Зиновий Юрьев
Люди и слепки
ГЛАВА 1
Приближался полдень - время моего обычного погружения. Вызовов, как будто, в
ближайшее время не предвиделось, и я начал погружаться. Когда-то, даже после
того, как я прошел курс специальной тренировки, мне требовалось для этого
десять-пятнадцать минут, и то при условии полной тишины. А теперь я отрешаюсь
буквально за несколько секунд.
Вот и сейчас, сидя в своей комнатке в общежитии помонов, я выключил все свои
внешние чувства и начал погружаться в гармонию. Знакомая гулкая тишина окутывала
меня. В безбрежной мягкой тьме я то сжимался в невообразимо крошечную пылинку,
то заполнял собой Вселенную. Наконец я нашел точку равновесия между собой и
миром и сразу же почувствовал, как с легким шорохом сквозь меня заструилась
карма, омывая каждую мою клеточку.
Непосвященные не могут понять этого ощущения первозданной чистоты, когда сквозь
тебя течет карма, образующая, по нашим представлениям, поле Добра, Чистоты. И
Растворения. Я - это я. Помон Дин Дики, тридцати шести лет, вот уже шесть лет
носящий желтую одежду. И я - частичка моей церкви. Первой Всеобщей Научной
Церкви, давшей мне все. И взявшей у меня все.
Когда карма промыла и растворила меня в моей церкви, я почувствовал, что пришло
время сомнений. Когда то, мальчишкой, едва попав в лоно Первой Всеобщей, я никак
не мог понять смысла предписываемых Священным Алгоритмом ежедневных ритуальных
сомнений. Разумеется, я знал вопросы, которые следует себе задавать. Готовя нас
ко вступлению в лоно церкви, пастыри-инспекторы, или сокращенно пакторы, без
устали толковали нам о несовершенстве религии, о нерешенных ею вопросах, о ее
нелепостях и несоответствиях. Но душа моя не хотела сомневаться. Я жаждал веры
без сомнений и анализа, веры восторженной и цельной, прочной, как скала. Веры,
за которую можно было бы держаться. Веры, которая защищала бы меня.
Как предписано всем прихожанам Первой Всеобщей, я ежедневно беру телефонную
трубку, набираю номер Священной Машины и возношу информационную молитву -
инлитву, в которой сообщаю о своих делах и мыслях. Церковь требует от нас полной
откровенности, но зато дает ощущение, что ты не одинок, что ты член семьи, что о
тебе знают, тобой интересуются.
Именно Священный центр в свое время направил ко мне пактора Брауна. Пактора
Брауна, который привел меня в церковь, научил сомневаться и побеждать свои
сомнения, ибо только в постоянном сомнении и победе над ним кроется суть и
таинство налигии - научной религии, основанной отцами-программистами.
Но уже давно сомнения мои стали истинными и глубокими. Я сомневался, может ли
электронно-вычислительная машина в Священном центре быть наделена душой - личным
и неповторимым Алгоритмом. Смущало меня и то, что налигия сама признает, что не
может объяснить всего, и потому перекладывает нерешенные вопросы на плечи
верующих. Иногда я сомневался в мудрости отцов-программистов. И я всегда
побеждал сомнения, ибо стоило мне вознести инлитву, услышать бесконечно добрый и
участливый голос Машины, почувствовать, что ты не одинок в этом страшном и
жестоком мире, и горячая волна благодарной радости тут же захлестывала меня. Я,
ничтожный и безвестный атом среди миллиардов таких же атомов, интересую кого-то.
Меня знают. Чудо, чудо!
Я называл Машине свое имя, она терпеливо выслушивала мои подчас бессвязные и
страстные излияния, иногда давала мне советы, иногда воспроизводила мои
предыдущие инлитвы, показывая, как я противоречу сам себе.
Неверующие смеются иногда над нами: транзисторопоклонники, называют они нас. Да,
мы знаем, что Машина - это огромная ЭВМ, спроектированная и запущенная
отцами-программистами. Да, в основе Машины - электроника. Но электроника,
поднятая Священным Алгоритмом на новую ступень. В конце концов и человеческое
тело, и разум, а стало быть, и душа тоже созданы из банальных атомов.
Я только что закончил погружение и начал не спеша подниматься к поверхности,
когда услышал телефонный звонок. Я взял трубку и назвал себя. Машина сообщило
мне, что из Седьмого Охраняемого поселка вознесена инлитва прихожанкой Первой
Всеобщей Кэрол Синтакис, у которой якобы исчез брат Мортимер Синтакис. Машина
сообщила, что девушке двадцать семь лет, она настройщица кредитных машин, брату
ее что то около тридцати, он холост, до недавнего времени работал где-то за
границей. Судя по всему, жизнь мисс Синтакис текла довольно спокойно. Раз в
неделю в очередной инлитве она сообщала дату и сумму очередного пожертвования
Первой Всеобщей и почти никогда ни о чем не просила. В архивах Машины
зарегистрированы всего две просьбы. Однажды она умоляла облегчить мучения
умирающей матери, а в другой раз - дать ей силы стойко переносить одиночество,
когда мать умерла, а брат был далеко.
Я надел желтую одежду полицейского монаха - помона, как нас обычно называют, и
спустился вниз к гаражу. Девушка ни разу не просила о женихе, не испрашивала
разрешения на брак... Наверное, маленькое бледное существо с синевато-прозрачным
длинным носом. Некрасивые девушки, в моем представлении, почему-то всегда
наделены длинными синевато-прозрачными носами. Интересно было бы найти причину
ассоциации, но налигия строго-настрого запрещает самопсихоанализ...
Я сел в машину, проверил, подзарядились ли за ночь аккумуляторы. Все в порядке,
можно ехать. Я плавно нажал ногой на педаль реостата и выехал из двора общежития
помонов.
Минут через сорок я уже вылезал из машины у центрального въезда ОП-7. Два сонных
стражника не спеша выползли из своей будки и неприязненно покосились на мою
желтую одежду.
- Помон, что ли? - спросил один из них и брезгливо поморщился. Бог знает, чего
только не говорят невежды о нашей налигии.
- Как видите. Мое имя Дин Дики, - как можно спокойнее ответил я, ибо Священный
Алгоритм предписывает вам сохранять с непосвященными спокойствие и быть всегда
учтивыми.
- К кому?
- Мисс Кэрол Синтакис.
- А, это у которой брат смылся невесть куда. Ладно, подойдите к определителю.
Я подошел к автомату и прижал пальцы к стеклу. Зажегся свет, щелкнули реле, и
через несколько секунд на табло вспыхнули слова: "Дин Дики, полицейский монах
при Первой Всеобщей Научной церкви".
-Хорошо. Сейчас я вас запишу в книгу. Никак записывающий автомат не починят,
приходится самим записывать. Что у нас сегодня?.. Двадцать седьмое октября
тысяча девятьсот восемьдесят седьмого года. Дин Дики к Кэрол Синтакис. Откройте
багажник. Так. Ладно. Поезжайте.
Мисс Кэрол Синтакис оказатась не маленькой, а высокой, почти с меня ростом. И
нос был не длинный, не синеватый и не прозрачный. Если бы не печально-потухшие
глаза, ее можно было бы назвать красивой. Я протянул ей руку ладонью кверху -
знак подношения и знак просьбы, и она ответила мне тем же приветствием прихожан
Первой Всеобщей.
- Мисс Синтакис, я вас слушаю, рассказывайте, - сказал я девушке, когда мы вошли
в небольшой, но очень опрятный домик.
- Позвольте мне угостить вас чем-нибудь? Тонисок, чай, кофе?
- Спасибо, но я вначале хотел бы выслушать ваш рассказ. Вам ведь тяжело и вы
одиноки?
- Да.
Кэрол Синтакис подняла глаза и посмотрела на меня. Ее обезоруживающая честность,
подавленность, я бы даже сказал, убитость кольнули меня в сердце.
- Прошу вас, мисс Синтакис, рассказывайте. Мы сделаем все, что можем. Первая
Всеобщая ни когда не оставляет своих прихожан в беде.
- Да, да, я знаю, - с какой-то лихорадочной уверенностью почти выкрикнула
девушка. - Кроме моей религии, у меня в жизни нет ничего. Я живу только в минуты
погружения. Это моя жизнь. А в интервалах - какое-то скольжение серых теней по
асфальту.
"Может быть, иным религиям и приходится охотиться за душами, как газетам за
подписчиками, - подумал я,- но к нам в налигию людей гонит сама жизнь. Как
загонщики зверей..."
- Что же случилось с вашим братом?
- Он исчез.
- Милая мисс Синтакис, расскажите мне, если вам не трудно, все по порядку. Когда
и как исчез ваш брат?
- Это случилось позавчера. Днем я позвонила домой и разговаривала с Мортимером.
У него было прекрасное настроение, а вечером, когда я вернулась в наш ОП, его не
было.
- Он мог куда-нибудь уехать?
- ?? ????... Нет, он не мог.
- Почему вы так думаете? Вы в этом уверены?
- Если бы он куда-нибудь уезжал, то оставил бы мне записку. Взял бы, наконец,
свою зубную щетку, пижаму, хоть что-нибудь.
- Вы уверены, что он написал бы вам? Какие у вас были отношения?
- Когда-то очень близкие. Еще до смерти матери он уехал работать по контракту.
Вначале писал часто. Мы вообще любили друг друга. Морт старше меня на два года и
всегда относился ко мне с такой, знаете, снисходительностью старшего брата. А
потом его письма стали постепенно изменяться...
- В чем?
- Как вам сказать, брат Дики... Как будто они были такими же, как и до этого. И
все же чего-то не хватало. Не было, наверное, той теплоты, что раньше... А может
быть, мне это только казалось. После смерти мамы, я чувствовала себя
совсем-совсем одинокой.Я боялась ночей. Стоило мне погасить свет, и я
оказывалась одна на гигантском поле, безбрежном асфальтовом поле. Куда только
хватал глаз - везде тянулся ровный, серый асфальт. Меня охватывал ужас, я что-то
беззвучно кричала и бежала, бежала, а везде был асфальт. Тогда мне начинало
казаться, что я вовсе не бегу, а стою на месте. Вы простите меня, брат Дики, что
я так много говорю. Я сама не знаю, что со мной творится... Я так редко
разговариваю с людьми... Иногда бессонной ночью лежишь и думаешь: кого бы завтра
ни увидела, с кем бы ни встретилась - буду говорить, говорить, говорить. А
назавтра увидишь совсем пустые глаза, смотрящие куда-то сквозь тебя, и язык
прилипает к гортани. Я иногда думаю, что у меня полон рот несказанных слов.
Мертвых, нерожденных слов... - Девушка вдруг вздрогнула, замолчала и тихо
добавила:
- Простите...
- Не извиняйтесь, мисс Синтакис, мы же члены одной семьи. Кому же излить душу,
если не брату по Первой Всеобщей? - сказал я как можно нежнее. Сердце мое
сжалось от жалости и сострадания. Я ощущал все ее беспредельное одиночество в
холодном асфальтовом мире. Мне были понятны эти чувства.
- Да, да! - воскликнула девушка. - Если бы не Первая Всеобщая, я бы не смогла
жить. И дня не прожила бы.
- Конечно, мисс Синтакис, да святятся имена отцов-программистов в веках.
Скажите, а где именно работал ваш брат?
- Он эмбриолог. После окончания университета долго не мог найти подходящую
работу, а потом вот уехал.
- А куда?
- За границу. Адреса его я не знала. Он говорил, что это какое-то засекреченное
место.
- Но ведь письма от него приходили? На них были штемпели? А куда вы ему писали?
- Да, конечно. Но штемпели были только местные. И писала я ему по местному
почтовому адресу.
- ???????, ???? ????????... брат присылал вам деньги?
- Да. Иначе как бы я могла жить здесь, в ОП? На свою зарплату я здесь даже
собачьей конуры не смогла бы снять.
- Значит, Мортимер зарабатывал там неплохо?
- Точно не знаю, но, по-моему, даже очень неплохо.
- А рассказывал он вам о своей работе за границей? Ну хоть что-нибудь?
- Нет. Ни слова. Вначале я спрашивала, а потом перестала. Раз нельзя человеку
рассказывать - значит нельзя. Думаю только, что работал он где-то на юге.
- Почему?
- Он вернулся очень загорелым. У нас так не загоришь, хоть целыми днями жарься
на солнце.
- О чем же вы говорили с братом в день его исчезновения, когда позвонили домой?
- Да ни о чем особенном. Голос у Морта был веселый. Он сказал, что прикидывает,
как снять нам домик побольше.
- Он вас ни о чем не спрашивал?
- Спросил, когда я приеду домой.
- Когда вы вернулись, мисс Синтакис, здесь было все, как обычно?
- Да. Только брата не было. Обычно он меня поджидает, и мы вместе обедаем, но
вначале я не волновалась: ну, пошел погулять на полчасика.
- А когда вы начали беспокоиться?
- Часов в девять, когда стало уже совсем темно, ведь никто в это время и носа на
улицу не высунет. Поселок наш хоть и охраняемый, но все-таки судьбу никто не
хочет искушать.
- А вам не пришло в голову, мисс Синтакис, что Мортимер мог задержаться у
кого-нибудь из друзей?
- Нет, это невозможно.
- Почему?
- Да потому, что у него нет друзей.
- Как, совсем нет друзей?
- Нет. За два месяца, что он приехал, при мне ему никто не звонил.
- Когда вы вошли в его комнату?
- Ну, точно я не знаю, было уже совсем поздно, часов, наверное, одиннадцать. Я
себе просто места не находила. Проедет где-то машина, я вся застываю. Я
подумала, может быть, он оставил мне записку. Зашла к нему в комнату - ничего.
Еще раз осмотрела гостиную и прихожую. Около полуночи я позвонила в полицию, а
они там только посмеялись. У нас, говорят, каждый день и отцы семейств рвут
когти, а тут холостяк пошел погулять, не доложившись своей сестричке. Через
неделю, если не появится, звоните снова, включим его в списки пропавших. Только
утром, после ужасной бессонной ночи я сообразила позвонить на наш
контрольно-пропускной пункт. Дежурный сержант был очень вежлив, попросил меня
подождать у телефона, все проверил и сказал, что Мортимер Синтакис ни 25-го, ни
26-го, ни 27-го октября из ОП не выходил и не выезжал, и к нему никто не
приезжал, и на территории поселка никаких происшествий не зарегистрировано. Вот
и все, отец Дики.
Кэрол Синтакис как-то сразу осела в кресле, плечи ее опустились, глаза потухли.
Видимо, пока она говорила, в ней еще жила надежда, но стоило ей высказаться, как
она сама увидела, что надеяться-то, собственно, не на что. К сожалению, я это
видел тоже.
ГЛАВА 2
Я еще раз достал из кармана фотографию Мортимера Синтакиса, которую мне дала его
сестра. На меня смотрело вполне банальное лицо молодого мужчины с чуть сонным
выражением.
Если у сестры была хоть какая-то индивидуальность, то брат мог вполне быть
изготовлен на конвейере из стандартных и не слишком дорогих деталей. Я спрятал
фото в карман, вздохнул и пошел к соседнему домику, точно такому же, как и дом
Синтакисов.
Мне открыла дверь пышногрудая усатая дама в высшей степени неопределенного
возраста. Едва увидев мою желтую одежду, она взорвалась, если не вулканом, то уж
гейзером наверняка.
- Ах, помон к нам пожаловал! Евнух из Первой Всеобщей! Христопродавец! Предали
Христа нашего, спасителя, сменяли на железки и проволочки!
- Мадам, - как можно спокойней сказал я, - я осмелился потревожить вас не для
теологических бесед. У вашей соседки Кэрол Синтакис...
- А, и эта такая же нечестивица. И она Христа предала...
Я с трудом удержался, чтобы не ответить ей, как она того заслуживала. Сколько
раз я это уже видел: люди исходят злобой, понося налигию. Им кажется, что мы
сменяли их полную любви и понимания религию на сухой алгоритм. И эти
любвеобильные христиане готовы распять нас, в том числе и эта усатая дама с
гигантской грудью.
- Простите, мадам, я позволю себе еще раз заметить, что не хотел бы обсуждать с
вами преимущества той или иной религии. Я пришел к вам как полицейский монах,
чтобы задать вам, с вашего разрешения, несколько вопросов о вашей соседке Кэрол
Синтакис. У нее, как вы, может быть, слышали, несчастье - исчез брат.
- Ну и что? - спросила усатая дама и, слегка прищурившись, посмотрела на меня. -
Вы рассчитываете найти эту сонную крысу у меня?
Я подумал, что живого Мортимера я у нее вряд ли смог бы обнаружить, как,
впрочем, и мертвого.
- Я хотел спросить у вас, не заметили ли вы чего-нибудь необычного,
подозрительного в день, когда Мортимер Синтакис исчез из дому?
- Заметила. Заметила, что мир катится в лапы сатане, что Христа люди забыли, что
нет больше жизни честной христианке, - усатая дама возбуждалась от собственных
слов, как от наркотиков. Зрачки ее расширились, а на шее вздулись жилы. - Ироды!
- вдруг крикнула она, - Христопродавцы! На железки нашего возлюбленного