в XVI-XVIII вв. в области сельского хозяйства специализация привела к тому, что в среде крестьян сформировались группы высококвалифицированных хлеборобов, виноградарей и виноделов, цветоводов, огородников, садоводов, животноводов, специалистов по семеноводству, по питомникам деревьев и растений и т. д. и т. п. Сторонние наблюдатели крестьянского труда высоко

¹ Ленин В. И. ПСС. Т. 36, с. 5.

² Об этом аспекте см.: Люблинская А. Д. Французские крестьяне в XVI - XVIII вв. Л. 1973, разд. II и итоги.

³ Этот аспект истории французского крестьянства в XVI-XVIII вв. еще не исследован в советской историографии. О французских работах см. сводные главы в коллективных трудах: Histoire economique et sociale de la France. T. 2. P. 1970, pp. 567- 600; Histoire de la France rurale. T. 2. P. 1975, pp. 443 - 575.

стр. 90

оценивали его результаты. Крестьяне были в массе своей малограмотны, но при том во многом инициативны, предприимчивы и восприимчивы ко всему новому и полезному ⁴ .

Составляя основную часть нации, крестьянство в той или иной форме, прямо или многоступенчато вливалось в прочие классы и сословия, но само не пополнялось за счет последних. Вплоть до промышленного переворота XIX в. понятия "народ" и "сила народная" везде были связаны с земледельцами - "кормильцами и поильцами" населения. По нашей современной терминологии, крестьянство составляло основной генетический фонд нации. Уход из деревни не иссушал народного "ствола", который пускал все новые и новые ветви и корни. Поэтому вопрос о крестьянской мобильности, территориальной и социальной, является для изучаемого периода одним из важнейших. Оба вида мобильности крестьянства тесно связаны друг с другом. Казалось бы, исследователю истории крестьянства нет дела до "раскрестьяненного" земледельца, покинувшего родные места ради работы в городе, выбывшего из состава сельского населения. Но для крестьянства в целом дальнейшие судьбы таких выходцев были далеко не безразличны, поскольку на его положение и психологию крестьянства воздействовала общая обстановка в стране. Оставшиеся на земле самым реальным образом ощущали на себе последствия постоянного роста нового общества, который происходил за их счет.

Территориальная мобильность крестьянства в разные периоды различалась по степени и характеру. Во Франции внутренняя колонизация была почти завершена в XIII-XIV веках. Обусловленная природой ограниченность площадей, окультуренных для земледелия и скотоводства, приводила к систематическому отливу части деревенского населения в города и пригороды. С самого своего возникновения они пополнялись пришельцами из деревни. Состав переселявшихся в город сельских жителей был неоднороден. Основная масса - бедняки, но немало было выходцев из средних и зажиточных крестьянских семей, располагавших определенными средствами или же родственными связями в городе. Деревенские выходцы пополняли разные городские слои: чернорабочих, мелких и средних ремесленников и торговцев, и даже богатеющих горожан. Оторвавшись от своей первоначальной социальной среды и влившись в разные слои городского населения, бывшие крестьяне через какое-то время укоренялись в них, утрачивали старые и приобретали новые семейные, соседские и приятельские связи. В имущих слоях связи с деревней сохранялись дольше, чем в неимущих, ибо их сельские родичи крепче сидели на земле.

Развитию территориальной мобильности французского крестьянства способствовало то, что принудительная личная связь крестьянина с сеньорией в этой стране была разорвана уже в XIII - XIV вв., и эксплуатация сельских тружеников строилась главным образом на основах феодальной денежной ренты в сочетании с рентой капиталистической и переходными к ней формами.

Количественный рост городского населения, по-прежнему совершавшийся преимущественно за счет деревенских пришельцев, принял в XVI в. небывалые размеры, особенно в крупных городах с развитой промышленностью. Такой прилив людской силы создавал там значительные резервы рабочих, необходимых для развертывания мануфактуры, которая зиждилась на сочетании квалифицированного и неквалифицированного труда. Кроме того, городу были нужны во все большем числе строители, возчики, грузчики, водоносы, разносчики, не говоря уже о слугах для дворянских, купеческих, чиновничьих семей. Без этой

⁴ Люблинская А. Д. Ук. соч., разд. I.

стр. 91

массы производящих и обслуживающих профессий, публичных и частных, город не мог развиваться и богатеть, не могло, следовательно, совершаться его нормальное движение по пути к буржуазному обществу. А само движение это, равно как и его неравномерный характер (наличие периодов замедленного развития, застоя и регресса) ощутимым образом воздействовали на судьбы крестьянства.

Процесс т. н. первоначального накопления, начавшийся во Франции в XVI в., выбросил из деревни часть крестьянства уже не только в города, но и "неведомо куда": на большие и малые дороги, в леса. Бродяжничество и нищенство приобрели небывалые размеры. Эта часть экспроприированного крестьянства оказалась без всяких средств к существованию. Она голодала и вымирала. Семьи разорившихся крестьян разрушались. В лучшем случае они могли рассчитывать на жалкие благотворительные подачки со стороны церкви и городских учреждений. Войны, междоусобицы, эпидемии усугубляли бедствия, порожденные социально-экономическим развитием. Этот процесс до известной степени перемешивал деревенское население, внедрял в него многих пришельцев из других областей и краев, способствовал большей подвижности крестьян, и эта последняя становилась для них нормой сознания. Расширялись торговые связи между городом и деревней. Отдельные крестьянские мирки (кроме горных и отсталых местностей) утрачивают известную долю своей довольно устойчивой изолированности. К тому же и сами эти мирки начали подтачиваться изнутри.

Особым видом территориальной мобильности крестьянства в XVI- XVIII вв. была сезонная миграция в более или менее отдаленные французские и даже испанские (Каталония) области, а также в Париж и другие крупные города. Она подтачивала более или менее гомогенную структуру сельского населения, приобщала в какой-то мере крестьян к городскому ремеслу и образу жизни.

И все же не следует преувеличивать возросшую территориальную мобильность в условиях Франции. Основная масса крестьянства продолжала прочно сидеть на земле, пусть на ничтожных клочках, но все-таки в деревне. Земля и вложенный в нее труд держали крестьян не меньше, чем любые законы и принуждение. Она была их "дединой" и "отчиной", кормилицей прошлых и будущих поколений земледельцев. Утрата земли была и считалась величайшим несчастьем, разрушавшим естественный уклад жизни и деморализовавшим сознание. Мобильность населения горных областей была невысокой (отлив мужской молодежи в отряды военных наемников имел иной характер). Но и горцев удерживал на земле отнюдь не запрет уйти с нее, а, в общем, те же причины, которые руководили и земледельцами равнин.

Выше упоминалось о социальной трансформации бывшего крестьянина по его прибытии в город и о неоднозначности его нового бытия. Личные судьбы некоторых бывших крестьян примечательны. Сколько купцов, и притом состоятельных, имели в качестве предков деревенских выходцев! Сколько основателей сперва купеческих домов, а затем и новодворянских родов были покинувшими деревню крестьянами! Из числа последних вышли многие представители низшего городского духовенства и интеллигенции, местные мелкие чиновники в низовых звеньях государственного и городского аппарата. Чиновники, принадлежавшие к среднему звену, старались скрыть свое крестьянское происхождение, а считанные единицы, вошедшие в дворянско- чиновничью верхушку, маскировались названиями дворянских сеньорий. Все эти выбывшие из крестьянства личности, группы и целые слои, вливаясь в состав городского населения, усложняли и отчасти трансформировали его. Деревенское коренное крестьянство сосуществовало со все усложнявшейся гетерогенной социальной структурой города.

стр. 92

Но и в самой деревне шло более или менее интенсивное расслоение, возрастала гетерогенность сельского населения. Из него выделялись капиталистические фермеры и полукапиталистические испольщики. Батраки и поденщики становились уже не случайными, но типичными социальными фигурами. В деревне появлялся и оседал новый дворянин-землевладелец (порой близкий или дальний потомок крестьянина!). Села систематически объезжали крупный купец-оптовик и его приказчики. Сюда проникал купец-скупщик, эксплуатировавший крестьянские ремесла и промыслы. Во многих из этих сфер деятельности могло найтись поприще как для крестьянина с мошной, так и для его односельчанина-бедняка. Комбинация земледелия с торговой деятельностью для одних и с занятием ремеслом в рассеянной мануфактуре для других становилась широко распространенным явлением. Развитие сельскохозяйственного производства на рынок гораздо теснее, чем прежде, смыкало крестьянство со всеми социальными элементами, определявшими товарный уклад и в городе и в деревне.

Динамизм этих процессов не вызывает сомнений⁵ . Он определялся изменениями, происходившими во всем французском обществе. Если нам теперь эти темпы кажутся медленными - 300 и более лет! - то по сравнению со всеми прошлыми эпохами они представляли собой явление небывалое. Главная особенность французской деревни состояла в том, что основой развития нового уклада являлось вызревание сельской буржуазии и слоя батраков при сохранении мелкособственнического крестьянства. Феодальное крестьянство эволюционировало в будущий класс буржуазного общества. Оно не умирало, не исчезало насильственно, но постепенно изменяло свою сущность. Возможность такого рода эволюции не была совершенно закрыта и для дворянства. Оно также могло частично перестроить эксплуатацию своего землевладения на новый лад. Во Франции новые дворяне становились получателями капиталистической или полукапиталистической ренты, втягиваясь в систему новых отношений. Однако в той мере, в какой они продолжали оставаться феодальными сеньорами, продолжалось и существование феодального крестьянства. Точнее было бы сказать, что продолжала существовать феодальная сторона их отношений. Поэтому антифеодальную борьбу крестьянства следует рассматривать в общем контексте этих менявшихся отношений. Он же определял и общий характер классовых взаимоотношений в деревне, которые во Франции отличались большой пестротой.

В какой мере сеньор оставался "хозяином", "господином" деревенского населения? Казалось бы, при учете всего сказанного - в малой мере. На деле - в значительной. Прежде всего он оставался землевладельцем, номинальным собственником всего земельного фонда сеньории (из этого права вытекали феодальные платежи). Нередко законно или незаконно он осуществлял и реальное право на землю крестьян-держателей. Затем он был реальным собственником своего домена, сданного арендаторам. Во Франции он уже был лишен прав политического владыки над населением сеньории, но его экономическое воздействие не только не ослабевало, но даже возрастало по мере развития капитализма в целом, хотя и изменяло постепенно свой характер. Воздействие же социальное и психологическое усиливалось по мере разорения и пауперизации крестьянства, чья материальная зависимость от заработка, предоставляемого "господином", становилась все сильнее, т. к. ее уже не сдерживала и не ограничивала система местных "обычаев", укоренившаяся при феодализме. Такая зависимость зачастую ощущалась как особенно унизительная и личная.

⁵ Жаль, что для "достатистической" эры он не может быть выражен в цифрах.

стр. 93

Здравый смысл хозяина-практика давно заставлял французского крестьянина задумываться о смысле и пользе существования дворянина-землевладельца. Уже в XIV в. народ не стеснялся бранить феодалов за проигранные сражения, теперь же, когда дворянин не нес военной службы за феод, чем можно было исторически оправдать феодальные поборы с крестьян, т. е. на содержание воина? Разумеется, ценз был, как правило, невелик, но были и другие платежи, а "феодальная реакция" 1760 - 1780 гг. их усилила. Юридическая максима "феодальное право не умирает" позволяла возродить любой побор, лишь бы нашелся соответствующий документ. Отсюда неуверенность крестьян в своих правах, напряженность в их отношениях с сеньорами, существовавшая еще задолго до буржуазной революции.

Что касается духовенства, то феодальная структура католической церкви с ее сложной иерархией была обращена к крестьянству двумя сторонами - землевладением и десятиной. Землевладение церкви во Франции было не только значительным. Церковные учреждения, особенно благотворительные (госпитали, дома призрения и т. п.), издавна владели лучшими землями, где барская запашка занимала компактные площади и в исследуемое время сдавалась в срочную аренду. Кроме того, в церковных поместьях проживало много крестьян-держателей. От светского землевладения церковное отличалось тем, что было не частным, а коллективным и к тому же неотчуждаемым. Его разрушили не сами по себе социально-экономические процессы, а насильственные акции революционного правительства, явившиеся политическим следствием и воплощением этих процессов. Поэтому позиция крестьянства в вопросе церковного землевладения была в первую очередь продиктована поземельными отношениями, подчинявшими крестьян- держателей церковным сеньорам. В этом плане особых отличий от светского землевладения не было.

Зато десятина ежегодно сталкивала крестьян (главным образом при уборке урожая) либо с церковными сборщиками, либо с ее откупщиками. По своему экономическому и психологическому воздействию этот побор вполне выдерживал сравнение с самыми ненавистными налогами на предметы широкого потребления (соль, вино и т. п.). Десятая, а порой и большая часть урожая изымалась с поля в снопах на глазах земледельца. Это изъятие сопровождалось бесконечными мелкими конфликтами, нередко переходившими в длительные судебные процессы, в ходе которых оспаривались размеры побора и всякие "новшества", например, взимание его с ранее не облагаемых культур. Всеобщая ненависть к "несправедливой" десятине объяснялась еще и тем, что она шла вовсе не на помощь бедным, а за пределы деревни - крупному церковному сеньору, городскому капитулу и т. д. Деревенский церковный причт существовал на иные доходы (рента, плата за требы); иными словами, крестьяне еще дополнительно оплачивали все, что было связано с церковной службой. "Дешевая" церковь (которую осуществили протестантские вероисповедания) наглядно противостояла католической "дорогой", неведомой, далекой и в крестьянском сознании - ненужной. Деревенские священники, а отчасти и монахи некоторых орденов были по преимуществу выходцами из крестьянства и по материальному достатку мало чем отличались от своих односельчан, отсюда их взаимная социальная приближенность. Но к прочим слоям духовенства крестьянство почти не имело касательства. Оно редко видело "князей церкви" - епископов, аббатов богатых монастырей, каноников городских капитулов. Это был для них незнакомый мир, столь же далекий, как королевский двор. Гораздо чаще крестьяне имели дело с городскими и монастырскими благотворительными учреждениями, а в ярмарочные дни слушали мессы и проповеди в городских церквах.

стр. 94

Этим - помимо проклятой десятины! - и ограничивались их взаимоотношения с недеревенским духовенством.

Отношение крестьянства к городской буржуазии было особо сложным, поскольку буржуазные элементы формировались и в самой деревне, притом в тесной связи с городскими. Капиталистические фермеры и богатые крестьяне, ведшие преимущественно товарное земледелие, при сбыте продукции чаще всего продавали ее оптом либо своим постоянным контрагентам в городах, либо приезжим купцам-оптовикам; нередко они состояли с ними в компаниях. Смыкание этих социальных слоев базировалось на их однотипной сущности и подкреплялось брачными союзами, облегчавшими тот перелив в город некоторых членов зажиточных крестьянских семейств, о которых уже шла речь. Поэтому социальное, а зачастую и политическое единение городской и сельской буржуазии началось одновременно с зарождением капиталистического уклада и длилось в течение всей эпохи его вызревания, так что к моменту буржуазной революции оно имело уже прочные корни.

Совсем иным было отношение массы крестьян к купцу-оптовику и в особенности к купцу-скупщику. Первый диктовал им цены на зерно, вино, мясо, кожи и т. д., второй - на оплату их ремесленного труда. Разумеется, близость почти повсюду городского рынка позволяла крестьянину любого достатка самому реализовать свою продукцию, что и делалось если не каждодневно, то по меньшей мере еженедельно. Однако потеря времени, нужда в транспорте, рыночные и мостовые пошлины отягощали процедуру продажи сельскохозяйственной продукции мелкими партиями и тем самым облегчали купцу-оптовику доступ также и к мелкому сельскому производителю. Если же к этому добавлялись разные формы ссуд и задолженности, то мелкий крестьянин или арендатор попадал в паутину. Как и деревенский ростовщик, "благодетель"- оптовик оборачивался для него "кровопийцей".

Столь же двойственной была фигура действовавшего в деревне купца-скупщика рассеянной мануфактуры. Малоземельный или беспашенный земледелец, занимавшийся прядением и ткачеством шерсти, льна, конопли из сырья раздатчика и ему же отдававший за гроши свою продукцию, был закабален не меньше, чем его односельчанин, попавший в лапы оптовика-ростовщика. В то же время в некоторых областях, где рассеянная мануфактура приняла значительные масштабы, только работа на раздатчика-скупщика спасала многих крестьян от голода или полного обнищания. К тому же таким трудом можно было заниматься в зимние месяцы, почти свободные от сельскохозяйственных работ, а летом соединять его с поденщиной у крупных фермеров. Примерно так обстояло дело со всеми видами рассеянной мануфактуры, однако текстильная была особенно типичной. В лице раздатчика-скупщика крестьянин тоже сталкивался с "благодетелем"-работодателем и эксплуататором-"кровопийцей", попадая по отношению к нему в состояние фактически наемного работника, особенно в тех случаях, когда не только сырье, но и ткацкий станок уже не были его собственностью. В этой сфере воздействие городского капитала на деревенское население сказывалось очень сильно: низкая оплата крестьянского ремесленного труда, удешевляя изделия массового потребления, расширяла рынок их сбыта и тем самым способствовала относительно быстрому накоплению прибавочной стоимости как таковой (а не только торговой прибыли). Таким образом, деревня в социально-экономическом плане оказывалась как бы копией городской рассеянной мануфактуры, но с добавлением (имевшим в данном плане уже не столь принципиальное хозяйственное значение) остатков земледельческого труда.

Но если в сочетании крупного фермера с городским купцом основой являлось сотрудничество схожих (порой даже однотипных) соци-

стр. 95

альных слоев, то в сочетании купца-оптовика и купца-скупщика с остальными крестьянами отчетливо видна эксплуатация бедняков городским капиталом. Следует напомнить, что рассеянная мануфактура в деревне послужила одним из важнейших элементов в процессе создания капиталистического уклада вообще, и в этом своем качестве деревня отдала ему, пожалуй, не меньше трудовых усилий, чем город. Рабочая сила превращалась в товар не только в чисто сельскохозяйственной сфере, но и в деревенском ремесле, работавшем на купца-раздатчика и скупщика. Во время вызревания более развитых форм промышленного производства деревня приобрела двойственный облик и лишь после промышленного переворота окончательно освободилась от этого несвойственного ей в таких размерах второго качества, целиком специализировавшись на сельском хозяйстве. Все это наложило на крестьянина- ремесленника свою печать, сблизило его временно и лишь в известной мере с наемным рабочим. Однако отношения массы крестьянства с городскими низами складывались по-иному. Их роднило тяжелое материальное положение, неустойчивость заработка, экономическая зависимость от работодателей, жалкие условия быта. Вместе с тем и различий было более чем достаточно.

Во Франции, где крестьянская собственность на землю "под феодальной вывеской" имела к XVI в. уже прочные корни, психология собственника- труженика была выражена достаточно ярко, крестьянин, как бы он ни был беден, все же оставался мелким (пусть даже мельчайшим), но все же собственником. Крохотный участок, огород, коза, пара овец, во многих областях еще и виноградная лоза составляли его "хозяйство", он продолжал пребывать в таком качестве, и лишь полная нищета или эвикция (отсуждение принадлежащего ему имущества) выбивали его из этого состояния. Не только в психологическом, но и в социальном плане он был хозяином своего труда и своего времени. Понукаемый нуждой, он мог трудиться сам и заставлять трудиться всю свою семью до седьмого пота, не считаясь ни с какими нормами рабочего времени. Пахоту, сев, уборку зерновых и винограда приходилось порой проводить в такие сжатые сроки, что работа прерывалась лишь при полной тьме. Но эти изматывающие по своей напряженности недели (к которым крестьяне привыкали с раннего детства) перемежались с периодами более размеренного труда, предоставлявшего крестьянину к тому же возможность организовывать его по-своему, "по-хозяйски". Жесткой дисциплины наемного труда он не знал; мог работать больше, чем наемный работник или подмастерье, но "по своей воле". Экономическое принуждение имело для него отчасти безликую форму. Он ненавидел "кровопийц" - сельских богатеев и купцов, но над ним не довлел неотступный контроль мастера или надсмотрщика в мануфактуре. Он подчинялся сеньориальному режиму, но тот, даже в своих тяжелых формах, не посягал целиком на его "свободу действий" и был, во всяком случае, отличен от драконовских казарменных норм труда и поведения, введенных раннекапиталистическим укладом и усиливавшихся по мере расцвета централизованной мануфактуры. Поэтому даже бедный крестьянин ставил городскую рабочую "голытьбу" ниже себя, разделяя мнение своих куда более просвещенных современников. Еще ярче это отношение было выражено в среде зажиточных крестьян и крупных фермеров.

Но дело не только в таком аспекте социальной психологии, несмотря на всю ее важность для анализа поведения крестьянства. Главное заключалось в том, что вплоть до буржуазной революции (а в 'ином классовом качестве и после нее) границей, пролегавшей между крестьянскими и городскими массами, была собственность, выражав-

стр. 96

шаяся при этом в старинной, самой традиционной и освященной обычаем форме - на землю и на дом.

Однако в ту пору народные массы города и деревни имели общего врага - государственный фиск. И чем сильнее он был, тем больше давил на народ в целом, скрепляя, таким образом, их союз против него. Отношение крестьян к государству прямо зависело от форм государственного строя и судебно- административного управления. Соответственно этим формам определялись и место крестьянства в государственной системе, его обязанности по отношению к центральной политической власти и к ее местному аппарату. По мере усложнения классовой структуры общества и обострения социальных противоречий усложнялась сама система государственного аппарата, и на его местные органы все более возлагались задачи "удержания народа в узде", "поддержания порядка", в первую очередь при взимании налогов.

В силу своего решающего численного превосходства крестьянство долгое время оставалось основным плательщиком прямых налогов - тальи и в значительной мере - косвенных (на соль и вино). Оно же поставляло основные контингенты солдат и матросов. Его "специализация" на этих главных по отношению к государству функциях появилась задолго до XVI в., но в полном объеме стала действовать именно в исследуемое время. Для этого должны были быть созданы соответствующие предпосылки. Огромную роль сыграло при этом сословное представительство. Длительная эволюция финансовой деятельности представительных учреждений имеет в данном плане большой интерес, ибо эксплуатировать всю массу населения и особенно крестьянство центральная власть могла сначала только через органы сословного представительства. Государь "испрашивал" согласие своих вассалов и патронируемых им городов на предоставление ими самими средств для покрытия экстраординарных расходов, а через вассалов притязания фиска распространялись на все непривилегированное население сеньорий и на горожан. Однако взимали эти экстраординарные поборы сперва сами сеньоры (передавая затем определяемую ими сумму королевским сборщикам), сами города или сами местные сословно- представительные органы. Лишь постепенно, по мере утраты феодалами политического веса и развития денежных отношений, они утратили функцию средостения между казной и налогоплательщиками, и королевские сборщики стали получать деньги непосредственно от крестьянских общин и от городских муниципалитетов. Но там, где сохранились местные сословные органы, разверстка и сбор налогов остались едва ли не главнейшими видами их деятельности.

Подобного рода система нашла во Франции классическое выражение. К началу исследуемой эпохи государство в той или иной мере уже имело прямой доступ к кошелькам всех подданных. Очень важно подчеркнуть, что вовлечение всего крестьянства страны в сферу фискальной эксплуатации имело огромное значение для развития самого государства, для выполнения присущих ему задач. Крестьянство оказалось не только в роли "поильца и кормильца" страны в буквальном смысле слова, не только в роли "содержателя" дворянства, но и в роли основной массы налогоплательщиков. Но если первые два аспекта были уже привычными для земледельцев, даже "естественными", то третий, хотя и не был совершенно новым, вскоре стал самым тяжелым, причем тяжесть его все время увеличивалась и главным образом за счет роста косвенных налогов. Размеры поземельного налога не могли переходить определенного рубежа, сколь бы он ни казался фиску растяжимым. Окультуренный земельный фонд был, в общем, ограничен, и сельское население не могло возрастать значительно выше более или менее стабильной нормы. Поэтому поземельные налоги, достигнув в какой-то пе-

стр. 97

риод своего возможного в тех условиях предела, не соответствовали возраставшим потребностям фиска. Кроме того, на доходы крестьянина от земли посягали два эксплуататора: феодал и государство. Во Франции в доходе дворянина-землевладельца сочетались две разные по своему существу части - сеньориальные к земельные платежи и земельная рента капиталистического типа и переходных к ней форм. Между земельным собственником и фиском совершался дележ. Сохранение при этом какой-то "разумной" пропорции, удовлетворявшей обе стороны, обеспечивалось эмпирически - в зависимости от самых разнообразных обстоятельств (природных условий, богатого или плохого урожая, войны или мира, эпидемий и т. п.) и, как правило, с ущербом для крестьянства. Но у фиска был ряд весомых преимуществ, ибо государственный налог имел публичный характер и взыскивался в первую очередь.

Косвенные налоги оказались наиболее мощным и гибким орудием в руках фиска. Они облагали потребление преимущественно в момент купли-продажи и действовали в сфере "чистых" товарно-денежных отношений, сумма их прямо зависела от масштабов обращения товаров. Поэтому их уровень, территориальное распределение и - главное - их удельный вес в доходной части государственного бюджета являются важным мерилом роста капиталистического уклада и национального рынка. Крестьянство уплачивало косвенные налоги двояким образом - и как продавец и как покупатель. Характерно, что зерно подвергалось косвенному обложению относительно редко, но это объясняется тем, что оно в огромной своей части потреблялось в самой же крестьянской семье. Зато вся прочая сельскохозяйственная продукция - скот, мясо, соль, шерсть, кожи, вино, лен, конопля, птица, масло, сыр, овощи и т. д. включались в том или ином ассортименте в список товаров, облагаемых в тот или иной момент на той или иной территории. Чаще всего налог взимался в определенной пропорции от суммы сделки. Взимание происходило либо у городских ворот, т. е. при проезде на городской рынок, либо на самом рынке; конфликты разрешались там же особой рыночной администрацией. "Свободная" розничная торговля вне города и рыночной территории, особенно в самой деревне, преследовалась. Косвенные налоги в еще большей степени, чем прямые, были связаны с рыночными ценами. Для крестьянина эта взаимозависимость принимала порой устрашающий характер. Его могли разорить как слишком низкие цены - при стабильной или возраставшей норме денежного поземельного налога, так и слишком высокие, сужавшие сбыт в широких слоях городского населения и затруднявшие экспорт. Поэтому уровень косвенных налогов оказывал самое непосредственное воздействие на экономику крестьянского хозяйства, особенно в винодельческих и скотоводческих областях, где эти отрасли занимали если не монопольное, то преобладающее положение.

Крестьянин уплачивал косвенные налоги и как покупатель, в первую очередь как покупатель соли, одного из важнейших компонентов пищевого рациона и средства консервирования мяса и рыбы. Можно сказать, что в исследуемое время (да и много позже) фиск не ощущал почти никаких пределов в повышении цены на соль. Нередко покупка соли в определенном количестве была обязательной. Контроль за покупкой и потреблением соли, да и сам порядок взимания налога делали его особо тяжким и унизительным. Несмотря ни на какие меры, контрабанда солью процветала везде в неразрывном союзе с этим налогом, превращая в "преступников" не только отдельных лиц, но и население отдельных бургов и хуторов, где контрабандисты находили себе приют.

Крестьянин уплачивал разнообразные косвенные сборы и при покупке городских ремесленных и мануфактурных изделий, но в этих

стр. 98

случаях он обладал известной свободой выбора. Покупка металлических частей сельскохозяйственных орудий была необходимостью, но от многого другого можно было на время отказаться - тканей, обуви и т. п. Отсюда вытекало длительное сохранение в крестьянской семье, даже зажиточной, остатков самоснабжения домотканой и домосшитой одеждой, грубой кожаной и деревянной обувью, самодельными головными уборами. А это, в свою очередь, не могло не отражаться на развитии ремесленного и мануфактурного производства в целом.

Рост налогового обложения крестьянства имел первостепенное значение для эволюции отношения крестьян к другим классам и сословиям и к государству. Так, возрастание поземельного налога при фиксированных феодальных повинностях и стабильной земельной ренте ставило под угрозу доход земельных собственников. Отсюда их открытое сопротивление нажиму фиска на крестьян, проявлявшееся в коллективных протестах центрального и местных сословных органов и других административно-судебных учреждений. Этими же соображениями диктовались и частные формы сопротивления - защита в судах своих держателей и арендаторов и даже поддержка крестьянского сопротивления фиску.

Увеличение косвенных налогов, особенно на вино в винодельческих районах, било по материальным интересам не только крестьян, но почти всего населения: собственников высококачественных виноградников (т. е. церкви, дворян, городских верхов), бочаров, грузчиков, лодочников, арматоров-экспортеров и т. д. Увеличение соляного налога производило примерно такой же эффект. То же можно сказать и о дополнительных поборах на торговлю шерстью, льном, красителями. В социально-политическом плане это означало возможность совместного сопротивления крестьян, горожан и земельных собственников фискальной политике правительства. При стечении соответствующих обстоятельств такая возможность нередко реализовывалась в восстаниях и движениях очень сложного социального состава; аналогичное воздействие оказывало введение налогов в ранее свободных от них областях или увеличение любых поборов с торговли и т. д. Во всех подобных случаях крестьянский протест бывал зачастую главной, но не единственной силой. Тем самым крестьянство вливалось в русло более широкой социальной и политической борьбы.

История французской армии в XVI-XVIII вв. представляет большой интерес с точки зрения изучения тогдашнего крестьянства, т. к. именно в ту пору в ее социальном составе произошли значительные изменения: возросло военное значение пехоты и увеличились ее контингенты, главным образом за счет крестьянства. Во Франции рекрутчины практически не было. Лишь в отдельных случаях и при особо тяжелых военных обстоятельствах крестьянским общинам или сеньорам вменялось в обязанность выставлять определенное число мужчин во вспомогательные отряды или для несения полицейской службы. В основном же армии и флоты состояли из оплачиваемых и лично завербованных наемников, подписывавших определенной формы контракты. Отдельные черты такой организации появились уже в XIV-XV вв., но развились и сложились в систему лишь в XVI в., чему в сильной степени содействовали Итальянские войны. (1494 - 1559 гг.). Итальянский опыт найма государством целых военных отрядов под командованием иностранных кондотьеров стал широко применяться французским правительством, распространившись в первую очередь на швейцарцев, шотландцев и немецких ландскнехтов. Что касается национальных кадров, то они вербовались в личном порядке особыми вербовщиками, действовавшими от лица определенных капитанов, в "компании" (роты, отряды) которых новобранцы записывались. Постоянная армия была невелика,

стр. 99

т. к. стоила очень дорого, но в случае необходимости срочная вербовка была способна быстро увеличить ее в несколько раз. Разумеется, особо ценились "старые", т. е. постоянные контингенты опытных и закаленных солдат; новичков приходилось обучать, да и к тому же их распускали в первую очередь, когда ослабевала опасность.

Для основного ядра армий и для наемных иностранных отрядов военная служба быстро превращалась в жизненное призвание. Солдаты становились кадровыми профессионалами высокой квалификации и вели соответствующий образ жизни, полностью отрывавший их от родной социальной среды и воспитывавший у них особый комплекс понятий, среди которых право на грабеж не только иноземного, но и своего населения занимало едва ли не первое место, хотя официально такое поведение допускалось лишь при взятии чужих городов. Как правило, грабеж сельского населения мотивировался невыплатой солдатского жалованья, то есть конечной причиной оказывалась денежная несостоятельность казны. Лишь к концу XVII в. в итоге военных реформ установилась система казарменного содержания значительной постоянной армии.

Завербовавшийся в армию или во флот крестьянин, как правило, "раскрестьянивался" полностью, тем более что в периоды Итальянских, Тридцатилетней (1618 - 1648 гг.) и прочих войн XVII-XVIII вв. французская армия передвигалась почти по всей Европе. Размеры включения крестьянства в армию варьировали во времени и в пространстве. Мужская молодежь горных областей регулярно пополняла ряды особенно сильных, выносливых солдат. Вербовались в армию крестьянские сыны многодетных семей, отчаявшиеся бедняки и неудачники, спасавшиеся от суда преступники, т. е. все, для кого оплачиваемая военная служба сулила те или иные выгоды. Галерный флот пополнялся осужденными преступниками, парусный - завербованной молодежью, жившей в прибрежных зонах. Такая система комплектования и содержания армии могла появиться лишь при широком развитии денежных отношений; "натуральное довольствие" военных сил государством было сведено к минимуму. Солдаты и офицеры сами покупали себе оружие, форму и еду. Не меньшее значение имели и демографические условия: лишь при высокой плотности населения деревня могла безнаказанно (а порой и с выгодой для себя) отдать армии немалое число своих трудоспособных жителей.

Таким образом, крестьянство трудом и людьми создавало две главные составные части возраставшей мощи государственного устройства - финансы и армию, и этим определялось его место в государственной системе как таковой. Отношение государства к крестьянам не ограничивалось податями и военной службой, поскольку вся классовая структура общества зиждилась в той или иной мере на эксплуатации крестьянства. Поддержание этой структуры в более или менее стабильном состоянии и, следовательно, сохранение "мира и порядка" рассматривалось властями как постоянная задача, требовавшая значительных усилий и расходов. В первую очередь это касалось местного судебно-административного аппарата.

Личная свобода и самостоятельное хозяйствование французского крестьянства сыграли немалую роль в ослаблении политических прав дворян в их имениях. Наличие государственных налогов и армии уничтожило их былые функции налоговых сборщиков и организаторов военных отрядов из своих "подданных". Но, взяв эти функции на себя, государство тем самым обязалось обеспечить нормальную деятельность своих судебно-административных учреждений. За редкими исключениями эти последние имели местопребывание в более или менее крупном городе. Территориально они были отделены от деревень своего округа,

стр. 100

но на такие расстояния, преодоление которых в тех условиях не составляло для крестьян большого труда. Поэтому именно город стал для крестьянина местом, где либо его привлекали к суду, либо сам он подавал в суд. Из города же, но не от городских властей исходили все административные предписания, оглашаемые священником после церковной службы.

В городе крестьянин являлся не только продавцом и покупателем. В критических случаях своей жизни (судебная тяжба, тюремное заключение и т. п.) он тоже оказывался в городе, т. е. в чуждой для себя среде. Не везде привычный для него диалект допускал полное понимание им судейского и административного официального языка, что ставило его в неравноправное положение по сравнению с городским ремесленником. Наконец, любого рода пребывание в городе было связано с расходами. Однако отношение крестьянства к местному государственному аппарату имело и другую сторону. В государственном суде крестьянин выступал не только как обвиняемый, но и как истец (ответчик) в гражданских исках. Крестьянство почти везде широко пользовалось этим правом, поскольку личная свобода делала любое лицо юридически правомочным, и это защищалось законом. В данном плане любые имущественные иски, исходили ли они от горожан, дворян или крестьян, рассматривались и решались на основе общего гражданского права, но, разумеется, с учетом местных особенностей.

Такие "суды общего права" стали очень важным звеном государственного аппарата начиная с XVI в. Они не уравнивали крестьянина во всех отношениях даже с близкими ему социальными группами, но тем не менее заметно смягчали его сословное непривилегированное состояние. Кроме того, они приучали крестьян обращаться в суд как в личном порядке, так и целыми общинами с жалобами на сеньоров и во многих случаях (главным образом в связи с использованием общинных угодий) добиваться решений в свою пользу. Такие судебные иски требовали от общин немалых расходов. В городах же были сосредоточены местные полицейские силы, действовавшие не столько в городе, где еще сохранялась городская милиция, сколько именно в деревне. В большинстве случаев они были "приданы" местному судебному аппарату и использовались им при исполнении судебных приговоров, для охраны тюрем и т. п. В военные годы (а их было много) в некоторые города вводились гарнизоны.

Классовый характер государства исследуемой эпохи отчетливо проявлялся в содержании законов, деятельности суда и в составе персонала государственного аппарата. Его местные верхи, то есть влиятельные и политически весомые лица, почти везде состояли из богатых (порой богатейших) землевладельцев округа, чьи кастовые и личные интересы оберегались явным или скрытым образом и нередко в ущерб крестьянам. Но надо иметь в виду сложность и даже гетерогенность французского дворянства в XVI-XVII вв. Усвоение им некоторых буржуазных черт хозяйствования, создание слоя нового дворянства из аноблированной буржуазии, причиняемые войной значительные потери в составе офицерства не только изменяли численность класса, то вводя в него новых членов, то разрежая его, но и создавали в нем разные группы. Подобные социальные слои были далеко не всегда единодушны; во Франции в XVI-XVII вв. их интересы нередко расходились и внутриклассовая борьба принимала острый характер.

В силу подобной сложности господствующего класса и внутренней в нем борьбы местный судебно-административный аппарат не только стремился к значительной самостоятельности, но и добивался ее при благоприятных обстоятельствах, т. е. при временном ослаблении центрального правительства. Все это имело для крестьянства большое зна-

стр. 101

чение. Его борьба против усиления налогов встречала порой и сочувствие и поддержку со стороны местного государственного аппарата, если она могла быть хоть в какой-то степени использована для защиты кастовых, клановых и личных интересов судебного учреждения и его членов. Поэтому местные органы власти (в неменьшей степени, чем столичные) зачастую рядились в тогу "защитников" народа от нажима фиска, и хотя по сути это было лицемерием и ложью, тем не менее в своей конкретной служебной деятельности они не могли допускать вопиющих форм произвола вообще и по отношению к крестьянству в частности.

Отношение крестьян к государству, конкретно воплощавшемуся для них в агентах фиска и судебных органах, было в своей основе иллюзорно-царистским. В королях XVI-XVIII вв. они, как и Жанна д'Арк, продолжали видеть силу, призванную и обязанную организовывать успешную защиту государства от внешних врагов. В особо тяжелые периоды внешних войн XVI-XVII вв., когда часть территории Франции оказывалась временно захваченной, патриотизм крестьян был неотделим от чувств всего французского общества и соединен с ярко выраженным роялизмом. Но король "должен быть справедлив", т. е. налоги не должны превышать тех, которые взимались во времена Людовика XII-для XVI в., Генриха IV - для XVII-XVIII вв. Отсюда лозунги восстаний, в том числе и крестьянских: "Да здравствует король без габели!" (т. е. без налога на соль), или в винодельческих провинциях: "Да здравствует король без эд!" (т. е. без налога на вино). С этим связано и представление о "дурных министрах, обманывающих доброго короля" и угнетающих бедный народ непосильными налогами. Отсюда же народная ярость против сборщиков косвенных налогов, из которых многие поплатились жизнью или тяжкими увечьями.

Вместе с ремесленниками крестьяне лелеяли мечту о государе "типа Людовика IX", т. е. о "справедливом и доступном правителе" и судье, сидящем под дубом в Венсенском лесу, к которому каждый может обратиться за советом или решением тяжбы. Такой король с небольшой гвардией, живущей на доходы со своего домена и взимающий налоги лишь во время войны, возглавлял бы общество свободных крестьян, ремесленников, мелких торговцев, осуществлявших почти прямую торговую связь на городском рынке. В таком обществе места для сеньоров - светских и церковных - не оставалось, десятина и феодальные платежи, разумеется, отсутствовали, а кюре был "своим человеком". Предреволюционные годы, и особенно сама буржуазная революция, во многом изменили социальную психологию французского крестьянства, но это уже особая тема.

Постоянный адрес данной публикации: