ХАРЛАН ЭЛЛИСОН

 

                   СИЛЫ, НАС ФОРМИРУЮЩИЕ

 

                   Фантастический рассказ

 

     Есть несколько вариантов,  каким образом я бы хотел на-

чать рассказ о происшедшем.

     Поначалу я был склонен начать его так:  "Свое существо-

вание я начал утрачивать утром в среду..."

     Но стоило мне об этом подумать,  и я решил, что "Хотите

послушать рассказ  ужасов  из  моей жизни..." лучше подойдет

для начала.

     Но после того, как я обдумал это заново - а у меня было

дьявольски много времени,  чтобы все обдумать заново, уж мо-

жете мне поверить, - я сообразил, что оба эти варианта отли-

чаются приятным мелодраматизмом, а если я хочу вызвать к се-

бе доверие,  причем с самого начала, то лучше все рассказать

по порядку, с того момента, как это началось, и до сегодняш-

него дня,  а  к  чему приведет моя попытка и успешна ли она,

решайте сами.

     Вы меня слышите?

 

                         *   *   *

 

     Возможно, все  началось  с моих генов или хромосом.  Та

или иная комбинация сделала меня прототипом  Каспера  Милку-

теста, а это,  так или иначе,  отвественность, в чем я абсо-

лютно уверен.  Год назад, в марте, я проснулся утром в среду

и знал, что был точно таким же, каким бывал сотни раз по ут-

рам до этого.  Мне сорок семь лет, я лысоват, сохранил хоро-

шее зрение  - очками пользуюсь только при чтении - и страдаю

от варикоза вен.  Я сплю в отдельной от моей жены Альмы ком-

нате и  ношу  длинное нижнее белье,  главным образом потому,

что очень быстро мерзну.

     Единственное, что, если подумать, может хоть как-то го-

ворить о моей незаурядности, это то, что моя фамилия Винсоц-

ки, Альберт Винсоцки.

     Знаете, как в той песенке:  "Пригнись, Винсоцки, ты мо-

жешь выиграть,  но  только  пригнись..." Так меня дразнили с

самого раннего детства, но кроткий характер уберегал меня от

обид, и  вместо того,  чтобы пропитаться ненавистью,  я стал

воспринимать эту песенку как нечто вроде гимна в мою честь.

     И если уж я начинаю что-нибудь насвистывать,  то обычно

ее.

     Но как  бы там ни было,  тем утром я проснулся и тут же

погнал себя в ванную.

     Было слишком  холодно,  чтобы принимать душ,  так что я

только обакнул лицо и руки и  быстренько  вытерся.  Когда  я

спускался по   лестнице,  Зуся,  персидская  кошка  супруги,

стремглав пронеслась у меня между ног.

     Зуся - киска славная и уравновешенная,  и раньше не бы-

вало, чтобы мною так пренебоегали.  До сих пор кошка с боль-

шим тактом демонстрировала свое безразличие ко мне.  Но в то

утро, о котором я говорю,  она просто промчалась мимо,  даже

не мяукая и не шипя. Это было непривычно, но и не незабывае-

мо.

     Правда, в этом был намек на продолжение. Я зашел в гос-

тиную и увидел,  что Альма кладет мою газету на спинку дива-

на, как делала это вот уже двадцать семь лет.  Я отложил это

на потом и прошел в столовую.

     Мой апельсиновый  сок уже стоял на месте,  а я мог слы-

шать, как Альма хлорочет на кухне по соседству.  Альма,  как

всегда, что-то бормотала сама себе.  Боюсь, это одна из нем-

ногих неприятных привычек моей жены. В душе она славная, ми-

лая женщина, но когда раздражена, то начинает бормотать. Ни-

чего непристойного,  упаси господи, а что-то такое на пороге

слышимости: то не так, это не так, ну и в том же духе.

     Она знает,  что это раздражает меня, а может, даже и не

знает, я не уверен.  Я не думаю, чтобы Альме приходило в го-

лову, что воздействие каких-либо внешних факторов может быть

для меня приятным или неприятным.

     Во всяком случае,  она находилась там, ворчала и бормо-

тала, так что мне пришлось окликнуть ее:

     - Я уже встал, дорогая. Доброе утро!

     После этого  я  взялся за сок и газету.  В газете,  как

всегда, полно разных разностей,  а чем еще может быть апель-

синовый сок, кроме как апельсиновым соком?

     Значит, так,  время шло,  а ворчание Альмы не  стихало.

Наоборот, оно становилось громче, злее и раздраженнее.

     - И где этот тип?  Знает же,  что я  ненавижу  готовить

завтрак! Ну вот, яйца переварились. И где его там носит?

     Это продолжалось какое-то время,  пока я не  крикнул  в

ответ:

     - Альма,  перестань,  пожалуйста!  Я уже встал,  я  уже

здесь. Неужели тебе это непонятно?

     Наконец, Альма перестала злиться и прошла через  гости-

ную. Я слышал, как она подошла к лестнице - рука на перилах,

одна нога на первой ступеньке - и непонятно  кому  закричала

наверх:

     - Альберт, ты собираешься спускаться? Опять в ванну за-

лез? Что-нибудь с почками? Может, я чем тебе помогу?

     Нет, это было уже чересчур. Я отложил в сторону салфет-

ку и  встал,  подошел к ней,  остановился рядом и произнес с

преувеличенной вежливостью:

     - Альма, что с тобой творится, милочка? Я же здесь.

     Это не произвело на нее ни малейшего впечатления. Альма

еще несколько  раз  окликнула меня,  потом побежала вверх по

лестнице.

     Я опустился на ступеньку, так как решил, что то ли суп-

руга моя тронулась рассудком,  то ли ей отказал слух,  то ли

еще что  приключилось.  После  двадцати семи лет счастливого

супружества моя жена опасно захворала.

     Я просто не знал, что предпринять.

     Я пребывал в полнейшей растерянности и решил, что самое

хорошее, это  позвонить доктору Хэшоу.  Поэтому я поднялся и

набрал его номер. Телефон трижды прогудел, прежде чем доктор

снял трубку и сказал:

     - Алло?

     Я всегда чувствовал себя виноватым, звоня ему, невзирая

на то, в какое время суток это происходило, настолько интим-

но звучал  его  голос.  Но  на  этот раз я почувствовал себя

окончательно смущенным, потому что в его голосе явно просле-

живались хрипловатые нотки, словно он только что из постели.

     - Простите,  что разбудил вас в такое время,  доктор, -

торопливо заговорил я. - Это Альберт Винсо...

     Он оборвал меня, продолжая повторять:

     - Алло? Алло?

     Я начал снова.

     - Алло, доктор! Это Аль...

     - Алло, кто это? Кто говорит?

     Я не знал, что и ответить. Возможно, всеми виной плохое

соединение, и я закричал как можно громче:

     - Доктор, это...

     - Ч е р т о в щ и н а! - рявкнул он и бросил трубку.

     Я стоял,  намертво стиснув телефонную трубку в руке,  и

смертельно боялся, что на моем лице написано полнейшее заме-

шательство. Неужели  сегодня оглохли все поголовно?  Я снова

начал набирать номер,  когда по лестнице  спустилась  Альма,

громко разговаривая сама с собой.

     - И куда это он мог подеваться?  Не сказал, что уходит,

не дождался завтрака. Ну и ладно, меньше будет хлопот.

     Тут она направилась прямо на меня,  прошла  с к в о з ь

меня и скрылась на кухне. Это было уж слишком!

     Правда, последние годы Альма стала меньше  уделять  мне

внимания, порой могло показаться, что она меня игнорирует. Я

мог говорить,  а она не слышала.  Я мог прикоснуться к  ней,

она же не замечала. Подобных случаев становилось все больше,

но нынешний не укладывался ни в какие рамки!

     Я отправился  на кухню и остановился позади нее.  Альма

не повернулась,  продолжая мотком стальной проволоки счищать

яйца со сковородки.  Я окликнул ее по имени.  Она не оберну-

лась, даже не вздрогнула от звука голоса.

     Я выхватил  сковородку  у  нее  из  рук и что было силы

грохнул ею о плиту.  Это было небывалое проявление ярости  с

моей стороны,  но я уверен, что вы не поймете, насколько не-

забываемой была для меня ситуация.  Альма даже  не  обратила

внимания на грохот, открыла холдильник, достала оттуда куби-

ческий лоток и поставила его размораживать.

     Это послужило последней каплей.  Я бросил сковородку на

пол и выскочил их кухни.  Я был на грани  того,  чтобы  пок-

лясться, что я свихнулся.  Что означает эта игра?  Ладно, ей

не нравится готовить мне завтрак,  что ж,  еще один факт ох-

лаждения, с которым бы я смирился.  А если так, то почему бы

ей просто не сказать об этом?  Но поступать вот так - это уж

слишком!

     Я схватил пиджак и шляпу и покинул свой  дом, посильнее

хлопнув дверью на прощание.

     Взглянув на карманные часы, я убедился, что время моего

автобуса, на котором я обычно ездил на работу, давно прошло.

Поэтому я решил взять такси,  хотя и не был  вполне  уверен,

позволит ли  мне  бюджет эти дополнительные расходы.  Но это

диктовалось необходимостью. Я миновал автобусную остановку и

замахал проходившей мимо машине.  То, что она проходила мимо

- это точно.  Вернее,  просвистела,  даже не притормозив.  Я

собственными глазами видел,  что в такси пусто, но тогда по-

чему оно не остановилось?  Или оно ехало по заказу? Я решил,

что так  и есть,  но после того,  как следующие восемь машин

пронеслись мимо, стал догадываться, что здесь что-то не так.

     Но я не мог уловить, в чем причина затруднений. Однако,

поскольку ничего другого не оставалось,  добираться придется

на автобусе. На остановке уже дожидалась молоденькая девушка

в тесно облегающей юбке и очаровательной крохотной шляпке.

     - Знаете, я не могу понять этих таксистов, а вы? - про-

изнес я с изрядной долей нерешительности.

     Девушка не обратила на меня внимания.

     Я имею в виду,  что она не повернулась,  как это свойс-

твено кокеткам,  не удостоила ответом.  Думаю, она просто не

знала, что я стою позади нее.

     Но времени  размышлять  об этом не оставалось,  так как

подкатил автобус,  и девушка села в него.  Я поднялся за ней

на ступеньку,  и только успел это сделать, как двери с шипе-

нием закрылись, прищемив мне полу пиджака.

     - Эй! Вы меня прищемили! - крикнул я.

     Водитель не обратил на это внимания.  Он подождал, пока

девушка добралась  до  свободного  места,  наблюдая за ней в

зеркальце заднего обзора,  и тронул машину с места.  Автобус

был полон.  Я решил не быть дураком, рванулся вперед и с си-

лой ударил ногой по дверце. Водитель не отреагировал.

     Тогда-то и начала формироваться идея.

     Я высвободил застрявшую ногу и был настолько не в себе,

что решил  заставить  его напомнить о плате.  Я направился в

заднюю часть автобуса, ожидая, что он тотчас же скажет: "Эй,

мистер, вы забыли заплатить за проезд!" Тогда бы я повернул-

ся и ответил: "Заплатить-то я заплачу, но сообщу о вашем по-

ведении в компанию!"

     Но даже в столь малой толике  удовлетворения  мне  было

отказано, потому что он продолжал вести машину,  даже не по-

вернув головы.  Думаю,  это разозлило меня даже больше,  чем

если бы он меня оскорбил.

     Черт побери,  что все это значит?..  Ах, простите мило-

сердно, но это именно то,  что я тогда думал,  и надеюсь, вы

не осудите меня за это богохульство,  поскольку  я  стараюсь

подробно рассказать, как все это случилось.

     Вы меня слышите?

 

 

                         *   *   *

 

     Я протиснулся  между мужчиной апоплексического сложения

в тирольской шляпе и компанией гоготавших девиц-старшекласс-

ниц, и хотя я мешал, толкался и пихался локтями, пытаясь си-

лой обратить на себя внимание, они продолжали сплетничать, и

ни одна не уделила мне хотя бы мимолетного взгляда. Я даже -

я весь смущение,  стоит об этом вспомнить - шлепнул одну  из

этих девиц, как говорится, по мягкому месту, а она продолжа-

ла болтать о каком-то из дружков, который куда-то подевался,

или о чем-то в том же духе.

     Можете себе представить, насколько мне это было огорчи-

тельно?!

     Лифтер в нашем оффисе дремал,  ну,  не совсем, но Воль-

фганг - так его зовут,  а он даже не немец, разве это не до-

садно? -  всегда  выглядит  так,  словно  дремлет  в   своей

клетушке. Я  ткнул  его,  потряс  и в виде последней попытки

смазал по уху,  но он, устроившись на своем маленьком откид-

ном сидении, продолжал кимарить, опершись о стенку и не отк-

рывая глаз.  Наконец,  в раздражении,  я сам пустил лифт на-

верх, предварительно   вышвырнув   Вольфганга  на  кафельные

плитки вестибюля.  К тому времени я, конечно, уже сообразил,

что за странная напасть на меня навалилась.  Я сделался - со

всеми своими качетвами и намерениями  -  невидимым.  Кажется

невероятным, что  - даже при условии моей невидимости - люди

не замечают, что их лопают по попке, бросают на пол, похища-

ют их лифты, но именно так обстояло дело.

     Я был неало смущен этим, хотя в большей степени удивлен

и гораздо меньше напуган.  Я и боролся с этим,  и восхищался

открывавшимися передо  мной  неограниченными  возможностями.

Видения  кинозвезд  и  неограниченных богатств затанцевали у

меня перед глазами, но почти сразу же растаяли.

     Что хорошего  в женщинах и богатствах,  если их никто с

тобой не разделяет?  Даже женщин. Поэтому, хотя мысли о том,

что я мог бы стать величайшим в истории грабителем банков, и

приходили мне в голову,  я решил избавить себя - если  слово

"избавить" здесь подходит - от подобных затруднений.

     Я поднялся на лифте до двадцть шестого этажа  и  напра-

вился через холл к дверям оффиса.  Надпись на них гласила то

же, что и двадцать семь лет назад:

             "РЕЙМС И КЛАУС. ОЦЕНЩИКИ АЛМАЗОВ.

                ЭКСПЕРТЫ ПО ДРАГОЦЕННОСТЯМ".

     Я толчком открыл дверь,  и на мгновение сердце мое чуть

не выскочило наружу, поскольку показалось, что все предшест-

вовавшее было колоссальной мистификацией.

     Фриц Клаус,  здоровенный краснолицый Фриц  с  маленькой

родинкой на губе, кричал на меня.

     - Винсоцки,  ты болван! Сколько раз я втолковывал тебе,

что если  кладешь  камни в футляр,  туже стягивай крепления!

Сто тысяч долларов на пол!  Подарок для любой уборщицы! Вин-

соцки, ты имбецил!

     Но кричал он не на меня.  Он просто кричал,  вот и все.

По сути дела,  в этом ничего удивительного не было.  Клаус и

Джордж Реймс никогда со мной  по-настоящему  не  беседовали,

даже окриками себя не утруждали.  Они знали, что я занимаюсь

своим делом - точнее,  занимался им двадцать семь лет подряд

- внимательно и методично, так что мое присутствие не требо-

вало доказательств.  Вопли являлись неизменным спутником ра-

боты.

     Клаус начинал кричать,  только когда Реймс надувал свою

жену-вымогательницу. Но  вопли  свои он адресовал не мне,  а

воздуху. В конце-то концов,  каким образом он мог кричать на

меня? Меня здесь просто не было.

     Он опустился на колени и  принялся  собирать  маленькие

неограненные алмазы,  которые сам же и рассыпал, а когда по-

добрал все, то для надежности улегся животом на пол, вытирая

его жилеткой, и заглянул мне под стул.

     Удовлетворившись, он поднялся, отряхнулся и ушел, слов-

но был уверен, что я на рабочем месте. Или, с его точки зре-

ния, меня можно было не принимать во внимание? Это был труд-

ный  вопрос,  но  не  в  том  дело.  Меня  здесь не было.  Я

отсутствовал.

     Я развернулся и опять очутился в холле.

     Лифт исчез.

     Придется или долго ждать,  или пешком спускаться в вес-

тибюль.

     Машины не останавливались на мои знаки.

     Мне придется ждать до тех пор,  пока кто-нибудь с этого

этажа не захочет спуститься вниз.

     Именно тогда на меня обрушился весь ужас происшедшего.

     Как странно...

     Всю свою жизнь я был тихоней, тихо женился, тихо жил, а

теперь лишен  даже самого простого удовольствия - помереть с

грохотом. Даже это отняли у меня.  Меня  погасили,  как  ка-

кую-нибудь свечку. Кто это сделал, как или зачем - не играло

роли. "Меня ограбили подчистую,  - думал я,  - оставив  одни

звуки, неизбежные,  как  налоги.  Да и этого у меня не оста-

лось. Я сделался тенью,  призраком в реальном мире". Впервые

в моей  жизни страхи,  о которых я понятия не имел,  которые

были запрятаны глубоко внутри, вырвались наружу.

     Меня зашатало от ужаса,  но, хотя мне хотелось кричать,

я не закричал. Я ударил кого-то, ударил изо всех сил, ударил

прямо по лицу,  почувствовал,  как его нос задирается вверх,

как темными струйками начинает течь кровь,  как заныли  кос-

тяшки. Потом  ударил  еще раз - кулак скользнул по крови,  -

потому что я Альберт Винсоцки,  и  они  отняли  у  меня  мою

смерть, сделали меня окончательным тихоней. Я никогда никому

не причинял беспокойства, меня было трудно заметить, и когда

наконец-то появился человек, который тревожится за меня, об-

ращает на меня внимание,  думает обо мне именно как обо мне,

меня обокрали!

     Я ударил в третий раз, сломав ему нос.

     Он ничего не замечал.

     Он вышел из лифта, истекая кровью, но даже не вздрогнул.

     Вот  т о г д а  я завопил.

     Долго. Лифт - и я в нем - сновал вверх-вниз, но никто н

слышал моего крика.

     Наконец, я выбрался наружу и бродил по улицам,  пока не

стемнело.

     Две недели могут пролететь мгновенно,  если вы влюблены

или богаты  и  ищите приключений,  если жизнь ваша - никаких

хлопот и сплошные удовольствия, если вы здоровы и мир предс-

тавляется вам дружелюбным,  радостным и привлекательным,  то

две недели могут показаться мгновением.

     Две недели.

     Последующие две недели были самыми долгими в моей  жиз-

ни, поскольку оказались адом.  Одиночество, полнейшее, дохо-

дящее до агонии одиночество посреди толпы. В неоновом сердце

города я стоял посреди улицы и орал на прохожих.  Еще немно-

го, и я побежал бы...

     Две недели  скитаний,  когда спишь,  где захочется - на

парковых скамейках,  в номерах для новобрачных  отеля  "Уол-

дорф", дома в собственной постели,  - ешь, когда захочется -

тогда я просто брал то,  что мне хотелось.  Это не было  во-

ровством, уж это определенно. Если бы я не ел, то умер бы от

голода, а на моем месте и без того была пустота.

     Несколько раз  я заглядывал домой,  но Альме флиртовать

без меня было только проще.  Слово "флиртовать" здесь подхо-

дит.

     Я никогда не думал,  что Альма способна на такое,  осо-

бенно если учесть вес,  который она набрала за последние го-

ды... Но поклонник нашелся.

     Джордж Реймс,  мой  босс.  Я тут же поправил себя:  мой

бывший босс.

     Так что  я не испытывал реальных обязанностей перед до-

мом и женой.

     У Альмы есть дом. У Альмы есть Зуся. И, как выяснилось,

у нее есть Джордж Реймс, этот жирный урод.

     К концу  второй недели я превратился в пугало. Грязный,

небритый, но кого это заботит?  Кто может увидеть меня? Да и

кто способен позаботиться обо мне?

     Моя первоначальная враждебность вылилась в более  конк-

ретный антагонизм против всех.  Люди на улицах не подозрева-

ли, что я колочу их,  когда прохожу мимо - такое во мне уко-

ренилось извращение.  Я  пинал женщин,  шлепал детей.  Я был

безразличен к жалобам и крикам тех,  кого дубасил.  Их  боль

была расплатой за мою боль,  особенно если учесть, что никто

не издавал ни звука.

     Все это  происходило  в  моем воображении.  Я и в самом

деле мечтал,  чтобы кто-нибудь из них заплакал или застонал,

поскольку т  акое очевидное проявление боли могло свидетель-

ствовать, что я оказался в сфере их внимания.

     Но подобных звуков не раздавалось.

     Две недели? Ад! Потерянный Рай!

     Прошло чуть  больше  двух  недель с того дня,  как Зуся

проскочила мимо меня, когда я более-менее свил себе гнездыш-

ко в фойе Святого Морица-В-Парке.  Я валялся на диване, над-

винув на глаза шляпу, позаимствованную у какого-то пешехода,

когда меня  охватило непреодолимое желание что-нибудь предп-

ринять.

     Я спустил  ноги  на  пол и сдвинул шляпу на затылок.  Я

заметил человека в теплой куртке,  стоявшего перед  табачным

киоском, листавшего газету и посмеивавшегося.

     "Вот сукин сын! - подумал я. - Какого черта он веселит-

ся?"

     Меня это вывело из себя,  я подошел и  пихнул  его.  Он

глянул на меня и отступил в сторону. Я, конечно, ожидал, что

даже после моего толчка он будет продолжать  чтение,  и  его

движение удивило  меня.  Я нагнулся было к ящику с сигарами,

когда получил удар в живот, от которого сбилось дыхание.

     - Ну-ну,  приятель!  - Человек в теплой куртке,  давший

мне сдачи,  помаха перед моим носом указательным пальцем.  -

Разве это вежливо?  Толкаешь человека, который не может даже

увидеть тебя!

     Он взял  меня  одной  рукой за грудки,  Другой сзади за

брюки и швырнул в холл. Я пролетел, ободравшись, сквозь дер-

жалку с красочными почтовыми открытками,  приземлился на жи-

вот, покатился по скользкому полу и задержался  только возле

вращающихся дверей.

     Удара я даже не почувствовал.  Я поднялся, сел на пол и

посмотрел на него. Он стоял на прежнем месте, упершись рука-

ми в бедра, и весело хохотал надо мной. Я таращился на него,

невольно открыв рот.

     - Мух ловим, приятель? - выдавил он сквозь смех.

     Я был слишком удивлен, чтобы закрыть рот.

     - Вы можете меня  в и д е т ь! - взмолился я.

     Он отрывисто и невесело фыркнул, потом отвернулся.

     - Конечно, могу. - Он собрался было уйти, но задержался

и бросил через плечо: - Уж не думаешь ли ты, что  я  один из

н и х, а, парень?

     Он ткнул пальцем в направлении людей, сновавших по хол-

лу.

     Такое мне никогда не приходило в голову.  Я думал,  что

это приключилось только со мной.  Но здесь был другой  чело-

век, такой же, как я!

     Следующей пришла мысль,  что хотя он и  видит  меня,  а

другие не видят, он может оставаться частью их мира. Однако,

в тот момент,  когда он поднял меня и  швырнул  через  холл,

стало очевидно,  что он пребывает в таком же затруднительном

положении, что и я.  Но,  как бы там ни было, все окружающее

он воспринимал со значительно большей легкостью, словно имел

место некий грандиозный прием, хозяином которого он был.

     Он уходил.

     Я с трудом поднялся на ноги,  когда он нажал кнопку вы-

зова лифта. Я не мог понять, для чего он это делает, так как

лифт, если им управляет оператор-человек,  для него не оста-

новится, в чем я не раз убеждался.

     - Эй, подождите минуточку!

     Лифт остановился, из него высунулся старик в мешковатых

штанах.

     - Я был на шестом, мистер Джим, услышал сигнал и тотчас

спустился.

     Старик улыбнулся  мужчине в куртке - значит,  его зовут

Джим, - а Джим похлопал его по плечу.

     - Спасибо, Денни. Рад буду добраться до своей комнаты.

     Я глазел на них, но Джим слегка подтолкнул Денни, потом

повернулся ко мне. Его лицо выражало отвращение.

     - Вверх, Денни, - сказал Джим.

     Дверцы лифта начали закрываться. Я бросился к ним.

     - Эй! Погодите секундочку! Меня зовут Винсоцки, Альберт

Винсоцки, совсем  как в песне поется,  вы ее знаете:  "Приг-

нись, Вин..."

     Дверцы сошлись у меня перед носом.

     Я обезумел. Появился  другой человек - другие  л ю д и,

ошеломленно сообразил я,  - которые могут меня видеть, и они

ушли. Я могу никогда не найти их, сколько бы ни искал.

     Я настолько  обезумел,  скажу вам,  что чуть не упустил

самую простую возможность выследить их. Я поднял глаза и ус-

тавился на стрелку индикатора, которая ползла вверх, пока не

остановилась на десятом этаже.

     Я подождал,  пока  вниз спустится другой лифт с людьми,

которые не могли меня видеть,  вышвырнул лифтера и  поднялся

наверх.

     Я обшарил все коридоры десятого этажа,  пока из-за две-

рей не услышал его голос. Джим разговаривал со стариком.

     - Еще один грубиян,  новичок, Денни, законченный и отв-

ратительнейший представитель низшей формы жизни.

     - Вам виднее,  мистер Джим, - ответил ему Денни. - Я-то

люблю прийти  послушать,  как  вы говорите всякие там ученые

слова. Знаете,  мне становится так не по себе,  мистер Джим,

когда вы уходите.

     - Да, Денни, знаю.

     В его тоне ощущалась такая снисходительность, какой мне

ранее не приходилось слышать.  Я знал,  что он ни за что  не

отопрет дверь, поэтому отправился на поиски дежурной по эта-

жу. Связка ключей лежала у нее в кармане передника,  и никто

не обратил внимания, как я забрал ее. Я вернулся к двери но-

мера и остановился.

     На минуту я призадумался, потом вернулся к лифту, спус-

тился вниз и отыскал комнату,  в которой хранились все доку-

менты, куда сносили все деньги.  То,  что мне было нужно,  я

нашел в одном из выдвижных ящиков кассы, сунул в карман пид-

жака и снова поднялся наверх.

     У двери я прислушался. Они до сих пор не перестали бол-

тать. Я воспользовался универсальным ключом.

     Когда я распахнул дверь, человек по имени Джим соскочил

с кровати и свирепо уставился на меня.

     - Что вам здесь нужно? Немедленно убирайтесь, или я по-

могу!..

     Он двинулся в мою сторону.

     Я достал то,  что позаимствовал в ящике кассы и перело-

жил в карман своего пиджака, и наставил на него.

     - Вернитесь-ка на место,  мистер Джим, и никаких непри-

ятностей не будет.

     Весьма мелодраматически  он  поднял  руки вверх и начал

пятиться, пока не наткнулся на край кровати,  на  которую  с

шумом опустился.

     - Ну, руки можно опустить, - сказал я, - иначе вы напо-

минаете героя из скверного вестерна.

     Он непроизвольно опустил руки. Денни уставился на меня.

     - Чего ему надо, мистер Джим?

     - Понятия не имею, Денни, - медленно, задумчиво ответил

Джим. Глаза  его были прикованы к барабану короткоствольного

револьвера, и в этих глазах читался страх.

     Я почувствовал,  что растерялся.  Я пытался держать ре-

вольвер твердо,  но его вело в сторону,  словно я  находился

внутри "ока" торнадо.

     - Я нервничаю,  ребята,  - сказал я частично для  того,

чтобы он принял это к сведению,  если еще не понял, частично

чтобы убедить себя,  что я являюсь хозяином положения.  - Не

пытайтесь причинить мне вред, и с вами ничего не случится.

     Джим сел очень прямо, положив руки на колени.

     - Вот уже две недели,  как я близок к безумию.  Жена не

видит, не слышит,  не замечает меня.  Точно так же  и  любой

встречный на улице.  Это длится уже две недели.  А сегодня я

встречаю вас двоих, единственных, кто находится в том же по-

ложении. И теперь я хочу знать, что все это означает. Что со

мной случилось?

     Денни посмотрел на мистера Джима, потом на меня.

     - Мистер Джим,  он что,  тронутый?  Если хотите, мистер

Джим, я прогоню его.

     У старика не было для этого никаких  возможностей. Джим

тоже понял это, что говорило в его пользу.

     - Нет,  Денни,  успокойся. Человеку требуется некоторая

информация. Думаю,  пойдет только на пользу,  если я предос-

тавлю ее. - Он поглядел на меня. Лицо его стало дряблым, как

губка. - Меня зовут Томпсон,  мистер... Простите, забыл, как

вас зовут...

     - Я не представлялся.  Винсцки, Альберт Винсоцки, как в

песне.

     - Да,  мистер Винсоцки. Отлично! - Вернулась его самоу-

веренность и насмешливая манера держаться,  когда он увидел,

что мне требуются от него всего лишь сведения. - Причина на-

ших хлопот - состояние ненаблюдаемости.  В действительности,

знаете ли,  вы не стали нематериальным.  Этот пистолет может

убить меня,  ударом можно выбросить нас из окна,  и тогда мы

умрем. Все это взаимосвязано. Боюсь, я не смогу дать вам ка-

кого-либо научного объяснения, и кстати, думаю, что это ник-

то не  сможет.  Давайте  взглянем  на это с такой точки зре-

ния... - Он скрестил ноги. Я не отводил от нег револьвера. -

Мистер Винсоцки,  - продолжал он,  - сейчас в нашем мире су-

ществуют силы,  невидимое взаимодействие которых  превращает

всех нас в углеродные копии друг друга. Силы, которые вынуж-

дают нас становиться как бы матрицами с кого-то. Вы идете по

улице, но ни на кого не обращаете внимания, так ведь? Вы си-

дите безликим в кинотеатре или отключаетесь от всего окружа-

ющего, когда  торчите  в  своей унылой гостиной и пялитесь в

телевизор. Когда вы что-то покупаете, платите за проезд, об-

ращаетесь к  кому-то  с просьбой,  то люди обращают внимание

только на то дело,  которым они сейчас заняты, вас же они не

замечают. На некоторых из нас это отразилось в более сильной

степени. Мы настолько незаметны для  окружающих  -  как  ка-

кие-нибудь цветы на стенке,  могли бы вы сказать - на протя-

жении всей своей жизни, что теперь воздействия этих сил, ко-

торые превращают нас в копии друг друга,  достаточно,  чтобы

считалось, что мы находимся там, где должны находиться, сами

же мы - пфу! - исчезаем из окружающего нас мира. Вы понимае-

те меня?

     Я внимательно посмотрел на него. Конечно же, я понимал,

о чем он говорит.

     Кто может  привлечь  к себе внимание в этом механизиро-

ванном мире, котрый мы создали для себя? Так вот в чем дело!

Я был создан таким же, как все, но до этого был как бы нега-

тивом с личности,  потом негатив для всех  убрали.  Это  как

фильтр на фонаре.  Поставьте красный,  и мир сделается крас-

ным, но таковым не станет.  То же произшло и со мной. Каждый

человек - своего рода телекамера, только меня она отфильтро-

вывает. И мистера Джима, и Денни, и...

     - И много таких, как мы?

     Мистер Джим похрустел пальцами.

     - Наверное,  несколько дюжин, Винсоцки, пока только дю-

жин. Если все пойдет так,  как сейчас, когда люди делают по-

купки в   супермаркетах,  питаются  по  забегаловкам,  когда

теперь сняли какие-либо ограничения на телерекламу... Что ж,

могу сказать, что наши ряды все время будут пополняться.

     Но не для меня.

     Я взглянул на него,  потом на Денни. Дени был бледен, и

я перевел взгляд на Томпсона.

     - Как вас понимать?

     - Мистер Винсоцки,  -  патетически,  но  снисходительно

воскликнул Джим, - я был преподавателем колледжа, никакой не

звездой, не думайте.  По сути дела - я уверен,  -  на  своих

студентов я  нагонял  только скуку,  но свой предмет я знал.

Если быть точным,  искусство Финикии и Средиземноморья.  Мои

студенты приходили,  уходили, но меня никогда не замечали. У

факультетского начальства не было никаких причин придираться

ко мне, но в результате такого отношения я начал блекнуть, а

потом исчез,  как и вы.  Мне тоже пришлось  скитаться,  как,

должно быть, и вам, пока я не понял, какая же это прекрасная

жизнь: ни ответственности,  ни расходов, ни брьбы за сущест-

вование. Живи  так,  как  тебе хочется,  делай то,  что тебе

угодно. У меня даже есть Денни.  Раньше он был подручным  и,

расплачиваясь, его тоже никто не замечал.  Он мне и друг,  и

слуга. Мне нравится такая жизнь,  мистер Винсоцки, поэтому у

меня не было особого желания заводить с вами знакомство. Мне

не по себе, когда я вижу, что нарушается "статус кво".

     Я понял, что имею дело с сумасшедшим. Мистер Джим Томп-

сон был незадачливым преподавателем,  и ему оказалась угото-

ванной аналогичная мне судьба.  Но если я - как я теперь это

понял - из мямли превратился в человека  достаточно хитрого,

чтобы раздобыть револьвер,  и достаточно решительного, чтобы

в случае необходимости пустить его в ход, то Томпсон превра-

тился в мономаньяка.

     Это было его королевство.

     Но существовали и другие.

     Тогда я понял,  что говорить нам больше не о чем. Силы,

которые на нас воздействовали и нас формировали,  пока мы не

стали настолько крошечными,  что окружающий мир перестал нас

замечать, слишком хорошо продемонстрировали на нем свои воз-

можности. Он был счастлив, что живет, ничего не видя, ничего

не слыша, ничего не зная.

     Как и Денни.  ни были все удовлетворены и даже больше -

небывало счастливы. И за прошедший год я обнаружил много та-

ких, как они,  точно таких же. Но я на них не похож. Я хочу,

чтобы меня снова видели. И я пытаюсь.

     Я отчаянно пытаюсь, пользуясь единственным методом, ко-

торый мне известен.  Это может звучать глупо,  но когда люди

погружаются в послеобеденную дрему или, как говорится, отре-

шаются от  окружающего,  они  могут  заметить меня.  Так я и

действую. Я начинаю насвистывать или мурлыкать. Вы меня хотя

бы слышите? Песню со словами: "Пригнись, Винсоцки"?

     Слышите ли вы ее, когда думаете, что вы одни?

     Может быть, вы даже видите меня краешком глаза, но счи-

таете, что это шутки вашего воображения?  Или же вы думаете,

что эта  песня  звучит по радио или по телевизору,  когда не

работает ни радио, ни телевизор?

     Пожалуйста, умоляю вас,  услышьте меня!  Я возле вас, я

говорю вам прямо в ухо. Что вам стоит услышать меня и помочь!

     "Пригнись, Винсоцки",  вот эта самая мелодия. Можете вы

ее уловвить?

     Вы меня слышите?

 

 

     Перевел с английского    ж."Amazing Stories", 1958.

     А.Бурцев.