Николаевская Академия Генерального штаба 1894 - 1897 годов

В 1892г., в виде опыта, в порядок поступления в Академию Генерального штаба и прохождения в ней курса были введены новые правила. По этим правилам, было намечено в течение нескольких лет принимать на младший курс 150 ¹ офицеров, переводить из них на старший курс всех выдержавших переходные испытания, но со старшего на дополнительный курс переводить только 40 человек, из коих причислять к Генеральному штабу всех тех, кои успешно пройдут все испытания дополнительного курса. Всем же тем, кои выдержат переходные испытания со старшего на дополнительный курс, но не попадут в число сорока, давать академический значок, считать окончившими Академию по 2-му разряду и возвращать в строй.

Этой мерой преследовалось две цели: иметь более обширный выбор для перевода на дополнительный курс более успешных слушателей Академии и поднять в войсках общеобразовательный ценз, возвращая в строй офицеров, прошедших два курса Академии.

Обратной стороной медали было: 1) создание в самой Академии крайне нездоровой атмосферы конкуренции на переходных экзаменах; конкуренции, которая - при лотерейном характере всяких экзаменов - не давала гарантии, что с младшего на старший курс и со старшего на дополнительный будут попадать действительно лучшие и более достойные. 2) Возвращение в строй "второразрядников", которые, будучи почти поголовно обиженными и считающими себя неправильно пострадавшими, создавали в строю новую категорию недовольных, будирующих и относящихся еще более отрицательно к "избранным", попавшим в Генеральный штаб, в "моменты". Эта категория обиженных еще более должна была углубить враждебное чувство строя к Генеральному штабу.

Последующее лишь подтвердило эти опасения, которые высказывались некоторыми военными еще при начале проведения этой реформы. Впоследствии это было учтено, и на дополнительный курс стали переводить всех выдержавших соответствующее испытание (и сократив прием на младший курс), и перенесли, таким образом, выбор выпускаемых в Генеральный штаб - на дополнительный курс, где, на самостоятельных работах, легче и правильней было делать соответственный отбор.

Впрочем, на мой взгляд, и эта поправка была недостаточной. Было бы более правильно - по французской и по германской системам - всех окончивших успешно Академию возвращать в строй, а в Генеральный штаб переводить из них лишь тех, кои, после соответствующих испытаний в практической

Продолжение. См. Вопросы истории, 2001, N 1,2.

стр. 83

работе при строевых штабах, выдвигались бы строевым начальством для службы по Генеральному штабу.

Но это я забегаю вперед. Я же проходил курс Академии в период, когда очень горячо проводилась идея, положенная в основу указанной выше временной реформы. Я лично проходил курс Академии вполне добросовестно. Я не помню случая, чтобы я пропустил какие-либо лекции, и самым старательным образом штудировал все курсы, а также все сочинения и книги, которые нам рекомендовалось прочитать.

Вспоминая теперь программы младшего и старшего курсов Академии, я должен отметить, что теории было слишком много, а практической подготовки для будущей службы по Генеральному штабу было слишком мало. Для общего образования были, конечно, очень полезны курсы русского языка (профессор Ломанский) и геологии (профессор Иностранцев), но оба почтенных и талантливых профессора, читавших эти курсы, читали их почти перед пустой аудиторией или аудиторией, которая их почти не слушала: отметки, которые ставились за эти курсы на экзаменах, не принимались во внимание для вывода окончательного среднего балла на переходных экзаменах. По этой же причине мало кто следил за лекциями о массировании артиллерии на полях сражения, о массовых армиях...

Мне до сих пор совершенно непонятно, почему современные уже тогда темы о массовых армиях и о массировании артиллерии считались как бы необязательными для слушателей Академии.

Курс военной истории проходился чрезвычайно подробно, но больше по примерам древних и по наполеоновским войнам. Более близкие и современные войны (даже Франко-Прусская и наша война с Турциею 1877- 1878 гг.) проходились слабо и более чем поверхностно.

Курс астрономии был очень обширный и для большинства, не знакомого с высшей математикой, мало понятный. А был курсом обязательным, и по этому предмету очень многие "резались" на экзаменах ² .

Курс военной статистики был колоссальным. Память забивалась массой цифр с устаревшими данными по Германии и Австро-Венгрии (десяток лет после окончания Академии я просыпался по ночам от кошмара, что я держу экзамен и не могу вспомнить количества свиней в Силезии). Читал курс иностранной статистики генерал Соллогуб. Лектор он был очень талантливый и интересный, но как человек был пренеприятен. Я помню, что при переходе со старшего на дополнительный курс, после моего ответа по билету, он мне задал какой-то вопрос, на который, как мне казалось, я хорошо и вполне правильно ответил. После моего ответа он говорит: "Вы кончили?" - "Так точно, кончил, ваше превосходительство". - "Больше ничего не можете прибавить?" - "Ничего". - "Как вы думаете: правильно ли вы мне ответили на мой вопрос?" - "Так точно, я ответил правильно". - "Может быть, вы думаете, что и по билету вы ответили хорошо?" - "Да, мне кажется, что и по билету я ответил хорошо". - "Вам кажется или вы уверены?" - "Я уверен, что я ответил хорошо". - "Скромности у вас, поручик, не много. Офицер же Генерального штаба должен быть прежде всего скромным и не страдать самомнением. Я вами очень недоволен. Можете идти".

Я отправился на свое место повеся нос. Пропал дополнительный курс, думал я, ведь после такой заключительной фразы он мне поставит 7 или 8 баллов... Чувствуя себя отвратительно, я едва досидел до конца экзамена и с громадным волнением ожидал объявления отметок правителем канцелярии.

Наконец, после совещания профессора генерала Соллогуба с ассистентами и правителем канцелярии, полковником Золотаревым, последний вышел к собравшимся в соседней комнате офицерам и стал читать баллы. Я стоял удрученный где-то сзади.

"Лукомский- двенадцать". Я от неожиданности громко переспросил: "Сколько?" - "Двенадцать. Генерал Соллогуб очень остался доволен вашим ответом. Он сказал, что давно такого блестящего ответа он не слышал".

стр. 84

Соллогуба, за его любовь издеваться, очень не любили. Но Соллогуб был все же умный и очень воспитанный человек. Грубым он обыкновенно не бывал. Другой же господин, который пользовался общей ненавистью, был профессор военной истории (читал он наполеоновские войны), полковник Баскаков. Терский казак по происхождению, богатый сахарозаводчик по жене, он представлял из себя крайне грубый тип. Человек с громадным самомнением, хорошо знающий свой предмет, но в общем тупой, он был просто невыносим. Ему доставляло наслаждение грубо издеваться над отвечающими офицерами и ставить неудовлетворительные отметки.

Мы все обрадовались, когда узнали, что он (в 1895 г.) ушел в запас, чтобы заниматься сахарными заводами своей жены. Еще более и злорадно порадовались его ученики по Академии Генерального штаба, когда впоследствии, во время войны с Японией, поступив вновь на действительную службу, он оказался слабым офицером Генерального штаба на войне и был отчислен от занимаемой им должности.

Громадный курс военной администрации великолепно читали генерал Редигер и генерал Макшеев (последний, прекрасно зная свой предмет, уступал в талантливости Редигеру).

Курс тактики проходили основательно. Читало несколько профессоров. Из них, хотя и очень ленивый, но выделялся своей талантливостью генерал Кублицкий. От него много мы слышали про генерала Драгомирова, командовавшего в это время войсками Киевского военного округа.

Имя Драгомирова в Академии было вообще не в моде (скажу об этом дальше), и только один Кублицкий делал постоянно ссылки на М. И. Драгомирова, рекомендовал нам внимательно штудировать курс тактики Драгомирова и читать его книги и статьи. Он говорил нам, что те, которые будут служить в Киевском военном округе, попадут в хорошую школу. Курс стратегии до 1895 г. читал в Академии маститый начальник Академии Генрих Антонович Леер.

Читал он очень хорошо и крайне интересно. Но в его лекциях постоянно проглядывало его недоброжелательное отношение к М. И. Драгомирову, его предшественнику в роли начальника Академии. Чувствовалось, что М. И. Драгомиров его когда-то, и в чем-то принципиальном, сильно задел. Хотя он никогда резко не выражался по отношению М. И. Драгомирова, но в его осторожных фразах чувствовалась всегда какая-то обида и предостережение против часто ошибочных, а подчас вредных выводов и указаний М. И. Драгомирова.

Так как ничего определенного и ясного не говорилось, а нас интересовало, откуда и почему идет эта рознь, мы как-то обратились с вопросом к полковнику Михневичу, который подготовлялся в заместители Леера по кафедре стратегии и часто заменял старика, начавшего серьезно болеть.

Михневич нам разъяснил, что Леер и Драгомиров являются яркими представителями двух течений. Леер - теоретик, и считает стратегию наукой, а Драгомиров - практик, и считает стратегию искусством. При этом Михневич добавил, что Леер относится к Драгомирову совершенно непримиримо, видя в талантливом Михаиле Ивановиче чрезвычайно для своих идей опасного врага; что Драгомиров по отношению к Лееру не так непримирим, но все же находит вредными для дела многие из идей, проповедуемых Леером. Я думаю, что в значительной степени из-за отношений Леера к Драгомирову мы, слушатели Академии, почти ничего не слышали о прошлом Драгомирова и его работе по воспитанию и образованию войск, проводимой им в качестве командующего войсками Киевского военного округа.

Допекала нас ситуация. Преподаватели ситуации, Зейферт и Даниловский, особенно первый, старались нам внушить, что для офицера Генерального штаба необходимо уметь красиво ситуировать. Зейферт любил рассказывать, что Скобелев, в бытность свою в Академии, очень хорошо ситуировал, и нам показывался фотографический снимок голой женщины, блестяще отситуированной Скобелевым.

Хорошими профессорами были Леер, Кублицкий, Ламковский, Иностранцев, Штубендорф, Масловский и из более молодых Редигер. Из молодых

стр. 85

талантливо читал лектор Евгений Мартынов (отдельные эпизоды из Русско- Турецкой войны 1877 - 1878 гг.). Но он так и не попал в профессора (не пропустили из-за его резких нападок на наш командный состав в течение этой войны). Получалось впечатление, что смены старым профессорам нет.

Полковник Михневич читал довольно красиво, но в его лекциях чувствовалось какое-то легкомыслие, поверхностность. Полковник Алексеев как лектор был очень слаб. Полковник Гейсман своей тупостью и нудностью приводил аудиторию в полное отчаяние. Практические работы по администрации велись очень плохо (вели их большей частью дежурные офицеры Академии или приглашавшиеся штаб-офицеры Генерального штаба Петербургского гарнизона или Главного штаба), а так как отметок за эти работы не ставили, то большинство слушателей Академии и не выполняло дававшихся заданий.

Дежурными офицерами Академии (классными дамами), наблюдавшими за посещением слушателями Академии, их поведением и проч., были полковники Колюбакин, Шлейснер, Дагаев и Столица. Из них только полковник Столица был на месте и производил впечатление блестящего офицера Генерального штаба. Полковник Колюбакин был совершенно бесцветной личностью, а Шлейснер и Дагаев были какими-то ископаемыми.

Про всклокоченного и всегда грязного Шлейснера ходил анекдот, что во время его службы в штабе Кавказского военного округа в Тифлис приезжал Император Александр III и пожелал увидеть огнепоклонников, которые продолжали жить где-то в Кавказских горах. Государю доложили, что пять стариков-огнепоклонников будут ему представлены через несколько дней. Когда этих стариков везли в Тифлис, один из них по дороге умер. Начальство заволновалось. Как бьггь? Государю было доложено, что везут пять, а привезли четырех. Сказать Государю, что пятый умер по дороге, неудобно; это может произвести неблагоприятное впечатление. Государь может решить, что он виновник смерти старика, потревоженного из-за его каприза.

Положение спас якобы начальник штаба округа, предложивший переодеть огнепоклонником полковника Шлейснера. План был якобы принят и Шлейснер как огнепоклонник привлек особенное внимание Государя.

Этот анекдот вполне подходил к внешнему виду Шлейснера, который в действительности гораздо более походил на грязного, никогда не мывшегося старика-огнепоклонника, чем на полковника Генерального штаба, долженствовавшего служить образцом для молодых слушателей Академии.

* * *

В Академии обращалось строгое внимание на аккуратное посещение лекций. Требовалось, чтобы слушатели расписывались в особой книге;

кроме того, как говорили, в обязанности швейцаров, входило отмечать тех, которые не являлись (у каждого офицера был свой определенный номер на вешалке). Но все же очень многие умудрялись "ловчиться"; одни приходили, расписывались и затем уходили, другие просили своих приятелей расписываться за них; швейцары получали приличную мзду и молчали. На обязанности дежурных штаб-офицеров (классных дам) было производить поверки; но последние происходили редко. Публика распустилась, и очень многие стали игнорировать посещение лекций.

Однажды на одну из лекций нашего младшего класса пришел начальник Академии генерал Леер. Увидя, что в классе мало офицеров, он досидел до конца лекции и затем приказал дежурному штаб-офицеру произвести поверку и всех отсутствующих без уважительных причин вызвать на другой день к нему, Лееру. Скандал получился крупный. Но так как неявившихся было очень много, чуть ли не половина всех слушателей младшего курса, дело ограничилось разносом, угрозой, что, при повторении, офицеры будут отчисляться от Академии, и принятием мер к более тщательной поверке посещения офицерами лекций. Офицеры после этого стали ходить на лекции более аккуратно.

стр. 86

* * *

Учебный год 1894 - 1895гг. прошел гладко и без каких-либо выдающихся случаев, которые стоило бы отметить.

Лето 1895 г. было посвящено полуинструментальным и глазомерным съемкам. Отметки за эти съемки входили как составные в определение общего переходного балла на старший курс, а потому имели большое значение. Кроме того, получение за съемки отметки ниже 8 баллов означало автоматическое отчисление от Академии. Поэтому все к этим летним работам относились очень серьезно.

Для меня первая съемка прошла вполне благополучно, но вторая чуть не повлекла отчисления от Академии. Но все же на старший курс, имея средний балл 11с большой дробью, я перешел третьим. Всех же слушателей младшего курса было переведено на старший сто. Случай со мной на второй съемке (около Гатчины) заключался в следующем.

Когда работа была почти закончена (оставались какие-то пустяки), я решил проехать к моей семье, жившей в Павловске на даче. Поехал я на велосипеде. Спеша на вокзал, я, проезжая по Гатчинскому парку, летел на спуск с большой скоростью. Край моего пальто как-то попал в колесо, и я на полном ходу свернулся вместе с велосипедом. В результате я поломал себе кость около щиколотки на правой ноге и там же оказались порванными связки. Пришлось пролежать в постели шесть недель и затем еще более двух месяцев я ходил на костылях.

По правилам, за всякую незаконченную съемку ставилась неудовлетворительная отметка, и офицер отчислялся от Академии. Поверявший мою съемку правитель дел Академии, полковник Золотарев, большой формалист, считал, что он обязан поступить по правилам и, во всяком случае, не мог самолично их нарушить и поставить хороший балл. Но, с другой стороны, случай был исключительный, съемка была почти закончена, то, что было сделано, было исполнено хорошо и до срока окончания работы оставалось еще три-четыре дня, то есть с избытком больше того, что мне понадобилось бы для окончания работы. Кроме того, я был из первых по экзаменационным отметкам. С разрешения начальника Академии полковник Золотарев внес этот случай на рассмотрение конференции Академии, которая решила поставить мне удовлетворительный балл. В итоге все прошло благополучно.

Во время прохождения мною старшего курса могу только отметить, что и здесь теории было много, а практических работ мало.

Наша сравнительно тихая и однообразная жизнь при прохождении старшего курса была только однажды взбудоражена лекцией (кажется, тогда подполковника) Евгения Мартынова о Русско-Турецкой войне 1877- 1878 годов. Об этой ожидавшейся лекции предварительных разговоров было много.

Дело в том, что после окончания Русско-Турецкой войны написать историю этой войны было поручено небольшой комиссии под председательством генерала Домантовича. Составленный и представленный на просмотр старших чинов нашей армии I том вызвал массу возражений. Указывалось, что многие факты переданы или освещены неверно; что по отношению еще живых участников войны допущена совершенно невозможная критика, подрывающая авторитет многих лиц, занимающих еще крупные посты в армии; что вообще действия высшего командного состава армии и центральных управлений Военного министерства представлены в крайне неприглядном, а во многом и неверном освещении; что, наконец, этот труд является не историей, по существу, блестяще проведенной кампании, а самооплевыванием...

Начались пререкания между старшими чинами армии и нападки на генерала Домантовича. Последний представил военному министру обширный доклад, в котором давал объяснения на нападки и доказывал, что он и его комиссия должны дать правду, а не писать превратную самовосхваляющую историю, стараясь не обидеть участников войны. В конце концов все это дело дошло до Государя Александра III.

стр. 87

Государь признал, что труд генерала Домантовича в том виде, как он был составлен, не может быть пущен в общее пользование. Его Величество приказал историю Русско-Турецкой войны написать заново, положив в основание, что труд должен заключать только правду, но избегать неуместной и резкой критики.

Работа ген. Домантовича света не увидела, и описание войны было поручено комиссии под председательством другого лица. Новое описание войны, по отзывам многих, грешило другим: было официально-казенное, без всяких серьезных выводов и представляло мало интереса.

Талантливый лектор, подполковник Мартынов, готовившийся к профессорской кафедре по военной истории, для своей диссертации выбрал кампанию 1877 - 1878 годов. Было известно, что он более чем критически относился к выходившему в свет официальному описанию этой кампании и что он придерживался точки зрения генерала Домантовича, с работами которого по этой кампании он был знаком.

Многие из бывших участников Русско-Турецкой войны заволновались и стали требовать, чтобы подполковник Мартынов, до защиты своей диссертации, сделал несколько сообщений о кампании 1877 - 1878 годов. Такое сообщение и было назначено в Академии Генерального штаба как-то вечером осенью 1895 года. На него собрались все слушатели Академии, все профессора и много посторонних, среди которых было много из старших участников войны 1877 - 1878 года. Последние заняли первый ряд.

Подполковник Мартынов говорил блестяще, но многое и многих критиковал. Во время самого сообщения чувствовалось, что неудовольствие среди старших чинов, занимавших первый ряд, нарастает. Стали раздаваться протестующие голоса, некоторые стали переговариваться между собой, двое или трое встали и ушли.

После окончания сообщения несколько генералов (к сожалению, я теперь уже не помню, кто именно) стали резко возражать, указывая, что так освещать и перевирать события нельзя. Получился довольно крупный скандал. Как следствие этого сообщения диссертация подполковника Мартынова была провалена, и как он ни добивался стать профессором Академии, это ему не удалось: его не пропускали.

К концу моего пребывания на старшем курсе, к моменту приближения экзаменов, среди слушателей нашего курса стало замечаться какое-то нервное состояние. Неоднократны стали случаи отказа одних дать свои записки по лекциям другим, враждебное отношение одних к другим, злорадство по случаю каких-либо неудач и т. д. Ясно, что все это происходило из-за страха перед предстоящими экзаменами и серьезным конкурсом: ведь на дополнительный курс должны были перевести из ста человек всего сорок.

Экзамены при переходе на дополнительный курс прошли у меня хорошо. Средний балл много выше одиннадцати. На первой съемке мне не повезло, я чем-то рассердил поверявшего и получил за съемку всего 8. Но вторая съемка и тактические поездки в поле поправили дело, и перешел я на дополнительный курс, кажется, пятнадцатым.

Вспоминаю эпизод, бывший в нашей группе (кажется, шесть человек) во время полевых тактических поездок. Руководителем у нас был полковник Гейсман. Из нашей группы у четырех были столь высокие экзаменационные отметки, что даже при получении минимального балла за эти работы (полевая поездка) мы попадали на дополнительный курс. Два же других, наоборот, даже при получении за эти работы 12 баллов не могли рассчитывать попасть на дополнительный курс. Один из этих последних предложил, дабы не надрываться над работой и не соперничать, определенно установить, какие приложения и какого характера прилагать к нашим письменным работам. Мы согласились.

Прошло несколько дней. После окончания какой-то работы, накануне проверки, я поехал на ночь в Петербург. Вернувшись на другой день рано утром, я застал всю публику крайне взволнованной. Оказалось, что один из группы, поручик Л., не исполнил соглашения и приготовил какие-то сногсшибательные приложения. Разница с нашими работами получалась

стр. 88

громадная, и, зная свойства нашего руководителя, полковника Гейсмана, мы могли опасаться, что всем нам он поставит неудовлетворительные баллы и мы (четверо) не увидим дополнительного курса.

Мы, пятеро, собрались в одной комнате и пригласили придти нашего провинившегося приятеля. Разговор произошел бурный, но в конце концов он с нами согласился, и ряд его картинных приложений к работе был тут же сожжен в камине.

Итак, я попал на дополнительный курс в числе сорока счастливцев. Невольно является вопрос: лучших ли? Конечно, нет. Лотерейный характер экзаменов вносил столько случайностей, что о лучшем отборе по этому способу не могло быть и речи. Я знаю многих, которые по своим способностям, уменью работать, знаниям были бы отличными офицерами Генерального штаба, но какой-нибудь случай на экзамене их проваливал, и они не попадали на дополнительный курс. Наоборот, бывали случаи, что офицеры, знавшие всего несколько билетов из какого-нибудь курса, вытягивали на экзамене знакомый билет и отвечали отлично. Попадали на дополнительный курс и форменные дубины, которых просто недопустимо было выпускать в Генеральный штаб.

Если бы еще на дополнительном курсе, на самостоятельной работе, можно было бы как следует отфильтровывать хороших от негодных, но и это, как я скажу дальше, не имело места. Вообще, попасть на дополнительный курс в значительной степени зависело от счастья и случая.

Об этом мы часто говорили между собой в Академии. По слухам о прежнем начальнике Академии, М. И. Драгомирове, рассказывали, что в бытность свою начальником Академии он лично вносил поправку в "случайности экзаменов". Он, как во время лекций, так и при постоянных посещениях Академии, а также на экзаменах постоянно и по различным вопросам беседовал со слушателями Академии. Он знал отлично весь состав офицеров, проходивших курс Академии, и делал выводы о пригодности или непригодности их для службы в Генеральном штабе. А затем - в руках начальника Академии была масса способов и возможностей, чтобы проводить одних и топить других.

Рассказывали, что он даже пользовался ежегодной заключительной поездкой оканчивающих офицеров в Кронштадт, чтобы иногда не допустить к прикомандированию к Генеральному штабу кого-либо из провинившихся офицеров. Дело в том, что после осмотра Кронштадта и судов флота моряки чествовали офицеров Академии в своем морском собрании. Затем на обратном пути в Петербург, на пароходе, еще происходило угощение.

М. И. Драгомиров любил сам выпить и не препятствовал другим. Но он проводил: пей, но знай меру. Кто может много - пей много; кто не может - не переходи границы и до пьяного состояния не напивайся.

Когда пароход отшвартовывался у пристани около Николаевского моста, генерал Драгомиров становился у трапа и пропускал мимо себя всех офицеров, останавливая некоторых и с ними разговаривая. И горе было тем, кто оказывался пьян: такой в Генеральный штаб не попадал.

Многие говорили, что вся система М. И. Драгомирова была основана на произволе; но я лично считаю, что, отлично зная весь состав офицеров - слушателей Академии и постоянно за ними наблюдая, он вносил действительный корректив в случайности экзаменационной системы. Конечно, могли быть единичные ошибки; но то, что было во время моего пребывания в Академии, когда, фактически, ни начальник Академии, ни профессора не знали состава слушателей Академии и за ним не наблюдали, было много хуже и "отбор" для перехода на дополнительный курс был слаб.

* * *

Петербургской жизни в период моего пребывания в Академии я почти не знал. Хотя мои родители, которые жили со мной и моей женой, имели в Петербурге много знакомых и родственников и вели довольно широкий образ жизни, но я почти всегда уклонялся от всяких вечеров и предпочитал сидеть дома. Часто собирались и у нас (мы занимали отличную квартиру

стр. 89

в небольшом особняке дома князя Юсупова на Мойке, рядом с большим Юсуповским дворцом), но я обыкновенно уединялся в свой кабинет и выходил только к ужину. В театрах я бывал редко, но любил в свободное время бродить по музеям или уезжать в пригороды Петербурга. В тех случаях, когда ездил в гости, бывал почти исключительно в офицерских кругах. Жизни "политической" и настроений "общественности" совсем не знал.

Помню, что как-то, будучи приглашен на какой-то большой вечер к брату моей жены (он был присяжным поверенным и, по-видимому, вел довольно крупные дела в купеческом мире), я попал в совершенно незнакомую мне обстановку. Военных на этом вечере, кроме меня, никого не было. Было много именитого петербургского купечества, присяжных поверенных, представителей различной "интеллигенции" и много студентов.

Я сразу почувствовал какую-то враждебную мне атмосферу. При разговорах с дамами, барышнями, я чувствовал как бы желание меня подразнить, а при разговорах с молодежью чувствовалось, что ко мне, как офицеру, относятся как- то свысока, снисходительно-пренебрежительно. За ужином я стал центром внимания гостей, и после того, как публикой было выпито некоторое количество водки и вина, ко мне стали открыто придираться. Сначала молодежь стала мне задавать различные каверзные вопросы, а затем какие-то двое, на вид почтенных по возрасту, господ стали допекать меня вопросами: "Почему воинство называется христолюбивым?", "Как можно посвящать свою жизнь такому ремеслу, как военное?", "Отчего правительство не хочет перейти на милиционную систему, отказавшись от постоянной армии?", "Неужели вы, если вас призовут усмирять народ, будете в него стрелять?" и проч.

Я сначала отвечал спокойно, но затем, выведенный из себя, стал волноваться и отвечать резко.

Брат моей жены, Петр Алексеевич, постарался замять разговор, а я, как только представилась возможность, уехал домой. Этот случай еще более отбил у меня охоту бывать в малознакомом обществе.

Сильное впечатление на меня произвел большой выход в Зимнем дворце, куда я впервые попал по наряду от слушателей Академии. Я был просто подавлен красотой и величием того, что увидел.

Да, это был совсем другой мир, чем тот, с которым я так неудачно столкнулся у брата моей жены.

* * *

Дополнительный курс Академии Генерального штаба... Я среди сорока "избранных". Мы все уже со значками Академии (академические значки давались за окончание двух курсов) и уже "почти" офицеры Генерального штаба. Чувствовалось только "что-то неладное". Не попали на дополнительный курс многие офицеры, которых мы считали достойными (напр., князь Волконский- Александр Михайлович; Андрей Половцов, Селиванов...), а среди "попавших" было несколько человек определенно тупых, коим просто повезло на экзаменах. Среди попавших на дополнительный курс было и несколько человек, моральные качества которых были более чем отрицательные и которые вряд ли могли стать украшением Генерального штаба.

На дополнительном курсе каждый из офицеров должен был выполнить три самостоятельные работы (темы): первая - разработка военно-исторического примера из военной русской истории (мне досталась тема - оборона Севастополя в 1854 - 1855 гг.), вторая- разработка военно-исторического примера из заграничной военной истории (я разрабатывал осаду Генуи) и третья- задача по разработке самостоятельного действия корпуса. (Давалось стратегическо-тактическое задание. Надо было составить географическое и статистическое описание района действия корпуса, затем составить и описать всю административную часть и устройство тыла и, наконец, описать и составить все необходимые приложения для стратегического и тактического действия корпуса.)

Наблюдения за самостоятельным исполнением этих работ не было

стр. 90

никакого. А так как большинство "тем" повторялось из года в год, то большинство офицеров или доставали старые работы от прежних слушателей Академии, или покупали таковые у помощника библиотекаря, выуживавшего их из академического архива. Очень и очень немногие офицеры исполняли эти работы вполне самостоятельно.

Две первые темы я разработал самостоятельно, но при выполнении третьей имел перед глазами "старую работу".

Требовалось представить каждую работу к определенному сроку; кто опаздывал- отчислялся от Академии. Я имел привычку с места приступать к работе, а потому каждую из трех работ я заканчивал дней за 10 - 12 до срока и, сдав работу, или "гулял", или помогал запаздывавшим приятелям закончить их работу. Помню, как я и еще несколько человек помогали Сергею Александровичу Ронжину закончить его третью тему. Ронжин был в то время женихом и из-за каких-то неладов с невестой (свадьба с которой в конце концов у него расстроилась) он запоздал с работой и к сроку ее не закончил. Положение его было драматично, и он подлежал отчислению от Академии. По совету кого- то из приятелей он вступил в переговоры с каким-то писарем, служившим в канцелярии правителя дел Академии. Писарь за 200 рублей посоветовал ему сдать неоконченную работу, обещая ему в тот же вечер вернуть эту работу на три дня.

Так и сделали. Ронжин сдал папки с работой и в тот же вечер я подъехал с ним на извозчике к зданию Академии (на набережной, около Николаевского моста). Ронжин сошел с извозчика и, согласно условию с писарем, постучал в окно темной комнаты канцелярии. Прошло несколько томительных секунд, пока не открылась форточка, через которую Ронжин и получил свои папки.

Сейчас же мы поехали на квартиру нашего друга Каврайского, где уже нас ждало несколько приятелей. Трое суток мы совместно оканчивали работу Ронжина (он больше переписывал нашу стряпню), и после окончания работы она была опять через ту же форточку водворена в канцелярию Академии. Все прошло хорошо, и Ронжин получил за эту работу хорошую отметку. Но писарь его шантажировал несколько лет, и Ронжину переплатить этому господину пришлось много.

После окончания мною третьей темы (в феврале 1897 г.) совершенно неожиданно, как тогда казалось, случилась тяжелая драма: моя жена застрелилась.

Будучи страшно подавлен тем, что произошло, обвиняя себя в том, что я проглядел то, что могло предотвратить несчастие, и обвиняя во многом моих близких (которые были в курсе некоторых обстоятельств, но скрыли их от меня), я хотел уехать обратно в свою часть и подал рапорт об отчислении от Академии.

Об этом узнал С. А. Ронжин и в конце концов меня отговорили от этого, указывая, что лучше всего мне попросить разрешение у начальства Академии уехать на некоторое время из Петербурга, но не отчисляться от Академии. Академическое начальство отнеслось ко мне в высшей степени внимательно, настояв, чтобы я взял обратно рапорт и уехал на месяц в отпуск. Я так и сделал.

В апреле 1897 г. я защищал свою третью тему, получил за нее полный балл и, будучи причислен к корпусу офицеров Генерального штаба, взял ваканцию в Киевский военный округ.

На выбор мною Киевского военного округа повлияло главным образом то обстоятельство, что командующим войсками в нем был М. И. Драгомиров. Памятуя слова профессора тактики Кублицкого, мне хотелось лично познакомиться с учением Драгомирова, проводимым им в Киевском военном округе.

* * *

О своем пребывании в Академии я должен еще раз отметить, что в общеобразовательном отношении Академия дала, конечно, много. Дала она много и теоретических знаний. Но практических знаний дала она мало.

стр. 91

Выходя в Генеральный штаб, мы, в сущности говоря, почти ничего не знали собственно о службе Генерального штаба. Мы очень мало знали о современных требованиях в военном деле, будучи достаточно начинены историческими примерами.

Вспоминая старое, невольно удивляешься, что начальство Академии не только не заботилось узнать слушателей Академии и их направить, но ничего не делало и для установления какой-либо связи между слушателями Академии. Не было ни клуба, ни вечерних собраний слушателей Академии, и мы друг друга почти не знали, поддерживая между собой связь небольшими группами.

* * *

Перед откомандированием нас на новые места службы нас повезли в Царское Село представляться Государю Императору Николаю II.

До этого раза я видел Государя несколько раз, только издали. В первый раз я видел Государя, тогда еще Наследника Престола, на параде в Красном Селе, в 1888г. (при приезде германского Императора Вильгельма II). Второй раз я видел Государя в 1894 г., на похоронах Императора Александра III. Третий раз я видел Государя на набережной Невы, около Академии Генерального штаба, зимой 1895 г., когда Государь проезжал в санях: я прозевал стать во фронт. Затем я видел Государя еще несколько раз на улицах Петербурга, проезжавшего в коляске или санях. Наконец, я видел Императора Николая II в 1896г. в Красносельском театре и один раз на выходе в Зимнем дворце.

Для представления Государю нас выстроили в Александровском дворце, кажется, в библиотеке; у меня осталось впечатление полутемной большой комнаты, заставленной по стенам книжными шкафами. При нашем представлении присутствовали военный министр генерал Ванновский, начальник Академии генерал Леер и правитель дел Академии полковник Золотарев.

Государь вышел в сопровождении дежурства (генерал-адъютант, генерал свиты и флигель-адъютант). Его Величество, обходя, останавливался перед каждым, выслушивал слова представления ("Представляется Вашему Императорскому Величеству 11-го Саперного Императора Николая! батальона штабс-капитан Лукомский по случаю окончания Николаевской Академии Генерального штаба и причисления к Генеральному штабу"), подавал руку и задавал несколько вопросов. Вопросы большей частью касались прежней службы и прохождения академического курса.

Государю в это время было 29 лет, и на меня произвело впечатление, что Его Величество несколько конфузился, разговаривая с нами и повторяя часто одни и те же вопросы. Но в то же время на всех нас Государь произвел впечатление человека чрезвычайно сердечного и доброжелательного; видно было, что Его Величество интересуется нами и что ему приятно с нами разговаривать.

Дойдя до меня и спросив о моем переходном балле на дополнительный курс и о выпускном балле, Е. И. В. обратился к военному министру, генерал-адъютанту Ванновскому, и сказал примерно следующее:

Из расспросов представляющихся офицеров я выношу впечатление, что на дополнительный курс Академии могли попасть только те, которые имели, в среднем, около одиннадцати. Очень многие, имевшие в среднем много выше десяти, на дополнительный курс не попали. Из числа не попавших в прошлом году на дополнительный курс я знаю несколько вполне достойных офицеров, как, например, кн. Волконский и Половцов ³ , которые имели очень хорошие баллы и, по моему мнению, были бы отличными офицерами Генерального штаба. Я слышал, что оценка баллами на экзаменах носит часто случайный характер. В существующих правилах о переводе офицеров на дополнительный курс и выборе офицеров для службы в Генеральном штабе есть какие-то серьезные недостатки. Я прошу Вас подробно мне доложить этот вопрос и подумать, нельзя ли

стр. 92

как-нибудь исправить несправедливость по отношению к целому ряду офицеров, допущенную в прошлом году при переходе со старшего на дополнительный курс Академии.

Эти слова Государя произвели на нас очень сильное впечатление;

особенно потому, что мы сами чувствовали, что мы хотя и попали в число избранных, но что общие основания для выпуска в Генеральный штаб очень далеки от совершенства.

Впоследствии мы узнали, что в результате доклада генерала Ваннов-ского были внесены некоторые изменения в порядок прохождения курса Академии, а всем нашим товарищам, имевшим при переходе на дополнительный курс свыше десяти баллов в среднем, была предоставлена возможность представить в Академию работы на особо заданные темы, и часть из них была принята на дополнительный курс в Академию и выпущена в Генеральный штаб.

Киевский военный округ. 1897 - 1909 года

После окончания Академии, получения прогонных денег, предписаний и проч. я уехал из Петербурга. По расчету поверстного срока ⁴ , я мог явиться в Киев только через три недели. Так как после пережитой драмы мне не хотелось ехать в Севастополь, к матери, то я поехал в Бердянск, где отец в то время строил коммерческий порт. Дочь моя, Зина (ей тогда было пять лет), с гувернанткой, поехали с моей матерью в Севастополь.

Уезжал я из Петербурга под впечатлением бывшего со мной случая при осмотре Ораниенбаумской стрелковой школы, показавшего мне, что каждому уготовлена своя судьба.

После того, как нам (выпускным из Академии офицерам) были показаны различные усовершенствования по обучению стрелковому делу, нам демонстрировались последние образцы огнестрельного оружия. Полковник Федоров ⁵ (из постоянного состава школы) показывал и рассказывал нам устройство и действие револьвера Нагана последнего образца. Мы, офицеры, стояли вокруг большого (длинного, но узкого) стола. Я стоял напротив полковника Федорова. Во время его объяснений я машинально взял со стола несколько учебных патронов, подержал их в руках и положил обратно на стол.

Полковник Федоров, рассказав устройство револьвера, зарядил его учебными патронами и сказал: "Действовать револьвер может двояко: для каждого выстрела можно поднимать курок и стрелять, нажимая на спуск;

но можно, если надо вести быструю стрельбу, не поднимать отдельно курка, а просто нажимать на спуск. Курок при этом сам будет подниматься и опускаться, производя выстрел. Делать это надо так..." При этом полковник Федоров приподнял револьвер так, что дуло его было направлено мне в живот. В этот момент в моем мозгу пронеслась мысль, что когда я брал в руку патроны со стола, один из патронов был тяжелее других.

Я быстро поднял руку и, взяв за ствол направленный на меня револьвер, опустил дуло в направлении на стол и сказал: "Простите, г. полковник, говорят, что иногда и палка стреляет. В данном же случае у вас в руках револьвер, и направлять его мне в живот не следует. Кроме того я должен сказать, что мне показалось, что один из патронов тяжелее других".

Полковник вспыхнул и сказал: "Прошу меня извинить. Револьвер, даже незаряженный, конечно, направлять в слушателей нельзя; но, впрочем, опасности в данном случае нет никакой: здесь не может быть боевого патрона. Вот, посмотрите". С этими словами он направил дуло револьвера уже с поднятым курком на середину стола между собой и мной и нажал на спуск.

Раздался выстрел, пуля, попав в какой-то металлический предмет, лежавший на столе, разлетелась кругом мелкими брызгами. Мой китель оказался порванным в нескольких местах; пострадала немного одежда и моих соседей. К счастью, никто не оказался раненным.

стр. 93

Бедный полковник Федоров стоял перед нами совершенно растерянный, и его большая рыжая борода тряслась. Из-за его спины появился разгневанный начальник школы (кажется, генерал Гапонов) и куда-то увел Федорова.

У меня мелькнула мысль: судьбой мне не суждено было погибнуть при этом случае.

В Бердянске я прожил недели две и поехал в Киев. В Киеве я никогда до этого не был. Кто-то рекомендовал мне Фундуклеевскую гостиницу около Крещатика, где я и остановился.

В день моего приезда я отыскал других офицеров, вышедших в Киевский округ (Эрдели, Ронжина, Розанова и Вираковского), и на другой день мы все отправились в штаб Киевского военного округа.

Принял нас старший адъютант отчетного отделения полковник Толмачев и повел к генерал-квартирмейстеру, генерал-майору Рузскому. Затем нас повели представляться начальнику штаба, генерал-майору Шимановскому, и знакомиться со всеми чинами штаба.

Первые впечатления. При содействии молодых офицеров Генерального штаба предыдущих выпусков мы быстро ориентировались и познакомились с обстановкой.

Начальник штаба, генерал-майор Шимановский, произвел на нас не особенно приятное впечатление. Принял нас очень сухо, указал, что будет беспощадно требовать от нас большой работы, и приказал со следующего же дня начать службу в тех отделениях, в которые нас назначит генерал-квартирмейстер. (Я был назначен в строевое отделение, Ронжин - в управление начальника военных сообщений, а Эрдели, Вираковский и Розанов - в отчетное отделение.)

Генерал-майор Шимановский произвел на нас впечатление человека сурового, желчного, необщительного и вообще крайне неприятного. Нам сказали, что он пользуется полным доверием командующего войсками генерала Драгомирова и является грозой не только в штабе округа, но и во всем округе; что его все боятся, но и уважают за высокую порядочность, за знания и за работу.

Генерал-квартирмейстер, генерал-майор Николай Владимирович Рузский, наоборот, произвел на нас очень приятное впечатление. По словам наших старших товарищей, он был выдающимся работником, отличным офицером Генерального штаба, очень требовательным по службе, но прекрасным старшим товарищем вне службы; был не прочь весело провести время и кутнуть. Старшим адъютантом строевого отделения был полковник барон Беер, аккуратный немец, прекрасный офицер, но немного сухарь. Старшим адъютантом отчетного отделения был всеми нелюбимый полковник Толмачев (Иван Николаевич), в просторечии "швабра". Нас предупредили, что с ним надо быть очень осторожным, так как все, что с ним говорится, становится достоянием начальства. Старшим адъютантом мобилизационного отделения был полковник Колоколов, прекрасный офицер, знающий свое дело, но горький пьяница (страдал запоем). Шимановский и Рузский прощали ему этот недостаток за его прекрасное знание мобилизационного дела.

Начальником военных сообщений был генерал-майор Мартсон. Прекрасный человек и добрый товарищ. Два его старших адъютанта - полковник Глинский и полковник Рейс были блестящими офицерами, но горькими кутилами. Шимановский, сам аскет и враг всяких напитков, прощал и им их наклонности к спирту (а подчас и к скандалам), стараясь их перевоспитать, но безуспешно.

Дежурным генералом был генерал-майор Фролов (впоследствии дежурный генерал Главного штаба), очень знающий работник и отличный офицер.

Состав других офицеров в штабе был очень симпатичный. Особенно нам понравился и сразу стал нашим другом капитан Александр Сергеевич Пороховщиков. Но, кроме крайне несимпатичного И. Н. Толмачева, был и молодой капитан Генерального штаба Юрий Никифорович Данилов,

стр. 94

который не вызывал к себе доверия и симпатии. Он был помощником старшего адъютанта мобилизационного отделения, считался выдающимся и знающим работником, был чрезвычайно корректен и любезен, но... доверия к себе не вызывал и все держались с ним на чеку.

Примерно недели через две после нашего зачисления в различные отделения штаба округа нам было объявлено, что в такой-то день и час мы должны явиться в полной парадной форме в дом командующего войсками для представления командующему войсками генерал-адъютанту Драгомирову.

В назначенное время мы собрались в приемной дома командующего войсками. Прибыли также начальник штаба, генерал Шимановский, и генерал- квартирмейстер, генерал Рузский.

Генерал Шимановский прошел в кабинет Драгомирова. В ожидании его выхода мы все несколько волновались. Вспоминаю, что меня лично беспокоило то, что, по рассказам, генерал Драгомиров любил задавать довольно неожиданные вопросы, и я боялся, как бы не растеряться и не оказаться дураком... Наконец, дверь из кабинета командующего войсками отворилась и на пороге показалась несколько тучная фигура Драгомирова, приближающегося к нам, опираясь на палку (он был тяжело ранен пулей в колено на Шипке в 1878 г. и всегда ходил с палкой). Подойдя к нам, он остановился и внимательно нас осмотрел. Как теперь помню его внимательные глаза, которые, как казалось, заглядывали в самую душу. Генерал Рузский нас представлял.

Останавливаясь перед каждым из нас, Драгомиров расспрашивал нас о нашей прежней службе, о прохождении курса в Академии и о том, что побудило нас взять ваканцию именно в Киевский военный округ.

Обойдя нас, генерал Драгомиров обратился к нам с кратким словом. Суть его заключалась в следующем. Офицеры Генерального штаба являются ближайшими помощниками войскового начальства в вопросах воспитания, обучения и управления войск. В высших штабах в руках офицеров Генерального штаба сосредоточиваются вопросы по подготовке к войне. Из этого вы видите, какая громадная роль выпадает на офицеров Генерального штаба. В повседневной жизни строевых штабов офицеры Генерального штаба являются звеньями, которые связывают старших начальников с подчиненными и на которых часто выпадает роль быть между ними буфером. Очень часто от поведения офицеров Генерального штаба зависят отношения штабов со строем и часто они влияют на отношения начальников к своим подчиненным. Офицер Генерального штаба в роли начальника штаба должен быть со своим начальником - как жена с мужем: между ними не должно быть секретов и должно быть полное доверие и полное единомыслие в работе. Офицер Генерального штаба должен всемерно помогать начальнику и его оберегать. По отношению к строю офицер Генерального штаба должен быть всегда благожелательным и смягчать все недоразумения, возникающие между старшим начальником и подчиненными ему строевыми начальниками. К сожалению, многие офицеры Генерального штаба этого не понимают, относятся к строевым свысока и их за это строй не любит. Усвойте себе, что только при дружной и совместной работе штабов со строем армия сильна. Я беспощадно преследую и буду преследовать офицеров Генерального штаба, которые не понимают своей роли по отношению к строю. Теории вы в Академии набрались много, но практически службы офицеров Генерального штаба вы не знаете. Вам надо учиться и учиться. Предупреждаю, что те из вас, которые проявят недостаточную ревность для изучения службы в Генеральном штабе или своим поведением покажут себя не достойными службы в Генеральном штабе, - в него не будут переведены. На время вашего прикомандирования к Генеральному штабу вы должны смотреть как на практическую школу. Учителя у вас, в лице начальника штаба круга и генерал-квартирмейстера, будут хорошие, но, предупреждаю, требовательные и суровые.

Затем, пожелав нам успеха, генерал Драгомиров нас отпустил.

Работа в штабе округа была, действительно, для нас, причисленных

стр. 95

к Генеральному штабу, практической школой. Прежде всего от нас генерал- квартирмейстер потребовал изучения (именно изучения, а не простого ознакомления) приказов генерал-адъютанта Драгомирова в бытность его начальником 14-й пехотной дивизии (в Кишиневе до войны 1877 - 1878 гг.), а затем- по Киевскому военному округу. Генерал Рузский постоянно нас вызывал к себе в кабинет и в беседе проверял приобретаемые нами познания и давал свои разъяснения.

Нам постоянно задавались генерал-квартирмейстером различные отдельные работы и требовался по ним личный доклад. Мы должны были ознакомиться с данными об австро-венгерской армии, познакомиться с театром вероятных военных действий с Австро-Венгрией. Попутно мы знакомились с текущей штабной работой по строевой, мобилизационной и отчетной частям.

На период летних маневров 1897 г. мы были командированы в штабы дивизий. Я был прикомандирован к штабу 5-й пехотной дивизии, находившемуся тогда в Житомире. За время этого прикомандирования я помню три характерных случая, обрисовавших некоторых старших начальников и порядок службы.

Первый случай относится к отчислению от командования 5-й пехотной дивизией генерал-лейтенанта Голубева (кажется, я не перевираю его фамилию).

Впоследствии я узнал, что ген. Драгомиров получил вполне точные и верные данные о каких-то недопустимых хозяйственных операциях Голубева. Дело было очень скандальное, и Драгомирову не хотелось предавать его огласке путем предания генерала Голубева суду. Он решил развязаться с ним другим путем.

В то время я этого не знал и, будучи прикомандирован на время маневров к штабу 5-й пехотной дивизии, я лишь узнал, что совершенно неожиданно, за два дня до начала маневров, получена была телеграмма из штаба корпуса, что на следующий день прибудет в Житомир командующий войсками и произведет смотр 5-й пехотной дивизии. Дивизии было приказано быть построенной в районе лагеря к 7 часам утра.

Ровно в 7 часов утра к фронту выстроенной дивизии подъехал верхом генерал Драгомиров. Его сопровождали начальник штаба округа генерал Шимановский, генерал-квартирмейстер генерал Рузский и несколько офицеров Генерального штаба. Объехав фронт дивизии, Драгомиров приказал начальнику дивизии произвести короткое строевое учение дивизии. Затем начался смотр отдельно по полкам. Производились строевые и тактические учения полков, батальонов, рот. Потом, также по полкам, производилась поверка знаний солдат путем вопросов и задавая небольшие задачи.

Смотр затягивался. В первом часу начальник дивизии попросил начальника штаба, генерала Шимановского, доложить командующему войсками, нельзя ли сделать перерыв для обеда и не согласится ли командующий войсками сам закусить.

Генерал Драгомиров ответил, что три полка, которые он в данное время не смотрит, должны быть отпущены на обед, а затем по очереди приводимы в поле для продолжения смотра. Сам же он отказывается от закуски и просит только дать ему стакан квасу.

Смотр частей дивизии продолжался до 6 часов вечера. Все сбились с ног. Казался только неутомимым сам командующий войсками, лично всем руководивший.

Я уже слышал про смотры генерала Драгомирова, но присутствовал на лично им проводимом смотру впервые и был не только крайне заинтересован, но прямо поражен продуманностью, интересом и толковостью показных учений, уменьем практически все показать и уменьем все разобрать, все узнать и получить действительную картину подготовки частей во всех отношениях.

Прослужив шесть лет в строю в Одесском военном округе, я никогда ничего подобного не видел и просто не мог себе представить, что так можно и так должно проверять подготовку строевых частей. Как все это было

стр. 96

отлично от смотров в Красном Селе! Чувствовалось, что всякое очковтирательство при драгомировских смотрах не может иметь места.

Смотр кончился. Драгомиров приказал подать коляску. В ожидании коляски он говорил с командиром корпуса, генералом Любовицким. Когда коляска была подана, генерал Драгомиров, попрощавшись с командиром корпуса, пошел к коляске. Непосредственно за ним шел начальник дивизии, генерал Голубев. Прежде чем сесть в коляску, генерал Драгомиров, как будто что-то вспомнив, быстро повернулся и, обращаясь к генералу Голубеву, сказал примерно следующее: "В прошлом году я смотрел 5-ю пехотную дивизию и нашел много недочетов, отмеченных мною в приказе по округу. По моему приказанию Вашему Превосходительству было передано через корпусного командира, что я, во внимание к прежней вашей службе, не принимаю никаких мер против вас, но предлагаю вам в течение года привести дивизию в полный порядок. Год прошел. Сегодняшний смотр мне показал, что ничего не сделано. Подготовка дивизии плоха во всех отношениях. Мы с вами больше не можем служить в одном округе. В течение ближайшего месяца, если вам это удастся, вы имеете возможность перевестись в другой округ. Если вам угодно - вы, Ваше Превосходительство, можете теперь же воспользоваться месячным отпуском".

После этого генерал Драгомиров сел в коляску и уехал на Житомирский вокзал, где его ждал вагон.

Не знаю, пытался или нет генерал Голубев перевестись в другой округ, но недели через три после этого смотра мы прочитали в "Инвалиде" Высочайший приказ об увольнении его в отставку по прошению.

Второй случай относится к маневрам частей 5-й пехотной дивизии. Я был назначен исполняющим должность начальника штаба отряда, состоявшего из одного пехотного полка, двух батарей и одного полка конницы. Начальником отряда был генерал-майор Путилов ⁶ , только что произведенный в генералы (он был командиром пехотного полка в 5-й пехотной дивизии) и получивший назначение бригадным командиром в какой-то другой округ.

После первых трех дней маневра была назначена дневка. Задания на следующий день мы долго не получали. Наконец, часов в 6 вечера прибывший из штаба дивизии офицер-ординарец привез на имя начальника отряда пакет, на котором значилось: "Вскрыть ровно в двенадцать часов ночи с такого-то на такое-то число". Генерал-майор Путилов передал мне пакет и приказал принести ему без пяти минут до указанного часа.

Часов в 9 вечера, после ужина, мы, молодежь, сели играть в карты. Начальник отряда был в соседней хате; на дворе шел сильный дождь. Только мы начали игру, как вошел в нашу хату генерал-майор Путилов. Посидев несколько времени с нами, он увел меня в свою хату, сказав, чтобы я захватил свою походную сумку. Когда я пришел к нему, он меня спросил:

"Где у вас присланный пакет?" - "В сумке". - "Дайте мне его, я его вскрою и посмотрю, какое нам дается задание на завтра". - "Ваше Превосходительство, ведь указано вскрыть пакет в 12 часов ночи, а теперь еще нет и 9 ¹ / ₂ вечера". - "Это вас не касается. Вскрою я". - "Нет, Ваше Превосходительство, я как начальник штаба против этого протестую. Я во всяком случае не могу принимать в этом никакого участия и до 12 часов ночи отказываюсь отдавать от вашего имени какие-либо распоряжения по отряду". - "Фу, какой вы формалист! Ну, хорошо, я вскрывать пакета не буду, но вы мне его дайте, я его спрячу у себя". Я дал ему пакет и ушел в свою хату.

Через каких-нибудь полчаса пришел вестовой генерала Путилова и сказал мне, что генерал меня зовет к себе. Я пошел. Застал я Путилова над картой со вскрытым пакетом в руках!

Генерал Путилов встретил меня словами: "Приказано отряд поднять по тревоге и ночным маршем двинуться к такой-то переправе и захватить ее до подхода противника. Боюсь, что мы не успеем. Ведь Киевский полк стоит от нас в шести верстах и туда можно попасть только по лесным дорожкам, а мы не связаны с полком летучей почтой. Надо немедленно

стр. 97

послать к командиру полка двух офицеров-ординарцев по разным дорогам и приказать полку подняться по тревоге и выходить туда-то". - "Ваше Превосходительство, да ведь нет двенадцати часов. Подумайте, какой будет скандал, если сюда приедет посредник и нас поймает!" - "Стоит такая погода, что не только посредник, но никакая собака носа на двор не высунет. Давайте делать распоряжения".

Я категорически отказался. Генерал-майор Путилов рассердился, но покорился. Я ушел к себе.

Без четверти двенадцать наружная дверь распахнулась, и в хату ввалилась какая-то крупная фигура в бурке, с которой струями скатывалась вода. Вошедшая фигура быстро двинулась ко мне со словами: "Штабс-капитан Лукомский, где пакет с заданием?"

Я только после этой фразы узнал вошедшего: это был бригадный командир 5-й пехотной дивизии генерал-майор Байков, который, как я слышал, был ярым врагом Путилова. Он был на маневрах старшим посредником. "Ваше Превосходительство, пакет у генерал-майора Путилова". - "А где генерал-майор Путилов?" - "У себя в хате". - "Ведите меня немедленно к нему".

Я накинул пальто и мы вышли. В хате генерал-майора Путилова не оказалось. "Где генерал?" - обрушился Байков на вестового. "Так что Его Превосходительство сейчас вышли". Генерал-майор Байков бурей вылетел опять во двор. Я вышел за ним. "Где начальник отряда?" - гремел голос Байкова.

Мы опять прошли в хату, где был штаб отряда. Генерал-майора Путилова не было и там. Байков выходил из себя и требовал, чтобы начальника отряда немедленно разыскали. Часы показывали ровно 12 часов ночи!

Дверь хаты отворилась, и появился Путилов со словами: "Ну, господа, посмотрим, какое приказание содержит присланный пакет".

Генерал-майор Байков бросился к генерал-майору Путилову и прогремел:

"Я вижу. Ваше Превосходительство, что пакет уже вскрыт. Как вы смели его вскрыть раньше 12 часов ночи?" Генерал-майор Путилов ответил: "Успокойтесь, Ваше Превосходительство, и не повышайте голоса. Теперь уже 12 часов ночи, и я только сейчас вскрыл пакет, но его еще не читал". - "Я, Ваше Превосходительство, настаиваю на том, что вы сделали преступление, вскрыв пакет раньше срока. Я подам об этом рапорт". - "Вы, Ваше Превосходительство, можете подавать какие угодно рапорты, но говорить мне в лицо, что я вру, вы не имеете права. Я требую, чтобы вы прекратили этот недопустимый разговор и мне не мешали. Я должен ознакомиться с полученным распоряжением и отдать нужные распоряжения. Прошу мне не мешать".

Байков, еще раз пригрозив, что подаст рапорт, немедленно уехал, сказав, что не хочет присутствовать при комедии, когда, вероятно, все распоряжения уже отданы.

После отъезда Байкова и отдачи нужных распоряжений Путилов пригласил меня пройти с ним в его хату. "Спасибо, что вы удержали меня от отдачи преждевременных распоряжений. Эта бешеная собака, Байков, меня ненавидит и постарается сделать все от него зависящее, чтобы мне напакостить. Вы уж меня не выдавайте, а я сам перейду в контрнаступление и расстрою происки Байкова".

Мне не пришлось "не выдавать" генерал-майора Путилова, так как меня никто ни о чем и не спрашивал. Впоследствии же я узнал, что генерал-майор Байков подал рапорт о том, что ровно в 12 часов ночи увидел в руках генерал-майора Путилова распечатанный пакет и отсюда вывел заключение, что пакет был преступно вскрыт раньше времени и что все распоряжения по отряду, вероятно, были отданы также раньше времени.

Генерал-майор Путилов, со своей стороны, подал рапорт с указанием на недопустимую грубость генерал-майора Байкова и привел доказательства, что все распоряжения были отданы после 12 часов ночи.

По этим рапортам была, по приказанию командира корпуса, произведена поверка времени отдачи Путиловым всех распоряжений и времени их

стр. 98

получения в частях войск. Так как указание генерал-майора Байкова на преждевременность отдачи распоряжений генерал-майором Путиловым было опровергнуто, он получил выговор и дело было прекращено.

Неблагоприятное для генерал-майора Байкова разрешение этого дела произошло отчасти и потому, что Байков был известен как человек, склонный к ссорам и всяким скандалам. Характер у него был действительно собачий. А между тем он был очень талантливым человеком и очень образованным.

Мне говорили, что Академию Генерального штаба он проходил блестяще и должен был ее кончить первым, но М. И. Драгомиров, бывший в то время начальником Академии, узнав свойства характера Байкова, решил, что он для службы в Генеральном штабе негоден. Было дано соответствующее указание правителю дел Академии, и Байков, получив плохой балл на какой-то из "тем", был выпущен из Академии по второму разряду.

Третий случай произошел в конце маневров (корпус против корпуса).

Последние минуты маневра. Идет общая атака. Я, в группе чинов штаба IX армейского корпуса, сопровождал командира корпуса, генерала Любовицкого, героя двух кампаний (за кампанию 1854 - 1855 гг. он получил Георгия 4-й ст., а за Турецкую кампанию 1877 - 1878 гг. - Георгия 3-й степени).

Вдруг из какой-то лощины выскакивает бригада 2-й сводной казачьей дивизии и несется на общий резерв корпуса, около которого мы ехали и который (один полк пехоты), с распущенными знаменами, с музыкой, в резервных батальонных колоннах, шел в атаку.

Растерявшийся генерал Любовицкий как мешок свалился с седла, выхватил шашку и, крича "карэ", "карэ", бросился в середину ближайшего батальона. Затем он долго бранил нас, что мы быстро не последовали его примеру.

Здесь главное не в том, что корпусный командир вспомнил устаревшую команду и отжившую свой век форму строя, а то, что, несмотря на все показные ученья генерала Драгомирова, стремившегося создать действительные боевые картины, как только наступал момент атаки, каждый раз воспроизводились совершенно не жизненные батальные картины.

* * *

Осенью 1897 г. мы, причисленные к Генеральному штабу, побывали на полевых поездках в пограничной полосе, а затем приняли участие в военной игре в штабе округа. Начальник штаба, генерал-майор Шимановский, устроил нам форменный экзамен по вопросам нашего ознакомления с австро-венгерской армией и вероятным театром военных действий.

Зима прошла быстро. Вторую часть зимы я работал в мобилизационном отделении, куда был прикомандирован из строевого отделения для ознакомления с мобилизационными работами. Городской, киевской, жизни я в этот период почти не знал. Взяв небольшую квартирку на Университетской Круглой (крутой спуск с Левашовской на Базарную площадь около Крещатика), я выписал из Севастополя свою дочь с ее гувернанткой, Ольгой Николаевной Дорогой. Бывал я только в некоторых домах моих друзей (Фок, Петере, Розанов, Эрдели).

Наша группа последнего выпуска из Академии жила очень сплоченно и дружно. К нам присоединились другие молодые офицеры Генерального штаба, и скоро мы образовали в штабе округа ядро, с которым все считались.

17 января 1898 г. наша группа была переведена в Генеральный штаб, и я получил назначение старшим адъютантом в штаб 12-й пехотной дивизии, находившейся в Проскурове. Данные о жизни в Проскурове были не особенно утешительны, и я отправился туда без особого удовольствия.

стр. 99

Проскуров

В Проскуров я поехал один, указав гувернантке моей дочери, чтобы они выезжали тогда, когда я об этом напишу.

Проскуров как город произвел на меня просто удручающее впечатление. Это было скорей грязное еврейское местечко, с одной только мощеной, главной улицей.

Прежде всего, конечно, я отправился представляться начальнику штаба 12-й пехотной дивизии полковнику Константину Даниловичу Юргенсу. Он и его жена, Елена Михайловна, приняли меня как родного. Полковник Юргенс повел меня сейчас же к начальнику дивизии, генерал-лейтенанту Карасу, который также меня обласкал. Затем Юргенс повез меня к себе обедать. Накормил меня очень хорошо, но я заметил большое пристрастие хозяина к водке и его требование, чтобы гости не отставали... Я подумал, что это ничего, если будет редко; но будет тяжко, если будет часто.

Ближайшие затем дни начальник штаба предоставил мне на устройство квартиры и на визиты. Я взял маленький домик на окраине города (близко от штаба и квартиры начальника штаба) и наскоро его обставил прибывшей уже из Киева мебелью. Затем выписал дочь с гувернанткой и занялся визитами. Список лиц, которых надо было посетить, составил мне полковник Юргенс.

Прежде всего я объехал старших начальствующих лиц в Проскурове: начальника 12-й кавалерийской дивизии генерала Орлова, начальника штаба этой дивизии полковника Рихтера, старшего адъютанта той же дивизии капитана Горского (моего однокашника по Николаевскому инженерному училищу), командира Белгородского полка полковника Гернгросса, командира Днепровского пехотного полка (фамилию не помню). На меня чрезвычайно приятное впечатление произвели генерал Орлов и полковник Гернгросс. Полковник Рихтер оказался крайне надутым и несимпатичным человеком; командир Днепровского полка произвел впечатление грубого самодура; Горский оказался милым, но горьким пьяницей. Мои сослуживцы по штабу дивизии оказались очень симпатичными, но, как мне показалось, терроризованными начальником штаба.

Во время моих визитов произошел случай, характерный для Проскурова: извозчик, перевозя меня через площадь, застрял в грязи. Тощие лошади ни с места. Еврей-извозчик, как ни старался криками и кнутом двинуть кляч, ничего не мог сделать. Тогда, встав на свое сиденье экипажа, он начал что-то кричать по-еврейски. Я ничего не понимал. Вдруг откуда-то из-за угла выскочил еврей и, на ходу засучивая штаны, бросился через грязь к нам. Подбежав к экипажу, он повернулся ко мне спиной. Я продолжал ничего не понимать. Извозчик мне тогда объяснил, что еврей, которому по таксе надо заплатить 5 коп., довезет меня на своей спине до дощатого тротуара, а затем он, извозчик, выберется из грязи и меня подберет. Это выражение "по таксе" показало, что подобный способ передвижения вполне нормален. Я взгромоздился на еврейскую спину и верхом на еврее доехал до дощатого тротуара. Скоро подъехал и извозчик, что позволило мне более комфортабельно продолжать мои визиты.

Через неделю, когда я окончил устройство моей квартиры и закончил визиты, полковник Юргенс меня позвал в штаб, в свой кабинет, и объявил мне расписание наших занятий и "времяпрепровождения". В штабе надо было быть к 9 часам утра. Занятия продолжаются до 12 ¹ / ₂ часа дня, когда все расходятся на обед. После обеда занятия необязательны. Каждый из чинов штаба приходит или не приходит на службу после обеда в зависимости от того, есть ли у него работа или нет. Остается в штабе опять-таки столько, сколько этого требует имеющаяся работа. Начальник штаба, нормально, после обеда в штаб не приходит.

По пятницам после обеда все чины штаба во главе с начальником штаба собираются в штабе, перечитывают мобилизационные соображения и вносят в мобилизационную записку, дневник и приложения необходимые

стр. 100

поправки. Затем до 9 часов вечера под руководством начальника штаба ведутся беседы на военные темы, а в 9 часов вечера все идут ужинать к начальнику штаба.

Два раза в месяц, по субботам (через субботу), начальник штаба и все чины штаба собираются в собрании Днепровского полка к 7 часам вечера. Там до 9 часов вечера по этим дням делаются чинами штаба (офицерами Генерального штаба) и офицерами Днепровского полка сообщения на военные темы. Затем обыкновенно все остаются ужинать в собрании Днепровского полка.

По средам и по воскресеньям чины штаба дивизии приглашаются к 1 часу дня обедать к начальнику штаба дивизии. Присутствие на этих обедах обязательно, и по средам никаких занятий в штабе после обеда не производится.

Один раз в месяц, по воскресеньям (обыкновенно первое воскресенье после 1-го числа), начальник штаба и чины штаба приглашаются на обед к начальнику дивизии к 7 часам вечера. Затем один раз в месяц, в дни по выбору начальника штаба, он и чины штаба ездят в Волочиск, куда походным порядком доставляются верховые лошади. В окрестностях Волочиска под руководством начальника штаба производится небольшая полевая поездка и решаются задачи в поле. Затем обед на Волочиском вокзале ("Буфет там хороший", - сказал К. Д. Юргенс) и возвращение в Проскуров. Это расписание является для всех обязательным, и уклоняться от него, сказал Юргенс, не допускается.

Прошел месяц, и я понял, что "расписание" довольно тяжкое. Обеды и ужины у К. Д. Юргенса были чрезвычайно обильные и с большими "возлияниями". А тут еще мой приятель Горский просил обедать у него по вторникам, причем требовал осушить хрустальный бочонок (довольно изрядной величины, думаю, около двух бутылок) водки. Хотя его супруга пила не меньше его, но все же и на мою долю приходилось много. Довольно часто стали меня приглашать Орловы и Гернгросс, хотя у них (особенно у Гернгросс) по спиртной части не насиловали, но все же, фактически, почти ни одного дня не оставалось свободным. Конечно, при отсутствии в Проскурове всяких развлечений и смертной скуке подобные "расписания" были понятны, но я все же решил несколько освободиться от кабалы начальника штаба. Я ему сказал, что я страстно люблю верховую езду и охоту; что поэтому я хочу иметь в полном своем распоряжении воскресные дни для верховых поездок и охоты. Мое заявление встретило чрезвычайное сопротивление; Юргенс усмотрел в нем чуть ли не бунт. После долгого разговора, видя мое упорство, К. Д. обиделся и сказал: "Делайте как хотите".

Я перестал бывать у него по воскресеньям, и наши отношения примерно в течение месяца были очень натянуты; но затем, убедившись, что я действительно с раннего утра по воскресеньям куда-либо уезжаю верхом, он примирился и с этих пор никаких недоразумений в наших отношениях не было.

Должен отметить, что К. Д. Юргенс как офицер Генерального штаба и начальник штаба дивизии был чрезвычайно сведущ и был образованным и прекрасным работником. От него я многому научился и в совершенстве постиг службу штаба дивизии и обязанности офицера Генерального штаба по отношению полков дивизии.

Но вообще жизнь в Проскурове и сам Проскуров мне страшно надоели. Я просто стал опасаться, что могу спиться. А тут еще приближалась весна, и Проскуров стал превращаться в непролазное болото. Пришлось для пешего хождения завести громадные высокие калоши, к которым прикреплялись веревки для держания их в руках, и этим не позволялось калошам оставаться в грязи. Для вечерних путешествий я завел электрический фонарь, но затем для верности заменил его простым керосиновым фонарем.

В те вечера, в которые я никуда не ходил, я просто изнывал дома. Нападала такая тоска, что не хотелось и читать. Куда-либо идти "на огонек" не хотелось: опять водка и карты. Душой я отдыхал только у Орловых и Гернгросс, но я не был знаком с ними настолько близко, чтобы ходить к ним без приглашений.

стр. 101

Как-то в конце апреля 1898 г., в одно из воскресений, сидя и скучая дома, я получил телеграмму из Киева за подписью генерала Рузского: "Согласны ли быть назначенным штаб округа помощником старшего адъютанта мобилизационного отделения?" Я чуть не закричал от радости. Немедленно послал ответ о согласии и пошел доложить о полученной телеграмме и моем ответе полковнику Юргенсу.

К. Д. Юргенс был искренно огорчен. Мы с ним действительно сошлись и привязались друг к другу. Он мне сказал: "Мне очень жаль с вами расставаться, но я был убежден, что вас возьмут в штаб округа. Делать нечего. Давайте вспрыснем ваше назначение". Распили мы бутылку шампанского, и я, радостный, пошел домой. Даже Проскуров мне в этот вечер показался красивым городом. 7 мая полковник Юргенс получил телеграмму из штаба округа с сообщением о моем назначении и предписанием немедленно меня командировать к месту новой службы.

Штаб Киевского военного округа

Считая время моего прикомандирования к Генеральному штабу, то есть еще до назначения старшим адъютантом в штаб 12-й пехотной дивизии, я в общей сложности прослужил в штабе Киевского военного округа более десяти лет ⁷ . А всего в Киевском военном округе я прослужил почти 12 лет, из коих более 11 лет в Киеве.

Это дает мне возможность коснуться многих интересных вопросов, которые, характеризуя Киев и Киевский военный округ, до известной степени дадут данные и о том, что в этот период делалось вообще в России.

О начальствующих лицах и о некоторых офицерах Генерального штаба

Начну с командовавшего во время начала моей службы в Киевском военном округе войсками округа - Михаила Ивановича Драгомирова.

До начала моей службы в Киевском военном округе я, в сущности говоря, чрезвычайно мало знал про М. И. Драгомирова. Знал, что он был прежде профессором в Академии Генерального штаба, затем начальником Академии. Знал, что он в вопросах воспитания и обучения войск проводит суворовскую науку, и, наконец, знал, что он является одним из героев войны 1877 - 1878 гг., блестяще проведя переправу через Дунай. Этим ограничивались мои знания М. И. Драгомирова. Слышал я, будучи в Академии, что у Драгомирова много врагов и что его идеи очень многими оспариваются...

Узнал я М. И. Драгомирова только после поступления на службу в Киевский военный округ. Предки Драгомирова, по-видимому, были выходцами из Сербии. Осели они сначала в Польше (Драгомирецкие), а затем в "Хохландии", оказачились и играли видную роль в истории нашего малороссийского казачества и Запорожья.

Если я не ошибаюсь, прадед М. И. Драгомирова осел в Черниговской губернии в Конотопском уезде, и от него пошел род черниговских дворян Драгомировых. Драгомировский хутор под Конотопом, в котором родился ⁸ М. И. Драгомиров и который затем ему принадлежал, был родовым гнездом семьи Драгомировых.

Первое образование М. И. Драгомиров получил в местной, конотопской сельской школе. Он любил с чувством глубокой благодарности вспоминать первого своего учителя - дьячка, который умел делать своих учеников грамотными, обучая русскому языку с поразительным знанием, уменьем и любовью. Драгомиров говорил: "У этого моего первого учителя я приобрел твердый фундамент, и ему я обязан тем, что стал грамотным человеком".

Военное образование М. И. Драгомиров получил в Консташиновском военном училище, окончив которое первым, он вышел в лейб-гвардии

стр. 102

Семеновский полк. Затем он поступил в Академию Генерального штаба, которую окончил первым с большой золотой медалью. Службу в Генеральном штабе он начал в Петербургском военном округе- в штабе войск гвардии и Петербургского военного округа.

Блестяще окончивший Академию Генерального штаба молодой Драго-миров был отмечен профессорами Академии как очень талантливый человек, подающий большие надежды. Вскоре он был привлечен в Академию, сначала в качестве лектора, а затем и в качестве профессора тактики и военной истории.

Еще до Академии, а затем в Академии, не удовлетворяясь проходимыми курсами, и, наконец, после окончания Академии Драгомиров горячо принялся за сомообразование. Он старательно изучил французский и немецкий языки и перечитал и проштудировал все мало-мальски выдающееся, что он нашел в печати на русском, французском и немецком языках. Он не ограничивался военными вопросами и военными науками, а расширял свое образование по всем отделам человеческих знаний. Уже молодым офицером Генерального штаба он выделялся как высокообразованный и культурный человек.

Расширению кругозора и образования способствовало и тесное общение М. И. Драгомирова с целым рядом выдающихся сверстников и современников не только среди военных, но и среди людей самых различных профессий и кругов. Между прочим одним из ближайших друзей Драгомирова был Таганцев.

Довольно значительная группа из этой плеяды образованных и выдающихся людей образовала небольшое общество, которое в шутку называли "золотая рота". Они периодически собирались на обеды или ужины, устраивали собеседования на различные темы, знакомили друг друга со всем интересным, что появлялось в литературе, обсуждали современные вопросы, спорили, говорили.

Так как эти собрания очень часто бывали со спиртными напитками, а иногда бывали в этом отношении и излишества, то враги, недоброжелатели и просто завистливые люди распространяли слухи, что "золотая рота" - просто собрание пьяниц. В действительности же это было собрание выдающихся людей, взаимное общение которых приносило им всем громадную пользу.

Это был период после Крымской кампании, показавшей отсталость России от Европы во всех отношениях, а в частности в военном отношении. Отсталость России в военном отношении Драгомиров объяснял тем, что у нас в армии не только проявилось пренебрежение к идеям славных периодов русской военной истории, но были совершенно забыты суворовские заветы воспитания войск. Про какое-либо "воспитание" у нас совершенно забыли, заменив его мертвыми формами муштры. Это, по мнению Драгомирова, и повело к понижению боеспособности нашей армии. Техническая отсталость лишь усугубляла общее состояние слабости армии.

М. И. Драгомиров горячо принялся за восстановление старых, "суворовских" методов воспитания и обучения войск. Он решил воскресить давно забытое, столь соответствовавшее духу русского человека.

* * *

Начав свою проповедь юным офицером Генерального штаба, он ее продолжал всю свою жизнь. Вел он свою работу путем печати, изданием забытых суворовских заветов ("Наука побеждать", "Солдатская памятка"), изданием курса тактики, лекциями с кафедры Академии Генерального штаба, работой как начальник штаба Киевского военного округа, как начальник 14-й пехотной дивизии, как начальник Академии Генерального штаба и, наконец, как командующий войсками Киевского военного округа.

Несмотря на то, что Драгомиров приобрел большой авторитет еще в качестве профессора Академии Генерального штаба, а затем его закрепил как военный писатель и руководитель практического воспитания и подготовки

стр. 103

войск, вся его деятельность велась в атмосфере чрезвычайной недоброжелательности со стороны очень и очень многих и встречала постоянное сопротивление- активное, а где такового нельзя было проявить, то пассивное. Сам Драгомиров говорил: проводить идеи чрезвычайно трудно, понимают только единицы, а масса или враждебна или пассивна.

Проводя свои идеи, добиваясь проведения их в жизнь и сталкиваясь с часто почти непреодолимыми затруднениями или явно недобросовестными возражениями и передергиваниями, М. И. подчас обострял и сам доказательства в пользу проведения своих мыслей и положений ⁹ . Последним пользовались враги и недоброжелатели, упрекая М. И. Драгомирова в пренебрежении техникой.

Чтобы составить себе представление о причинах трудности проведения в жизнь идей М. И., необходимо вспомнить общую обстановку, в которой приходилось работать Драгомирову.

Блестящий для русской армии период "екатерининских орлов" со смертью Императрицы Екатерины II сменился упадочным периодом краткого царствования Павла I. Трудно созидать, но легко разрушать! Несмотря на краткость царствования Императора Павла I, когда преследовалось все "екатерининское", когда попали в немилость все выдвинувшиеся в царствование Великой Императрицы, крыло разрушения тяжело коснулось русской армии. Вместо "суворовской" школы стала процветать прусская муштра. Были, конечно, яркие проблески, как Итальянский поход Суворова, но в общем все представители суворовской школы отстранялись, все ими проводимое крепко забывалось.

В царствование Императора Александра I войны с Наполеоном, конечно, опять всколыхнули и пробудили деятельность русской армии, опять выдвинулись на первый план суворовские ученики и соратники: Кутузов, Багратион, Барклай де Толли.., но это была последняя вспышка. После 1812-го года в русской армии начинается упадочный период. Аракчеевские принципы приобретают доминирующее значение. Муштра заменяет воспитание. Продолжительная, 25- летняя служба солдат в строю отодвигает на второй план вопрос быстрого и планомерного обучения солдат: при продолжительной службе, под руководством старослуживых (дядек), фельдфебелей и унтер-офицеров эта подготовка, это обучение происходит как бы само собой.

Длительный период без больших войн (Кавказ, подавление польского восстания, венгерский поход, конечно, не изменяют общей обстановки) как бы закрепляет (стабилизирует) создавшееся положение. Старшие начальники привыкают только "командовать" (исключение в этот период представляет флот, особенно Черноморский, где выдвигается ряд блестящих начальников, действительно воспитавших и обучивших офицеров и матросов). Это период упадка сухопутной армии. Командиры частей и ротные командиры являются полными хозяевами положения. Были, конечно, среди них и блестящие начальники и командиры, действительные "отцы-командиры", заботившиеся во всех отношениях о своих подчиненных, но было очень много и таких, которые, предоставляя всю власть по воспитанию и обучению солдат низшим начальникам, сами только командовали, а часто и "кормились". Вредной была создавшаяся обстановка, которая позволяла старшим начальникам почти ничего не делать и позволяла проявляться хозяйственному хищению за счет солдат и лошадей.

Этот же период ознаменовался отсталостью русской армии в техническом отношении по сравнению с западными государствами. Расплатой за все это было поражение русской армии в кампанию 1854 - 1855 годов. После 1854 - 1855 годов до Русско-турецкой войны (также показавшей отсталость русской армии в техническом отношении), а затем и после последней, принимаются усиленные меры для лучшего технического снабжения русской армии и для упорядочения войскового хозяйства. Наряду с этим, конечно, изменяются уставы, принимаются меры для лучшей боевой подготовки армии, для улучшения общей ее боеспособности.

стр. 104

М. И. Драгомиров, не отрицая ни необходимости технического улучшения армии, ни упорядочения войскового хозяйства, в вершину угла ставил необходимость воспитания солдата и офицера и их военной подготовки. Он выдвигает на первое место дух. Он требует прежде всего подготовки человека, которому должна быть придана машина (ружье, пушка, пулемет). Он возражает против увлечения техникой, доказывая, что человека нельзя заменить машиной.

Враги же Драгомирова трезвонили повсюду, что М. И. отсталый, что он возражает против технических усовершенствований, что он хочет вернуться в чистом виде к суворовским временам, не понимая, что при современной технике суворовский афоризм: "пуля - дура, штык - молодец" не только потерял значение, но чрезвычайно вреден...

Среди современников Драгомирова были блестящие полководцы: Гурко, Скобелев, Радецкий. Из них Радецкий и Гурко командовали после Турецкой кампании войсками в военных округах (Гурко - в Варшавском, Радецкий - в Харьковском и Одесском). Они умели вести подготовку войск к бою и были чрезвычайно требовательны. Но ни одного из них так не бранили за их требовательность, как бранили М. И. Драгомирова; требования ни одного из них не извращались так, как извращались требования Михаила Ивановича.

Почему это? Да потому, что только один из них, именно М. И. Драгомиров, кроме требований, так сказать, технического характера (обучения войск), настойчиво и непреклонно требовал работы по воспитанию войск. А эта работа требовала повседневной заботы, необходимости начальникам отдавать себя всецело на воспитание и обучение вверенных им частей. Никакое очковтирательство не помогало и не спасало А это не могло нравиться; отсюда и враждебное отношение, стремление извратить учение Драгомирова, стремление всякими способами избавиться от неугодного и неприятного человека.

* * *

Первый период деятельности М. И. Драгомирова - это его профессорская деятельность в Академии Генерального штаба. Молодой и талантливый офицер Генерального штаба, блестящий лектор, отличный писатель скоро обращает на себя всеобщее внимание и становится крупным военным авторитетом. В 1868 г. (то есть 38 лет) он уже генерал-майор и назначается начальником штаба Киевского военного округа.

Начальником штаба округа он остается до 1875 года ¹⁰ . Командующим войсками Киевского военного округа в этот период были генералы Козлянинов и Дрентельн. С деятельностью Драгомирова в качестве начальника штаба округа я совершенно не знаком и касаться ее не буду. Слышал, что при генерале Козлянинове и Дрентельне Драгомиров как начальник штаба пользовался большим влиянием.

В 1875г. генерал Драгомиров (45 лет) получает 14-ю пехотную дивизию, штаб которой был в Кишиневе. Наступает возможность на практике самому заняться воспитанием и обучением войск дивизии; практически испытать и проверить теорию, основанную на чужой практике. Драгомиров горячо принимается за работу.

Приказы по 14-й пехотной дивизии за весь период командования ею Драгомирова до начала Русско-турецкой войны 1877г. представляют чрезвычайный интерес. В них изо дня в день развертывается колоссальная и полная интереса работа М. И. по воспитанию и обучению дивизии. Эти приказы являются чрезвычайно ценным дополнением к отделу воспитания войск курса тактики Драгомирова. Эти приказы подтверждают правильность его теоретических указаний, доказывают, что суворовская система воспитания и обучения войск сохраняет свою силу и значение и при усовершенствовании техники огнестрельного оружия.

Я всегда удивлялся тому, что приказы генерала Драгомирова по 14-й пехотной дивизии были мало кому известны. Они, казалось бы, должны

стр. 105

были быть настольной книгой для каждого строевого офицера начиная со взводного командира вплоть до командира корпуса (и даже округа). Каждый нашел бы в них массу чрезвычайно полезных и правильных указаний.

Наступает 1877 год. М. И. Драгомиров ведет свою дивизию на войну - на экзамен. Для М. И. это желанный и страшный экзамен. Большое счастье вести на него собой подготовленную дивизию; естественное волнение- оправдает ли практика проводимые идеи?

Но экзамен выдержан, и выдержан отлично. Возложенная на Драгомирова переправа через Дунай проводится им блестяще. 14-я дивизия, переброшенная первой, на понтонах, на правый берег Дуная, дерется блестяще, разбивает турок, закрепляется на высотах, и под ее прикрытием наводится понтонный мост через Дунай и переводятся по нем новые части. Генерал Скобелев (М. Д.), прикомандированный к Драгомирову на время операции по переправе через Дунай, поздравляет М. Ив. с победой и блестящей работой дивизии.

Мих. Ив. особенно доволен тем, что 14-я дивизия в бою действует так, как ее он учил действовать на маневрах. Доволен тем, что не было "ружейной трескотни": солдаты берегли патроны, хорошо целились и верно стреляли. Дух дивизии оказался превосходным; младшие начальники разбирались в обстановке и руководили своими отделениями и взводами.

Георгий 3-й степени был дан Государем Александром II М. И. Драгомирову в награду за переправу через Дунай. После переправы через Дунай и первых успехов после этого, как известно, Плевна задержала продвижение русской армии на юг и отвлекла на себя главные силы.

8-й армейский корпус под начальством Радецкого занял перевал у Шипки и преградил путь Сулейман-паше, долженствовавшему помочь Плевненской армии Осман-паши. Геройская шипкинская эпопея покрыла славой 8-й армейский корпус, в состав которого входила и 14-я пехотная дивизия.

К сожалению, Драгомиров был тяжело ранен в одном из первых шипкинских боев (во время одной из атак Сулеймана он, находясь в передовой линии, был ранен ружейной пулей в колено) и был эвакуирован. Колено было раздроблено. Только чудом удалось избегнуть ампутацию ноги; но рана была настолько серьезна и так плохо поддавалась лечению, что о возвращении в строй нельзя было и думать.

В 1878 г. М. И. Драгомиров назначается начальником Академии Генерального штаба (48-ми лет).

Блестящее командование дивизией и опыт войны закрепляют авторитет М. И. Он уже не только блестящий теоретик-профессор, но и общепризнанный авторитет как строевой начальник и как боевой генерал. Одиннадцатилетнее пребывание во главе Академии Генерального штаба (1878- 1889гг.) дает возможность М. И. создать свою "драгомировскую" школу, проводить свои идеи в вопросах организации, воспитания и боевой подготовки русской армии.

В 1889г. Драгомиров назначается командующим войсками Киевского военного округа. В этой роли, руководя подготовкой войск одного из главных передовых округов, имея под своим начальством 5 ¹ / ₂ армейского корпуса, будучи предназначенным руководить операциями в случае войны с Австро-Венгрией (при этом намечалось ему подчинить еще три корпуса, из коих два из состава Одесского военного округа - 7-й и 8-й), Драгомиров приобретает громадное значение.

Главная деятельность Драгомирова как командующего войсками округа заключалась в следующем. 1) Правильная постановка в войсках округа воспитания и обучения войск. Эта часть, являясь как бы главной сутью "ученья" М. И. Драгомирова, естественно привлекает его особенное внимание, и он старался проверять ее лично. С этой целью он постоянно объезжал войска округа, давал указания на местах и в своих приказах по округу подробно разбирал результаты поверок и преподавал необходимые указания.

2) В доведении до возможного совершенства боевой подготовки войск округа. С этой целью Драгомиров производил показные ученья, начиная с роты и эскадрона и кончая крупными отрядами из всех родов оружия.

стр. 106

М. И. стремился полевую работу войск приблизить, насколько возможно, к боевой действительности и приучить войска к притуплению чувства самосохранения. Как известно, Драгомиров с целью приблизить подготовку войск к боевой действительности даже возбуждал вопрос о желательности небольшой процент холостых патронов заменить при двусторонних ученьях боевыми. Но это Петербургом принято не было. Существенную роль при занятиях в поле играли требуемые Драгомировым сквозные атаки пехоты, прохождение конницы через пехоту и артиллерию. Маневры с боевыми патронами против противника, обозначенного мишенями, были введены в русской армии по настоянию Драгомирова.

3) В наблюдении за правильным несением войсками внутренней и гарнизонной службы. Особенно строго требовал М. И. безукоризненно точного несения войсками гарнизонной службы. За малейшие провинности в этом отношении виновные строго карались. Обязанности часового, разводящего, караульного начальника, рунда, дежурного по караулам - наиболее приближали этот отдел службы мирного времени к боевой службе, а отсюда и непреклонное требование Драгомирова безукоризненно знать и соблюдать все требования гарнизонного устава. Это вызывалось еще и громадным и ответственным правом воинских чинов употреблять в дело оружие в мирное время.

4) В наблюдении за правильным ведением войскового хозяйства. Всякие злоупотребления в этом отношении карались М. И. жестоко.

5) В доведении до возможного совершенства мобилизационной готовности войск округа. По настояниям Драгомирова с 1898 г. в России были введены пробные мобилизации с действительным призывом запасных и поставкою лошадей и повозок. Ведя общее наблюдение за мобилизационной подготовкой округа, Драгомиров передал непосредственное руководство этим делом в руки начальника штаба округа.

6) В выработке плана сосредоточения войск к границе на случай войны с Австро-Венгрией и в разработке распоряжений для первоначальных военных действий. Основания разрабатывались начальником штаба округа по непосредственным указаниям М. И., а дальнейшей разработкой всех подробностей руководил начальник штаба округа.

7) В подготовке приграничного района с Австро-Венгрией для сосредоточения армии и военных действий (проведение стратегических участков железных дорог, шоссейных путей, устройство оборонительных линий и опорных пунктов, устройство базисных магазинов и складов и т. п.), а также устройство тыла для сосредоточиваемых к границе армий.

Обращено было чрезвычайное внимание на пополнение неприкосновенных запасов и устройство складов и их своевременное освежение. Вся перечисленная громадная работа велась при непосредственном наблюдении, руководстве и участии Драгомирова. Как результат этой колоссальной работы явилось то, что Киевский военный округ уже к концу девятидесятых годов считался первым из округов по своей подготовке. Авторитет Драгомирова в вопросах подготовки войск стал непререкаемым. Многие шипели, но открыто возражать не смели. Требования Драгомирова в отношении правильной постановки мобилизационного дела привели к полной реорганизации управления по делам о воинской повинности Министерства внутренних дел и к действительно правильной мобилизационной подготовке в русской армии. Насколько правильны были указания Драгомирова относительно сосредоточения армий в случае войны с Австро-Венгрией и директивы для первоначальных боевых действий армий, показывает то, что при начале войны 1914г. операции первоначально развернулись в полном соответствии с предначертаниями, кои давались М. И. Драгомировым еще в период 1896 - 1900 годов.

Не вина М. И. Драгомирова, что многое в смысле подготовки русской армии к войне не было доделано: прежде всего надо отметить, что после периода блестящей деятельности русского Главного штаба, когда во главе его стоял генерал Обручев, в деятельности Главного штаба наступил период маразма... Затем, после ухода М. И. Драгомирова с должности командующего

стр. 107

войсками Киевского военного округа, из-за качества его заместителя, генерала Сухомлинова, и старших чинов штаба округа, работа штаба Киевского военного округа пошла сильно на убыль... и, наконец, война с Японией 1904 - 1905 гг. расстроила всю русскую армию. Но обо всем этом слово впереди. Здесь же надо отметить, что результаты работы Драгомирова как командующего войсками округа были настолько очевидны, что, по существу, признавались и самыми ярыми и его врагов.

Очень трудно, не имея под рукой соответствующих материалов и справок, систематически изложить и очертить деятельность Драгомирова как командующего войсками округа. Я остановлюсь на, может быть, несколько странном изложении: я укажу на нападки на Драгомирова и, давая им объяснения, этим самым, как мне представляется, я очерчу главную суть ученья и работы М. И. Драгомирова.

Драгомирова обвиняли в том, что он, потворствуя солдатам, подрывал авторитет начальников, якобы шельмуя их в своих приказах и ругая их в присутствии подчиненных.

Прежде всего коснусь вопроса о "потворстве" солдатам.

Требования Драгомирова к начальству по отношению к солдатам фактически сводились к следующему: относитесь к солдатам прежде всего по-человечески; заботьтесь о них, понимая, что солдаты "серая святая скотинка", то есть хорошие, но темные люди, которых надо развивать, к себе привязывать и от которых затем можно все требовать; воспитывайте и учите солдат; в сомкнутом строю требуйте беспрекословной дисциплины, но для работы в отделе или в рассыпном строю подготовляйте сознательных исполнителей; отнюдь не муштруйте солдат, ибо этим превращаете их в манекены и отбиваете всякую способность соображать; в казармах и лагерях, вне занятий создавайте для солдат приятную для них обстановку, то есть развлекайте, способствуйте группировке земляков, не возбраняйте говорить на их родном языке; воспитывайте и обучайте солдат сами, а не передавайте это дело в руки "дядек", унтер-офицеров и фельдфебелей...

Все эти требования были вполне правильны, логичны, обоснованны и естественны, но... требовали большой, ответственной работы всего офицерского состава, начиная от командиров корпусов до младших офицеров включительно. Поверочная же система Драгомирова, которой он руководил, лично ее направлял и сам проверял - открывала все недочеты, выясняла и выдвигала виновных. Эта же система разрушала систему очковтирательства, свившую прочное гнездо в русской армии и имевшую в своей основе: "все допускается для того, чтобы не выносить сор из избы и представить, что в данной части все хорошо, все благополучно". Наконец, Драгомиров неуклонно и систематично проводил принцип, что кому больше дано, с того больше и взыщется. Михаил Иванович строго наблюдал, чтобы начальствующие лица в соответствии со своим положением делали свое дело: "кому надо править - правь; кому полагается везти - вези".

За ошибки Драгомиров не взыскивал, но строго карал за саботаж, за уклонения, за обман (очковтирательство), за отсутствие заботы о солдатах, за преступные деяния.

Все это, конечно, требовало от командного состава постоянной, повседневной и большой работы. А это многим не нравилось.

Так как система воспитания и обучения войск, проводимая Драгомировым, требовала прежде всего большой и систематической работы со стороны старшего командного состава и так как за невыполнение требований, предъявляемых командующим войсками округа, в первую голову страдал именно этот состав (Драгомиров, придерживаясь поговорки, что рыба с головы вонять начинает, прежде всего отрубал вонючую голову), - то, естественно, больше всего недовольных Драгомировым оказывалось среди именно этого старшего командного состава. Лица из этого состава, так или иначе обиженные Драгомировым, и создавали легенду о грубом обращении командующего войсками с командным составом и о якобы подрыве престижа, а следовательно, о подрыве Драгомировым дисциплины. Особенно шумели из числа пострадавших те, кои имели в Петербурге связи и,

стр. 108

вынужденные оставить Киевский военный округ из-за "притеснений Драгомирова", переводились в другие военные округа. А таких было довольно много.

(Продолжение следует)

Примечания

1. До тех пор на младший курс принималось примерно 50 - 60 человек и в Генеральный штаб выпускались все, которые благополучно проходили курс до конца.

2. Профессор Штубендорф со своими ассистентами Шарнгорстом и Цингером изрядно избивали "младенцев".

3. Оба кавалергарды.

4. При командировках прогонные деньги выдавались у нас в России по расчету проезда на лошадях: обер-офицерам на две лошади, штаб-офицерам и генералам на три лошади, генералам, занимающим должности командиров корпусов и выше - на шесть лошадей. При командировках по Высочайшему повелению прогоны выдавались вдвойне. Расчет денег на "лошадей" производился по особому почтовому дорожнику. Ездили же, конечно, по железной дороге. При переводах из одной части (или штаба, управления) в другую и при новых назначениях время прибытия на новое место службы исчислялось опять-таки из расчета, как будто данное лицо ехало на лошадях. Этот архаический расчет так и продолжал действовать до мировой войны.

5. Боюсь, что перевираю фамилию. В памяти вертится: Федоров, Федотов, Федосеев...

6. Тот самый Путилов, именем которого была впоследствии названа сопка в Японскую войну (Путиловская сопка).

7. Помощником старшего адъютанта штаба округа с 6 мая 1898г. до 16 декабря 1902г. и старшим адъютантом с 16 декабря 1902г. по 4 декабря 1907 года.

8. М. И. Драгомиров родился в 1830 году.

9. Например: Скорострельный сон - "Медведь".

10. Не имея под рукой никакого материала, я могу ошибаться в датах. Возможно, что в указаниях мною годов будут допущены ошибки.

Постоянный адрес данной публикации: